Страница:
Спековски с видом оскорбленного достоинства, поправил галстук и встал, потом перебросил через плечо пальто и, театрально расхохотавшись, покинул собрание. Эдвард Сент-Ивс, махая репортеру вслед костяной рукой, найденной в приливном прудке, пытался сообщить ему что-то о последних открытиях и о предстоящей экспедиции на батисфере, но остановить Спековски было невозможно — с него уже было довольно. Дверь хлопнула, комната погрузилась в молчание, во время которого — Джим был уверен в этом — профессор Лазарел собирался с духом, намереваясь обрушиться на Уильяма Ашблесса с обвинительной речью.
— Иногда, — начал Лазарел после недолгой паузы, — я не понимаю, на чьей ты стороне.
— Расс! — воскликнул Ашблесс. — Спековски нам нужен как собаке пятая нога.
— Он просто заинтересовался нашими достижениями, вот и все. Но теперь мы его потеряли. Теперь он не только не за нас, он против нас. Воображаю, какую статью он напишет.
— Кстати, о статьях, — внезапно подал голос доктор Лассен, отрываясь от своих грез. — У меня с собой вырезка из последнего номера массачусетской «Трибюн», которая наверняка вас заинтересует.
Лассен предъявил присутствующим квадрат картона с приклеенной к нему L-образной вырезкой.
«На массачусетском побережье найден гигантский кальмар!» — гласил заголовок. Статья, объемом около двухсот пятидесяти слов, описывала чудовищное головоногое следующим образом: «Гигантский кальмар, весьма похожий на того, с которым сражался в известном классическом романе Жюля Верна капитан Немо, длиной около сорока пяти футов, был вывезен с пляжа на автоплатформе». Биологи Вудс-хоула препарировали животное, в животе которого, вместе с частью древней деревянной статуи, украшавшей некогда неизвестный парусник, и парой медных щипцов с зажатым в них зубом, найдена полупереваренная часть туловища — торс и шея — предположительно человекообразного существа, хотя в этом ученые не до конца уверены: желудочный сок головоногого сильно повредил останки. Кроме того, вскрылось еще одно странное обстоятельство: существо, фрагменты которого были извлечены из желудка кальмаpa, имело жабры, иными словами являлось амфибией. В статье жертву кальмара не называли впрямую «водяным человеком», но это подразумевалось. Кальмара и содержимое его желудка перевезли в Бостон для дальнейшего исследования.
Статью от начала до конца зачитал дядя Эдвард. Последние фразы долетали до Джима сквозь застилающий его глаза и уши туман — он словно засыпал с открытыми глазами. Гил Пич спокойно сидел рядом с ним и внимательно слушал, приоткрыв рот, однако смотрел при этом в окно, туда, где в темноте скребли по стеклу под порывами ветра ветви низких кустов. Внезапно Джиму почудилось, что он, полугрезящий, висит в странном подводном саду. В стороне, там, где он мог видеть их только краем глаза, выплывали, словно из подводного грота сна, колышущиеся заросли водорослей, подсвеченные сквозь толщу воды. Свет медленно угасал, и комната погружалась в тень. Голос дяди, заунывно вещающий что-то об огромных кальмарах и водяных людях, по мере того как Джим засыпал, проплывая над бездонными воронками своих видений, постепенно затихал, приближаясь к абсолютной тишине. Гил Пич продолжал сидеть тихо и прямо, рубцы жабр у него на шее мягко и ритмично пульсировали. Перед Джимом опустился занавес морской травы: зеленое волокнистое чудо с редкими улитками и морскими звездами и темными кавернами рифов, откуда за ним следили светящиеся глаза затаившихся рыб.
Он проснулся от резкого крика. Гил Пич уже встал и шел к двери, доктор Лассен натягивал удивительно длинное, до пола, пальто, отец Джима спокойно спал в своем кресле, дядя Эдвард вместе с Мэйсом и Сквайрсом копался в сигарной коробке, полной засушенных жуков. Джим услышал, как Ашблесс и профессор Лазарел громко кричат друг на друга на кухне. В эту ночь Джим лег спать с твердой, непоколебимой уверенностью, что он не просто уснул на стуле, а что-то с ним случилось, нечто другое, более странное. В постели он уснул почти мгновенно, а проснувшись утром, первым же делом почуял бодрящий аромат кофе и жареного бекона и услышал треск косилки на лужайке. Дядя и отец завтракали на кухне.
— Странное дело с этим кальмаром, верно? — заметил Уильям, запихивая в рот вилку с огромным куском яичницы.
— Очень странное, — согласился Эдвард.
— Знаешь, что я думаю об этой амфибии? Это очень любопытно, черт возьми, — как раз наш случай. Этим стоит заняться. Я напишу в Вудс-хоул сегодня же. Подпишусь именем Лассена — он не будет возражать. Чертова косилка!
Газонокосилка приближалась к окну кухни, ее рев нарастал, становясь оглушительным и невыносимым; наконец в окне появился улыбающийся азиат в широкополой шляпе и широких брюках и кивнул остолбеневшему Уильяму. Миновав куст роз, азиат покатил свою машинку дальше, за угол дома.
— Кто это, черт возьми? — страшным шепотом спросил Уильям, словно косильщик мог его подслушать.
— Садовник. Ямото. Я нанял его полгода назад. Удивительно пунктуальный человек. Работает строго по часам, будь на улице дождь или солнце.
Уильям молча проследил за тем, как косилыцик за кухонным окном исчезает из вида, потом вскочил и бросился к окну в гостиной, чтобы посмотреть на результаты его труда — дорожку, выкошенную в траве скрежещущим механизмом. Вернулся к столу он очень задумчивый.
— Мне это не нравится, — заявил он. Эдвард попытался сменить предмет разговора.
— Прошлым вечером со мной случилась странная штука. Длилось это недолго, всего несколько секунд. По-моему, это было как раз тогда, когда я читал статью о кальмаре. Мне показалось, что к моему лицу прикоснулось влажное щупальце или прядь водорослей. Я даже уверен, что почувствовал запах, на мгновение. Но в тот момент я всего этого почти не осознавал, понимаешь, так бывает с жужжащей над ухом мухой за секунду до того, как ты ее заметил. Жужжание уже стихло, тут-то ты и начинаешь крутить головой. Пытаешься разглядеть муху. Но мухи уже нет, может быть, она уже села куда-нибудь. Ничто больше не жужжит и не летает, и тебе начинает казаться, что, может быть, ничего и вовсе не было. Понимаешь, о чем я?
Но Уильям, чье лицо застыло в дюйме от оконного стекла, сейчас понимал только одно: Ямото приближается, выворачивает из-за угла и направляется к окну, широко улыбается и машет ему рукой. Рев косилки быстро поднялся до максимума, потом, по мере того как Ямото шел дальше вдоль волнистого края лужайки, кольцом обнимающей дом, начал стихать.
— От кого у этого человека были рекомендательные письма? — неожиданно спросил Уильям.
— Понятия не имею, — откликнулся Эдвард. — Кто-то посоветовал мне нанять его. Он просто стрижет наш газон, и все. Знаешь, у меня есть отличная мысль…
Но сколь бы прекрасна эта мысль ни была, она не могла ни завлечь, ни унять Уильяма — не обращая внимания ни на что на свете, кроме стрекота косилки, он замер у окна.
— Я знаю его.
— Вряд ли.
— Он работает садовником в Поместье. Я уверен.
— Эти азиаты… — ответил Эдвард, небрежно взмахнув рукой.
— Здесь нет ничего смешного, Эдвард! — выкрикнул Уильям. — Ничего смешного я здесь не вижу. За этим стоит Фростикос. Мне все теперь ясно. Я все понял. Ты тоже с ними?
Прежде чем Эдвард сумел мысленно сформулировать в голове достойный ответ, из-за угла снова появился Ямото со своей неизменной улыбкой, обращенной в сторону кухонного окна, и со скрежетом заложил вираж вокруг жасминового куста — рев косилки нарастал медленно, словно громовая поступь еще невидимых, но неуклонно приближающихся войск или конвульсии огромной, невероятной и, возможно, неосуществимой машины, пробивающейся под бетоном сквозь земные недра в упорном, маниакальном ритмическом стремлении.
Уильям застыл, пораженный ужасом. Перед его глазами без конца и удержу двигались бесчисленные, пялящиеся на него Ямото. Сворачивали за угол. Внезапно появлялись снова из-за куста или ствола дерева. Приближались почти вплотную, потом совершенно непредсказуемо поворачивали и удалялись прочь, расплываясь в пятно и превращаясь в окаменелости Бэзила Пича, вмерзшие в вековой лед.
Рев косилки стал невыносимым. Уильям не сомневался, что, останься он в тихой кухне, очень скоро за рукоятками машины появился бы кто-то другой, уже не Ямото. Возможно не после этого поворота и не после следующего, но скоро, очень скоро белокурый врач улыбнется Уильяму и протянет к нему затянутые в резиновые перчатки руки. Нужно только подождать. Под низкими ветвями вяза мелькнули на краткий миг белые парусиновые брюки, и Ямото снова предстал во всей своей красе. Эдвард беспомощно оглянулся на Джима, который сидел, не отрывая глаз от тарелки с яичницей. Ямото прошествовал мимо. Уильям внезапно сорвался с места, выбежал из гостиной к парадной двери и замер на крыльце. Ямото неспешно плыл над травой — легкий ветерок развевал его брюки; косилка плавно обогнула угол дома, развернулась кормой к участку Пембли и устремилась к застывшему на крыльце Уильяму. Дрожащему. Лишившемуся дара речи. Эдвард делал ему приглашающие знаки чашкой с кофе, но Уильям не заметил его сигналов, собираясь, вероятно, оборонять свое жилище до последнего вздоха.
— И лужайку Пембли тоже? — вдруг каркнул он.
— Что?
— Лужайку Пембли он тоже подстригает? Он работает на них?
— Ну, «работает» не совсем то слово… — начал Эдвард. В ту же секунду, подобно персонажу кошмарных снов, появилась и ступила на траву перед своим домом миссис Пембли, в розовых пластиковых бигуди и развевающемся объемистом халате, очевидно, намереваясь переброситься парой слов с Ямото. Садовник кивнул ей и указал на Уильяма и Эдварда — к несчастью!
— Боже мой! — воскликнул Уильям, прыгая с крыльца. — Все ясно! Теперь ясно — откуда идет вся эта грязь, кто на кого работает. Господи Боже мой, конечно же он работает не на меня!
Миссис Пембли вскинула руку ко рту, повернулась и, подобрав полу халата, мигом скрылась внутри своего жилища. Ямото, разумеется не расслышав Уильяма за грохотом косилки, сделал в его сторону маленький полупоклон, вежливо ожидая продолжения разговора.
— Кто ты? — заорал Уильям. Ямото покачал головой и улыбнулся.
— Будь ты проклят! Это Фростикос прислал тебя? Где он прячется?
Уильям забегал по двору, словно ожидая найти вездесущего доктора, потом быстро свернул за можжевеловый куст миссис Пембли. Несчастный Ямото, еще не сообразивший, что дело плохо, торопливо устремился следом, желая помочь. В окне в ореоле бигуди появилось искаженное ужасом лицо миссис Пембли, которая наблюдала за разворачивающимися событиями. В горячке подозрений Уильям вломился в можжевельник, рубя его наотмашь ладонями, потом повернулся к злополучному Ямото. Миссис Пембли исчезла из окна. Эдвард заторопился к месту действия, опасаясь насилия.
Уильям принялся пинать бездушную ревущую машину, но ничего не добился. Ямото пытался протестовать. Оттолкнув садовника в можжевельник, Уильям нагнулся и ухватился рукой за идущий от свечи провод, очевидно собираясь вырвать его с корнем. Испустив дикий вопль, он отдернул руку, отшатнулся и налетел на Сент-Ивса. Обогнув его, Уильям, кривя рот, бросился к садовому шлангу Пембли, свернувшемуся змеей под акацией. Открыв кран, он поволок шланг за собой, с ходу окатил Ямото, брызнул Эдварду в глаза, полоснул струей по окнам миссис Пембли, которая со все нарастающим ужасом в вытаращенных глазах снова взирала на него, и направил воду в сторону косилки. Мотор с бульканьем захлебнулся. В тот же миг струя воды иссякла — сгиб шланга перекрыл ток. Уильям яростно заорал в устье металлической насадки шланга, но безрезультатно. Из шланга не появилось ни капли. Эдвард про себя молился, уповая на то, что своенравие шланга даст Уильяму время одуматься, однако, к сожалению, его шурин не был настроен опомниться и полностью перенес свою ненависть на садовый шланг, который, внезапно распрямившись, бросился прямо на Уильяма, словно одна из ист-индских змей, окатив водой с головы до ног. Издав вопль изумленного негодования, Уильям уронил коварный шланг на траву и метнулся к стоящей на дорожке тележке Ямото, в которой еще загодя присмотрел садовые ножницы. К неописуемому удивлению дюжины наблюдателей из числа соседей, Уильям, недолго думая, рассек шланг на десяток неравных кусков. Побросав обрезки в куст можжевельника, он медленно и торжественно водрузил самый длинный, шестифутовый, на вершину того же куста — вероятно, в назидание, как это делал управитель Ямайки, насаживающий головы пиратов на колья перед крепостной стеной Порт-Рояля.
Оскалив зубы в улыбке, Уильям обвел зрителей взглядом победителя и, переступив через поверженный шланг, направился к дому. Но вой сирен пресек любые его намерения, каковы бы они ни были. Уильям без сил уселся в натекшую из остатка шланга небольшую лужу, из которой вода уходила в решетку дождевого стока на обочине дороги.
Полицейский автомобиль и санитарная машина прибыли одновременно. Доктор Иларио Фростикос явился на место недавнего сражения, поднял Уильяма с земли и, обняв за плечи, будто поддерживая, увел к санитарной машине. Сбежав по ступенькам с крыльца на лужайку, Джим увидел, как машины скрываются за поворотом улицы. В траве рядом с остатками шланга он заметил трехдюймовую пробковую прокладку. Джим нагнулся и поднял прокладку, а вместе с ней и крышечку с пятнышками ржавчины внутри.
Глава 5
— Иногда, — начал Лазарел после недолгой паузы, — я не понимаю, на чьей ты стороне.
— Расс! — воскликнул Ашблесс. — Спековски нам нужен как собаке пятая нога.
— Он просто заинтересовался нашими достижениями, вот и все. Но теперь мы его потеряли. Теперь он не только не за нас, он против нас. Воображаю, какую статью он напишет.
— Кстати, о статьях, — внезапно подал голос доктор Лассен, отрываясь от своих грез. — У меня с собой вырезка из последнего номера массачусетской «Трибюн», которая наверняка вас заинтересует.
Лассен предъявил присутствующим квадрат картона с приклеенной к нему L-образной вырезкой.
«На массачусетском побережье найден гигантский кальмар!» — гласил заголовок. Статья, объемом около двухсот пятидесяти слов, описывала чудовищное головоногое следующим образом: «Гигантский кальмар, весьма похожий на того, с которым сражался в известном классическом романе Жюля Верна капитан Немо, длиной около сорока пяти футов, был вывезен с пляжа на автоплатформе». Биологи Вудс-хоула препарировали животное, в животе которого, вместе с частью древней деревянной статуи, украшавшей некогда неизвестный парусник, и парой медных щипцов с зажатым в них зубом, найдена полупереваренная часть туловища — торс и шея — предположительно человекообразного существа, хотя в этом ученые не до конца уверены: желудочный сок головоногого сильно повредил останки. Кроме того, вскрылось еще одно странное обстоятельство: существо, фрагменты которого были извлечены из желудка кальмаpa, имело жабры, иными словами являлось амфибией. В статье жертву кальмара не называли впрямую «водяным человеком», но это подразумевалось. Кальмара и содержимое его желудка перевезли в Бостон для дальнейшего исследования.
Статью от начала до конца зачитал дядя Эдвард. Последние фразы долетали до Джима сквозь застилающий его глаза и уши туман — он словно засыпал с открытыми глазами. Гил Пич спокойно сидел рядом с ним и внимательно слушал, приоткрыв рот, однако смотрел при этом в окно, туда, где в темноте скребли по стеклу под порывами ветра ветви низких кустов. Внезапно Джиму почудилось, что он, полугрезящий, висит в странном подводном саду. В стороне, там, где он мог видеть их только краем глаза, выплывали, словно из подводного грота сна, колышущиеся заросли водорослей, подсвеченные сквозь толщу воды. Свет медленно угасал, и комната погружалась в тень. Голос дяди, заунывно вещающий что-то об огромных кальмарах и водяных людях, по мере того как Джим засыпал, проплывая над бездонными воронками своих видений, постепенно затихал, приближаясь к абсолютной тишине. Гил Пич продолжал сидеть тихо и прямо, рубцы жабр у него на шее мягко и ритмично пульсировали. Перед Джимом опустился занавес морской травы: зеленое волокнистое чудо с редкими улитками и морскими звездами и темными кавернами рифов, откуда за ним следили светящиеся глаза затаившихся рыб.
Он проснулся от резкого крика. Гил Пич уже встал и шел к двери, доктор Лассен натягивал удивительно длинное, до пола, пальто, отец Джима спокойно спал в своем кресле, дядя Эдвард вместе с Мэйсом и Сквайрсом копался в сигарной коробке, полной засушенных жуков. Джим услышал, как Ашблесс и профессор Лазарел громко кричат друг на друга на кухне. В эту ночь Джим лег спать с твердой, непоколебимой уверенностью, что он не просто уснул на стуле, а что-то с ним случилось, нечто другое, более странное. В постели он уснул почти мгновенно, а проснувшись утром, первым же делом почуял бодрящий аромат кофе и жареного бекона и услышал треск косилки на лужайке. Дядя и отец завтракали на кухне.
— Странное дело с этим кальмаром, верно? — заметил Уильям, запихивая в рот вилку с огромным куском яичницы.
— Очень странное, — согласился Эдвард.
— Знаешь, что я думаю об этой амфибии? Это очень любопытно, черт возьми, — как раз наш случай. Этим стоит заняться. Я напишу в Вудс-хоул сегодня же. Подпишусь именем Лассена — он не будет возражать. Чертова косилка!
Газонокосилка приближалась к окну кухни, ее рев нарастал, становясь оглушительным и невыносимым; наконец в окне появился улыбающийся азиат в широкополой шляпе и широких брюках и кивнул остолбеневшему Уильяму. Миновав куст роз, азиат покатил свою машинку дальше, за угол дома.
— Кто это, черт возьми? — страшным шепотом спросил Уильям, словно косильщик мог его подслушать.
— Садовник. Ямото. Я нанял его полгода назад. Удивительно пунктуальный человек. Работает строго по часам, будь на улице дождь или солнце.
Уильям молча проследил за тем, как косилыцик за кухонным окном исчезает из вида, потом вскочил и бросился к окну в гостиной, чтобы посмотреть на результаты его труда — дорожку, выкошенную в траве скрежещущим механизмом. Вернулся к столу он очень задумчивый.
— Мне это не нравится, — заявил он. Эдвард попытался сменить предмет разговора.
— Прошлым вечером со мной случилась странная штука. Длилось это недолго, всего несколько секунд. По-моему, это было как раз тогда, когда я читал статью о кальмаре. Мне показалось, что к моему лицу прикоснулось влажное щупальце или прядь водорослей. Я даже уверен, что почувствовал запах, на мгновение. Но в тот момент я всего этого почти не осознавал, понимаешь, так бывает с жужжащей над ухом мухой за секунду до того, как ты ее заметил. Жужжание уже стихло, тут-то ты и начинаешь крутить головой. Пытаешься разглядеть муху. Но мухи уже нет, может быть, она уже села куда-нибудь. Ничто больше не жужжит и не летает, и тебе начинает казаться, что, может быть, ничего и вовсе не было. Понимаешь, о чем я?
Но Уильям, чье лицо застыло в дюйме от оконного стекла, сейчас понимал только одно: Ямото приближается, выворачивает из-за угла и направляется к окну, широко улыбается и машет ему рукой. Рев косилки быстро поднялся до максимума, потом, по мере того как Ямото шел дальше вдоль волнистого края лужайки, кольцом обнимающей дом, начал стихать.
— От кого у этого человека были рекомендательные письма? — неожиданно спросил Уильям.
— Понятия не имею, — откликнулся Эдвард. — Кто-то посоветовал мне нанять его. Он просто стрижет наш газон, и все. Знаешь, у меня есть отличная мысль…
Но сколь бы прекрасна эта мысль ни была, она не могла ни завлечь, ни унять Уильяма — не обращая внимания ни на что на свете, кроме стрекота косилки, он замер у окна.
— Я знаю его.
— Вряд ли.
— Он работает садовником в Поместье. Я уверен.
— Эти азиаты… — ответил Эдвард, небрежно взмахнув рукой.
— Здесь нет ничего смешного, Эдвард! — выкрикнул Уильям. — Ничего смешного я здесь не вижу. За этим стоит Фростикос. Мне все теперь ясно. Я все понял. Ты тоже с ними?
Прежде чем Эдвард сумел мысленно сформулировать в голове достойный ответ, из-за угла снова появился Ямото со своей неизменной улыбкой, обращенной в сторону кухонного окна, и со скрежетом заложил вираж вокруг жасминового куста — рев косилки нарастал медленно, словно громовая поступь еще невидимых, но неуклонно приближающихся войск или конвульсии огромной, невероятной и, возможно, неосуществимой машины, пробивающейся под бетоном сквозь земные недра в упорном, маниакальном ритмическом стремлении.
Уильям застыл, пораженный ужасом. Перед его глазами без конца и удержу двигались бесчисленные, пялящиеся на него Ямото. Сворачивали за угол. Внезапно появлялись снова из-за куста или ствола дерева. Приближались почти вплотную, потом совершенно непредсказуемо поворачивали и удалялись прочь, расплываясь в пятно и превращаясь в окаменелости Бэзила Пича, вмерзшие в вековой лед.
Рев косилки стал невыносимым. Уильям не сомневался, что, останься он в тихой кухне, очень скоро за рукоятками машины появился бы кто-то другой, уже не Ямото. Возможно не после этого поворота и не после следующего, но скоро, очень скоро белокурый врач улыбнется Уильяму и протянет к нему затянутые в резиновые перчатки руки. Нужно только подождать. Под низкими ветвями вяза мелькнули на краткий миг белые парусиновые брюки, и Ямото снова предстал во всей своей красе. Эдвард беспомощно оглянулся на Джима, который сидел, не отрывая глаз от тарелки с яичницей. Ямото прошествовал мимо. Уильям внезапно сорвался с места, выбежал из гостиной к парадной двери и замер на крыльце. Ямото неспешно плыл над травой — легкий ветерок развевал его брюки; косилка плавно обогнула угол дома, развернулась кормой к участку Пембли и устремилась к застывшему на крыльце Уильяму. Дрожащему. Лишившемуся дара речи. Эдвард делал ему приглашающие знаки чашкой с кофе, но Уильям не заметил его сигналов, собираясь, вероятно, оборонять свое жилище до последнего вздоха.
— И лужайку Пембли тоже? — вдруг каркнул он.
— Что?
— Лужайку Пембли он тоже подстригает? Он работает на них?
— Ну, «работает» не совсем то слово… — начал Эдвард. В ту же секунду, подобно персонажу кошмарных снов, появилась и ступила на траву перед своим домом миссис Пембли, в розовых пластиковых бигуди и развевающемся объемистом халате, очевидно, намереваясь переброситься парой слов с Ямото. Садовник кивнул ей и указал на Уильяма и Эдварда — к несчастью!
— Боже мой! — воскликнул Уильям, прыгая с крыльца. — Все ясно! Теперь ясно — откуда идет вся эта грязь, кто на кого работает. Господи Боже мой, конечно же он работает не на меня!
Миссис Пембли вскинула руку ко рту, повернулась и, подобрав полу халата, мигом скрылась внутри своего жилища. Ямото, разумеется не расслышав Уильяма за грохотом косилки, сделал в его сторону маленький полупоклон, вежливо ожидая продолжения разговора.
— Кто ты? — заорал Уильям. Ямото покачал головой и улыбнулся.
— Будь ты проклят! Это Фростикос прислал тебя? Где он прячется?
Уильям забегал по двору, словно ожидая найти вездесущего доктора, потом быстро свернул за можжевеловый куст миссис Пембли. Несчастный Ямото, еще не сообразивший, что дело плохо, торопливо устремился следом, желая помочь. В окне в ореоле бигуди появилось искаженное ужасом лицо миссис Пембли, которая наблюдала за разворачивающимися событиями. В горячке подозрений Уильям вломился в можжевельник, рубя его наотмашь ладонями, потом повернулся к злополучному Ямото. Миссис Пембли исчезла из окна. Эдвард заторопился к месту действия, опасаясь насилия.
Уильям принялся пинать бездушную ревущую машину, но ничего не добился. Ямото пытался протестовать. Оттолкнув садовника в можжевельник, Уильям нагнулся и ухватился рукой за идущий от свечи провод, очевидно собираясь вырвать его с корнем. Испустив дикий вопль, он отдернул руку, отшатнулся и налетел на Сент-Ивса. Обогнув его, Уильям, кривя рот, бросился к садовому шлангу Пембли, свернувшемуся змеей под акацией. Открыв кран, он поволок шланг за собой, с ходу окатил Ямото, брызнул Эдварду в глаза, полоснул струей по окнам миссис Пембли, которая со все нарастающим ужасом в вытаращенных глазах снова взирала на него, и направил воду в сторону косилки. Мотор с бульканьем захлебнулся. В тот же миг струя воды иссякла — сгиб шланга перекрыл ток. Уильям яростно заорал в устье металлической насадки шланга, но безрезультатно. Из шланга не появилось ни капли. Эдвард про себя молился, уповая на то, что своенравие шланга даст Уильяму время одуматься, однако, к сожалению, его шурин не был настроен опомниться и полностью перенес свою ненависть на садовый шланг, который, внезапно распрямившись, бросился прямо на Уильяма, словно одна из ист-индских змей, окатив водой с головы до ног. Издав вопль изумленного негодования, Уильям уронил коварный шланг на траву и метнулся к стоящей на дорожке тележке Ямото, в которой еще загодя присмотрел садовые ножницы. К неописуемому удивлению дюжины наблюдателей из числа соседей, Уильям, недолго думая, рассек шланг на десяток неравных кусков. Побросав обрезки в куст можжевельника, он медленно и торжественно водрузил самый длинный, шестифутовый, на вершину того же куста — вероятно, в назидание, как это делал управитель Ямайки, насаживающий головы пиратов на колья перед крепостной стеной Порт-Рояля.
Оскалив зубы в улыбке, Уильям обвел зрителей взглядом победителя и, переступив через поверженный шланг, направился к дому. Но вой сирен пресек любые его намерения, каковы бы они ни были. Уильям без сил уселся в натекшую из остатка шланга небольшую лужу, из которой вода уходила в решетку дождевого стока на обочине дороги.
Полицейский автомобиль и санитарная машина прибыли одновременно. Доктор Иларио Фростикос явился на место недавнего сражения, поднял Уильяма с земли и, обняв за плечи, будто поддерживая, увел к санитарной машине. Сбежав по ступенькам с крыльца на лужайку, Джим увидел, как машины скрываются за поворотом улицы. В траве рядом с остатками шланга он заметил трехдюймовую пробковую прокладку. Джим нагнулся и поднял прокладку, а вместе с ней и крышечку с пятнышками ржавчины внутри.
Глава 5
Сарай-лабиринт, как его называл Эдвард Сент-Ивс, представлял собой дощатую пристройку к гаражу с двумя рядами многоярусных мышиных лабиринтов в глубине и с правой стороны. Левая сторона пристройки была занята мутноватыми аквариумами с гудящими компрессорами. В сарае-лабиринте Эдвард и Уильям ставили эксперименты по подавлению водобоязни у мышей.
Лабиринт был собран из розового дерева, покрытого серым, «асфальтовым» лаком. Набор шлюзов позволял заполнять водой только часть секций, оставляя прочие сухими, а кроме того, специальная система ходов давала мышам возможность добираться из жилых проволочных клеток непосредственно в лабиринт. Разрастаясь и усложняясь с каждым годом, лабиринт прошел путь, сходный с совершенствованием известных наборов игрушечной железной дороги: от овальных замкнутых путей на листе фанеры до миниатюрной модели развитой железнодорожной страны с горами и холмами из папье-маше и сельскими домиками с картонными цыплятами и жестяными свиньями.
Вдоль одной из стен под лабиринтом висели покосившиеся книжные полки, забитые всякой всячиной, в том числе заплесневелыми от вечной сырости подшивками «Амфибианы и акваэволюции», а также сорокатомным изданием заметок знаменитого вивисектора доктора Игнасио Нарбондо, носящих название «Иллюстрированные эксперименты с жабродышащими», которое Уильям выкопал однажды в дальнем углу «Книжного развала» Бертрама Смита и приобрел за двадцать долларов. На рабочем столе лежал раскрытым последний экземпляр «Сайнтифик америкэн» со статьей, в которой обсуждались результаты экспериментов по инъекции в легкие крыс воды, которой те дышать отказывались, и в результате одна за другой погибали из-за собственного упрямства. Лениво перелистывая журнал, Эдвард думал о своем шурине.
На рабочем столе — старом большом планшете для карт — грудой лежали около двадцати разнообразных подводных растений сгрузилами из свинцовой проволоки у корней, удерживающими их на дне и не позволяющими плавать по поверхности аквариума. Дюжина продуманно отпиленных кусков плавника, расставленных среди мышиных ходов, предположительно должна была настроить грызунов на непринужденный лад и подготовить их к мысли о том, что они находятся в приятной и благожелательной близости к воде, что теоретически могло поощрить их к плаванию. Уильям потратил очень много сил и времени, привязывая леской пластиковые подводные растения и водоросли к дощечкам из плавника, но происшествие во время последнего уикэнда не дало ему закончить свой труд. По его словам, важно было дать подопытным объектам понять, что они находятся внутри реки, пускай и искусственной. Неудача экспериментов, описанных в«Сайнтифик америкэн», была связана, по его мнению, стем, что крысы не были подготовлены психологически к эволюционному скачку из среды обитания млекопитающих в воду. Попав в непривычную обстановку, подопытные крысы, естественно, терялись и потому тонули и погибали.
До конца убедить Сент-Ивса в своей правоте Уильям так и не сумел. Эдвард подтолкнул аксолотля и провел его между дощечками плавника — неуклюжее существо радостно шлепало по воде и совершенно не интересовалось мышами, которые смело бросались вплавь прямо перед носом амфибии, отважно переправляясь с одного клочка суши на другой. Воспринимала ли мышиная молодь амфибию в качестве матери или нет, сказать было трудно, тем более что Эдвард все больше склонялся к мысли о том, что возникновение таких связей между животными подобных типов маловероятно. Мышата и аксолотль полностью игнорировали друг друга. Конечно, имелась слабая возможность, что эксперимент даст результат, совершенно противоположный ожидаемому — амфибия могла почувствовать родство с мышами и начать устраивать гнезда для сна из клочков бумаги и веточек кедра для аромата. Для себя Эдвард уже давно решил, что их с Уильямом эксперименты провалились.
Фактически весь многолетний цикл мышиных экспериментов оказался безрезультатным.
Укладывая в ящик стола пластиковые водоросли, Эдвард услышал с улицы приглушенный звон колокольчика, без конца наигрывающего ускоренную примерно вдвое вариацию на тему: «Спи, мой черный барашек, усни». Эдвард оглянулся и сквозь пыльное окно заметил остановившийся перед его домом белый грузовик и водителя с неразличимым в тени кабины лицом под кепкой с длинным козырьком. Грузовик снова заурчал мотором, и бесконечное дребезжание колокольчика стихло в отдалении.
Появление белого грузовичка около их с Уильямом дома Эдварду почему-то совсем не понравилось.
— Что-то затевается, — сказал он вслух самому себе, и тут же спохватился, что начинает вести себя как Уильям. Достав довольного жизнью аксолотля из лабиринта, он перенес его в просторный аквариум, после чего одну за другой спас несчастных мышей, промокнул их кухонным полотенцем и по очереди выпустил в коридорчик, ведущий в клетку.
За его спиной кто-то фыркнул, с трудом сдерживая смех, потом не выдержал и громко расхохотался. Эдвард повернулся и заметил мясистую физиономию Оскара Палчека, весело уставившуюся на него сквозь приоткрытое окно. У Оскара были очень маленькие глазки, упрятанные в толстые мясистые валики щек. «Поросячьи», вот как назвал бы их Эдвард. Оскара нельзя было назвать толстяком, но он был как-то глупо мясист и вроде царя Мидаса отмечен странным проклятием — разбивал и ломал все, что попадало ему в руки. Сейчас он неотрывно рассматривал полупустой лабиринт.
— Джима здесь нет? — спросил он наконец, преодолевая очередной взрыв смеха.
— Нет.
— А что вы делаете с мышами?
— Ничего особенного, — ответил Эдвард. — Экспериментирую.
— А вон та большая толстая ящерица с перьями на шее — вы тоже с ней экспериментируете?
— Это аксолотль, — объяснил Эдвард. — Если тебе интересно, это один из видов саламандр. Очень дружелюбное создание, могу заметить.
— Похоже на то, — откликнулся Оскар. — А что вы с ним сделали?
— Что я с ним сделал! Я ничего с ним не сделал. Таким необычным его создал Бог. Не знаю, почему. В мире полно Божьих творений, которых я и наполовину понять не могу, и этот аксолотль не последний в их числе.
Ирония Эдварда не задела Оскара, который вновь захихикал, а потом обернулся, заслышав позади голоса Джима и Гила. Втроем они вышли на улицу, разговаривая о своем, причем Оскар без конца фыркал, отпуская громкие комментарии о «толстой ящерице», которой чокнутый дядя Джима пугал мышей. Эдвард печально вздохнул и взобрался по стремянке к книжным полкам, где разыскал третий том «Жабродышащих» Нарбондо и, присев к конторке, перелистал и открыл на разделе, посвященном водяному человеку. В десятый раз он перечитал описание найденного в семнадцатом веке в Саргассовом море мертвого, похожего на человека существа с жабрами. Его тело запуталось в пурпурных стеблях и листьях плавучих водорослей. Раздел был снабжен рисунком на отдельной странице, где был изображен странный жабоподобный человек, без сомнения давно умерший и полуразложившийся, но все еще не утративший трагического и задумчивого выражения лица, словно он недоумевал, за что его изгнали из Рая и оставили среди чудовищ.
— С тебя причитается, — заявил Оскар Палчек, размахивая перед носом у молчаливого и печального Пича уворованным дневником, откуда готова была вот-вот выпасть половина листков. Джим выжидал и молчал. Взвешивая при этом все за и против принятия стороны Гила в противоборстве с Оскаром. Эта мысль приводила его в ужас. Если он промолчит, то, возможно, все утрясется само собой. Игра наскучит Оскару, и он отдаст Гилу его дневник. Джим сидел на краю тротуара перед домом Гила, машинально щипал траву с газона и, притворяясь равнодушным, рассматривал мужчину на другой стороне улицы — мистера Хасбро, — который ползал по тротуару на четвереньках и заглядывал под свой старый оранжевый «Метрополитен». Хасбро интересовал глушитель. Рядом с автомобилем на асфальте лежал новый глушитель — хромированное чудо из гнутых трубок, клепок и непонятных овальных коробок.
— Послушай-ка вот это, — крикнул ему Оскар, вовлекая в веселье.
Гил отчаянно рванулся вперед, пытаясь достать дневник, но промахнулся примерно на фут — внимательный Оскар со смешком отдернул тетрадь к себе.
— Послушай.
Оскар нарочито громко откашлялся, взмахнул свободной рукой в сторону Гила, словно защищаясь от него, и начал читать:
— «Отец ушел от нас. По-моему, он отправился к центру Земли. Почему он не взял меня с собой? Может быть, он окончательно превратился в рыбу?» — Оскар захохотал. — В рыбу! Его старик превратился в рыбу и сбежал к центру Земли! Вот балбес! Мы ищем дураков повсюду, а они среди нас! Подожди, подожди.
Гил снова бросился на него, но Оскар опять увернулся и принялся отступать за куст сирени, отмахиваясь от наседающего Гила, по лицу которого текли слезы бессилия. Гил размахнулся, пытаясь ударить мучителя в плечо, но удар получился слабым и кулак соскользнул, после чего мальчики некоторое время кружили около куста — Оскар кричал и радостно смеялся, а Гил, всхлипывая, нападал снова и снова. К удивлению и испугу Джима, следы жабр на шее Гила покраснели и пульсировали, чего Оскар в своем веселье, по счастью, не замечал.
Мистер Хасбро поднял с дороги новый глушитель и понес его к своей машине. Предмет, видный Джиму все время под разными углами, блестел на солнце и, казалось, менял форму, словно по волшебству. Натянутые в середине глушителя между двумя фарфоровыми трубками серебристые струны делали его похожим на арфу. Несколько раз Джиму показалось, что чудесное устройство словно летит по воздуху, плывет в нескольких футах над дорогой.
Забыв о страхе, Джим больше не мог удерживать себя.
— Отдай ему дневник, Оскар, — сказал он как можно тверже.
— Отдам, отдам, не беспокойся. Я просто хочу дать тебе послушать еще кое-что. Я же все равно обещал тебе дать почитать, забыл? Ты же так хотел узнать, что там написано. У самого духу не хватило украсть. Твой дядя должен поместить Гила в свой дурацкий лабиринт вместе с мышами и ящерицей. Вот послушай.
— Ничего не хочу слушать, — крикнул в ответ Джим, поднимаясь на ноги. Он еще не решил, что сделает дальше, но сидеть на траве больше не мог — ситуация требовала действий. Гил стоял неподвижно и тихо дрожал, очевидно сдавшись и решив прекратить бесполезную борьбу. С другой стороны улицы доносилось позвякивание инструментов: стук молотка, скрип гаечного ключа и сдавленная ругань мистера Хасбро, который выдернул руку из-под машины и засунул палец в рот. Хромированного чуда больше не было видно, от него остались только два сверкающих пятна: одно изумрудно-зеленое, другое — неописуемая смесь переливчатого бледно-лилового и голубого. Изумрудное сияние, казалось, растворялось в окружающем воздухе, окрашивая в свой цвет — бледной морской воды — улицу, деревья и тротуар, словно солнечный луч вдруг пронизал взметнувшийся гребень волны, так и застывшей на подъеме. В течение одной сверхъестественной и пугающей секунды Джим был уверен, что слышит в воздухе соленый запах моря — океана и водорослей, приросших к мокрым изъязвленным камням на берегу. Однако воздух был тих и недвижим. О ветре приходилось только мечтать. Мистер Хасбро выпрямился, отступил на шаг и некоторое время, подбоченясь, с видимым удовольствием рассматривал свою машину. Старый глушитель, заржавленный и со сквозными дырами размером с пятицентовик, лежал теперь на траве под камфорным деревом.
— «Сегодня я изобрел антигравитацию. Сомнений быть не может», — начал чтение Оскар Палчек, на этот раз только для себя, поскольку Джим самовольно вышел из числа благосклонно настроенной аудитории, а Гила дальше заманивать было бесполезно. — «По сути дела, это очень просто. Я нашел катушку медного провода на свалке рядом с мастерской, где чинят холодильники, еще потребовались сотня больших канцелярских скрепок и фонарик…» Вот болван-то! — заорал Оскар, желая подчеркнуть свое неверие. — Просто чокнутый. Ты чокнутый, Гил, вот ты кто. Может быть, это шутка или юмористический рассказ — а ну колись.
Лабиринт был собран из розового дерева, покрытого серым, «асфальтовым» лаком. Набор шлюзов позволял заполнять водой только часть секций, оставляя прочие сухими, а кроме того, специальная система ходов давала мышам возможность добираться из жилых проволочных клеток непосредственно в лабиринт. Разрастаясь и усложняясь с каждым годом, лабиринт прошел путь, сходный с совершенствованием известных наборов игрушечной железной дороги: от овальных замкнутых путей на листе фанеры до миниатюрной модели развитой железнодорожной страны с горами и холмами из папье-маше и сельскими домиками с картонными цыплятами и жестяными свиньями.
Вдоль одной из стен под лабиринтом висели покосившиеся книжные полки, забитые всякой всячиной, в том числе заплесневелыми от вечной сырости подшивками «Амфибианы и акваэволюции», а также сорокатомным изданием заметок знаменитого вивисектора доктора Игнасио Нарбондо, носящих название «Иллюстрированные эксперименты с жабродышащими», которое Уильям выкопал однажды в дальнем углу «Книжного развала» Бертрама Смита и приобрел за двадцать долларов. На рабочем столе лежал раскрытым последний экземпляр «Сайнтифик америкэн» со статьей, в которой обсуждались результаты экспериментов по инъекции в легкие крыс воды, которой те дышать отказывались, и в результате одна за другой погибали из-за собственного упрямства. Лениво перелистывая журнал, Эдвард думал о своем шурине.
На рабочем столе — старом большом планшете для карт — грудой лежали около двадцати разнообразных подводных растений сгрузилами из свинцовой проволоки у корней, удерживающими их на дне и не позволяющими плавать по поверхности аквариума. Дюжина продуманно отпиленных кусков плавника, расставленных среди мышиных ходов, предположительно должна была настроить грызунов на непринужденный лад и подготовить их к мысли о том, что они находятся в приятной и благожелательной близости к воде, что теоретически могло поощрить их к плаванию. Уильям потратил очень много сил и времени, привязывая леской пластиковые подводные растения и водоросли к дощечкам из плавника, но происшествие во время последнего уикэнда не дало ему закончить свой труд. По его словам, важно было дать подопытным объектам понять, что они находятся внутри реки, пускай и искусственной. Неудача экспериментов, описанных в«Сайнтифик америкэн», была связана, по его мнению, стем, что крысы не были подготовлены психологически к эволюционному скачку из среды обитания млекопитающих в воду. Попав в непривычную обстановку, подопытные крысы, естественно, терялись и потому тонули и погибали.
До конца убедить Сент-Ивса в своей правоте Уильям так и не сумел. Эдвард подтолкнул аксолотля и провел его между дощечками плавника — неуклюжее существо радостно шлепало по воде и совершенно не интересовалось мышами, которые смело бросались вплавь прямо перед носом амфибии, отважно переправляясь с одного клочка суши на другой. Воспринимала ли мышиная молодь амфибию в качестве матери или нет, сказать было трудно, тем более что Эдвард все больше склонялся к мысли о том, что возникновение таких связей между животными подобных типов маловероятно. Мышата и аксолотль полностью игнорировали друг друга. Конечно, имелась слабая возможность, что эксперимент даст результат, совершенно противоположный ожидаемому — амфибия могла почувствовать родство с мышами и начать устраивать гнезда для сна из клочков бумаги и веточек кедра для аромата. Для себя Эдвард уже давно решил, что их с Уильямом эксперименты провалились.
Фактически весь многолетний цикл мышиных экспериментов оказался безрезультатным.
Укладывая в ящик стола пластиковые водоросли, Эдвард услышал с улицы приглушенный звон колокольчика, без конца наигрывающего ускоренную примерно вдвое вариацию на тему: «Спи, мой черный барашек, усни». Эдвард оглянулся и сквозь пыльное окно заметил остановившийся перед его домом белый грузовик и водителя с неразличимым в тени кабины лицом под кепкой с длинным козырьком. Грузовик снова заурчал мотором, и бесконечное дребезжание колокольчика стихло в отдалении.
Появление белого грузовичка около их с Уильямом дома Эдварду почему-то совсем не понравилось.
— Что-то затевается, — сказал он вслух самому себе, и тут же спохватился, что начинает вести себя как Уильям. Достав довольного жизнью аксолотля из лабиринта, он перенес его в просторный аквариум, после чего одну за другой спас несчастных мышей, промокнул их кухонным полотенцем и по очереди выпустил в коридорчик, ведущий в клетку.
За его спиной кто-то фыркнул, с трудом сдерживая смех, потом не выдержал и громко расхохотался. Эдвард повернулся и заметил мясистую физиономию Оскара Палчека, весело уставившуюся на него сквозь приоткрытое окно. У Оскара были очень маленькие глазки, упрятанные в толстые мясистые валики щек. «Поросячьи», вот как назвал бы их Эдвард. Оскара нельзя было назвать толстяком, но он был как-то глупо мясист и вроде царя Мидаса отмечен странным проклятием — разбивал и ломал все, что попадало ему в руки. Сейчас он неотрывно рассматривал полупустой лабиринт.
— Джима здесь нет? — спросил он наконец, преодолевая очередной взрыв смеха.
— Нет.
— А что вы делаете с мышами?
— Ничего особенного, — ответил Эдвард. — Экспериментирую.
— А вон та большая толстая ящерица с перьями на шее — вы тоже с ней экспериментируете?
— Это аксолотль, — объяснил Эдвард. — Если тебе интересно, это один из видов саламандр. Очень дружелюбное создание, могу заметить.
— Похоже на то, — откликнулся Оскар. — А что вы с ним сделали?
— Что я с ним сделал! Я ничего с ним не сделал. Таким необычным его создал Бог. Не знаю, почему. В мире полно Божьих творений, которых я и наполовину понять не могу, и этот аксолотль не последний в их числе.
Ирония Эдварда не задела Оскара, который вновь захихикал, а потом обернулся, заслышав позади голоса Джима и Гила. Втроем они вышли на улицу, разговаривая о своем, причем Оскар без конца фыркал, отпуская громкие комментарии о «толстой ящерице», которой чокнутый дядя Джима пугал мышей. Эдвард печально вздохнул и взобрался по стремянке к книжным полкам, где разыскал третий том «Жабродышащих» Нарбондо и, присев к конторке, перелистал и открыл на разделе, посвященном водяному человеку. В десятый раз он перечитал описание найденного в семнадцатом веке в Саргассовом море мертвого, похожего на человека существа с жабрами. Его тело запуталось в пурпурных стеблях и листьях плавучих водорослей. Раздел был снабжен рисунком на отдельной странице, где был изображен странный жабоподобный человек, без сомнения давно умерший и полуразложившийся, но все еще не утративший трагического и задумчивого выражения лица, словно он недоумевал, за что его изгнали из Рая и оставили среди чудовищ.
— С тебя причитается, — заявил Оскар Палчек, размахивая перед носом у молчаливого и печального Пича уворованным дневником, откуда готова была вот-вот выпасть половина листков. Джим выжидал и молчал. Взвешивая при этом все за и против принятия стороны Гила в противоборстве с Оскаром. Эта мысль приводила его в ужас. Если он промолчит, то, возможно, все утрясется само собой. Игра наскучит Оскару, и он отдаст Гилу его дневник. Джим сидел на краю тротуара перед домом Гила, машинально щипал траву с газона и, притворяясь равнодушным, рассматривал мужчину на другой стороне улицы — мистера Хасбро, — который ползал по тротуару на четвереньках и заглядывал под свой старый оранжевый «Метрополитен». Хасбро интересовал глушитель. Рядом с автомобилем на асфальте лежал новый глушитель — хромированное чудо из гнутых трубок, клепок и непонятных овальных коробок.
— Послушай-ка вот это, — крикнул ему Оскар, вовлекая в веселье.
Гил отчаянно рванулся вперед, пытаясь достать дневник, но промахнулся примерно на фут — внимательный Оскар со смешком отдернул тетрадь к себе.
— Послушай.
Оскар нарочито громко откашлялся, взмахнул свободной рукой в сторону Гила, словно защищаясь от него, и начал читать:
— «Отец ушел от нас. По-моему, он отправился к центру Земли. Почему он не взял меня с собой? Может быть, он окончательно превратился в рыбу?» — Оскар захохотал. — В рыбу! Его старик превратился в рыбу и сбежал к центру Земли! Вот балбес! Мы ищем дураков повсюду, а они среди нас! Подожди, подожди.
Гил снова бросился на него, но Оскар опять увернулся и принялся отступать за куст сирени, отмахиваясь от наседающего Гила, по лицу которого текли слезы бессилия. Гил размахнулся, пытаясь ударить мучителя в плечо, но удар получился слабым и кулак соскользнул, после чего мальчики некоторое время кружили около куста — Оскар кричал и радостно смеялся, а Гил, всхлипывая, нападал снова и снова. К удивлению и испугу Джима, следы жабр на шее Гила покраснели и пульсировали, чего Оскар в своем веселье, по счастью, не замечал.
Мистер Хасбро поднял с дороги новый глушитель и понес его к своей машине. Предмет, видный Джиму все время под разными углами, блестел на солнце и, казалось, менял форму, словно по волшебству. Натянутые в середине глушителя между двумя фарфоровыми трубками серебристые струны делали его похожим на арфу. Несколько раз Джиму показалось, что чудесное устройство словно летит по воздуху, плывет в нескольких футах над дорогой.
Забыв о страхе, Джим больше не мог удерживать себя.
— Отдай ему дневник, Оскар, — сказал он как можно тверже.
— Отдам, отдам, не беспокойся. Я просто хочу дать тебе послушать еще кое-что. Я же все равно обещал тебе дать почитать, забыл? Ты же так хотел узнать, что там написано. У самого духу не хватило украсть. Твой дядя должен поместить Гила в свой дурацкий лабиринт вместе с мышами и ящерицей. Вот послушай.
— Ничего не хочу слушать, — крикнул в ответ Джим, поднимаясь на ноги. Он еще не решил, что сделает дальше, но сидеть на траве больше не мог — ситуация требовала действий. Гил стоял неподвижно и тихо дрожал, очевидно сдавшись и решив прекратить бесполезную борьбу. С другой стороны улицы доносилось позвякивание инструментов: стук молотка, скрип гаечного ключа и сдавленная ругань мистера Хасбро, который выдернул руку из-под машины и засунул палец в рот. Хромированного чуда больше не было видно, от него остались только два сверкающих пятна: одно изумрудно-зеленое, другое — неописуемая смесь переливчатого бледно-лилового и голубого. Изумрудное сияние, казалось, растворялось в окружающем воздухе, окрашивая в свой цвет — бледной морской воды — улицу, деревья и тротуар, словно солнечный луч вдруг пронизал взметнувшийся гребень волны, так и застывшей на подъеме. В течение одной сверхъестественной и пугающей секунды Джим был уверен, что слышит в воздухе соленый запах моря — океана и водорослей, приросших к мокрым изъязвленным камням на берегу. Однако воздух был тих и недвижим. О ветре приходилось только мечтать. Мистер Хасбро выпрямился, отступил на шаг и некоторое время, подбоченясь, с видимым удовольствием рассматривал свою машину. Старый глушитель, заржавленный и со сквозными дырами размером с пятицентовик, лежал теперь на траве под камфорным деревом.
— «Сегодня я изобрел антигравитацию. Сомнений быть не может», — начал чтение Оскар Палчек, на этот раз только для себя, поскольку Джим самовольно вышел из числа благосклонно настроенной аудитории, а Гила дальше заманивать было бесполезно. — «По сути дела, это очень просто. Я нашел катушку медного провода на свалке рядом с мастерской, где чинят холодильники, еще потребовались сотня больших канцелярских скрепок и фонарик…» Вот болван-то! — заорал Оскар, желая подчеркнуть свое неверие. — Просто чокнутый. Ты чокнутый, Гил, вот ты кто. Может быть, это шутка или юмористический рассказ — а ну колись.