Биггл-младший Л. Самая усталая река

задерживаясь.
Как только они скрылись за углом, Коннеджер открыл дверь склада.
Вышли пикетчики, облаченные в форму среднего медперсонала... Он передал им
коробку, которая была спрятана за огромными контейнерами. В коробке лежали
две большие упаковки шприцев для подкожных вливаний. Каждый шприц, заранее
наполненный самим Коннеджером, содержал пять кубиков тарменола.
Смертельная доза сильного барбитурата.
- Вы должны во что бы то ни стало вернуться к этой двери ровно в
четверть двенадцатого, - сказал он.
Он открыл дверь и быстро выпустил пикетчиков, потом снова закрыл ее и
запер. Затем он вытащил передатчик.
- Я иду в отделение безнадежных, поднимусь в центр эмоциональной
терапии. Запишите, что я прервал связь.
- Хорошо. Пока все спокойно.
- Я сменю вас в полночь. Вам надо вздремнуть.
- Уж это точно!
Коннеджер поднялся по лестнице, открыл дверь и запер ее за собой. Три
шага отделяли его от кабинетов, где шли сеансы лечения методом
эмоциональной терапии.
Балконы ярусами поднимались вверх. Здесь сидели психические больные и
неотрывно смотрели вниз, на арену. У большинства были бинокли. А на арене
рядами лежали смертельно больные люди и умирали естественной смертью, как
того требовал закон; умирали в агонии, без всякой медицинской помощи. Их
извивающиеся тела корчились от боли, гулко отдавались стоны, крики и
вопли. А пациенты отделения эмоциональной терапии - душевнобольные люди,
которых общество изолировало от боли, страха, от всяких, по его мнению,
вредных сильных переживаний и которым теперь показывали предсмертную
агонию, называя это терапевтическим лечением. На них изливался адский
поток человеческих мучений. Они сидели не шевелясь, полностью погрузившись
в созерцание ужасающих страданий обреченных людей, корчившихся в
предсмертных судорогах ради того, чтобы другие несчастные, лишенные
возможности испытывать эмоциональные переживания, могли существовать.
Кровати с умирающими пациентами стояли внизу двумя рядами,
разделенными проходом для медперсонала. Те психические больные, кому
прописали более сильные эмоциональные нагрузки, ходили вдоль прозрачных
стен с обеих сторон каждого ряда. Время от времени они вплотную
прижимались к пластиковому барьеру и с выражением исступления на лицах
наблюдали муки смерти.
Коннеджер всегда смотрел на эту сцену с чувством бессильной,
оставлявшей в нем жгучую боль, ярости. Но в эту ночь его не покидало
тревожное напряжение. Шесть пикетчиков, облаченных в одежды среднего
медперсонала больницы, шли вдоль рядов кроватей. На парнях были
светло-голубые брюки, куртки и шапочки; на девушках - такая же форма, за
исключением традиционного головного убора медсестер. На всех были
хирургические маски. В соседней палате действовали еще шесть человек. У
каждого было пятнадцать минут, чтобы дойти до конца своего ряда и
вернуться. Стел предупредила их. Пикетчиков было трудно отличить от
настоящих медсестер, выполняющих свои обычные обязанности: одному пациенту
протирали лицо, другому поправляли подушку, выпрямляли скрюченные ноги,
накрывали измученное тело, а под конец вводили в мышцу предплечья пять
кубиков тарменола.
Каждый из ребят должен был обойти двадцать пациентов - всего двести
сорок человек в двух палатах. В отделение эмоциональной терапии поступали
только те больные, чья смерть сопровождалась наиболее бурными агониями.
Тем же, кому посчастливилось умереть без особых мучений, предоставлялась
возможность принять смерть без свидетелей.
Коннеджер оглянулся на санитаров психиатрической службы. Они ничего
не замечали, потому что смотрели на своих пациентов, а не на страдальцев,
игравших роль лекарства в этой процедуре. Он не увидел ни одного
психиатра. Они редко заглядывали сюда в этот час, хотя сеансы
эмоциональной терапии проводились круглосуточно, - мучения умирающих людей
не прекращались ни на миг.
Коннеджер переключил свое внимание на одного из переодетых
пикетчиков. Его действия выглядели уже вполне профессионально - доведенные
до автоматизма равнодушные движения медицинского работника, занятого
обычным делом и знающего, что глубина мучений несчастных не изменится
независимо от того, будет он сочувствовать им или нет. Его левая рука
касалась лба, расправляла одеяло, а правая тем временем вводила в мышцу
иглу шприца, впрыскивая снадобье, потом выдергивала иглу и клала шприц
обратно на небольшую тележку, которую он толкал перед собой. Орудие смерти
было почти незаметно.
В другом проходе одна девушка добралась до конца ряда и направилась
назад. Коннеджер взглянул на часы. Ребята действовали быстрее, чем он
ожидал.
С волнением он взглянул на пациентов, которым уже сделали укол. Если
реакция на лекарство наступит слишком быстро и их агонизирующие тела
затихнут до того, как пикетчики выйдут из комнаты, произойдет катастрофа.
Психические больные непременно взбеленятся. Коннеджер уже однажды наблюдал
подобный бунт, когда на арене скончались сразу трое, лишив таким образом
пациентов отделения эмоциональной терапии полноценного сеанса.
Но реакции не было - пока не было. Семь минут. Все пикетчики шли уже
в обратном направлении, обрабатывая пациентов противоположного ряда. Пять
минут. Четыре.
Коннеджер покинул балкон и прежним путем отправился в главное здание
больницы. Когда он открывал вторую дверь, прозвучал сигнал общей тревоги.
Не обращая на него внимания он хладнокровно запер за собой дверь, бегом
спустился по лестнице и, отперев склад, пошел открывать ту дверь, через
которую проникли пикетчики.
Стел и еще одна девушка вышли, еле волоча ноги. Обе сорвали с себя
маски: девушка прижала свою ко рту, сдерживая рвоту. Их бледные лица были
усеяны капельками пота. Коннеджер проводил их на склад, и они, не успев
закрыть за собой дверь, принялись срывать униформу. Быстро прошел один из
парней и тоже исчез в комнате. Потом еще один. Остальные в спешке догоняли
своих товарищей. Коннеджер насчитал двенадцать человек и запер дверь.
Пошел к служебному люку и откинул крышку. Переодевшись, пикетчики один за
другим быстро подходили к люку и спускались вниз. Коннеджер влез
последним, предварительно закрыв дверь склада и выбросив униформу в люк
прачечной. Спустя несколько минут он привел пикетчиков к тоннелю, и они
начали поспешно пробираться через него.
Он достал из кармана передатчик, который издал резкий и громкий
сигнал еще до того, как Коннеджер настроил его.
- Коннеджер слушает.
- ЧП! - задыхаясь от волнения, проговорил его помощник. - Пикетчики
подняли бунт. Аргорн отключила систему жизнеобеспечения у пациентки
7-Д-27-392А. Директор хочет видеть вас.
- Что касается пикетчиков - это пустяк. Вы взяли Аргорн?
- Да, но...
- Значит, пусть у врачей болит голова. Мы свое дело сделали. Скажите
директору, чтобы весь находящийся в больнице персонал спустился в
отделение безнадежных, пусть медсестры этого отделения оторвут задницы от
стульев и отправляются на свои рабочие места. Срочная тревога! Сообщение
только что поступило, и я сам займусь им. О пикетчиках забудьте, меня не
вызывайте.
Он положил передатчик в карман и, пригнувшись, вошел в тоннель. Когда
он вывел пикетчиков из здания подстанции, они сняли перчатки и возвратили
их ему.
- Это было ужасно, - сказала Стел. А потом добавила: - Спасибо.
- Обойдите здесь и присоединяйтесь к своим, - отрывисто сказал
Коннеджер.
Они растворились в ночной темноте.
Коннеджер вернулся назад, запер все двери, уничтожил следы. Он бросил
в печь для сжигания мусора перчатки и смотрел на них, пока те не исчезли в
огне. Потом он вылез через люк на первый этаж здания и достал передатчик.
- Все в порядке, - сказал он. - Кем бы они ни были, но они удрали.
Где мои люди?
- Все направились в отделение безнадежных.
- А что с бунтом?
- Они продолжают шуметь и бросают через ограду какие-то горящие
штуковины. Но, я думаю, ничего страшного.
- Тогда я иду в отделение обреченных.
Он убрал передатчик и пошел быстрым шагом, стараясь не поддаваться
усталости. В эту ночь ему опять не придется спать, но потом он сможет
пойти домой и завалиться в постель. Впервые за трое суток.
Лицо директора было пепельно-серым.
- Они умерли! Их всех угробили!
- Не умерли, - поправил его Коннеджер, - а убиты.
Доктор Альфнол утратил дар речи и только яростно задвигал челюстью.
Потом его начало трясти.
- Вы начальник службы безопасности. Где вы были?
- Я начальник, - с горечью сказал Коннеджер, - на каждую рекомендацию
которого правление накладывает вето. Вы не позволили мне ввести сюда
сотрудников моей службы, поэтому я пришел сам.
Доктор Альфнол вытаращил глаза и уставился на него.
- Вы были здесь?
- Я был здесь один, - уточнил Коннеджер с горечью в голосе. - А один
человек не может обеспечить наблюдение на всех этажах. Я, наверное,
встретил человек пятьдесят, не меньше, но понял все слишком поздно.
- Вы хотите сказать, что видели, как это произошло?
- Видел. Они были одеты в форму медсестер. Было уже слишком поздно,
когда я вдруг вспомнил, что своими глазами видел, как медсестры покидали
отделение ровно в 23:00. Но наблюдая за пациентами, которые сидели на
балконе, я очень устал, и поэтому не сразу понял, что произошло.
- Но что они делали?
- Возились с пациентами, так же как это обычно делают медсестры. А
что именно они делали, я не знаю. Это ваша область.
- Да, конечно, - Альфнол помолчал. - А насчет Аргорн вы тоже были
правы. Но она утверждает, что аппаратура работала с перебоями, не
действовал сигнал тревоги, и она намеренно отключила ее, чтобы иметь
возможность быстро прийти на помощь.
- Могло быть так, как она говорит?
- Да, пожалуй.
- Тогда, может быть, и я заблуждался на ее счет. Я выясню. Мне нужны
данные на убитых пациентов, - он отвернулся.
- Коннеджер... - сказал директор. Тот повернулся снова и взглянул ему
прямо в лицо.
- Простите, Коннеджер. Вы были правы. Мы сглупили.
- Нет, сэр, - сказал Коннеджер. - Вы просто нарушили один из основных
принципов вашей профессии. Не надо приглашать специалиста, если вы не
собираетесь доверять ему во всем, даже когда он не согласен с вами. Я не
даю вам советов, как лучше распределить медицинский персонал, а вы в свою
очередь не должны вмешиваться в вопросы безопасности. Я занимаюсь одним
делом, вы - другим.
- Мне никогда не приходило в голову взглянуть на это с такой точки
зрения.
- Что теперь будет с сеансами эмоциональной терапии? - спросил
Коннеджер.
- Мы возьмем обреченных в других больницах. Они дадут нам по
несколько человек. Так что очень скоро сеансы возобновятся.
Коннеджер бегло допросил Аргорн, после чего сказал старшей медсестре,
что сиделка может вернуться к своим обязанностям.
- Ей можно объявить благодарность, - заметил он.
Старшая сестра удивленно взглянула на него.
- Странно. Мне всегда казалось, что вы недолюбливаете ее.
- Такие вещи, как симпатия и антипатия, относятся к сфере
эмоциональной терапии. Единственное эмоциональное ощущение, которое может
позволить себе начальник службы безопасности - это подозрительность ко
всем без исключения.
Он вернулся в свою штаб-квартиру и, расслабившись, некоторое время
наблюдал за пикетчиками на экранах мониторов. Те немного утихомирились.
Рядом, не скрываясь, стояли несколько сотрудников службы безопасности.
Вошел помощник.
- Эти пикетчики, которые были здесь днем, просятся на встречу с вами.
Хотят извиниться за то, что бросали горящие предметы. Так они говорят.
- Хорошо, я приму их в своем кабинете, - сказал Коннеджер.
Они тихонько вошли в сопровождении офицера службы безопасности,
которого Стел уговорила отвести их к Коннеджеру.
- Вы свободны, - сказал ему Коннеджер. - Можете спокойно оставить их
со мной.
Офицер кивнул и вышел, прикрыв за собой дверь.
- Мы только что узнали, - раздраженно сказала Стел, - что они
собираются взять безнадежных пациентов из других больниц. Наши действия
оказались бессмысленными. Вы лгали нам.
- Двести сорок человек умирали в мучительной агонии, - тихо сказал
Коннеджер. - Теперь их мучениям конец. Вы называете это бессмысленным?
- Это ничего не изменило.
- Перемены требуют времени. Вы стоите в пикетах вот уже три дня, и
никто этого не замечает. Но общественность не сможет не обратить внимания
на убийство двухсот сорока человек. Этого не скроешь. Люди задумаются о
том, что когда-нибудь и им придется умирать естественной смертью. И вот
тогда, наконец, настанет время перемен.
Ее лицо просветлело.
- Это не приходило мне в голову. Вы правы, они не смогут скрыть
убийство, - она поднялась, потом снова обратилась к нему: - Я все время
думаю вот о чем: почему до людей никак не доходит, насколько это ужасно? Я
знаю, что все дело в законе. Но эти законодатели... за них ведь голосуют,
а медики дают им свои рекомендации. Почему же все делают вид, будто ничего
не происходит?
- Ради денег люди порой совершают поразительные поступки, - ответил
Коннеджер. - Центры эмоциональной терапии приносят огромные доходы.
Общественность не станет выкладывать деньги на поддержание больниц, зато
она всегда с удовольствием раскошелится на развлечения.
Они ушли. Коннеджер откинулся на спинку стула, прикрыл глаза и
подумал о том, что он уже не молод. Эти юноши и девушки воспринимают
свершившееся как подвиг, они будут помнить его всю жизнь, а он предпочел
бы поскорее забыть обо всем и снова погрузиться в свою обычную работу с ее
бессонными ночами.
Вошел помощник.
- Вот данные на погибших пациентов.
Коннеджер взял стопку папок и начал их листать. Наконец он нашел то,
что хотел. Веранон Дженлинг Маркан. Возраст 97 лет, родственников нет,
посетителей нет.
Родственников нет... Только дочь, которая пришла работать сюда
медсестрой для того, чтобы быть рядом со своей матерью, и сын,
согласившийся на понижение по службе и занявший в этой больнице должность
начальника службы безопасности для того, чтобы иметь возможность по
нескольку раз в день навещать ее. А когда ее состояние стало безнадежным,
две внучки организовали пикет и, соблюдая чудовищную конспирацию (как,
впрочем, и все они), положили конец предсмертным мучениям старой женщины.
"Жаль, - подумал Коннеджер, - что психиатры, ратующие за
эмоциональную терапию, лечат своих пациентов не любовью, а страданием. Но,
возможно, они считают любовь опасным эмоциональным переживанием, которое
лучше подавить, иначе оно может повлечь за собой много бед и даже
убийства".
- Но начало уже положено, - тихо произнес Коннеджер. - Мы оборвали
муки одной старой женщины. Это начало.
Он закрыл папку.