Биленкин Дмитрий Александрович. Реализм фантастики

   Эта двойственность НФ, ее обращенность как к будущему, так и к настоящему давно подмечены исследователями. Установлено, что она столь же отражает современность, как и другие виды литературы, только иначе ее воспроизводит и преломляет. Научная фантастика, как правило, весьма обобщенно, порой даже абстрагированно схватывает состояние действительности, ее сиюминутную данность. И в этом она сильно уступает обычной прозе. Зато она неплохо улавливает динамику современности и, пожалуй, как никакая другая литература, замечает не всегда очевидные тенденции развития.
   Как раз поэтому научная фантастика становится панорамным зеркалом чаяний, тревог, надежд, стремлений и упований своего времени. И одновременно магическим кристаллом, позволяющим кое-что различить в завтрашнем, а то и послезавтрашнем дне. Обратимся к тому же Жюлю Верну. Прогнозное значение его творчества велико. Вместе с тем в его ранних произведениях отразились восторг общества перед раскрывшимся могуществом человеческого интеллекта, мечта о покорении новых пространств, вера, что победы науки и техники несут грядущему свет, оптимистическое восприятие прогресса. Все это было весьма свойственно тому времени. И спросим себя, в каких еще произведениях того периода эти мечты и надежды отразились столь мажорно и явно? Заглядывая в будущее, Жюль Верн, как никакой другой писатель, выразил существенную черту своей современности.
   Позже на его произведения легла сгущающаяся тень сомнения, разубеждения в однозначной благостности технического прогресса. А в произведениях Уэллса уже контрастно обозначилась та полярность вариантов будущего, о которой пишут сегодняшние газеты. И ведь когда обозначилась! Еще не кончилась "прекрасная эпоха" расцвета буржуазной цивилизации, катастрофы первой, тем более второй мировой войны абсолютному большинству людей казались немыслимыми, невозможными, а в одном тогдашнем произведении Уэллса уже проглянул зловещий образ Хиросимы и Нагасаки!
   Опять же: наметившийся кризис буржуазной цивилизации выявили и превосходно запечатлели многие писатели того времени. Кто, однако, подметил зарождение таких потрясений и катастроф? Столь зоркое проникновение в современность, столь точное отражение и предвосхищение ее наиважнейших тенденций оказалось возможным именно потому, что научный фантаст, наблюдая современность, не ограничивается ею. "Здесь и сейчас", преобладающее в других видах литературы, для него неразрывно с "тем и тогда"; настоящее тесно связано с дальним, загоризонтным, вероятностным, еще не возникшим, до поры до времени туманным и фантастическим. Тут взаимообусловленность и дополнительность: один лик НФ обращен к настоящему, другой - к будущему. Иначе, понятно, и быть не может: загляд в будущее немыслим без проникновения в прошлое и внимания к сегодняшнему. Отсюда прогнозность этой литературы и отсюда же ее современность, подчас злободневность.
   Разумеется, все только что сказанное - генерализация. Иначе нельзя выделить главное, хотя при этом приходится поступаться деталями. Но есть такая, которую опускать нельзя.
   Как уже отмечалось, четвертая метатема есть доминанта научной фантастики. Но в конкретных произведениях - это следует подчеркнуть - может главенствовать либо первое, либо второе ее слагаемое. Они тесно сцеплены (все, что, быть может, грядет из-за горизонта прогресса, уже является признаком будущего), но, само собой, не тождественны. Соответственно есть произведения "о будущем" как утопического, так и антиутопического характера. И есть такие, где действие разворачивается в настоящем, где наш современник лишь сталкивается с чем-либо "фантастическим, но, быть может, таящимся за горизонтом прогресса". Тут спектр со множеством оттенков и линий. Научная фантастика столь же многообразна и несхематична, как любой другой род литературы. Формулировки типа "литература мечты", "литература о будущем", "литература идей и прогнозов" возникают прежде всего потому, что берется, абсолютизируется один частный признак НФ, а прочие игнорируются.
   Доминирование четвертой метатемы художественной литературы - вот единственное, что объединяет подчас очень несхожие произведения научной фантастики. И отличает их от всех прочих.
   Отличает, но не обособляет и, вопреки некоторым критическим высказываниям, не выделяет НФ в некую автономную область, где будто бы действуют иные, чем в обычной литературе, законы. В литературе, как уже отмечалось, возможны все варианты метатемного соподчинения и доминирования. Соответственно четвертая метатема может присутствовать в обычной прозе на правах субдоминанты. Это мы наблюдаем, скажем, в "Буранном полустанке" Ч. Айтматова, где она, бесспорно, наличествует. Но не доминирует, по какой причине данный роман никак нельзя назвать произведением НФ.
   Точно так же отмечалось, что для литературы обычны полидоминантные произведения. Следовательно, надо искать и такие, где четвертая метатема главенствует наряду с прочими. Действительно, такие произведения есть. Например, о произведениях К. Воннегута, отчасти Р. Брэдбери, как и о некоторых романах Уэллса порой трудно сказать, НФ это или не НФ. Трудно по той простой причине, что они полидоминантны, причем чаще всего четвертая метатема главенствует в них наряду с третьей. Иначе говоря, по признаку доминирования выделяются как "чистые линии" НФ, так и "гибридные"; явление, свойственное всем видам литературы. Как видим, метатемный подход - это средство анализа, а не очередная жесткая схема. Более того, данный подход обладает прогнозной силой, ибо позволяет предсказать, какой еще несбывшийся вариант может осуществиться и даже оказаться событием: роман, в котором одинаково мощно прозвучали бы все без исключения метатемы. Такого произведения пока нет, это задача наивысшей сложности. Но, думается, лишь при удачном ее разрешении возможен всесторонний охват теперешней современности. Ведь как уже было показано, преобразование недавно, казалось бы, фантастического в реальное стало существенной чертой действительности, а, значит, вне и помимо четвертой метатемы ее художественное постижение будет неполным.
   Коснемся теперь морфологии НФ. Здесь много слов не потребуется, поскольку она уже выявлена исследователями, а кто незнаком с соответствующими работами, хорошо знает НФ, тот сам может выделить ее формы. Что тут обращает на себя внимание, так это разнообразие научной фантастики. Рассказ, повесть, роман представлены решительно все прозаические жанры. Ограничений нет и в драматургии ("Мафусаил" Б. Шоу, "Клоп" Маяковского и т. д.), в поэзии (сходная картина, между прочим, наблюдается в кино, а теперь и в живописи). Если же выделять формы НФ по иным признакам, то снова окажется, что представлено едва ли не все и вся. Так, есть приключенческая и детективная НФ, героико-романтическая, социально-философская, политическая, нравственно-психологическая, сатирико-юмористическая, даже сказочная или, наоборот, научно-художественная. Недаром о НФ порой говорят, что это не вид, а род искусства. Действительно, коль скоро есть своя метатема, то следует ждать большего разнообразия средств подхода к ней и способов изображения, а стало быть, и многообразия форм НФ в разных сферах искусства. Что и наблюдается.
   Отметим это и двинемся дальше. Пора наконец проанализировать поэтику НФ, выявить особенность художественных средств, которыми она оперирует.
   Тут мы сразу сталкиваемся со странным пассажем критико-литературоведческой мысли. У психологической прозы своя типологическая специфика, у юмористической своя и так далее, иначе и быть не может. Нонсенс, если бы "Золотой теленок" был написан в стиле "Хождения по мукам", или наоборот! Не меньшее своеобразие должно быть присуще НФ, все это вроде бы ясно, как дважды два, и не должно вызывать никаких нареканий. Но почему-то специфика НФ, и только НФ, на некоторых критиков действует раздражающе; один выступивший на страницах "Литературной газеты" писатель даже усомнился, литература ли она. Правда, для этого ему пришлось исключить из научной фантастики Уэллса и Лема...
   Тем более надо разобраться в пресловутой "специфике НФ".
   Хорошо известно, что писатель использует те художественные средства, которые наиболее отвечают складу его дарования и той идейно-художественной задаче, которую он перед собой поставил. Но есть и другая сторона дела: сам объект изображения влияет на выбор художественных средств, способов и приемов. Никто не отвинчивает гайки дрелью и не сверлит стену при помощи гаечного ключа, не помещает бактерию под телескоп и не наблюдает галактики в микроскоп. А научная фантастика как раз тем характерна, что у нее свой объект изображения, своя метатема. И этот объект тем принципиально отличается от всех прочих, что существует самое большее в потенции, тогда как другие существуют в действительности. Нет же еще никакого будущего, как нет еще тех вещей и явлений, которые, быть может, таятся за горизонтом прогресса! А приходится ими оперировать, как математик оперирует мнимыми числами, без которых, кстати сказать, немыслима современная математика.
   Вот это-то обстоятельство и предопределяет поэтику научной фантастики, а отчасти и всей фантастики в целом. К четвертой метатеме нельзя подходить с точно такими же средствами художественного изображения, как к трем другим. Научные фантасты пишут не так, как их коллеги, потому что иначе нельзя разрешить взятую метатему.
   Остановимся на этом подробней.
   В отличие от всех других прозаиков фантаст вводит в свои произведения нечто несуществующее. И стало быть, незнакомое читателю. Дать образ несуществующего, столь же наглядный и достоверный, как изображение трамвая, магазинного прилавка или лунной ночи, - вот первая задача, с которой сталкивается фантаст и на которую он расходует свою творческую энергию. Не будет эта задача решена успешно - провал! Фантастическое окажется муляжом, не произведет впечатления, разрушит художественную ткань, всему придаст оттенок неправдоподобия. Чтобы этого не произошло, нужна особая художественная алхимия, излишняя в обычной прозе и ей несвойственная.
   Таково первое своеобразие поэтики НФ да, в общем, и всей фантастики. К чему приводит недоучет этого обстоятельства, красноречиво свидетельствует пример "Буранного полустанка" Ч. Айтматова. Блестящий мастер, незаурядный талант, а меж тем вся научно-фантастическая часть романа не только слабее всех остальных, она явно не дотягивает до имеющихся, даже не самых лучших образцов НФ. Здесь автор столкнулся с теми самыми трудностями, для преодоления которых давно разработаны специфические художественные средства, но не использовал их в полной мере.
   Неведомые обычным прозаикам трудности нарастают в квадрате или в кубе, когда писатель обращается к изображению далекого будущего. Тут ни много ни мало надо создать несуществующий мир, где почти все реалии иные, чем в сегодняшнем дне. Где почти все незнакомо не только читателю, но и писателю. А в идеале все должно восприниматься столь же зримо, как сегодняшняя действительность, выглядеть столь же убедительным и достоверным, как, например, в "деревенской прозе". Таково, ничего не поделаешь, требование искусства! И критики, вольно или невольно сравнивающие, скажем, "Туманность Андромеды" И. Ефремова с талантливыми произведениями о современности, совершенно правы в своих претензиях, что этот роман уступает в психологичности и художественности даже не самым замечательным образцам обычной прозы. Все верно, но есть одно обстоятельство, которое не учитывается. Сложность художественного изображения несуществующего и незнакомого мира меркнет по сравнению с куда большей трудностью: надо еще и изобразить человека другой эпохи, наверняка приобретшего иной психологический склад и даже не так говорящего, как мы говорим... А это, видимо, в принципе невозможно. Хотя бы по причине, указанной Л. Н. Толстым: можно выдумать все, кроме психологии. И та же "Туманность Андромеды" несет следы титанической борьбы с этим постулатом, не всегда, заметим, безрезультатной... Все же "аксиома Л. Н. Толстого" осталась неопровергнутой. Поняв это, Стругацкие пошли по другому пути, их герои далекого будущего - это наши современники, только лучшие из нас. Это обернулось художественным выигрышем, но вызвало законный упрек: неужели люди двадцать второго века будут так похожи на нас?
   Словом, всякий фантаст, взявшийся за изображение далекого будущего, каким бы ни был его талант, обязательно проиграет соревнование в художественной достоверности со своим столь же талантливым коллегой, пишущим о сегодняшнем дне. И тут, видимо, ничего не поделаешь. Но ведь кто-то должен писать о столь важном предмете? И достижения, скажем, сатирико-юмористической литературы не поверяют критериями психологической или философской прозы, не так ли?
   Научная фантастика всегда кое в чем уступала и, думаю, будет уступать обычной прозе. Зато она может кое-что из того, чего не может такая проза. В частности, изображение будущего как было, так и останется в ведении НФ. Более того, ее средства позволили литературе решить некоторые новые общехудожественные задачи, о чем я скажу далее. А пока остановлюсь на той самой "научности", которая так раздражает некоторых критиков (между прочим, тут еще вопрос, что именно их так раздражает: "научность" ли фантастики или сама наука...).
   О том, как и почему "научность" возникла в фантастике, уже говорилось в первой части статьи. Прежде всего то был ответ на читательский, стало быть, общественный запрос своего времени. Волновала сама новизна научно-технических свершений, отсюда повышенный, у того же Жюля Верна и его последователей, интерес к машинерии будущего. У эпигонов он возобладал над интересом к человеку, поскольку технику писать проще, а своего читателя до поры до времени находили и такие "безлюдные" сочинения. Художественность в них умалялась, по этой причине они быстро забылись, но пользу обществу они тем не менее приносили. И подчас огромную. Ведь авторами "безлюдной" НФ стали прежде всего ученые, инженеры, изобретатели. Некоторые из них поняли, что научная фантастика предоставляет исключительные возможности для пропаганды и популяризации собственных смелых и новых идей. А это уже не эпигонство. Тут, в частности, мы получили "Вне Земли" К. Э. Циолковского, произведение, которое серьезно повлияло на становление космонавтики. Думаю, литература должна гордиться, что на ее стыке с наукой возник столь масштабный и значимый труд. Конечно, в теории можно оградить искусство от всего остального и даже поставить себе это в заслугу. Но кому и какая от этого польза? Культура по сути своей неделима, ее раскол - бедствие, а не благо. Не следует называть литературой то, что ею не является, но надо отдавать должное всему, чему она способствовала появиться, что оказалось гибридной формой ее сращения с наукой или философией и способствовало победам грядущего. Иная позиция представляется мне сектантской.
   Впрочем, даже если исходить из чисто литературных критериев, то обретенная фантастикой "научность" обогатила саму художественность, если, конечно, иметь в виду талантливые образцы НФ, а не поделки. Трудно найти читателя, который бы не помнил капитана Немо. Прошло столетие - и какое! - забыты многие художественные произведения того времени, а этот образ живет. Но можно ли отделить капитана Немо от "Наутилуса"? Это никак невозможно, ведь данная "машинерия" - плод его ума, чувств, устремлений! Здесь именно "научность" помогла созданию долгоживущего образа...
   Еще пример. Говорят, Жюль Верн был неважным психологом. Это смотря что понимать под психологией... Обратимся к роману "Вверх дном". В нем действуют те самые отважные и талантливые герои, которые в более раннем романе Жюля Верна "Из пушки на Луну" совершили триумфальный космический полет и заслужили овации всего человечества. Теперь же с помощью новой сверхтехники они в целях личного обогащения пытаются подправить земную ось. При этом их ничуть не смущает, что затеянная ими пертурбация губительна для русских, китайцев и многих других народов, что она вызывает гневный протест всего мира, в том числе самих американцев. Впрочем, послушаем Жюля Верна:
   "Да, приходится признать, что пушки все время вертелись на уме у Барбикена и его друзей. Недаром же они всю жизнь посвятили баллистике. Сначала они соорудили во Флориде свою "Колумбиаду", чтобы лететь на Луну, теперь, где-то в точке X, они сооружали пушку еще более чудовищную.
   Вот они уже объявляют громогласно: "Наводи на Луну! Первое орудие... Огонь!" "Переставляй земную ось! Второе орудие... Огонь!" И слушая, как они командуют, всему миру не терпится крикнуть: "Сажай в сумасшедший дом! Третье орудие... Огонь!" Трудно поверить, что это было написано почти за столетие до появления военно-промышленного комплекса США. Да так, что хоть выноси в передовицу сегодняшней газеты! Кто еще из писателей девятнадцатого века так вник в психологию будущих пентагоновцев и выявил основной мотив их поступков? Под чьим пером возник научно-технический гений, равно служащий как освоению космоса, так и планам опустошения мира?
   Как видим, НФ предугадывает не только грядущие свершения науки и техники...
   Но, между прочим, столь прозорливое и глубокое проникновение в психологию тех же ученых-милитаристов было бы невозможно без "научности" НФ. Она-то и оказалась необходимым и сильным инструментом художественно-психологического анализа.
   "Научность" НФ - это важное составляющее ее поэтики. Иногда она выражена ярко, иногда слабо, это уже другой вопрос. В отдельных произведениях преимущественно "гибридной линии" ее вообще может не быть (например, ее нет в двудоминантном романе С. Льюиса "У нас это невозможно"). Она слабеет, даже вообще исчезает там, где фантастика используется как прием. И наоборот, фантастика-тема требует научности. Нельзя писать о будущем, не изображая его, а поскольку его облик весьма зависит как от развития науки и техники, так и от их использования, то без научности тут обойтись невозможно. И добавим, без философичности, поскольку иначе нельзя всерьез ни представить, ни обосновать никакой вариант будущего. В минимуме то и другое необходимо, чтобы не было "развесистой клюквы". В максимуме тщательная научно-философская проработка играет роль несущей конструкции произведения. Значение такой проработки очевидно не только в "Туманности Андромеды" И. Ефремова или в "Железной пяте" Джека Лондона, но и в "Гиперболоиде инженера Гарина" А. Толстого. Где это правило нарушается, там начинается пустопорожнее фантазирование, сюсюкающее или, наоборот, нагнетающее страсти-мордасти, все то, до чего так охочи не утруждающие себя трудом и ответственностью ремесленники.
   Научный фантаст, как никакой другой писатель, вынужден знать науку и представлять себе ее реальные перспективы даже в том случае, когда он ограничивается введением некой фантастической, но, кто знает, быть может, осуществимой в грядущем частности. Сам по себе здесь не выручит даже могучий талант, что прекрасно понял далекий от науки и техники А. Толстой, занявшийся перед написанием "Гиперболоида инженера Гарина" да и "Аэлиты" основательной проработкой соответствующих данных науки. В сущности, он следовал общелитературному требованию: надо знать то, о чем пишешь. Но как постичь то, чего нет в натуре и вообще неизвестно, появится ли оно? Необходим компенсирующий материал, в частности, надо знать достижения современной науки, быть в курсе ее теорий, прогнозов и перспектив. Не для того, чтобы излагать их содержание, - это дело научно-популярной литературы. Просто это тот фактический материал, без которого научный фантаст обойтись не может, как "деревенщик" не может обойтись без знания, чем удобряют поля, когда доят коров и какой отпечаток сельский труд накладывает на людей. Перерабатывается этот материал, как и в других видах литературы, по законам художественности, о чем ясно свидетельствует пример того же А. Толстого.
   Поскольку и в НФ речь идет прежде всего о человеке, фантасту необходимо свое, в принципе точно такое же знание жизни, как и любому другому писателю. "Научность" дополяет и расширяет личный опыт, обогащает талант, но не может заменить ни "ума холодных наблюдений", ни "сердца горестных замет". А когда личности в произведении не оказывается, талант ничтожен и художественного преображения жизни не происходит, то возникают худосочные поделки, столь же нередкие в НФ, как и в других видах литературы, но особо приметные своей наукообразностью. Либо самоцельным фантазированием, в лучшем случае выглядящим как "интеллектуальный кроссворд". Все это броские признаки плохой НФ, делающие ее особо заметной по сравнению со столь же дурными произведениями обычной прозы, что облегчает труд критикам.
   Что еще характерно для поэтики НФ, так это масштабность изображаемого.
   Эта ее черта особо наглядна в тех случаях, когда произведение сталкивает с будущим или с чем-то, быть может, грядущим оттуда не отдельного человека, а все человечество.
   Снова не мешает приглядеться, что тут НФ проигрывает в сравнении с обычной прозой, а что, наоборот, выигрывает.
   Общепризнанно, что Уэллс и Чапек стоят в ряду талантливейших писателей двадцатого века. Однако попытайтесь припомнить характеры в чапековской пьесе "Р. У. Р"., едва ли это удастся. А как насчет глубокого психологизма в "Войне миров" Уэллса? В "Войне с саламандрами" того же Чапека? Думаю, каждый согласится, что с характерами и психологизмом у столь замечательных писателей дело хуже, чем у других крупных прозаиков того времени.
   О слабости художественного дарования тут не будешь говорить. Причина в ином. Перед нами классический пример того случая, когда объект изображения диктует выбор художественных средств. Ведь в названных произведениях Чапека и Уэллса главный герой - не индивидуальность, а совокупность, не личность, а человечество. Человечество, оказавшееся перед лицом невероятного, но, быть может, таящегося там, за чертой горизонта...
   Как писать такого героя? Он нов, необычен, литература, кроме Жюля Верна, отчасти Вольтера, Свифта, за него еще не бралась. И тут нет зримого образа, а где его нет, там литературе столь же трудно, как винтомоторному самолету в стратосферной разреженности. Но время выдвинуло такого героя, уклониться от него литература не может, новую, крайне сложную художественную задачу надо решать. Ее-то и решали как Уэллс, так и Чапек. Каждый по-своему, но схожими средствами. Где более удачно, где менее, но в целом научная фантастика добилась успеха. И тем самым внесла новаторский вклад в развитие всей художественной литературы. То, как была решена задача, какие художественные новоизобретения здесь потребовались, - это особая, литературоведением почти нетронутая тема. Оставим ее будущим диссертантам, для себя отметим, что здесь литературе пришлось взять новый масштаб видения и изображения. Личность при этом несколько стушевалась, ослаб психологизм, более схематичным стал рисунок характеров. Зато каков выигрыш!
   Ладно, возразит оппонент. Но когда героем НФ оказывается человек, наш современник, уж тут-то возможен психологизм высочайшего, такого же, как в обычной литературе, класса? А где же он, покажите!
   Отвечу: показать не могу, поскольку обычный психологизм едва ли возможен в НФ. Иной наблюдается, есть он, как было показано у "непсихологичного" Жюля Верна, тем более у современных мастеров (одна "Маска" Лема чего стоит!). Но это не такой психологизм, как у классиков обычной прозы. И то же самое относится к разработке характеров.
   Причина в следующем. "Человек перед лицом невероятного..." - так? Теперь представим себя на его месте. Вы столкнулись с невероятным, потрясающим, фантастическим: каков спектр ваших эмоций? Что происходит с вашим сознанием? Как насчет глубины рефлексии и самоанализа? Весь ваш характер тут проявляется или какая-то решающая в данной ситуации его сторона?
   В том-то и дело! Нельзя описывать героя так, будто в невероятной ситуации он раскрывается точно так же, как в обычных обстоятельствах. И тут есть богатейшие возможности для психологического анализа и выявления характера. Но есть ограничения, с которыми обычная проза не сталкивается. Прежде всего по этой причине в научной фантастике редко возникает тема любви, а если и возникает, то почти никогда не становится ведущей. То, как и почему эта тема никнет, можно пронаблюдать на примере, скажем, лемовского "Соляриса"; здесь хорошо видно, что ее забивает. Доминирует-то четвертая метатема, а не первая, не вторая!
   Издержки очевидны: при доминировании четвертой метатемы едва ли возможен образ, адекватный Наташе Ростовой. Зато возникает Аэлита! Нет Пьера Безухова, но есть капитан Немо.
   И тут, кроме потерь, есть обретения. Сужая поле психологического анализа, четвертая метатема одновременно позволяет его расширять в сторону своего рода "художественного ультрафиолета". Вот как это происходит. Обычный прозаик работает в пределах реальных условий и ситуаций. Фантастика же позволяет создать в принципе любые условия и ситуации. Например, можно свести современного человека с Платоном. Или влюбить в инопланетянку. Сдружить с разумным кибером. Все, что угодно! Но это, понятно, условный опыт, некий интеллектуально-художественный эксперимент. В нем есть искусственность, порой ощутимая даже не в бесталанных произведениях НФ, что плохо. Зато есть надежда выявить таким способом какие-то черты современного человека, которые слабо проявляются или вовсе не проявляются в реальной действительности. Отнюдь не безосновательная надежда. Именно так Жюлю Верну удалось высветить те особенности психики Барбикена и К+-, которые зловеще и явно предстали перед людьми спустя столетие. Не менее примечателен Гриффин, уэллсовский человек-невидимка; это едва ли не прототип современного и вполне реального Эдварда Теллера, ядерного маньяка, агрессивного честолюбца, злого гения американской науки. Многое в этом роде еще можно припомнить, многое.
   Здесь мы сталкиваемся с очередной особенностью научной фантастики: подмеченное ею в людях и обществе часто не сразу предстает в своей истинной значимости. Это мы сейчас обнаруживаем и говорим: а ведь было, литература предупреждала, что в человеке есть и такое! А тогда те же барбикены казались гротескным преувеличением, Гриффин выглядел одиноким и жалким монстром...
   Такова научная фантастика, таковы основные особенности ее поэтики. Осталось сказать немногое.
   Нравится нам это или нет, мы живем в быстро изменчивом мире, где сбывается или может сбыться самое фантастическое. В пору столь резкого ускорения прогресса вопросом вопросов становится духовное предуготовление человека к небывалым новациям грядущего. Всякое изменение требует адаптации, и коль скоро будущее несет изобилие перемен, то проблема психологической адаптации к будущему, никогда не встававшая перед обществом, приобретает исключительное значение. Здесь неподготовленность психики чревата дезориентацией, растерянностью, бегством от действительности, порой она оборачивается духовным параличем или ненавистью к прогрессу как таковому. Без воспитания гибкой интеллектуальной и эмоциональной восприимчивости, без выработки должного адаптационного настроя личности ныне не обойтись. А требуемый настрой психики, ее эмоционального состояния невозможен без усилий литературы и искусства. Эта потребность все более ощутима. Симптоматично, что в странах, идущих в авангарде научно-технического прогресса, спонтанно и повсеместно возникают десятки, сотни клубов любителей фантастики. Это сопутствующее НФ явление беспрецедентно в истории литературы. Примечательно, что столь же популярный детектив не породил ничего подобного.
   И последнее. Я уже говорил, что термин "научная фантастика" неточен и даже обманчив. Для литературы, зиждящейся на четвертой метатеме искусства, более подошло бы определение "реалистическая фантастика". Но не беда, если оно не привьется, важно, что мы здесь подразумеваем, каково наполнение формулировки. А содержание НФ - надеюсь, мне это отчасти удалось показать - гораздо шире, значительней, глубже, чем принято думать.