Сохраняя конспирацию, Бабкин не мог раскрыть все это и потому сказал:
- Не будем торопиться, друзья. У нас и здесь работы на сто богатырей. Посмотрите, сколько заявок! Полицаи просят обвенчать их. Старосты и бургомистры рвутся заключить контракты на поимку партизан, наместники и коменданты ждут подмоги собрать налоги. А сколько заявок на похороны! Одних господ полицаев хоронить не перехоронить. Их в обозе фюрера привезли немало.
- От этих похорон наш отец Ахтыро-Волынский совсем запарился, - проговорил Цаплин. - Пора пощадить его и заявки на похороны полицаев-одиночек не принимать. Пусть отпевает на кладбище всех сразу.
- Согласен. Обсудим. А теперь, товарищи, позвольте изложить вам конкретные задачи по работе в Смоленске. Команда личной охраны, полагаю, останется пока на полевой почте и окажет помощь майору Штемпелю. Волович, назначьте в команде старшего и пришлите его ко мне на инструктаж. Вам же придется на несколько дней отлучиться с моим особым заданием.
- Слушаюсь! - приподнялся и сел Волович.
- Ваша задача, Трущобин: срочно открыть контору по заключению контрактов на разработку планов поимки партизан. Немецкая администрация отказывается взять нас на довольствие. Поэтому нам нужны деньги на питание, обувь, одежду... А на контрактах можно хорошо заработать.
Трущобин понимающе кивнул.
Да, он отлично понимал. Нужны не деньги. За фальшивые оккупационные марки и дохлой кошки не купишь. Деньги лишь предлог. Нужны списки изменников, предателей. Партизаны бьют их. Они конечно же потянутся в контору за помощью, и Трущобин снабдит их "контрактами". Беспокоило лишь одно: где разместить контору? И потому Трущобин тут же спросил:
- А разрешение бургомистра на открытие конторы есть?
- Разрешение будет.
- А помещение?
- Разместитесь пока в конторе кладбища.
- А чем заниматься мне? - спросил Цаплин.
- Вы нетерпеливы, Цаплин, как жених перед свадьбой.
- Служба такая, - развел длинными руками Цаплин. - Тороплюсь побольше закопать. И обвенчать, конечно.
- Этим и займетесь. "Бюро свадеб и похорон" разместите по соседству с конторой Трущобина. Ясно?
- Яснее, чем в глазах невесты. Бюро будет открыто. Контракты, надеюсь, будут. Но где взять людей копать могилы?
- Да-а, - вздохнул Гуляйбабка, зажав большим и указательным пальцами усики. - Люди заняты у майора Штемпеля. Но ничего. Найдем выход. Пока контракты. Побольше контрактов!
- Ясно!
- Вот и отлично. Теперь о ваших делах, Волович. - Гуляйбабка взял из пачки письмо. - К нам обращается со слезной просьбой некий барон Грюнтер-Брюнтер. В письме он сообщает, что в молодости здорово щелкал шпорами и танцевал с молоденькими барышнями "алям-алям". Теперь на старости лет вернулся на родину и получил недалеко от Смоленска поместье в пять сел. Но вот беда - жители не хотят платить налоги, особенно за кошек и собак. Старый петлюровец просит помочь ему собрать этот налог. Как ваше мнение? Поможем? А?
- Поможем, - хлопнул по коленке черных кожаных брюк Волович. - Такой персоне неудобно отказать. Барон! Петлюровец!
Гуляйбабка вручил письмо Воловичу:
- Возьмите. А как помочь - обговорим особо. Гуляйбабка немного подумал, потом вынул из лежащего на тумбочке портфеля небольшой листок газетной бумаги, где был нарисован барьер со стеклом и длинная очередь к нему.
- А теперь несколько практических вопросов. Первое. Оформление конторы по заключению контрактов на поимку партизан. На ваше рассмотрение вносится такой проект, - Гуляйбабка показал рисунок. - Вверху предлагается вывесить на холстине или рогоже призыв: "Добро пожаловать, господа старосты и полицаи!" Ниже этого, примерно на уровне взгляда вставших в очередь, повесить лозунг на черном полотне: "Смерть сукиным сынам! Всех их ждет суровая кара".
- А может, могила? - предложил Цаплин.
- Могила так могила, - сказал Гуляйбабка и, зачеркнув "суровую кару", крупно вывел - "могила". - Второй проект. Оформление "Бюро свадеб и похорон". Вверху намечается вывесить броский аншлаг: "Бургомистры, старосты и полицаи! Спешите заказать для погибших героев нового порядка могилы". Пониже этого зазывающий щит, как в сберкассах: "Заказать могилу заблаговременно выгодно, надежно, удобно". Сюда же вставлен стишок:
Полицай и староста! Экономь день, силу. Закажи, пожалуйста, Заранее могилу.
- Ай чудово! Ай гарно, товарищ лейтенант! - вскочил Чистоквасенко. - От це зазывы!
- Пять суток ареста! - побагровев, обернулся к Чистоквасенко Гуляйбабка и добавил: - Чтоб лучше помнил титулы и наказы президента.
- Есть пять суток! - вскочил Чистоквасенко. - Виноват. Звиняюсь.
- Садитесь. Стихи снять! Последняя строчка не годится. Это атака в лоб.
- Есть снять и переделать! - встал Цаплин. ...Цаплин сел. Гуляйбабка достал из портфеля кусок рыжей картонки величиной с ладонь.
- На всех бургомистров, старост и полицаев, заключающих контракты на поимку партизан, заводить карточки. В карточке непременно указывать фамилию, имя, отчество полицая или старосты, название населенного пункта, точные сведения, где живет, скрывается ночью и днем, а также хранит имущество свое и реквизированное, что ему известно о партизанах. Текст контракта составляется произвольный. С одной стороны, обязательства просителя рассчитаться сполна деньгами, натурой, с другой - обещание конторы изловить партизан. Подписи и печать.
Много раз слушал Трущобин своего Бабкина. Не однажды восхищался им - его логикой, удалью, выдумкой, сметкой, умением выкрутиться из сложных заварух. И вот теперь еще одна новая черта: умение обратить канцелярскую бюрократию против врага.
...А Бабкин все уточнял и уточнял детали работы аппарата контор, и, когда опять заговорил о фашистах, бургомистрах, старостах и полицаях, в пронизывающих насквозь глазах его вспыхнул испепеляющий гнев. О, горе тому, кто попал бы под этот огонь в открытом бою! Но открытый бой был для членов БЕИПСА лишь мечтой. В разящее оружие превращалась улыбка.
- Господин генерал! С прибытием вас. Со въездом вверенного вам штаба тыла в знаменитые "смоленские ворота"! - тоном искренней радости заговорил Гуляйбабка, войдя в заставленный чемоданами кабинет фон Шпица. - Как я рад, что вы приехали!
В нетопленном кабинете держалась морозящая сырость. Фон Шпиц сидел за столом в овчинном тулупе, засунув руки в муфту из лисьего меха. Он угрюмо читал лежавшую перед ним какую-то бумагу. На приветствие отозвался только, когда была перевернута страница.
- А-а! Наш друг. Хайль Гитлер! Что у вас? Побыстрей изложите. У меня запарка. Войска под Москвой все пожирают.
- Не смею надолго отвлекать вас, генерал. Извините. У меня к вам пустячная просьба. Разрешите мне внести в битву войск фюрера под Москвой хотя бы маленькую лепту.
- Слушаю вас.
- Дозвольте мне открыть контору по разработке планов на поимку партизан и "Бюро по свадьбам и похоронам"? Фон Шпиц, обутый в сапоги, залез в соломенные валенки.
- Передайте бургомистру и коменданту города: я разрешаю.
8. В ЛАВКЕ КЕРОСИНА, СОЛИ И ДЕГТЯ
Как и было задумано, утром Гуляйбабка выехал на восточную окраину города на явочную квартиру связного Корнея Михеича и нашел ее в весьма удачном месте. Лавка хозяйственных товаров - одноэтажный белокаменный домик сельского типа стояла на голой горке, откуда хорошо просматривалась железная дорога и Старое Смоленское шоссе, ведущее в Москву. Близко к лавке подступал смешанный лес, тянулись с разных сторон овраги и овражки так, что человеку, пришедшему из леса, прийти в лавку и уйти оттуда незамеченным было нетрудно.
"Чудное местечко! - оглядев прямо с возка местность, подумал Гуляйбабка. Прямо-таки дачное. Сиди и любуйся матушкой-природой. Дремлют запушенные снегом сосенки. Эшелоны с танками бегут. Крытые брезентом машины... Считай их прямо из окошка и в лес по этапу".
- Ай замерзли, сударь? - оглянулся с передка Прохор, обсыпанный, как дед мороз, снежными блестками.
- С чего вы взяли это?
- Да вскрякнули раза три.
- Местечко понравилось. Чертовски красиво!
- Да-а... Красотища. Только мертво все. Люду не видно. Толпится вон у лавки с десяток старух - и только. Мы-то чего туда едем?
- Насчет соли узнать, хомутов, - придумал подвернувшуюся на язык потребу Гуляйбабка.
- Соли, - усмехнулся Прохор. - Водилась она у них, как у бобика изба. Немец сам сидит не солоно хлебавши. Тьфу!
Прохор плюнул, подхлестнул вожжами пристяжных, прикрикнул на них: "Гей, не опускай гужи!", и легкий возок с двумя седоками птицей влетел на пригорок, круто подвернул к лавке с самодельной жестяной вывеской:
"Частная лавка господина Подпругина. Соль, спички, деготь, керосин".
Гуляйбабка в растерянности остановился. Почему лавка Подпругина, а не Хлыстов? Возможно, хлыстовская где-нибудь рядом? Но нет. Тут и домов-то других не видать.
На бетонном, без крыши, крыльце лавки, постукивая лаптями, хукая в озябшие руки, толпилось несколько стариков, старушек, девочка лет восьми - десяти, укутанная вместо шали в мешковину, и совсем нищенски одетый в лохмотья калека непонятного возраста на костылях. Гуляйбабка обратился ко всем:
- Скажите, пожалуйста, а где здесь частная лавка Хлыстова?
- Она и есть, стал быть, лавка Хлыстова, - ответил калека. - Только заместо Хлыстова теперь тут хозяенует Подпругин.
- А Хлыстов где же? - бледнея и предчувствуя что-то недоброе, спросил Гуляйбабка.
- Об этом вы лучше у нового лавочника расспросите. Он его выследил, он за него в премию корову получил, он вам и скажет, куда его дел. А мы что ж... мы люди темные. Газет новых не читаем, радио не слухаем. Керосину нет.
- Чего уж скрывать-то, - вздохнула согбенная старушка. - Повесили Корнея Михеича намедни. День вон там в леске провисел, а ночью, сказывали, не то родственники, не то кто оттель из лесу сняли его и похоронили.
У Гуляйбабки помутилось в глазах. Корнея Михеича нет. По доносу продажной шкуры погиб такой нужный для установления связи с городским подпольем человек. Подонок Подпругин продал его жизнь за какую-то паршивую корову. Но только ли за корову? Лавку, видать, в наследство получил, расчистил себе место для продажи керосина. А вот и сама тлетворная сучья морда, выглянул в окно, сейчас выбежит, завиляет хвостом. О, какую же кару придумать тебе, фашистский холуй! Увезти в лес и вздернуть на первой осине? Тюкнуть гирькой по голове и незамеченным уехать? Утопить в бочке с дегтем, если деготь есть? Нет, все это атака в лоб, для нас все это исключено. Думай, Гуляйбабка, думай. Не иссякла же у тебя находчивость? Э-э, да что там долго думать.
Распахнув полушубок и обнажив Железный крест, прицепленный к лацкану костюма, Гуляйбабка двинулся в лавку. Старушки и старики в испуге расступились. Калека, так смело говоривший о кобелином нюхе лавочника, прикусил язык и весь сжался, боясь, что чем-то раскипяченный незнакомец с усиками сейчас схватит его, но тот быстро прошел мимо и сунулся к двери.
- Заперто там. Не пускают, - сказал кто-то. Гуляйбабка ударом ноги распахнул дверь, громовой тучей ворвался в грязную, заваленную дугами, коромыслами, бочками, пустыми ящиками, вениками лавку. Навстречу ему, бросив на недометенный пол березовый веник, заспешил с подобострастной, заискивающей улыбкой тупоносый мужчина, похожий на разъевшегося бульдога. Гуляйбабка схватил его за грудки:
- Как встречаешь?! Почему не открываешь двери?
- Извините. Простите. Не успел. Подметал вот... Гуляйбабка с силой оттолкнул Подпругина. Тот, загремев ящиками, отлетел в угол и угодил задом в бочку с дегтем.
- Как торгуешь? Почему на крыльце мерзнут люди?
- Соли ждут. Соли, - вылезая из бочки, отвечал предатель. - Я ужо им выдал, сколь положено нормой, ан им все мало. Небось жаловались, недовольны. Неблагодарные скоты. Смею доложить вам, никак не хотят благодарить новые власти. Вот соль получили, по целой горсти выдал, а смею доложить вам, ни один не сказал новым властям спасибо.
"Матери, живущие и будущие! - стиснув кулаки и зубы, обратился про себя Гуляйбабка. - Если вы родите когда-либо такого ничтожнейшего сына, способного продать за горсть соли свою мать и родную землю, и будете знать, что он станет именно таким, задушите его своими же руками, ибо он может столько принести людям горя, что и вам, породившим его, станет страшно".
Гуляйбабка выхватил из колодки маузер. Еще одна бы секунда, и пуля возмездия именем всех матерей прикончила бы эту мразь с бульдожьим носом, но тут снова вспомнился наказ "президента", взывающий к великой выдержке, и Гуляйбабка устоял перед легким соблазном. Палец сполз со спускового крючка, зато рука размахнулась так и ударила рукояткой по лицу негодяя с такой силой, что тот, умывшись кровью, обмякло ткнулся на прилавок и минуты две-три лежал, потеряв сознание.
- Я тебя научу любить фюрера, - вкладывая маузер в деревянную колодку, грозился Гуляйбабка, едва лавочник очнулся. - Ты у меня узнаешь, как встречать господ. Почему нет ходовых товаров?
- Ка-ка... каких, смею спросить?
- Ты что - кретин? Сам не знаешь? Где венки, кресты на могилы героев рейха? Где гробы и готовые для надгробных надписей дощечки?
- Не успел, не успел еще развернуться, - зажав пальцами окровавленный нос, отвечал лавочник. - Смею доложить, другую неделю лишь торгую.
- Я тебе развернусь, безрогая скотина. Я тебя заставлю шевелиться. Три дня сроку, и чтоб были в продаже гробы, венки, кресты - все, что надо для похорон героев рейха. И чтоб броская вывеска над ними была: "Товары для господ рейха отпускаются без очереди и неограниченно"! Ты понял меня?
- Ваше благородие, - вытянулся предатель, кровь все еще текла из его тупого носа. - Смею заверить. Все сделаю. Все, что сказали. Ни одного словечка не забуду. Богу буду молиться за вашу добродетель.
- Молитесь, хоть лоб разбейте, но чтоб все в точности было. И надписи... надписи не забудьте на венках! - уже от двери крикнул Гуляйбабка.
Подпругин, как собачка, поспешил следом:
- Смею спросить, какие?
- Самые лучшие! Самые достойные, - вскинул с вытянутым пальцем руку Гуляйбабка. - Ну, что-нибудь такое вроде: "Царство вам небесное", или: "Спите спокойно. Вы это заслужили".
Заскочив вперед, предатель широко распахнул перед грозным гостем дверь и, изогнувшись в дугу, замер в почтении. Гуляйбабка еще раз потряс перед его красным носом увесистым кулаком, вышел из лавки.
Покупателей ни на крыльце, ни вблизи дома не было - как ветром сдуло. Прохор, сидя на облучке, уткнув бороду в овчинный воротник тулупа, дремал. Тройка белых, будто приветствуя Гуляйбабку, жевала брошенное на снег сено.
9. ВОЛОВИЧ ПОМОГАЕТ БАРОНУ ГРЮНТЕРУ-БРЮНТЕРУ СОБРАТЬ НАЛОГ ЗА КОШЕК И СОБАК
Пан Пальчик, он же барон Грюнтер-Брюнтер, несмотря на старческий восьмидесятилетний возраст, геморрой, радикулит, склероз и полное облысение, выглядел браво, молодцевато и горел желанием осваивать захваченные русские земли вплоть до Урала. Но так как претендентов на чужие земли у Гитлера оказалось много, то барону пришлось ограничить свой аппетит пятью деревнями и небольшим черным лесом, куда он боялся выходить еще с времен первой мировой войны, когда его чуть не укокошили дубиной смоленские крестьяне.
Сидя на ступеньках широкой мраморной лестницы, ведущей в белый особняк, он бойко отдавал распоряжения немецким солдатам, сгружающим с машин обитые жестью ящики, сундуки и старую, как сам хозяин, мебель.
- Айн, цвай - это сюда.
- Драй, фир - это туда, - указывал он ореховой палкой.
- Фюнф - левое крыло.
- Зекс - правое.
Волович вынырнул к барону Грюнтеру-Брюнтеру из-под шкафа, который помогал взвалить на спину двум грузчикам-солдатам.
- Господин барон! Имею честь к вам обратиться! - сказал он, вскинув два пальца к цилиндру.
Грюнтер-Брюнтер потряс палкой перед лицом Воловича:
- Как обращаешься, быдло? Где поклон до пояса?
- Рад бы, господин барон, но - увы! - не могу.
- Почему это не можешь, несчастный холоп? Волович вскинул два пальца к цилиндру:
- Смею доложить вам, я проглотил кол.
- Что мне кол! Кол тоже гнется.
- Он бетонный, ясновельможный барон. Барон взметнул на лоб белые брови:
- О-о! Да ты, оказывается, остряк. Я чертовски люблю таких, потому что в молодости сам был острее бритвы, только вот не помню какой? Не то Брюмера, не то Рюмера.
- Я не придирчив, господин барон. Можете и соврать. Грюнтер-Брюнтер окинул изучающим взглядом человека в кожаной куртке и, еще пуще заинтересовавшись им,
сказал:
- Ты так смело говоришь, будто бы пришел мне помочь.
- Как в лужу смотрели, барон. Всю жизнь об этом мечтал. Даже во сне этим грезил. Бывало, качает мама в люльке, а я лежу и думаю: "Как бы мне помочь старому барону?"
Грюнтер-Брюнтер похлопал пришельца концом палки по плечу:
- Ты молодец. Хвалю, айн, цвай, драй. С тех пор как я снова здесь, ни один мерзавец не появился, не захотел мне помочь. Все попрятались, как куры от коршуна, а ты вот пришел. Не из Смоленска ли ты, из того, как его?.. Вспомнил. Из благотворительного единения по оказанию помощи фюреру? Я туда, айн, цвай, драй... не помню сколько заявок посылал.
- В вашем возрасте такая проницательность поразительна, - ответил Волович. - Я действительно из БЕИПСА, то есть "Благотворительного единения искренней помощи сражающемуся Адольфу".
- Очень рад тебя видеть. Ты пришел очень кстати. У меня, айн, цвай, драй, так много всяких дел. Барон Грюнтер-Брюнтер не останется в долгу. Будешь честно мне служить - получишь крест.
- Какой, господин барон?
- Что значит какой? Железный крест с листьями и без листьев.
- Железный? Это еще ничего. Это подходяще, а то мне показалось деревянный.
- Не беспокойся, обмана не будет. Барон Грюнтер-Брюнтер никого еще, кроме людей, не обманывал.
- Рад познакомиться с такой личностью.
- Не радуйся, потому что ты мне пока не шурин и я тебя еще не принял на работу, айн, цвай, драй...
- Воля ваша, барон. БЕИПСА своих услуг никому не навязывает. Откажете - к другому фону барону пойду. Их понаехало!.. - Волович, поклонясь, уже наверняка зная, что старый пень не отпустит его, повернул к воротам.
- Постой, не уходи! - крикнул барон. - Беру тебя, только вначале дай мне ответ на айн, цвай вопросы.
- Хоть на сто.
- Только на два. Во-первых, любишь ли ты, - барон указал палкой на восток, - ту, Советскую власть, ибо если ты любишь ее, я не только не возьму на работу, но и могу куда-нибудь вздернуть.
Волович постучал пальцем по левой стороне груди:
- У меня эта Советская власть вот тут сидит.
- Ах, быдло! Значит, она у тебя в сердце сидит?
- В каком сердце? Образумьтесь, господин барон. Да здесь же у меня печенка.
Грюнтер-Брюнтер пощупал свой живот:
- А почему у меня печенка справа, а сердце - слева?
- Я, господин барон, с детства урод.
- Ах, вот оно. Тогда пардон. Второй вам вопрос. Что ты можешь делать, коль тебя ко мне прислали?
- Все, ясновельможный барон. Могу даже собаку вам сжарить. Как зайца съедите!
- Ты сущая находка, - похвалил барон, - такие люди мне, айн, цвай, драй, очень нужны. Я зачислю тебя и сию же минуту ознакомлю с твоей первой работой, айн, цвай, драй и тому подобное.
Кряхтя и охая, хватаясь то за сердце, то за поясницу, опираясь на палку, барон с трудом встал, прихромал к куче сваленных на снег портретов Гитлера.
- Это последнее и самое свежее фото мной обожаемого фюрера, - указал палкой на портреты барон. - Нынче же повесить эти фотографии на всех домах, амбарах, воротах моего имения. Пусть все население знает своего освободителя.
- Слушаюсь, господин барон! Он будет непременно повешен.
Барон нацелил палку в грудь Воловича:
- Ты что сказал?
- Я сказал, что он будет непременно повешен.
- Кто он? Говори?!
- Портрет. Портрет фюрера.
- Ах, да. Ты прав. Портрет иначе не назовешь.
- Вот именно, - сказал Волович. - Не назовешь. Повесить Гитлера я почту за честь, но вы, господин барон, вызывали представителя БЕИПСА, как известно, не за этим. В вашей заявке содержалась просьба собрать налог с населения.
- О, айн, цвай, драй! Налог главное. Без налога я задохнусь, как рыба.
- Давно бы пора.
- Что пора? Кому пора?
- Собрать налог пора.
- То-то же. Смотри у меня! Иначе вздерну. Не пикнешь, айн, цвай, драй. Я еще жениться буду. - И добавил: - Когда налог соберу.
- На ком жениться?
- Что значит "на ком"? Не женюсь же я на телеграфном столбе или корове. Только, айн, цвай, драй, на красавице. Кстати, когда будешь собирать налог, присматривайся: нет ли там подходящей девицы. Озолочу.
- У вас есть золото?
- Было, но за тридцать лет эмиграции страшно издержался.
Волович, принимавший барона с отвращением, как земляную жабу, теперь присмотрелся к нему. Да, пришелец с закордонья в самом деле издержался почти до нитки. На плечах у него висело истлевшее, изъеденное молью и временем, пропахшее нафталином и прахом пальто. Да и сам хозяин отдавал чем-то тем же. Ему оставалось только сложить руки и закрыть пятаком глаза, а он, поди ты, приехал собирать налоги, жениться, пороть розгами, вешать... О бог! Где же твоя справедливость? Безвинных детей ты кладешь в гроб, а эту старую проклятущую мразь держишь на земле.
- Какие налоги вы намерены собрать? - спросил после короткого раздумья Волович.
- Сущую малость, - поднял палец барон. - Я слишком добр, гуманен. Я беру всего-навсего за скот, птицу, строения, сады, огороды, за землю, воду, за кошек, собак и, айн, цвай, драй, кое-что еще.
Пройденные от парадного подъезда до летней беседки метров тридцать утомили старого петлюровца. Он сел на портреты Гитлера, отогнул воротник пальто, и тут Волович увидел на морщинистой, как полотно сита, шее его давнишний, схваченный швами рубец, уходящий от уха к плечу. Некогда молодого петлюровца рубил, видать, молоденький, малоопытный, а может, недюжий на руку красноармеец. Ускакал вражина, унес недорубленную голову змеи. Жаль. Не ползать бы ей теперь, не брызгать ядовитой слюной. Но ничего, расквитаемся.
Волович оглянулся по сторонам. Вблизи никого. Солдаты-грузчики лопочут за кустами бузины.
"Давануть, что ли, его за горло и айда, и фашистскому холую конец, подумал Волович. - Нет, каменная стена высока, не перелезть, да и Гуляйбабка приказал расправиться с бароном иным способом".
- Программа налогов у вас весьма привлекательна, - сказал Волович, стряхнув за спиной барона налип глины с сапога на портрет верховного главнокомандующего германской армии. - Весьма любопытна, но я, к сожалению, могу ею заняться лишь частично.
- Ты меня решил чем-то запугать? Или вовсе скакнуть в кусты? насторожился петлюровец.
"Вот сатана, - выругался в душе Волович. - Цепляется, как репей. От него нескоро-то и вырвешься. Чтоб ты подох со своим налогом. Впрочем, разве это его, барона, налог? Он всего лишь холуй, исполнитель приказов фашистской администрации. Интересно, зачем они привезли сюда эту развалину? Не управлять же землей? Да скорее всего, чтоб избавиться от лишних хлопот. Сдохнет хоронить еще надо, тратить марки на гроб..."
- Смею вас заверить, господин барон, дезертирства вы от меня не дождетесь, - ответил после раздумной паузы Волович. - Я прислан вам помочь. Вот вам мой мандат и предписание личного представителя президента.
- Зачем мне твои бумажки. Мне нужны деньги, шерсть, мясо, яйца... А обманешь - повешу. При мне всегда трое солдат. Они живо, айн, цвай, - и на перекладину. И между прочим, не вздумай бежать. По моему приказу сюда впускают, а отсюда, айн, цвай, - никого.
"Туп, глуп, усвоил всего лишь три слова - айн, цвай, драй, а злой, как гадюка, - заключил Волович. - Использует в охране методы гестапо. Но вряд ли они тебе помогут, старый пес. Если не я, то местные партизаны укокошат тебя. Не скроешься и за высокой стеной".
- Ну что молчишь? - бесцеремонно толкнул в бок палкой петлюровец. - Не по нраву мой порядок? Испугался, холоп?
- Не зарывайтесь, барон, - на наглость ответил наглостью Волович. - И будьте любезны не называть меня холопом. Я могу жестоко обидеться и отказать вам в помощи.
- Нет, нет. Ни в коем случае. К чему мне совать тебя в петлю, если мне нужно собрать налоги. Я могу тебя, в случае чего, повесить и после. Но прежде налоги. Я как раз и мечтал о таком сильном, здоровом сборщике налогов. Чтоб собрать все, чтоб давал в зубы за каждую недоимку. Словом, к делу.
- Собрать все налоги не могу, а вот налог за кошек и собак - пожалуйста, предложил Волович.
- Почему же только за собак и кошек? А остальные?
- Видите ли, барон, я сугубо узкий специалист. Собираю налоги только за кошек и собак.
- Что ж, - встал кряхтя петлюровец. - На безрыбье и рак рыба. Соберите, айн, цвай, хотя б за кошек и собак. Это тоже статья доходов немалая. Пятнадцать рублей за каждую кошку и по двадцать пять за собаку, айн, цвай, драй!
- Все денежки будут собраны до копеечки, барон, но только при одном условии.
- Каком же, если не хитришь?
- В том случае, если вы разрешите у неплательщиков конфисковать животных. Практика показывает, что после этого недоимщики денежки несут сразу. Кому охота расстаться с любимой кошкой или собакой.
- Айн, цвай, драй! - слегка подпрыгнул петлюровец. - Это блестящая идея. Я сейчас же подпишу распоряжение изъять всех кошек и собак, и, если в течение трех суток за них не уплатят налог, я прикажу уничтожить всю тварь! Да, человек. А куда мы денем этих кошек и собак?
Волович, обрадованный не меньше барона, поспешил с утешением:
- Барон! Побойтесь бога. Да у вас же отличнейший двор, лучшего места для конфискованных животных и не сыскать. Ни одна бродяга не удерет.
- Не будем торопиться, друзья. У нас и здесь работы на сто богатырей. Посмотрите, сколько заявок! Полицаи просят обвенчать их. Старосты и бургомистры рвутся заключить контракты на поимку партизан, наместники и коменданты ждут подмоги собрать налоги. А сколько заявок на похороны! Одних господ полицаев хоронить не перехоронить. Их в обозе фюрера привезли немало.
- От этих похорон наш отец Ахтыро-Волынский совсем запарился, - проговорил Цаплин. - Пора пощадить его и заявки на похороны полицаев-одиночек не принимать. Пусть отпевает на кладбище всех сразу.
- Согласен. Обсудим. А теперь, товарищи, позвольте изложить вам конкретные задачи по работе в Смоленске. Команда личной охраны, полагаю, останется пока на полевой почте и окажет помощь майору Штемпелю. Волович, назначьте в команде старшего и пришлите его ко мне на инструктаж. Вам же придется на несколько дней отлучиться с моим особым заданием.
- Слушаюсь! - приподнялся и сел Волович.
- Ваша задача, Трущобин: срочно открыть контору по заключению контрактов на разработку планов поимки партизан. Немецкая администрация отказывается взять нас на довольствие. Поэтому нам нужны деньги на питание, обувь, одежду... А на контрактах можно хорошо заработать.
Трущобин понимающе кивнул.
Да, он отлично понимал. Нужны не деньги. За фальшивые оккупационные марки и дохлой кошки не купишь. Деньги лишь предлог. Нужны списки изменников, предателей. Партизаны бьют их. Они конечно же потянутся в контору за помощью, и Трущобин снабдит их "контрактами". Беспокоило лишь одно: где разместить контору? И потому Трущобин тут же спросил:
- А разрешение бургомистра на открытие конторы есть?
- Разрешение будет.
- А помещение?
- Разместитесь пока в конторе кладбища.
- А чем заниматься мне? - спросил Цаплин.
- Вы нетерпеливы, Цаплин, как жених перед свадьбой.
- Служба такая, - развел длинными руками Цаплин. - Тороплюсь побольше закопать. И обвенчать, конечно.
- Этим и займетесь. "Бюро свадеб и похорон" разместите по соседству с конторой Трущобина. Ясно?
- Яснее, чем в глазах невесты. Бюро будет открыто. Контракты, надеюсь, будут. Но где взять людей копать могилы?
- Да-а, - вздохнул Гуляйбабка, зажав большим и указательным пальцами усики. - Люди заняты у майора Штемпеля. Но ничего. Найдем выход. Пока контракты. Побольше контрактов!
- Ясно!
- Вот и отлично. Теперь о ваших делах, Волович. - Гуляйбабка взял из пачки письмо. - К нам обращается со слезной просьбой некий барон Грюнтер-Брюнтер. В письме он сообщает, что в молодости здорово щелкал шпорами и танцевал с молоденькими барышнями "алям-алям". Теперь на старости лет вернулся на родину и получил недалеко от Смоленска поместье в пять сел. Но вот беда - жители не хотят платить налоги, особенно за кошек и собак. Старый петлюровец просит помочь ему собрать этот налог. Как ваше мнение? Поможем? А?
- Поможем, - хлопнул по коленке черных кожаных брюк Волович. - Такой персоне неудобно отказать. Барон! Петлюровец!
Гуляйбабка вручил письмо Воловичу:
- Возьмите. А как помочь - обговорим особо. Гуляйбабка немного подумал, потом вынул из лежащего на тумбочке портфеля небольшой листок газетной бумаги, где был нарисован барьер со стеклом и длинная очередь к нему.
- А теперь несколько практических вопросов. Первое. Оформление конторы по заключению контрактов на поимку партизан. На ваше рассмотрение вносится такой проект, - Гуляйбабка показал рисунок. - Вверху предлагается вывесить на холстине или рогоже призыв: "Добро пожаловать, господа старосты и полицаи!" Ниже этого, примерно на уровне взгляда вставших в очередь, повесить лозунг на черном полотне: "Смерть сукиным сынам! Всех их ждет суровая кара".
- А может, могила? - предложил Цаплин.
- Могила так могила, - сказал Гуляйбабка и, зачеркнув "суровую кару", крупно вывел - "могила". - Второй проект. Оформление "Бюро свадеб и похорон". Вверху намечается вывесить броский аншлаг: "Бургомистры, старосты и полицаи! Спешите заказать для погибших героев нового порядка могилы". Пониже этого зазывающий щит, как в сберкассах: "Заказать могилу заблаговременно выгодно, надежно, удобно". Сюда же вставлен стишок:
Полицай и староста! Экономь день, силу. Закажи, пожалуйста, Заранее могилу.
- Ай чудово! Ай гарно, товарищ лейтенант! - вскочил Чистоквасенко. - От це зазывы!
- Пять суток ареста! - побагровев, обернулся к Чистоквасенко Гуляйбабка и добавил: - Чтоб лучше помнил титулы и наказы президента.
- Есть пять суток! - вскочил Чистоквасенко. - Виноват. Звиняюсь.
- Садитесь. Стихи снять! Последняя строчка не годится. Это атака в лоб.
- Есть снять и переделать! - встал Цаплин. ...Цаплин сел. Гуляйбабка достал из портфеля кусок рыжей картонки величиной с ладонь.
- На всех бургомистров, старост и полицаев, заключающих контракты на поимку партизан, заводить карточки. В карточке непременно указывать фамилию, имя, отчество полицая или старосты, название населенного пункта, точные сведения, где живет, скрывается ночью и днем, а также хранит имущество свое и реквизированное, что ему известно о партизанах. Текст контракта составляется произвольный. С одной стороны, обязательства просителя рассчитаться сполна деньгами, натурой, с другой - обещание конторы изловить партизан. Подписи и печать.
Много раз слушал Трущобин своего Бабкина. Не однажды восхищался им - его логикой, удалью, выдумкой, сметкой, умением выкрутиться из сложных заварух. И вот теперь еще одна новая черта: умение обратить канцелярскую бюрократию против врага.
...А Бабкин все уточнял и уточнял детали работы аппарата контор, и, когда опять заговорил о фашистах, бургомистрах, старостах и полицаях, в пронизывающих насквозь глазах его вспыхнул испепеляющий гнев. О, горе тому, кто попал бы под этот огонь в открытом бою! Но открытый бой был для членов БЕИПСА лишь мечтой. В разящее оружие превращалась улыбка.
- Господин генерал! С прибытием вас. Со въездом вверенного вам штаба тыла в знаменитые "смоленские ворота"! - тоном искренней радости заговорил Гуляйбабка, войдя в заставленный чемоданами кабинет фон Шпица. - Как я рад, что вы приехали!
В нетопленном кабинете держалась морозящая сырость. Фон Шпиц сидел за столом в овчинном тулупе, засунув руки в муфту из лисьего меха. Он угрюмо читал лежавшую перед ним какую-то бумагу. На приветствие отозвался только, когда была перевернута страница.
- А-а! Наш друг. Хайль Гитлер! Что у вас? Побыстрей изложите. У меня запарка. Войска под Москвой все пожирают.
- Не смею надолго отвлекать вас, генерал. Извините. У меня к вам пустячная просьба. Разрешите мне внести в битву войск фюрера под Москвой хотя бы маленькую лепту.
- Слушаю вас.
- Дозвольте мне открыть контору по разработке планов на поимку партизан и "Бюро по свадьбам и похоронам"? Фон Шпиц, обутый в сапоги, залез в соломенные валенки.
- Передайте бургомистру и коменданту города: я разрешаю.
8. В ЛАВКЕ КЕРОСИНА, СОЛИ И ДЕГТЯ
Как и было задумано, утром Гуляйбабка выехал на восточную окраину города на явочную квартиру связного Корнея Михеича и нашел ее в весьма удачном месте. Лавка хозяйственных товаров - одноэтажный белокаменный домик сельского типа стояла на голой горке, откуда хорошо просматривалась железная дорога и Старое Смоленское шоссе, ведущее в Москву. Близко к лавке подступал смешанный лес, тянулись с разных сторон овраги и овражки так, что человеку, пришедшему из леса, прийти в лавку и уйти оттуда незамеченным было нетрудно.
"Чудное местечко! - оглядев прямо с возка местность, подумал Гуляйбабка. Прямо-таки дачное. Сиди и любуйся матушкой-природой. Дремлют запушенные снегом сосенки. Эшелоны с танками бегут. Крытые брезентом машины... Считай их прямо из окошка и в лес по этапу".
- Ай замерзли, сударь? - оглянулся с передка Прохор, обсыпанный, как дед мороз, снежными блестками.
- С чего вы взяли это?
- Да вскрякнули раза три.
- Местечко понравилось. Чертовски красиво!
- Да-а... Красотища. Только мертво все. Люду не видно. Толпится вон у лавки с десяток старух - и только. Мы-то чего туда едем?
- Насчет соли узнать, хомутов, - придумал подвернувшуюся на язык потребу Гуляйбабка.
- Соли, - усмехнулся Прохор. - Водилась она у них, как у бобика изба. Немец сам сидит не солоно хлебавши. Тьфу!
Прохор плюнул, подхлестнул вожжами пристяжных, прикрикнул на них: "Гей, не опускай гужи!", и легкий возок с двумя седоками птицей влетел на пригорок, круто подвернул к лавке с самодельной жестяной вывеской:
"Частная лавка господина Подпругина. Соль, спички, деготь, керосин".
Гуляйбабка в растерянности остановился. Почему лавка Подпругина, а не Хлыстов? Возможно, хлыстовская где-нибудь рядом? Но нет. Тут и домов-то других не видать.
На бетонном, без крыши, крыльце лавки, постукивая лаптями, хукая в озябшие руки, толпилось несколько стариков, старушек, девочка лет восьми - десяти, укутанная вместо шали в мешковину, и совсем нищенски одетый в лохмотья калека непонятного возраста на костылях. Гуляйбабка обратился ко всем:
- Скажите, пожалуйста, а где здесь частная лавка Хлыстова?
- Она и есть, стал быть, лавка Хлыстова, - ответил калека. - Только заместо Хлыстова теперь тут хозяенует Подпругин.
- А Хлыстов где же? - бледнея и предчувствуя что-то недоброе, спросил Гуляйбабка.
- Об этом вы лучше у нового лавочника расспросите. Он его выследил, он за него в премию корову получил, он вам и скажет, куда его дел. А мы что ж... мы люди темные. Газет новых не читаем, радио не слухаем. Керосину нет.
- Чего уж скрывать-то, - вздохнула согбенная старушка. - Повесили Корнея Михеича намедни. День вон там в леске провисел, а ночью, сказывали, не то родственники, не то кто оттель из лесу сняли его и похоронили.
У Гуляйбабки помутилось в глазах. Корнея Михеича нет. По доносу продажной шкуры погиб такой нужный для установления связи с городским подпольем человек. Подонок Подпругин продал его жизнь за какую-то паршивую корову. Но только ли за корову? Лавку, видать, в наследство получил, расчистил себе место для продажи керосина. А вот и сама тлетворная сучья морда, выглянул в окно, сейчас выбежит, завиляет хвостом. О, какую же кару придумать тебе, фашистский холуй! Увезти в лес и вздернуть на первой осине? Тюкнуть гирькой по голове и незамеченным уехать? Утопить в бочке с дегтем, если деготь есть? Нет, все это атака в лоб, для нас все это исключено. Думай, Гуляйбабка, думай. Не иссякла же у тебя находчивость? Э-э, да что там долго думать.
Распахнув полушубок и обнажив Железный крест, прицепленный к лацкану костюма, Гуляйбабка двинулся в лавку. Старушки и старики в испуге расступились. Калека, так смело говоривший о кобелином нюхе лавочника, прикусил язык и весь сжался, боясь, что чем-то раскипяченный незнакомец с усиками сейчас схватит его, но тот быстро прошел мимо и сунулся к двери.
- Заперто там. Не пускают, - сказал кто-то. Гуляйбабка ударом ноги распахнул дверь, громовой тучей ворвался в грязную, заваленную дугами, коромыслами, бочками, пустыми ящиками, вениками лавку. Навстречу ему, бросив на недометенный пол березовый веник, заспешил с подобострастной, заискивающей улыбкой тупоносый мужчина, похожий на разъевшегося бульдога. Гуляйбабка схватил его за грудки:
- Как встречаешь?! Почему не открываешь двери?
- Извините. Простите. Не успел. Подметал вот... Гуляйбабка с силой оттолкнул Подпругина. Тот, загремев ящиками, отлетел в угол и угодил задом в бочку с дегтем.
- Как торгуешь? Почему на крыльце мерзнут люди?
- Соли ждут. Соли, - вылезая из бочки, отвечал предатель. - Я ужо им выдал, сколь положено нормой, ан им все мало. Небось жаловались, недовольны. Неблагодарные скоты. Смею доложить вам, никак не хотят благодарить новые власти. Вот соль получили, по целой горсти выдал, а смею доложить вам, ни один не сказал новым властям спасибо.
"Матери, живущие и будущие! - стиснув кулаки и зубы, обратился про себя Гуляйбабка. - Если вы родите когда-либо такого ничтожнейшего сына, способного продать за горсть соли свою мать и родную землю, и будете знать, что он станет именно таким, задушите его своими же руками, ибо он может столько принести людям горя, что и вам, породившим его, станет страшно".
Гуляйбабка выхватил из колодки маузер. Еще одна бы секунда, и пуля возмездия именем всех матерей прикончила бы эту мразь с бульдожьим носом, но тут снова вспомнился наказ "президента", взывающий к великой выдержке, и Гуляйбабка устоял перед легким соблазном. Палец сполз со спускового крючка, зато рука размахнулась так и ударила рукояткой по лицу негодяя с такой силой, что тот, умывшись кровью, обмякло ткнулся на прилавок и минуты две-три лежал, потеряв сознание.
- Я тебя научу любить фюрера, - вкладывая маузер в деревянную колодку, грозился Гуляйбабка, едва лавочник очнулся. - Ты у меня узнаешь, как встречать господ. Почему нет ходовых товаров?
- Ка-ка... каких, смею спросить?
- Ты что - кретин? Сам не знаешь? Где венки, кресты на могилы героев рейха? Где гробы и готовые для надгробных надписей дощечки?
- Не успел, не успел еще развернуться, - зажав пальцами окровавленный нос, отвечал лавочник. - Смею доложить, другую неделю лишь торгую.
- Я тебе развернусь, безрогая скотина. Я тебя заставлю шевелиться. Три дня сроку, и чтоб были в продаже гробы, венки, кресты - все, что надо для похорон героев рейха. И чтоб броская вывеска над ними была: "Товары для господ рейха отпускаются без очереди и неограниченно"! Ты понял меня?
- Ваше благородие, - вытянулся предатель, кровь все еще текла из его тупого носа. - Смею заверить. Все сделаю. Все, что сказали. Ни одного словечка не забуду. Богу буду молиться за вашу добродетель.
- Молитесь, хоть лоб разбейте, но чтоб все в точности было. И надписи... надписи не забудьте на венках! - уже от двери крикнул Гуляйбабка.
Подпругин, как собачка, поспешил следом:
- Смею спросить, какие?
- Самые лучшие! Самые достойные, - вскинул с вытянутым пальцем руку Гуляйбабка. - Ну, что-нибудь такое вроде: "Царство вам небесное", или: "Спите спокойно. Вы это заслужили".
Заскочив вперед, предатель широко распахнул перед грозным гостем дверь и, изогнувшись в дугу, замер в почтении. Гуляйбабка еще раз потряс перед его красным носом увесистым кулаком, вышел из лавки.
Покупателей ни на крыльце, ни вблизи дома не было - как ветром сдуло. Прохор, сидя на облучке, уткнув бороду в овчинный воротник тулупа, дремал. Тройка белых, будто приветствуя Гуляйбабку, жевала брошенное на снег сено.
9. ВОЛОВИЧ ПОМОГАЕТ БАРОНУ ГРЮНТЕРУ-БРЮНТЕРУ СОБРАТЬ НАЛОГ ЗА КОШЕК И СОБАК
Пан Пальчик, он же барон Грюнтер-Брюнтер, несмотря на старческий восьмидесятилетний возраст, геморрой, радикулит, склероз и полное облысение, выглядел браво, молодцевато и горел желанием осваивать захваченные русские земли вплоть до Урала. Но так как претендентов на чужие земли у Гитлера оказалось много, то барону пришлось ограничить свой аппетит пятью деревнями и небольшим черным лесом, куда он боялся выходить еще с времен первой мировой войны, когда его чуть не укокошили дубиной смоленские крестьяне.
Сидя на ступеньках широкой мраморной лестницы, ведущей в белый особняк, он бойко отдавал распоряжения немецким солдатам, сгружающим с машин обитые жестью ящики, сундуки и старую, как сам хозяин, мебель.
- Айн, цвай - это сюда.
- Драй, фир - это туда, - указывал он ореховой палкой.
- Фюнф - левое крыло.
- Зекс - правое.
Волович вынырнул к барону Грюнтеру-Брюнтеру из-под шкафа, который помогал взвалить на спину двум грузчикам-солдатам.
- Господин барон! Имею честь к вам обратиться! - сказал он, вскинув два пальца к цилиндру.
Грюнтер-Брюнтер потряс палкой перед лицом Воловича:
- Как обращаешься, быдло? Где поклон до пояса?
- Рад бы, господин барон, но - увы! - не могу.
- Почему это не можешь, несчастный холоп? Волович вскинул два пальца к цилиндру:
- Смею доложить вам, я проглотил кол.
- Что мне кол! Кол тоже гнется.
- Он бетонный, ясновельможный барон. Барон взметнул на лоб белые брови:
- О-о! Да ты, оказывается, остряк. Я чертовски люблю таких, потому что в молодости сам был острее бритвы, только вот не помню какой? Не то Брюмера, не то Рюмера.
- Я не придирчив, господин барон. Можете и соврать. Грюнтер-Брюнтер окинул изучающим взглядом человека в кожаной куртке и, еще пуще заинтересовавшись им,
сказал:
- Ты так смело говоришь, будто бы пришел мне помочь.
- Как в лужу смотрели, барон. Всю жизнь об этом мечтал. Даже во сне этим грезил. Бывало, качает мама в люльке, а я лежу и думаю: "Как бы мне помочь старому барону?"
Грюнтер-Брюнтер похлопал пришельца концом палки по плечу:
- Ты молодец. Хвалю, айн, цвай, драй. С тех пор как я снова здесь, ни один мерзавец не появился, не захотел мне помочь. Все попрятались, как куры от коршуна, а ты вот пришел. Не из Смоленска ли ты, из того, как его?.. Вспомнил. Из благотворительного единения по оказанию помощи фюреру? Я туда, айн, цвай, драй... не помню сколько заявок посылал.
- В вашем возрасте такая проницательность поразительна, - ответил Волович. - Я действительно из БЕИПСА, то есть "Благотворительного единения искренней помощи сражающемуся Адольфу".
- Очень рад тебя видеть. Ты пришел очень кстати. У меня, айн, цвай, драй, так много всяких дел. Барон Грюнтер-Брюнтер не останется в долгу. Будешь честно мне служить - получишь крест.
- Какой, господин барон?
- Что значит какой? Железный крест с листьями и без листьев.
- Железный? Это еще ничего. Это подходяще, а то мне показалось деревянный.
- Не беспокойся, обмана не будет. Барон Грюнтер-Брюнтер никого еще, кроме людей, не обманывал.
- Рад познакомиться с такой личностью.
- Не радуйся, потому что ты мне пока не шурин и я тебя еще не принял на работу, айн, цвай, драй...
- Воля ваша, барон. БЕИПСА своих услуг никому не навязывает. Откажете - к другому фону барону пойду. Их понаехало!.. - Волович, поклонясь, уже наверняка зная, что старый пень не отпустит его, повернул к воротам.
- Постой, не уходи! - крикнул барон. - Беру тебя, только вначале дай мне ответ на айн, цвай вопросы.
- Хоть на сто.
- Только на два. Во-первых, любишь ли ты, - барон указал палкой на восток, - ту, Советскую власть, ибо если ты любишь ее, я не только не возьму на работу, но и могу куда-нибудь вздернуть.
Волович постучал пальцем по левой стороне груди:
- У меня эта Советская власть вот тут сидит.
- Ах, быдло! Значит, она у тебя в сердце сидит?
- В каком сердце? Образумьтесь, господин барон. Да здесь же у меня печенка.
Грюнтер-Брюнтер пощупал свой живот:
- А почему у меня печенка справа, а сердце - слева?
- Я, господин барон, с детства урод.
- Ах, вот оно. Тогда пардон. Второй вам вопрос. Что ты можешь делать, коль тебя ко мне прислали?
- Все, ясновельможный барон. Могу даже собаку вам сжарить. Как зайца съедите!
- Ты сущая находка, - похвалил барон, - такие люди мне, айн, цвай, драй, очень нужны. Я зачислю тебя и сию же минуту ознакомлю с твоей первой работой, айн, цвай, драй и тому подобное.
Кряхтя и охая, хватаясь то за сердце, то за поясницу, опираясь на палку, барон с трудом встал, прихромал к куче сваленных на снег портретов Гитлера.
- Это последнее и самое свежее фото мной обожаемого фюрера, - указал палкой на портреты барон. - Нынче же повесить эти фотографии на всех домах, амбарах, воротах моего имения. Пусть все население знает своего освободителя.
- Слушаюсь, господин барон! Он будет непременно повешен.
Барон нацелил палку в грудь Воловича:
- Ты что сказал?
- Я сказал, что он будет непременно повешен.
- Кто он? Говори?!
- Портрет. Портрет фюрера.
- Ах, да. Ты прав. Портрет иначе не назовешь.
- Вот именно, - сказал Волович. - Не назовешь. Повесить Гитлера я почту за честь, но вы, господин барон, вызывали представителя БЕИПСА, как известно, не за этим. В вашей заявке содержалась просьба собрать налог с населения.
- О, айн, цвай, драй! Налог главное. Без налога я задохнусь, как рыба.
- Давно бы пора.
- Что пора? Кому пора?
- Собрать налог пора.
- То-то же. Смотри у меня! Иначе вздерну. Не пикнешь, айн, цвай, драй. Я еще жениться буду. - И добавил: - Когда налог соберу.
- На ком жениться?
- Что значит "на ком"? Не женюсь же я на телеграфном столбе или корове. Только, айн, цвай, драй, на красавице. Кстати, когда будешь собирать налог, присматривайся: нет ли там подходящей девицы. Озолочу.
- У вас есть золото?
- Было, но за тридцать лет эмиграции страшно издержался.
Волович, принимавший барона с отвращением, как земляную жабу, теперь присмотрелся к нему. Да, пришелец с закордонья в самом деле издержался почти до нитки. На плечах у него висело истлевшее, изъеденное молью и временем, пропахшее нафталином и прахом пальто. Да и сам хозяин отдавал чем-то тем же. Ему оставалось только сложить руки и закрыть пятаком глаза, а он, поди ты, приехал собирать налоги, жениться, пороть розгами, вешать... О бог! Где же твоя справедливость? Безвинных детей ты кладешь в гроб, а эту старую проклятущую мразь держишь на земле.
- Какие налоги вы намерены собрать? - спросил после короткого раздумья Волович.
- Сущую малость, - поднял палец барон. - Я слишком добр, гуманен. Я беру всего-навсего за скот, птицу, строения, сады, огороды, за землю, воду, за кошек, собак и, айн, цвай, драй, кое-что еще.
Пройденные от парадного подъезда до летней беседки метров тридцать утомили старого петлюровца. Он сел на портреты Гитлера, отогнул воротник пальто, и тут Волович увидел на морщинистой, как полотно сита, шее его давнишний, схваченный швами рубец, уходящий от уха к плечу. Некогда молодого петлюровца рубил, видать, молоденький, малоопытный, а может, недюжий на руку красноармеец. Ускакал вражина, унес недорубленную голову змеи. Жаль. Не ползать бы ей теперь, не брызгать ядовитой слюной. Но ничего, расквитаемся.
Волович оглянулся по сторонам. Вблизи никого. Солдаты-грузчики лопочут за кустами бузины.
"Давануть, что ли, его за горло и айда, и фашистскому холую конец, подумал Волович. - Нет, каменная стена высока, не перелезть, да и Гуляйбабка приказал расправиться с бароном иным способом".
- Программа налогов у вас весьма привлекательна, - сказал Волович, стряхнув за спиной барона налип глины с сапога на портрет верховного главнокомандующего германской армии. - Весьма любопытна, но я, к сожалению, могу ею заняться лишь частично.
- Ты меня решил чем-то запугать? Или вовсе скакнуть в кусты? насторожился петлюровец.
"Вот сатана, - выругался в душе Волович. - Цепляется, как репей. От него нескоро-то и вырвешься. Чтоб ты подох со своим налогом. Впрочем, разве это его, барона, налог? Он всего лишь холуй, исполнитель приказов фашистской администрации. Интересно, зачем они привезли сюда эту развалину? Не управлять же землей? Да скорее всего, чтоб избавиться от лишних хлопот. Сдохнет хоронить еще надо, тратить марки на гроб..."
- Смею вас заверить, господин барон, дезертирства вы от меня не дождетесь, - ответил после раздумной паузы Волович. - Я прислан вам помочь. Вот вам мой мандат и предписание личного представителя президента.
- Зачем мне твои бумажки. Мне нужны деньги, шерсть, мясо, яйца... А обманешь - повешу. При мне всегда трое солдат. Они живо, айн, цвай, - и на перекладину. И между прочим, не вздумай бежать. По моему приказу сюда впускают, а отсюда, айн, цвай, - никого.
"Туп, глуп, усвоил всего лишь три слова - айн, цвай, драй, а злой, как гадюка, - заключил Волович. - Использует в охране методы гестапо. Но вряд ли они тебе помогут, старый пес. Если не я, то местные партизаны укокошат тебя. Не скроешься и за высокой стеной".
- Ну что молчишь? - бесцеремонно толкнул в бок палкой петлюровец. - Не по нраву мой порядок? Испугался, холоп?
- Не зарывайтесь, барон, - на наглость ответил наглостью Волович. - И будьте любезны не называть меня холопом. Я могу жестоко обидеться и отказать вам в помощи.
- Нет, нет. Ни в коем случае. К чему мне совать тебя в петлю, если мне нужно собрать налоги. Я могу тебя, в случае чего, повесить и после. Но прежде налоги. Я как раз и мечтал о таком сильном, здоровом сборщике налогов. Чтоб собрать все, чтоб давал в зубы за каждую недоимку. Словом, к делу.
- Собрать все налоги не могу, а вот налог за кошек и собак - пожалуйста, предложил Волович.
- Почему же только за собак и кошек? А остальные?
- Видите ли, барон, я сугубо узкий специалист. Собираю налоги только за кошек и собак.
- Что ж, - встал кряхтя петлюровец. - На безрыбье и рак рыба. Соберите, айн, цвай, хотя б за кошек и собак. Это тоже статья доходов немалая. Пятнадцать рублей за каждую кошку и по двадцать пять за собаку, айн, цвай, драй!
- Все денежки будут собраны до копеечки, барон, но только при одном условии.
- Каком же, если не хитришь?
- В том случае, если вы разрешите у неплательщиков конфисковать животных. Практика показывает, что после этого недоимщики денежки несут сразу. Кому охота расстаться с любимой кошкой или собакой.
- Айн, цвай, драй! - слегка подпрыгнул петлюровец. - Это блестящая идея. Я сейчас же подпишу распоряжение изъять всех кошек и собак, и, если в течение трех суток за них не уплатят налог, я прикажу уничтожить всю тварь! Да, человек. А куда мы денем этих кошек и собак?
Волович, обрадованный не меньше барона, поспешил с утешением:
- Барон! Побойтесь бога. Да у вас же отличнейший двор, лучшего места для конфискованных животных и не сыскать. Ни одна бродяга не удерет.