Страница:
Ничего особо зловещего идея «нового мирового порядка» в себе не содержала. Тем не менее и среди левых антиимпериалистов, и среди правых республиканцев термин «новый мировой порядок» (несмотря на его присутствие на самом распространенном американском документе – долларе) вызывал множество ненужных – социалистических и империалистических в одно и то же время – ассоциаций. Тем более, как подчеркивал в своих мемуарах помощник Буша по национальной безопасности и его ближайший друг генерал Брент Скоукрофт, фраза «новый мировой порядок» «не раз использовалась для обозначения целого ряда ситуаций, далеких от того, с чего все начиналось. Мы, разумеется, не строили иллюзий относительно того, что мы вступаем в полосу мира и спокойствия. Эта фраза в нашем представлении была применима только к узкому спектру конфликтов – межгосударственной агрессии»[9]. Скоукрофт бросает еще одно очень важное замечание: «Этот термин с тех пор был многократно расширен, главным образом в целях его дискредитации».
Итак, «новый мировой порядок» в версии Буша-старшего теоретически не был жестким ущемлением национального суверенитета во имя некоего мирового правительства. Старший Буш не утверждал как концептуальную догму необходимость вмешательства во внутренние дела государств. Он говорил лишь о недопустимости вооруженной агрессии одного государства против другого и о готовности Америки вместе со всем «цивилизованным миром» прийти на помощь жертве против насильника. И нельзя сказать, что данная концепция являлась исключительно пропагандой. Мир с некоторым напряжением мог быть выстроен на основаниях Буша – Скоукрофта. Это был бы далеко не идеальный мир: это был бы мир, в котором нельзя ответить жестким ударом на провокации и оскорбления, в котором экономическая слабость страны не могла быть компенсирована военно-силовой мобилизацией. Это был бы мир, в котором связь между экономической отсталостью и политической зависимостью надолго, если не навсегда оставалась бы нерушимой. В общем, это был бы спокойный и предсказуемый, но вместе с тем душноватый, трудный для политического существования миропорядок.
Но тем не менее, этот мир имел и свои преимущества. В конце концов, человек рожден не только для войны, но и для познания, творчества, открытия новых человеческих возможностей. Сверхдержавы могли бы объединить свои усилия в целях продвижения фундаментальной науки, освоения космоса, открытия новых рецептов долголетия, да мало ли для чего еще. Однако не сложилось. «Новый мировой порядок» как политическая утопия закончился, пожалуй, даже раньше, чем ушел в отставку ее творец.
Почти банальным в определенных кругах стало утверждение, что новый мировой порядок рухнул вслед за распадом СССР. Рухнул по той причине, что груз ответственности за мир не мог быть возложен лишь на плечи одной сверхдержавы. Об этом больше и чаще других говорит теперь бывший президент СССР Михаил Горбачев.
В какой-то степени так оно и есть. И, между тем, ссылка на слом одной из двух колонн глобального мира еще мало что объясняет. В конце концов, распад СССР, даже если он и произошел, на чем настаивает Горбачев, только по внутренним причинам, мог быть быстро компенсирован укреплением независимой России или же Китая. В общем, система могла работать. Не сработала она прежде всего потому, что эту систему, то есть спокойный и предсказуемый «новый мировой порядок», на самом деле мало хотел, мало кто был готов под ней подписаться. Причем не только в мире, но и в самой Америке.
Сразу после речи Буша 11 сентября против «нового мирового порядка» очень быстро возникла своего рода негласная коалиция недовольных. Ее составляли очень разные силы, и в будущем ее представители, пожалуй, уже никогда не отыскали бы возможность найти общий язык. Но в противодействии новому мировому порядку (НМП) их интересы неожиданным образом совпали.
Во-первых, жесткое недовольство НМП выражали американские изоляционисты. Они совершенно не хотели видеть свою страну в роли «глобального полицейского», помогающего решать все конфликты на всем земном шаре, они даже резко выступили против войны в Заливе, испугавшись, что эта военная операция станет прецедентом полицейского вмешательства такого рода. От Америки теперь начнут требовать всякий и всякий раз влезать в любой конфликт в любой точке земного шара. Опасения изоляционистов, кстати, немедленно подтвердились в связи с конфликтом в бывшей Югославии.
Во-вторых, крайне неодобрительно к проекту «нового мирового порядка» отнеслись левые. Мир Буша – Скоукрофта не мог не показаться им слишком статичным, слишком равнодушным к прогрессивным социальным изменениям. Ранее конкуренция сверхдержав создавала предпосылки для прогрессивных изменений в мире, теперь же каждый из реакционных правителей мог сознавать, что впредь никто не будет давить на них с целью внутреннего совершенствования: СССР более не существует, а США теперь занимаются только пресечением межгосударственных агрессий. Понимая, чем может обернуться для левого движения этот чересчур стабильный мир, левые (и прежде всего левые европейские) и начали с 1991 года тихонько шантажировать США, требуя от их руководителей вмешательства в конфликт в Югославии. Мол, вы только тогда народы разнимаете, когда дело касается нефти и Ближнего Востока, а вот как только нефтью не пахнет, вам, оказывается, плевать на страдания этнических меньшинств. В конце концов США пришлось адаптировать свою доктрину «нового мирового порядка» к межэтническим разборкам внутри суверенных государств, что, как осторожно намекнул Скоукрофт, и привело к расширению сферы этого порядка и его последующей дискредитации.
В-третьих, явное недовольство «новым мировым порядком» начал выказывать и Израиль. Эту страну менее всех остальных воодушевило сближение США с СССР и арабскими автократорами во время войны в Заливе. Ей пришлось оплатить этот альянс согласием на мирный переговорный процесс с палестинцами, начало которому было положено в октябре 1991 года в ходе Мадридской конференции по Ближнему Востоку. Это во время холодной войны Израиль мог показаться бастионом свободного мира в окружении просоветских арабских диктатур типа Египта и Сирии. А в «новом мировом порядке» эта страна выглядела уже иначе: агрессором, вопреки решению ООН удерживающим с 1967 года незаконно захваченные территории. Именно поэтому администрация Буша-старшего находилась с Израилем в самых прохладных отношениях, а госсекретарю Джеймсу Бейкеру приписывали даже довольно резкие и совершенно неполиткорректные высказывания против «израильского лобби» в США.
В-четвертых, разумеется, столь же недоволен «новым мировым» был и мир ислама. Ему также пришлось платить за вмешательство в свои разборки «мирового полицейского» довольно большую цену: с 1991 года на территории Саудовской Аравии, недалеко от священных для всех мусульман мест, расположились американские войска, и они неусыпно следили за порядком в этом столь значимом для мировой стабильности нефтеносном регионе. Именно с того самого времени и по этой причине таинственный Бен Ладен переходит из разряда союзников Соединенных Штатов в стан его врагов. Так что два 11 сентября – 1990 и 2001 года – связаны между собой не только по видимости, но и по существу.
Наконец, в-пятых (и остановимся на этом числе, хотя список наших «заговорщиков» можно было бы пополнить), к оппозиции «новому мировому порядку» примкнули и американские «ястребы». Их вождь Ричард Чейни, при Буше-старшем занимавший должность министра обороны, сразу после победы в Заливе и распада Советского Союза заказал своим помощникам, Полу Вулфовицу и Льюису Либби, подготовить альтернативную доктрину, более адекватную ситуации неожиданно возникшего после краха коммунизма стратегического доминирования США над всем миром. Бумага была составлена, и скоро с помощью «Нью-Йорк таймс» о ней узнал весь мир. Америке в ней было рекомендовано препятствовать появлению любой альтернативной военной силы для того, чтобы ситуация «однополярного мира» продолжалась в истории бесконечно. Тогда Скоукрофту и Бейкеру хватило политического влияния, чтобы дезавуировать инициативу Чейни, однако спустя десять лет история повторилась с несколько иным результатом для наших героев и для всего человечества.
Вадим Цымбурский придавал огромное значение тому обстоятельству, что существование Советского Союза в последние два года, прошедшие после формального окончания холодной войны, обозначенного встречей Горбачева с Джорджем Бушем-старшим на Мальте в декабре 1989-го, поддерживалось почти исключительно внешним признанием. Теряя реальную власть в собственной империи, Горбачев пытался сохранить СССР, опираясь исключительно на поддержку Запада. Неизбежной ценой за такую поддержку должно было стать отречение коммунистической империи от своего антиимпериалистического прошлого, от прежней ставки на «суверенитет» освобождающихся от колониального прошлого народов третьего мира, изгнание «беса независимости». Однако полностью изгнать его не удалось, запущенный идеологами коммунистического антиимпериализма вирус «глобальной суверенизации» проник в тело самого Союза и в течение двух-трех лет уничтожил его, а вместе с ним и весь проект нового мирового порядка. В начале 1990-х Цымбурский еще не замечал, что тот же вирус проник в тело самого Запада до такой степени, что его губительные последствия не оценили даже те политики, кто тактически был вынужден делать ставку не на уничтожение партнера США по «мальтийскому проекту», но на его сохранение, хотя и в ослабленном состоянии.
Варваризация и трайбализация мировой системы после распада СССР увеличивались с неуклонностью энтропии – здание миропорядка было подточено и разъедено изнутри, но этого, увы, не сознавали люди, силою случая оказавшиеся на вершине глобальной власти. Чтобы оценить степень исторической неадекватности тогдашних вершителей судеб, полезно полистать совместную книгу президента Джорджа Буша-старшего и его помощника по национальной безопасности Брента Скоукрофта, вышедшую на русском языке под заглавием «Мир стал другим». Читатель не обнаружит в ней ни следа, ни малейшего признака сознания или предчувствия катастрофы. Он не найдет на ее страницах ни коварных планов по уничтожению «империи зла», ни более или менее ясного представления о посткоммунистическом будущем. Зато он увидит случайные, в целом растерянные реакции слишком реалистично, слишком прагматично мыслящих людей на свершающиеся на их глазах гигантские события. Эти люди как будто безоглядно следовали политической конъюнктуре.
«Моей первой реакцией на последний спуск флага СССР с флагштока Кремля была гордость. Мы сыграли свою роль в подготовке благополучного исхода этой великой драмы», – признается генерал Скоукрофт. «Я почувствовал огромный заряд, наблюдая за окончательным распадом Советского Союза. Мне было приятно видеть, как возобладали свобода и самоопределение – по мере того, как республика за республикой заявляли о своей независимости»[10], – вторит ему, вспоминая декабрь 1991 года, его бывший босс. «Новый мировой порядок» устами его незадачливых строителей сам выносил себе смертный приговор. Момент торжества либерального глобализма уходил в вечность.
«Восстановленный миропорядок» – по следам Киссинджера, Меттерниха и царя Хаттусилиса
Итак, «новый мировой порядок» в версии Буша-старшего теоретически не был жестким ущемлением национального суверенитета во имя некоего мирового правительства. Старший Буш не утверждал как концептуальную догму необходимость вмешательства во внутренние дела государств. Он говорил лишь о недопустимости вооруженной агрессии одного государства против другого и о готовности Америки вместе со всем «цивилизованным миром» прийти на помощь жертве против насильника. И нельзя сказать, что данная концепция являлась исключительно пропагандой. Мир с некоторым напряжением мог быть выстроен на основаниях Буша – Скоукрофта. Это был бы далеко не идеальный мир: это был бы мир, в котором нельзя ответить жестким ударом на провокации и оскорбления, в котором экономическая слабость страны не могла быть компенсирована военно-силовой мобилизацией. Это был бы мир, в котором связь между экономической отсталостью и политической зависимостью надолго, если не навсегда оставалась бы нерушимой. В общем, это был бы спокойный и предсказуемый, но вместе с тем душноватый, трудный для политического существования миропорядок.
Но тем не менее, этот мир имел и свои преимущества. В конце концов, человек рожден не только для войны, но и для познания, творчества, открытия новых человеческих возможностей. Сверхдержавы могли бы объединить свои усилия в целях продвижения фундаментальной науки, освоения космоса, открытия новых рецептов долголетия, да мало ли для чего еще. Однако не сложилось. «Новый мировой порядок» как политическая утопия закончился, пожалуй, даже раньше, чем ушел в отставку ее творец.
Почти банальным в определенных кругах стало утверждение, что новый мировой порядок рухнул вслед за распадом СССР. Рухнул по той причине, что груз ответственности за мир не мог быть возложен лишь на плечи одной сверхдержавы. Об этом больше и чаще других говорит теперь бывший президент СССР Михаил Горбачев.
В какой-то степени так оно и есть. И, между тем, ссылка на слом одной из двух колонн глобального мира еще мало что объясняет. В конце концов, распад СССР, даже если он и произошел, на чем настаивает Горбачев, только по внутренним причинам, мог быть быстро компенсирован укреплением независимой России или же Китая. В общем, система могла работать. Не сработала она прежде всего потому, что эту систему, то есть спокойный и предсказуемый «новый мировой порядок», на самом деле мало хотел, мало кто был готов под ней подписаться. Причем не только в мире, но и в самой Америке.
Сразу после речи Буша 11 сентября против «нового мирового порядка» очень быстро возникла своего рода негласная коалиция недовольных. Ее составляли очень разные силы, и в будущем ее представители, пожалуй, уже никогда не отыскали бы возможность найти общий язык. Но в противодействии новому мировому порядку (НМП) их интересы неожиданным образом совпали.
Во-первых, жесткое недовольство НМП выражали американские изоляционисты. Они совершенно не хотели видеть свою страну в роли «глобального полицейского», помогающего решать все конфликты на всем земном шаре, они даже резко выступили против войны в Заливе, испугавшись, что эта военная операция станет прецедентом полицейского вмешательства такого рода. От Америки теперь начнут требовать всякий и всякий раз влезать в любой конфликт в любой точке земного шара. Опасения изоляционистов, кстати, немедленно подтвердились в связи с конфликтом в бывшей Югославии.
Во-вторых, крайне неодобрительно к проекту «нового мирового порядка» отнеслись левые. Мир Буша – Скоукрофта не мог не показаться им слишком статичным, слишком равнодушным к прогрессивным социальным изменениям. Ранее конкуренция сверхдержав создавала предпосылки для прогрессивных изменений в мире, теперь же каждый из реакционных правителей мог сознавать, что впредь никто не будет давить на них с целью внутреннего совершенствования: СССР более не существует, а США теперь занимаются только пресечением межгосударственных агрессий. Понимая, чем может обернуться для левого движения этот чересчур стабильный мир, левые (и прежде всего левые европейские) и начали с 1991 года тихонько шантажировать США, требуя от их руководителей вмешательства в конфликт в Югославии. Мол, вы только тогда народы разнимаете, когда дело касается нефти и Ближнего Востока, а вот как только нефтью не пахнет, вам, оказывается, плевать на страдания этнических меньшинств. В конце концов США пришлось адаптировать свою доктрину «нового мирового порядка» к межэтническим разборкам внутри суверенных государств, что, как осторожно намекнул Скоукрофт, и привело к расширению сферы этого порядка и его последующей дискредитации.
В-третьих, явное недовольство «новым мировым порядком» начал выказывать и Израиль. Эту страну менее всех остальных воодушевило сближение США с СССР и арабскими автократорами во время войны в Заливе. Ей пришлось оплатить этот альянс согласием на мирный переговорный процесс с палестинцами, начало которому было положено в октябре 1991 года в ходе Мадридской конференции по Ближнему Востоку. Это во время холодной войны Израиль мог показаться бастионом свободного мира в окружении просоветских арабских диктатур типа Египта и Сирии. А в «новом мировом порядке» эта страна выглядела уже иначе: агрессором, вопреки решению ООН удерживающим с 1967 года незаконно захваченные территории. Именно поэтому администрация Буша-старшего находилась с Израилем в самых прохладных отношениях, а госсекретарю Джеймсу Бейкеру приписывали даже довольно резкие и совершенно неполиткорректные высказывания против «израильского лобби» в США.
В-четвертых, разумеется, столь же недоволен «новым мировым» был и мир ислама. Ему также пришлось платить за вмешательство в свои разборки «мирового полицейского» довольно большую цену: с 1991 года на территории Саудовской Аравии, недалеко от священных для всех мусульман мест, расположились американские войска, и они неусыпно следили за порядком в этом столь значимом для мировой стабильности нефтеносном регионе. Именно с того самого времени и по этой причине таинственный Бен Ладен переходит из разряда союзников Соединенных Штатов в стан его врагов. Так что два 11 сентября – 1990 и 2001 года – связаны между собой не только по видимости, но и по существу.
Наконец, в-пятых (и остановимся на этом числе, хотя список наших «заговорщиков» можно было бы пополнить), к оппозиции «новому мировому порядку» примкнули и американские «ястребы». Их вождь Ричард Чейни, при Буше-старшем занимавший должность министра обороны, сразу после победы в Заливе и распада Советского Союза заказал своим помощникам, Полу Вулфовицу и Льюису Либби, подготовить альтернативную доктрину, более адекватную ситуации неожиданно возникшего после краха коммунизма стратегического доминирования США над всем миром. Бумага была составлена, и скоро с помощью «Нью-Йорк таймс» о ней узнал весь мир. Америке в ней было рекомендовано препятствовать появлению любой альтернативной военной силы для того, чтобы ситуация «однополярного мира» продолжалась в истории бесконечно. Тогда Скоукрофту и Бейкеру хватило политического влияния, чтобы дезавуировать инициативу Чейни, однако спустя десять лет история повторилась с несколько иным результатом для наших героев и для всего человечества.
Вадим Цымбурский придавал огромное значение тому обстоятельству, что существование Советского Союза в последние два года, прошедшие после формального окончания холодной войны, обозначенного встречей Горбачева с Джорджем Бушем-старшим на Мальте в декабре 1989-го, поддерживалось почти исключительно внешним признанием. Теряя реальную власть в собственной империи, Горбачев пытался сохранить СССР, опираясь исключительно на поддержку Запада. Неизбежной ценой за такую поддержку должно было стать отречение коммунистической империи от своего антиимпериалистического прошлого, от прежней ставки на «суверенитет» освобождающихся от колониального прошлого народов третьего мира, изгнание «беса независимости». Однако полностью изгнать его не удалось, запущенный идеологами коммунистического антиимпериализма вирус «глобальной суверенизации» проник в тело самого Союза и в течение двух-трех лет уничтожил его, а вместе с ним и весь проект нового мирового порядка. В начале 1990-х Цымбурский еще не замечал, что тот же вирус проник в тело самого Запада до такой степени, что его губительные последствия не оценили даже те политики, кто тактически был вынужден делать ставку не на уничтожение партнера США по «мальтийскому проекту», но на его сохранение, хотя и в ослабленном состоянии.
Варваризация и трайбализация мировой системы после распада СССР увеличивались с неуклонностью энтропии – здание миропорядка было подточено и разъедено изнутри, но этого, увы, не сознавали люди, силою случая оказавшиеся на вершине глобальной власти. Чтобы оценить степень исторической неадекватности тогдашних вершителей судеб, полезно полистать совместную книгу президента Джорджа Буша-старшего и его помощника по национальной безопасности Брента Скоукрофта, вышедшую на русском языке под заглавием «Мир стал другим». Читатель не обнаружит в ней ни следа, ни малейшего признака сознания или предчувствия катастрофы. Он не найдет на ее страницах ни коварных планов по уничтожению «империи зла», ни более или менее ясного представления о посткоммунистическом будущем. Зато он увидит случайные, в целом растерянные реакции слишком реалистично, слишком прагматично мыслящих людей на свершающиеся на их глазах гигантские события. Эти люди как будто безоглядно следовали политической конъюнктуре.
«Моей первой реакцией на последний спуск флага СССР с флагштока Кремля была гордость. Мы сыграли свою роль в подготовке благополучного исхода этой великой драмы», – признается генерал Скоукрофт. «Я почувствовал огромный заряд, наблюдая за окончательным распадом Советского Союза. Мне было приятно видеть, как возобладали свобода и самоопределение – по мере того, как республика за республикой заявляли о своей независимости»[10], – вторит ему, вспоминая декабрь 1991 года, его бывший босс. «Новый мировой порядок» устами его незадачливых строителей сам выносил себе смертный приговор. Момент торжества либерального глобализма уходил в вечность.
«Восстановленный миропорядок» – по следам Киссинджера, Меттерниха и царя Хаттусилиса
Первый политологический текст Цымбурского «Эстонские заметки» появился в сборнике «Ожог родного очага», изданном в 1990 году издательством «Прогресс» под редакцией тогдашних соавторов ученого, бывших филологов Гасана Гусейнова и Дениса Драгунского. Побывав в Эстонии в первой половине января 1989 года в числе участников проходившей в Таллине советско-американской встречи по вопросам взаимозависимости, Цымбурский оказался вовлечен в гущу тогдашних дискуссий о «левых» и «правых» стратегиях перестройки, о национальной специфике демократических преобразований и так далее. Филолог, еще только приступавший к политологическим исследованиям, отметил, что риторика эстонских борцов за «демократизацию» с национальным лицом мало чем отличается от аргументов и лозунгов московского националистического общества «Память». Более того, одним и тем же словом «сталинизм» в разных республиках Союза маркируется пренебрежение этническим началом в ходе демократизации и постановка этого начала во главу угла.
Цымбурский пытается соединить либеральный индивидуализм как первопринцип и конечную цель восстанавливаемого миропорядка с имперской жесткостью, необходимой для его защиты. Чтобы отстоять миропорядок, нужно суметь стать в какой-то степени глухим к продиктованным радикальным морализмом уравнивания требованиям «восстановления попранной справедливости», «отвержения двойных стандартов», «правильного распределения».
Наказание Саддама Хусейна за вторжение в Ирак, осуществленное США и их союзниками, подверглось осуждению левой общественностью, в том числе и как вопиющий пример «двойных стандартов». Критики Джорджа Буша говорили, что, мол, США в то же время спокойно относятся к незаконной оккупации палестинских территорий. Среди знакомых Цымбурского подобную точку зрения отстаивал соредактор «Века XX и мира» Андрей Фадин. Вероятно, именно в полемике с ним Цымбурский бросается обосновывать неустранимость «двойной морали» для всякого «последовательного, принципиального самоопределения политика» «в ключевых, фундаментальных политических вопросах, связанных с такими категориями, как Революция, Консерватизм и Реформа». Заметка под названием «О двойной морали и принципиальной политике» так и не появилась на страницах «Века XX», журнала, тесным сотрудничеством с которым отмечены для автора «Беса независимости» самые кризисные для миропорядка годы – 1990-1992-й. В архиве Цымбурского, любезно переданном автору этих строк его матерью Аделью Тимофеевной Цымбурской, обнаруживаются всего два листка второго экземпляра машинописной копии этой статьи. Но и из этих фрагментов видна готовность автора подвергнуть ревизии политический статус морали жалости и сострадания, безраздельно определявшей публичное поле в эпоху перестройки. Текст заметки обрывается утверждением:
Цымбурский говорил мне в личной беседе, что в 1989–1991 годах хотел предложить горбачевскому руководству заявить прибалтам:
Итак, в национал-демократизме Цымбурский, вполне по константин-леонтьевски, усматривал «орудие всемирного разрушения», разрушения «восстановленного миропорядка». Почти так называется книга, с чтения которой собственно и начинается вторая карьера ученого – карьера политического исследователя. В мемуарном предисловии к сборнику «Конъюнктуры Земли и Времени» «Speak, memory» он пишет, что его первым увлечением в области если не геополитики, то геостратегии были работы Генри Киссинджера. В частности, его знаменитая диссертация «Восстановленный миропорядок» (A World Restored), вышедшая отдельным изданием в 1957 году. Для Киссинджера и, смею думать, в той же степени и для раннего Цымбурского система Меттерниха, заложенная в 1815 году на Венском конгрессе, представляла собой центральную ось всего европейского миропорядка. Киссинджер придает ей гигантское значение в своей истории мировой дипломатии – по его мнению, никогда ранее и никогда позже европейский миропорядок не покоился на более прочном основании. Никогда в истории равновесие сил не было столь уверенно подкреплено ценностным единством участников европейской политической системы, которые в 1815 году усилиями Меттерниха и при благосклонном нейтралитете британского премьера Каслри взяли на себя обязательство совместно противодействовать национальным и демократическим революциям и при необходимости восстанавливать легитимную монархическую власть.
Побежденная Франция, что очень важно для Киссинджера, была не отторгнута творцами Венской системы, но под властью вернувшихся Бурбонов включена в концерт наций как одна из легитимных монархий. Все спорные вопросы получали решение на периодически собиравшихся конгрессах европейских держав. Набиравшая силу Россия была лишена возможности играть на освободительных устремлениях западных славян, будучи связанной по рукам и ногам узами Священного Союза. Аналогичным образом Пруссия не имела возможности оспорить положение Австрии в германской Конфедерации. Призрак очередной большой войны был изгнан из Европы на целое столетие.
Апология Меттерниха в раннем сочинении бросала странный отсвет на деяния самого Киссинджера как политика. Не у одного наблюдателя возникало подозрение, что помощник Никсона по национальной безопасности и впоследствии госсекретарь США стремился воссоздать миропорядок – новый Священный Союз – на столь же консервативной или во всяком случае антидемократической системе ценностей[14]. Про Киссинджера так и говорили – это новый Меттерних, то есть враг свободы народов, каким-то чудом оказавшийся у руля старейшей демократии мира. Определенный элемент истины в этих обвинениях был: основную вину за крах столь устойчивой Венской системы Киссинджер возлагал на силу общественного мнения, заразившего правящий класс Франции, Пруссии и России националистическими настроениями. Однако от прямых аналогий между усилиями Меттерниха и собственной деятельностью на рубеже 1960-х и 1970-х годов Киссинджер неизменно отмежевывался.
И вовсе не по причине политической сомнительности и неуместности таких аналогий. Киссинджер считал, что у лидера демократического лагеря – Соединенных Штатов Америки – отсутствовало устойчивое ценностное единство с другими важнейшими игроками на международной сцене, в первую очередь с Китаем и Советским Союзом. Поэтому себя самого в качестве творца «разрядки» он рассматривал скорее не как нового Меттерниха, но как человека, вынужденного играть роль Бисмарка. В отличие от Меттерниха Бисмарк в своих отношениях с Австрией и Россией полагался не столько на ценностное единство (которое к моменту заключения «Союза трех императоров» если и не было растрачено полностью, то представлялось крайне эфемерным), сколько на систему перекрещивавшихся союзов. Договоренности с Австрией о возможной балканской экспансии России перекрывались договоренностями с Россией о предотвращении вероятного антирусского союза Вены с Лондоном. Согласно самому Киссинджеру, в основе никсоновской разрядки лежало аналогичное стремление не допустить сближения Китая и СССР за счет перекрещивающихся договоренностей с обеими коммунистическими державами. Иными словами, никакого ценностного сближения все эти ходы в стиле бисмарковского Realpolitik не предполагали.
Отсутствие общей морально-политической рамки являлось «ахиллесовой пятой» миропорядка времен «разрядки». Однако, с точки зрения Киссинджера, и горбачевская деконструкция коммунистического фасада советской империи не заложила предпосылок для воссоздания Венской системы на новой ценностной – уже предположительно демократической – основе.
«Противопоставление нации как носительницы высших ценностей, органично объединенной со своей землей, безродному пришлому населению, творчески бесплодному во всем его многолюдстве, служит в одной системе ценностным маркером политической “правизны”, воюющей против “безродных космополитов” “сталинизма”, в другой – популяризируется публицистами, провозглашающими неразделимость судеб Эстонии и перестройки»[11].Цымбурский сразу же оценивает поднимающийся на окраинах империи этнический национализм как угрозу, угрозу стабильности и тому миропорядку, который худо-бедно начал выстраиваться в конце 1980-х усилиями двух пошедших на взаимное сближение сверхдержав. Будучи еще вполне лояльным господствующему на тот момент «дискурсу демократии», ученый подчеркивает, что сама эта демократия, успешная в деле социального обновления, в национальных конфликтах «ведет в абсолютную безысходность». И даже более того,
«обуздание конфликтующих национальностей против их воли и без обращения к геноциду не может быть прочным, а это значит, что стандартные процедуры демократии, раздающей всем сестрам по серьгам, большинству – свое, меньшинству – свое, в данной сфере могут дать лишь временное и неудовлетворительное решение»[12].Справедливости ради надо признать, что одним из таких «временных решений» могла быть испытанная на некоторых незападных обществах практика «консоциативной демократии», закрепляющая разные властные институции за представителями разных этнических общин, но в тот момент эти варианты даже не рассматривались «национал-демократами» в Прибалтике и их союзниками в России, которые хотели всего и сразу. Цымбурский же в 1989 году еще несколько наивно призывал к «“аристократизации” национальных отношений», к «отмежеванию» «национальных движений от национализма». Однако уже в конце 1980-х он, размышляя над более фундаментальным вопросом, а какой миропорядок следует спасать от «беса» этнического национализма, каковы рациональные основы этого порядка, задумывается и над тем, какие действия придется предпринимать тем политикам, которые реально хотят выступить от имени этого миропорядка и в его защиту.
Цымбурский пытается соединить либеральный индивидуализм как первопринцип и конечную цель восстанавливаемого миропорядка с имперской жесткостью, необходимой для его защиты. Чтобы отстоять миропорядок, нужно суметь стать в какой-то степени глухим к продиктованным радикальным морализмом уравнивания требованиям «восстановления попранной справедливости», «отвержения двойных стандартов», «правильного распределения».
Наказание Саддама Хусейна за вторжение в Ирак, осуществленное США и их союзниками, подверглось осуждению левой общественностью, в том числе и как вопиющий пример «двойных стандартов». Критики Джорджа Буша говорили, что, мол, США в то же время спокойно относятся к незаконной оккупации палестинских территорий. Среди знакомых Цымбурского подобную точку зрения отстаивал соредактор «Века XX и мира» Андрей Фадин. Вероятно, именно в полемике с ним Цымбурский бросается обосновывать неустранимость «двойной морали» для всякого «последовательного, принципиального самоопределения политика» «в ключевых, фундаментальных политических вопросах, связанных с такими категориями, как Революция, Консерватизм и Реформа». Заметка под названием «О двойной морали и принципиальной политике» так и не появилась на страницах «Века XX», журнала, тесным сотрудничеством с которым отмечены для автора «Беса независимости» самые кризисные для миропорядка годы – 1990-1992-й. В архиве Цымбурского, любезно переданном автору этих строк его матерью Аделью Тимофеевной Цымбурской, обнаруживаются всего два листка второго экземпляра машинописной копии этой статьи. Но и из этих фрагментов видна готовность автора подвергнуть ревизии политический статус морали жалости и сострадания, безраздельно определявшей публичное поле в эпоху перестройки. Текст заметки обрывается утверждением:
«Мораль Мира в противостоянии Бунту должна столь же ясно определиться в своей дискриминационной избирательности: охранять и совершенствовать существующий мир – значит, в той или иной форме игнорировать муки и иллюзии сотен миллионов людей, для которых он – окаянная юдоль, место попрания всех представлений о справедливости».Отсюда уже могли следовать практические рекомендации последним Хранителям советской империи – не вступать в ненужные споры с прибалтийскими сепаратистами и российскими демократами о сталинской национальной политике, о пакте Молотова – Риббентропа и так далее, не давать им тем самым надежду на то, что их аргументы когда-либо будут услышаны и приняты во внимание.
Цымбурский говорил мне в личной беседе, что в 1989–1991 годах хотел предложить горбачевскому руководству заявить прибалтам:
«Вы должны признать неизбежность нашей власти, как вы признаете неизбежность смерти. Умейте находить нашей власти возможные оправдания, подобно тому, как человек издавна находит разнообразные оправдания смерти».Любопытно, что в те же годы Цымбурский подготавливает к переизданию роман Брэма Стокера «Дракула», включая в книгу и свою статью «Граф Дракула, философия истории и Зигмунд Фрейд»[13]. В этом очень интересном тексте феномен вампиризма получает объяснение как бессознательное психологическое оправдание человеком факта своей смертности, оправдание доводом, что есть состояние после жизни, худшее, чем смерть – вечное существование «неумирающего» вампира. Разнообразные борцы с империями – как советской, так и американской – должны были искать для себя столь же убедительные психологические самооправдания, чтобы принимать чужую и чуждую им, однако неустранимую, власть.
Итак, в национал-демократизме Цымбурский, вполне по константин-леонтьевски, усматривал «орудие всемирного разрушения», разрушения «восстановленного миропорядка». Почти так называется книга, с чтения которой собственно и начинается вторая карьера ученого – карьера политического исследователя. В мемуарном предисловии к сборнику «Конъюнктуры Земли и Времени» «Speak, memory» он пишет, что его первым увлечением в области если не геополитики, то геостратегии были работы Генри Киссинджера. В частности, его знаменитая диссертация «Восстановленный миропорядок» (A World Restored), вышедшая отдельным изданием в 1957 году. Для Киссинджера и, смею думать, в той же степени и для раннего Цымбурского система Меттерниха, заложенная в 1815 году на Венском конгрессе, представляла собой центральную ось всего европейского миропорядка. Киссинджер придает ей гигантское значение в своей истории мировой дипломатии – по его мнению, никогда ранее и никогда позже европейский миропорядок не покоился на более прочном основании. Никогда в истории равновесие сил не было столь уверенно подкреплено ценностным единством участников европейской политической системы, которые в 1815 году усилиями Меттерниха и при благосклонном нейтралитете британского премьера Каслри взяли на себя обязательство совместно противодействовать национальным и демократическим революциям и при необходимости восстанавливать легитимную монархическую власть.
Побежденная Франция, что очень важно для Киссинджера, была не отторгнута творцами Венской системы, но под властью вернувшихся Бурбонов включена в концерт наций как одна из легитимных монархий. Все спорные вопросы получали решение на периодически собиравшихся конгрессах европейских держав. Набиравшая силу Россия была лишена возможности играть на освободительных устремлениях западных славян, будучи связанной по рукам и ногам узами Священного Союза. Аналогичным образом Пруссия не имела возможности оспорить положение Австрии в германской Конфедерации. Призрак очередной большой войны был изгнан из Европы на целое столетие.
Апология Меттерниха в раннем сочинении бросала странный отсвет на деяния самого Киссинджера как политика. Не у одного наблюдателя возникало подозрение, что помощник Никсона по национальной безопасности и впоследствии госсекретарь США стремился воссоздать миропорядок – новый Священный Союз – на столь же консервативной или во всяком случае антидемократической системе ценностей[14]. Про Киссинджера так и говорили – это новый Меттерних, то есть враг свободы народов, каким-то чудом оказавшийся у руля старейшей демократии мира. Определенный элемент истины в этих обвинениях был: основную вину за крах столь устойчивой Венской системы Киссинджер возлагал на силу общественного мнения, заразившего правящий класс Франции, Пруссии и России националистическими настроениями. Однако от прямых аналогий между усилиями Меттерниха и собственной деятельностью на рубеже 1960-х и 1970-х годов Киссинджер неизменно отмежевывался.
И вовсе не по причине политической сомнительности и неуместности таких аналогий. Киссинджер считал, что у лидера демократического лагеря – Соединенных Штатов Америки – отсутствовало устойчивое ценностное единство с другими важнейшими игроками на международной сцене, в первую очередь с Китаем и Советским Союзом. Поэтому себя самого в качестве творца «разрядки» он рассматривал скорее не как нового Меттерниха, но как человека, вынужденного играть роль Бисмарка. В отличие от Меттерниха Бисмарк в своих отношениях с Австрией и Россией полагался не столько на ценностное единство (которое к моменту заключения «Союза трех императоров» если и не было растрачено полностью, то представлялось крайне эфемерным), сколько на систему перекрещивавшихся союзов. Договоренности с Австрией о возможной балканской экспансии России перекрывались договоренностями с Россией о предотвращении вероятного антирусского союза Вены с Лондоном. Согласно самому Киссинджеру, в основе никсоновской разрядки лежало аналогичное стремление не допустить сближения Китая и СССР за счет перекрещивающихся договоренностей с обеими коммунистическими державами. Иными словами, никакого ценностного сближения все эти ходы в стиле бисмарковского Realpolitik не предполагали.
Отсутствие общей морально-политической рамки являлось «ахиллесовой пятой» миропорядка времен «разрядки». Однако, с точки зрения Киссинджера, и горбачевская деконструкция коммунистического фасада советской империи не заложила предпосылок для воссоздания Венской системы на новой ценностной – уже предположительно демократической – основе.
«Можно только надеяться, – сокрушался бывший госсекретарь уже после распада СССР и провала бушевской попытки «нового мирового порядка», – что появится нечто подобное системе Меттерниха, где равновесие сил подкреплялось бы общностью ценностей. А в современную эпоху эти ценности обязаны быть демократическими»[15].