– Или я плохо слышу, или он повторяется… – пробурчал Данте.
Видаль поспешил задать вопрос:
– Скажи, Аревало, а с твоим соседом что случилось?
– Он, как и вы, пошел проведать друга, а когда возвращался домой, его и схватили возле гаража похоронной конторы.
– Хочу домой, – захныкал Данте. – Рей, прошу тебя, пойдемте со мной. Проводите меня. Я старый, поверьте мне, и как подумаю, что могут напасть, помираю от страха.
Его бледное лицо приобрело землистый оттенок. «Как бы ты здесь не помер», – подумал Видаль.
– Служащие гаража хотели затащить его к себе, – продолжал Аревало, – но тут появился постовой и увез его.
– Было бы экономней оставить его там с похоронщиками, – высказал свое мнение Рей.
– Ты говоришь, его увезли отсюда умирать в одиночестве? – спросил Данте.
– А я не знаю, куда их увозят. Один санитар сказал мне, что их оставляют где придется. Санитар-то мальчишка, он, конечно, считает меня стариком и рисует мне самые мрачные картины, хочет запугать. Вот и сказал – их, мол, оставляют где придется, даже в вестибюле на нижнем этаже.
– Бедняга, – заметил Видаль. – Если он еще жив, кто знает, что ему снится.
– Это тот, которого мы видели, – охнул Данте. – Рей, я хочу уйти.
– Сейчас пойдем, – объяснил Рей. – Встал я спозаранок, чтобы присмотреть за работой в пекарне, а я, коль не посплю свои восемь часов, никуда не гожусь.
– И по пути меня проводишь? – спросил Данте умоляющим тоном.
«Меня ждет Нелида, – подумал Видаль, – а они тут меня задерживают. Этих двух стариков никто не ждет, и все же они не могут побыть лишнюю минуту с больным другом. Одного эгоизм гонит, другого трусость. Ничего нет хуже старости». И тут же себя одернул: «То, что я сижу с Аревало и еще не вернулся на улицу Гватемала, возможно, доказывает, что я тоже стар. Но нет, я знаю, что остаюсь здесь, чтобы дать время Нелиде, чтобы не вернуться раньше, чем она. Прийти в квартиру, где не будет Нелиды, было бы ужасно».
Снова появился врач.
– Прошу вас, сеньоры, не уходите пока. Явас задержу на несколько минут. Или, по крайней мере, самого молодого го вас. Чтобы взять капельку крови на анализ. На случай, если придется делать вашему другу переливание крови. Это пустяк, один укольчик.
Врач включил свет и начал выслушивать Аревало. Тот, глядя поверх склонившейся к нему плеши, сказал:
– A y тебя, Данте, виднеются седые пряди. Придется еще разок покраситься.
Врач нервно почесал себе голову.
– Когда вы разговариваете, – пояснил врач, – мне щекотно.
– Не знаю, что ты там говоришь! – возмутился Данте. – Когда ты говоришь, словно тебя душат, я ничего не слышу.
– У меня ведь астма, – извинился Аревало. – Ясказал, что у тебя уже виднеются седые пряди.
– Что поделаешь! – скорбно согласился Данте. – Сам-то я на себе не вижу. И кто меня покрасит? В тот раз меня покрасил бедняга Нестор. Сам я не могу. Вы должны помочь мне. Это важнее, чем вы думаете.
– Никого ты не обманешь, – сказал Аревало. – По-моему, не худо быть немного фаталистом.
– Легко так говорить, – возразил Данте, – когда находишься в таком здании, это же настоящая крепость. А мне-то надо идти домой в полной темноте и переходить через улицы, а там темно, как в волчьей пасти.
– Никто тебя не гонит, – успокоил его Видаль.
– Я сейчас вернусь, сеньоры, – сказал врач. – Подождите меня, пожалуйста.
– Пойдем поскорей, пока он не вернулся, – взмолился Данте. – Исидро уже влип. Его сцапали под предлогом переливания крови. А мы тут не нужны. Не будем же мы держать доктора за руку. Если останетесь, вот увидите, он что-нибудь придумает, чтобы нас схватить. Воспользуемся тем, что его нет, и улизнем. Мне здесь не нравится.
– А кому нравится, – отозвался Аревало.
– Не думаю, что он станет нас ловить, – предположил Рей, – но все равно уже поздно, завтра мне рано вставать, а от нашего присутствия здесь никакой пользы. Исидро, разумеется, должен остаться.
– Конечно, – согласился Видаль. – А вам я советую уйти. Вы нам не нужны.
Рей открыл рот, но ничего не сказал. Данте, как капризный ребенок, тащил его за рукав, подталкивая к двери.
– Они ушли? – спросил Аревало.
– Ушли.
– Ты рассердился.
– Знаешь, они меня слегка возмущают.
– Не сердись. Вспомни, что всегда твердит Джи-ми: с годами тормозящие органы ослабевают. Как у других бывает недержание мочи, так Данте не может сдержать страх.
– Данте слабак, но Рей? Такой крепкий мужчина…
– А он тоже перестал себя сдерживать. Не помнишь, как он в кафе тянул руку к арахису, весь прямо дрожал от жадности? Как многие старики, он тоже потерял стыд.
– Стыд? Да, ты прав. Однажды в отеле у Виласеко…
– От старости он стал отъявленным эгоистом. Уже и не скрывает этого. Его интересуют только собственные удобства и больше ничего.
40
41
42
43
44
45
46
Видаль поспешил задать вопрос:
– Скажи, Аревало, а с твоим соседом что случилось?
– Он, как и вы, пошел проведать друга, а когда возвращался домой, его и схватили возле гаража похоронной конторы.
– Хочу домой, – захныкал Данте. – Рей, прошу тебя, пойдемте со мной. Проводите меня. Я старый, поверьте мне, и как подумаю, что могут напасть, помираю от страха.
Его бледное лицо приобрело землистый оттенок. «Как бы ты здесь не помер», – подумал Видаль.
– Служащие гаража хотели затащить его к себе, – продолжал Аревало, – но тут появился постовой и увез его.
– Было бы экономней оставить его там с похоронщиками, – высказал свое мнение Рей.
– Ты говоришь, его увезли отсюда умирать в одиночестве? – спросил Данте.
– А я не знаю, куда их увозят. Один санитар сказал мне, что их оставляют где придется. Санитар-то мальчишка, он, конечно, считает меня стариком и рисует мне самые мрачные картины, хочет запугать. Вот и сказал – их, мол, оставляют где придется, даже в вестибюле на нижнем этаже.
– Бедняга, – заметил Видаль. – Если он еще жив, кто знает, что ему снится.
– Это тот, которого мы видели, – охнул Данте. – Рей, я хочу уйти.
– Сейчас пойдем, – объяснил Рей. – Встал я спозаранок, чтобы присмотреть за работой в пекарне, а я, коль не посплю свои восемь часов, никуда не гожусь.
– И по пути меня проводишь? – спросил Данте умоляющим тоном.
«Меня ждет Нелида, – подумал Видаль, – а они тут меня задерживают. Этих двух стариков никто не ждет, и все же они не могут побыть лишнюю минуту с больным другом. Одного эгоизм гонит, другого трусость. Ничего нет хуже старости». И тут же себя одернул: «То, что я сижу с Аревало и еще не вернулся на улицу Гватемала, возможно, доказывает, что я тоже стар. Но нет, я знаю, что остаюсь здесь, чтобы дать время Нелиде, чтобы не вернуться раньше, чем она. Прийти в квартиру, где не будет Нелиды, было бы ужасно».
Снова появился врач.
– Прошу вас, сеньоры, не уходите пока. Явас задержу на несколько минут. Или, по крайней мере, самого молодого го вас. Чтобы взять капельку крови на анализ. На случай, если придется делать вашему другу переливание крови. Это пустяк, один укольчик.
Врач включил свет и начал выслушивать Аревало. Тот, глядя поверх склонившейся к нему плеши, сказал:
– A y тебя, Данте, виднеются седые пряди. Придется еще разок покраситься.
Врач нервно почесал себе голову.
– Когда вы разговариваете, – пояснил врач, – мне щекотно.
– Не знаю, что ты там говоришь! – возмутился Данте. – Когда ты говоришь, словно тебя душат, я ничего не слышу.
– У меня ведь астма, – извинился Аревало. – Ясказал, что у тебя уже виднеются седые пряди.
– Что поделаешь! – скорбно согласился Данте. – Сам-то я на себе не вижу. И кто меня покрасит? В тот раз меня покрасил бедняга Нестор. Сам я не могу. Вы должны помочь мне. Это важнее, чем вы думаете.
– Никого ты не обманешь, – сказал Аревало. – По-моему, не худо быть немного фаталистом.
– Легко так говорить, – возразил Данте, – когда находишься в таком здании, это же настоящая крепость. А мне-то надо идти домой в полной темноте и переходить через улицы, а там темно, как в волчьей пасти.
– Никто тебя не гонит, – успокоил его Видаль.
– Я сейчас вернусь, сеньоры, – сказал врач. – Подождите меня, пожалуйста.
– Пойдем поскорей, пока он не вернулся, – взмолился Данте. – Исидро уже влип. Его сцапали под предлогом переливания крови. А мы тут не нужны. Не будем же мы держать доктора за руку. Если останетесь, вот увидите, он что-нибудь придумает, чтобы нас схватить. Воспользуемся тем, что его нет, и улизнем. Мне здесь не нравится.
– А кому нравится, – отозвался Аревало.
– Не думаю, что он станет нас ловить, – предположил Рей, – но все равно уже поздно, завтра мне рано вставать, а от нашего присутствия здесь никакой пользы. Исидро, разумеется, должен остаться.
– Конечно, – согласился Видаль. – А вам я советую уйти. Вы нам не нужны.
Рей открыл рот, но ничего не сказал. Данте, как капризный ребенок, тащил его за рукав, подталкивая к двери.
– Они ушли? – спросил Аревало.
– Ушли.
– Ты рассердился.
– Знаешь, они меня слегка возмущают.
– Не сердись. Вспомни, что всегда твердит Джи-ми: с годами тормозящие органы ослабевают. Как у других бывает недержание мочи, так Данте не может сдержать страх.
– Данте слабак, но Рей? Такой крепкий мужчина…
– А он тоже перестал себя сдерживать. Не помнишь, как он в кафе тянул руку к арахису, весь прямо дрожал от жадности? Как многие старики, он тоже потерял стыд.
– Стыд? Да, ты прав. Однажды в отеле у Виласеко…
– От старости он стал отъявленным эгоистом. Уже и не скрывает этого. Его интересуют только собственные удобства и больше ничего.
40
– Значит, вы окажете мне эту услугу? – спросил Каделаго.
– Аревало говорил мне, доктор, – сказал Видаль, следуя за ним по коридору, – что этой воине скоро конец.
– Верите ли, – сказал доктор, печально покачав головой, – психиатрическое отделение не справляется с наплывом молодых. Все являются с одной и той же проблемой: у них боязнь притронуться к старикам. Настоящее отвращение.
– Отвращение? По-моему, это естественно.
– Даже не подают руки, вы представляете? И еще новый неоспоримый симптом: молодые идентифицируют себя со стариками. В ходе этой войны они поняли глубоко и болезненно, что каждый старик – это будущее кого-то молодого. Возможно, их самих! Еще один любопытный факт: у молодых неизменно развивается следующее фантастическое представление: убить старика – все равно что совершить самоубийство.
– А не связано ли это скорее с тем. что жалкий, безобразный вид жертвы делает преступление неприятным?
– Всякий нормальный ребенок, – с некоторым ликованием объяснил доктор, – в какой-то момент своего развития становится потрошителем кошек. Я тоже этим занимался! Потом мы эти игры выбрасываем из памяти, мы их удаляем, извергаем. Вот и нынешняя война пройдет, не оставив следа.
Они вошли в небольшую комнатку. Видаль сказал себе: «Чтобы не раздражать это чучело, я заставляю Нелиду ждать меня и тревожиться!» Он клеветал на себя: он оставался здесь не из боязни кого-то рассердить, а ради возможности быть полезным своему другу Аревало. А может, на самом деле он пришел сюда из-за настояний Рея и теперь дает свою кровь лишь в угоду врачу? Да, для всего можно найти уйму объяснений, как доказывала докторша Исидорито.
– А потом я могу уйти, доктор?
– Вне всякого сомнения. После небольшого отдыха. Вы мне тут несколько минут отдохнете с полным удобством, на кушетке. Кто нас торопит?
– Меня ждут, доктор.
– Поздравляю вас. Не все могут сказать такое.
– Несколько минут, доктор? Сколько?
– Женщины и дети не сдерживают своего нетерпения, но мы, мужчины, научились ждать. Хотя нас абсолютно ничего не ждет, мы ждем.
– Потрясающая мысль! – заметил Видаль.
– Вот и прекрасно, – сказал врач. – Просто укольчик. Ну-ка, вы мне не двигайте ручкой. Дома вы мне выпьете чашку кофе с молоком да стаканчик фруктового сока и будете как новенький. Надо возместить потерю жидкости.
«Несомненно, Нелида уже у себя на улице Гватемала. А если она все же не вернулась?» – подумал Видаль, но отверг эту мысль, она была ему нестерпима.
– Готово? – спросил Видаль.
– Теперь вы закройте глаза и отдыхайте мне, пока я вас не подниму, – ответил Каделаго.
Почему бы не послать к черту этого субъекта и не уйти сразу? Видаль был утомлен, немного даже пал духом и не решился отказываться от предоставлявшихся ему отсрочек – одна за другой, каждая будет последней и очень короткой. Таким вот образом посещение больницы продлилось, превратилось в некий кошмар с бесконечным самооправданием и вспышками тревоги. В конце концов он, очевидно, уснул, потому что ему привиделась кучка парней – среди них он узнал убийц газетчика, – которые восседали на высоких подмостках, как некий грозный трибунал, куда его вызывали.
– Что случилось? – спросил он.
– Да ничего, – удрученно проговорил доктор Каделаго. – Я возвращаю вам свободу.
Видаль еще зашел в палату – проститься с Аревало.
– Аревало говорил мне, доктор, – сказал Видаль, следуя за ним по коридору, – что этой воине скоро конец.
– Верите ли, – сказал доктор, печально покачав головой, – психиатрическое отделение не справляется с наплывом молодых. Все являются с одной и той же проблемой: у них боязнь притронуться к старикам. Настоящее отвращение.
– Отвращение? По-моему, это естественно.
– Даже не подают руки, вы представляете? И еще новый неоспоримый симптом: молодые идентифицируют себя со стариками. В ходе этой войны они поняли глубоко и болезненно, что каждый старик – это будущее кого-то молодого. Возможно, их самих! Еще один любопытный факт: у молодых неизменно развивается следующее фантастическое представление: убить старика – все равно что совершить самоубийство.
– А не связано ли это скорее с тем. что жалкий, безобразный вид жертвы делает преступление неприятным?
– Всякий нормальный ребенок, – с некоторым ликованием объяснил доктор, – в какой-то момент своего развития становится потрошителем кошек. Я тоже этим занимался! Потом мы эти игры выбрасываем из памяти, мы их удаляем, извергаем. Вот и нынешняя война пройдет, не оставив следа.
Они вошли в небольшую комнатку. Видаль сказал себе: «Чтобы не раздражать это чучело, я заставляю Нелиду ждать меня и тревожиться!» Он клеветал на себя: он оставался здесь не из боязни кого-то рассердить, а ради возможности быть полезным своему другу Аревало. А может, на самом деле он пришел сюда из-за настояний Рея и теперь дает свою кровь лишь в угоду врачу? Да, для всего можно найти уйму объяснений, как доказывала докторша Исидорито.
– А потом я могу уйти, доктор?
– Вне всякого сомнения. После небольшого отдыха. Вы мне тут несколько минут отдохнете с полным удобством, на кушетке. Кто нас торопит?
– Меня ждут, доктор.
– Поздравляю вас. Не все могут сказать такое.
– Несколько минут, доктор? Сколько?
– Женщины и дети не сдерживают своего нетерпения, но мы, мужчины, научились ждать. Хотя нас абсолютно ничего не ждет, мы ждем.
– Потрясающая мысль! – заметил Видаль.
– Вот и прекрасно, – сказал врач. – Просто укольчик. Ну-ка, вы мне не двигайте ручкой. Дома вы мне выпьете чашку кофе с молоком да стаканчик фруктового сока и будете как новенький. Надо возместить потерю жидкости.
«Несомненно, Нелида уже у себя на улице Гватемала. А если она все же не вернулась?» – подумал Видаль, но отверг эту мысль, она была ему нестерпима.
– Готово? – спросил Видаль.
– Теперь вы закройте глаза и отдыхайте мне, пока я вас не подниму, – ответил Каделаго.
Почему бы не послать к черту этого субъекта и не уйти сразу? Видаль был утомлен, немного даже пал духом и не решился отказываться от предоставлявшихся ему отсрочек – одна за другой, каждая будет последней и очень короткой. Таким вот образом посещение больницы продлилось, превратилось в некий кошмар с бесконечным самооправданием и вспышками тревоги. В конце концов он, очевидно, уснул, потому что ему привиделась кучка парней – среди них он узнал убийц газетчика, – которые восседали на высоких подмостках, как некий грозный трибунал, куда его вызывали.
– Что случилось? – спросил он.
– Да ничего, – удрученно проговорил доктор Каделаго. – Я возвращаю вам свободу.
Видаль еще зашел в палату – проститься с Аревало.
41
Он полагал, что, вырвавшись на волю и направляясь на улицу Гватемала, почувствует огромную радость. Нетерпение смешало в его уме этот момент с другим, более отдаленным во времени и куда более желанным, – моментом встречи с Нелидой. Но едва он вышел за порог больницы, как понял, что такая встреча, хотя она и возможна, не бесспорна, и ему стало грустно. Желая избавить себя от разочарования, он заранее настраивался на худшее. По улице Сальгеро он вышел на улицу Лас-Эрас. Зачем связывать Нелиду с подыхающим животным? Никто из них двоих ничего не выиграет: ее ждет разочарование, которое он может предвидеть, но не предотвратить… Рей и Данте внушили ему отвращение к старости. Ему показалось, что его чувство к друзьям уже не то, что прежде. Да и они стали не такими, какими были. «Со временем все изменяется. А больше всего – люди». Ему представлялись пережитые во сне, уже исчезающие картины – помост с судьями, на котором опьяненный гневом прокурор обвинял его в том, что он стар. Воспоминание об этом недолгом сне после сдачи крови вселило печаль. Нет, он не стал как новенький, он ощущал изрядную слабость и думал, что от печали вряд ли его вылечит фруктовый сок, о котором говорил доктор. Старость – горе безысходное, она лишает прав на желания, на стремления к чему бы то ни было. Откуда взять иллюзии для того, чтобы строить планы, если, осуществив эти планы, ты будешь уже не в состоянии ими насладиться? Для чего идти на улицу Гватемала? Лучше возвратиться домой. Но, к сожалению, Нелида будет его искать и потребует объяснений. Люди молодые не понимают, до какой степени отсутствие будущего лишает старика всего того, что так важно в жизни. «Болезнь – это еще не больной, – думал он, – но старик – это сама старость, и другого исхода, кроме смерти, у него нет». Предчувствие беспросветного отчаяния неожиданно его ободрило. Он ускорил шаг, чтобы поскорее прийти к Нелиде, прийти раньше, чем это ощущение, как воспоминание о сне, рассеется; именно потому, что он ее так сильно любит, он убедит ее, что любовь к такому старику, как он, – иллюзия.
Он услышал взрыв – возможно, где-то поблизости взорвалась бомба. Потом громыхнуло еще два раза. В стороне Ретиро, быстро распространяясь снизу вверх, багровое зарево окрасило небо.
Он услышал взрыв – возможно, где-то поблизости взорвалась бомба. Потом громыхнуло еще два раза. В стороне Ретиро, быстро распространяясь снизу вверх, багровое зарево окрасило небо.
42
Видаль включил свет, осмотрелся вокруг, заглянул в спальню, торопливо обошел всю квартиру. Вероятно, над ним подшучивают – вот-вот откуда-нибудь появится Нелида и его обнимет. Но вскоре он понял, что придется, видимо, примириться с мыслью, правдоподобие которой с каждым мгновением возрастало, что девушка не вернулась. Ситуация, сказал он себе, не слишком драматическая, он был уверен, что настанет день, и, вероятно, настанет скоро, когда он и не вспомнит об этой тревоге (если с Нелидой ему повезет), но пока, по причинам, которым он, не понимая их, покорялся, все это было невыносимо. «Нет, я ее не оставлю с этим ресторанным музыкантишкой», – заявил он.
Видаль вышел из дому, направляясь по улице Гватемала с намерением искать Нелиду и вернуть ее. Куда подевались унылое настроение, усталость, отчаяние, старость!
Он увидел такси, поднял руку и стал энергично махать, чтобы остановить машину.
– Везите меня на улицу Гомес, – попросил он, сев в такси. – Мне надо в заведение, которое называется «Салон Магента». Знаете такое?
Машина рывком тронулась с места и покатила на довольно большой скорости; Видаля на сиденье откинуло назад.
– Да, сеньор, знаю, такая танцулька. Вы правильно поступаете, надо развлекаться теперь, когда война на исходе.
– Вы так думаете? – спросил Видаль и тут же себя одернул: «Как это я не заметил? Он же молодой». Мгновенно представилось, как его выбрасывают в Сан-Педрито, как он падает на булыжники мостовой, теряет сознание от удара, и он горестно прошептал: «Если придется опять все повторить, горе да и только». Но вслух сказал равнодушно: – Она уже давно на исходе. – И, рассердясь на себя за такие слова, продолжал: – Я потерял друга. Друга всей жизни… Человека, каких мало. Пусть мне объяснят, что выиграл мир, что выиграли преступники от этой смерти.
Увидев, что они едут по улице Гуэмес, в направлении к Пасифико, он сказал себе, что бояться нечего.
– Я понимаю ваши чувства, сеньор, – ответил таксист, – но при всем уважении к вам должен сказать, что вы подходите к этому делу не с той стороны.
– Почему?
– Потому что если бы люди клали на одну чашу весов благие результаты, а на другую – разрушения и страдания, то есть плохие результаты, никогда бы не было ни войн, ни революций.
– Но так как мы железные, страдания нам не страшны, – заметил Видаль и подумал: «Наверно, это один из тех студентов, которые работают, чтобы прокормиться». – Скажу вам больше. Я не верю в благие результаты этой войны.
– Я с вами согласен.
– И что дальше?
– Не судите о ней по результатам. Это протест.
– Я вас спрошу: что плохого сделал мой друг Нестор?
– Ничего, сеньор. Но ведь ни вам, ни мне не нравится, как все устроено. И есть люди, виновные в этом.
– Кто же они?
– Те, кто придумал этот мир.
– При чем же тут старики?
– Они представляют собой прошлое. Убивать своих предков или великих исторических деятелей молодые не идут по той простой причине, что те уже мертвы.
В пафосе, который таксист вложил в слово «мертвы», Видаль почувствовал враждебность. «Я не стану отрицать рассуждение только потому, что оно исходит от врага», – подумал он. И обругал себя: вместо того чтобы употребить всю свою волю и энергию на поиски, он опять встревает в разговоры, вовсе для него бесполезные. Если не вернет Нелиду – теперь он это ясно понял, – жизнь его кончена.
Видаль вышел из дому, направляясь по улице Гватемала с намерением искать Нелиду и вернуть ее. Куда подевались унылое настроение, усталость, отчаяние, старость!
Он увидел такси, поднял руку и стал энергично махать, чтобы остановить машину.
– Везите меня на улицу Гомес, – попросил он, сев в такси. – Мне надо в заведение, которое называется «Салон Магента». Знаете такое?
Машина рывком тронулась с места и покатила на довольно большой скорости; Видаля на сиденье откинуло назад.
– Да, сеньор, знаю, такая танцулька. Вы правильно поступаете, надо развлекаться теперь, когда война на исходе.
– Вы так думаете? – спросил Видаль и тут же себя одернул: «Как это я не заметил? Он же молодой». Мгновенно представилось, как его выбрасывают в Сан-Педрито, как он падает на булыжники мостовой, теряет сознание от удара, и он горестно прошептал: «Если придется опять все повторить, горе да и только». Но вслух сказал равнодушно: – Она уже давно на исходе. – И, рассердясь на себя за такие слова, продолжал: – Я потерял друга. Друга всей жизни… Человека, каких мало. Пусть мне объяснят, что выиграл мир, что выиграли преступники от этой смерти.
Увидев, что они едут по улице Гуэмес, в направлении к Пасифико, он сказал себе, что бояться нечего.
– Я понимаю ваши чувства, сеньор, – ответил таксист, – но при всем уважении к вам должен сказать, что вы подходите к этому делу не с той стороны.
– Почему?
– Потому что если бы люди клали на одну чашу весов благие результаты, а на другую – разрушения и страдания, то есть плохие результаты, никогда бы не было ни войн, ни революций.
– Но так как мы железные, страдания нам не страшны, – заметил Видаль и подумал: «Наверно, это один из тех студентов, которые работают, чтобы прокормиться». – Скажу вам больше. Я не верю в благие результаты этой войны.
– Я с вами согласен.
– И что дальше?
– Не судите о ней по результатам. Это протест.
– Я вас спрошу: что плохого сделал мой друг Нестор?
– Ничего, сеньор. Но ведь ни вам, ни мне не нравится, как все устроено. И есть люди, виновные в этом.
– Кто же они?
– Те, кто придумал этот мир.
– При чем же тут старики?
– Они представляют собой прошлое. Убивать своих предков или великих исторических деятелей молодые не идут по той простой причине, что те уже мертвы.
В пафосе, который таксист вложил в слово «мертвы», Видаль почувствовал враждебность. «Я не стану отрицать рассуждение только потому, что оно исходит от врага», – подумал он. И обругал себя: вместо того чтобы употребить всю свою волю и энергию на поиски, он опять встревает в разговоры, вовсе для него бесполезные. Если не вернет Нелиду – теперь он это ясно понял, – жизнь его кончена.
43
«Салон Магента» – просторный зал как бы в египетском стиле и с явным преобладанием цвета охры – был в этот вечер вторника почти пуст. Из желтых динамиков, подвешенных на проволоке, звучала музыка, временами нежная, временами тревожная, повторяясь в назойливых вариациях. В большом круге танцевала одна-единственная пара, остальные посетители, три-четыре человека, сидели за разными столиками. Подходя к стойке, Видаль уже понял, что Нелиды в зале нет. Бармен беседовал с каким-то толстяком – возможно, здешним служащим или хозяином. Эти двое продолжали разговаривать, не замечая ни появления Видаля, ни его выжидающей позы. «Есть же такие тупоголовые люди, они видят только то, что у них под носом, будто зашоренные», – подумал Видаль и почувствовал, как в нем вскипает гнев, но вспомнил, что не может позволить себе такую роскошь: чтобы отыскать Нелиду, ему потребуется доброе расположение многих. В том числе этих двоих, которые невозмутимо продолжали беседу.
– А с ансамблем «Ла Традисьон» тебе удалось договориться?
– Как я тебе сказал.
– Они не ерепенились?
– С чего бы им ерепениться, этим шалопаям? Они еще должны нам заплатить за то, что мы разрешаем им играть. Ты себе представляешь, как это им важно для популярности?
– Но покамест, старик, на что они живут?
– Нам-то ведь тоже жить надо, вот и торчим здесь, потом обливаемся среди всех этих подносов да посетителей, а тут еще они со своими гитарами – в конце-то концов, им самим приятно играть.
Наступила пауза, которой воспользовался Видаль.
– Скажите, сеньоры, играет ли здесь трио под названием «Лос Портеньитос»? – спросил он.
– Да, по субботам, воскресеньям и по праздничным дням.
– А сегодня их не будет?
– Сегодня – нет. Для этих нескольких человек, – объяснил бармен, делая неопределенный жест в сторону зала, – не станем же мы приглашать целый оркестр?
Толстяк, видимо снова забыв о Видале, повел речь о делах.
– Этих «Портеньитос» тоже надо бы поприжать. Пусть они артисты или кто они там, а слишком много зарабатывать им не след. Ради них самих. Чтобы не испортились вконец.
– Не знаете ли вы девушку, – спросил Видаль, – по имени Нелида?
– Какая она из себя?
– Среднего роста, шатенка.
– Словом, такая, как все они.
– Ее зовут Нелида, – настаивал Видаль.
– Я знаю одну Нелиду, только она блондинка, – сказал толстяк. – Она в булочной работает.
– Неужели вы думаете, уважаемый, – запротестовал бармен, – что я буду присматриваться к каждой женщине, которая здесь бывает? Да я бы уже от чахотки сгинул. Поверьте, почти все они друг на друга похожи: смуглые, волосы черные. Все из сельских краев. Провинция Буэнос-Айрес.
Если он не будет настойчив, то никогда ее не встретит. С притворной беспечностью Видаль спросил:
– Постарайтесь вспомнить, сеньоры. Держу пари, что вы ее знаете.
– Нет, не припомню.
Видаль сделал еще одну попытку. Быстро, как будто слова его обжигают, он проговорил:
– Она была невестой некоего Мартина из трио «Лос Портеньитос».
– Мартина, – медленно повторил толстяк. – С ним вы сможете поговорить.
– Не беспокойтесь, – заверил бармен. – В эту же субботу.
– А где находится «Ла Эскинита»? – спросил Видаль.
Они его уже не слушали.
– Да здесь, близко, – соизволил наконец ответить толстяк. – За углом.
– А с ансамблем «Ла Традисьон» тебе удалось договориться?
– Как я тебе сказал.
– Они не ерепенились?
– С чего бы им ерепениться, этим шалопаям? Они еще должны нам заплатить за то, что мы разрешаем им играть. Ты себе представляешь, как это им важно для популярности?
– Но покамест, старик, на что они живут?
– Нам-то ведь тоже жить надо, вот и торчим здесь, потом обливаемся среди всех этих подносов да посетителей, а тут еще они со своими гитарами – в конце-то концов, им самим приятно играть.
Наступила пауза, которой воспользовался Видаль.
– Скажите, сеньоры, играет ли здесь трио под названием «Лос Портеньитос»? – спросил он.
– Да, по субботам, воскресеньям и по праздничным дням.
– А сегодня их не будет?
– Сегодня – нет. Для этих нескольких человек, – объяснил бармен, делая неопределенный жест в сторону зала, – не станем же мы приглашать целый оркестр?
Толстяк, видимо снова забыв о Видале, повел речь о делах.
– Этих «Портеньитос» тоже надо бы поприжать. Пусть они артисты или кто они там, а слишком много зарабатывать им не след. Ради них самих. Чтобы не испортились вконец.
– Не знаете ли вы девушку, – спросил Видаль, – по имени Нелида?
– Какая она из себя?
– Среднего роста, шатенка.
– Словом, такая, как все они.
– Ее зовут Нелида, – настаивал Видаль.
– Я знаю одну Нелиду, только она блондинка, – сказал толстяк. – Она в булочной работает.
– Неужели вы думаете, уважаемый, – запротестовал бармен, – что я буду присматриваться к каждой женщине, которая здесь бывает? Да я бы уже от чахотки сгинул. Поверьте, почти все они друг на друга похожи: смуглые, волосы черные. Все из сельских краев. Провинция Буэнос-Айрес.
Если он не будет настойчив, то никогда ее не встретит. С притворной беспечностью Видаль спросил:
– Постарайтесь вспомнить, сеньоры. Держу пари, что вы ее знаете.
– Нет, не припомню.
Видаль сделал еще одну попытку. Быстро, как будто слова его обжигают, он проговорил:
– Она была невестой некоего Мартина из трио «Лос Портеньитос».
– Мартина, – медленно повторил толстяк. – С ним вы сможете поговорить.
– Не беспокойтесь, – заверил бармен. – В эту же субботу.
– А где находится «Ла Эскинита»? – спросил Видаль.
Они его уже не слушали.
– Да здесь, близко, – соизволил наконец ответить толстяк. – За углом.
44
Зал в «Ла Эскинита» был светлый, с белеными стенами. Видаль с порога окинул его взглядом: там был всего один посетитель – худощавый мужчина, дувший на чашку, которую держал обеими руками. «Здесь спрашивать нечего», – сказал себе Видаль и пошел дальше по улице Гузмес.
В кафе надо было спуститься по довольно узкой винтовой лестнице. Это заведение походило на угольную шахту – крошечный зальчик, а главное, темный. Если Нелида здесь, она успеет скрыться прежде, чем его глаза привыкнут к этому полумраку. Но зачем приписывать Нелиде желание, противоречащее его желанию? Девушка относилась к нему с неизменным великодушием, а он-то, возможно, потому что близок к отчаянию, боится, что ее любовь окажется чувством ненадежным, что она может разгневаться на такого дурня, как он, неспособного владеть своими нервами, сидеть дома и ждать, как было условлено… На всякий случай лучше не двигаться с места, пока не привыкнет к темноте. Он стоял, держась левой рукой за лестничные перила, пытался разглядеть лица посетителей и говорил себе: «Хоть бы на меня не обратили внимания. Не стали предлагать сесть за стол». И, конечно, он был взволнован: когда чья-то рука легла на его руку, сердце его отчаянно забилось. По другую сторону перил стояла едва видимая в темноте женщина и смотрела на него. «Пока глаза не привыкнут к темноте, я не пойму, кто это. Скорее всего, Нелида. О, хоть бы это была Нелида». Это была Туна.
– Что ты тут делаешь? – сказала Туна. – Может, сядешь со мной?
Он пошел за ней. Теперь он уже кое-что различал, мрак словно бы рассеялся.
– Что будете пить? – спросил официант.
– Ты не возражаешь? – сказала Туна. – Если мы ничего не закажем, они будут злиться. Мы скоро уйдем.
– Заказывай что хочешь.
Он был уверен, что Нелиды здесь нет. Спросил себя, сказать ли правду или не говорить, и, еще не решив, объяснил:
– Я тут ищу одну свою приятельницу, ее зовут Нелида.
– Брось шутить.
– Почему?
– Да потому. Во-первых, это невежливо, а потом…
– Не понимаю.
– Как это – не понимаю? Один момент умопомрачения, и потом всю жизнь будешь раскаиваться.
– Я же не какой-нибудь вертопрах, че.
– Это конечно. Но бывает, попадаешь в такое положение, что не можешь с собой справиться. Приходит человек, вот как ты, с самыми благими намерениями, и вдруг застает ее в объятиях другого и теряет голову. Может и такое случиться.
– Не думаю.
– Не думаю, не думаю! Почему? Потому, что она святая? Если будешь про нее спрашивать, даже самый отпетый негодяй не скажет тебе, что ее видел, хотя бы она только что ушла.
– А если человек ищет, потому что любит?
– Как тот, который нацарапал «Анхелика, я тебя всегда ищу» на стене в отеле Виласеко? Народ теперь, знаешь ли, осторожный, никому не хочется осложнений, и все одобрят того, кто промолчит.
– Мне надо поговорить с девушкой, которую зовут Нелида, а если не с ней, то с неким Мартином.
– Оставь их, пусть вместе развлекаются, а ты приходи в тот отель, что в соседнем квартале. Там тебе предоставят все удобства. Даже современную музыку.
– Не могу, Туна.
– В нынешнее время не рекомендуется оскорблять молодых женщин.
– Я не хочу тебя оскорбить.
Туна улыбнулась. Он похлопал ее по плечу, расплатился и ушел.
В кафе надо было спуститься по довольно узкой винтовой лестнице. Это заведение походило на угольную шахту – крошечный зальчик, а главное, темный. Если Нелида здесь, она успеет скрыться прежде, чем его глаза привыкнут к этому полумраку. Но зачем приписывать Нелиде желание, противоречащее его желанию? Девушка относилась к нему с неизменным великодушием, а он-то, возможно, потому что близок к отчаянию, боится, что ее любовь окажется чувством ненадежным, что она может разгневаться на такого дурня, как он, неспособного владеть своими нервами, сидеть дома и ждать, как было условлено… На всякий случай лучше не двигаться с места, пока не привыкнет к темноте. Он стоял, держась левой рукой за лестничные перила, пытался разглядеть лица посетителей и говорил себе: «Хоть бы на меня не обратили внимания. Не стали предлагать сесть за стол». И, конечно, он был взволнован: когда чья-то рука легла на его руку, сердце его отчаянно забилось. По другую сторону перил стояла едва видимая в темноте женщина и смотрела на него. «Пока глаза не привыкнут к темноте, я не пойму, кто это. Скорее всего, Нелида. О, хоть бы это была Нелида». Это была Туна.
– Что ты тут делаешь? – сказала Туна. – Может, сядешь со мной?
Он пошел за ней. Теперь он уже кое-что различал, мрак словно бы рассеялся.
– Что будете пить? – спросил официант.
– Ты не возражаешь? – сказала Туна. – Если мы ничего не закажем, они будут злиться. Мы скоро уйдем.
– Заказывай что хочешь.
Он был уверен, что Нелиды здесь нет. Спросил себя, сказать ли правду или не говорить, и, еще не решив, объяснил:
– Я тут ищу одну свою приятельницу, ее зовут Нелида.
– Брось шутить.
– Почему?
– Да потому. Во-первых, это невежливо, а потом…
– Не понимаю.
– Как это – не понимаю? Один момент умопомрачения, и потом всю жизнь будешь раскаиваться.
– Я же не какой-нибудь вертопрах, че.
– Это конечно. Но бывает, попадаешь в такое положение, что не можешь с собой справиться. Приходит человек, вот как ты, с самыми благими намерениями, и вдруг застает ее в объятиях другого и теряет голову. Может и такое случиться.
– Не думаю.
– Не думаю, не думаю! Почему? Потому, что она святая? Если будешь про нее спрашивать, даже самый отпетый негодяй не скажет тебе, что ее видел, хотя бы она только что ушла.
– А если человек ищет, потому что любит?
– Как тот, который нацарапал «Анхелика, я тебя всегда ищу» на стене в отеле Виласеко? Народ теперь, знаешь ли, осторожный, никому не хочется осложнений, и все одобрят того, кто промолчит.
– Мне надо поговорить с девушкой, которую зовут Нелида, а если не с ней, то с неким Мартином.
– Оставь их, пусть вместе развлекаются, а ты приходи в тот отель, что в соседнем квартале. Там тебе предоставят все удобства. Даже современную музыку.
– Не могу, Туна.
– В нынешнее время не рекомендуется оскорблять молодых женщин.
– Я не хочу тебя оскорбить.
Туна улыбнулась. Он похлопал ее по плечу, расплатился и ушел.
45
Видаль сказал себе, что надо поскорее идти на улицу Гватемала. И, подкрепляя это решение, прибавил: «Возможно, она меня ждет». Затем представил себе пустые комнаты и подумал, что сперва зайдет к себе домой и спросит у Антонии, не знает ли она что-нибудь о Нелиде. Хотя они провели вместе всего несколько часов, он уже привык к счастью совместной жизни. И улица Гуэмес, по которой он направился, словно бы ненормально удлинялась, тротуар под ногами был слишком тверд, а картины и лепнина на фасадах нагоняли тоску. Мысли о Нелиде были как талисман против уныния, но также они были связаны со страхом ее потерять. Чтобы отогнать печальные размышления, он вспомнил Туну и неосознанно понял поведение Рея, когда тот обманом привел его в дом свиданий; молодые парни и старики хвалятся женщинами (потому что «уже» или потому что «еще» их имеют). Рей, конечно, был не прочь втянуть его в пантомиму с Туной, чтобы он потом не насмехался. Быть может, один из немногих уроков жизни – то, что не надо ломать старую дружбу, если ненароком узнаешь о какой-нибудь слабости или даже пороке друга. Живя в многонаселенном доме, он обнаружил, что каждый человек при близком общении отталкивающе слаб, однако в сложных ситуациях жизни и смерти как-то держится. Также подумал он о том, что судьба беспристрастно несправедлива и что он не должен испытывать гордость, должен только благодарить ее за то, что ему досталась Нелида вместо Туны.
Чтобы не терять времени, он даже не зайдет в свою комнату. Исидорито, если его увидит, задержит вопросами – где ты был да почему не остался, – и будет неудивительно, если они повздорят. «У собственного отца любовь завелась – кого это не разозлит? Бегает за женщиной как мальчишка. Конечно, Нелида не такая, как все. А может быть, бедный мальчик тревожится, думает, что со мной случилась беда. Хотя эта модная мания ненависти к старикам сильно его изменила. В те ночи, когда он прятал меня на чердаке, он, разумеется, старался меня уберечь от беды, но обращался со мной с возмутительным неуважением».
Приблизившись к дому, Видаль умолк, опасаясь, что какой-нибудь знакомый может услышать его монолог. Осторожно открыл дверь, вошел в дом. Возможно, потому, что он вошел крадучись, как вор, или потому, что прожил день в доме Нелиды, или потому, что сам он изменился, ему почудилось, будто изменился вид их двора. Двор показался ему унылым, как и фасады домов вдоль улицы. Все они здесь напоминали ему какие-то другие дома причудливой и мрачной кирпичной кладки – где ж он их видел? Вероятно, во сне.
Видаль прошел в первый дворик, постучал в дверь, подождал. Вдруг он услышал, что внутри чей-то приглушенный голос повторяет: «Здесь я хозяйка, здесь я хозяйка, здесь я хозяйка». Ага, от расстройства он по ошибке постучал в дверь доньи Далмасии. Теперь он постучал к Антонии. Мелькнула мысль: «Если она Нелиду не видела, то решит, что мы поссорились, сколько бы я ни уверял в обратном. А если видела, то сообщит мне плохие новости». Услышать плохие новости о Нелиде у него не было сил.
– Ой, это ты? Прости, что вышла в таком виде, – извинилась Антония, поправляя платье. – Я как раз собиралась лечь. Как хорошо, что ты пришел. Ты ее встретил?
То, что Антония обращалась к нему на «ты», Видаль истолковал как добрый знак и сказал себе:
«Она говорит мне „ты" потому, что она на „ты" с Нелидой, а я теперь часть Нелиды».
– Нет, я ее не встретил.
– Да что ты? В такой поздний час бедная девочка, наверно, с ума сходит. Она искала тебя у булочника, у всех этих дурных стариков, твоих друзей. Даже в дом покойного ходила и в больницу.
– Я не знаю, где ее искать.
– А покамест ты переполошил весь дом, все тебя ищут. Исидорито – а его, знаешь, не так легко встревожить – начал беспокоиться, вышел из дому тебя искать, надеется, что встретит.
– Он пошел вместе с Нелидой?
– Да нет, они отправились в разные стороны. Кажется, он пошел в один из гаражей Эладио – не тот, что на улице Виллингурст, а тот, что на улице Аскуэнага, знаешь, напротив кладбища Ла Реколета – туда наш галисиец отправляет стариков «на голгофу».
– Какой ужас! Девочка одна ходит по улицам.
– Она-то не даст себя в обиду, че.
– Хоть бы с ней ничего не случилось по моей вине.
– А надо было оставаться дома, как она велела.
Чтобы не терять времени, он даже не зайдет в свою комнату. Исидорито, если его увидит, задержит вопросами – где ты был да почему не остался, – и будет неудивительно, если они повздорят. «У собственного отца любовь завелась – кого это не разозлит? Бегает за женщиной как мальчишка. Конечно, Нелида не такая, как все. А может быть, бедный мальчик тревожится, думает, что со мной случилась беда. Хотя эта модная мания ненависти к старикам сильно его изменила. В те ночи, когда он прятал меня на чердаке, он, разумеется, старался меня уберечь от беды, но обращался со мной с возмутительным неуважением».
Приблизившись к дому, Видаль умолк, опасаясь, что какой-нибудь знакомый может услышать его монолог. Осторожно открыл дверь, вошел в дом. Возможно, потому, что он вошел крадучись, как вор, или потому, что прожил день в доме Нелиды, или потому, что сам он изменился, ему почудилось, будто изменился вид их двора. Двор показался ему унылым, как и фасады домов вдоль улицы. Все они здесь напоминали ему какие-то другие дома причудливой и мрачной кирпичной кладки – где ж он их видел? Вероятно, во сне.
Видаль прошел в первый дворик, постучал в дверь, подождал. Вдруг он услышал, что внутри чей-то приглушенный голос повторяет: «Здесь я хозяйка, здесь я хозяйка, здесь я хозяйка». Ага, от расстройства он по ошибке постучал в дверь доньи Далмасии. Теперь он постучал к Антонии. Мелькнула мысль: «Если она Нелиду не видела, то решит, что мы поссорились, сколько бы я ни уверял в обратном. А если видела, то сообщит мне плохие новости». Услышать плохие новости о Нелиде у него не было сил.
– Ой, это ты? Прости, что вышла в таком виде, – извинилась Антония, поправляя платье. – Я как раз собиралась лечь. Как хорошо, что ты пришел. Ты ее встретил?
То, что Антония обращалась к нему на «ты», Видаль истолковал как добрый знак и сказал себе:
«Она говорит мне „ты" потому, что она на „ты" с Нелидой, а я теперь часть Нелиды».
– Нет, я ее не встретил.
– Да что ты? В такой поздний час бедная девочка, наверно, с ума сходит. Она искала тебя у булочника, у всех этих дурных стариков, твоих друзей. Даже в дом покойного ходила и в больницу.
– Я не знаю, где ее искать.
– А покамест ты переполошил весь дом, все тебя ищут. Исидорито – а его, знаешь, не так легко встревожить – начал беспокоиться, вышел из дому тебя искать, надеется, что встретит.
– Он пошел вместе с Нелидой?
– Да нет, они отправились в разные стороны. Кажется, он пошел в один из гаражей Эладио – не тот, что на улице Виллингурст, а тот, что на улице Аскуэнага, знаешь, напротив кладбища Ла Реколета – туда наш галисиец отправляет стариков «на голгофу».
– Какой ужас! Девочка одна ходит по улицам.
– Она-то не даст себя в обиду, че.
– Хоть бы с ней ничего не случилось по моей вине.
– А надо было оставаться дома, как она велела.
46
Свернув на улицу Висенте Лопес, он увидел купола и ангелов, высящихся над оградой Ла Реколеты, и с досадой обнаружил, что в этот вечер все дома кажутся ему склепами. Ограда со стороны улицы Гидо была сломана, будто ее взорвали. На улице валялись куски цемента, камни, щепки, обломки крестов и статуй. С Видалем заговорил старичок невысокого роста, дряхлый, совершенно седой, с большой головой, он едва удерживал на поводке дрожащую собачку.