Страница:
В политических концлагерях была не только интеллигенция. В ПКТ мне приелось долгое время сидеть с рабочим Петром Сартаковым. Он описал свое пребывание в сталинских концлагерях и пытался передать его американцам. За что и получил свой срок. Он тянулся к знающим людям, стремился расширить свой кругозор, пополнить образование.
КОНЦЛАГЕРЬ В БАРАШЕВО
В конце 1975г во время короткого пребывания в лагерной зоне патруль поймал меня за составлением перечня махинаций, хищений и воровства администрации концлагеря. Руководство встревожилось не на шутку. Ведь это уже касалось их собственной шкуры. Врач Сяксясов, встретившийся мне в тот вечер с двумя битонами краски, воскликнул: "Не хватало только, чтобы и я попал в ваш список". На следующий день в присуствии надзирателей мне дали 5 минут на сборы, тщательно обыскали и отправили в концлагерь Барашево. Здесь среди огромных уголовных концлагерей была небольшая политическая зона, где держали особо опасных политических преступников.
Из политических зaключeнныx этого концлагеря наибольшее впечатление производил Вячеслав Черновол.
Мы много беседовали о положении обсуждали разные мероприятия, принимали участие в совместных акциях, делились куском хлеба. Как бывший журналист он хорошо знал жизнь, историю и культуру Украины, любил ее и был прирожденным политиком с широким кругозором и глубоким пониманием исторических процессов. Не сосчитать сколько часов мы провели в беседах, кружа по внутреннему периметру колючей проволоки. Я не слышал ни об одном случае побега из советского политического концлагеря, но всегда удивлялся той огромной сложной и дорогостоящей системе охраны советских концлагерей. Сначала шли два ряда колючей проволоки, снабженной сигнализацией. Затем вспаханная полосе. Потом высокий сплошной забор с колючей проволкой наверху. Затем еще один такой же забор. Между заборами убивающая система высокого напряжения и вышки с автоматчиками. Затем снова колючая проволока "путанка", чтобы нельзя было подойти к концлагерю и снаружи.
Слава рассказал случай, когда КГБ пыталось подслушать его разговоры со Стусом, который ранее также был в этой зоне. Стуса вызвали на вахту и предупредили, чтобы он готовился завтра на этап. У него отобрали телогрейку якобы для обыска, а взамен временно выдали другую. Естественно, в тот же день они стали обсуждать со Славой свои и общественные планы, передавать линии коммуникаций, договариваться о способах связи. Слава выразил удивление по поводу замены телогрейки, стал ее прощупывать и обнаружил в ней микропередатчики с горошину величиной. Они тут же их повыдирали и закопали в землю. Спустя несколько минут примчались кагебисты и отобрали телогрейку. Он показал мне и место захоронения микрофонов.
В этом концлагере нам со Славой удалось услышать суд над двумя бывшими кагебистами Браверман и Пачулия. Браверман был начальником следственного отдела КГБ Ленинграда и Ленинградской области. Пачулия начальником КГБ Абхазии. Оба были ближайшими сподвижниками Берия. Причем Браверман представлен к званию генерала. Когда Берия был объявлен "империалистическим шпионом" и врагом народа, во время хрущевского разоблачения "культа личности", оба были осуждены за пытки и убийства подследственных.
В концлагере оба стали стукачами и заняли теплые места. Пачулия стал библиотекарем, Браверман - служащим в конторе. Поскольку даже полицаи презирали с ними общаться, не говоря уже о политических, они вынуждены были общаться только друг с другом и усердно строчили друг на друга доносы, утверждая, что тот другой неверно понимает очередное постановление ЦК КПСС.
Суд приехал для пересмотра дел, главным образом кагебистов. Мы со Славой, конечно, уселись в первом ряду. Начальство нас выгнало сколько мы не протестовали, доказывая, что на "открытом" суде могут присуствовать все желающие.
К счастью, коптерка для кипятка, примыкавшая к бараку, была отделена от зала суда только фанерной перегородкой и пробравшись туда, мы могли слышать все происходящее.
Волосы становились дыбом, когда мы слышали, что же творили эти "стражи законности". Пачулия додумался даже до того, что людей бросали в ямы на съедение крысам. И судили их не за фабрикацию дел и пытки, а за убийства подследственных. Причем Пачулия оправдывался тем, что строил дорогу на дачу Сталина, на которую тот так ни разу и не приехал.
Браверману скостили срок за "исправление" и "хорошее поведение". Пачулия, несмотря на блестящие характеристики администрации концлагеря, уменьшить срок отказались только по личному требованию Георгадзе (секретаря Верховного Совета СССР), поскольку он замучил его близких родственников.
11. ПУТЬ В ССЫЛКУ
По заведенному КГБ порядку за полгода до освобождения меня вновь бросили во внутрилагерную тюрьму в ЖХ-385/19. Делалось это для того, чтобы свежие концлагерные новости не выходили за колючую проволоку и применялось КГБ по отношению к тем, кого они считали особенно опасными.
В день вывоза побросали работу и собрались у щелей внутрилагерного забора, отделявшего ПКТ от производственной зоны много политзаключенных. Каждый старался крикнуть на прощание добрые пожелания, просьбы, новости. Я узнал голоса Сергея Солдатова, Володи Осипова, Артема Юшкевича и др.
Но отбыв концлагерный срок я шел не на свободу. Впереди был тяжелый месячный этап в Сибирь по пересыльным тюрьмам чуть ли не всего Союза. Даже место ссылки держалось в секрете. Мне было заявлено, что везут меня в Иркутск и только по прибытии выяснилось, что привезли в Бурятию.
Весь этот этап вспоминается как сплошной кошмар. Перебрасывали от одной пересыльной тюрьмы к другой. Потьма, Челябинск, Новосибирск, Иркутск, Улан-Удэ. Везли в столыпинских вагонах медленной скоростью по 2-4 дня на каждом перегоне. В купе без окон, отгороженном от коридора железной решеткой и рассчитанном в нормальных вагонах на 4-х пассажиров, набивали по 20-25 человек. В дороге не кормили по двое - четверо суток. Перед этапом выдавали кусок хлеба, селедку и чайную ложечку сахара. Выдавали воду или выводили в туалет в лучшем случае раз в сутки, причем не когда хочется, а по расписанию. Из-за тесноты спать часто приходилось сидя, поскольку все лежащие места занимали блатные.
Мат, вонь, обыски, грабеж уголовников и охраны сопровождали каждый перегон.
Впрочeм и в самых пересыльных тюрьмах было не сладко. При перевозке от станции к тюрьме и обратно в черные воронки набивали заключенных буквально битком по 20-30 человек. Если учесть, что 2/3 внутреннего кузова отгорожено для автоматчиков и 2-х одиночных камер, то приходится удивляться как можно поместить столько народа (с котомками) в глухой железный ящик площадью 4 кв. метра. Этот ящик был без единой щели и в него почему-то всегда проникали выхлопные газы двигателя. К тому же некоторые молодые уголовники и блатные начинали курить махорку. Я обычно уже через минуту задыхался, меня начинало рвать и я часто терял сознание. Путь в воронке иногда длился по несколько часов, не считая часов, которые уходили на перeдачу заключенных от поездной охраны -охране воронка и затем охраной воронка - тюремной администрации. Каждого выкликали по одиночке, спрашивали имя, отчество, статью, срок, сверяли с фото на запечатанном сопровождающем деле, делали обыск.
В одной из пeрeсыльных тюрем после приема меня заперли в маленький стоячий бокс, стены которого были обиты железом, напоминавшем крупную терку. После тяжелого этапа я еле держался на ногах. Но должен был стоять строго вертикально, ибо при малейшем отклонении острые шипы впивались в тело. Невозможно было даже постучать в дверь, ибо она была также обита таким железом. Всю ночь дикие вопли, звон разбиваемого стекла, неслись из соседней камеры, там охранники избивали заключенного, перед рассветом он сошел с ума.
Только утром почти в бессознательном состоянии меня выпускали из камеры, надзиратели хохотали ("Ты у нас как Ленин") и отвели в камеру. На мой вопрос начальнику, почему это не сделали вчера, как с другими, он ответил: "Забыли".
В другой раз меня поместили в одиночку ШИЗо с выбитыми стеклами. Снег задувало прямо в камеру и я чуть не замерз совсем.
В одной общей камере туалет был сделан в виде трубы под потолок. забираться туда надо было по лестнице и во время оправки все остальные могли не только "наслаждаться" запахом, но и наблюдать снизу всю процедуру. О таких мелочах как раздевание до гола перед сотрудницами тюрьмы на предает обыска или поиска свежих наколок я уже и не говорю.
12. ПЕРВАЯ ССЫЛКА
В 1976т после отбытия 4-х -летнего заключения в политических концлагерях строгого режима меня привезли в ссылку в Сибирь в поселок Багдарин Бурятской АССР и сдали в местное отделение милиции. Здесь после ночи в камере предварительного заключения (КПЗ) выставили на улицу без жилья, средств к существованию, в арестанской одежде. Холода стояли уже сильные, как-никак Сибирь и конец октября и мне милостиво разрешили спать и есть вместе с бичами, ханыгами и хулиганами, арестованными на 15 суток.
Деревянная избушка для них, видимо бывшая деревенская баня, находилась в закрытом дворе милиции и была переоборудована в камеру с решетками на окнах, запиравшуюся на ночь. Она была, как правило, переполнена и арестанты спали в повалку на полатях и грязном полу, укрывшись своей заношенной, ветхой одежонкой.
Все пятнадцати-суточники уже знали, что в Багдарин прибыл политический, отнеслись ко мне весьма доброжелательно, старались налить побольше баланды, дружно ругали советскую власть, а наиболее озлобленные, кому от милиции досталось больше синяков, грозили сжечь это заведение.
В первый же день, как только меня выпустили, я дал телеграмму Ирине Корсунской и через день получил небольшой перевод. Это позволило мне перебраться в местную убогую деревянную гостиницу.
Слухи по таким маленьким поселкам, как Багдарин, разносятся очень быстро. Обслуживающий персонал гостиницы отнесся ко мне хорошо. Особенно жалела меня администратор гостиницы молодая женщина Любовь Говенько, которая всячески старалась помочь мне устроиться и просуществовать на первых порах, хотя ее не раз таскали и запугивали в КГБ. Доброе, сочувственное отношение я встречал со стороны многих, несмотря на все рассказы и слухи, которые обо мне распускало КГБ. Но люди боялись проявить свое отношение публично. Стоило стукачу увидеть кого - нибудь, разговаривающего со мной наедине, как этого человека начинали таскать, допытываться, о чем шла речь, заставляли писать объяснения, угрожать и домогаться нужных им показаний об охаивании советской власти, призывах ее подрывать. После этого человек, как правило, начинал избегать и встречь и разговоров.
Районный центр Багдарин представлял собой небольшой поселок с населением около 3-х тысяч человек, застроенный деревянными домишками. Чуть ли единственным двухэтажным домом в нем был райком партии. Поселок имел пару магазинов, небольшую столовую, быткомбинат, детсад, школу, столь необходимое советским людям местное отделение КГБ и никакой промышленности. Рядом с ним был расположен небольшой поселок Маловский, имевший около сотни дворов. Кругом на сотни километров простиралась тайга.
По закону местные власти обязаны были устроить меня на работу и предоставить жилье. Примерно через две недели сотрудник милиции Ваганов устроил меня в геологоразведочную партию (ГРП) в поселке Маловский и посетил в общежитии ГРП. Меня прикрепили разнорабочим к макшейдеру Винникову Е.К. секретарю парторганизации ГРП. В мои обязанности входило таскать за ним рейку с делениями и держать ее строго вертикально в указанных местах. Лучшей работы для человека, защитившего докторскую диссертацию, в СССР разумеется, не нашлось. В обязанности, Винникова, как выяснилось позднее, входили слежка, провокационные вопросы и писание доносов. То-есть то, что согласно декрета советской власти 1918г, в отличие от рядовых советских граждан, члены партии должны делать бесплатно.
В этом отношении Винников оказался весьма усердным стукачем и не только в отношении меня. Он доносил и на рабочих, выражавших недовольство условиями жизни и труда. Впрочем мало отличались от Винникова и другие члены партии, например, начальник группы Палиенко Г. С. или жена зам. начальника партии Тугарина Л. А. В своих доносах они писали не то, что было в действительности, а то что подсказывало КГБ для фабрикации нового дела.
Общежитие, в котором меня поселили, представляло деревянное здание со сквозным коридором и рядом комнат по обе стороны. В нем жили строители, золотодобытчики, приезжие и бичи. Пьянки, хулиганство и драки происходили чуть ли не каждый день. По праздникам и каждые полмесяца в аванс и получку следовали запои и дебоши.
Поскольку слух о моем техническом образовании быстро распространился по поселку, ко мне стали обращаться с просьбами о ремонте бытовой техники: радиоаппаратуры, холодильников, стиральных машин. До этого мне не приходилось этим заниматься. Но как авиационный инженер, хорошо помнивший физику, я разбирался в этих устройствах и во многих случаях приводил их в порядок. Жители благодарили меня продуктами, иногда деньгами. Вскоре ко мне стали обращаться и руководители местных контор с ремонтом пишущих машинок и др. канцелярской техники. Особенно помог хозяйственник прииска Глухов Петр Федорович - ссыльный сталинских времен. Со слезами на глазаx он рассказал печальную свою историю, как после войны его сослали в Сибирь, разрушили его семью. Он завел в Сибири новую семью, вырастил сыновей от новой жены, но вырваться из Сибири так и не смог.
Я ему привел в порядок все пишущие машинки в прииске и некоторое время пользовался одной из них, печатал на ней письма и жалобы, пока КГБ не дало указание, из прииска прибежали испуганные сотрудники и забрали машинку обратно. Тогда Петр Федорович дал мне сломанную, очень старую списанную пишущую машинку, которую после больших трудов я привел в относительный порядок и пользовался ей до нового ареста.
Вообще на первых порах мне было очень трудно, надо было чем-то питаться до первой получки, покупать одежду. Жена из нескольких тысяч моих сбережений не прислала ни рубля, ни старой рубашки. И я очень благодарен москвичам Лисовской Нине Петровне, Романовой Августе Яковлевне, Саловой Галине Ильнишне и другим инакомыслящим, которых я до этого не знал, за ту помощь и моральную поддержку, которую они мне оказывали. Мне многие писали, ежедневно приходило по 2-5 писем и пришлось вести обширную переписку. Вскоре стали пропускать и некоторые письма из-за границы.
Однажды в комнате, где я работал (к счастью, Винников в это время куда-то вышел), появился молодой парень в походной одежде с большим рюкзаком. Оказалось это Саша Подрабинек - посланец московских диссидентов. Он решил в отпуск объехать ряд ссыльных в Сибири. Я до этого не знал его. Опасаясь провокации, я позвонил Гале Саловой, попросил Сашу немного поговорить с ней на отвлеченную тему, не называя себя. Она опознала его по голосу и сказала, что это очень хороший человек.
Саша привез мне японский транзистор с короткими волнами - подарок московских друзей. Я давно просил у них коротковолновый приемник, чтобы знать правду о событиях в мире. К сожалению, Сибирь так далека от Европы, что в ней из зарубежных западных передач можно слушать только специальные дальневосточные трехчасовые передачи "Голоса Америки", видимо, из Японии,- И то сквозь вой глушилок, расположенных в Улан-Удэ.
Саша пробыл около двух суток. Он спешил, ему надо было объехать еще многих, а отпуск кончался. Он ввел меня в курс последних событий, просветил в некоторых медицинских вопросах, знание которых мне очень пригодилось впоследствии. Мы взаимно сфотографировались на память. Визит его удалось сохранить в тайне. Когда я его провожал, на маленьком местном аэродроме не было ни одного сотрудника КГБ и улетел он благополучно, без "хвоста".
По работе приходилось выезжать в тайгу за десятки километров, проводить замеры в районах золотодобычи, ночевать в избушках. Особенно трудно мнeе приходилось зимой. Пребывание целый день на морозе, холодном ветру, лазание по сугробам, в плохой одежонке, с рейкой и снаряжением, которое к концу дня начинает казаться особенно тяжелым, да еще в моем возрасте сорок с лишним лет, привели к тому, что я стал простужаться и часто болеть. Тем более что в холодных карцерах еще ранее я получил хронический бронхит. Тут и выявились прелести советского законодательства. Оказалось, что освободившимся советским заключенным, в течении 6-и месяцев после освобождения, т.е. когда они часто болеют и особенно нуждаются в помощи, больничный лист вообще не оплачивается.
Начальник ГРП Паршин А.П., а возможно и КГБ, которому стукачи даже мои замечания насчет сибирских морозов подносили как охаивание советской страны, недовольный моими болезнями, не нашел ничего лучшего как перевести меня в грузчики. Я должен был вдвоем с напарником на складе вручную, зимой разгружать и грузить 5-7 метровые бревна на автомашины. Я обратился к врачам, которые вынуждены были дать мне справку о противопоказаниях к тяжелому физическому труду и стал просить другую работу. Примерно в марте 1977г меня пристроили, как оказалось впоследствии с умыслом, мастером по ремонту электроприборов (плиток, утюгов) в быткомбинат в поселке Багдарин.
Поселили меня в старой заброшенной полусгнившей избушке около быткомбината. Она была разделена на три секции. Две секции принадлежали быткомбинату и в средней из них примерно 2,5 на 2,5 метра поселили меня. В другой несколько большей секции жила уборщица быткомбината Туркова с мужем и ребенком, в третьей секции такой же как у меня жили старик со старухой и злой собакой.
Избушка эта не ремонтировалась с дореволюционных времен, крыша походила на тюремную решетку и во время дождя и таяния снега в комнате потоки воды лились по всему потолку.
Первым делом мне пришлось доставать, покупать рубероид и крыть как крышу так и небольшие сенцы, выгребать завалы грязи и винно -водочные бутылки, которые оставил предыдущий мастер Эрдынеев А.Б., делать ремонт квартиры.
Рядом с моей избушкой в Багдарино находились две избушки армян, организовавших самодеятельную строительную бригаду по ремонту и постройке домов. Зарабатывали они неплохо,до 500 рублей в месяц, и в свободное от работы время занимались девицами и вином, перепортив немалое число местных школьниц. Участие в их попойках принимал и один из местных, кагебистов. Как потом признался один из армян, он наказал им следить за мной, за моими посетителями и периодически приходил за "информацией". Подобным же образом обязали следить за мной и других моих соседей,в частности, Туркову, которых потом заставили подписывать на меня "нужные" КГБ показания.
Армяне висели у КГБ на "крючке", попавшись на какой-то махинации с золотом. Двое из них Акопян Г.Б. и Оганесян Г.А. впоследствии подписали нужные КГБ показания. Особенно старался Оганесян, с которым я перемолвился несколькими словами пару раз, но разумеется вообще как и с кем бы то ни было в Багдарино никогда не говорил о политике.
Впоследствии руководство их бригады обвинили в каких-то приписках и пересажали. И надо отдать должное, что один, из них Роберт, находившийся на "химии", так и не подписал клевету, несмотря на свое трудное положение и давление КГБ.
Впрочем слежка осуществлялась не только соседями. Приходя на работу, я находил у себя корявые записки рабочих быткомбината, в которых они сообщали, что от них требуют слежки за мной, доносов. Начальник, КБО Голованов Н.В., построивший себе из ворованных материалов за счет КБО огромный дом, когда, я заходил к нему, поспешно закрывал лежащий перед ним лист бумаги. И я знал, что строчится очередной донос.
Казалось, что можно написать о человеке, который вообще не говорит на тему существующей власти. И потом, читая предъявленные мне, как обвинительные документы, показания "свидeтелей", я понял, что у КГБ существует просто образцы, наборы штампованных общих фраз типа "возводил грубую клевету на внутреннюю и внешнюю политику СССР", "распространял клеветнические измышления, порочащие советский государственный и общественный строй", "допускал враждебно-провокационные измышления", "искажал правду", "восхвалял образ жизни за границей", "возводил клевету нa жизнь в СССР" и т.п., за которыми конкретно ничего не скрывалось, да и копаться, что же конкретно, не допускалось.
Еще в концлагерю в Барашево Мордовской АССР, когда я отказался грузить трупы, я удивился, как полуграмотные надзиратели, ничего не знавшие кроме мата, могли написать столь обширный рапорт, где общими словами долго описывалось как якобы они меня долго воспитывали в истинно советском духе, проводили со мной разъяснительную работу, испробовали все гуманные методы, но я, закоренелый преступник и негодяй, не внимал их добрым увещеваниям и, наконец, докатился до того, что отказался трудиться. И вот они бедные вынуждены требовать для меня наказания. Я понял, что у них просто есть образцы рапортов, в которых следует только проставить фамилию и иногда в конце в туманной форме проступок.
Впрочем доносы писали и подписывали не только бывшие уголовники как Эрдынеев А., полуграмотные соседи, армяне, члены КПСС и начальство. Но и местные "журналист" некто Гильбух, промышлявший в Бaунтовском районе левой фотографией. Меня всегда удивляло, что движет этими людьми: наивность, вера в то, что они служат самому передовому в мире строю, или желание иметь какие-то выгоды по службе, льготы и защиту в лице КГБ. Как они вообще после этого могут смотреть в глаза своим жертвам? И почему они главная опора и надежда "самой передовой" в мире власти? И как их много вынырнуло, поднялось и затопило всю страну. И с каждым годом, с каждым поколением становится все больше!
Еще где-то в 1969-1970 годах в издательстве МВТУ им.Баумана у меня была принята к публикации книга "Новые метода оптимизации и иx применение", посвященная разработанному мною математическому методу оптимального управления. В 1972г она была уже отредактирована и отпечатана. А тут мой арест и обвинение по самой крамольной советской статье "антисоветская агитация и пропаганда", отнесенной к особо опасным государственным преступлениям. Казалось при чем тут математическая книга. Но власти хотели стереть из памяти людей даже имена неугодных им лиц. Почти весь тираж книги был уничтожен. На мои научные работы запрещено было ссылаться. Выйдя на ссылку я попросил издательство вернуть мне мою рукопись. Мне выслали только остатки черновиков. Тогда я подал на них в суд, требуя возрата рукописи, выплаты гонорара либо возмещения убытков от нарушения договора. После долгих препирательств и жалоб, мне, наконец, прислали повестку о явке на судебное разбирательство. Я помчался с повесткой в милицию за разрешением на выезд в соответсвии с законом. Но закон в этой стране, что дышло. Они обещали выяснить и через день мне показали телеграмму от судьи Бауманского района Москвы Сориной, где черным по белому было написано, что вызов на суд прислан для проформы. В соответствии с гражданским процессуальным кодексом я стал требовать разбора дела в моем присуствии. Но суд наплевал и на закон и на кодекс. Судебное заседание, несмотря на телеграмму протеста, провели в мое отсуствие. Мне было отказано по всем пунктам иска на основании того, что моя рукопись якобы не издавалась. Своей книги я не мог найти ни в одной советской библиотеке, ни в книжной палате. Двенадцать лет позднее где-то в 1983г мне все же удалось из архивов КГБ вытребовать экземпляр. В библиотеке им.Ленина в Москве сохранился только микрофильм книги, который числится под шифром Ф-801-83/809-6,.
В ссылку мне писали многие инакомыслящие, родственники осужденных и просто незнакомые люди. Выражали сочувствие, предлагали помощь. Не было дня, чтобы я не получал по 2-5 писем. Приходили письма и из-за границы. Я отвечал на них. По содержанию писем было видно, что доходит только незначительная часть. Из моих писем, особенно за границу доходило еще меньше. Еще в лагере после проверки заявлений о розыске за утраченные письма почта постоянно выплачивала мне по 50 копеек за письмо. Здесь я взял основополагающие почтовые документы "Устав связи СССР", "Почтовые правила", "Правила выплаты компенсации за утраченные международные почтовые отправления" и сделал для себя интересное открытие, что за каждое утраченное заказное международное письмо почта должна выплачивать по 11руб.76коп. Это при стоимости его отправки в то время 16коп. Из моих заграничных писем, как я быстро установил, доходило до адресатов не более 30%. Причем не доходили самые невинные письма - письма, в которых, не было ничего кроме советской открытки.
В "Уставе связи СССР" я вычитал, что если на заявление о розыске не дан ответ для заграничных писем в течении полугода, то клиент вправе подать иск к почте в суд, приложив к исковому заявлению квитанцию и копию заявления о розыске (либо квитанцию о посылке такого заявления).
КОНЦЛАГЕРЬ В БАРАШЕВО
В конце 1975г во время короткого пребывания в лагерной зоне патруль поймал меня за составлением перечня махинаций, хищений и воровства администрации концлагеря. Руководство встревожилось не на шутку. Ведь это уже касалось их собственной шкуры. Врач Сяксясов, встретившийся мне в тот вечер с двумя битонами краски, воскликнул: "Не хватало только, чтобы и я попал в ваш список". На следующий день в присуствии надзирателей мне дали 5 минут на сборы, тщательно обыскали и отправили в концлагерь Барашево. Здесь среди огромных уголовных концлагерей была небольшая политическая зона, где держали особо опасных политических преступников.
Из политических зaключeнныx этого концлагеря наибольшее впечатление производил Вячеслав Черновол.
Мы много беседовали о положении обсуждали разные мероприятия, принимали участие в совместных акциях, делились куском хлеба. Как бывший журналист он хорошо знал жизнь, историю и культуру Украины, любил ее и был прирожденным политиком с широким кругозором и глубоким пониманием исторических процессов. Не сосчитать сколько часов мы провели в беседах, кружа по внутреннему периметру колючей проволоки. Я не слышал ни об одном случае побега из советского политического концлагеря, но всегда удивлялся той огромной сложной и дорогостоящей системе охраны советских концлагерей. Сначала шли два ряда колючей проволоки, снабженной сигнализацией. Затем вспаханная полосе. Потом высокий сплошной забор с колючей проволкой наверху. Затем еще один такой же забор. Между заборами убивающая система высокого напряжения и вышки с автоматчиками. Затем снова колючая проволока "путанка", чтобы нельзя было подойти к концлагерю и снаружи.
Слава рассказал случай, когда КГБ пыталось подслушать его разговоры со Стусом, который ранее также был в этой зоне. Стуса вызвали на вахту и предупредили, чтобы он готовился завтра на этап. У него отобрали телогрейку якобы для обыска, а взамен временно выдали другую. Естественно, в тот же день они стали обсуждать со Славой свои и общественные планы, передавать линии коммуникаций, договариваться о способах связи. Слава выразил удивление по поводу замены телогрейки, стал ее прощупывать и обнаружил в ней микропередатчики с горошину величиной. Они тут же их повыдирали и закопали в землю. Спустя несколько минут примчались кагебисты и отобрали телогрейку. Он показал мне и место захоронения микрофонов.
В этом концлагере нам со Славой удалось услышать суд над двумя бывшими кагебистами Браверман и Пачулия. Браверман был начальником следственного отдела КГБ Ленинграда и Ленинградской области. Пачулия начальником КГБ Абхазии. Оба были ближайшими сподвижниками Берия. Причем Браверман представлен к званию генерала. Когда Берия был объявлен "империалистическим шпионом" и врагом народа, во время хрущевского разоблачения "культа личности", оба были осуждены за пытки и убийства подследственных.
В концлагере оба стали стукачами и заняли теплые места. Пачулия стал библиотекарем, Браверман - служащим в конторе. Поскольку даже полицаи презирали с ними общаться, не говоря уже о политических, они вынуждены были общаться только друг с другом и усердно строчили друг на друга доносы, утверждая, что тот другой неверно понимает очередное постановление ЦК КПСС.
Суд приехал для пересмотра дел, главным образом кагебистов. Мы со Славой, конечно, уселись в первом ряду. Начальство нас выгнало сколько мы не протестовали, доказывая, что на "открытом" суде могут присуствовать все желающие.
К счастью, коптерка для кипятка, примыкавшая к бараку, была отделена от зала суда только фанерной перегородкой и пробравшись туда, мы могли слышать все происходящее.
Волосы становились дыбом, когда мы слышали, что же творили эти "стражи законности". Пачулия додумался даже до того, что людей бросали в ямы на съедение крысам. И судили их не за фабрикацию дел и пытки, а за убийства подследственных. Причем Пачулия оправдывался тем, что строил дорогу на дачу Сталина, на которую тот так ни разу и не приехал.
Браверману скостили срок за "исправление" и "хорошее поведение". Пачулия, несмотря на блестящие характеристики администрации концлагеря, уменьшить срок отказались только по личному требованию Георгадзе (секретаря Верховного Совета СССР), поскольку он замучил его близких родственников.
11. ПУТЬ В ССЫЛКУ
По заведенному КГБ порядку за полгода до освобождения меня вновь бросили во внутрилагерную тюрьму в ЖХ-385/19. Делалось это для того, чтобы свежие концлагерные новости не выходили за колючую проволоку и применялось КГБ по отношению к тем, кого они считали особенно опасными.
В день вывоза побросали работу и собрались у щелей внутрилагерного забора, отделявшего ПКТ от производственной зоны много политзаключенных. Каждый старался крикнуть на прощание добрые пожелания, просьбы, новости. Я узнал голоса Сергея Солдатова, Володи Осипова, Артема Юшкевича и др.
Но отбыв концлагерный срок я шел не на свободу. Впереди был тяжелый месячный этап в Сибирь по пересыльным тюрьмам чуть ли не всего Союза. Даже место ссылки держалось в секрете. Мне было заявлено, что везут меня в Иркутск и только по прибытии выяснилось, что привезли в Бурятию.
Весь этот этап вспоминается как сплошной кошмар. Перебрасывали от одной пересыльной тюрьмы к другой. Потьма, Челябинск, Новосибирск, Иркутск, Улан-Удэ. Везли в столыпинских вагонах медленной скоростью по 2-4 дня на каждом перегоне. В купе без окон, отгороженном от коридора железной решеткой и рассчитанном в нормальных вагонах на 4-х пассажиров, набивали по 20-25 человек. В дороге не кормили по двое - четверо суток. Перед этапом выдавали кусок хлеба, селедку и чайную ложечку сахара. Выдавали воду или выводили в туалет в лучшем случае раз в сутки, причем не когда хочется, а по расписанию. Из-за тесноты спать часто приходилось сидя, поскольку все лежащие места занимали блатные.
Мат, вонь, обыски, грабеж уголовников и охраны сопровождали каждый перегон.
Впрочeм и в самых пересыльных тюрьмах было не сладко. При перевозке от станции к тюрьме и обратно в черные воронки набивали заключенных буквально битком по 20-30 человек. Если учесть, что 2/3 внутреннего кузова отгорожено для автоматчиков и 2-х одиночных камер, то приходится удивляться как можно поместить столько народа (с котомками) в глухой железный ящик площадью 4 кв. метра. Этот ящик был без единой щели и в него почему-то всегда проникали выхлопные газы двигателя. К тому же некоторые молодые уголовники и блатные начинали курить махорку. Я обычно уже через минуту задыхался, меня начинало рвать и я часто терял сознание. Путь в воронке иногда длился по несколько часов, не считая часов, которые уходили на перeдачу заключенных от поездной охраны -охране воронка и затем охраной воронка - тюремной администрации. Каждого выкликали по одиночке, спрашивали имя, отчество, статью, срок, сверяли с фото на запечатанном сопровождающем деле, делали обыск.
В одной из пeрeсыльных тюрем после приема меня заперли в маленький стоячий бокс, стены которого были обиты железом, напоминавшем крупную терку. После тяжелого этапа я еле держался на ногах. Но должен был стоять строго вертикально, ибо при малейшем отклонении острые шипы впивались в тело. Невозможно было даже постучать в дверь, ибо она была также обита таким железом. Всю ночь дикие вопли, звон разбиваемого стекла, неслись из соседней камеры, там охранники избивали заключенного, перед рассветом он сошел с ума.
Только утром почти в бессознательном состоянии меня выпускали из камеры, надзиратели хохотали ("Ты у нас как Ленин") и отвели в камеру. На мой вопрос начальнику, почему это не сделали вчера, как с другими, он ответил: "Забыли".
В другой раз меня поместили в одиночку ШИЗо с выбитыми стеклами. Снег задувало прямо в камеру и я чуть не замерз совсем.
В одной общей камере туалет был сделан в виде трубы под потолок. забираться туда надо было по лестнице и во время оправки все остальные могли не только "наслаждаться" запахом, но и наблюдать снизу всю процедуру. О таких мелочах как раздевание до гола перед сотрудницами тюрьмы на предает обыска или поиска свежих наколок я уже и не говорю.
12. ПЕРВАЯ ССЫЛКА
В 1976т после отбытия 4-х -летнего заключения в политических концлагерях строгого режима меня привезли в ссылку в Сибирь в поселок Багдарин Бурятской АССР и сдали в местное отделение милиции. Здесь после ночи в камере предварительного заключения (КПЗ) выставили на улицу без жилья, средств к существованию, в арестанской одежде. Холода стояли уже сильные, как-никак Сибирь и конец октября и мне милостиво разрешили спать и есть вместе с бичами, ханыгами и хулиганами, арестованными на 15 суток.
Деревянная избушка для них, видимо бывшая деревенская баня, находилась в закрытом дворе милиции и была переоборудована в камеру с решетками на окнах, запиравшуюся на ночь. Она была, как правило, переполнена и арестанты спали в повалку на полатях и грязном полу, укрывшись своей заношенной, ветхой одежонкой.
Все пятнадцати-суточники уже знали, что в Багдарин прибыл политический, отнеслись ко мне весьма доброжелательно, старались налить побольше баланды, дружно ругали советскую власть, а наиболее озлобленные, кому от милиции досталось больше синяков, грозили сжечь это заведение.
В первый же день, как только меня выпустили, я дал телеграмму Ирине Корсунской и через день получил небольшой перевод. Это позволило мне перебраться в местную убогую деревянную гостиницу.
Слухи по таким маленьким поселкам, как Багдарин, разносятся очень быстро. Обслуживающий персонал гостиницы отнесся ко мне хорошо. Особенно жалела меня администратор гостиницы молодая женщина Любовь Говенько, которая всячески старалась помочь мне устроиться и просуществовать на первых порах, хотя ее не раз таскали и запугивали в КГБ. Доброе, сочувственное отношение я встречал со стороны многих, несмотря на все рассказы и слухи, которые обо мне распускало КГБ. Но люди боялись проявить свое отношение публично. Стоило стукачу увидеть кого - нибудь, разговаривающего со мной наедине, как этого человека начинали таскать, допытываться, о чем шла речь, заставляли писать объяснения, угрожать и домогаться нужных им показаний об охаивании советской власти, призывах ее подрывать. После этого человек, как правило, начинал избегать и встречь и разговоров.
Районный центр Багдарин представлял собой небольшой поселок с населением около 3-х тысяч человек, застроенный деревянными домишками. Чуть ли единственным двухэтажным домом в нем был райком партии. Поселок имел пару магазинов, небольшую столовую, быткомбинат, детсад, школу, столь необходимое советским людям местное отделение КГБ и никакой промышленности. Рядом с ним был расположен небольшой поселок Маловский, имевший около сотни дворов. Кругом на сотни километров простиралась тайга.
По закону местные власти обязаны были устроить меня на работу и предоставить жилье. Примерно через две недели сотрудник милиции Ваганов устроил меня в геологоразведочную партию (ГРП) в поселке Маловский и посетил в общежитии ГРП. Меня прикрепили разнорабочим к макшейдеру Винникову Е.К. секретарю парторганизации ГРП. В мои обязанности входило таскать за ним рейку с делениями и держать ее строго вертикально в указанных местах. Лучшей работы для человека, защитившего докторскую диссертацию, в СССР разумеется, не нашлось. В обязанности, Винникова, как выяснилось позднее, входили слежка, провокационные вопросы и писание доносов. То-есть то, что согласно декрета советской власти 1918г, в отличие от рядовых советских граждан, члены партии должны делать бесплатно.
В этом отношении Винников оказался весьма усердным стукачем и не только в отношении меня. Он доносил и на рабочих, выражавших недовольство условиями жизни и труда. Впрочем мало отличались от Винникова и другие члены партии, например, начальник группы Палиенко Г. С. или жена зам. начальника партии Тугарина Л. А. В своих доносах они писали не то, что было в действительности, а то что подсказывало КГБ для фабрикации нового дела.
Общежитие, в котором меня поселили, представляло деревянное здание со сквозным коридором и рядом комнат по обе стороны. В нем жили строители, золотодобытчики, приезжие и бичи. Пьянки, хулиганство и драки происходили чуть ли не каждый день. По праздникам и каждые полмесяца в аванс и получку следовали запои и дебоши.
Поскольку слух о моем техническом образовании быстро распространился по поселку, ко мне стали обращаться с просьбами о ремонте бытовой техники: радиоаппаратуры, холодильников, стиральных машин. До этого мне не приходилось этим заниматься. Но как авиационный инженер, хорошо помнивший физику, я разбирался в этих устройствах и во многих случаях приводил их в порядок. Жители благодарили меня продуктами, иногда деньгами. Вскоре ко мне стали обращаться и руководители местных контор с ремонтом пишущих машинок и др. канцелярской техники. Особенно помог хозяйственник прииска Глухов Петр Федорович - ссыльный сталинских времен. Со слезами на глазаx он рассказал печальную свою историю, как после войны его сослали в Сибирь, разрушили его семью. Он завел в Сибири новую семью, вырастил сыновей от новой жены, но вырваться из Сибири так и не смог.
Я ему привел в порядок все пишущие машинки в прииске и некоторое время пользовался одной из них, печатал на ней письма и жалобы, пока КГБ не дало указание, из прииска прибежали испуганные сотрудники и забрали машинку обратно. Тогда Петр Федорович дал мне сломанную, очень старую списанную пишущую машинку, которую после больших трудов я привел в относительный порядок и пользовался ей до нового ареста.
Вообще на первых порах мне было очень трудно, надо было чем-то питаться до первой получки, покупать одежду. Жена из нескольких тысяч моих сбережений не прислала ни рубля, ни старой рубашки. И я очень благодарен москвичам Лисовской Нине Петровне, Романовой Августе Яковлевне, Саловой Галине Ильнишне и другим инакомыслящим, которых я до этого не знал, за ту помощь и моральную поддержку, которую они мне оказывали. Мне многие писали, ежедневно приходило по 2-5 писем и пришлось вести обширную переписку. Вскоре стали пропускать и некоторые письма из-за границы.
Однажды в комнате, где я работал (к счастью, Винников в это время куда-то вышел), появился молодой парень в походной одежде с большим рюкзаком. Оказалось это Саша Подрабинек - посланец московских диссидентов. Он решил в отпуск объехать ряд ссыльных в Сибири. Я до этого не знал его. Опасаясь провокации, я позвонил Гале Саловой, попросил Сашу немного поговорить с ней на отвлеченную тему, не называя себя. Она опознала его по голосу и сказала, что это очень хороший человек.
Саша привез мне японский транзистор с короткими волнами - подарок московских друзей. Я давно просил у них коротковолновый приемник, чтобы знать правду о событиях в мире. К сожалению, Сибирь так далека от Европы, что в ней из зарубежных западных передач можно слушать только специальные дальневосточные трехчасовые передачи "Голоса Америки", видимо, из Японии,- И то сквозь вой глушилок, расположенных в Улан-Удэ.
Саша пробыл около двух суток. Он спешил, ему надо было объехать еще многих, а отпуск кончался. Он ввел меня в курс последних событий, просветил в некоторых медицинских вопросах, знание которых мне очень пригодилось впоследствии. Мы взаимно сфотографировались на память. Визит его удалось сохранить в тайне. Когда я его провожал, на маленьком местном аэродроме не было ни одного сотрудника КГБ и улетел он благополучно, без "хвоста".
По работе приходилось выезжать в тайгу за десятки километров, проводить замеры в районах золотодобычи, ночевать в избушках. Особенно трудно мнeе приходилось зимой. Пребывание целый день на морозе, холодном ветру, лазание по сугробам, в плохой одежонке, с рейкой и снаряжением, которое к концу дня начинает казаться особенно тяжелым, да еще в моем возрасте сорок с лишним лет, привели к тому, что я стал простужаться и часто болеть. Тем более что в холодных карцерах еще ранее я получил хронический бронхит. Тут и выявились прелести советского законодательства. Оказалось, что освободившимся советским заключенным, в течении 6-и месяцев после освобождения, т.е. когда они часто болеют и особенно нуждаются в помощи, больничный лист вообще не оплачивается.
Начальник ГРП Паршин А.П., а возможно и КГБ, которому стукачи даже мои замечания насчет сибирских морозов подносили как охаивание советской страны, недовольный моими болезнями, не нашел ничего лучшего как перевести меня в грузчики. Я должен был вдвоем с напарником на складе вручную, зимой разгружать и грузить 5-7 метровые бревна на автомашины. Я обратился к врачам, которые вынуждены были дать мне справку о противопоказаниях к тяжелому физическому труду и стал просить другую работу. Примерно в марте 1977г меня пристроили, как оказалось впоследствии с умыслом, мастером по ремонту электроприборов (плиток, утюгов) в быткомбинат в поселке Багдарин.
Поселили меня в старой заброшенной полусгнившей избушке около быткомбината. Она была разделена на три секции. Две секции принадлежали быткомбинату и в средней из них примерно 2,5 на 2,5 метра поселили меня. В другой несколько большей секции жила уборщица быткомбината Туркова с мужем и ребенком, в третьей секции такой же как у меня жили старик со старухой и злой собакой.
Избушка эта не ремонтировалась с дореволюционных времен, крыша походила на тюремную решетку и во время дождя и таяния снега в комнате потоки воды лились по всему потолку.
Первым делом мне пришлось доставать, покупать рубероид и крыть как крышу так и небольшие сенцы, выгребать завалы грязи и винно -водочные бутылки, которые оставил предыдущий мастер Эрдынеев А.Б., делать ремонт квартиры.
Рядом с моей избушкой в Багдарино находились две избушки армян, организовавших самодеятельную строительную бригаду по ремонту и постройке домов. Зарабатывали они неплохо,до 500 рублей в месяц, и в свободное от работы время занимались девицами и вином, перепортив немалое число местных школьниц. Участие в их попойках принимал и один из местных, кагебистов. Как потом признался один из армян, он наказал им следить за мной, за моими посетителями и периодически приходил за "информацией". Подобным же образом обязали следить за мной и других моих соседей,в частности, Туркову, которых потом заставили подписывать на меня "нужные" КГБ показания.
Армяне висели у КГБ на "крючке", попавшись на какой-то махинации с золотом. Двое из них Акопян Г.Б. и Оганесян Г.А. впоследствии подписали нужные КГБ показания. Особенно старался Оганесян, с которым я перемолвился несколькими словами пару раз, но разумеется вообще как и с кем бы то ни было в Багдарино никогда не говорил о политике.
Впоследствии руководство их бригады обвинили в каких-то приписках и пересажали. И надо отдать должное, что один, из них Роберт, находившийся на "химии", так и не подписал клевету, несмотря на свое трудное положение и давление КГБ.
Впрочем слежка осуществлялась не только соседями. Приходя на работу, я находил у себя корявые записки рабочих быткомбината, в которых они сообщали, что от них требуют слежки за мной, доносов. Начальник, КБО Голованов Н.В., построивший себе из ворованных материалов за счет КБО огромный дом, когда, я заходил к нему, поспешно закрывал лежащий перед ним лист бумаги. И я знал, что строчится очередной донос.
Казалось, что можно написать о человеке, который вообще не говорит на тему существующей власти. И потом, читая предъявленные мне, как обвинительные документы, показания "свидeтелей", я понял, что у КГБ существует просто образцы, наборы штампованных общих фраз типа "возводил грубую клевету на внутреннюю и внешнюю политику СССР", "распространял клеветнические измышления, порочащие советский государственный и общественный строй", "допускал враждебно-провокационные измышления", "искажал правду", "восхвалял образ жизни за границей", "возводил клевету нa жизнь в СССР" и т.п., за которыми конкретно ничего не скрывалось, да и копаться, что же конкретно, не допускалось.
Еще в концлагерю в Барашево Мордовской АССР, когда я отказался грузить трупы, я удивился, как полуграмотные надзиратели, ничего не знавшие кроме мата, могли написать столь обширный рапорт, где общими словами долго описывалось как якобы они меня долго воспитывали в истинно советском духе, проводили со мной разъяснительную работу, испробовали все гуманные методы, но я, закоренелый преступник и негодяй, не внимал их добрым увещеваниям и, наконец, докатился до того, что отказался трудиться. И вот они бедные вынуждены требовать для меня наказания. Я понял, что у них просто есть образцы рапортов, в которых следует только проставить фамилию и иногда в конце в туманной форме проступок.
Впрочем доносы писали и подписывали не только бывшие уголовники как Эрдынеев А., полуграмотные соседи, армяне, члены КПСС и начальство. Но и местные "журналист" некто Гильбух, промышлявший в Бaунтовском районе левой фотографией. Меня всегда удивляло, что движет этими людьми: наивность, вера в то, что они служат самому передовому в мире строю, или желание иметь какие-то выгоды по службе, льготы и защиту в лице КГБ. Как они вообще после этого могут смотреть в глаза своим жертвам? И почему они главная опора и надежда "самой передовой" в мире власти? И как их много вынырнуло, поднялось и затопило всю страну. И с каждым годом, с каждым поколением становится все больше!
Еще где-то в 1969-1970 годах в издательстве МВТУ им.Баумана у меня была принята к публикации книга "Новые метода оптимизации и иx применение", посвященная разработанному мною математическому методу оптимального управления. В 1972г она была уже отредактирована и отпечатана. А тут мой арест и обвинение по самой крамольной советской статье "антисоветская агитация и пропаганда", отнесенной к особо опасным государственным преступлениям. Казалось при чем тут математическая книга. Но власти хотели стереть из памяти людей даже имена неугодных им лиц. Почти весь тираж книги был уничтожен. На мои научные работы запрещено было ссылаться. Выйдя на ссылку я попросил издательство вернуть мне мою рукопись. Мне выслали только остатки черновиков. Тогда я подал на них в суд, требуя возрата рукописи, выплаты гонорара либо возмещения убытков от нарушения договора. После долгих препирательств и жалоб, мне, наконец, прислали повестку о явке на судебное разбирательство. Я помчался с повесткой в милицию за разрешением на выезд в соответсвии с законом. Но закон в этой стране, что дышло. Они обещали выяснить и через день мне показали телеграмму от судьи Бауманского района Москвы Сориной, где черным по белому было написано, что вызов на суд прислан для проформы. В соответствии с гражданским процессуальным кодексом я стал требовать разбора дела в моем присуствии. Но суд наплевал и на закон и на кодекс. Судебное заседание, несмотря на телеграмму протеста, провели в мое отсуствие. Мне было отказано по всем пунктам иска на основании того, что моя рукопись якобы не издавалась. Своей книги я не мог найти ни в одной советской библиотеке, ни в книжной палате. Двенадцать лет позднее где-то в 1983г мне все же удалось из архивов КГБ вытребовать экземпляр. В библиотеке им.Ленина в Москве сохранился только микрофильм книги, который числится под шифром Ф-801-83/809-6,.
В ссылку мне писали многие инакомыслящие, родственники осужденных и просто незнакомые люди. Выражали сочувствие, предлагали помощь. Не было дня, чтобы я не получал по 2-5 писем. Приходили письма и из-за границы. Я отвечал на них. По содержанию писем было видно, что доходит только незначительная часть. Из моих писем, особенно за границу доходило еще меньше. Еще в лагере после проверки заявлений о розыске за утраченные письма почта постоянно выплачивала мне по 50 копеек за письмо. Здесь я взял основополагающие почтовые документы "Устав связи СССР", "Почтовые правила", "Правила выплаты компенсации за утраченные международные почтовые отправления" и сделал для себя интересное открытие, что за каждое утраченное заказное международное письмо почта должна выплачивать по 11руб.76коп. Это при стоимости его отправки в то время 16коп. Из моих заграничных писем, как я быстро установил, доходило до адресатов не более 30%. Причем не доходили самые невинные письма - письма, в которых, не было ничего кроме советской открытки.
В "Уставе связи СССР" я вычитал, что если на заявление о розыске не дан ответ для заграничных писем в течении полугода, то клиент вправе подать иск к почте в суд, приложив к исковому заявлению квитанцию и копию заявления о розыске (либо квитанцию о посылке такого заявления).