Борген Юхан. Маленький лорд (Трилогия о маленьком лорде - 1)

   Это были захватывающие минуты, хотя Вилфред не спасался бегством и не дрался, а просто положился на волю случая. Повезет - значит повезет. Не повезет - тогда случится то, что он никогда не додумывал до конца. Он вверялся мрачной неизвестности.
   Полицейский не обращал внимания на Вилфреда. Он шествовал своим размеренным шагом вдоль серых стен домов. Подросток расправил плечи и почувствовал, как его лицо скривилось в высокомерной гримасе. Он все еще внутренне балансировал между чувством страха, сладко нывшим во всем теле, и тягой к своему привычному миру, к безопасному существованию, которому он мог радоваться только тогда, когда удавалось что-то ему противопоставить. Вот и сейчас он представлял себе свой теплый, светлый дом на Драмменсвей, неотделимый от него уют, который он так любит. Представлял себе и то, как теперь у него появится новая тайна, еще одна тайна - скверный поступок, о котором знает он один.
   Он быстро спустился к площади Скоу, чтобы сесть в трамвай, идущий к дому. В его голове теснились всевозможные планы, он их принимал, потом отбрасывал. Сегодня он уже кое-что сделал - ударил бедного старика. Он не испытывал ни малейших угрызений совести или сострадания. Ведь опасность еще не миновала. Ему надо спасать собственную шкуру. Спасать от угрозы. Правда, угрозу приходится создавать самому, ну что ж, ничего не поделаешь, зато теперь он счастлив: в его жизни опять появилось что-то такое, что избавляло его от ощущения, будто все знают о нем всё.
   Скоро, он это понимал, окружающей его реальностью снова станут только мать и родной дом, а все остальное станет чем-то далеким, отойдет в прошлое.
   Но лишь на время, пока новая дерзкая затея не начнет требовать выхода, и ради нее он поставит на карту все свое безмятежное существование, потому что мир, в котором он живет, должен быть полон тревог и таить в себе то, что знает лишь он один.
   Он медленно брел по центру города и чувствовал, как его охватывает блаженное умиротворение. Он шел навстречу чему-то приятному, и ему хотелось делать людям приятное. В бумажном магазине на Эвре-Слотсгате он купил листок почтовой бумаги, конверт и марку за десять эре. Усевшись за высокую конторку, предназначенную для клиентов, он стал писать изящным наклонным почерком фрекен Воллквартс, - почерком, который каждую букву превращал в живое существо, дружелюбное и улыбающееся.
   Фру Сусанне Саген Улица Драмменсвей
   Христиания
   Я пишу Вам эти несколько строк только для того, чтобы уведомить Вас, что Ваш сын Вилфред прекрасно успевает во всех учебных дисциплинах и при этом отличается примерным поведением.
   Преданная Вам
   Сигне Воллквартс
   На углу улицы Карла Юхана он опустил письмо в почтовый ящик, а потом сел в трамвай у Атенеума. "Право же, мама заслужила эту радость", - подумал он и, приподняв шапку, встряхнул рассыпавшимися по плечам локонами.
   3
   Звонок.
   Мать опустила "Моргенбладет", которую держала развернутой над чашкой кофе, и прислушалась. Она и сын одновременно услышали, как открылась дверь, ведущая из коридора в холл, и Лилли вышла в прихожую.
   Потом открылась входная дверь. Потом раскатистый голос почтальона, смешливый звонкий голосок Лилли... При этих привычных звуках Маленького Лорда обдало жаркой волной блаженства. Он чувствовал, что он у себя дома, чувствовал это во всем. И было в этой уверенности что-то такое, что изгоняло все другие ощущения, отдаляло их, лишало той реальной плоти, которая придавала им весомость в неустойчивом равновесии его мира. Дома с ним не могло случиться ничего дурного.
   Легонько постучав в дверь, Лилли положила на край стола принесенные почтальоном письма. Мать бросила на них рассеянный взгляд поверх газеты. Это были письма с марками фирм, письма из того мира, который искал ее, но ни на что не посягал, - любезные приглашения, которые, по желанию, она могла принять или отвергнуть. Магазин шелка, торговый дом "Стеен и Стрём" предлагали свои новые модели к предстоящему придворному балу.
   Наконец она обратила внимание на единственное письмо без фирменного штемпеля. Косой изящный почерк на конверте пробудил в ней любопытство, она вскрыла конверт и быстро пробежала письмо.
   Глаза Маленького Лорда были устремлены на сваренное всмятку яйцо. Он старался каждый раз зачерпнуть ложкой равное количество желтка и белка и откусывать каждый раз совершенно одинаковый кусочек поджаренного хлеба, посыпая его одним и тем же количеством соли. Взрослые всегда посмеивались над его попытками растянуть свои гастрономические утехи. Вот и сейчас он поймал на себе материнский взгляд и тотчас потянулся к чашке сладкого чая пополам с молоком.
   - Нет, я не потому, сынок, - сказала мать.
   Он поднял на нее глаза с выражением точно рассчитанного удивления.
   - Что-нибудь случилось, мама? - спросил он. Теперь вид у него был слегка встревоженный - это тоже входило в его намерения.
   - Случилось... видишь ли... Нет, я не могу тебе сказать. - Лицо матери приняло многозначительное выражение.
   - Какая-нибудь неприятность? - На глазах у него выступили заготовленные на всякий случай слезинки. Он чувствовал себя в ударе.
   - Неприятность... нет, что ты, сынок! Ничего неприятного, поверь мне! Теперь ее глаза сияли. Она была удивительно хороша. Радость волной прилила к его сердцу, потому что он доставил радость ей.
   - Но тогда скажи, в чем дело, мама, - попросил он. - Раз нет ничего неприятного.
   Она встала и, напевая, подошла к окну. Ее переподняло такое счастье, что ей приходилось таиться от сына. Нет, это письмо должно остаться тайной между нею и школой; наверняка фрекен Воллквартс не хочет, чтобы она посвящала мальчика в их переписку. Но зато она должна написать ответ, вот это она сделает. Она напишет учительнице письмо, расскажет ей, как она счастлива, и попросит ее по-прежнему заботливо опекать ее ненаглядного прилежного мальчика. Ей хотелось сделать что-нибудь еще, например послать фрекен Воллквартс подарок, какую-нибудь безделушку, но не подделку, а настоящую драгоценность.
   И вдруг она почувствовала себя беспомощной и никчемной по сравнению с такой вот учительницей, человеком образованным, наделенным опытом и знаниями - всем тем, что она упустила в своей беззаботной жизни. В приливе педагогической ответственности ей захотелось завести с сыном разговор о чем-то поучительном.
   - Ты вот почитай газету, - неожиданно сказала она. - Подумай, какая разница в семейной обстановке, в окружении... Да, Маленький Лорд, я хочу, чтобы ты имел хоть некоторое представление об этих вещах.
   И она решительно села рядом с ним, развернув "Моргенбладет".
   - Посмотри, что здесь написано... Несколько мальчиков в районе, который называется Грюнерлокке... я даже не знаю толком, где находится этот район, где-то очень далеко, на другом конце города... Они ворвались в табачную лавку - подумай, сынок, среди бела дня! - избили бедного продавца, украли у него деньги и... Ну неважно, я просто хочу, чтобы ты знал, что такие вещи случаются. Подумай, твои сверстники, даже моложе - мальчики лет десяти-двенадцати, написано в газете... О мой родной, любимый сынок!
   Она снова встала, взволнованная нарисованной ею же самой картиной. Наклонившись над сыном, она прижала его к себе. Он слышал, как она пробормотала:
   - Бедные, бедные дети!
   Он слышал ее слова будто сквозь вату. Судорога свела ему внутренности. Все это вышло слишком неожиданно. Напечатано в газете. И главное - она восприняла это таким образом.
   Судорога свела ему внутренности. Рвота подступила к горлу. И прежде чем он успел справиться с собой, все, что он съел: яйцо, молоко, чай - все оказалось на тарелке.
   - Сынок! - Она испуганно отшатнулась. - Что с тобой?..
   - Прости, мама, - пробормотал он сквозь слезы, которые на этот раз выступили просто от физической слабости и изнеможения.
   - Мальчик мой, это я виновата, я не ожидала... неужели на тебя такое впечатление?.. - Она обтерла его чистой салфеткой, нажала кнопку звонка. Маленькому Лорду стало дурно. Будьте добры... - Она указала на тарелку. Это моя вина, - с огорчением пояснила она. - Я прочла в газете о грубых и страшных вещах, о мальчиках...
   Но Маленький Лорд ни за что не хотел пропускать школу - нет, только не сегодня.
   - Все прошло, мама, - сказал он, вставая.
   - Мой мужественный мальчик, - с гордостью сказала она. - И все-таки, может быть, это слишком большая нагрузка...
   И вдруг ему вспомнилась висевшая у него в детской цветная гравюра, изображавшая адмирала Нельсона. Одноглазый адмирал, весь в крови, пытался приподняться у подножия мачты, а вокруг неподвижно неслись черные пушечные ядра.
   - Не стоит об этом говорить, мама, - решительно сказал он.
   Идя к выходу, он остановился неподалеку от стола. На краю его лежала газета. На белоснежной скатерти она казалась грязным клочком бумаги, грубым вторжением в чистоту фарфорового царства, непредусмотренным отголоском мира, который не имел права на существование, когда Маленький Лорд находился у себя дома, где все было так хорошо.
   - Нет, мама, - еще раз повторил он. - Все в порядке, я совершенно здоров. Я не хочу пропускать школу из-за такого пустяка.
   Это вновь направило ее мысли к тому, к чему хотел сын, - она вспомнила о письме. Она снова взяла в руки конверт и с минуту постояла так, осязая его как источник радости и поддержки в мире, который таким зловещим образом напоминал им о себе.
   - Береги же себя, мой мальчик, - сказала она ему вслед. - И пока передай от меня привет фрекен Воллквартс.
   Шестнадцать мальчиков сидели вокруг стола в пятом классе частной школы сестер Воллквартс. Все основные учебные дисциплины в школе преподавали сестры Воллквартс, Сигне и Аннета. Фрекен Сигне Воллквартс, преподававшая норвежский и священную историю, сидела во главе стола, с досадой оглядывая светлые и темные мальчишеские головы, стриженые ежики и волнистые челки, мальчишек с грязными обкусанными ногтями и мальчиков, которые аккуратно сложили на столе руки, гладкие, как лайковые перчатки. Сегодня в классе царила та общая рассеянность, которая беспокоила ее больше всего, больше, чем неприготовленные уроки или внезапное упрямство, больше, чем дух противоречия. Хотя, собственно говоря, дух противоречия был ее узкой специальностью.
   Ее горестные мысли то и дело возвращались к благовоспитанному мальчику - Вилфреду Сагену. Вилфред никогда не проказничал, был хорошо одет, хорошо воспитан, но склонен все преувеличивать, и от этого даже сама его вежливость казалась дерзкой. Может, все это объяснялось тем, что Вилфред два года занимался с домашними учителями и слишком поздно попал под опеку фрекен Воллквартс.
   Она смотрела на золотые локоны, ниспадавшие на белый воротник. Ей уже не раз приходила в голову мысль написать матери Вилфреда, разумно ли позволять мальчику так отличаться от других своим внешним обликом, и она даже советовалась об этом с сестрой. Но потом они сообща решили, что вопрос об ученической прическе не входит в компетенцию пользующегося безупречной репутацией учебного заведения сестер Воллквартс - школы для мальчиков с программой обучения в объеме пяти классов, как это значилось в школьном проспекте. Этот проспект заблаговременно, до начала учебного года, рассылался определенному кругу интеллигентных семей, которых он мог заинтересовать.
   В классе было душно. Окно, затененное длинными соломенными жалюзи, было приоткрыто. Но в эту раннюю весеннюю пору самый воздух казался каким-то неживым - теплый, притихший и чуть мглистый. "Теплый, притихший и чуть мглистый", - мысленно повторяла фрекен Воллквартс. Точь-в-точь сегодняшняя духовная атмосфера в ее классе.
   Пора было перейти к письменной работе, которая даже в старших классах школы фрекен Воллквартс неизменно включала чистописание.
   Перья заскрипели по бумаге. Скрипящие перья каллиграфически выводили короткие поучительные сентенции, почерпнутые из прописей Олсена и Ванга. "Здание государства зиждется на законе", - написано было на одной строчке. А на другой: "От разговоров о халве рот сладким не станет (арабская пословица)".
   Перья скрипели. Фрекен Воллквартс посмотрела на часы, большие серебряные часы, висевшие на тонкой шейной цепочке и прятавшиеся в кармане ее белой блузки.
   - Все заполнили страницу?
   Ученики подняли головы - кто настороженно, кто смущенно, кто с облегчением... В настроении всего класса чувствовалась какая-то скрытая оппозиция.
   - Кто кончил, поднимите руку!
   Маленькие руки в чернильных пятнах потянулись вверх. Только несколько учеников в замешательстве опустили головы и схватились за перья.
   - Как, Вилфред, ты не кончил?
   - Нет, фрекен Воллквартс, - вежливо ответил он. И она в то же мгновение поняла, что именно эта самоуверенная вежливость больше всего ее раздражает. Никто из учеников не называл ее по фамилии, а он своей подчеркнутой корректностью как бы ставил ее на место, как бы держал на расстоянии.
   - Почему же ты не кончил? - спросила она с необычной запальчивостью. Теперь ученики смотрели на нее с испугом - они уловили непривычные нотки в ее голосе.
   - Потому что я не начинал, фрекен Воллквартс, - ответил Вилфред ясным и звонким голосом. Кое-кто из мальчишек прыснул, другие, оцепенев от страха, уставились в тетрадки.
   Во время своего обучения в педагогическом училище Сигне Воллквартс из курса педагогики усвоила правило: прежде чем дать волю гневу, надо сосчитать до пяти... Выполнив эту заповедь, она спросила с принужденным дружелюбием:
   - Почему же ты не начал? - И, не получив ответа, добавила. - Покажи.
   Вилфред послушно встал и невозмутимо подошел к учительнице. Он протянул ей тетрадь по чистописанию. На чистой странице сиротливо красовались каллиграфически списанные один раз прописи.
   - Но чем же ты, скажи на милость, занимался все это время?
   - Думал. - Он ответил без запинки, без тени смущения.
   - Думал? Но о чем?
   - Я не могу сказать, фрекен Воллквартс. Извините. Я очень сожалею.
   Но он не опустил головы, как другие мальчики, когда они в чем-нибудь винились, и не отвел глаз. И сама форма "сожалею" была непривычна для ее слуха.
   - Ничего не понимаю, Вилфред. Ведь ты сидел и писал.
   - Я делал вид, будто пишу.
   Не притаилась ли в самой глубине этих ясных голубых глаз легкая ироническая улыбка? Не скрывались ли за этой изящно отшлифованной невинностью испорченность и упрямство? Ей трудно было в это поверить. Вообще Вилфред был исполнительный мальчик, отличавшийся сообразительностью и редким умением точно выражать свою мысль. Ее сестра особенно ценила его способности к ботанике и зоологии. Правда, он очень не любил засушивать растения для гербария.
   Фрекен Воллквартс овладела собой.
   - Идите на перемену. Потом мы займемся священной историей.
   Мальчишки шумной гурьбой высыпали из класса, и, как только, спустившись по каменной лестнице вниз, они очутились на посыпанном гравием школьном дворе, обсаженном вековыми липами и обнесенном зеленым штакетником, гул сменился смехом и криками.
   ...Фрекен Сигне любила эти звуки. Они свидетельствовали о том, что детям весело, они чувствуют себя свободно и в то же время не выходят из границ приличия. Сестры Воллквартс славились своими либеральными педагогическими принципами, согласно которым ученикам разрешалось играть во дворе в вольные игры при условии, чтобы игры не переходили в драку. Учительница из-за жалюзи поглядела в окно и тайком стала наблюдать за Вилфредом: мальчик стоял под липой. Ее вдруг поразило его сходство с одним из рафаэлевских ангелов: правильный, мягко очерченный профиль, слишком длинные загнутые ресницы, очень темные по сравнению со светлыми локонами, горделивая и грациозная осанка. Во всем его облике было что-то неземное, и однако... Она не знает, в чем тут дело, эта порода ей незнакома. Ни следа угодливости, просто воспитанный, исполнительный мальчик, хотя его нельзя назвать по-настоящему послушным. И однако, под этой изысканной оболочкой скрывается почти что грубость...
   Ей никак не удавалось отчетливо сформулировать свою мысль, больше того - ей не хотелось мириться с тем, что поведение Вилфреда Сагена выходит за рамки ее жизненного опыта и воображения.
   А что, если написать письмо фру Саген? Однажды она ее видела на каком-то концерте. Та была с Вилфредом, со своей сестрой и зятем. На них обратила внимание подруга фрекен Сигне, и все из-за этого зятя, старого щеголя, насколько она могла разглядеть, в том французском стиле, который в Христиании считается светским, краснобая и болтуна. Она еще подумала тогда: как странно, есть какое-то сходство, вернее, не сходство, а какое-то духовное родство между этим пожилым господином и маленьким Вилфредом. И она вспоминает, теперь почти со стыдом, как она поспешила объяснить подруге, что знакома с этими людьми: юный ангелочек - ее ученик, причем один из лучших!
   Притаившаяся у окна за жалюзи фрекен Сигне вдруг почувствовала себя одинокой. Одинокой в мире Воллквартсов и в том мире, в который она никогда не была вхожа, который даже презирала, но к которому тянулось все ее существо. Профессор Воллквартс был ученым-дарвинистом, человеком радикальных взглядов, он имел возможность подготовить своих дочерей для общения с самым избранным обществом. Возможность духовную, но не экономическую. Он оставил им бесценное наследство - прекрасное образование. И ничего другого. Сестры вступили на педагогическое поприще с покорностью, которая с годами превратилась в тихую радость...
   Фрекен Сигне вышла на лестницу и стала звонить в медный колокольчик. Игры в ту же минуту прекратились. Она обратила внимание, что Вилфред не участвовал в них. Он по-прежнему стоял под большой липой, рассеянно и с иронией глядя на возню соучеников. Зато в отличие от остальных детей он не сразу отозвался на звонок. Он медленно обернулся лицом к лестнице, как человек, который чувствует, что за ним наблюдают, потом неторопливо поднялся наверх. Проходя мимо учительницы, он вежливо поклонился. В ее памяти вдруг отчетливо всплыла одна из заповедей педагогического училища: никогда не выделять одного ученика из всех, придираясь к нему или проявляя чрезмерное внимание.
   Урок шел своим чередом: кто-то не приготовил домашнего задания, кто-то вызвал смех неправильным толкованием текста, но такие досадные мелочи неотделимы от будней учительницы.
   Сигне Воллквартс это понимала. Она относилась весьма снисходительно к тому, что ученики путаются, излагая историю дочери Иаира или жертвоприношения Авраама. Сама она отнюдь не была сторонницей популяризации этих сложных тем в том виде, в каком они подавались Бреттевилле Йенсеном и Свеном Свенсеном в их переложении Ветхого и Нового завета. Но поскольку эти вопросы входят в программу по священной истории... Учебное заведение сестер Воллквартс по праву гордится тем, что выпускает учеников, отлично подготовленных для продолжения образования в средней школе.
   На сегодняшнем уроке шел опрос. Ученики отвечали один за другим. Дошла очередь до благовещения, до щекотливого момента с появлением архангела Гавриила. Фрекен Сигне невольно отыскала взглядом Вилфреда. Вот кто может тактично ответить на вопрос.
   - Итак, он сказал Марии: "Я архангел Гавриил...
   - ...посланец божий".
   - Правильно. А дальше?
   - А дальше они бросили его на растерзание львам.
   Она в упор посмотрела на ученика, чтобы понять, нет ли в ответе злого умысла.
   - Вилфред, это произошло с другим.
   Вилфред не отвел глаз.
   - А я думал, это было с архангелом Гавриилом.
   - Это был Даниил. Пророк Даниил. Его бросили на растерзание львам.
   - Фрекен, - возбужденно сказал один из мальчиков, подняв грязную руку. - А в нашей Библии с картинками написано, что они бросили его в пропасть ко львам.
   - Не в пропасть, а в пропасть. - Фрекен Воллквартс нервно теребила серебряную цепочку от часов.
   - Да, фрекен, но разве можно бросить кого-нибудь в пропасть?
   На нее уставились любопытные, лукавые глаза. Она хотела было растолковать детям, что существительное "пропасть" и глагол "пропасть" - это вовсе не одно и то же.
   - И под картинкой так написано.
   - Под рисунком Доре, - пояснил Вилфред.
   Фрекен Воллквартс сама не могла бы объяснить причину внезапно охватившего ее гнева.
   - Вилфред, - сказала она, - это к делу не относится. На картинке, о которой вы говорите, изображен пророк Даниил, она нарисована французским художником Гюставом Доре - родился в тысяча восемьсот тридцать третьем, умер в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году. Но она не имеет никакого отношения к архангелу Гавриилу.
   Теперь она видела его лицо прямо перед собой. И ей казалось, что оно на ее глазах преображается в другое лицо, в лицо с картины, виденной ею где-то, не то в мюнхенской Пинакотеке, не то в галерее Ватикана...
   Вилфред сказал громко, без малейшего смущения:
   - Я ошибся. Извините меня, пожалуйста, фрекен Воллквартс.
   Продолжая опрашивать учеников, она думала: "Я должна написать письмо, пусть это неприятно, но я должна. Эти люди слишком высокомерны". Все ее незлобивое существо было охвачено чувством протеста, ей уже давно не приходилось испытывать ничего подобного. Она сама подумала с ужасом: "Неужели это из-за того, что они богаты?"
   Дверь из соседнего класса отворилась. На пороге стояла фрекен Аннета Воллквартс. Она сделала несколько шагов к сестре.
   - Извини, Сигне, - сказала она. - Мне нужен кто-нибудь из учеников твоего класса - твоего пятого класса, - чтобы рассказать моим пятиклассникам об отряде позвоночных млекопитающих. - Фрекен Аннета с предательской улыбкой покосилась на открытую дверь: она с умыслом говорила, не понижая голоса. Можно мне одолжить на полчаса твоего Вилфреда?
   Вилфред поднялся, скромно поглядывая на фрекен Сигне.
   - Если фрекен Воллквартс позволит, - он сделал еле заметное движение рукой, - я с большим удовольствием.
   Мирная школа напоминала сейчас готовую взорваться бомбу. Даже в расположенных за стеной младших классах, где занятия вела помощница сестер Воллквартс, на несколько мгновений умолкло мерное чтение, как будто там через стену был получен какой-то сигнал. Весь первый этаж мирного учебного заведения словно подменили. Фрекен Сигне уловила это и невольно подумала, что бывают дни, когда господь бог отворачивается от ее питомцев. Она рассеянно слушала учеников, повторявших по нескольку раз одни и те же ответы, она была занята своими мыслями, причем думала теперь с откровенным злорадством: "Я напишу письмо и не стану показывать его сестре". Мысленно она уже составляла письмо. Ее долг - сообщить матери о том, что носится в воздухе.
   Но это был один из тех дней, когда все мысли передаются сквозь стены, когда особые струны улавливают их и воплощают в слова. Стоя у доски в соседнем пятом классе, Вилфред уверенно давал пояснения к висящей рядом с доской таблице, а сам думал: "Она напишет домой, я знаю. Она напишет сегодня же вечером и опустит письмо на углу Лёвеншолсгате и Фрогнервей".
   Он думал об этом с тем внутренним спокойствием, в котором уже заложена решимость. Он привык к тому, что мысли передаются сквозь стену, это случалось и дома. Они с матерью умели угадывать. Надо только уловить подходящий момент. Ты чувствуешь, что этот момент настал, по собственной обостренной, настороженной восприимчивости; Вилфред привык замечать в себе это состояние. Настороженность рождала потом спокойствие. И вот теперь, отделенный стеной от фрекен Сигне, он чувствовал, ничуть этому не удивляясь: она напишет домой. И он испытывал блаженное торжество при мысли о том, что они не знают, что можно знать то, что знает он. Это ограждало его одиночество. Он знал: письмо она напишет сегодня вечером. Он самодовольно улыбался таблице отряда позвоночных и спокойно встречал ненавидящие взгляды мальчишек, униженных демонстрацией его заведомого превосходства.
   То же самое чувство приятного спокойствия он испытывал вечером, сидя в комнате матери. Она перелистывала "Ди вохе", он читал в еженедельнике "Шиллингс магасин" о физиологии ангелов. До этого он на мгновение заглянул в просторную голубую кухню и с испугом увидел, что горничная Лилли приводит в порядок его новое серое пальто. На плите грелись два утюга. Он быстро захлопнул кухонную дверь, предоставив челяди продолжать свои разговоры. Он только успел вежливо кивнуть мадам Фрисаксен, которая приехала в гости к служанкам и пила кофе на краешке кухонного стола вместе с кухаркой Олеанной.
   - Не пойму, - говорила Лилли, - и где это он ухитрился так вывозиться, неужто на Бюгдё? Видно, елозил на животе, листья собирал. Даже дыры протер.
   Сидя на табуретке рядом с мадам Фрисаксен, Олеанна пересказывала печальные новости, вычитанные ею из газеты, которую она выписывала для себя лично, - "Христиания нюхедс ог авертисментс блад".
   - Беда с этими оборванцами из Грюнерлокке, - говорила она мадам Фрисаксен. - Теперь они все валят на какого-то чужого парня. Будто пришел откуда-то со стороны. А примета всего одна - пакет с завтраком. Там какие-то доски лежали, он из кармана фонарь вынул, а пакет возьми и упади. А в нем бутерброды - один с лососиной, а другие два с сыром. В газетах так и написано.
   Лилли подняла голову от пальто. Она промолчала. Но мысли лихорадочно завертелись в ее мозгу, и ей вдруг стало страшно.
   Она промолчала и на другой день, когда раздался звонок почтальона и баловень дома, опередив ее, открыл дверь - как видно, он стоял в холле и увидел почтальона из окна.
   - Тут только для мамы, - сказал он, быстро перебрав письма, потом бросил на нее просительный взгляд и совершенно другим тоном добавил: Отчего это Лилли с утра не в духе, неужели сердится на своего Маленького Лорда?