Биленкин Дмитрий Александрович. Голубой янтарь

   — Точно! — Рачьи глаза Этапина впились в Гриднева. — Обитает оно в абиссальных глубинах, всплыть ни живое, ни дохлое не может…
   — А значит, и художник его изобразить не мог, — кивнул Гриднев. — Что тогда прикажете думать о гемме?
   — Тогда скандал. — Этапин покрутил головой. — Но тогда, между прочим, уже не вы будете автором гипотезы о подводной культуре, а тот, кто сопоставит гемму с фотографией, наберётся смелости и… Какая обидная развязка!
   Он издал короткий смешок.
   — Нет, какая развязка!… Нам придётся подтверждать ваше авторство, и ещё вопрос, поверят ли нам.
   — Но так как морской цивилизации не было и нет, — рассмеялся Гриднев, — а уже холодает, то не пора ли нам все-таки к дому?
   — Она есть, — внезапно сказал Шорохов. — Она уже существует.
   Оба учёных изумлённо уставились на поэта.
   — А! — догадался Гриднев. — Существует, потому что она уже есть в наших умах?
   — Именно.
   — Ну, это пустяки.
   — Но это меняет мир, — упрямо возразил Шорохов.
   — Не мир. — Этапин поморщился. — Самое большее — наши представления о нем.
   — Не буду спорить… Только как-то так получается, что ваш брат учёный сначала меняет наши представления о мире, а затем почему-то меняется и он сам.
   — В данном случае это нам не грозит, — весело сказал Гриднев. — Разве что вы напишете поэму о научных работниках, которые на досуге фантазируют черт знает о чем… Пошли!
   Он первым повернул к темнеющим вдали соснам. Они шли, увязая в песке, им в спину гремело море, но этот звук по мере удаления становился все тише. Час спустя они ужинали при ярком электрическом свете и говорили уже совсем о другом. Здесь гул моря был совсем не слышен, вместо него на танцверанде гремело радио. Гриднев, который мог переплясать любого юношу, пошёл туда, Этапин засел за свежие научные журналы, а Шорохов ещё долго бродил по тёмным дорожкам. Долго ли танцевал Гриднев, что вычитал Этапин, какие стихи написал в ту ночь Шорохов и написал ли, это другой вопрос.
   Утром на небе не оказалось ни облачка, но на пляж вопреки обыкновению пошли только двое: Этапин, который по утрам частенько позванивал в Москву, вернулся расстроенным, потому что ему сообщили о внезапном совещании, где, как он полагал, его присутствие было крайне необходимо. “Надо ехать, — пояснил он со вздохом. — Иначе, боюсь, мы и через год не увидим заказанную аппаратуру…”
   Так Гриднев и Шорохов на несколько дней остались вдвоём, и если Этапин, который всегда охотно брал на себя житейские заботы и больше ничем не выделялся, с самого начала показался поэту удобным, но необязательным приложением к знаменитости, то его отсутствие лишь усилило первое впечатление. Это задело любопытство Шорохова, которого особенности характера интересовали так же остро, как Гриднева загадки природы. Он ещё мог понять интеллектуального приживальщика, каким выглядел Этапин, но отказывался понять Гриднева, который поддерживал такие отношения и при этом чувствовал себя безмятежно. Может быть, все было не так однозначно, как оно выглядело со стороны? Шорохов тем менее спешил с выводами, что сама фигура духовного нахлебника представлялась ему куда более значительной и сложной, чем её обыденный, так сказать, прототип. В конце концов, даже апостолы христианства, которые, собственно, и создали церковь, кормились плодами чужого ума.
   Наконец Этапин вернулся с совещания, которое, по его словам, “прошло как надо”, и тут же выложил свежий ворох академических новостей и сплетён, чем доставил Гридневу несколько весёлых минут. Далее все пошло по-прежнему.
   В жизни ничто не совпадает, но многое повторяется. Погода часто менялась, и неудивительно, что однажды выдался вечер, когда море снова гнало волны, закат был багров, берег пустынен и все трое двигались вдоль полосы прибоя. Все остальное было иным: облака не походили на клинопись, в песке нельзя было найти ни единой божьей коровки, и хотя волны взметались сильней, чем тогда, их ритм ни в чьей душе не отзывался ни стихами, ни научными фантазиями. С моря дул тёплый ветер, надсадно кричали чайки, Гриднев и Шорохов шли впереди, переговариваясь о чем-то вполне обыденном, и только Этапин, как прежде, искал камешки, на этот раз с особым пылом и рвением, поскольку затихающий шторм мог принести из новой неподалёку выработки янтаря что-нибудь стоящее. Босые ноги Этапина порой скрывались в мутном накате, он отскакивал, стремглав возвращался, перетряхивал выброшенные на берег водоросли и только что не рыл носом песок.
   — Муж, упорный в своих намерениях, — заметил Шорохов.
   — Бульдозер, — кивком подтвердил Гриднев. — Такими любое дело крепко.
   — И познание тоже?
   — Странный вопрос! Он же учёный, или, как теперь принято говорить, научный работник.
   — Признаться, он мне не показался таким, когда все требовало от него мысли.
   — Это когда же?
   — Когда обсуждалась идея морской цивилизации.
   — А-а! Но это же так, умственный экзерсиз… Я тогда говорил не как учёный, значит, и Этапин не мог им показаться.
   — Он что, как Луна, светит отражённым светом?
   — Ничего подобного! — отрезал Гриднев. — Очевидно, я неудачно выразился. Этапин не светит и светить не должен, потому что он учёный-администратор. Совсем другая функция, ясно? Так вот к чему все эти окольные расспросы… Действительно, фигура новая, для вас, литератора, непривычная, как будто учёный и вроде бы нет — загадка! Нет тут загадки. Обычное следствие разделения труда, ничего больше. И знаете что? Такой, как я, романтик без Этапиных сейчас немногого стою… Да, да! Нравится мне это или нет, таковы обстоятельства.
   — Можно подумать, что вы зависите от Этапина, а не наоборот!
   — Зависит ли мозг от мышц и жира? Поверьте, это не пустая аналогия. Дни Ньютона и Менделеева, увы, миновали… Наука становится сложным организмом, и каждый из нас, теряя самостоятельность, превращается в клеточку её тела. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. О, не думайте, Этапин по-своему весьма изобретателен и умен! Только если я могу проявить себя и в околонаучном споре, то он в этой ситуации бледен и жалок. Вот если бы я строго обосновал перспективную идею, поманил многообещающим результатом, тут, будьте уверены, Этапин бы развернулся и на стадии осуществления плана уже я выглядел бы невзрачно. Как это у Пушкина? “Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон…” Сказано о каждом. Сейчас Этапину просто не к чему приложить свои способности, разве что к камешкам. Тут энергия, страсть — все при нем. Да вы взгляните!
   Обернувшись, оба посмотрели на приземистого человечка в закатанных штанах, который упорно рылся в песке, водорослях и гальке, тогда как вокруг гремело море. Странная ассоциация: Шорохову он на мгновение показался озабоченным гномом.
   — Эй, — окликнул его Гриднев. — Как старательские успехи?
   Чуть вздрогнув, Этапин приподнял голову, натянуто улыбнулся и развёл руками:
   — Бедно. Так, мелочь…
   Взгляд Гриднева, рассеянно скользивший по мокрому песку, вдруг задержался и сузился.
   — Мелочь, говорите? Ай-ай-ай… Ну, если вы считаете мелочью то, на что едва не наступили…
   — Где? — Этапин обернулся и подскочил. — О-о!…
   — Так как? — наивным голосом осведомился Гриднев. — Везёт новичкам или я ошибся?
   С тем же успехом, однако, он мог обратиться к морю, потому что для Этапина теперь, похоже, существовал лишь красновато блеснувший в его пальцах янтарь. У него даже руки тряслись, когда, счистив песок, он поднял камешек, чтобы взглянуть на просвет.
   От внезапного вскрика шарахнулась ближняя чайка.
   — Сюда… Скорее сюда!
   Гриднев недоуменно взглянул на Шорохова, тот — на Гриднева, и, опережая друг друга, оба скатились с откоса. Их ноги тут же лизнул пенный прибой, но им было уже не до этого. Предынфарктное выражение лица Этапина так напугало поэта, что он и не посмотрел на находку. Гриднев же выхватил янтарь, вгляделся и, как безумный, затряс головой. Ничего не понимая, Шорохов заглянул через плечо.
   Часть поверхности красноватого, размером со спичечный коробок янтаря была матовой, что обычно для окатанных морем камней. Однако потёртости не могли скрыть очертаний просвечивающего изнутри диковинного, с двумя саблевидными выступами по бокам челюсти, шипастого существа. Изображение казалось небрежно сотканным из светлых и тёмных прожилок, и эта своеобразная игра природы, из ничего создавшая грубоватый, но выразительный образ, поразила Шорохова. Однако не дала ответа, чем так потрясены учёные.
   — Страгопитус… — Рот Гриднева, казалось, свела судорога.
   — Он, — свистящим шёпотом отозвался Этапин. — Никаких сомнений…
   — Но это невероятно!…
   — И все же… Видите?
   — Да, да…
   С усилием приподняв руку, Гриднев подставил янтарь лучам закатного солнца. Тот налился красным, чудовище в нем, казалось, сверкнуло глазами.
   — Какой красавец… — Этапин хотел улыбнуться, но вышла гримаса. — Поздравляю…
   — Да объясните же, наконец! — взмолился Шорохов. — Что случилось?
   — Многое. — Все с той же, похожей на гримасу улыбкой Этапин обернулся к поэту. — Помните рассуждения о подводной цивилизации? Смело, безумно и… Доказательство в руках у Гриднева. Нет, каково? — Пьяно блестя глазами, Этапин хихикнул, но, пересилив себя, закончил строгим, даже торжественным голосом: — Короче, в “Нейчур” была фотография недавно открытого глубоководного существа, портрет которого мы сейчас видим в янтаре. Отсюда следует, что это изображение скорее всего создано не человеком.
   — Не человеком… — Рука Гриднева с зажатым в ней янтарём упала. Он ошалело уставился на море. — Я сплю или… Цивилизация, которую я придумал, словно сама подкинула мне этот янтарь!.
   Шорохов отступил на шаг. Этапин зашёлся в лающем смехе.
   — Я искал, а вы нашли!… Какая ирония, нет, какая ирония! Теперь это факт, а я — то, скептик, я — то!…
   Его скорчило, он закашлялся и побагровел.
   — Хватит! — вскричал Гриднев. — Что за истерика! Вы учёный или кто? Ничто не доказано, янтарь надо всесторонне исследовать.
   — Извините. — Будто стирая что-то, Этапин провёл по лицу ладонью. — Нервы… Завидую вам. Мне организовать анализы или вы сами займётесь?
   Казалось, Гриднев заколебался. Обдав ноги пеной и брызгами, с шорохом прокатилась волна. Никто не шевельнулся.
   — Никаких “или”, — с внезапным ожесточением проговорил Гриднев. — Во-первых, вы специалист, во-вторых, если бы не ваш поиск… Что же это такое, я уже сам себе не верю! Так материализоваться фантазия не могла, и все же это случилось…
   — В жизни случается все, — тихо сказал Шорохов. — Тем более вероятное.
   — Да, конечно… Берите эту чертовщину. Берите и расколдуйте.
   Гриднев протянул янтарь, словно отстраняя его от себя. У Этапина задёргалось веко.
   — Так просто… — едва различимо прошептал он.
   — Что? — не понял Гриднев. — Берите же, черт возьми! Пальцы Этапина дрожали, точно готовились принять раскалённый уголь, взгляд рыскнул в сторону.
   — Сейчас, сейчас, сердце…
   Его рука все же продолжила движение, пальцы коснулись янтаря. И тут по ногам всех троих ударила волна, вскипела водоворотом, потащила ставший зыбким песок. Этапин находился ближе всех к морю, он покачнулся, рука с зажатым в ней янтарём нелепо вскинулась, и прежде чем кто-то успел опомниться, он рухнул в воду.
   — Янтарь!… Держите!…
   Волна схлынула, но янтаря уже не было ни в подогнувшейся при падении руке Этапина, ни возле него на песке. Гриднев как был в одежде ринулся в море, Этапин по-крабьи пополз туда же, и несколько минут оба лихорадочно шарили по дну, словно потерю ещё можно было вернуть.
   Наконец, пошатываясь, оба выбрались на берег. Этапин кулём осел на песок.
   — Я, я упустил!… — повторил он, закрыв руками лицо.
   — Что ж, море дало, море взяло, — только и сказал Гриднев.
   Ни на кого не глядя, он двинулся прочь от моря. Шорохов долгим взглядом проводил его ссутулившуюся фигуру, над которой с криком реяли чайки, и подсел к Этапину.
   — А теперь давайте сюда янтарь, — сказал он негромко.
   Отпрянув, Этапин тупо уставился на поэта:
   — Что?…
   — Хватит вам, — устало поморщился Шорохов. — Все было ловко разыграно, но я видел ваше лицо и слышал ваш голос. Они лгали, об остальном было нетрудно догадаться. Янтарь должен быть у вас в правом кармане. Сами дадите или вам помочь?
   Рыхлые щеки Этапина обвисли, он, не мигая, смотрел на море. Внезапно его рука шмыгнула в карман, вскинулась, и над серой водой сверкнул красноватый камешек. Набежавший вал принял его без следа и всплеска.
   — Ничего нет, — без выражения сказал Этапин. — Нет и не было.
   Шорохов пожал плечами.
   — Вы ошиблись. Я не судья, просто мне хочется понять, что вас толкнуло. Зависть?
   Этапин едва заметно покачал головой. В нем не осталось ничего от педантичного работника науки, в нем не осталось ничего от азартного охотника за камнями: на берегу сидел очень одинокий, очень немолодой и очень усталый человек.
   — Сначала я хотел пошутить, да… Гриднев занёсся тогда, страшно занёсся! Кинуть несколько ослепительных идей, из ничего сотворить целый мир — ему забава… Ну и ладно бы, ну и пусть. Нет, ты ещё будь для него боксёрской грушей, спорь, отражай, а он тебя с ног, с ног! Так всегда с другими, со мной, публично… Я же не мальчик. Как оглянешься назад — боже мой, ничего-то своего нет, весь растворился, потратился на дела, о которых завтра никто не вспомнит. Для этого ли в науку шёл? А тут Гриднев… Что ты на него работаешь, его идеи обслуживаешь, ему дела нет, так и должно быть, раз судьба тебя обделила. Все ему, все! Вот и сорвался… А уж когда он заглотнул…
   — Достаточно! — Шорохов снял с себя куртку. — Накиньте, а то замёрзнете… И хватит об этом. Остальное лучше вас своим “Моцартом” сказал Пушкин. Иная сцена, иные костюмы, а страсти те же… Подделать “доказательство”, дать Гридневу выступить, исподтишка разоблачить, доконать не ядом — позором. Так? Гриднев “нашёл” янтарь, не вы — хитро!
   — Нет. — Этапин слабо усмехнулся. — Вы ничего не поняли. Трудно было сделать такой янтарь, ещё труднее было бы доказать, что он подделка. Та самая проблема неразличимости, о которой говорил Гриднев! Что выдало бы мою руку? Рисунок сделан электронным лучом. Термография, след нагрева, и все. Так обработать янтарь мог и не человек… Датировка изображения? Нет зацепки. Моё свидетельство? Не говорите глупостей…
   — Но тогда зачем все?
   Ответом был хриплый смех.
   — Если Гриднев сфантазировал подводную цивилизацию, то я сделал куда большее: я её материализовал! Никто, нигде, никогда не поднимался до такого…
   — Точнее, не опускался, — быстро сказал Шорохов.
   — Нет, нет, нет! — Этапин выпрямился. — Достижение со знаком минус все равно достижение. Тут абсолютная высота! Когда я это понял, когда понял… Я перестал быть собой.
   — Кажется, я начинаю понимать, — медленно проговорил Шорохов. — И все-таки вас что-то удержало от последнего шага. Вы “потеряли” янтарь…
   — Да… — Голос Этапина осел. — Не смешно ли? Какой-то плюгавый грек в каком-то незапамятном веке сжёг какой-то ничтожный храм и тем запомнился навсегда. А я, создатель целой цивилизации, остался бы прежним… Конечно, можно было приладиться к “открытию” Гриднева… Приладиться! Можно было и посмеяться…
   — Гриднев и так получил сверх меры, — сухо сказал Шорохов.
   — Но не так, как я хотел! Ещё можно было, промолчав, обдурить все человечество… Такой соблазн, такие возможности!… И не смог. За час я прожил целую жизнь, это как пережог… А, теперь все равно.
   — Нет, — мягко возразил Шорохов. — Никому не все равно, что о нем подумают люди, иначе и вы не сказали бы мне ни слова. Вы смогли отбросить научную этику и переступили через мораль, но оказались в выжженной пустоте. Зря вы кинули янтарь в море: он был подлинным произведением искусства. Вот ваше истинное достижение! Быть может, оно-то в конечном счёте и удержало вас. Ведь подлое искусство так же противоестественно и невозможно, как голубой янтарь.
   Этапин тяжело, с усилием встал. Сгорбившись, он долго смотрел на море, словно в извечном движении волн был ответ на все вопросы, в том числе и на вопрос, как жить дальше.
   — Возможно, все так и есть, — сказал он с внезапным смешком. — Только вы плохо разбираетесь в камнях… Голубой янтарь, к вашему сведению, существует.