Страница:
Норман вздохнул и покачал головой. Он не может рисковать. Особенно сейчас, когда в мотеле, в ванной, скорчившись, лежит истерзанный кусок мяса. Оставлять все так гораздо опаснее.
У него хватило сообразительности, чтобы выключить свет и в конторе, и в ее номере, прежде чем уйти. Но все равно, кто может знать, не придет ли в голову какому-нибудь полуночнику заявиться сюда и совать всюду нос в поисках хозяина? Сейчас такое случалось редко, все-таки время от времени сигнал отмечал появление очередного постояльца; иногда это случалось в час, в два часа ночи. И по крайней мере один раз каждую ночь мимо проезжала полицейская патрульная машина. Они почти никогда здесь не останавливались, но все может случиться.
Он, спотыкаясь, брел сквозь непроглядную мглу безлунной ночи. Дорожка была посыпана гравием, – и ее не размыло, но земля за домом наверняка стала мягкой от дождя. Останутся следы. Вот еще одна проблема. Он оставит следы, которых даже не сможет заметить! Если бы только сейчас стало светло! И как-то сразу эта мысль заслонила все другие – скорее уйти от темноты…
Норман почувствовал огромное облегчение, когда в конце концов добрался до цели, открыл дверь в комнату девушки и занес туда корзину, потом опустил ее на пол и включил свет. Мягкое сияние на мгновение заставило его расслабиться, но потом Норман вспомнил, что позволит ему увидеть этот свет, когда он войдет в ванную.
Он стоял в центре спальни, он начал дрожать.
«НЕТ, Я НЕ СМОГУ СДЕЛАТЬ ЭТОГО. Я НЕ СМОГУ СМОТРЕТЬ НА НЕЕ. Я НЕ ЗАЙДУ ТУДА! НЕТ!
НО ТЫ ДОЛЖЕН. ДРУГОГО ВЫХОДА НЕТ. И ПЕРЕСТАНЬ РАЗГОВАРИВАТЬ САМ С СОБОЙ!»
Это было важнее всего. Он должен перестать. Он должен снова стать хладнокровным и спокойным, как раньше. Он должен взглянуть в лицо реальной жизни.
Но что такое реальная жизнь?
Труп девушки. Девушки, которую убила его мать. Страшное зрелище, страшная реальность.
Если он убежит, это не вернет девушке жизнь. И если выдать Маму полиции, она тоже не воскреснет. Лучшее, что можно сделать, единственное, что можно сделать, – избавиться от улик. И не из-за чего чувствовать себя виноватым.
Но он не смог сдержать тошноты, головокружения, спазмов, сжимавших желудок, когда пришлось войти в ванную и сделать то, что надо было сделать. Топор он увидел почти сразу, он лежал под телом. Норман немедленно опустил его в корзину. В карманах комбинезона он нашел пару перчаток; пришлось надеть их, прежде чем Норман смог заставить себя прикоснуться к остальному. Страшнее всего было с головой. Больше ничего отрублено не было – только глубокие порезы, и ему пришлось сначала подогнуть ноги и сложить руки обезглавленного трупа, а потом завернуть в клеенку и запихнуть в корзину поверх скомканной одежды. Когда все было сделано, он плотно захлопнул крышку.
Оставалось еще вычистить ванную и саму душевую, но это он сделает, когда вернется.
Теперь надо втащить корзину в спальню, оставить ее там, найти сумочку девушки и вытащить оттуда ключи от машины. Норман осторожно приоткрыл дверь, всматриваясь в дорогу, ища глазами огни машин. Ничего; никто не проезжал здесь в течение нескольких часов. Можно только надеяться, что никто и дальше не появится.
Он весь покрылся потом еще до того, как с трудом открыл багажник и запихнул туда корзину, вспотел не от усилий – от страха. Но он все сделал как надо, а потом в комнате принялся запихивать разбросанные платья в сумку и большой чемодан, лежащий на кровати. Он собрал туфли, чулки, лифчик, трусики. Хуже всего было, когда пришлось взять в руки лифчик и трусики. Если бы желудок не был пустым, его бы стошнило. Но в желудке было пусто, он словно высох от страха, и страх покрыл каплями пота кожу.
Что теперь? Платки, шпильки – мелочи, которые женщины оставляют в разных уголках комнаты. Да, и еще кошелек. Там было немного денег, Норман даже не заглянул внутрь. Зачем ему деньги? Он просто хотел избавиться от всего этого – и быстро, пока ему еще сопутствовала удача.
Он положил ее вещи в машину, на переднее сиденье. Потом закрыл и запер дверь комнаты на ключ. Снова посмотрел на шоссе. Никого.
Норман включил зажигание, затем – передние фары. Здесь таилась опасность. Но без зажженных фар он не сможет добраться до цели, особенно когда поедет через лес. Он ехал медленно, вверх по дорожке позади мотеля, по гравию, устилавшему путь к дому. Гравием была посыпана и дорога, ведущая к задней стороне здания, заканчивающаяся у старого сарая, приспособленного под гараж для машины Нормана.
Он переключил скорость, и колеса зашуршали по траве. Теперь он вел машину по полю, то и дело подскакивая на сиденье. Через поле тянулась полоса изрытой колесами земли – он нашел ее. Время от времени Норман ездил этим путем на своей машине с прицепом в лес, обступивший болота, чтобы собрать дрова для кухонной печи.
Это он и сделает завтра, решил Норман. Сразу как встанет, отправится, как всегда, на машине с прицепом к тому месту. Тогда следы от колес его машины покроют сегодняшние следы от ее машины, а если возле болот останутся следы ног, завтрашняя поездка объяснит и их.
Может, и не придется ничего объяснять. Остается только надеяться, что удача не покинет его.
Удача сопутствовала ему, когда он достиг края трясины. Она помогла Норману сделать все, что нужно было сделать. Он отключил фары и продолжал работу в темноте. Это было нелегко и заняло много времени, но он все-таки смог все сделать как надо. Включив зажигание, дал задний ход, выскочил из машины и смотрел, как она медленно катится вниз по склону в мутную трясину. На склоне тоже останутся следы шин: «Надо не забыть потом разровнять там землю». Но сейчас это было неважно. Главное, чтобы утонула машина. Теперь он мог видеть, как жидкая грязь пузырится и булькает, медленно всасывая колеса. О Господи, она должна утонуть! Если сейчас ничего не получится, он не сможет вытянуть ее оттуда и повторить все снова. Она должна утонуть! Мутная жижа медленно, очень медленно наползала на крылья. Сколько уже он стоит здесь? Кажется, уже прошло несколько часов, а машина все еще не скрылась в болоте. Но вот жижа достигла ручки на дверце, скрылось лобовое стекло, окна. Стояла мертвая тишина. Болото медленно и беспощадно заглатывало машину, сантиметр за сантиметром. Теперь бьет виден только ее верх. Неожиданно раздался странный шум, словно великан громко втянул в себя воду, отвратительный чавкающий звук: плоп! И машина исчезла, скрылась в болотной жиже.
Норман не знал, какая здесь глубина. Он мог только надеяться, что машина будет погружаться все глубже и глубже, пока не достигнет дна, откуда никто ее не достанет.
Он отвернулся, поморщившись. Ну что ж, эта часть работы сделана. Машина затонула в болоте. Корзина заперта в багажнике. Тело лежит внутри корзины. Скорченное туловище и окровавленная голова…
Но он не может думать об ЭТОМ. Он не должен думать. Еще не вся работа выполнена.
И он выполнил эту работу, двигаясь словно автомат. В конторе нашел мыло и стиральный порошок, щетку и ведро. Пядь за пядью он выскреб ванную, потом настал черед душевой. Когда он сосредоточивал все внимание на том, чтобы ничего не пропустить, было не так тяжело, хотя запах заставлял желудок судорожно сжиматься.
После Норман снова внимательно осмотрел спальню. Удача все еще не покинула его: под кроватью он нашел сережку. Тогда, вечером, он не заметил в ее ушах сережек, но, наверное, она все же носила их. Может быть, серьга выпала, когда девушка распускала волосы. Если же нет, то где-то здесь должна быть вторая. У Нормана глаза слипались от усталости, но он продолжал поиски. В комнате ничего не было: значит, серьга лежит где-то среди ее вещей или осталась в ухе. Так или иначе, сейчас это не имеет никакого значения. Просто надо избавиться от находки. Завтра он бросит серьгу в болото.
Теперь остался только дом. Надо вычистить умывальник на кухне.
Когда он вошел в холл, дедушкины часы показывали почти два часа. Глаза все время слипались, но он заставил себя смыть пятна с верхнего края раковины. Потом стянул покрытые высохшей грязью башмаки, комбинезон, сорвал с себя куртку, снял носки и помылся. Вода была ледяной, но это не взбодрило его. Тело словно потеряло чувствительность.
Завтра утром он вернется на своей машине к тому месту; на нем будет та же одежда; неважно, что она заляпана грязью и тиной. Главное, нигде не останется пятен крови. На его одежде, на его теле, на его руках.
Ну вот. Он опять стал чистым. Его руки чисты. Он способен двигать онемевшими ногами, заставлять их нести одеревеневшее тело вверх по лестнице, в спальню; теперь юркнуть в постель и заснуть. Заснуть с чистыми руками…
Уже в спальне, натягивая пижаму, он вспомнил, что осталась еще одна проблема.
Мама не вернулась домой.
Она все еще бродила где-то. Бог знает где, посреди ночи. Он должен снова одеться и выйти из дома, он должен найти ее.
Должен? А почему?
Мысль прокралась в голову, когда оцепенение уже мягко, незаметно обволакивало сознание, волю, кутало в шелковое покрывало тишины.
Почему он должен думать о Маме, после всего, что она натворила? Возможно, ее уже забрали или скоро заберут. Возможно, она даже выболтает все, что произошло. Но кто ей поверит? Нет доказательств, теперь уже нет. Ему просто надо все отрицать. Может быть, не придется делать даже этого: каждый, кто увидит Маму, услышит ее дикие признания, поймет, что она полоумная. И тогда они запрут ее, запрут в комнате, от которой у нее не будет ключа, из которой она не сможет выбраться, как выбралась сегодня, – и все кончится.
Раньше, вечером, такое не приходило ему в голову, он чувствовал себя по-другому, вспомнил Норман. Но все это было до того, как ему пришлось вновь зайти в ванную, до того, как пришлось откинуть занавески душевой и увидеть… страшное.
Это Мама во всем виновата, из-за нее он страдает. Из-за нее пострадала несчастная, беззащитная девушка. Она взяла мясницкий топор; этим топором Мама рубила и терзала живую плоть – только маньяк способен на такое дикое зверство. Надо смотреть правде в глаза. Она и есть маньяк. Она заслуживает того, чтобы ее изолировали, ее необходимо изолировать, не только ради безопасности других, но и для ее собственного блага.
Если кто-нибудь подберет ее на дороге, он позаботится, чтобы все так и произошло.
Но на самом деле она вряд ли пойдет к шоссе. Скорее всего. Мама прячется где-то рядом с домом или во дворе. Может быть, она даже прокралась вслед за ним к болотам, следила за ним все это время. Да, если она действительно сошла с ума, все может случиться. Если Мама и вправду пошла за ним туда, возможно, она поскользнулась. Вполне возможно, там было совсем темно. Перед глазами встала картина: машина погружается в темную пучину, как в зыбучие пески.
Его мысли путаются; он с трудом сознавал, что уже давно лежит в постели, под одеялом. Но теперь он не размышлял, что делать дальше, и не думал о Маме, о том, где она сейчас. Теперь он видел ее. Да, он ясно ВИДЕЛ ее и в то же время чувствовал, что веки сомкнуты и понимал, что лежит с закрытыми глазами.
Он смотрел на Маму, она была в трясине. Вот, где она была, в трясине, свалилась в темноте со склона и теперь ей не выбраться. Жидкая грязь пузырилась вокруг колен, она пыталась дотянуться до ветки, до чего-нибудь, чтобы вытянуть себя из болота, – бесполезно. В трясину ушли бедра, платье задралось и облепило тело, собравшись складками между ног. Мамины бедра грязные. Бесстыжий мальчишка, нельзя смотреть.
Но ему хотелось смотреть на нее, ему хотелось смотреть, как она погружается в мягкую, обволакивающе-скользкую, влажную темноту. Она заслужила это, она заслужила смерть в трясине, она уйдет в трясину вместе с несчастной, ни в чем не повинной девушкой. Так ей и надо! Еще немного, к он навеки избавится и от той, и от другой – и от жертвы и от убийцы, от Мамы, от ведьмы, от шлюхи-Мамы; она будет там в грязной липкой жиже, пусть так будет, пусть она утонет в отвратительной грязи…
Теперь жижа поднялась выше ее груди; нельзя думать о таких вещах; он никогда не позволял себе думать о Маминой груди; он не должен, и хорошо, что они исчезают, навсегда погружаются в темноту, так что больше никогда не надо будет думать о таких вещах. Но теперь она задыхалась, словно рыба ловила ртом воздух; из-за этого он тоже стал задыхаться; он чувствовал, что задыхается вместе с Мамой, и тогда (но это сон, это должен быть просто сон!) вдруг все стало наоборот: Мама стояла на твердой земле, на краю болота, а тонул он, Норман. Он погрузился в жижу по самую шею, и некому прийти на помощь, неоткуда ждать спасения, не за что уцепиться, разве что Мама протянет руку. Она может спасти его, только она! Норман не хочет утонуть, он не хочет задохнуться в болоте, он не хочет уйти на дно, как ушла на дно девушка-шлюха. Теперь он вспомнил, почему шлюха здесь; она здесь, потому что ее убили. Ее убили, потому что она была грешницей. Она обнажила себя перед ним, нарочно дразнила его, соблазняла скверной своего нагого тела. Ведь он и сам хотел убить ее, когда она начала искушать его, потому что Мама все рассказала ему о грехе и пороке, о том, как дьявол принимает личины и сеет порок, и о том, что «не должно оставлять ведьму-шлюху в живых…»
Мама сделала это, чтобы защитить его; нельзя просто смотреть, как она умирает; она была права. Он нуждался в ней сейчас, а она – в нем, даже если она полоумная, она не даст ему уйти на дно. Она НЕ МОЖЕТ.
Мерзкая жижа обхватывала горло, ласкала губы; когда он откроет рот, она проникнет внутрь, но пришлось сделать это, чтобы закричать. Он кричал: «Мама, Мама, спаси меня!»
А потом болото вокруг него исчезло, он снова был в своей кровати, среди родных стен, и тело было мокрым от пота, а не от липкой влажной мерзости. Теперь он понял, что это был сон, даже еще не слыша ее голоса, голоса Мамы, сидящей возле кровати.
– Все хорошо, сынок. Я с тобой. Все хорошо, все в порядке. – Он чувствовал тяжесть ее руки на лбу, рука была прохладной, как высохший пот. Он хотел открыть глаза, но Мама сказала: – Спокойно, сынок. Тебе надо снова заснуть.
– Но я должен объяснить тебе…
– Я знаю. Я все видела. Ты ведь не думал, что я уйду и оставлю тебя одного, правда? Ты все сделал правильно, Норман. И сейчас все хорошо, все в порядке.
Да. Все правильно, как и должно быть. Она здесь, чтобы защитить его, он – чтобы защитить ее. Уже погружаясь в сон, Норман окончательно принял решение. Они не будут упоминать о том, что произошло сегодня ночью, – ни сейчас, ни завтра. Никогда. И он больше не будет думать о том, чтобы отдать ее куда-нибудь. Что бы она ни сделала, ее место здесь, рядом с ним. Может быть, она полоумная; может быть, она убийца, но больше у него никого не было. И больше никого не нужно. Ему нужно одно – знать, что она рядом с ним, когда он засыпает в своей постели.
Норман вздрогнул, повернулся; наконец темная пучина, глубже и страшнее любого болота, неудержимо утянула его на самое дно.
У него хватило сообразительности, чтобы выключить свет и в конторе, и в ее номере, прежде чем уйти. Но все равно, кто может знать, не придет ли в голову какому-нибудь полуночнику заявиться сюда и совать всюду нос в поисках хозяина? Сейчас такое случалось редко, все-таки время от времени сигнал отмечал появление очередного постояльца; иногда это случалось в час, в два часа ночи. И по крайней мере один раз каждую ночь мимо проезжала полицейская патрульная машина. Они почти никогда здесь не останавливались, но все может случиться.
Он, спотыкаясь, брел сквозь непроглядную мглу безлунной ночи. Дорожка была посыпана гравием, – и ее не размыло, но земля за домом наверняка стала мягкой от дождя. Останутся следы. Вот еще одна проблема. Он оставит следы, которых даже не сможет заметить! Если бы только сейчас стало светло! И как-то сразу эта мысль заслонила все другие – скорее уйти от темноты…
Норман почувствовал огромное облегчение, когда в конце концов добрался до цели, открыл дверь в комнату девушки и занес туда корзину, потом опустил ее на пол и включил свет. Мягкое сияние на мгновение заставило его расслабиться, но потом Норман вспомнил, что позволит ему увидеть этот свет, когда он войдет в ванную.
Он стоял в центре спальни, он начал дрожать.
«НЕТ, Я НЕ СМОГУ СДЕЛАТЬ ЭТОГО. Я НЕ СМОГУ СМОТРЕТЬ НА НЕЕ. Я НЕ ЗАЙДУ ТУДА! НЕТ!
НО ТЫ ДОЛЖЕН. ДРУГОГО ВЫХОДА НЕТ. И ПЕРЕСТАНЬ РАЗГОВАРИВАТЬ САМ С СОБОЙ!»
Это было важнее всего. Он должен перестать. Он должен снова стать хладнокровным и спокойным, как раньше. Он должен взглянуть в лицо реальной жизни.
Но что такое реальная жизнь?
Труп девушки. Девушки, которую убила его мать. Страшное зрелище, страшная реальность.
Если он убежит, это не вернет девушке жизнь. И если выдать Маму полиции, она тоже не воскреснет. Лучшее, что можно сделать, единственное, что можно сделать, – избавиться от улик. И не из-за чего чувствовать себя виноватым.
Но он не смог сдержать тошноты, головокружения, спазмов, сжимавших желудок, когда пришлось войти в ванную и сделать то, что надо было сделать. Топор он увидел почти сразу, он лежал под телом. Норман немедленно опустил его в корзину. В карманах комбинезона он нашел пару перчаток; пришлось надеть их, прежде чем Норман смог заставить себя прикоснуться к остальному. Страшнее всего было с головой. Больше ничего отрублено не было – только глубокие порезы, и ему пришлось сначала подогнуть ноги и сложить руки обезглавленного трупа, а потом завернуть в клеенку и запихнуть в корзину поверх скомканной одежды. Когда все было сделано, он плотно захлопнул крышку.
Оставалось еще вычистить ванную и саму душевую, но это он сделает, когда вернется.
Теперь надо втащить корзину в спальню, оставить ее там, найти сумочку девушки и вытащить оттуда ключи от машины. Норман осторожно приоткрыл дверь, всматриваясь в дорогу, ища глазами огни машин. Ничего; никто не проезжал здесь в течение нескольких часов. Можно только надеяться, что никто и дальше не появится.
Он весь покрылся потом еще до того, как с трудом открыл багажник и запихнул туда корзину, вспотел не от усилий – от страха. Но он все сделал как надо, а потом в комнате принялся запихивать разбросанные платья в сумку и большой чемодан, лежащий на кровати. Он собрал туфли, чулки, лифчик, трусики. Хуже всего было, когда пришлось взять в руки лифчик и трусики. Если бы желудок не был пустым, его бы стошнило. Но в желудке было пусто, он словно высох от страха, и страх покрыл каплями пота кожу.
Что теперь? Платки, шпильки – мелочи, которые женщины оставляют в разных уголках комнаты. Да, и еще кошелек. Там было немного денег, Норман даже не заглянул внутрь. Зачем ему деньги? Он просто хотел избавиться от всего этого – и быстро, пока ему еще сопутствовала удача.
Он положил ее вещи в машину, на переднее сиденье. Потом закрыл и запер дверь комнаты на ключ. Снова посмотрел на шоссе. Никого.
Норман включил зажигание, затем – передние фары. Здесь таилась опасность. Но без зажженных фар он не сможет добраться до цели, особенно когда поедет через лес. Он ехал медленно, вверх по дорожке позади мотеля, по гравию, устилавшему путь к дому. Гравием была посыпана и дорога, ведущая к задней стороне здания, заканчивающаяся у старого сарая, приспособленного под гараж для машины Нормана.
Он переключил скорость, и колеса зашуршали по траве. Теперь он вел машину по полю, то и дело подскакивая на сиденье. Через поле тянулась полоса изрытой колесами земли – он нашел ее. Время от времени Норман ездил этим путем на своей машине с прицепом в лес, обступивший болота, чтобы собрать дрова для кухонной печи.
Это он и сделает завтра, решил Норман. Сразу как встанет, отправится, как всегда, на машине с прицепом к тому месту. Тогда следы от колес его машины покроют сегодняшние следы от ее машины, а если возле болот останутся следы ног, завтрашняя поездка объяснит и их.
Может, и не придется ничего объяснять. Остается только надеяться, что удача не покинет его.
Удача сопутствовала ему, когда он достиг края трясины. Она помогла Норману сделать все, что нужно было сделать. Он отключил фары и продолжал работу в темноте. Это было нелегко и заняло много времени, но он все-таки смог все сделать как надо. Включив зажигание, дал задний ход, выскочил из машины и смотрел, как она медленно катится вниз по склону в мутную трясину. На склоне тоже останутся следы шин: «Надо не забыть потом разровнять там землю». Но сейчас это было неважно. Главное, чтобы утонула машина. Теперь он мог видеть, как жидкая грязь пузырится и булькает, медленно всасывая колеса. О Господи, она должна утонуть! Если сейчас ничего не получится, он не сможет вытянуть ее оттуда и повторить все снова. Она должна утонуть! Мутная жижа медленно, очень медленно наползала на крылья. Сколько уже он стоит здесь? Кажется, уже прошло несколько часов, а машина все еще не скрылась в болоте. Но вот жижа достигла ручки на дверце, скрылось лобовое стекло, окна. Стояла мертвая тишина. Болото медленно и беспощадно заглатывало машину, сантиметр за сантиметром. Теперь бьет виден только ее верх. Неожиданно раздался странный шум, словно великан громко втянул в себя воду, отвратительный чавкающий звук: плоп! И машина исчезла, скрылась в болотной жиже.
Норман не знал, какая здесь глубина. Он мог только надеяться, что машина будет погружаться все глубже и глубже, пока не достигнет дна, откуда никто ее не достанет.
Он отвернулся, поморщившись. Ну что ж, эта часть работы сделана. Машина затонула в болоте. Корзина заперта в багажнике. Тело лежит внутри корзины. Скорченное туловище и окровавленная голова…
Но он не может думать об ЭТОМ. Он не должен думать. Еще не вся работа выполнена.
И он выполнил эту работу, двигаясь словно автомат. В конторе нашел мыло и стиральный порошок, щетку и ведро. Пядь за пядью он выскреб ванную, потом настал черед душевой. Когда он сосредоточивал все внимание на том, чтобы ничего не пропустить, было не так тяжело, хотя запах заставлял желудок судорожно сжиматься.
После Норман снова внимательно осмотрел спальню. Удача все еще не покинула его: под кроватью он нашел сережку. Тогда, вечером, он не заметил в ее ушах сережек, но, наверное, она все же носила их. Может быть, серьга выпала, когда девушка распускала волосы. Если же нет, то где-то здесь должна быть вторая. У Нормана глаза слипались от усталости, но он продолжал поиски. В комнате ничего не было: значит, серьга лежит где-то среди ее вещей или осталась в ухе. Так или иначе, сейчас это не имеет никакого значения. Просто надо избавиться от находки. Завтра он бросит серьгу в болото.
Теперь остался только дом. Надо вычистить умывальник на кухне.
Когда он вошел в холл, дедушкины часы показывали почти два часа. Глаза все время слипались, но он заставил себя смыть пятна с верхнего края раковины. Потом стянул покрытые высохшей грязью башмаки, комбинезон, сорвал с себя куртку, снял носки и помылся. Вода была ледяной, но это не взбодрило его. Тело словно потеряло чувствительность.
Завтра утром он вернется на своей машине к тому месту; на нем будет та же одежда; неважно, что она заляпана грязью и тиной. Главное, нигде не останется пятен крови. На его одежде, на его теле, на его руках.
Ну вот. Он опять стал чистым. Его руки чисты. Он способен двигать онемевшими ногами, заставлять их нести одеревеневшее тело вверх по лестнице, в спальню; теперь юркнуть в постель и заснуть. Заснуть с чистыми руками…
Уже в спальне, натягивая пижаму, он вспомнил, что осталась еще одна проблема.
Мама не вернулась домой.
Она все еще бродила где-то. Бог знает где, посреди ночи. Он должен снова одеться и выйти из дома, он должен найти ее.
Должен? А почему?
Мысль прокралась в голову, когда оцепенение уже мягко, незаметно обволакивало сознание, волю, кутало в шелковое покрывало тишины.
Почему он должен думать о Маме, после всего, что она натворила? Возможно, ее уже забрали или скоро заберут. Возможно, она даже выболтает все, что произошло. Но кто ей поверит? Нет доказательств, теперь уже нет. Ему просто надо все отрицать. Может быть, не придется делать даже этого: каждый, кто увидит Маму, услышит ее дикие признания, поймет, что она полоумная. И тогда они запрут ее, запрут в комнате, от которой у нее не будет ключа, из которой она не сможет выбраться, как выбралась сегодня, – и все кончится.
Раньше, вечером, такое не приходило ему в голову, он чувствовал себя по-другому, вспомнил Норман. Но все это было до того, как ему пришлось вновь зайти в ванную, до того, как пришлось откинуть занавески душевой и увидеть… страшное.
Это Мама во всем виновата, из-за нее он страдает. Из-за нее пострадала несчастная, беззащитная девушка. Она взяла мясницкий топор; этим топором Мама рубила и терзала живую плоть – только маньяк способен на такое дикое зверство. Надо смотреть правде в глаза. Она и есть маньяк. Она заслуживает того, чтобы ее изолировали, ее необходимо изолировать, не только ради безопасности других, но и для ее собственного блага.
Если кто-нибудь подберет ее на дороге, он позаботится, чтобы все так и произошло.
Но на самом деле она вряд ли пойдет к шоссе. Скорее всего. Мама прячется где-то рядом с домом или во дворе. Может быть, она даже прокралась вслед за ним к болотам, следила за ним все это время. Да, если она действительно сошла с ума, все может случиться. Если Мама и вправду пошла за ним туда, возможно, она поскользнулась. Вполне возможно, там было совсем темно. Перед глазами встала картина: машина погружается в темную пучину, как в зыбучие пески.
Его мысли путаются; он с трудом сознавал, что уже давно лежит в постели, под одеялом. Но теперь он не размышлял, что делать дальше, и не думал о Маме, о том, где она сейчас. Теперь он видел ее. Да, он ясно ВИДЕЛ ее и в то же время чувствовал, что веки сомкнуты и понимал, что лежит с закрытыми глазами.
Он смотрел на Маму, она была в трясине. Вот, где она была, в трясине, свалилась в темноте со склона и теперь ей не выбраться. Жидкая грязь пузырилась вокруг колен, она пыталась дотянуться до ветки, до чего-нибудь, чтобы вытянуть себя из болота, – бесполезно. В трясину ушли бедра, платье задралось и облепило тело, собравшись складками между ног. Мамины бедра грязные. Бесстыжий мальчишка, нельзя смотреть.
Но ему хотелось смотреть на нее, ему хотелось смотреть, как она погружается в мягкую, обволакивающе-скользкую, влажную темноту. Она заслужила это, она заслужила смерть в трясине, она уйдет в трясину вместе с несчастной, ни в чем не повинной девушкой. Так ей и надо! Еще немного, к он навеки избавится и от той, и от другой – и от жертвы и от убийцы, от Мамы, от ведьмы, от шлюхи-Мамы; она будет там в грязной липкой жиже, пусть так будет, пусть она утонет в отвратительной грязи…
Теперь жижа поднялась выше ее груди; нельзя думать о таких вещах; он никогда не позволял себе думать о Маминой груди; он не должен, и хорошо, что они исчезают, навсегда погружаются в темноту, так что больше никогда не надо будет думать о таких вещах. Но теперь она задыхалась, словно рыба ловила ртом воздух; из-за этого он тоже стал задыхаться; он чувствовал, что задыхается вместе с Мамой, и тогда (но это сон, это должен быть просто сон!) вдруг все стало наоборот: Мама стояла на твердой земле, на краю болота, а тонул он, Норман. Он погрузился в жижу по самую шею, и некому прийти на помощь, неоткуда ждать спасения, не за что уцепиться, разве что Мама протянет руку. Она может спасти его, только она! Норман не хочет утонуть, он не хочет задохнуться в болоте, он не хочет уйти на дно, как ушла на дно девушка-шлюха. Теперь он вспомнил, почему шлюха здесь; она здесь, потому что ее убили. Ее убили, потому что она была грешницей. Она обнажила себя перед ним, нарочно дразнила его, соблазняла скверной своего нагого тела. Ведь он и сам хотел убить ее, когда она начала искушать его, потому что Мама все рассказала ему о грехе и пороке, о том, как дьявол принимает личины и сеет порок, и о том, что «не должно оставлять ведьму-шлюху в живых…»
Мама сделала это, чтобы защитить его; нельзя просто смотреть, как она умирает; она была права. Он нуждался в ней сейчас, а она – в нем, даже если она полоумная, она не даст ему уйти на дно. Она НЕ МОЖЕТ.
Мерзкая жижа обхватывала горло, ласкала губы; когда он откроет рот, она проникнет внутрь, но пришлось сделать это, чтобы закричать. Он кричал: «Мама, Мама, спаси меня!»
А потом болото вокруг него исчезло, он снова был в своей кровати, среди родных стен, и тело было мокрым от пота, а не от липкой влажной мерзости. Теперь он понял, что это был сон, даже еще не слыша ее голоса, голоса Мамы, сидящей возле кровати.
– Все хорошо, сынок. Я с тобой. Все хорошо, все в порядке. – Он чувствовал тяжесть ее руки на лбу, рука была прохладной, как высохший пот. Он хотел открыть глаза, но Мама сказала: – Спокойно, сынок. Тебе надо снова заснуть.
– Но я должен объяснить тебе…
– Я знаю. Я все видела. Ты ведь не думал, что я уйду и оставлю тебя одного, правда? Ты все сделал правильно, Норман. И сейчас все хорошо, все в порядке.
Да. Все правильно, как и должно быть. Она здесь, чтобы защитить его, он – чтобы защитить ее. Уже погружаясь в сон, Норман окончательно принял решение. Они не будут упоминать о том, что произошло сегодня ночью, – ни сейчас, ни завтра. Никогда. И он больше не будет думать о том, чтобы отдать ее куда-нибудь. Что бы она ни сделала, ее место здесь, рядом с ним. Может быть, она полоумная; может быть, она убийца, но больше у него никого не было. И больше никого не нужно. Ему нужно одно – знать, что она рядом с ним, когда он засыпает в своей постели.
Норман вздрогнул, повернулся; наконец темная пучина, глубже и страшнее любого болота, неудержимо утянула его на самое дно.
6
Ровно в шесть вечера, в пятницу, произошло небольшое чудо.
В маленькой задней комнате единственного в Фервилле магазина, торгующего всем, что может пригодиться в фермерском хозяйстве, появился сам Отторино Респиги со своими знаменитыми «Бразильскими мотивами».
Отторино Респиги уже давно скончался, а оркестр исполнял его бессмертное творение за много сотен миль отсюда.
Но стоило только Сэму Лумису протянуть руку и включить крошечный радиоприемник, как музыка наполнила комнатку, бросив вызов пространству, времени и даже смерти.
Сэм считал это самым настоящим чудом.
На мгновение он пожалел, что рядом никого нет. Чудо нужно встречать вместе с друзьями. Музыку нужно слушать в компании. Но в этом городе никто не сможет оценить ни музыку, ни простое чудо ее появления здесь. Жители Фервилла старались трезво смотреть на вещи. Брось пятнадцатицентовую монетку в музыкальный автомат в баре или включи телевизор – будет тебе музыка. В основном рок-н-ролл, но время от времени – что-нибудь «культурное», вроде мелодии из «Вильгельма Телля», которую постоянно используют в вестернах. Ну что такого особенного в этом вот Отторине, как его там?
Сэм Лумис передернул плечами и улыбнулся. Нет, ему жаловаться не на что. Может, жители этого городишка ни черта не понимают в настоящей музыке, но по крайней мере они никак не мешают ему наслаждаться ею. А он – не пытается никому навязать свои вкусы. Все честно.
Сэм извлек на свет массивную книгу учета и положил на кухонный стол. Здесь будет его письменный стол. А он сам будет своим же бухгалтером.
Один из минусов жизни в задней комнатке магазина. Тут не было свободного места, и каждый предмет выполнял множество функций. Но Сэм не роптал. Судя по тому, как сейчас шли дела, ему недолго осталось терпеть.
Быстрый взгляд на цифры, казалось, подтверждал его оптимизм. Надо будет еще проверить список товаров, которые необходимо заказать, но, кажется, в этом месяце он сможет вернуть тысячу долларов. Значит, за полгода он отдал три тысячи. А ведь сейчас не сезон. С приходом осени дела еще больше оживятся.
Сэм быстро сделал расчеты на клочке бумаги. Да, вроде бы удастся. Чертовски приятная новость. Мери тоже будет приятно узнать это.
В последнее время она была настроена довольно-таки мрачно. По крайней мере, судя по письмам, приходящим время от времени. Если вообще что-нибудь приходило. Кстати, от Мери давненько не было никаких известий. Он снова написал ей в прошлую пятницу, а ответа так и не получил. Может, заболела? Нет, если дело в этом, он получил бы весточку от ее сестренки Лилы или как там ее. Вполне может быть, что Мери просто во всем разочаровалась, что у нее приступ черной меланхолии. Да и неудивительно. Сколько ей пришлось пережить.
Ему, конечно, тоже не сладко приходится. Не очень-то просто жить вот так. Но другого выхода нет. Мери все понимала и согласилась немного подождать.
Может, бросить все на несколько дней, оставить Саммерфилда за старшего и поехать к Мери? Свалиться как снег на голову и хоть немного поднять ей настроение? А что, это идея. Сейчас никакой особой работы нет, и Боб вполне может справиться один.
Сэм вздохнул. Музыка, наполнявшая комнату, теперь переходила в минорные тона. Здесь начинается тема сада змей. Да, точно, он узнает эти скользящие звуки скрипок, мерный ритм барабана, на который, словно извиваясь, наползает дразнящая мелодия флейты. Змеи. Мери не любит змей. И музыку вроде этой, должно быть, тоже не любит.
Иногда ему закрадывалась в голову мысль: может, они все-таки поторопились со своими планами? Действительно, ведь они совсем не знают друг друга. Не считая времени, проведенного вместе на пароходе, и еще двух дней, когда Мери приезжала к нему прошлым летом, они никогда не были вместе. Письма… они только усугубляли положение. Потому что, читая их, Сэм начал понемножку узнавать совсем другую, незнакомую ему Мери – капризную, раздражительную, способную сразу определить человека как «плохого» или «хорошего», что граничило с предубеждением.
Он пожал плечами. Что это на него нашло? Может, во всем виновата мрачная музыка? Сэм почувствовал, как напряглись мускулы шеи. Он прислушался, пытаясь определить в чем дело. Что-то не так, он чувствовал это, что-то резануло его слух.
Он встал, отодвинув стул.
Сейчас он ясно слышал этот звук. Едва слышное щелканье у двери в магазин. Теперь все понятно: кто-то дергал за ручку двери.
Магазин закрыт на ночь, на окнах шторы; может, какой-нибудь турист? Да, скорее всего; здешние жители знали, когда он закрывает свою лавочку, знали, что он живет в задней комнате. Если соседям понадобилось что-нибудь от него в такое время, то они. бы сначала позвонили.
Что ж, бизнес есть бизнес, с кем бы ни приходилось иметь дело.
Сэм направился в магазин, быстро шагая по плохо освещенному проходу. Стекло двери было задернуто шторой, но теперь до него ясно доносился шум: дверь дергали так, что на прилавке, где была расставлена всякая мелочь, позвякивали горшки и кастрюли.
Должно быть, тут и в самом деле что-то неотложное: скажем, нужно срочно сменить лампочку в игрушечном фонарике сынишки.
Сэм пошарил в кармане, вытащил ключ.
– Хорошо, хорошо, – громко сказал он. – Сейчас открою. – И тут же распахнул дверь, даже не вытащив ключ из замка.
Она стояла на пороге, ее силуэт ясно вырисовывался на фоне яркого света уличного фонаря на обочине. На мгновение Сэм застыл от неожиданности, потом шагнул к ней и крепко обнял.
– Мери! – пробормотал он. Потом жадно прильнул к губам любимой, испытывая одновременно благодарность и облегчение. Но ее тело застыло и напряглось, она пыталась вырваться, потом замолотила по его груди кулаками.
– В чем дело?
– Я не Мери! – выдохнула девушка. – Я Лила.
– Лила? – Сэм отпрянул от нее. – Сестрен… то есть я хотел сказать, младшая сестра Мери?
Девушка кивнула, и он смог разглядеть ее лицо, повернутое в профиль; свет фонаря заставил сверкать и переливаться волосы. Она была светлой шатенкой, намного светлее, чем Мери. Теперь он заметил другие различия: иная форма чуть вздернутого носика, скулы немного шире. К тому же девушка была не такой высокой, как Мери, плечи и бедра – уже.
– Извините, – пробормотал он. – Все из-за этой проклятой темени.
– Ничего страшного. – Голос тоже был совсем другой, более низкий и мягкий.
– Заходите, пожалуйста.
– Вообще-то… – Она замялась, бросила быстрый взгляд себе под ноги; Сэм заметил небольшой чемодан.
– Давайте-ка я вам помогу. – Он поднял чемодан, проходя мимо Лилы, включил свет.
– Идите за мной, – сказал он ей. – Я живу в комнате за магазином.
Она неслышно следовала за ним. Но полной тишины не было, потому что музыкальная фантазия Респиги все еще доносилась из комнаты. Когда они вошли в его неуютное жилище, Сэм потянулся, чтобы выключить радио, но Лила протестующе подняла руку.
– Не надо, – попросила она. – Я пытаюсь определить, кто автор. – Она кивнула. – Вилла-Лобос?
– Респиги. «Бразильские мотивы». По-моему, записи выпускает «Урания».
– А, понятно. Такие мы не заказывали. – Теперь он вспомнил: Лила работает в магазине грампластинок.
– Хотите, чтобы я оставил музыку или выключить радио? – спросил Сэм.
– Выключите. Нам надо поговорить.
Он кивнул, протянул руку к транзистору, потом повернулся к ней.
– Садитесь. И снимайте пальто.
– Спасибо. Я ненадолго. Надо будет найти, где остановиться.
– Решили навестить меня? Надолго сюда?
– Только на ночь. Утром, скорее всего, уже уеду. На самом деле, я не навестить вас приехала. Я разыскиваю Мери.
– Разыскиваете… – Сэм в изумлении уставился на нее. – Но для чего бы ей приезжать сюда?
– Я надеялась, что вы мне об этом расскажете.
– Да откуда я знаю? Ее здесь нет.
– А раньше? Я хочу сказать, она не появлялась в начале недели?
– Ну конечно, нет. Я не видел ее с прошлого лета, – Сэм опустился на диван-кровать. – Что случилось. Лила? В чем дело?
– Хотела бы я знать.
Она отвела глаза, сидела, уставясь на свои руки. Руки лежали на коленях, пальцы беспокойно двигались, комкали ткань юбки, словно змеи. Теперь, при ярком свете, Сэм заметил, что ее волосы были очень светлыми, почти золотистыми. Она нисколько не походила на Мери. Совсем другая девушка. Измотанная, несчастная.
Сэм тихо произнес:
– Пожалуйста, Лила, расскажи мне все.
Неожиданно Лила подняла голову, ее широко расставленные карие глаза внимательно всматривались в лицо Сэма.
– Вы не обманывали меня, когда сказали, что Мери здесь не появлялась?
– Нет, это правда. Последние пару недель от нее и писем не было. Я уже начал беспокоиться. И тут вдруг врываешься ты, и… – его голос сорвался: – Скажи, что случилось?
– Ну хорошо. Я вам верю. Но рассказывать особенно не о чем. – Она сделала глубокий вздох и снова заговорила; руки непрерывно двигались, теребя юбку: – В последний раз я видела Мери неделю назад, ночью. Той же ночью я уехала в Даллас, чтобы там встретиться с поставщиками: теперь я заказываю товар для магазина. Ну, неважно; я провела там весь уикэнд и в воскресенье, поздно ночью, отправилась домой на поезде. Приехала в понедельник рано утром. Мери дома не было. Сначала я ни о чем не беспокоилась: может, она ушла в свое агентство немного пораньше. Но обычно Мери звонит мне с работы, и в полдень, так и не дождавшись ее звонка, я решила сама связаться с агентством. Трубку взял мистер Ловери. Он сказал, что уже собирался звонить нам и выяснить, что случилось. Этим утром Мери не явилась на работу. Он ничего о ней не слышал и не видел сестры с пятницы.
– Подожди-ка минутку, – медленно произнес Сэм. – Я вот что хочу выяснить. Если я тебя правильно понял. Мери исчезла целую неделю назад?
– Да, боюсь, что так.
– Тогда почему со мной не связались раньше? – Он встал, чувствуя, как вновь напряглись мускулы шеи, как напряжение сдавливает горло, мешает говорить. – Почему ты ничего не сообщила мне, не позвонила? А в полицию обращалась?
– Сэм, я…
– Вместо этого ты прождала целую неделю, и теперь приехала ко мне и спрашиваешь, не видел ли я твою сестру! Непонятно!
– В этом деле все непонятно, Сэм. Понимаешь, полиция ничего не знает. И мистер Ловери не знает о твоем существовании. После того что он мне рассказал, я согласилась не звонить в полицию. Но я так беспокоилась, мне было так страшно, и я подумала, что просто должна узнать точно. Вот почему сегодня я решилась приехать к тебе и выяснить все сама. Мне казалось, что вы могли спланировать это вместе.
В маленькой задней комнате единственного в Фервилле магазина, торгующего всем, что может пригодиться в фермерском хозяйстве, появился сам Отторино Респиги со своими знаменитыми «Бразильскими мотивами».
Отторино Респиги уже давно скончался, а оркестр исполнял его бессмертное творение за много сотен миль отсюда.
Но стоило только Сэму Лумису протянуть руку и включить крошечный радиоприемник, как музыка наполнила комнатку, бросив вызов пространству, времени и даже смерти.
Сэм считал это самым настоящим чудом.
На мгновение он пожалел, что рядом никого нет. Чудо нужно встречать вместе с друзьями. Музыку нужно слушать в компании. Но в этом городе никто не сможет оценить ни музыку, ни простое чудо ее появления здесь. Жители Фервилла старались трезво смотреть на вещи. Брось пятнадцатицентовую монетку в музыкальный автомат в баре или включи телевизор – будет тебе музыка. В основном рок-н-ролл, но время от времени – что-нибудь «культурное», вроде мелодии из «Вильгельма Телля», которую постоянно используют в вестернах. Ну что такого особенного в этом вот Отторине, как его там?
Сэм Лумис передернул плечами и улыбнулся. Нет, ему жаловаться не на что. Может, жители этого городишка ни черта не понимают в настоящей музыке, но по крайней мере они никак не мешают ему наслаждаться ею. А он – не пытается никому навязать свои вкусы. Все честно.
Сэм извлек на свет массивную книгу учета и положил на кухонный стол. Здесь будет его письменный стол. А он сам будет своим же бухгалтером.
Один из минусов жизни в задней комнатке магазина. Тут не было свободного места, и каждый предмет выполнял множество функций. Но Сэм не роптал. Судя по тому, как сейчас шли дела, ему недолго осталось терпеть.
Быстрый взгляд на цифры, казалось, подтверждал его оптимизм. Надо будет еще проверить список товаров, которые необходимо заказать, но, кажется, в этом месяце он сможет вернуть тысячу долларов. Значит, за полгода он отдал три тысячи. А ведь сейчас не сезон. С приходом осени дела еще больше оживятся.
Сэм быстро сделал расчеты на клочке бумаги. Да, вроде бы удастся. Чертовски приятная новость. Мери тоже будет приятно узнать это.
В последнее время она была настроена довольно-таки мрачно. По крайней мере, судя по письмам, приходящим время от времени. Если вообще что-нибудь приходило. Кстати, от Мери давненько не было никаких известий. Он снова написал ей в прошлую пятницу, а ответа так и не получил. Может, заболела? Нет, если дело в этом, он получил бы весточку от ее сестренки Лилы или как там ее. Вполне может быть, что Мери просто во всем разочаровалась, что у нее приступ черной меланхолии. Да и неудивительно. Сколько ей пришлось пережить.
Ему, конечно, тоже не сладко приходится. Не очень-то просто жить вот так. Но другого выхода нет. Мери все понимала и согласилась немного подождать.
Может, бросить все на несколько дней, оставить Саммерфилда за старшего и поехать к Мери? Свалиться как снег на голову и хоть немного поднять ей настроение? А что, это идея. Сейчас никакой особой работы нет, и Боб вполне может справиться один.
Сэм вздохнул. Музыка, наполнявшая комнату, теперь переходила в минорные тона. Здесь начинается тема сада змей. Да, точно, он узнает эти скользящие звуки скрипок, мерный ритм барабана, на который, словно извиваясь, наползает дразнящая мелодия флейты. Змеи. Мери не любит змей. И музыку вроде этой, должно быть, тоже не любит.
Иногда ему закрадывалась в голову мысль: может, они все-таки поторопились со своими планами? Действительно, ведь они совсем не знают друг друга. Не считая времени, проведенного вместе на пароходе, и еще двух дней, когда Мери приезжала к нему прошлым летом, они никогда не были вместе. Письма… они только усугубляли положение. Потому что, читая их, Сэм начал понемножку узнавать совсем другую, незнакомую ему Мери – капризную, раздражительную, способную сразу определить человека как «плохого» или «хорошего», что граничило с предубеждением.
Он пожал плечами. Что это на него нашло? Может, во всем виновата мрачная музыка? Сэм почувствовал, как напряглись мускулы шеи. Он прислушался, пытаясь определить в чем дело. Что-то не так, он чувствовал это, что-то резануло его слух.
Он встал, отодвинув стул.
Сейчас он ясно слышал этот звук. Едва слышное щелканье у двери в магазин. Теперь все понятно: кто-то дергал за ручку двери.
Магазин закрыт на ночь, на окнах шторы; может, какой-нибудь турист? Да, скорее всего; здешние жители знали, когда он закрывает свою лавочку, знали, что он живет в задней комнате. Если соседям понадобилось что-нибудь от него в такое время, то они. бы сначала позвонили.
Что ж, бизнес есть бизнес, с кем бы ни приходилось иметь дело.
Сэм направился в магазин, быстро шагая по плохо освещенному проходу. Стекло двери было задернуто шторой, но теперь до него ясно доносился шум: дверь дергали так, что на прилавке, где была расставлена всякая мелочь, позвякивали горшки и кастрюли.
Должно быть, тут и в самом деле что-то неотложное: скажем, нужно срочно сменить лампочку в игрушечном фонарике сынишки.
Сэм пошарил в кармане, вытащил ключ.
– Хорошо, хорошо, – громко сказал он. – Сейчас открою. – И тут же распахнул дверь, даже не вытащив ключ из замка.
Она стояла на пороге, ее силуэт ясно вырисовывался на фоне яркого света уличного фонаря на обочине. На мгновение Сэм застыл от неожиданности, потом шагнул к ней и крепко обнял.
– Мери! – пробормотал он. Потом жадно прильнул к губам любимой, испытывая одновременно благодарность и облегчение. Но ее тело застыло и напряглось, она пыталась вырваться, потом замолотила по его груди кулаками.
– В чем дело?
– Я не Мери! – выдохнула девушка. – Я Лила.
– Лила? – Сэм отпрянул от нее. – Сестрен… то есть я хотел сказать, младшая сестра Мери?
Девушка кивнула, и он смог разглядеть ее лицо, повернутое в профиль; свет фонаря заставил сверкать и переливаться волосы. Она была светлой шатенкой, намного светлее, чем Мери. Теперь он заметил другие различия: иная форма чуть вздернутого носика, скулы немного шире. К тому же девушка была не такой высокой, как Мери, плечи и бедра – уже.
– Извините, – пробормотал он. – Все из-за этой проклятой темени.
– Ничего страшного. – Голос тоже был совсем другой, более низкий и мягкий.
– Заходите, пожалуйста.
– Вообще-то… – Она замялась, бросила быстрый взгляд себе под ноги; Сэм заметил небольшой чемодан.
– Давайте-ка я вам помогу. – Он поднял чемодан, проходя мимо Лилы, включил свет.
– Идите за мной, – сказал он ей. – Я живу в комнате за магазином.
Она неслышно следовала за ним. Но полной тишины не было, потому что музыкальная фантазия Респиги все еще доносилась из комнаты. Когда они вошли в его неуютное жилище, Сэм потянулся, чтобы выключить радио, но Лила протестующе подняла руку.
– Не надо, – попросила она. – Я пытаюсь определить, кто автор. – Она кивнула. – Вилла-Лобос?
– Респиги. «Бразильские мотивы». По-моему, записи выпускает «Урания».
– А, понятно. Такие мы не заказывали. – Теперь он вспомнил: Лила работает в магазине грампластинок.
– Хотите, чтобы я оставил музыку или выключить радио? – спросил Сэм.
– Выключите. Нам надо поговорить.
Он кивнул, протянул руку к транзистору, потом повернулся к ней.
– Садитесь. И снимайте пальто.
– Спасибо. Я ненадолго. Надо будет найти, где остановиться.
– Решили навестить меня? Надолго сюда?
– Только на ночь. Утром, скорее всего, уже уеду. На самом деле, я не навестить вас приехала. Я разыскиваю Мери.
– Разыскиваете… – Сэм в изумлении уставился на нее. – Но для чего бы ей приезжать сюда?
– Я надеялась, что вы мне об этом расскажете.
– Да откуда я знаю? Ее здесь нет.
– А раньше? Я хочу сказать, она не появлялась в начале недели?
– Ну конечно, нет. Я не видел ее с прошлого лета, – Сэм опустился на диван-кровать. – Что случилось. Лила? В чем дело?
– Хотела бы я знать.
Она отвела глаза, сидела, уставясь на свои руки. Руки лежали на коленях, пальцы беспокойно двигались, комкали ткань юбки, словно змеи. Теперь, при ярком свете, Сэм заметил, что ее волосы были очень светлыми, почти золотистыми. Она нисколько не походила на Мери. Совсем другая девушка. Измотанная, несчастная.
Сэм тихо произнес:
– Пожалуйста, Лила, расскажи мне все.
Неожиданно Лила подняла голову, ее широко расставленные карие глаза внимательно всматривались в лицо Сэма.
– Вы не обманывали меня, когда сказали, что Мери здесь не появлялась?
– Нет, это правда. Последние пару недель от нее и писем не было. Я уже начал беспокоиться. И тут вдруг врываешься ты, и… – его голос сорвался: – Скажи, что случилось?
– Ну хорошо. Я вам верю. Но рассказывать особенно не о чем. – Она сделала глубокий вздох и снова заговорила; руки непрерывно двигались, теребя юбку: – В последний раз я видела Мери неделю назад, ночью. Той же ночью я уехала в Даллас, чтобы там встретиться с поставщиками: теперь я заказываю товар для магазина. Ну, неважно; я провела там весь уикэнд и в воскресенье, поздно ночью, отправилась домой на поезде. Приехала в понедельник рано утром. Мери дома не было. Сначала я ни о чем не беспокоилась: может, она ушла в свое агентство немного пораньше. Но обычно Мери звонит мне с работы, и в полдень, так и не дождавшись ее звонка, я решила сама связаться с агентством. Трубку взял мистер Ловери. Он сказал, что уже собирался звонить нам и выяснить, что случилось. Этим утром Мери не явилась на работу. Он ничего о ней не слышал и не видел сестры с пятницы.
– Подожди-ка минутку, – медленно произнес Сэм. – Я вот что хочу выяснить. Если я тебя правильно понял. Мери исчезла целую неделю назад?
– Да, боюсь, что так.
– Тогда почему со мной не связались раньше? – Он встал, чувствуя, как вновь напряглись мускулы шеи, как напряжение сдавливает горло, мешает говорить. – Почему ты ничего не сообщила мне, не позвонила? А в полицию обращалась?
– Сэм, я…
– Вместо этого ты прождала целую неделю, и теперь приехала ко мне и спрашиваешь, не видел ли я твою сестру! Непонятно!
– В этом деле все непонятно, Сэм. Понимаешь, полиция ничего не знает. И мистер Ловери не знает о твоем существовании. После того что он мне рассказал, я согласилась не звонить в полицию. Но я так беспокоилась, мне было так страшно, и я подумала, что просто должна узнать точно. Вот почему сегодня я решилась приехать к тебе и выяснить все сама. Мне казалось, что вы могли спланировать это вместе.