Страница:
Боллард Джеймс
Три, два, один, ноль
Джеймс Боллард
Три, два, один... ноль
Перевод Д. Ю. Семенычева
Вы обязательно спросите, как я обнаружил в себе эти необычные, противные нормальному человеческому естеству способности? Может быть, это Сатана собственноручно преподнес мне такой подарок в обмен на мою душу, как было с беднягой Фаустом? Или же проявились свойства какого-то чудодейственного талисмана (например, хрустального глаза древнего божества или сушеной обезьяньей лапы), найденного под обивкой старого трухлявого кресла, или завещанного издыхающим моряком, который привез его из дальних странствий? А почему бы моему телу не приобрести эту уникальную и ужасную власть, когда я, как книжный червь, месяцами просиживал в библиотеках и старых архивах, листая ветхие фолианты, где во всех подробностях описывались жуткие элевсинские черные мессы и прочие дьявольские ритуалы? Может быть, именно в тот момент я и прозрел, поняв все могущество данной мне власти и осознав заключенный в ней и возведенный в абсолют ужас, витавший в парах серы и в клубах ладана?
* Ежегодные религиозные празднества в г. Элевсин в честь Деметры и Персефоны (Прим. переводчика).
А вот и нет! На самом деле эта сверхъестественная сила раскрылась сама по себе, совершенно случайно, в суматохе обыденной жизни. Ее проявление было внезапным и почти совсем незаметным, словно выявился талант к вышивке.
Ну, теперь-то вы уж точно полюбопытствуете, с какой это, скажите на милость, стати я раскрываю свои тайны и подробно описываю источник своих невероятных способностей, о котором раньше никогда и не подозревал, спокойно выкладываю имена своих жертв и подробно, в деталях, описываю время и обстоятельства их смерти? Неужели вы могли подумать, что у меня настолько не в порядке с головой, что я стремлюсь сам к тому, чтобы восторжествовало правосудие со всеми его причиндалами - приговором, судьями в черных шапочках, набрасывающимся на меня Квазимодо-палачом, дергающим за колокольчик смертника, висящий на шее? Чепуха, все это (о, ирония судьбы!) потому, что сама природа моего тайного дара позволяет мне свободно и безбоязненно разгласить его секрет всем желающим слушать. Я преданно служу этой силе, а своим повествованием, как вы убедитесь лично, довожу верность ей до предельной черты.
Ну что же, кажется, пришло время начать мой рассказ. Рэнкину, бывшему моим непосредственным начальником в компании "Вечное страхование", крупно не повезло. Именно его судьба избрала для того, чтобы открыть мне глаза.
Рэнкина я просто не переносил на дух. Это был самовлюбленный и очень самодовольный типчик, к тому же весьма невоспитанный и вульгарный. Он стал начальником отдела исключительно благодаря двуличности своей натуры и подхалимству, которое, судя по всему, было у него в крови. А также потому, что делал все возможное, чтобы я не попал в руководящее звено фирмы, упорно отказывая мне в благожелательных рекомендациях, Женившись на дочке одного из директоров компании (между нами, порядочная стерва!), он обеспечил себе место начальника отдела и стал совсем как непотопляемый авианосец. В основе наших отношений лежало взаимное чувство глубокой неприязни, но, если я был готов удовольствоваться этой ролью, веря в свою звезду и способности, то Рэнкин вовсю пользовался своим положением и преимуществом в стаже, чтобы при любой оказии очернить меня в глазах начальства или придраться к моей работе.
Назначив случайного человека на должность, которую должен был занять я, он окончательно подорвал мой авторитет среди сотрудников отдела, которые ранее неформально находились в моем подчинении. Затем он поручил мне работу над долгосрочными, но малозначимыми проектами, лишив меня тем самым возможности общения с коллегами. Но, главное, он изыскивал любой повод, чтобы досадить мне. Он чихал и кашлял в моем присутствии, напевал легкомысленные песенки, без разрешения садился на мой письменный стол потрепаться с машинистками о всяких пустяках, а затем, вызывая в свой рабочий кабинет, нахально заставлял томиться в ожидании, повернувшись ко мне спиной и делая вид, что внимательно читает какой-то документ.
Хотя я вполне способен контролировать свои чувства, но с некоторых пор моя ненависть к Рэнкину возросла неимоверно. Каждый день, уходя с работы, я чувствовал, что ярость просто душит меня. По дороге домой, сидя в вагоне подземки и раскрыв перед собой газету, я был настолько ослеплен лютой неприязнью к этому порочному мерзавцу, что оказывался не в состоянии прочитать ни строчки. Все свободные вечера и выходные были напрочь испорчены и нудно тянулись в пустом пережевывании нанесенных мне обид и смаковании праведного гнева.
В конце концов, и это было неизбежно, в моей голове созрели мысли о мести. Особенно после того, как я начал подозревать, что Рэнкин строчит начальству отрицательные отзывы о моей работе. Однако, несмотря на всю злость, мне поначалу было довольно-таки трудно придумать нечто такое, что могло бы полностью удовлетворить это страстное желание. Но, окончательно отчаявшись, я все же решился! Правда, не сразу, так как тут избранный способ мести глубоко претил моей натуре: я решил отправить анонимное письмо, но, естественно, не в адрес руководства фирмы, поскольку в этом случае меня запросто вычислили бы, а лично Рэнкину и его жене.
Я насочинял несколько таких посланий, в которых обвинял обоих в супружеской неверности, но все же так и не отправил их. В конце концов я счел их наивными, не адекватными задуманному делу, слишком явно наводившими на мысль, что это - неуклюжая поделка какого-то озлобленного параноика. Посему я спрятал их в небольшой металлический ящик. Попозже я переиначил их, напрочь убрав из текста грубые непристойности, заменив их изящными намеками нездорового и извращенного характера, призванные отравить разум получателя черным ядом подозрительности.
Это случилось, когда я готовился к такого рода письму на имя жены Рэнкина. У меня была старая тетрадка, нечто вроде личного дневника, куда я аккуратно заносил свои впечатления о самых отвратительных качествах её мужа. Так вот, работая с ней, я совершенно неожиданно ощутил в себе какое-то новое качество. Это было странное, ни с чем не сравнимое, чувство умиротворения как от самого факта реального изобличения ненавистного мне человека, так и от процесса творческого оформления самого этого шага. Мне нравилось делать это на бумаге в угрожающем тоне анонимного письма (я считаю, что таковые без всякого сомнения, составляют особую ветвь литературы, со своими собственными, ставшими классическими, правилами и специфическим, устоявшимся набором лексики). Я с вожделением описывал его порочную природу, рассказывал, насколько глубоко он погряз в грехе и разврате и намекал на то, что над его головой висит дамоклов меч ужасной мести. Конечно, подобного рода внутреннее очищение - обычное дело для тех, кто привык делиться своим неудачным жизненным опытом со священником, другом или женой, но для меня, человека, привыкшего к одиночеству и сторонящегося приятелей, подобное открытие подарило исключительно острые ощущения.
В течение нескольких последующих дней я взял за правило каждый вечер после возвращения с работы домой составлять краткую справку о всех зловредных деяниях Рэнкина, анализировать причины, которые могли подвигнуть его на такие действия, и даже прикидывать, какие наглости и злоупотребления служебным положением он позволит себе завтра. Все это я тщательно в повествовательной форме описывал на бумаге. При этом, правда, я позволял себе некоторые вольности: например, вставлял в сухое изложение фактов описание вымышленных событий и диалогов, которые, с одной стороны, служили дополнительным свидетельством жестокости и безобразного поведения Рэнкина, а с другой, оттеняли мой собственный стоицизм и долготерпение. Это здорово помогало, так как последнее время Рэнкин просто озверел и перешел все границы. Потеряв всякий стыд, он в открытую преследовал меня, обвинял в том, что я плохо выполняю свою работу, причем делал это публично, перед молодежью нашего отдела, и даже грозился написать по этому поводу докладную начальству. Однажды после обеда он так меня взвинтил, что я с трудом удержался, чтобы не набить ему морду. Почти сразу же после стычки я со всех ног кинулся домой, вошел в квартиру и первым делом открыл стальной ящичек, в котором хранил личные записи. Достав тетрадку, с головой погрузился в творчество, находя в этом отдохновение от всего пережитого на работе. И так, страница за страницей, я подробно рассказывал обо всех произошедших со мной за день событиях, чтобы в конце концов подойти к главному. По моему сценарию окончательное выяснение отношений должно было произойти завтра утром, и мой рассказ заканчивался описанием несчастного случая, который якобы должен был произойти в нужном месте и определенное мною время, причем так, чтобы я мог избавиться от своего мучителя и сохранить при этом работу.
В качестве примера могу привести несколько последних строк из моего рассказа:
"...Миновал полдень. Прошло около двух часов после нашей последней ссоры с Рэнкиным. Как всегда в это время, он стоял на лестничной клетке седьмого этажа, облокотившись на металлические перила лестницы, и отслеживал сотрудников, которые запаздывали на работу после обеденного перерыва. Внезапно покачнувшись, он потерял равновесие, и, подавшись вперед, камнем полетел вниз. Через несколько секунд он насмерть разбился о мраморный пол перед главным холлом..."
Описывая эту вымышленную ситуацию, я считал, что по справедливости все так и должно было бы быть на самом деле, и, конечно, не осознавал, что судьба в тот момент любезно и благосклонно вложила в мои руки оружие огромной разрушительной силы.
На следующий день я возвращался после обеда на работу. К моему вящему удивлению, возле главного входа толпились люди, а у перекрестка стояли машины полиции и скорой помощи. Мне пришлось изрядно поработать локтями, чтобы протиснуться поближе. Я увидел, как из центральной двери вышли несколько полицейских, расчищая дорогу санитарам, несшим носилки. На них, скрытые от любопытных глаз толпы покрывалом, угадывались контуры тела человека. Лица не было видно, но из отрывков разговоров зевак я понял, что кто-то разбился насмерть. Появились два босса из числа директоров нашей фирмы. Судя по виду, случившееся взволновало их до глубины души.
- Кто это был? - спросил я у запыхавшегося мальчишки-посыльного из нашего отдела, который ошивался рядом.
- Рэнкин, - тяжело вздохнув, ответил тот и показал на лестничный пролет. - Он поскользнулся и, не удержавшись за перила, свалился вниз. От удара даже раскололась одна из мраморных плит перед входом...
Мальчишка продолжал что-то бубнить, но я, потрясенный ощущением насилия в чистом виде, которое, казалось, пронизало все вокруг, уже отвернулся от него. "Скорая" увезла труп, и через несколько минут толпа сама собой рассосалась. Руководство вернулось в свои кабинеты, по пути обмениваясь со служащими принятыми в таких случаях словами сожаления и выражая недоумение. Швейцары, притащив ведра и метелки, на скорую руку убрали все следы ужасного происшествия, оставив лишь на треснувшем мраморе пола мокрое пятно красного цвета.
Мне потребовалось чуть меньше часа, чтобы прийти в себя. Сидя напротив опустевшего кабинета Рэнкина, я наблюдал, как машинистки, которые все ещё никак не осознали, что их шеф никогда больше не вернется на свое рабочее место, бесцельно слонялись перед его столом. Понемногу я сал чувствовать, как сладко заняло сердце, как каждая струнка моей души запела от радости. Я словно заново родился и чувствовал завидное облегчение. С груди свалился тяжкий груз, который чуть было не раздавил меня. Ум снова был ясен, исчезло прежнее напряжение, умчались прочь все мучившие меня горести. Рэнкин навсегда покинул этот мир. Эпоха несправедливости кончилась.
Сотрудники отдела организовали сбор средств на венок, и я, конечно, внес свою щедрую лепту. При этом самым искренним образом выражал соболезнования в связи с его кончиной. И уже готовился переехать в рабочий кабинет Рэнкина, рассматривая его как свое законное наследство.
Можно представить мое удивление, когда через несколько дней некий молодой человек по имени Картер, который по сравнению со мной в профессиональном плане был просто желторотым птенцом и вообще, как считалось, уступал во всех отношениях, оказался во главе отдела, на месте Рэнкина. Вначале я был просто потрясен и никак не мог понять, какой же извращенной логикой руководствовалось начальство, дабы назначить его. Это противоречило всем правилам старшинства по службе, критериям опыта и заслуг. Видно, Рэнкину все же удалось окончательно скомпрометировать меня в глазах директоров, решил я.
Несмотря на все испытанное унижение, я тем не менее заверил Картера в своей преданности и даже помог ему реорганизовать работу отдела.
Внешне эти перемены вроде бы были совсем незначительными, но чуть позже я понял, что все гораздо серьезнее, чем казалось на первый взгляд. С моей подачи Картер сосредоточил в своих руках чуть ли на абсолютную власть. Это злило и возмущало меня больше всего. Никто и пикнуть теперь не смел без его ведома. Я же продолжал заниматься самой обычной бумажной текучкой. Дела, которые я вел, даже не выходили за рамки отдела и соответственно никогда не попадали на стол начальства. Больше того! В прошлом году, когда отделом руководил покойный Рэнкин, Картер имел возможность в деталях ознакомиться со всеми аспектами моей деятельности, и сейчас беззастенчиво присвоил все заслуги в разработке ряда подготовленных лично мною мероприятий.
В конце концов мне все это порядком надоело, и я в открытую сказал Картеру о его непорядочности. Но вместо того, чтобы попытаться каким-то образом сгладить ситуацию, он начал выговаривать мне и указывать на то, что я являюсь его подчиненным. С тех пор шеф не обращал ни малейшего внимания на все предпринимавшиеся с моей стороны шаги к примирению и делал все возможное, чтобы потрепать мне нервы.
С появлением в отделе Якобсона, который сразу же был назначен на должность официального заместителя, мы окончательно разругались. В тот же вечер я вновь достал из стального шкафчика дневник и принялся описывать все несчастья, свалившиеся по вине Картера.
Задумавшись, я случайно бросил взгляд на последнюю фразу истории с Рэнкиным.
"... Как всегда в это время он стоял на лестничной клетке седьмого этажа, облокотившись на металлические перила, и отслеживал сотрудников, которые запаздывали на работу после обеденного перерыва. Внезапно покачнувшись, он потерял равновесие и, подавшись вперед, камнем полетел вниз. Через несколько секунд он разбился насмерть о мраморный пол..."
Мне показалось, что каждое слово этого описания было живым и даже как-то странно вибрировало потаенной внутренней энергией. Они не только содержали удивительно точное пророчество относительно судьбы Рэнкина, что было уже само по себе поразительно, но и являлись носителем некоей властной, притягательной и почти ощущаемой на ощупь силы, которая выделяла их во всем тексте.
Увлекаемый неосознанным желанием, я перевернул страницу и начал строчить.
"На следующий день, вкусно пообедав в ресторане за углом, Картер возвращался на работу. Проезжавшую мимо машину внезапно вынесло на тротуар, и она смяла его в лепешку..."
Что за нелепые игрища я затеял? Вдруг почувствовал себя глубоко необразованным и темным человеком, чем-то похожим на гаитянского колдуна, протыкающего глиняную статуэтку, олицетворяющую врага. Вымученно улыбнулся, как бы насмехаясь над самим собой.
На следующий день, спокойно сидя за письменным столом, я работал. Услышав жуткий визг тормозов, оцепенел. Шум движения на улице стих. Сначала раздались несколько нетерпеливых сигналов клаксонов, какие-то голоса, но потом воцарилась тишина. В нашем офисе только окна кабинета Картера выходили на улицу, потому мы гурьбой ринулись туда, чтобы выяснить, что там снаружи произошло. Самого Картера на месте не было: он не так давно вышел в город.
Чью-то машину полностью занесло на тротуар. С десяток человек пытались с большой осторожностью спихнуть её на проезжую часть улицы. Не было видно никаких повреждений, но что-то, похожее на масло, медленно стекало к канализационному люку. И в этот момент все разом увидели под машиной тело человека. Его руки, ноги, голова перемешались в каком-то невообразимом месиве.
Цвет его костюма был нам до странности знаком.
Через пару минут сообщили, что это был Картер.
В тот вечер я вырвал и уничтожил те страницы дневника, на которых была описана история с Рэнкином. Было ли все это случайным совпадением или все-таки я своим недвусмысленно выраженным пожеланием был причастен к его гибели, так же как к смерти Картера? Чушь какая-то! Трудно было даже вообразить, что существовала какая-либо связь между моими дневниковыми записями и этими двумя несчастными случаями. Ведь следы карандаша на бумаге - не более чем простые извилистые графитовые линии, которые произвольно облекают в материальную форму мысли, бродящие только в моем разуме.
В этот момент подумалось о том, что все сомнения можно рассеять самым элементарным способом.
Я закрыл дверь на ключ, перевернул страницу дневника и начал подбирать подходящий для эксперимента объект. На столике прямо передо мной лежала вечерняя газета. В статье на первой полосе сообщалось, что молодому парню, который за убийство старухи был приговорен к смерти, высшую меру наказания заменили на пожизненное заключение. С фотографии на меня смотрел какой-то неотесанный индивид, вне сомнения лишенный всякой совести, и к тому же явно опасный тип.
И тогда я написал: "...Фрэнк Тэйлор умер на следующий день в тюрьме Пентосвиля".
Последовавший за смертью Тэйлора грандиозный скандал едва не привел к отставке министра внутренних дел и шефа полиции. В течение последующих дней газеты нещадно хлестали всех подряд, но в конце концов выяснилось, что Тэйлора до смерти забили тюремщики. Вскоре были опубликованы выводы специальной комиссии, которая занималась расследованием этого случая. Я очень внимательно изучил их, придирчиво исследовал все представленные доказательства, стараясь найти хоть какое-то объяснение таинственной и пагубной сверхъестественной связи, существовавшей между моими дневниковыми записями и реальными смертями, которые неотвратимо следовали за ними на другой же день.
Впрочем, как я и опасался, в этих отчетах не содержалось даже и намека на какое-нибудь объяснение.
Я, как всегда, каждый день продолжал спокойно ходить на работу, копаться в изрядно надоевших бумажках и, конечно же, беспрекословно подчинялся всем указаниям Якобсона. Но мысли витали далеко, в поисках природы и смысла неожиданно обретенного поразительного могущества.
Несмотря ни на что, сомнения все же продолжали одолевать меня, и я решил провести последний опыт. Для того, чтобы прояснить все до конца, а также раз и навсегда исключить любую возможность случайного совпадения, я собрался описать следующее событие в малейших деталях.
Якобсон, пожалуй, был самой подходящей кандидатурой на роль подопытного кролика.
Снова уединившись в своей тщательно запертой квартире, я взялся за перо. От волнения у меня дрожали руки, и я боялся, что ручка выскользнет из пальцев и, обернувшись острием к груди, пронзит сердце.
"Якобсон покончил счеты с жизнью. Он вскрыл себе вены лезвием бритвы и умер в 14 часов 43 минуты. Его тело было найдено в мужском туалете на третьем этаже во второй кабинке слева от входа".
Я положил тетрадь в большой конверт, запечатал его и сунул в домашний сейф. Всю ночь меня мучила бессонница. В ушах постоянным эхом звучали написанные слова. Они же огненными буквами пылали перед глазами словно некие, доставленные прямиком из ада, драгоценные каменья.
После смерти Якобсона, которая произошла точь в точь по расписанному мною сценарию, все сотрудники отдела получили недельный отпуск. Администрация была вынуждена пойти на это для того, чтобы избежать всяческих нежелательных контактов персонала с чересчур любопытными журналистами, которые начали подозревать что-то неладное. Руководство выдвинуло предположение, что на решение Якобсона депрессивно повлияли трагические смерти Рэнкина и Картера. Всю неделю и не находил себе места, сгорая от нетерпения поскорее выйти на работу. Мое отношение к проблеме появившейся у меня власти над жизнью и смертью людей в значительной степени изменилось. К своему глубокому удовлетворению я убедился в полной реальности её существования, не выяснив, правда, откуда она появилась. Воспрянув духом, снова начал смотреть в будущее с уверенностью. Если уж мне так повезло и я получил такую силу, то без сомнения и ложной скромности её нужно было использовать на полную катушку.
Не исключал я и возможности того, что в своих корыстных целях меня используют какие-то темные силы.
Существовала ещё одна версия, объясняющая происходящее: дневник был всего лишь зеркалом, отражавшим тайну будущего. Совершенно невероятное предположение, но в таком случае у меня были сутки форы, когда я описывал эти смерти. Иначе говоря, я выступал в роли репортера будущих событий, которые в сущности уже состоялись!
Все эти вопросы требовали ответа и мучительно все время прокручивались в голове.
Вернувшись на работу, я констатировал, что произошли существенные изменения. Многие сотрудники уволились по собственному желанию. Администрация испытывала большие трудности в подборе новых кадров, так как слухи о каскаде смертей на фирме и особенно о самоубийстве Якобсона распространились повсюду, обрастая домыслами газетных писак. Я же и не помышлял о том, чтобы в трудный момент бросить компанию и этим снискал уважение в глазах начальства. Укрепив тем самым позиции, я возглавил отдел. В конце концов так и должно было случиться. Справедливость восторжествовала! Но теперь я вошел уже во вкус и положил глаз уже на должность директора.
Выражаясь фигурально, собирался занять пока ещё теплое, но считай уже мертвеца место.
В общем и целом моя стратегия сводилась к тому, чтобы углубить кризис в делах компании и вынудить тем самым Административный совет назначать новых директоров департаментов. А уж став им, я сумел бы быстренько перемахнуть и в кресло самого Президента Административного совета, продвигая своих людей на места, которые постепенно бы освобождал. Далее автоматически получаю место в Административном совете дочерней компании, где все пойдет по уже наезженной колее, разумеется, с поправкой на новые обстоятельства. Как только окажусь в круге реальной власти, восхождение к вершине абсолютного могущества, сначала национального, а в конечном счете и планетарного масштаба, станет быстрым и необратимым. На первый взгляд, такого рода размышления могут показаться наивно амбициозными, но не следует забывать, что до сих пор у меня не было возможности правильно оценить собственную реальную мощь и предназначение проявившегося необычного дара. Я все ещё продолжал мыслить исключительно категориями малого эксперимента и непосредственного окружения.
Неделю спустя, когда приговор четырем директорам был приведен в исполнение, причем практически одним махом, я спокойно просиживал в рабочем кабинете в ожидании неизбежного, как я полагал, вызова в административный совет и размышлял о бренности и скоротечности человеческой жизни. Известие о кончине всех четверых в серии последовавших одна за другой автомобильных аварий, погрузило всех сотрудников фирмы во вполне понятное подавленное состояние. Из этого я намеревался извлечь пользу, поскольку оставался, пожалуй, единственным, кто сохранял спокойствие и ясную голову.
Но на следующий день, к своему величайшему удивлению, я, как и весь оставшийся персонал, получил полное денежное содержание за месяц вперед. И то была единственная новость. В расстроенных чувствах - поначалу даже мелькнула мысль, а не раскрыли ли меня - со всей горячностью и красноречием, на которые только был способен, я попытался оспорить принятое решение о закрытии фирмы у Президента. Тот заверил меня, что очень высоко ценит мою работу, но компания, к сожалению, больше нежизнеспособна, и в создавшейся ситуации он просто вынужден приступить к её ликвидации.
Ну и комедия! Справедливость все-таки восторжествовала, но каким же гротескным образом! Покидая тем утром кабинет в последний раз, я решил, что впредь буду пользоваться данной мне силой без всякой жалости. Сомнения, угрызения совести, тщательные расчеты лишь повышали уязвимость перед обстоятельствами и жестокими капризами судьбы. Ну что же, отныне тоже буду груб, решителен и смел в своих действиях. И ни в коем случае нельзя было терять ни минуты. Неожиданный талант мог в любой момент куда-нибудь подеваться, оставив без защиты и в ситуации, гораздо худшей, чем та, в которой мне довелось находиться до его обретения. Итак, решил я, моя первая задача заключалась в том, чтобы определить точные границы собственной мощи. В следующую неделю провел в этих целях ряд экспериментов, постепенно оттачивая тем самым новое для криминального мира оружие.
Мой дом находился в 100 - 300 футах от одной из воздушных трасс, установленных для самолетов, обслуживавших наш город. В течение многих лет я страдал от бешеного рева самолетов, регулярно, с интервалом в две минуты, пролетавших над головой, и неуклонно разрушавших нервную систему, уничтожая всякую живую мысль в голове. От такого гула ходуном ходили стены и качались лампы. И я взял в руки дневник. Появилась идеальная возможность совместить нужное испытание с реваншем за нанесенный моему здоровью ущерб.
Три, два, один... ноль
Перевод Д. Ю. Семенычева
Вы обязательно спросите, как я обнаружил в себе эти необычные, противные нормальному человеческому естеству способности? Может быть, это Сатана собственноручно преподнес мне такой подарок в обмен на мою душу, как было с беднягой Фаустом? Или же проявились свойства какого-то чудодейственного талисмана (например, хрустального глаза древнего божества или сушеной обезьяньей лапы), найденного под обивкой старого трухлявого кресла, или завещанного издыхающим моряком, который привез его из дальних странствий? А почему бы моему телу не приобрести эту уникальную и ужасную власть, когда я, как книжный червь, месяцами просиживал в библиотеках и старых архивах, листая ветхие фолианты, где во всех подробностях описывались жуткие элевсинские черные мессы и прочие дьявольские ритуалы? Может быть, именно в тот момент я и прозрел, поняв все могущество данной мне власти и осознав заключенный в ней и возведенный в абсолют ужас, витавший в парах серы и в клубах ладана?
* Ежегодные религиозные празднества в г. Элевсин в честь Деметры и Персефоны (Прим. переводчика).
А вот и нет! На самом деле эта сверхъестественная сила раскрылась сама по себе, совершенно случайно, в суматохе обыденной жизни. Ее проявление было внезапным и почти совсем незаметным, словно выявился талант к вышивке.
Ну, теперь-то вы уж точно полюбопытствуете, с какой это, скажите на милость, стати я раскрываю свои тайны и подробно описываю источник своих невероятных способностей, о котором раньше никогда и не подозревал, спокойно выкладываю имена своих жертв и подробно, в деталях, описываю время и обстоятельства их смерти? Неужели вы могли подумать, что у меня настолько не в порядке с головой, что я стремлюсь сам к тому, чтобы восторжествовало правосудие со всеми его причиндалами - приговором, судьями в черных шапочках, набрасывающимся на меня Квазимодо-палачом, дергающим за колокольчик смертника, висящий на шее? Чепуха, все это (о, ирония судьбы!) потому, что сама природа моего тайного дара позволяет мне свободно и безбоязненно разгласить его секрет всем желающим слушать. Я преданно служу этой силе, а своим повествованием, как вы убедитесь лично, довожу верность ей до предельной черты.
Ну что же, кажется, пришло время начать мой рассказ. Рэнкину, бывшему моим непосредственным начальником в компании "Вечное страхование", крупно не повезло. Именно его судьба избрала для того, чтобы открыть мне глаза.
Рэнкина я просто не переносил на дух. Это был самовлюбленный и очень самодовольный типчик, к тому же весьма невоспитанный и вульгарный. Он стал начальником отдела исключительно благодаря двуличности своей натуры и подхалимству, которое, судя по всему, было у него в крови. А также потому, что делал все возможное, чтобы я не попал в руководящее звено фирмы, упорно отказывая мне в благожелательных рекомендациях, Женившись на дочке одного из директоров компании (между нами, порядочная стерва!), он обеспечил себе место начальника отдела и стал совсем как непотопляемый авианосец. В основе наших отношений лежало взаимное чувство глубокой неприязни, но, если я был готов удовольствоваться этой ролью, веря в свою звезду и способности, то Рэнкин вовсю пользовался своим положением и преимуществом в стаже, чтобы при любой оказии очернить меня в глазах начальства или придраться к моей работе.
Назначив случайного человека на должность, которую должен был занять я, он окончательно подорвал мой авторитет среди сотрудников отдела, которые ранее неформально находились в моем подчинении. Затем он поручил мне работу над долгосрочными, но малозначимыми проектами, лишив меня тем самым возможности общения с коллегами. Но, главное, он изыскивал любой повод, чтобы досадить мне. Он чихал и кашлял в моем присутствии, напевал легкомысленные песенки, без разрешения садился на мой письменный стол потрепаться с машинистками о всяких пустяках, а затем, вызывая в свой рабочий кабинет, нахально заставлял томиться в ожидании, повернувшись ко мне спиной и делая вид, что внимательно читает какой-то документ.
Хотя я вполне способен контролировать свои чувства, но с некоторых пор моя ненависть к Рэнкину возросла неимоверно. Каждый день, уходя с работы, я чувствовал, что ярость просто душит меня. По дороге домой, сидя в вагоне подземки и раскрыв перед собой газету, я был настолько ослеплен лютой неприязнью к этому порочному мерзавцу, что оказывался не в состоянии прочитать ни строчки. Все свободные вечера и выходные были напрочь испорчены и нудно тянулись в пустом пережевывании нанесенных мне обид и смаковании праведного гнева.
В конце концов, и это было неизбежно, в моей голове созрели мысли о мести. Особенно после того, как я начал подозревать, что Рэнкин строчит начальству отрицательные отзывы о моей работе. Однако, несмотря на всю злость, мне поначалу было довольно-таки трудно придумать нечто такое, что могло бы полностью удовлетворить это страстное желание. Но, окончательно отчаявшись, я все же решился! Правда, не сразу, так как тут избранный способ мести глубоко претил моей натуре: я решил отправить анонимное письмо, но, естественно, не в адрес руководства фирмы, поскольку в этом случае меня запросто вычислили бы, а лично Рэнкину и его жене.
Я насочинял несколько таких посланий, в которых обвинял обоих в супружеской неверности, но все же так и не отправил их. В конце концов я счел их наивными, не адекватными задуманному делу, слишком явно наводившими на мысль, что это - неуклюжая поделка какого-то озлобленного параноика. Посему я спрятал их в небольшой металлический ящик. Попозже я переиначил их, напрочь убрав из текста грубые непристойности, заменив их изящными намеками нездорового и извращенного характера, призванные отравить разум получателя черным ядом подозрительности.
Это случилось, когда я готовился к такого рода письму на имя жены Рэнкина. У меня была старая тетрадка, нечто вроде личного дневника, куда я аккуратно заносил свои впечатления о самых отвратительных качествах её мужа. Так вот, работая с ней, я совершенно неожиданно ощутил в себе какое-то новое качество. Это было странное, ни с чем не сравнимое, чувство умиротворения как от самого факта реального изобличения ненавистного мне человека, так и от процесса творческого оформления самого этого шага. Мне нравилось делать это на бумаге в угрожающем тоне анонимного письма (я считаю, что таковые без всякого сомнения, составляют особую ветвь литературы, со своими собственными, ставшими классическими, правилами и специфическим, устоявшимся набором лексики). Я с вожделением описывал его порочную природу, рассказывал, насколько глубоко он погряз в грехе и разврате и намекал на то, что над его головой висит дамоклов меч ужасной мести. Конечно, подобного рода внутреннее очищение - обычное дело для тех, кто привык делиться своим неудачным жизненным опытом со священником, другом или женой, но для меня, человека, привыкшего к одиночеству и сторонящегося приятелей, подобное открытие подарило исключительно острые ощущения.
В течение нескольких последующих дней я взял за правило каждый вечер после возвращения с работы домой составлять краткую справку о всех зловредных деяниях Рэнкина, анализировать причины, которые могли подвигнуть его на такие действия, и даже прикидывать, какие наглости и злоупотребления служебным положением он позволит себе завтра. Все это я тщательно в повествовательной форме описывал на бумаге. При этом, правда, я позволял себе некоторые вольности: например, вставлял в сухое изложение фактов описание вымышленных событий и диалогов, которые, с одной стороны, служили дополнительным свидетельством жестокости и безобразного поведения Рэнкина, а с другой, оттеняли мой собственный стоицизм и долготерпение. Это здорово помогало, так как последнее время Рэнкин просто озверел и перешел все границы. Потеряв всякий стыд, он в открытую преследовал меня, обвинял в том, что я плохо выполняю свою работу, причем делал это публично, перед молодежью нашего отдела, и даже грозился написать по этому поводу докладную начальству. Однажды после обеда он так меня взвинтил, что я с трудом удержался, чтобы не набить ему морду. Почти сразу же после стычки я со всех ног кинулся домой, вошел в квартиру и первым делом открыл стальной ящичек, в котором хранил личные записи. Достав тетрадку, с головой погрузился в творчество, находя в этом отдохновение от всего пережитого на работе. И так, страница за страницей, я подробно рассказывал обо всех произошедших со мной за день событиях, чтобы в конце концов подойти к главному. По моему сценарию окончательное выяснение отношений должно было произойти завтра утром, и мой рассказ заканчивался описанием несчастного случая, который якобы должен был произойти в нужном месте и определенное мною время, причем так, чтобы я мог избавиться от своего мучителя и сохранить при этом работу.
В качестве примера могу привести несколько последних строк из моего рассказа:
"...Миновал полдень. Прошло около двух часов после нашей последней ссоры с Рэнкиным. Как всегда в это время, он стоял на лестничной клетке седьмого этажа, облокотившись на металлические перила лестницы, и отслеживал сотрудников, которые запаздывали на работу после обеденного перерыва. Внезапно покачнувшись, он потерял равновесие, и, подавшись вперед, камнем полетел вниз. Через несколько секунд он насмерть разбился о мраморный пол перед главным холлом..."
Описывая эту вымышленную ситуацию, я считал, что по справедливости все так и должно было бы быть на самом деле, и, конечно, не осознавал, что судьба в тот момент любезно и благосклонно вложила в мои руки оружие огромной разрушительной силы.
На следующий день я возвращался после обеда на работу. К моему вящему удивлению, возле главного входа толпились люди, а у перекрестка стояли машины полиции и скорой помощи. Мне пришлось изрядно поработать локтями, чтобы протиснуться поближе. Я увидел, как из центральной двери вышли несколько полицейских, расчищая дорогу санитарам, несшим носилки. На них, скрытые от любопытных глаз толпы покрывалом, угадывались контуры тела человека. Лица не было видно, но из отрывков разговоров зевак я понял, что кто-то разбился насмерть. Появились два босса из числа директоров нашей фирмы. Судя по виду, случившееся взволновало их до глубины души.
- Кто это был? - спросил я у запыхавшегося мальчишки-посыльного из нашего отдела, который ошивался рядом.
- Рэнкин, - тяжело вздохнув, ответил тот и показал на лестничный пролет. - Он поскользнулся и, не удержавшись за перила, свалился вниз. От удара даже раскололась одна из мраморных плит перед входом...
Мальчишка продолжал что-то бубнить, но я, потрясенный ощущением насилия в чистом виде, которое, казалось, пронизало все вокруг, уже отвернулся от него. "Скорая" увезла труп, и через несколько минут толпа сама собой рассосалась. Руководство вернулось в свои кабинеты, по пути обмениваясь со служащими принятыми в таких случаях словами сожаления и выражая недоумение. Швейцары, притащив ведра и метелки, на скорую руку убрали все следы ужасного происшествия, оставив лишь на треснувшем мраморе пола мокрое пятно красного цвета.
Мне потребовалось чуть меньше часа, чтобы прийти в себя. Сидя напротив опустевшего кабинета Рэнкина, я наблюдал, как машинистки, которые все ещё никак не осознали, что их шеф никогда больше не вернется на свое рабочее место, бесцельно слонялись перед его столом. Понемногу я сал чувствовать, как сладко заняло сердце, как каждая струнка моей души запела от радости. Я словно заново родился и чувствовал завидное облегчение. С груди свалился тяжкий груз, который чуть было не раздавил меня. Ум снова был ясен, исчезло прежнее напряжение, умчались прочь все мучившие меня горести. Рэнкин навсегда покинул этот мир. Эпоха несправедливости кончилась.
Сотрудники отдела организовали сбор средств на венок, и я, конечно, внес свою щедрую лепту. При этом самым искренним образом выражал соболезнования в связи с его кончиной. И уже готовился переехать в рабочий кабинет Рэнкина, рассматривая его как свое законное наследство.
Можно представить мое удивление, когда через несколько дней некий молодой человек по имени Картер, который по сравнению со мной в профессиональном плане был просто желторотым птенцом и вообще, как считалось, уступал во всех отношениях, оказался во главе отдела, на месте Рэнкина. Вначале я был просто потрясен и никак не мог понять, какой же извращенной логикой руководствовалось начальство, дабы назначить его. Это противоречило всем правилам старшинства по службе, критериям опыта и заслуг. Видно, Рэнкину все же удалось окончательно скомпрометировать меня в глазах директоров, решил я.
Несмотря на все испытанное унижение, я тем не менее заверил Картера в своей преданности и даже помог ему реорганизовать работу отдела.
Внешне эти перемены вроде бы были совсем незначительными, но чуть позже я понял, что все гораздо серьезнее, чем казалось на первый взгляд. С моей подачи Картер сосредоточил в своих руках чуть ли на абсолютную власть. Это злило и возмущало меня больше всего. Никто и пикнуть теперь не смел без его ведома. Я же продолжал заниматься самой обычной бумажной текучкой. Дела, которые я вел, даже не выходили за рамки отдела и соответственно никогда не попадали на стол начальства. Больше того! В прошлом году, когда отделом руководил покойный Рэнкин, Картер имел возможность в деталях ознакомиться со всеми аспектами моей деятельности, и сейчас беззастенчиво присвоил все заслуги в разработке ряда подготовленных лично мною мероприятий.
В конце концов мне все это порядком надоело, и я в открытую сказал Картеру о его непорядочности. Но вместо того, чтобы попытаться каким-то образом сгладить ситуацию, он начал выговаривать мне и указывать на то, что я являюсь его подчиненным. С тех пор шеф не обращал ни малейшего внимания на все предпринимавшиеся с моей стороны шаги к примирению и делал все возможное, чтобы потрепать мне нервы.
С появлением в отделе Якобсона, который сразу же был назначен на должность официального заместителя, мы окончательно разругались. В тот же вечер я вновь достал из стального шкафчика дневник и принялся описывать все несчастья, свалившиеся по вине Картера.
Задумавшись, я случайно бросил взгляд на последнюю фразу истории с Рэнкиным.
"... Как всегда в это время он стоял на лестничной клетке седьмого этажа, облокотившись на металлические перила, и отслеживал сотрудников, которые запаздывали на работу после обеденного перерыва. Внезапно покачнувшись, он потерял равновесие и, подавшись вперед, камнем полетел вниз. Через несколько секунд он разбился насмерть о мраморный пол..."
Мне показалось, что каждое слово этого описания было живым и даже как-то странно вибрировало потаенной внутренней энергией. Они не только содержали удивительно точное пророчество относительно судьбы Рэнкина, что было уже само по себе поразительно, но и являлись носителем некоей властной, притягательной и почти ощущаемой на ощупь силы, которая выделяла их во всем тексте.
Увлекаемый неосознанным желанием, я перевернул страницу и начал строчить.
"На следующий день, вкусно пообедав в ресторане за углом, Картер возвращался на работу. Проезжавшую мимо машину внезапно вынесло на тротуар, и она смяла его в лепешку..."
Что за нелепые игрища я затеял? Вдруг почувствовал себя глубоко необразованным и темным человеком, чем-то похожим на гаитянского колдуна, протыкающего глиняную статуэтку, олицетворяющую врага. Вымученно улыбнулся, как бы насмехаясь над самим собой.
На следующий день, спокойно сидя за письменным столом, я работал. Услышав жуткий визг тормозов, оцепенел. Шум движения на улице стих. Сначала раздались несколько нетерпеливых сигналов клаксонов, какие-то голоса, но потом воцарилась тишина. В нашем офисе только окна кабинета Картера выходили на улицу, потому мы гурьбой ринулись туда, чтобы выяснить, что там снаружи произошло. Самого Картера на месте не было: он не так давно вышел в город.
Чью-то машину полностью занесло на тротуар. С десяток человек пытались с большой осторожностью спихнуть её на проезжую часть улицы. Не было видно никаких повреждений, но что-то, похожее на масло, медленно стекало к канализационному люку. И в этот момент все разом увидели под машиной тело человека. Его руки, ноги, голова перемешались в каком-то невообразимом месиве.
Цвет его костюма был нам до странности знаком.
Через пару минут сообщили, что это был Картер.
В тот вечер я вырвал и уничтожил те страницы дневника, на которых была описана история с Рэнкином. Было ли все это случайным совпадением или все-таки я своим недвусмысленно выраженным пожеланием был причастен к его гибели, так же как к смерти Картера? Чушь какая-то! Трудно было даже вообразить, что существовала какая-либо связь между моими дневниковыми записями и этими двумя несчастными случаями. Ведь следы карандаша на бумаге - не более чем простые извилистые графитовые линии, которые произвольно облекают в материальную форму мысли, бродящие только в моем разуме.
В этот момент подумалось о том, что все сомнения можно рассеять самым элементарным способом.
Я закрыл дверь на ключ, перевернул страницу дневника и начал подбирать подходящий для эксперимента объект. На столике прямо передо мной лежала вечерняя газета. В статье на первой полосе сообщалось, что молодому парню, который за убийство старухи был приговорен к смерти, высшую меру наказания заменили на пожизненное заключение. С фотографии на меня смотрел какой-то неотесанный индивид, вне сомнения лишенный всякой совести, и к тому же явно опасный тип.
И тогда я написал: "...Фрэнк Тэйлор умер на следующий день в тюрьме Пентосвиля".
Последовавший за смертью Тэйлора грандиозный скандал едва не привел к отставке министра внутренних дел и шефа полиции. В течение последующих дней газеты нещадно хлестали всех подряд, но в конце концов выяснилось, что Тэйлора до смерти забили тюремщики. Вскоре были опубликованы выводы специальной комиссии, которая занималась расследованием этого случая. Я очень внимательно изучил их, придирчиво исследовал все представленные доказательства, стараясь найти хоть какое-то объяснение таинственной и пагубной сверхъестественной связи, существовавшей между моими дневниковыми записями и реальными смертями, которые неотвратимо следовали за ними на другой же день.
Впрочем, как я и опасался, в этих отчетах не содержалось даже и намека на какое-нибудь объяснение.
Я, как всегда, каждый день продолжал спокойно ходить на работу, копаться в изрядно надоевших бумажках и, конечно же, беспрекословно подчинялся всем указаниям Якобсона. Но мысли витали далеко, в поисках природы и смысла неожиданно обретенного поразительного могущества.
Несмотря ни на что, сомнения все же продолжали одолевать меня, и я решил провести последний опыт. Для того, чтобы прояснить все до конца, а также раз и навсегда исключить любую возможность случайного совпадения, я собрался описать следующее событие в малейших деталях.
Якобсон, пожалуй, был самой подходящей кандидатурой на роль подопытного кролика.
Снова уединившись в своей тщательно запертой квартире, я взялся за перо. От волнения у меня дрожали руки, и я боялся, что ручка выскользнет из пальцев и, обернувшись острием к груди, пронзит сердце.
"Якобсон покончил счеты с жизнью. Он вскрыл себе вены лезвием бритвы и умер в 14 часов 43 минуты. Его тело было найдено в мужском туалете на третьем этаже во второй кабинке слева от входа".
Я положил тетрадь в большой конверт, запечатал его и сунул в домашний сейф. Всю ночь меня мучила бессонница. В ушах постоянным эхом звучали написанные слова. Они же огненными буквами пылали перед глазами словно некие, доставленные прямиком из ада, драгоценные каменья.
После смерти Якобсона, которая произошла точь в точь по расписанному мною сценарию, все сотрудники отдела получили недельный отпуск. Администрация была вынуждена пойти на это для того, чтобы избежать всяческих нежелательных контактов персонала с чересчур любопытными журналистами, которые начали подозревать что-то неладное. Руководство выдвинуло предположение, что на решение Якобсона депрессивно повлияли трагические смерти Рэнкина и Картера. Всю неделю и не находил себе места, сгорая от нетерпения поскорее выйти на работу. Мое отношение к проблеме появившейся у меня власти над жизнью и смертью людей в значительной степени изменилось. К своему глубокому удовлетворению я убедился в полной реальности её существования, не выяснив, правда, откуда она появилась. Воспрянув духом, снова начал смотреть в будущее с уверенностью. Если уж мне так повезло и я получил такую силу, то без сомнения и ложной скромности её нужно было использовать на полную катушку.
Не исключал я и возможности того, что в своих корыстных целях меня используют какие-то темные силы.
Существовала ещё одна версия, объясняющая происходящее: дневник был всего лишь зеркалом, отражавшим тайну будущего. Совершенно невероятное предположение, но в таком случае у меня были сутки форы, когда я описывал эти смерти. Иначе говоря, я выступал в роли репортера будущих событий, которые в сущности уже состоялись!
Все эти вопросы требовали ответа и мучительно все время прокручивались в голове.
Вернувшись на работу, я констатировал, что произошли существенные изменения. Многие сотрудники уволились по собственному желанию. Администрация испытывала большие трудности в подборе новых кадров, так как слухи о каскаде смертей на фирме и особенно о самоубийстве Якобсона распространились повсюду, обрастая домыслами газетных писак. Я же и не помышлял о том, чтобы в трудный момент бросить компанию и этим снискал уважение в глазах начальства. Укрепив тем самым позиции, я возглавил отдел. В конце концов так и должно было случиться. Справедливость восторжествовала! Но теперь я вошел уже во вкус и положил глаз уже на должность директора.
Выражаясь фигурально, собирался занять пока ещё теплое, но считай уже мертвеца место.
В общем и целом моя стратегия сводилась к тому, чтобы углубить кризис в делах компании и вынудить тем самым Административный совет назначать новых директоров департаментов. А уж став им, я сумел бы быстренько перемахнуть и в кресло самого Президента Административного совета, продвигая своих людей на места, которые постепенно бы освобождал. Далее автоматически получаю место в Административном совете дочерней компании, где все пойдет по уже наезженной колее, разумеется, с поправкой на новые обстоятельства. Как только окажусь в круге реальной власти, восхождение к вершине абсолютного могущества, сначала национального, а в конечном счете и планетарного масштаба, станет быстрым и необратимым. На первый взгляд, такого рода размышления могут показаться наивно амбициозными, но не следует забывать, что до сих пор у меня не было возможности правильно оценить собственную реальную мощь и предназначение проявившегося необычного дара. Я все ещё продолжал мыслить исключительно категориями малого эксперимента и непосредственного окружения.
Неделю спустя, когда приговор четырем директорам был приведен в исполнение, причем практически одним махом, я спокойно просиживал в рабочем кабинете в ожидании неизбежного, как я полагал, вызова в административный совет и размышлял о бренности и скоротечности человеческой жизни. Известие о кончине всех четверых в серии последовавших одна за другой автомобильных аварий, погрузило всех сотрудников фирмы во вполне понятное подавленное состояние. Из этого я намеревался извлечь пользу, поскольку оставался, пожалуй, единственным, кто сохранял спокойствие и ясную голову.
Но на следующий день, к своему величайшему удивлению, я, как и весь оставшийся персонал, получил полное денежное содержание за месяц вперед. И то была единственная новость. В расстроенных чувствах - поначалу даже мелькнула мысль, а не раскрыли ли меня - со всей горячностью и красноречием, на которые только был способен, я попытался оспорить принятое решение о закрытии фирмы у Президента. Тот заверил меня, что очень высоко ценит мою работу, но компания, к сожалению, больше нежизнеспособна, и в создавшейся ситуации он просто вынужден приступить к её ликвидации.
Ну и комедия! Справедливость все-таки восторжествовала, но каким же гротескным образом! Покидая тем утром кабинет в последний раз, я решил, что впредь буду пользоваться данной мне силой без всякой жалости. Сомнения, угрызения совести, тщательные расчеты лишь повышали уязвимость перед обстоятельствами и жестокими капризами судьбы. Ну что же, отныне тоже буду груб, решителен и смел в своих действиях. И ни в коем случае нельзя было терять ни минуты. Неожиданный талант мог в любой момент куда-нибудь подеваться, оставив без защиты и в ситуации, гораздо худшей, чем та, в которой мне довелось находиться до его обретения. Итак, решил я, моя первая задача заключалась в том, чтобы определить точные границы собственной мощи. В следующую неделю провел в этих целях ряд экспериментов, постепенно оттачивая тем самым новое для криминального мира оружие.
Мой дом находился в 100 - 300 футах от одной из воздушных трасс, установленных для самолетов, обслуживавших наш город. В течение многих лет я страдал от бешеного рева самолетов, регулярно, с интервалом в две минуты, пролетавших над головой, и неуклонно разрушавших нервную систему, уничтожая всякую живую мысль в голове. От такого гула ходуном ходили стены и качались лампы. И я взял в руки дневник. Появилась идеальная возможность совместить нужное испытание с реваншем за нанесенный моему здоровью ущерб.