Блох Роберт Альберт. Куколка

   Странные книги? Охотно верю. Никталопия? Почему бы нет: явление это прекрасно изучено, встречается у представителей различных народов. Пожалуй, даже вероятность умственного расстройства не следовало бы сбрасывать со счетов: человеческий разум под гнетом одиночества особенно беззащитен: да нет же! У Саймона светлая голова. Просто в своем увлечении оккультизмом он зашел слишком далеко.
   О чем свидетельствует хотя бы тот факт, что в поисках материала для своей новой книги он вздумал обратиться за помощью к местным фермерам? Всего лишь о полном отсутствии жизненного опыта – и только. Откуда было знать бедняге, что эти темные люди с молоком матери впитывают в себя суеверный ужас перед неведомым, что любое отклонение от нормы воспринимается ими как дурной знак?
   Впрочем, за всем этим нелепым нагромождением сплетен явственно проглядывала реальность, слишком безрадостная и тревожная, чтобы я мог позволить себе хоть малейшее промедление. Следовало завтра же отправиться к Саймону и поговорить с ним серьезно. Необходимо вырвать его наконец из этой трясины и препоручить толковому специалисту-психиатру. Ему пора кончать с этой треклятой работой, иначе она покончит с ним: она раздавит его – физически и духовно. Окончательно утвердившись в своих намерениях, я спустился к ужину, затем вышел к озеру, чтобы полюбоваться перед сном полной яркой луной и зеркальным великолепием водной глади, после чего вернулся в гостиницу. На следующий день мне предстояло взяться за осуществление намеченного плана.
   Особняк Мальоре находился примерно в полумиле от Бриджтауна. Старый запущенный дом как бы зависал на самом краю острого утеса, хмуро уставившись в пустоту огромными дырами черных окон. От одной только мысли о том, как должны выглядеть эти зияющие глазницы в безлунную ночь, мне стало не по себе. Каменное чудовище чем-то очень напоминало летучую мышь: посередине этакой злобной головкой вздымался сдвоенный центральный фронтон; длинные боковые пристройки заостренными крыльями хищно распластались на краю обрыва. Не на шутку растревоженный собственными фантазиями, на всем своем пути по темной аллее, ведущей к дому, я был занят исключительно попытками направить ход мыслей в рациональное русло. Нажимая на кнопку звонка, я был уже совершенно спокоен. В конце концов, меня привело сюда серьезное дело.
   Прозрачный звук колокольчика стеклянным эхом рассыпался по извилистым коридорам пустого дома. Откуда-то издалека донеслись шаркающие шаги, затем внутри что-то лязгнуло, дверь отворилась, и в проеме возник силуэт Саймона Мальоре, неясный и зыбкий в сумеречном полумраке.
   Вздыбившийся за спиной бугор переломил несчастного надвое, руки повисли по бокам, как плети, но не это поразило меня в первый момент, а его лицо – безжизненно-серая восковая маска – и жуткое зеленоватое свечение глаз, впившихся в меня пустым и холодным кошачьим взглядом. Саймон не узнавал меня. Я стоял перед ним, словно загипнотизированный, не в силах совладать с поднимающейся откуда-то волной необъяснимого отвращения.
   – Саймон, я пришел, чтобы:
   Губы его раздвинулись и шевельнулись двумя белыми извивающимися червяками; затем медленно раскрылся рот, и оттуда, будто из мерзкой черной норы, полезли наружу слова-слизняки: Или вновь в этом сумрачном мареве подвело меня зрение? Определенно могу утверждать лишь одно: голос, слабым шорохом пронесшийся в тишине, не принадлежал Саймону Мальоре.
   – Уходите! – взвизгнул он насмешливым шепотком. – Сегодня я не могу вас принять!
   – Но я: я пришел, чтобы:
   – Убирайся, глупец! Вон отсюда!
   Дверь захлопнулась. Некоторое время я стоял перед ней в полном оцепенении. Ощущение спасительного одиночества: Много бы я дал за него в ту минуту. Но шаг за шагом, до самой деревни незримым образом следовал за мной скрюченный незнакомец: тот, кого еще недавно я считал своим добрым другом по имени Саймон Мальоре.
   Я вернулся в деревню. Все еще не в силах до конца осознать происшедшее и, лишь забравшись под одеяло, стал понемногу приходить в себя. Ну конечно же, в который раз меня подвело мое собственное болезненное воображение. Мальоре серьезно болен. Он явно страдает каким-то нервным расстройством – достаточно вспомнить хотя бы эти его регулярные наезды к местному фармацевту. Как мог я, поддавшись минутной панике, истолковать его поведение столь превратно? Что за детская впечатлительность! Завтра же нужно вернуться, принести извинения и все-таки попытаться уговорить Саймона уехать отсюда; похоже, это его последний шанс: выглядит он отвратительно: ну а эта его дикая вспышка безумия – не более, чем случайный срыв. Нет, как же все-таки он изменился!..
   Едва дождавшись рассвета, я снова стал собираться в путь. На этот раз все нездоровые мысли (источником которых наверняка мог стать сам по себе один только вид этого ужасного дома) мне удалось заблаговременно отогнать прочь. Я поднялся по ступенькам и позвонил, настроившись на сугубо деловой разговор.
   Дверь мне открыл будто бы совершенно другой человек. Вид у Саймона был по-прежнему изможденный, но голос звучал нормально, от вчерашнего безумного блеска в глазах не осталось и следа. Как-то неуверенно, словно с трудом подбирая слова, он пригласил меня в гостиную и тут же принялся извиняться за тот безобразный приступ, которым так напугал меня накануне. В последнее время, заметил он, такое случается с ним нередко, ну ничего, рано или поздно он непременно уедет отсюда – отдохнет как следует, а там, глядишь, и в колледж вернется.
   – Скорей бы только разделаться с книгой. Немного уже осталось:
   На этой мысли он как-то странно осекся, спешно переменил тему и принялся вспоминать о разнообразных, никак не связанных друг с другом событиях: заговорил о нашей с ним институтской дружбе, стал вдруг живо интересоваться последними студенческими новостями. Саймон говорил около часа; в том, что он всего лишь тянет время, пытаясь избежать каких-то неприятных для себя расспросов, сомнений быть не могло. С другом моим явно творилось что-то неладное. Каждое слово давалось ему с огромным трудом, голос звенел, наполненный каким-то внутренним напряжением, – казалось, каждую секунду он отчаянно старается в чем-то себя перебороть.
   Я поразился мертвенной бледности его лица; взглянул на горб: тело под ним, казалось, съежилось и усохло. Похоже, в недавних своих размышлениях о гигантской раковой опухоли я был не так уж далек от истины:
   Пока Саймон, подгоняемый только ему одному понятным беспокойством, продолжал свой сбивчивый монолог, я понемногу огляделся. В гостиной царило запустение: все пространство здесь было заполнено книгами, покрытыми пылью; на столе возвышались груды каких-то бумаг и манускриптов; в углу потолка свил паутину паук.
   Улучив минуту, я спросил у Саймона, как продвигается его литературная работа. Ответ прозвучал несколько неопределенно: работает он непрерывно, свободного времени не остается совсем. Впрочем, открытия, сделанные в ходе исследования, сами по себе должны с лихвой оправдать затраченные усилия: одни только находки в области черной магии впишут новую страницу в историю антропологии и метафизики.
   Особый интерес, насколько я понял, вызывало у Саймона все, так или иначе связанное с существованием так называемых «родственников» – крошечных «посланников Дьявола» (обычно в образе животного, к примеру, крысы или кошки), которые «состоят» при колдуне или ведьме, либо постоянно обитая на человеческом теле, либо используя его временно, в качестве источника пищи. Значительное место в книге Саймона уделялось исследованию феномена «дьяволова соска», посредством которого опекун и кормит «родственника» собственной кровью.
   Исключительное внимание Саймон уделял в книге медицинскому аспекту проблемы; собственно говоря, все свое исследование он попытался провести на строго научной основе. Поэтому такие вещи, как. Скажем, причины гормональных расстройств при так называемой «бесовской одержимости», получат в ней самое полное освещение. Внезапно Саймон умолк, затем признался, что очень устал и хочет отдохнуть.
   – Надеюсь, в самое ближайшее время все будет кончено, – добавил он напоследок. – Тогда-то и смогу я наконец уехать отсюда. Безвылазная жизнь в этом доме все же здорово сказывается на состоянии моего здоровья. Всякие видения, провалы памяти – начинаешь уже привыкать к подобным вещам: впрочем, ничего другого пока не остается: сама природа моих исследований требует строжайшего соблюдения тайны. Иногда приходится вторгаться в такие области знания, от которых человеку лучше держаться подальше. Отсюда и постоянное перенапряжение: не знаю, право, надолго ли меня еще хватит. Ну, ничего не поделаешь – это у нас в крови: история семьи Мальоре, как вам, должно быть, известно, с черной магией связана неразрывно: впрочем, хватит об этом.
   Саймон сообщил, что даст о себе знать где-то в начале будущей недели. Мы поднялись, и вновь я заметил, как он дрожит – должно быть, от слабости и от необъяснимого возбуждения одновременно. Наконец, согнувшись под тяжестью своей ужасной ноши, Саймон медленно двинулся вперед по длинному холлу; на фоне яркого зарева заката фигура его тут же превратилась в неясную прыгающую тень. Я пригляделся: Саймон действительно шел, содрогаясь всем телом, а плечи его непрерывно дергались вверх-вниз в совершенно независимом от общего движения ритме. На секунду мне показалось, будто этот огромный горб пульсирует какой-то своей, внутренней жизнью. Я вспомнил случай с Тэтчертоном и от внезапного прилива дурноты едва не лишился чувств; затем взял себя в руки: закат за окном, бесчисленные отражения, блики – ну да, снова всего лишь оптический обман!
   Лишь только мы подошли к двери, как Мальоре принялся с величайшей поспешностью выпроваживать меня за порог.
   – Спокойной ночи! – буркнул он, не подавая руки и содрогаясь, будто от нетерпения.
   Несколько секунд я стоял, молча вглядываясь в измученное лицо, смертельно бледное даже в рубиновом ореоле заката. Внезапно с лицом этим произошло нечто странное: черты его исказились мучительной гримасой, в глазах вспыхнул панический ужас. Не успел я пробормотать хоть что-то в ответ, как Мальоре, подобно сломавшейся кукле, резко согнулся; губы его при этом вытянулись в дьявольскую ухмылку. Я весь сжался, ожидая немедленного нападения, но он только рассмеялся – визгливо и злобно. Писклявый голосок этот вонзился мне в мозг острой, витиеватой трелью.
   Не успел я раскрыть рот, чтобы что-то сказать, как Саймон вдруг неуклюже шарахнулся назад, и в ту же секунду дверь захлопнулась перед самым моим носом. Я застыл, остолбенев от изумления и ужаса, растерянности: Что же приключилось такое с Мальоре – уж не сумасшедший ли он, в самом деле? Могут ли с абсолютно нормальным человеком происходить подобные превращения?
   Ошарашенный и напуганный. Спотыкаясь на каждом шагу от слепящих лучей заходящего солнца, я побрел прочь от этого страшного дома. В голове у меня царил хаос: мысли смешались, растворившись в гулком отзвуке какого-то отдаленного вороньего гвалта.
   Эту ночь я провел в тяжких и беспокойных раздумьях, а наутро пришел к окончательному решению: какой бы срочной ни казалась Саймону его работа, уехать отсюда он должен немедленно, иначе беды не миновать. Не рассчитывая на силу собственных аргументов, я решил действовать наверняка: разыскал доктора Карстерса, практиковавшего в этом районе, и рассказал ему все, подробно остановившись на событиях минувшего вечера. После долгих и очень подробных расспросов он в конце концов полностью согласился с моими выводами; мы решили, что отправимся к Мальоре сейчас же и во что бы то ни стало попытаемся увезти его из старого дома. Я попросил доктора прихватить с собой все необходимое для срочного медицинского обследования на месте: мне почему-то казалось, что главное – уговорить Саймона пройти осмотр, а уж результаты сами по себе убедят его в необходимости немедленной госпитализации.
   Солнце уже почти опустилось за горизонт, когда мы с Карстерсом выехали на его стареньком форде из Бриджтауна и, сопровождаемые криком ворон, медленно двинулись по дороге, ведущей на юг. Машина шла почти бесшумно; молчали и мы, занятые каждый своими мыслями. Может быть, поэтому так неожиданно и страшно прозвучал в тишине дикий, нечеловеческий вопль; в том, что он исходил из старого дома на утесе, сомнений быть не могло. Не говоря ни слова, я лишь схватил Карстерса за руку; автомобиль рванул с места, пулей пронесся по аллее и лихо въехал под мрачную каменную арку.
   – Скорее! – Я выскочил из машины. Бросился к дому и взбежал по ступенькам на крыльцо.
   С минуту мы молотили руками по запертой двери, затем кинулись за угол, к первому окну левого крыла. Солнце скрылось за горизонтом; последние лучи его угасли, растворившись в напряженно застывшем полумраке. Открыв окно, мы проникли внутрь и по очереди кубарем скатились на пол. В руке у доктора вспыхнул карманный фонарик.
   Дом застыл в гробовом безмолвии, но сердце мое так грохотало в груди, что казалось, от ударов его содрогаются стены. Мы распахнули дверь и двинулись по темному холлу к рабочему кабинету. Все вокруг нас замерло в ожидании. Воздух был буквально пропитан чьим-то незримым присутствием; какая-то дьявольская сила, казалось, растворилась во мраке и следит за каждым нашим шагом, сотрясая пространство беззвучными взрывами злобного хохота.
   Мы переступили порог кабинета, оба в ту же секунду споткнулись и вскрикнули. На полу у самой двери лежал Саймон Мальоре. Рубашка на его спине была разодрана в клочья, плечи, сведенные предсмертной судорогой, обнажены. Вглядевшись в то, что свисало с них, я едва не лишился рассудка. Стараясь не глядеть по мере возможности на распластавшийся в алой жиже кошмар, мы с доктором молча приступили к исполнению своего скорбного долга.
   Не ждите от меня каких-либо подробностей: сейчас я не в силах даже думать об этом. Бывают в жизни моменты, когда чувства вдруг разом отключаются, погружая мозг в спасительный мрак. Надеюсь, память моя не сохранила деталей той страшной картины: во всяком случае, менее всего мне бы хотелось сейчас мысленно воскресить ее вновь.
   Не стану утомлять вас описаниями странных книг, обнаруженных нами на столе, или пересказом ужасной рукописи – последнего шедевра Саймона Мальоре. Прежде чем позвонить в полицию, мы все это отправили в камин, и если бы Карстерс сумел настоять на своем, кошмарная тварь последовала бы туда же. Позже втроем, вместе с прибывшим из города инспектором, мы поклялись навсегда сохранить в тайне истинные обстоятельства гибели последнего из рода Мальоре. А перед тем как навсегда покинуть этот ужасный дом, я предал огню еще один документ – адресованное мне письмо, закончить которое Саймону помешала внезапная смерть. Как выяснилось впоследствии, мне он завещал и все свое имущество; что ж, недвижимостью я уже распорядился единственно верным способом: особняк на утесе уже сносится – в те самые минуты, когда я пишу эти строки.
   Итак, кроме нас троих, никто не знает, что же произошло в тот роковой вечер. Но я больше молчать не могу – мне нужно хоть чем-то облегчить душу. Не решусь воспроизводить текст письма полностью: вот лишь часть этой гнусной истории.
   «Итак, вам известно теперь, почему мне пришлось взяться за изучение черной магии. Она меня заставила! Боже, если б только вы могли представить себе, каково это – родиться с такой тварью на теле, быть обреченным на вечный союз с ней! В первые годы жизни куколка была совсем крошечной, и врачи приняли ее поначалу за остановившегося в развитии сиамского близнеца. Но она жила своей жизнью! У нее имелись своя головка, ручонки и даже ножки – ими-то она и врастала мне в туловище, образуя мясистый спинной нарост.
   Три года врачи наблюдали меня. Все это время куколка лежала ничком, распластавшись на спине и вцепившись ручонками в плечи. Дышала она, как мне потом объяснили, самостоятельно, парой крошечных легких, но ни желудка, ни пищеварительного тракта не имела: питание поступало к ней, по-видимому, по канальцам губчатой ткани, соединявшей ее тело с моим. Но потом: куколка стала расти!
   У нее раскрылись глазки, прорезались зубки! Как-то раз эта мерзость ухитрилась даже тяпнуть за руку кого-то из докторов! Когда стало ясно, что удалить ее из тела не удастся, меня решили отправить домой. Я уехал, пообещав врачам строго хранить свою тайну, и слово свое я сдержал: даже отец узнал о куколке лишь перед самой своей смертью.
   Спину мне прочно стянули ремнями: это позволило приостановить рост куколки, но ненадолго. Здесь, в старом доме, с тварью этой произошли чудовищные перемены. Она вдруг заговорила со мною – да-да, заговорила! Какими словами описать вам эту сморщенную обезьянью мордочку, налившиеся кровью глазки, этот писклявый голосок: „Еще крови, Саймон, хочу еще!..“
   Куколка росла. Теперь дважды в день я подкармливал ее искусственно; время от времени приходилось срезать ноготки на костлявых ручонках. И все же о главном я все еще не догадывался. Куколка управляла моими мыслями, но как же поздно я понял это! Если бы прозрение наступило чуточку раньше – клянусь, я бы покончил с собой!
   В прошлом году куколка стала контролировать мой мозг уже по нескольку часов в день. Всякий раз, приходя в себя, я начинал бороться: попытался, например, узнать все, что можно, о „родственниках“, надеясь хотя бы случайно в поиске этом выйти на путь к спасению: Тщетно! Куколка не просто увеличивалась в размерах: с каждым днем она становилась сильнее, смелее и умнее. Теперь мне, представьте себе, приходилось выслушивать от этой твари даже насмешки!
   Я знал: куколка хочет, чтобы я подчинился ей полностью и беспрекословно. Ах, если бы вы только слышали, что нашептывал мне на ухо этот поганый ротик! Требовалось от меня совсем немного: всего лишь препоручить свою душу Князю Тьмы да еще вступить в колдовской орден: Тогда бы мы с ней обрели власть над миром, отомкнули бы потайную дверь и впустили бы в лоно безмятежного человечества новое, доселе невиданное зло.
   Видит Бог, я противился ей как только мог, но мозг мой стал ослабевать, да и жизненные силы были подорваны – слишком много крови пришлось ей отдать. Теперь куколка держала меня под контролем почти постоянно. Она внушала мне страх, и я перестал появляться в деревне. О, эта тварь знала, как отчаянно я пытаюсь спастись; окажись я случайно на воле, уж она-то нашла бы способ отпугнуть от меня людей.
   Между тем работа над книгой не прекращалась. Каждый раз, когда куколка овладевала моим сознанием, я тут же садился за стол. Потом появились вы. Знаю, знаю, – вы надеетесь как-то выманить меня отсюда. Нет, это невозможно: нам с вами ее не перехитрить. Вот и сейчас я чувствую, как начинает она буравить мой мозг, приказывая остановиться: но я знаю: это мой последний шанс рассказать вам всю правду, потому что уже близок тот день, когда она окончательно подчинит себе мое слабое тело, погубит мою несчастную душу.
   Итак, умоляю вас: если со мной что-то случится, найдите на столе рукопись моей книги и уничтожьте ее. Так же поступить и с этими гнусными книгами, которыми завалена библиотека. Но главное – убейте меня, убейте, не раздумывая, как только поймете, что куколка владеет мной безраздельно. Одному только Богу известно, что за участь уготована нашему миру этой мерзкой тварью! Но я должен еще рассказать вам, что станет с человечеством в том случае, если: я расскажу вам: Как трудно сосредоточиться: нет, я буду писать, черт бы тебя побрал! Нет, только не это! Убери руки:»
   И – все, конец! Рука Мальоре остановилась – мгновением позже наступила смерть. Куколка успела-таки расправиться со своей жертвой и унести страшную тайну за пределы нашего мира. Трудно даже представить себе этот адский кошмар, вскормленный человеческой плотью. Но другая мысль не дает мне покоя. Перед глазами моими все еще стоит картина, которую увидели мы с доктором, когда переступили порог кабинета. Мысленно вглядываясь в нее, я с ужасающей ясностью вижу, что за смерть принял этот несчастный.
   Прямо передо мной лицом в луже крови лежит полуобнаженный Саймон Мальоре. На спине у него – тварь, точь-в-точь такая, какую описал он в предсмертно послании: минуту назад. В ужасе перед человеком, посмевшим посягнуть на ее тайну, эта мерзость подтянулась наверх, ухватившись за плечи своими коготками, вцепилась в беззащитную шею, вонзила в нее острые зубы: и перегрызла горло!