Борис Андреевич Леонов. История советской литературы

   Ему объявили выговор с предупреждением, что в случае повторения подобного будет поставлен вопрос об исключении Малашкина Сергея Ивановича из партии большевиков…
   Пережив свалившиеся нежданно-негаданно неприятности, Малашкин вскоре забыл происшедшее.
   Но, как обычно бывает, минувшее посещает нас внезапно и остро.
   Наступила очередная зима.
   И вот, слушая как-то репродуктор, Сергей Иванович неожиданно вздрогнул, услышав слова диктора о том, что москвичи и гости столицы готовятся к встрече Нового года. Он похолодел. Справившись с волнением, тут же набрал номер Молотова. Когда с той стороны провода ему ответил Вячеслав Михайлович, попросил:
   – Ты не можешь со мною поговорить? Нет, не по телефону. Я готов прийти, куда скажешь.
   Молотов назначал ему встречу в Кремле на Ивановской площади в одиннадцать утра..
   Малашкин в лицах поведал Молотову о происшедшим с ним после новогодней ночи. Молотов искренне смеялся над сценами, которые мастерски воспроизводил Сергей Иванович. В это самое время в Кремль въехал эскорт машин. Одна из них остановилась возле беседовавших Молотова и Малашкина и из нее вышел Сталин.
   Поздоровавшись, спросил:
   – Над чем такие великие большевики так заразительно смеются?
   – Коба, ты послушай, что Сергей рассказывает.
   – Малашкин был вынужден в сокращенном варианте рассказать Сталину и про домоуправа с милиционером, и про партийное собрание.
   Выслушав, Сталин улыбнулся:
   – Спасибо, дорогой, что не выдал нас. А то бы и нас с Вячеславом могли вызвать на партсобрание и даже исключить из партии.
   Повернувшись к Молотову, сказал:
   – Ты не возражаешь, если мы от имени Политбюро выразим благодарность товарищу Малашкину за товарищеское поведение и неразглашение состава участников сходки с пением церковных песен?!

48

   Михаил Матвеевич Годенко рассказал, как на одном из писательских собраний в начале пятидесятых годов выступил чем-то озабоченный и возбужденный Степан Злобин, перу которого принадлежали романы «Степан Разин», «Салават Юлаев» и др.
   – Вообще Степан Павлович был фигурой не очень удобной официальной номенклатуре, – говорил Годенко. – Нередко его оценки прошлого и дня текущего, мягко говоря, не совпадали с официальными. И потому возникали казусы и в жизни, и в творчестве.
   Я лично знаю, что в сороковых годах он написал повесть «Восставшие мертвецы», в которой поведал об испытаниях выпавших на долю его товарищей и его самого, оказавшихся в фашистском плену. Они готовили побег, но их планы выдал провокатор. Степана Павловича как одного из руководителей группы, готовившей побег, заковали в кандалы и препроводили с территории Белоруссии на Эльбу, в лагерь Цейтхэйн. В нем он пробыл почти два года. В 1945 году был освобожден нашими войсками.
   Вот об этом и рассказывала повесть, судьба которой оказалась не менее трагичной, как и судьба тех, о ком она рассказывала. В 1947 году повесть была конфискована Комитетом госбезопасности и возвращена автору в конце 1953 года, то есть после смерти Сталина. Повесть послужила основой для его романа «Пропавшие без вести», который вышел в свет в 1962 году…
   Так вот в начале пятидесятых, когда я был на писательском собрании, я впервые увидел его в «действии». Стоя за трибуной и жестом указывая на Президиум собрания, он произнес:
   – Вы, жадною толпой стоящие у трона…
   Тут же поднялся побледневший Сурков и жестким тоном потребовал:
   – Продолжай, продолжай…
   В тишине зала прозвучал чей-то голос:
   – Да он дальше слова забыл…

49

   Рассказывали, что главный редактор «Нового мира» Александр Трифонович Твардовский ознакомился с принесенными ему стихами Олжаса Сулейменова – молодого казахского поэта, удачно начавшего свою литературную биографию и писавшего стихи на русском языке. Так вот ознакомившись со стихами Сулейменова, он сказал:
   – Да, это уже не по-казахски.
   И после паузы добавил:
   – Но еще и не по-русски…

50

   Автор известной «Гренады» и «Песни о Каховке» Михаил Светлов и писатель Юрий Олеша – автор романа «Зависть» бражничали в ресторане «Националь».
   Уже изрядно подвыпившими, они вышли из зала и возле входной двери Светлов прислонил Юрия Карловича к стене и сказал:
   – Юра, стой и не шевелись… А я мигом за такси…
   Через некоторое время Олеша открыл глаза и увидел перед собой человека в черной форме, расшитой золотом, с золотыми пуговицами.
   – Швейцар, произнес Олеша. – Такси…
   – Я не швейцар, – ответила фигура в черном с золотом.
   – А кто же?
   – Я адмирал.
   – Тогда катер! – приказал Олеша.

51

   Шестого июля 1928 года Алексей Максимович Горький, вернувшийся в СССР отправился в поездку по стране, чтобы воочию убедиться в переменах, происшедших на родной земле. Его путь пролегал через Курск, Харьков, Запорожье, Крым, Ростов-на-Дону, Казань, Нижний Новгород и многие другие города.
   После возвращения в Москву жаловался близким:
   – В каждом городе, на каждом вокзале как будто одни и те же люди и говорят как будто одно и тоже, и теми же словами. На одной из таких встреч баба в красной косынке заявила: «Товарищи! Перед вами пролетарский поэт Демьян Бедный!» Но тут кто-то крикнул ей в ответ: «Дура! Бедный – толстый, а Горький – тонкий».
   И улыбнувшись, Горький добавил:
   – Знают, черти полосатые, литературу. Знают…

52

   Исаак Бабель, которого знают по его «Одесским рассказам» и «Конармии», прослышал о трудном материальном положении критика Петра Сторицына, который отличался тем, что всячески где только можно было говорил про Бабеля всякие гадости.
   И вот Бабель решил дать Сторицыну червонец.
   Осуществляя замысленное, сказал:
   – Деньги, Петр Ильич, как вы знаете, даром не даются. Клевещите на меня, пожалуйста, если это доставляет вам удовольствие. Но клевещите до известного уровня. Давайте установим уровень…

53

   На поэтическом семинаре Михаила Аркадьевича Светлова в Литературном институте имени А.М.Горького обсуждали стихотворение кого-то из симинаристов. И одно из представленных в подборке стихов в целом понравилось всем, включая и мастера. Только одна строчка, по общему мнению, выбивалась своей инородностью. Она не согласовывалась с общей тональностью стихотворения.
   – Ну, это ерунда… Подумаешь, строчка, – горделиво поглядывал на своих товарищей автор.
   – Напрасно вы так полагаете, – отреагировал на слова семинариста Михаил Аркадьевич. – Хотите, я вам популярно объясню, что такое несовершенная или неудачная строка?
   Представьте себе, что вам очень захотелось по малой нужде. Вы огляделись, увидели перед собой телегу со стогом сена, забежали за нее и с удовольствием стали освобождаться от ненужной жидкости. А телега тем временем со стогом сена тронулась. А вы не заметили этого а продолжаете ловить кайф. Вот это и есть неудачная строка…

54

   Как-то во время очередной нашей встречи Григорий Иванович Коновалов серьезно заметил:
   – Знаешь, во мне что-то сталинское стало прорезаться.
   – Как так?
   – Вчера заседание секретариата было. Все говорили, говорили. Особенно Бондарев. Мне надоело слушать, я стукнул кулаком по столу и сказал: «Будя! Юрий Васильевич заморился!» И ты знаешь, секретариат закончился…

55

   Из курьезнейших эпизодов, рассказанных Михаилом Годенко, запомнившихся ему в жизни редакции журнала «Октябрь», был и такой.
   Федор Иванович Панферов вел заседание редколлегии, на котором присутствовали Брайнина, Коптяева.
   Вдруг в дверях показалась рука с пузырьком.
   Федор Иванович прервал свое выступление и обратился к тому, кто был в дверях:
   – В чем дело. Боря? Что случилось?
   Боря был водителем у Федора Ивановича.
   – Да вот… Опоздали… С анализом. Лаборатория только до одиннадцати принимает.
   – Да не волнуйся, Боря, – успокоил его Федор Иванович. – Пересцым, пересцым…

56

   По-разному готовятся студенты к экзаменам. Кто сам читает программный материал, а кто пользуется методом фольклора, когда выслушивает содержание произведений от товарищей. Вот таким образом подготовленный студент вытащил билет, в котором значился вопрос «Вс. Вишневский „Оптимистическая трагедия“.
   Он решил отвечать без подготовки.
   Бодро и вдохновенно начал с общих фраз о выдающемся произведении, о его сценической и кинематографической судьбе.
   Сделав паузу, продолжил:
   – Краткое содержание трагедии такое. На корабль пришла женщина и украла кошелек. Ее поймали. Завернули в брезент. Выбросили за борт. И корабль пошел…
   Принимавшие экзамен соответственно отреагировали на это «краткое содержание».
   – А почему пьеса названа «Оптимистическая трагедия»? – сквозь слезы спросил один из экзаменаторов.
   – Так ведь корабль-то пошел…

57

   Журнал «Сельская молодежь» находился на четвертом этаже издательства «Молодая гвардия», куда нередко спускались мы с пятого и делились с коллегами равными новостями. Так вот «селяне» рассказали, в частности, об очередном вояже их спецкора Петра Скобелкина в Вешенскую.
   Так случилось, что он чем-то пришелся по душе Михаилу Александровичу Шолохову. И тот каждый раз во время его приезда приглашал Петра к себе в дом.
   – Недавно, – говорили ребята, – Петя вернулся из Вешенской и рассказал, что сообщил Михаилу Александровичу о том, что он, наконец, женился.
   – А сколько тебе? – спросил Шолохов.
   – Сорок с небольшим, – ответил журналист.
   – А я бы, Петя, – сказал Михаил Александрович, – женился в двадцать, но с большим.

58

   В Доме литераторов сидела группа поэтов и шумно бражничала в буфете. Среди них был и Егор Исаев. А через буфет пролегал путь в солидные организации, включая и партком.
   Неожиданно в зале появился Сергей Петрович Антонов, автор известных «Поддубенских частушек», повести «Дело было в Пенькове». Он направлялся в сторону парткома. Увидев его, Егор Исаев из-за стола крикнул:
   – Сережа, ты не Чехов, не Чехов…
   Тот смущенно пожал плечами и прошел мимо.
   Через некоторое время ему предстояло возвращаться тем же путем. Он осторожно, почти крадучись, пробирался к выходу, дабы не услышать, кем он еще не является.
   Но тут опять послышался голос Исаева:
   – И не Горький, не Горький…

59

   В профкоме издательства поручили писателю Федоровскому Евгению Петровичу в канун Нового года выступить перед ребятишками издательских работников в роли Деда Мороза. Достали реквизит, нарядили. Все пришлось впору.
   И вот в канун празднования Елки в детском саду он отправился на выделенном ему «Москвиче» по адресам работников, где в семье были малые ребята. Каждому из ребят он привозил подарки. Благодарные родители, знавшие сослуживца, подносили ему по лафетничку беленькой. Под конец поездки он уже был изрядно начитанным. А наутро ему надлежало прибыть в детский сад на праздник Елки и поздравить ребятишек с наступающим Новым годом…
   Евгений Петрович буквально заставил себя подняться.
   Сполоснув лицо, надел на себя форму Деда Мороза. Вышел на улицу. Было довольно прохладно. На улице стало немного полегче. «Москвича» еще не подали.
   Чтобы поправить здоровье, отправился в ближайший магазин. Купил две четвертинки, или, как он говорил, двух «малышей», сунул их в карман шубы: после представления они будут кстати.
   Подошла машина, и он отправился в детский сад.
   У входа его встретила директор и попросила подождать: ребята должны привести себя в порядок, нарядиться в новогодние костюмчики зайцев, лисичек, белочек.
   – Где подождать? А вот тут за елкой в уголке. Посидите тут на стульчике. Потом ребята хором выкликнут вас. Вы выйдите, немного поиграете с ними, а потом раздадите подарки из мешка, который мы уже приготовили для вас.
   – Очень даже хорошо, – согласился Евгений Петрович.
   Ему принесли стульчик. Он сел за елкой. И ему стало очень хорошо, тепло.
   Перед глазами аппетитно оранжевела на ветке елки мандаринка. Он ощутил в кармане шубы упругий бочок «малыша». Снял мандаринку, разделил ее на дольки. Потом вытащил четвертину, снял с нее бескозырку-пробочку и горлышком приложил четвертинку к губам. Закусил. Потом еще выпил. Закусил. Вскоре с четвертинкой было покончено.
   Как на грех, он увидел еще мандаринку на ветке елки.
   Дальше все происходило по тому ритуалу, только в замедленном темпе…
   Он впал в забытье.
   Неожиданно сквозь сон услышал пронзительные детские крики:
   – Дедушка Мороз, дедушка Мороз!
   Усилием воли Евгений Петрович заставил открыться один глаз. Над собой увидел какие-то ребячьи физиономии. Рты ребят продолжали извергать клич:
   – Дедушка Мороз! Дедушка Мороз!
   Евгений Петрович спокойно, с достоинством заявил:
   – Идите отсюда, детки! Захворал ваш дедушка!..
   На внеочередном заседании профкома Федоровскому Е.П. был объявлен выговор за срыв утренника в детском саду, посвященного Новогоднему празднику.

60

   Писатель Николай Корнеевич Чуковский, широкую известность которому принес роман «Балтийское небо», посвященный героической обороне Ленинграда в годы Великой Отечественной войны вспоминал о Детском отделе Госиздата в городе на Неве.
   – Это было удивительное учреждение. Талантливое, озорное, веселое. Тут собирались искрящиеся юмором люди – Шварц, Олейников, Хармс, Андроников и многие другие. Возник этот отдел примерно в 1924 году по инициативе Самуила Яковлевича Маршака, который и стал фактически его руководителем.
   Правда, официальным заведующим Детским отделом был небольшого роста человек, начисто лишенный чувства юмора и каких-бы то нибыло литературных дарований. Звали его Соломон Николаевич Гисин. Он ходил в косоворотке и в высоких сапогах.
   Кто-то из веселой компании «учреждения» спросил у Маршака:
   – Самуил Яковлевич, а почему товарищ Гисин – Соломон Николаевич?
   Маршак серьезно ответил:
   – Соломон – это он сам, а Николаевич – это его сапоги…

61

   С Анатолием Константиновичем Передреевым меня познакомил азербайджанский поэт Наби Хазри. Анатолий переводил его поэмы. Одну из них они предложили в журнал «Молодая гвардия», где и состоялась встреча с Передреевым. Его я знал по знаменитому стихотворению «Окраина», которое он написал в 1964 году.

 
Окраина родная, что случилось?
Окраина, куда нас занесло?
И города из нас не получилось,
И навсегда утрачено село.
Взрастив свои акации и вишни,
Ушла в себя и думаешь сама,
Зачем ты понастроила жилища,
Которые ни избы, ни дома.
Как будто бы под сенью этих вишен,
Под каждым этим низким потолком
Ты собиралась только выжить, выжить,
А жить потом ты думала, потом.
Окраина, ты вечером темнеешь,
Томясь большим сиянием огней,
А на рассвете так росисто веешь
Воспоминаньем свежести полей.
И тишиной, и речкой, и лесами
И все, что было отчею судьбой.
Разбуженная ранними гудками
Окутанная дымкой голубой!
 

   Я вспомнил, что к его стихам очень тепло относился Николай Николаевич Асеев, один из мэтров русской поэзии.
   Анатолий подтвердил свое личное знакомство с Николаем Николаевичем и тут же поведал об одном из забавных эпизодов из жизни мастера.
   В 1941 году страна отмечала памятную дату – столетие со дня гибели Лермонотова. Был создан юбилейный комитет, председателем которого стал К.Е.Ворошилов. Двумя его заместителями стали Николай Асеев и Отто Юльевич Шмидт.
   И вот на заседании комитета Клемент Ефремович предложил программу проведения торжественного вечера в Большом театре.
   – Сначала выслушаем доклад о жизни и творчестве Лермонотова, а потом послушаем оперу «Демон» на сюжет поэта.
   Николай Асеев не согласился:
   – Лермонотов был известен не тем, что он пел и танцевал. Поэтому давайте соберемся в театре имени Моссовета. Послушаем доклад, а затем посмотрим пьесу самого Лермонотова «Маскарад».
   Ворошилов обиделся, но план Асеева оказался более реальным и его поддержали члены комитета.
   После заседания Ворошилов подошел к Асееву и сказал:
   – Все-таки не любите вы нас, Николай Николаевич.
   – Кого вас? – удивился Асеев.
   – Вождей…
   Первая встреча с Передреевым не стала последней. Мы нередко встречались, делились литературными новостями. И во время очередного нашего общения я как бы ненароком спросил:
   – Толя, а почему ты столько времени тратишь ша переводы, хотя мог бы писать свои стихи? Тем более, что они у тебя получаются превосходно?
   После небольшой паузы он ответил:
   – Понимаешь… Стихи – это праздник души. А праздников у нас, как ты знаешь, не очень-то много в жизни. В основном – поденка, работа на прожитье. Вот и мои переводы дают мне возможность доживать до праздников души. Тогда и начинаются стихи…

62

   В небольшом рассказе-воспоминании «Пристрастность» о Юрии Павловиче Германе, известном по трилогии о докторе Владимире Устименко – «Дело, которому служишь», «Дорогой мой человек» и «Я отвечаю за все», И.И.Меттер передал характерный штрих в характере своего друга.
   Юрий Павлович за свою недолгую жизнь написал немало всяких сочинений /он любил это слово/ за исключением, как он говорил, повторяя фразу Чехова, «кроме стихов и доносов».
   Так вот он очень горячо и заинтересованно относился к только что написанному. А потом незаметно охладевал. Иногда несправедливо.
   «Мне, например, – писал Меттер, – нравился его роман „Россия молодая“… Отлично помню, как поразила меня живопись „России молодой“: яркость характеров корабельного плотника Рябова и царя Петра; цвета, запахи, вкус изображенной эпохи; сплетение патриотизма с жестокостью и предательством. Книга имела бурный успех.
   Юрий Павлович, отдавший этому роману несколько лет напряженной жизни, и притом скудной жизни, ибо именно в то время он перебивался весь в долгах, «стреляя» у друзей деньги без точной уверенности, что ему удастся вернуть их вовремя, – Юрий Павлович уже года через два-три после выхода в свет «России молодой» сказал мне как-то, когда я снова похвалил ее:
   – Да брось, это опера.
   А нежнее всего из написанного им Герман любил свой роман «Подполковник медицинской службы». Так мать любит ребенка, который прошел через клиническую смерть и чудом выжил».
   И Меттер ставит тут точку, а между тем история этого «сочинения» Ю.П.Германа заслуживает того, чтобы о ней рассказать. Тогда и станут понятными эти проникновенные слова о матери, любящей своего ребенка, который чудом выжил.
   В 1949 году Ю.Герман в журнале «Звезда» опубликовал четыре главы нового произведения – «Подполковник медицинской службы», завершение которого должно было осуществиться в следующем, 1950-м году.
   Но именно в это время, как мы знаем, развернулась борьба с «безродным космополитизмом», проще говоря началась кампания антисемитизма. Главного героя повести звали Александр Маркович Левин. И этого оказалось достаточно, чтобы не дожидаясь окончания публикации, подвергнуть «сочинение» Германа жестокому разносу. Фигура Левина была признана не типичной для советского военного врача, более того, была названа пародией на такового.
   Следствием такой критики оказался запрет публикации повествования о докторе Левине, который, заболев раком, почти умирая, буквально боролся за жизнь своих пациентов, каковыми были морские летчики.
   И только в 1956 году Юрию Павловичу удалось издать роман «Подполковник медицинской службы» отдельной книгой.

63

   Было это в начале пятидесятых годов, когда в Доме детской книги проходило обсуждение удивительной повести Николая Николаевича Носова «Витя Малеев в школе и дома».
   Помню, что среди прочих выступающих слово попросила солидная дама. Выйдя к столу президиума и поправив на голове шляпку с вуалью, она произнесла грудным низким голосом:
   – Я, конечно, не читала повести Носова «Витя Малеев в школе и дома» /она сделала ударение в слове «дома» на последнем слоге/, но не могу молчать и должна со всей определенностью заявить, что всячески поддерживаю автора, который затронул актуальную проблему сегодняшнего момента – связь школьников с городским строительством…
   Зал веселым смехом отреагировал на заявление дамы.

64

   Однажды на Пленуме писателей России мы оказались рядом с известным поэтом Сергеем Васильевичем Смирновым. Это он написал одну из популярных в годы Великой Отечественной войны песни «Котелок», посвятив ее комиссару-панфиловцу П.В.Логвиненко.
   Уйдя добровольцем на фронт, он оказался рядовым в прославленной дивизии Панфилова.
   Помню, как мы, мальчишки военных лет, пели эту песню об исковерканном котелке, который был восстановлен самим виновником случившегося. Завершалась песня такими куплетами:

 
Первым делом картошку сварили —
В котелке разварилась она.
После этого чай смастерили —
Котелок осушили до дна.
 
 
И в наплыве табачного дыма
Сделал вывод бывалый стрелок,
Что для воина все достижимо,
Лишь бы только варил котелок.
 

   Нам очень нравилось это выражение: «Лишь бы только варил котелок», которое мы не раз употребляли в своих мальчишеских разговорах, подразумевая при этом голову.
   Об этом я рассказал Сергею Васильевичу, когда с Геннадием Серебряковым мы навестили его в Боткинской больнице. Естественно, он откровенно был доволен моим рассказом.
   А в больнице он перенес жесткую операцию: ему удалили почти две трети кишечника. У него был завороток кишок. И врач сказал ему, что он один из тысячи выходит живым из подобной ситуации.
   Сергей Васильевич жаловался, что его всего искололи.
   – Не ж…, – говорил он, – а поднятая целина.
   Помню, как он заулыбался, увидев в руке Геннадия бутылку сухого вина, которую мы принесли с собой на свой страх и риск.
   – Молодцы, – похвалил он.
   И тут же упрекнул своего давнего приятеля – молдаванина Петрю Дариенко, наотрез отказавшегося принести ему сухого вина, которое Сергей Васильевич любил. Дариенко сослался на авторитет врачей.
   – Я ему на это сказал, что больше его переводить не буду. И вообще напишу злую «Песню о Петре»…
   И вот он уже выписался из больницы, и мы сидим рядом в большом зале Дома литераторов и слушаем докладчика – Сергея Владимировича Михалкова, который выступает со словом о роли писателя в борьбе за мир в современном мире.
   – Послушай, – тронул меня за локоть Сергей Васильевич, – я должен тебе сообщить важную новость: я стал писать только классику, хочешь прочту? А про борьбу за мир я тебе потом расскажу. – Он улыбнулся: – Ну, неужели мы с тобой не знаем о своей роли в борьбе за мир? Конечно, знаем. А вот классику доверяю только тебе. Слушай:

 
Он пришел, как наитие,
Как слепок с натуры,
Секретарский период развития
Советской литературы…
 

65

   Из многих рассказов Михаила Матвеевича Годенко запомнился и такой.
   Дело было в Одессе во время поездки писателей в этот город для встреч с читателями в рамках дней советской литературы. Была средина лета средины пятидесятых годов. После затянувшегося застолья у председателя горисполкома изрядно разогретые тостами и пожеланиями писатели погрузились в автобус и отправились в Зеленый театр, где их ждали одесситы и гости приморского города. Театр был расположен в живописном месте приморского парка имени Т.Г.Шевченко.
   Народу тогда на подобные встречи набиралось полным-полно. Мальчишки и взрослые парни нередко забирались на деревья, окружавшие подобные театры под открытым небом. То же самое было и на сей раз вокруг Зеленого театра.
   На юге, как известило, темнеет не только быстро, но и как-то сразу. Вспыхнул свет прожекторов и фонарей, когда на сцене появились писатели. Их дружными аплодисментами встретили собравшиеся.
   Возглавлял писательскую бригаду украинский поэт Микола Нагнибеда.
   К нему подошел известный юморист и сатирик Остап Вишня и сказал:
   – Микола, будь ласка, не выкликай мене. Я шось заморився. Отут трошки посижу за занавесом. А колы почую силу, то сам пиду у трибуну.
   – Добре, – согласился Нагнибеда и открыл встречу с читателями.
   Один за другим выходили к трибуне поэты и писатели, читали стихи и делились творческими планами.
   И вдруг занавес колыхнулся, из-за него вышел Остап Вишня и направился к трибуне.
   – А сейчас, – увидев движущегося классика, громко объявил Микола Нагнибеда, – выступает наш известный, горячо любимый читательским людом писатель-юморист Остап Вишня.
   Театр взорвался аплодисментами.
   Переждав их, Остап Вишня надел очки, вынул из кармана блокнот и произнес:
   – Зараз я зам зачитаю свою нову юмореску.
   Публика затихла.
   Остам Вишя кашлянул и начал читать. Но уже после первой фразы голос его ослабел, а после второй и вообще перешел на шепот.