Страница:
А еще раньше…
Та маленькая девочка, напуганная им, наверное, до конца жизни.
И ничего нельзя изменить. Рано или поздно снова упадет флажок и начнут нестерпимо чесаться ладони. Все труднее и труднее возвращаться домой.
Что делать? Не дожидаться следующего раза? Утонуть в этой ванне?
Нет, нет…
– Вовка, не разбудил? Привет. Я тут с деньгами немного крутанулся, могу тебе вернуть всю сумму. Да хоть завтра. Как хочешь, могу я приехать. Или давай где-нибудь в центре пересечемся…
Обернутый полотенцем Сергей Петрович смотрит на часы. Без десяти одиннадцать.
Завтра первым же делом нужно позвонить Ирине и Леночке. Нет, лучше прямо сейчас.
На листке бумаги косо записан телефон. Сергей Петрович набирает длинный международный номер и, замирая, слушает гудки.
Как они там?
Карлики
Та маленькая девочка, напуганная им, наверное, до конца жизни.
И ничего нельзя изменить. Рано или поздно снова упадет флажок и начнут нестерпимо чесаться ладони. Все труднее и труднее возвращаться домой.
Что делать? Не дожидаться следующего раза? Утонуть в этой ванне?
Нет, нет…
– Вовка, не разбудил? Привет. Я тут с деньгами немного крутанулся, могу тебе вернуть всю сумму. Да хоть завтра. Как хочешь, могу я приехать. Или давай где-нибудь в центре пересечемся…
Обернутый полотенцем Сергей Петрович смотрит на часы. Без десяти одиннадцать.
Завтра первым же делом нужно позвонить Ирине и Леночке. Нет, лучше прямо сейчас.
На листке бумаги косо записан телефон. Сергей Петрович набирает длинный международный номер и, замирая, слушает гудки.
Как они там?
Карлики
Все эти чувства с первого взгляда – ерунда.
На первый взгляд в ней ничего особенного не было: бледная кожа, острый носик, прозрачные виски в тонких голубых жилках. Наверное, из-за этих жилок я сразу подсознательно приклеил к ней маленький ярлычок: голубая кровь.
Несколько недель я c интересом наблюдал за ней. Мы всего лишь здоровались в коридорах, при этом, хотя она мне всегда улыбалась, я чувствовал ее ровную вежливую отстраненность. Она вообще улыбалась часто, но ее улыбка, неделаная и нефальшивая, выглядела чуть холодной. Как отраженный свет, будто она улыбалась всем сразу и никому в отдельности. В ней было редкое убедительное спокойствие.
Ее звали Лина.
Я мог позволить себе некоторое время присматриваться, потому что мои коллеги не особенно обращали на нее внимание. Она не казалась этим раздосадованной, не кокетничала и не разбрасывала по сторонам мелких женских удочек. В то же время я не видел признаков того, что у нее есть мужчина: никаких телефонных разговоров, встреч после работы, вскользь брошенного имени.
Мое любопытство росло, и я начал проявлять осторожную активность.
Я набрался терпения и для начала аккуратно навел о Лине справки у женщин из ее отдела. Ничего особенного мне не сообщили, но я знал, что будет лучше, если ей передадут о моем интересе.
Здороваясь, я теперь старался сказать ей что-либо и хоть несколько слов получить в ответ. Лина была приветлива, почти дружелюбна, но без сердечности, без блеска глаз и ямочек на щеках. Казалось, ей не так уж важно, обменивается она со мной случайными фразами или кивает на ходу.
Тем не менее она легко приняла мое предложение встретиться.
Я предложил прогуляться, а потом перекусить. Она была доброжелательна и безмятежна, набрала по дороге букет разноцветных кленовых листьев, а затем, присев на корточки, протянула его маленькой девочке у ворот парка. Я стоял в двух шагах и смотрел. Любая женщина может улыбнуться ребенку и подарить кленовые листья. Но у меня перехватило дыхание, словно подобное я увидел впервые.
Она умела грациозно носить самую обычную одежду, например, черные брюки и пиджак в классическую мелкую клетку, которые были на ней в день нашего первого свидания. Так, видимо, носят футболки и джинсы демократично настроенные особы королевской крови. В ресторане она неправильно держала десертный нож, но выглядело это не небрежностью, а особым, утонченным шиком.
Я попросил ее рассказать о себе. Она говорила, но без тени того слегка торопливого хвастовства или, напротив, скованности, которые часто случаются у девушек на первом свидании. Я же, наоборот, боялся лишний раз шевельнуться, сказать что-нибудь не так и тем самым повредить протянувшуюся между нами тонкую нить.
Я поймал себя на том, что невольно подражаю ее расслабленному спокойствию, и мне это странным образом удается.
Она согласилась встретиться еще раз.
Я попытался разложить ее привлекательность на мелкие характеризующие детали вроде движения уголков губ, поворота головы, особых словечек или интонаций, но это оказалось невозможно. Она была цельной, как единица мироздания, как эталон красоты; рассказывая о своем новом увлечении приятелю, я даже не сумел толком описать ее внешность – на словах она получалась «как все».
Не скрою, я старался произвести впечатление и спешно обновил подзабытый со студенческих лет музыкальный и театральный багаж, несколько вечеров подряд прилежно вчитывался в книги современных авторов.
Она, напротив, нисколько не пыталась умничать. Легко признавая свое невежество и отсутствие мнения в одних областях, она в то же время очень точно и тонко высказывалась о другом, причем ее суждения всегда казались собственными, а не наспех вычитанными или подслушанными.
Наконец, я решился спросить, есть ли у нее друг.
– Если бы он был, я не проводила бы сейчас время с тобой, – просто ответила она.
Я увидел в этом знак, и не ошибся.
Лина не оказалась обжигающей развратницей, но не была и холодна.
Любви она отдалась с милой и чуть неловкой старательностью, словно хотела мне понравиться, но точно не знала как, и инициативу предоставила мне. Это было трогательно, но, наверное, я слишком привык видеть в ней только необыкновенное, и то, что она оказалась славной милой девушкой, хотя и в бесконечно малой мере, но разочаровало меня. Все шло… как обычно. Где-то в самой глубине души самодовольное самцовское эго даже отметило, что когда-нибудь потом мне будет легко с ней расстаться, все обойдется без сцен и истерик.
Но в один момент что-то колыхнулось в воздухе, и я увидел Лину совсем другой, в ней как будто вспыхнул огонь. Ярость нагнавших добычу охотниц пробежала по ее лицу, и сладостная покорность целого гарема рабынь, и шаманство лесных ведьм, и грехи Содома, и кровавые индейские жертвы, и призрачный ужас падения во сне, и тоска, и новые рождения…
Она тотчас спрятала это обратно, но я был потрясен открывшимся мне богатством. Я догадался, что тихой кошечкой она показалась лишь затем, чтобы не ранить меня, не обжечь собою, дать время привыкнуть.
Я не испугался. И она это поняла.
Потом она тихо улыбалась на моей груди, и доверчивое умиротворение расцветало в ней.
Появилось неясное и тревожное чувство – с моей жизнью случилось что-то важное.
С каждой нашей встречей во мне словно рос невидимый тростник, наполняя меня властью над собой и всем, что окружало меня.
Однажды она сказала, что я сильный.
Я тоже сумел дать ей что-то. Это было лестно.
К моему удивлению, у нее в родне не оказалось дворянской бабушки или двух поколений советской профессуры. Ее родители погибли, когда она была маленькой, и до шестнадцати лет Лина росла у почти чужих людей. Потом, чтобы не потерять квартиру, ее забрала и прописала к себе престарелая родственница.
Еще я заметил, что, несмотря на безупречный вкус, она совершенно не знала названий духов, одежды и всякого милого женского барахла. Точнее, не трудилась запоминать, всякий раз заново выбирая для себя самое лучшее.
Постепенно к моему счастью примешалось беспокойное ощущение, что какая-то дверца в ее душе остается для меня закрытой. Обозначилась невидимая, но отчетливая граница нашей близости, за которую мне было нельзя.
Я видел, что она тоже чувствует недосказанность и тяготится ею.
Однажды я спросил, догадывается ли она о своей удивительной притягательности.
Она ответила быстро и утвердительно.
– Ты, случайно, не ведьма? – улыбнулся я.
Вышло немного криво.
Она рассмеялась и замотала головой.
Потом стала серьезной, пристально и больно заглянула мне в глаза, словно желая вычерпать их до самого дна.
И рассказала мне о маленьких человечках.
Я не уверен, что смогу внятно изложить эту историю и можно ли рассказать ее вообще. Постараюсь ничего не упустить, хотя мысли мои путаются, а рассудок протестует.
Но я все равно расскажу, иначе вы будете меня осуждать.
Смерть родителей оказалась для маленькой Лины невыносимым потрясением. Она чувствовала только внешнюю часть себя: лицо, руки, живот, а внутри было пусто, все сгорело от горя.
Люди, которые согласились взять Лину на воспитание, не особенно умели заботиться о ней. Девочка была накормлена, ходила в школу и не лезла с капризами. А то, что она всегда молчит, – не страшно, дети бывают разные.
Пусть радуется тому, что не попала в детский дом. Может быть, потом скажет спасибо.
Лина молчала и не по годам много читала, стараясь убежать из опустевшей, вымерзшей жизни в книжные миры.
Закрыв книгу, она тут же принималась за следующую, стараясь не оставить даже маленькой щелочки, в которую могло бы просочиться отчаяние.
Отчаяние представлялось ей огромной холодной рыбой со зло выпученными глазами и железными зубами-саблями. Отчаяние стремилось сожрать маленькую девочку, сжевать в ней все живое, и Лина сопротивлялась, черпая силу в книгах.
Перелопатив школьную библиотеку, Лина отправилась в центральную городскую, куда ее за три года до необходимого возраста записали по рекомендации классного руководителя.
Еще она рисовала.
В каждой ее картине были двое взрослых и один ребенок. В углу лучиками разбегалось солнце.
Однажды ей приснился странный сон, один из ярких детских снов, которые продолжаются и продолжаются, даже если проснуться за ночь несколько раз, и которые в первые секунды пробуждения кажутся реальнее, чем сама явь.
В ее сне произошло бедствие, или просто сработал какой-то зловещий выключатель, или чья-то недобрая воля махнула страшной волшебной палкой, одним словом – почти все люди погибли. Или исчезли, не важно.
Осталось несколько десятков человек, но они подверглись превращению – сделались маленькими, чуть ниже колена взрослого человека. Похожий сюжет, кажется, был в какой-то книге или сказке, точно не помню.
Спасшимся маленьким людям пришлось бороться за существование.
Швейные иголки и кухонные ножи стали их оружием, птицы и мелкая дичь – добычей, а расплодившиеся крысы и собаки – смертельными врагами. Со временем человечки перебрались из опустевшего города, полного хищников, на опушку леса, где построили жилище на живописном холме, научились добывать и поддерживать огонь, успели сделать скудные запасы. Первую зиму они едва пережили. Голод, снег и болезни мучили их, но все уцелели.
Потом пришла весна, за ней лето, они стали шить себе одежду из птичьего пуха и травяных волокон, сделали копья, самострелы и разные инструменты, построили новые теплые дома. Они не пали духом и начали обустраиваться в разросшемся вокруг них мире.
Это был очень увлекательный сон. Проснувшись, Лина желала одного: снова оказаться среди маленьких человечков, жить их жизнью.
Следующей ночью она долго-долго вызывала в памяти события прошлого сна, но безуспешно. Ей приснился другой, неинтересный черно-белый сон.
Человечки не появлялись.
Каждый день, ложась спать, Лина крепко зажмуривалась, вспоминая тускнеющие картины, шепотом звала полюбившихся ей гномов, но они больше не снились.
Девочка стала печальна, и даже книги не помогали, читать их стало скучно. Лина подолгу смотрела с балкона вниз.
Именно на балконе ей однажды пришла счастливая мысль, что не обязательно ждать появления маленьких людей во сне, можно мечтать о них наяву.
Лина попробовала, и у нее получилось.
Изругав себя за то, что раньше не додумалась до такой простой вещи, она тут же со всей ясностью вспомнила и назвала по именам своих маленьких героев. Во сне их было пятьдесят девять: тридцать мужчин, двадцать шесть женщин, двое маленьких детей и одна древняя, парализованная старуха, которую из города на холм несли на носилках.
Лина не сказала, каким образом ей удалось взять из сна такие подробности, но вышло именно так. Она пожелала этого всем своим съежившимся существом, и они пришли. Радуясь тому, что маленькие люди теперь с ней, Лина придумала каждому внешность, характер и историю жизни, как прошлой, до превращения, так и нынешней, «маленькой».
Оказалось, что маленькие люди прожили две зимы, сейчас шел третий год их новой эры. Это был хороший, первый по-настоящему благополучный год. Ни один человек не был растерзан волками и дикими кошками. Поселение удалось, наконец, обнести стенами из камней и глины. За стенами вырыли глубокие замаскированные ямы с кольями на дне, расставили ловушки из петель. Звери стали обходить поселение стороной. К зиме ее робинзоны накопили большие запасы меда, сушеных грибов и ягод, забили склады дровами и хворостом.
Наполнившись тихим восторгом за новых друзей, Лина постепенно, боясь поверить неожиданному счастью, обрела душевный покой. Она хорошо училась, и маленькие человечки тут же применяли ее знания в своей зазеркальной жизни. Зимой их главным занятием была расчистка поселения от снега и отопление жилищ, весной они боролись с паводком и спасались от авитаминоза сушеным шиповником. Летом было лучше всего, мешали только комары и птицы.
Ровно, без детского трепета, Лина стала дружить с одноклассниками.
Иногда даже разговаривала со своими опекунами и помогала по дому.
Маленькое лесное племя всегда было с ней, в свободные часы она погружалась в его жизнь целиком, до мельчайших деталей прорисовывая их существование. В школе или во время игр она подглядывала за ними, отмечая интересное: охоту, строительство нового дома, пойманную в реке рыбу. А иногда обращалась за советом, и они приходили ей на помощь.
С особым интересом Лина следила за отношениями красивой молодой пары. Его звали Олег, ему было двадцать два года, а ее – Вера, ей было восемнадцать. После долгих приключений, преодолев ссоры и соперников, влюбленные, разумеется, поженились. Специально для них придумали красивую брачную церемонию. Вера вскоре забеременела, и их ребенок должен был стать первым человеком, родившимся после превращения.
Но случилась страшное – на второй день жизни ребенок умер.
Вместе с раздавленными бедой родителями Лина несколько дней истекала слезами. Несчастья на этом не кончились. Весной Олег утонул в ручье, тело его не нашли и шептали разное. Вера в один день поседела и решила до конца жизни оставаться вдовой. Когда это случилось, Лина не пошла в школу. Зарывшись в одеяло с головой, чтобы не было слышно, она плакала, не в силах помочь своим любимцам. Жизнь в маленьком мире пошла сама по себе, не слушаясь ее воли.
Самым важным в жизни карликов была в это время запись всех сведений о мире до превращения и о первых годах после этого. Все вместе они собирали крупицы наук и искусств, записывали на бересте и прятали в глубокое сухое хранилище. Так для потомков сберегались близко к тексту изложенные «Винни Пух», «Унесенные ветром» и «Приключения Тома Сойера». От забвения сохранялись химические формулы, основы промышленности и ремесел. В мире новых каменных наконечников и ременных баллист маленькие люди решили обязательно сохранить память о своей прошлой цивилизации и использовать опыт прошлой жизни.
Время шло, через несколько лет поселение выросло. За стенами появилось очень много детей, а древняя парализованная старуха умерла в возрасте ста шести лет. Вскоре умерла и Вера, но Лина уже почти не горевала о ней.
В этом месте я ее прервал:
– Очень интересно, милая. И чем все закончилось?
– Что закончилось?
– История твоих маленьких людей.
Она улыбнулась, немного натянуто.
– Она не закончилась. Она… продолжается.
В первый момент я ничего не понял.
– Что продолжается?
– Эта история. Они… со мной.
– Кто с тобой?
Лина закусила губу.
– Хочешь сказать, что до сих пор мечтаешь о них… иногда? – спросил я.
Лина изменилась в лице. Проявилась досада, потом страдание.
Казалось, она ждала от меня помощи.
Я снисходительно, «как это мило», улыбнулся. У взрослой девочки есть давняя детская мечта. Это так трогательно.
– Да. Только мне не приходится мечтать. Все происходит само собой.
Моя улыбка растворилась. Что происходит само собой?
– Что происходит само собой?
– То, что я тебе сейчас рассказала. Маленькие люди живут со мной. А я живу с ними.
– Ты о них думаешь? Фантазируешь, да? – Но я уже чувствовал, что речь идет о другом.
– Нет, – твердо сказала Лина. – Они все делают сами. Но при этом мы вместе.
Мне стало не по себе. Впервые за несколько лет захотелось курить.
– Лина, котенок! Что они делают сами?
Лина вздохнула.
– Вопрос в конечном итоге звучит так: не сумасшедшая ли я?
Она снова прочитала, точнее, опередила мои мысли.
Мне нечего было сказать.
– Не знаю, – с трудом произнесла Лина. – Возможно. А может быть, и нет. Одно время я тоже искала ответы на эти вопросы. Но давно бросила. Я приняла мою маленькую страну как данность. В конце концов, я сама этого хотела, очень хотела! И ни разу потом не пожалела. Наоборот. Это спасло меня в детстве и помогает жить сейчас. Три года назад я обследовалась. У меня не нашли никаких отклонений психики. Ты вообще-то первый, кому я об этом рассказываю.
Я молчал, пытаясь уложить в голове этот кошмар. Лина, моя Лина – больна. Хотелось закричать и проснуться.
– Не знаю, может быть, это дар, – задумчиво продолжала Лина. – Или, наоборот, наказание. Не знаю.
– И что же… там происходит сейчас? – Я изо всех сил пытался держать под контролем голос и выражение лица.
– Все хорошо. С тех пор прошло много лет, – равнодушно отвечала Лина.
Она уже явно жалела, что рассказала мне.
Я слышал, как захлопывается едва приоткрывшаяся дверь, и Лина остается там, за дверью, исчезает для меня навсегда.
Я встряхнул ее за плечи.
– Лина! Милая! Подожди! Я не смеюсь над тобой! Поставь себя на мое место. Не каждый день такое услышишь! Но ты не сумасшедшая. Я тебя знаю!
Ее губы дрогнули.
– Мне показалось… – Она запнулась. – Мне показалось, что я, наконец, встретила человека, который… С которым я могла бы поделиться… Что ты…
Она разрыдалась и закрыла лицо руками.
Я обнял ее. Раньше я не видел ее слез. Мне стало жалко ее и страшно за нас обоих.
– Лина, я с тобой. Я все сделаю ради тебя. Я помогу тебе с этим справиться.
Лина резко подняла голову.
– Не нужно справляться! – ударило от нее током. – Ты не понял! Я не хочу от них избавляться! Это часть меня. Точнее, я сама.
Я выпустил ее и отвернулся, чтобы налить стакан минеральной воды. На несколько секунд мне удалось скрыться от ее взгляда.
Все пропало. Она больна.
Я выпил воды и отдышался. Надо попробовать.
– Лина. – Слова шли медленно. – С самого начала пойми, пожалуйста, одну вещь. Я тебя люблю такой, какая ты есть. Ты самое дорогое, что у меня было в жизни. Ничто не может нас разлучить. Поняла?
Спасительные банальности я произнес вполне уверенно. Нужно еще.
– Котенок, мне действительно очень важно все, что происходит с тобой. Поверь, я все смогу пережить!
Лина вытерла слезы и оглянулась в поисках зеркала.
– Это все очень интересно. Ужасно интересно, – продолжал я. – Что же получается: от тебя не требуется никаких усилий? Это как телевизор? Включил и смотри?
Частица лжи уже была между нами: я задавал вопрос, не слишком интересуясь ответом. Я хотел выиграть время и разложить полученную информацию по полочкам, установить для себя суть явления и решить, что делать дальше.
Лина вздохнула. Она чувствовала эту ложь.
– Не совсем так. Впрочем, иногда да, как телевизор или картинка. Еще я могу стать любым из них или всеми сразу. Но чаще я чувствую себя такой, знаешь, бестелесной субстанцией. Вселенной, в которой все они обитают.
Лина говорила медленно, мучительно кривя губы.
Мне удалось улыбнуться. Пока ничего не ясно. Надо говорить.
Не важно что. Главное – не молчать.
– Сколько уже прошло времени? Сколько человек в твоей… стране?
Лина невесело усмехнулась:
– Хочешь выяснить, до какой степени я больна?
Я прислушался к тому, что творилось в моей душе.
Лгать бесполезно.
Чего я хочу?
– Я надеюсь, что ты не больна, – медленно произнес я. – Очень надеюсь. Я хочу понять ситуацию. Это первое. Во-вторых, даже если окажется, что ты больна, я ничего не буду делать без твоего ведома и желания. Я не буду тебя лечить, если ты сама этого не захочешь. Обещаю. И третье. Я хочу, чтобы тебе было хорошо. Если для этого тебе нужны твои карлики – пусть они будут. Вот и все.
Лина поверила мне.
Некоторое время мы молчали. Я выпил еще воды.
– В общине почти восемь тысяч человек, – тихо сказала Лина. – Большинство из них живет не в первом поселении, а в более удобном, на берегу реки, в полутора километрах… наших километров, от старого. Есть еще две охотничьи базы в лесу и несколько отдаленных крепостей. Сейчас пятьсот восьмой год их летоисчисления.
– И все это время ты прожила… вместе с ними? Год за годом?
– Да, конечно.
Я видел, что Лина измотана.
– Какие там э… последние новости? – Глупый вопрос я задал почти намеренно и добился своего: Лина чуть улыбнулась.
– За последние пятьсот лет? Ну, например, последняя новость такова, что птиц над поселениями сейчас не стреляют, а отпугивают ультразвуком. На крышах всех домов ставят автоматические свистки с воздушными камерами, в которые примерно раз в сутки нужно накачивать воздух. Человек, который это придумал, с почетом избран в Совет Старых.
– Совет… кого?
– Совет Старых. Это правительство из пятнадцати пожизненных членов. Иногда, в редких случаях, за особые заслуги, новый человек избирается в Совет еще до смерти одного из Старых.
– Очень интересно. Твои карлики помнят о нашем времени? Я имею в виду до того момента, когда они уменьшились?
– Превращение и прежняя цивилизация, разумеется, мифологизированы. Поклонение так называемым Большим Предкам – своего рода официальная религия. Кстати, они не карлики. Они такие же люди, с обычными пропорциями тела. Просто маленькие.
– Как ты их называешь?
– Никак. Я ведь никому об этом не рассказывала и даже сама себе не говорила о них вслух. Я их вижу, чувствую, но называть не было нужды.
Я попытался представить себе маленьких людей.
– Мы, значит, для них Большие Предки? – произнес я с терпеливой, предназначенной для детей и больных интонацией.
– Да.
– Здорово. Они у тебя с юмором.
– В этом нет никакого юмора. Видишь ли, прежняя «большая жизнь» со всеми техническими достижениями, науками, искусствами представляется им божественным, прачеловеческим золотым веком. Мы для них – титаны, утонувшая Атлантида. Если бы ты знал, с каким трепетом они прикасаются к хранящимся в Библиотеке книгам, каким мистическим толкованиям подвергаются, например, телевидение, самолеты или, скажем, кофеварки.
– Кофеварки? Они что, варят кофе?
– Разумеется, нет. Но о кофеварках есть записи.
– Забавно. Наверняка что-то из записей им пригодилось в жизни, правда?
– Конечно! Только благодаря знаниям о прежнем мире они сумели так развить свое поселение! Они, например, добывают соль из речной воды, у них есть парусный флот, календарь, письменность, медицина. И многое другое!
Лина заволновалась, заторопилась. Выглядело так, будто она гордится достижениями своих человечков и пытается представить их мне с выгодной стороны.
Я кивал и ловил себя на мысли, что это похоже на пересказ какого-то фильма.
Ни о чем другом думать не хотелось.
…Алексан Ворон склонил голову, выражая народу благодарность. Рукоплескания и крики не стихали несколько минут. Четыреста с лишним белых камней и всего пять черных. Столь единогласного избрания в Совет Старых не было больше ста лет.
Разумеется, внеочередные почетные выборы случались редко и всегда проходили формально, без борьбы, но сегодня ему оказали настоящий почет. В Дом собраний пришли главы почти всех семей и подтвердили признательность народа за сделанное им дело.
Небо очистилось от докучливых птиц. Защитные сетки над домами и дорогами сняты, исчезли с внутренних башен арбалетчики, да и сами башни теперь скоро будут ломать. Десятки лучших стрелков, днем и ночью оберегавших поселение от крылатых хищников, станут охотниками, стражниками или найдут себе другое дело. Матери не будут бояться за играющих на улице детей, прятать их под сетки и колпаки. То, что в Священных книгах именовано ультразвуком, а сейчас получило в народе название несвиста, навсегда прогнало птиц от Поселения.
Поистине вся мудрость мира собрана в Библиотеке!
Алексан еще раз поклонился.
Крики начали стихать. Люди поднимались с мест, кланялись Старым и направлялись к выходу.
К Алексану подошел Михаил Лесник.
– Прими мое уважение, Алексан. Ты заслужил этот почет.
Потянулись и другие Старые. Его обнимали и жали руки, почти все – с особой благодарностью, двумя ладонями.
– Прими уважение…
Алексан изо всех сил старался держаться достойно, как и подобает члену Совета, но глаза все равно сияли, а губы дрожали в улыбке.
Зал собраний пустел.
Приблизился Грон. Ждал, чтобы люди ушли, при них чествовать нового члена Совета не позволяла гордость, но и остаться в стороне нельзя.
Грон единственный выступил против давнего обычая почетного избрания. Совет должен править, говорил он. Положение неспокойно, нужно усиливать власть и городскую стражу. Ученым место не в Совете, а в Библиотеке.
Все верно. Алексану не нужна власть. Править – не его дело, и он отклонил бы высокую честь, если бы не одно – только Старые допущены в любое время без ограничения посещать Библиотеку. Остальным, даже главам семей, позволялось лишь приблизиться к древним книгам в сопровождении стражи и указать переписчику, какие нужно выписать места. Как же в свое время намучились переписчики с Алексаном! Несколько лет он гонял их по разным углам Библиотеки, требуя себе новые и новые сведения. Теперь они, наверное, больше всех радуются его избранию. Все препоны позади – он может проводить в Библиотеке дни и ночи, и никто не вправе ему этого запретить.
На первый взгляд в ней ничего особенного не было: бледная кожа, острый носик, прозрачные виски в тонких голубых жилках. Наверное, из-за этих жилок я сразу подсознательно приклеил к ней маленький ярлычок: голубая кровь.
Несколько недель я c интересом наблюдал за ней. Мы всего лишь здоровались в коридорах, при этом, хотя она мне всегда улыбалась, я чувствовал ее ровную вежливую отстраненность. Она вообще улыбалась часто, но ее улыбка, неделаная и нефальшивая, выглядела чуть холодной. Как отраженный свет, будто она улыбалась всем сразу и никому в отдельности. В ней было редкое убедительное спокойствие.
Ее звали Лина.
Я мог позволить себе некоторое время присматриваться, потому что мои коллеги не особенно обращали на нее внимание. Она не казалась этим раздосадованной, не кокетничала и не разбрасывала по сторонам мелких женских удочек. В то же время я не видел признаков того, что у нее есть мужчина: никаких телефонных разговоров, встреч после работы, вскользь брошенного имени.
Мое любопытство росло, и я начал проявлять осторожную активность.
Я набрался терпения и для начала аккуратно навел о Лине справки у женщин из ее отдела. Ничего особенного мне не сообщили, но я знал, что будет лучше, если ей передадут о моем интересе.
Здороваясь, я теперь старался сказать ей что-либо и хоть несколько слов получить в ответ. Лина была приветлива, почти дружелюбна, но без сердечности, без блеска глаз и ямочек на щеках. Казалось, ей не так уж важно, обменивается она со мной случайными фразами или кивает на ходу.
Тем не менее она легко приняла мое предложение встретиться.
Я предложил прогуляться, а потом перекусить. Она была доброжелательна и безмятежна, набрала по дороге букет разноцветных кленовых листьев, а затем, присев на корточки, протянула его маленькой девочке у ворот парка. Я стоял в двух шагах и смотрел. Любая женщина может улыбнуться ребенку и подарить кленовые листья. Но у меня перехватило дыхание, словно подобное я увидел впервые.
Она умела грациозно носить самую обычную одежду, например, черные брюки и пиджак в классическую мелкую клетку, которые были на ней в день нашего первого свидания. Так, видимо, носят футболки и джинсы демократично настроенные особы королевской крови. В ресторане она неправильно держала десертный нож, но выглядело это не небрежностью, а особым, утонченным шиком.
Я попросил ее рассказать о себе. Она говорила, но без тени того слегка торопливого хвастовства или, напротив, скованности, которые часто случаются у девушек на первом свидании. Я же, наоборот, боялся лишний раз шевельнуться, сказать что-нибудь не так и тем самым повредить протянувшуюся между нами тонкую нить.
Я поймал себя на том, что невольно подражаю ее расслабленному спокойствию, и мне это странным образом удается.
Она согласилась встретиться еще раз.
Я попытался разложить ее привлекательность на мелкие характеризующие детали вроде движения уголков губ, поворота головы, особых словечек или интонаций, но это оказалось невозможно. Она была цельной, как единица мироздания, как эталон красоты; рассказывая о своем новом увлечении приятелю, я даже не сумел толком описать ее внешность – на словах она получалась «как все».
Не скрою, я старался произвести впечатление и спешно обновил подзабытый со студенческих лет музыкальный и театральный багаж, несколько вечеров подряд прилежно вчитывался в книги современных авторов.
Она, напротив, нисколько не пыталась умничать. Легко признавая свое невежество и отсутствие мнения в одних областях, она в то же время очень точно и тонко высказывалась о другом, причем ее суждения всегда казались собственными, а не наспех вычитанными или подслушанными.
Наконец, я решился спросить, есть ли у нее друг.
– Если бы он был, я не проводила бы сейчас время с тобой, – просто ответила она.
Я увидел в этом знак, и не ошибся.
Лина не оказалась обжигающей развратницей, но не была и холодна.
Любви она отдалась с милой и чуть неловкой старательностью, словно хотела мне понравиться, но точно не знала как, и инициативу предоставила мне. Это было трогательно, но, наверное, я слишком привык видеть в ней только необыкновенное, и то, что она оказалась славной милой девушкой, хотя и в бесконечно малой мере, но разочаровало меня. Все шло… как обычно. Где-то в самой глубине души самодовольное самцовское эго даже отметило, что когда-нибудь потом мне будет легко с ней расстаться, все обойдется без сцен и истерик.
Но в один момент что-то колыхнулось в воздухе, и я увидел Лину совсем другой, в ней как будто вспыхнул огонь. Ярость нагнавших добычу охотниц пробежала по ее лицу, и сладостная покорность целого гарема рабынь, и шаманство лесных ведьм, и грехи Содома, и кровавые индейские жертвы, и призрачный ужас падения во сне, и тоска, и новые рождения…
Она тотчас спрятала это обратно, но я был потрясен открывшимся мне богатством. Я догадался, что тихой кошечкой она показалась лишь затем, чтобы не ранить меня, не обжечь собою, дать время привыкнуть.
Я не испугался. И она это поняла.
Потом она тихо улыбалась на моей груди, и доверчивое умиротворение расцветало в ней.
Появилось неясное и тревожное чувство – с моей жизнью случилось что-то важное.
С каждой нашей встречей во мне словно рос невидимый тростник, наполняя меня властью над собой и всем, что окружало меня.
Однажды она сказала, что я сильный.
Я тоже сумел дать ей что-то. Это было лестно.
К моему удивлению, у нее в родне не оказалось дворянской бабушки или двух поколений советской профессуры. Ее родители погибли, когда она была маленькой, и до шестнадцати лет Лина росла у почти чужих людей. Потом, чтобы не потерять квартиру, ее забрала и прописала к себе престарелая родственница.
Еще я заметил, что, несмотря на безупречный вкус, она совершенно не знала названий духов, одежды и всякого милого женского барахла. Точнее, не трудилась запоминать, всякий раз заново выбирая для себя самое лучшее.
Постепенно к моему счастью примешалось беспокойное ощущение, что какая-то дверца в ее душе остается для меня закрытой. Обозначилась невидимая, но отчетливая граница нашей близости, за которую мне было нельзя.
Я видел, что она тоже чувствует недосказанность и тяготится ею.
Однажды я спросил, догадывается ли она о своей удивительной притягательности.
Она ответила быстро и утвердительно.
– Ты, случайно, не ведьма? – улыбнулся я.
Вышло немного криво.
Она рассмеялась и замотала головой.
Потом стала серьезной, пристально и больно заглянула мне в глаза, словно желая вычерпать их до самого дна.
И рассказала мне о маленьких человечках.
Я не уверен, что смогу внятно изложить эту историю и можно ли рассказать ее вообще. Постараюсь ничего не упустить, хотя мысли мои путаются, а рассудок протестует.
Но я все равно расскажу, иначе вы будете меня осуждать.
Смерть родителей оказалась для маленькой Лины невыносимым потрясением. Она чувствовала только внешнюю часть себя: лицо, руки, живот, а внутри было пусто, все сгорело от горя.
Люди, которые согласились взять Лину на воспитание, не особенно умели заботиться о ней. Девочка была накормлена, ходила в школу и не лезла с капризами. А то, что она всегда молчит, – не страшно, дети бывают разные.
Пусть радуется тому, что не попала в детский дом. Может быть, потом скажет спасибо.
Лина молчала и не по годам много читала, стараясь убежать из опустевшей, вымерзшей жизни в книжные миры.
Закрыв книгу, она тут же принималась за следующую, стараясь не оставить даже маленькой щелочки, в которую могло бы просочиться отчаяние.
Отчаяние представлялось ей огромной холодной рыбой со зло выпученными глазами и железными зубами-саблями. Отчаяние стремилось сожрать маленькую девочку, сжевать в ней все живое, и Лина сопротивлялась, черпая силу в книгах.
Перелопатив школьную библиотеку, Лина отправилась в центральную городскую, куда ее за три года до необходимого возраста записали по рекомендации классного руководителя.
Еще она рисовала.
В каждой ее картине были двое взрослых и один ребенок. В углу лучиками разбегалось солнце.
Однажды ей приснился странный сон, один из ярких детских снов, которые продолжаются и продолжаются, даже если проснуться за ночь несколько раз, и которые в первые секунды пробуждения кажутся реальнее, чем сама явь.
В ее сне произошло бедствие, или просто сработал какой-то зловещий выключатель, или чья-то недобрая воля махнула страшной волшебной палкой, одним словом – почти все люди погибли. Или исчезли, не важно.
Осталось несколько десятков человек, но они подверглись превращению – сделались маленькими, чуть ниже колена взрослого человека. Похожий сюжет, кажется, был в какой-то книге или сказке, точно не помню.
Спасшимся маленьким людям пришлось бороться за существование.
Швейные иголки и кухонные ножи стали их оружием, птицы и мелкая дичь – добычей, а расплодившиеся крысы и собаки – смертельными врагами. Со временем человечки перебрались из опустевшего города, полного хищников, на опушку леса, где построили жилище на живописном холме, научились добывать и поддерживать огонь, успели сделать скудные запасы. Первую зиму они едва пережили. Голод, снег и болезни мучили их, но все уцелели.
Потом пришла весна, за ней лето, они стали шить себе одежду из птичьего пуха и травяных волокон, сделали копья, самострелы и разные инструменты, построили новые теплые дома. Они не пали духом и начали обустраиваться в разросшемся вокруг них мире.
Это был очень увлекательный сон. Проснувшись, Лина желала одного: снова оказаться среди маленьких человечков, жить их жизнью.
Следующей ночью она долго-долго вызывала в памяти события прошлого сна, но безуспешно. Ей приснился другой, неинтересный черно-белый сон.
Человечки не появлялись.
Каждый день, ложась спать, Лина крепко зажмуривалась, вспоминая тускнеющие картины, шепотом звала полюбившихся ей гномов, но они больше не снились.
Девочка стала печальна, и даже книги не помогали, читать их стало скучно. Лина подолгу смотрела с балкона вниз.
Именно на балконе ей однажды пришла счастливая мысль, что не обязательно ждать появления маленьких людей во сне, можно мечтать о них наяву.
Лина попробовала, и у нее получилось.
Изругав себя за то, что раньше не додумалась до такой простой вещи, она тут же со всей ясностью вспомнила и назвала по именам своих маленьких героев. Во сне их было пятьдесят девять: тридцать мужчин, двадцать шесть женщин, двое маленьких детей и одна древняя, парализованная старуха, которую из города на холм несли на носилках.
Лина не сказала, каким образом ей удалось взять из сна такие подробности, но вышло именно так. Она пожелала этого всем своим съежившимся существом, и они пришли. Радуясь тому, что маленькие люди теперь с ней, Лина придумала каждому внешность, характер и историю жизни, как прошлой, до превращения, так и нынешней, «маленькой».
Оказалось, что маленькие люди прожили две зимы, сейчас шел третий год их новой эры. Это был хороший, первый по-настоящему благополучный год. Ни один человек не был растерзан волками и дикими кошками. Поселение удалось, наконец, обнести стенами из камней и глины. За стенами вырыли глубокие замаскированные ямы с кольями на дне, расставили ловушки из петель. Звери стали обходить поселение стороной. К зиме ее робинзоны накопили большие запасы меда, сушеных грибов и ягод, забили склады дровами и хворостом.
Наполнившись тихим восторгом за новых друзей, Лина постепенно, боясь поверить неожиданному счастью, обрела душевный покой. Она хорошо училась, и маленькие человечки тут же применяли ее знания в своей зазеркальной жизни. Зимой их главным занятием была расчистка поселения от снега и отопление жилищ, весной они боролись с паводком и спасались от авитаминоза сушеным шиповником. Летом было лучше всего, мешали только комары и птицы.
Ровно, без детского трепета, Лина стала дружить с одноклассниками.
Иногда даже разговаривала со своими опекунами и помогала по дому.
Маленькое лесное племя всегда было с ней, в свободные часы она погружалась в его жизнь целиком, до мельчайших деталей прорисовывая их существование. В школе или во время игр она подглядывала за ними, отмечая интересное: охоту, строительство нового дома, пойманную в реке рыбу. А иногда обращалась за советом, и они приходили ей на помощь.
С особым интересом Лина следила за отношениями красивой молодой пары. Его звали Олег, ему было двадцать два года, а ее – Вера, ей было восемнадцать. После долгих приключений, преодолев ссоры и соперников, влюбленные, разумеется, поженились. Специально для них придумали красивую брачную церемонию. Вера вскоре забеременела, и их ребенок должен был стать первым человеком, родившимся после превращения.
Но случилась страшное – на второй день жизни ребенок умер.
Вместе с раздавленными бедой родителями Лина несколько дней истекала слезами. Несчастья на этом не кончились. Весной Олег утонул в ручье, тело его не нашли и шептали разное. Вера в один день поседела и решила до конца жизни оставаться вдовой. Когда это случилось, Лина не пошла в школу. Зарывшись в одеяло с головой, чтобы не было слышно, она плакала, не в силах помочь своим любимцам. Жизнь в маленьком мире пошла сама по себе, не слушаясь ее воли.
Самым важным в жизни карликов была в это время запись всех сведений о мире до превращения и о первых годах после этого. Все вместе они собирали крупицы наук и искусств, записывали на бересте и прятали в глубокое сухое хранилище. Так для потомков сберегались близко к тексту изложенные «Винни Пух», «Унесенные ветром» и «Приключения Тома Сойера». От забвения сохранялись химические формулы, основы промышленности и ремесел. В мире новых каменных наконечников и ременных баллист маленькие люди решили обязательно сохранить память о своей прошлой цивилизации и использовать опыт прошлой жизни.
Время шло, через несколько лет поселение выросло. За стенами появилось очень много детей, а древняя парализованная старуха умерла в возрасте ста шести лет. Вскоре умерла и Вера, но Лина уже почти не горевала о ней.
В этом месте я ее прервал:
– Очень интересно, милая. И чем все закончилось?
– Что закончилось?
– История твоих маленьких людей.
Она улыбнулась, немного натянуто.
– Она не закончилась. Она… продолжается.
В первый момент я ничего не понял.
– Что продолжается?
– Эта история. Они… со мной.
– Кто с тобой?
Лина закусила губу.
– Хочешь сказать, что до сих пор мечтаешь о них… иногда? – спросил я.
Лина изменилась в лице. Проявилась досада, потом страдание.
Казалось, она ждала от меня помощи.
Я снисходительно, «как это мило», улыбнулся. У взрослой девочки есть давняя детская мечта. Это так трогательно.
– Да. Только мне не приходится мечтать. Все происходит само собой.
Моя улыбка растворилась. Что происходит само собой?
– Что происходит само собой?
– То, что я тебе сейчас рассказала. Маленькие люди живут со мной. А я живу с ними.
– Ты о них думаешь? Фантазируешь, да? – Но я уже чувствовал, что речь идет о другом.
– Нет, – твердо сказала Лина. – Они все делают сами. Но при этом мы вместе.
Мне стало не по себе. Впервые за несколько лет захотелось курить.
– Лина, котенок! Что они делают сами?
Лина вздохнула.
– Вопрос в конечном итоге звучит так: не сумасшедшая ли я?
Она снова прочитала, точнее, опередила мои мысли.
Мне нечего было сказать.
– Не знаю, – с трудом произнесла Лина. – Возможно. А может быть, и нет. Одно время я тоже искала ответы на эти вопросы. Но давно бросила. Я приняла мою маленькую страну как данность. В конце концов, я сама этого хотела, очень хотела! И ни разу потом не пожалела. Наоборот. Это спасло меня в детстве и помогает жить сейчас. Три года назад я обследовалась. У меня не нашли никаких отклонений психики. Ты вообще-то первый, кому я об этом рассказываю.
Я молчал, пытаясь уложить в голове этот кошмар. Лина, моя Лина – больна. Хотелось закричать и проснуться.
– Не знаю, может быть, это дар, – задумчиво продолжала Лина. – Или, наоборот, наказание. Не знаю.
– И что же… там происходит сейчас? – Я изо всех сил пытался держать под контролем голос и выражение лица.
– Все хорошо. С тех пор прошло много лет, – равнодушно отвечала Лина.
Она уже явно жалела, что рассказала мне.
Я слышал, как захлопывается едва приоткрывшаяся дверь, и Лина остается там, за дверью, исчезает для меня навсегда.
Я встряхнул ее за плечи.
– Лина! Милая! Подожди! Я не смеюсь над тобой! Поставь себя на мое место. Не каждый день такое услышишь! Но ты не сумасшедшая. Я тебя знаю!
Ее губы дрогнули.
– Мне показалось… – Она запнулась. – Мне показалось, что я, наконец, встретила человека, который… С которым я могла бы поделиться… Что ты…
Она разрыдалась и закрыла лицо руками.
Я обнял ее. Раньше я не видел ее слез. Мне стало жалко ее и страшно за нас обоих.
– Лина, я с тобой. Я все сделаю ради тебя. Я помогу тебе с этим справиться.
Лина резко подняла голову.
– Не нужно справляться! – ударило от нее током. – Ты не понял! Я не хочу от них избавляться! Это часть меня. Точнее, я сама.
Я выпустил ее и отвернулся, чтобы налить стакан минеральной воды. На несколько секунд мне удалось скрыться от ее взгляда.
Все пропало. Она больна.
Я выпил воды и отдышался. Надо попробовать.
– Лина. – Слова шли медленно. – С самого начала пойми, пожалуйста, одну вещь. Я тебя люблю такой, какая ты есть. Ты самое дорогое, что у меня было в жизни. Ничто не может нас разлучить. Поняла?
Спасительные банальности я произнес вполне уверенно. Нужно еще.
– Котенок, мне действительно очень важно все, что происходит с тобой. Поверь, я все смогу пережить!
Лина вытерла слезы и оглянулась в поисках зеркала.
– Это все очень интересно. Ужасно интересно, – продолжал я. – Что же получается: от тебя не требуется никаких усилий? Это как телевизор? Включил и смотри?
Частица лжи уже была между нами: я задавал вопрос, не слишком интересуясь ответом. Я хотел выиграть время и разложить полученную информацию по полочкам, установить для себя суть явления и решить, что делать дальше.
Лина вздохнула. Она чувствовала эту ложь.
– Не совсем так. Впрочем, иногда да, как телевизор или картинка. Еще я могу стать любым из них или всеми сразу. Но чаще я чувствую себя такой, знаешь, бестелесной субстанцией. Вселенной, в которой все они обитают.
Лина говорила медленно, мучительно кривя губы.
Мне удалось улыбнуться. Пока ничего не ясно. Надо говорить.
Не важно что. Главное – не молчать.
– Сколько уже прошло времени? Сколько человек в твоей… стране?
Лина невесело усмехнулась:
– Хочешь выяснить, до какой степени я больна?
Я прислушался к тому, что творилось в моей душе.
Лгать бесполезно.
Чего я хочу?
– Я надеюсь, что ты не больна, – медленно произнес я. – Очень надеюсь. Я хочу понять ситуацию. Это первое. Во-вторых, даже если окажется, что ты больна, я ничего не буду делать без твоего ведома и желания. Я не буду тебя лечить, если ты сама этого не захочешь. Обещаю. И третье. Я хочу, чтобы тебе было хорошо. Если для этого тебе нужны твои карлики – пусть они будут. Вот и все.
Лина поверила мне.
Некоторое время мы молчали. Я выпил еще воды.
– В общине почти восемь тысяч человек, – тихо сказала Лина. – Большинство из них живет не в первом поселении, а в более удобном, на берегу реки, в полутора километрах… наших километров, от старого. Есть еще две охотничьи базы в лесу и несколько отдаленных крепостей. Сейчас пятьсот восьмой год их летоисчисления.
– И все это время ты прожила… вместе с ними? Год за годом?
– Да, конечно.
Я видел, что Лина измотана.
– Какие там э… последние новости? – Глупый вопрос я задал почти намеренно и добился своего: Лина чуть улыбнулась.
– За последние пятьсот лет? Ну, например, последняя новость такова, что птиц над поселениями сейчас не стреляют, а отпугивают ультразвуком. На крышах всех домов ставят автоматические свистки с воздушными камерами, в которые примерно раз в сутки нужно накачивать воздух. Человек, который это придумал, с почетом избран в Совет Старых.
– Совет… кого?
– Совет Старых. Это правительство из пятнадцати пожизненных членов. Иногда, в редких случаях, за особые заслуги, новый человек избирается в Совет еще до смерти одного из Старых.
– Очень интересно. Твои карлики помнят о нашем времени? Я имею в виду до того момента, когда они уменьшились?
– Превращение и прежняя цивилизация, разумеется, мифологизированы. Поклонение так называемым Большим Предкам – своего рода официальная религия. Кстати, они не карлики. Они такие же люди, с обычными пропорциями тела. Просто маленькие.
– Как ты их называешь?
– Никак. Я ведь никому об этом не рассказывала и даже сама себе не говорила о них вслух. Я их вижу, чувствую, но называть не было нужды.
Я попытался представить себе маленьких людей.
– Мы, значит, для них Большие Предки? – произнес я с терпеливой, предназначенной для детей и больных интонацией.
– Да.
– Здорово. Они у тебя с юмором.
– В этом нет никакого юмора. Видишь ли, прежняя «большая жизнь» со всеми техническими достижениями, науками, искусствами представляется им божественным, прачеловеческим золотым веком. Мы для них – титаны, утонувшая Атлантида. Если бы ты знал, с каким трепетом они прикасаются к хранящимся в Библиотеке книгам, каким мистическим толкованиям подвергаются, например, телевидение, самолеты или, скажем, кофеварки.
– Кофеварки? Они что, варят кофе?
– Разумеется, нет. Но о кофеварках есть записи.
– Забавно. Наверняка что-то из записей им пригодилось в жизни, правда?
– Конечно! Только благодаря знаниям о прежнем мире они сумели так развить свое поселение! Они, например, добывают соль из речной воды, у них есть парусный флот, календарь, письменность, медицина. И многое другое!
Лина заволновалась, заторопилась. Выглядело так, будто она гордится достижениями своих человечков и пытается представить их мне с выгодной стороны.
Я кивал и ловил себя на мысли, что это похоже на пересказ какого-то фильма.
Ни о чем другом думать не хотелось.
…Алексан Ворон склонил голову, выражая народу благодарность. Рукоплескания и крики не стихали несколько минут. Четыреста с лишним белых камней и всего пять черных. Столь единогласного избрания в Совет Старых не было больше ста лет.
Разумеется, внеочередные почетные выборы случались редко и всегда проходили формально, без борьбы, но сегодня ему оказали настоящий почет. В Дом собраний пришли главы почти всех семей и подтвердили признательность народа за сделанное им дело.
Небо очистилось от докучливых птиц. Защитные сетки над домами и дорогами сняты, исчезли с внутренних башен арбалетчики, да и сами башни теперь скоро будут ломать. Десятки лучших стрелков, днем и ночью оберегавших поселение от крылатых хищников, станут охотниками, стражниками или найдут себе другое дело. Матери не будут бояться за играющих на улице детей, прятать их под сетки и колпаки. То, что в Священных книгах именовано ультразвуком, а сейчас получило в народе название несвиста, навсегда прогнало птиц от Поселения.
Поистине вся мудрость мира собрана в Библиотеке!
Алексан еще раз поклонился.
Крики начали стихать. Люди поднимались с мест, кланялись Старым и направлялись к выходу.
К Алексану подошел Михаил Лесник.
– Прими мое уважение, Алексан. Ты заслужил этот почет.
Потянулись и другие Старые. Его обнимали и жали руки, почти все – с особой благодарностью, двумя ладонями.
– Прими уважение…
Алексан изо всех сил старался держаться достойно, как и подобает члену Совета, но глаза все равно сияли, а губы дрожали в улыбке.
Зал собраний пустел.
Приблизился Грон. Ждал, чтобы люди ушли, при них чествовать нового члена Совета не позволяла гордость, но и остаться в стороне нельзя.
Грон единственный выступил против давнего обычая почетного избрания. Совет должен править, говорил он. Положение неспокойно, нужно усиливать власть и городскую стражу. Ученым место не в Совете, а в Библиотеке.
Все верно. Алексану не нужна власть. Править – не его дело, и он отклонил бы высокую честь, если бы не одно – только Старые допущены в любое время без ограничения посещать Библиотеку. Остальным, даже главам семей, позволялось лишь приблизиться к древним книгам в сопровождении стражи и указать переписчику, какие нужно выписать места. Как же в свое время намучились переписчики с Алексаном! Несколько лет он гонял их по разным углам Библиотеки, требуя себе новые и новые сведения. Теперь они, наверное, больше всех радуются его избранию. Все препоны позади – он может проводить в Библиотеке дни и ночи, и никто не вправе ему этого запретить.