Страница:
В те минувшие годы Гюго казалось, что все у него впереди, все великие достижения. Его опьяняли посулы будущего. Но вот он обрел все и понял, что ничего не могло быть лучше тех дней, когда детки его росли, подавая надежды…
Проехав (или прошагав по лесу) еще два километра от Сен-При, мы попадем в Сен-Лё-ла-Форе (Saint-Leu-la-Forêt). Здесь, под каштанами, в окружении могучих дерев прячутся целых два замка, один постарше, другой чуть поновей. Они высились еще и в начале XX века в местечке Сен-Лё-ла-Форе, то есть Святой Лё Лесной. Места эти издавна принадлежали принцам Конде, но в пору Революции были национализированы, а позднее, уже в эпоху Первой империи, были куплены братом императора, королем Голландии Луи Бонапартом и его женой королевой Гортензией, приходившейся в ту пору императору невесткой, и притом любимой невесткой. Всемогущая чета владела этими местами недолго, но успела снести самый старый из замков. А потом, как известно, в Париж вошла победоносная русская армии во главе с «белым ангелом» императором Александром I, и вот в один прекрасный весенний день 1814 года русский император посетил в Мальмезоне отставную императрицу Жозефину, с которой Наполеон развелся в 1809 году, поскольку она так и не принесла ему наследника. Во время визита Александра I Жозефине было каких-нибудь пятьдесят и она умела быть вполне обольстительной. А в тот день она очень старалась. Во время ее прогулки по саду об руку с русским императором явилась ее дочь, бывшая по мужу королевой Голландии, Пармы и Пьяченцы, а может, и еще чего-нибудь, – королева Гортензия. Она была в полном расцвете своих тридцати лет… Гортензия и не заметила, как они остались наедине с императором Александром, и она так вспоминала потом в знаменитых своих мемуарах:
«…Было трудно начать разговор… в присутствии завоевателя моей страны… К счастью, эта неловкость длилась недолго.
Мы вернулись во дворец… Он уехал, и мать выбранила меня за мою холодность».
Император не заставил себя ждать, он вернулся в прекрасный Мальмезон очень скоро и приезжал туда не раз, и один приезжал, и с прусским королем, и с великими князьями Константином Павловичем и Михаилом Павловичем, и с будущим царем Николаем. Гортензия вспоминала позднее, что Александр говорил ей:
«Моя мать-императрица просто в ужас пришла, узнав, что мои братья в Париже. Она боится соблазнов, которые таят в себе француженки. Я со страхом посылал их сюда в Мальмезон».
Так что Мальмезон для Александра был полон соблазнов.
Великие князья, впрочем, сумели противостоять соблазнам, чего не могу сказать с полной уверенностью о самом императоре.
«…Молодые великие князья, – вспоминает Гортензия, – выделялись благородством своих манер… и своими гуманными чувствами. Им пришлось проехать через многие наши деревни, лежавшие в развалинах, и они рассказывали мне об этом со слезами на глазах…»
Визиты императора и его встречи с молодой королевой участились.
«Однажды он сказал моей матери, – вспоминает королева Гортензия, – что если б он думал только о своем благе, то предложил бы нам дворец в России, да только мы не найдем там такой красоты, как в Мальмезоне, и мое хрупкое здоровье не перенесет суровости тамошнего климата».
Русский климат, снег, Сибирь вообще составляли тогда вечный предмет салонных разговоров. Но для хрупкой уроженки острова Мартиника, ее матери, и французская весна 1814 года казалась слишком суровой…
Однажды под вечер они все трое гуляли по огромному парку Сен-Лё, близ замка Гортензии. Жозефина весело опиралась на руку последнего в своей жизни поклонника. Она не отказала себе в прихоти надеть воздушное, легкое платье, забыв, как коварна весна во Франции. Была только середина мая, и к вечеру похолодало. Счастливая эта прогулка оказалась для нее роковой. Вернувшись домой, в Мальмезон, она слегла, но еще вставала несколько раз, переодевалась и выходила к царственным гостям, с легкой руки Александра навещавшим ее. 27 мая русский император прислал ей своего врача. 28-го он обедал в Мальмезоне с Гортензией и ее братом. Он находился неподалеку от угасающей Жозефины… Она умерла 29 мая. Император приказал воздать ей все почести, какие положены усопшей императрице…
Он ходатайствовал перед крайне этим раздраженным Людовиком XVIII в пользу королевы Гортензии. 30 мая король подписал указ, отдававший ей во владение замок Сен-Лё и положивший ей пенсию в размере 400 000 франков в год.
У подножия южного склона холма Монморанси раскинулось на площади в сорок с лишним гектаров недвижное зеркало вод (истинная редкость во Франции, небогатой озерами, да еще и, можно сказать, в парижском пригороде). А на берегу этого редкостного «моря» лежит прелестный курортный городок Энгиен-ле-Бен (Энгиен-на-Водах, он же Ангиен, он же Анген-ле-Бен, он же Анжен, в общем, что-то вроде Минвод). Собственно, до середины XIX века (еще точнее, до 7 августа 1850 года) это все называлось Монморанси, несмотря на многовековые попытки владельцев этих мест напрочь избавиться от имени Монморанси и стать Энгиенами. Вы, может, еще не успели забыть, что род Монморанси угас в 1632 году, когда по приказу Ришелье был обезглавлен последний герцог Монморанси. При Людовике XIII владения Монморанси перешли к роду Бурбонов-Конде. И вот на протяжении двух столетий новые владельцы пытались избавиться от ненавистного названия и ненавистной памяти Монморанси, предлагая назвать владение Энгиен. Однако всякий новый правитель, как назло, возвращал Монморанси его прежнее название. Людовик XVIII пошел навстречу бедным Конде, переименовав городок, но тут умер последний представитель рода Конде, и местные жители потребовали у короля-гражданина Луи-Филиппа, чтобы им вернули их прежнее гордое имя. Ну а в 1850 году был создан близ водной глади новый «сельсовет» (commune), его-то и назвали Энгиенским, чтобы больше не было споров. Но еще и до этого административного акта в Энгиене случилось чудо, которое способствовало процветанию этих Богом забытых мест. В 1788 году любознательный монморансийский священник отец Луи Котт обнаружил в одном из ручьев, впадавших в озеро (носившем малопоэтичное название «Вонючий ручей»), изрядное содержание серы. Сообщение, сделанное отцом Коттом в Королевской академии наук, произвело сенсацию. В особое возбуждение пришел энергичный предприниматель Луи Гийом Ле Вейяр, который уже взял в свои руки железистые воды пригородного Пасси. Не теряя времени, Ле Вейяр приобрел у принца Конде концессию на эксплуатацию серных вод Энгиена и открыл здесь водолечебницу. Видимо, еще и до открытия лечебницы распространился слух, что воды Энгиена спасают от язвы. Воду стали продавать в бутылках, в нее окунались, ею полоскали горло. Еще лет тридцать спустя это процветающее предприятие перешло в руки парижского финансиста Пелиго, который поставил его на широкую ногу: расширил территорию водолечебницы, насверлил новых скважин и окружил озеро приятным променадом. Утверждали, что воды Энгиенса исцелили от застарелой язвы самого Людовика XVIII, так что публика валила на курорт валом. При этом близость Парижа позволяла, укрепляя здоровье, не отрываться от дел, от друзей, от любовниц, от всей парижской суеты. Городок Энгиен рос как на дрожжах, и это с восторгом отмечал один из завсегдатаев курорта Александр Дюма-отец:
«Озеро Энгиен еще совсем недавно вовсе не было таким симпатичным озерком, столь тщательно причесанным, завитым и выбритым, как нынче… На его берегу не было ни окружной дорожки, ни готических замков, ни итальянских вилл, ни английских коттеджей, ни швейцарских шале».
Эмиль де Жирарден, основатель «Прессы» построил себе здесь замок, а Жан Ипполит Огюст Картье де Вильмесан, тот самый, что в 1854 году возглавил «Фигаро», и вовсе поселился в Энгиене, которому обеспечил шумную рекламу.
В 1850 году Законодательная ассамблея дала Энгиену самостоятельность, прирезав к нему 135 гектаров, к которым вскоре были добавлены еще четыре десятка. Жить в Энгиене стало особой привилегией. В летний сезон здесь праздник следовал за праздником, а к 1872 году влиятельный директор «Фигаро» получил наконец разрешение открыть здесь казино.
Процветание Энгиена приходится на Бель Эпок, а символом этого процветания стала уроженка Энгиена Жанна-Флорентина Буржуа, более известная под своим сценическим именем Мистенгет. Слава городка перешагнула границы Франции. В 1879 году здесь был открыт ипподром. В разгар сезона к пяти тысячам постоянных жителей прибавлялось ежедневно столько же приезжих: одни приезжали на воды, другие – в казино, третьи – на бега…
Перемены настигли городок уже в начале XX века. Закон 1907 года запретил все казино на сто километров вокруг Парижа. В 1914–1918 гг. в казино размещался госпиталь, и залы его открылись для публики только в начале 30-х годов (правда, не разрешали рулетку, но все же это было единственное казино в округе Парижа).
Озеро почистили в 50-е годы XX века, и теперь здесь ходят под парусом. Открыто полсотни современных залов водолечебницы. Ну а главное – прогулки, дорожки, зелень, замки, хоть и не очень старые, но красивые. Впрочем, в соседнем Обонне (Eaubonne) можно увидеть и замки XVIII века. Энгиен сто́ит прогулки…
Романтический Санлис и лесные дороги
Проехав (или прошагав по лесу) еще два километра от Сен-При, мы попадем в Сен-Лё-ла-Форе (Saint-Leu-la-Forêt). Здесь, под каштанами, в окружении могучих дерев прячутся целых два замка, один постарше, другой чуть поновей. Они высились еще и в начале XX века в местечке Сен-Лё-ла-Форе, то есть Святой Лё Лесной. Места эти издавна принадлежали принцам Конде, но в пору Революции были национализированы, а позднее, уже в эпоху Первой империи, были куплены братом императора, королем Голландии Луи Бонапартом и его женой королевой Гортензией, приходившейся в ту пору императору невесткой, и притом любимой невесткой. Всемогущая чета владела этими местами недолго, но успела снести самый старый из замков. А потом, как известно, в Париж вошла победоносная русская армии во главе с «белым ангелом» императором Александром I, и вот в один прекрасный весенний день 1814 года русский император посетил в Мальмезоне отставную императрицу Жозефину, с которой Наполеон развелся в 1809 году, поскольку она так и не принесла ему наследника. Во время визита Александра I Жозефине было каких-нибудь пятьдесят и она умела быть вполне обольстительной. А в тот день она очень старалась. Во время ее прогулки по саду об руку с русским императором явилась ее дочь, бывшая по мужу королевой Голландии, Пармы и Пьяченцы, а может, и еще чего-нибудь, – королева Гортензия. Она была в полном расцвете своих тридцати лет… Гортензия и не заметила, как они остались наедине с императором Александром, и она так вспоминала потом в знаменитых своих мемуарах:
«…Было трудно начать разговор… в присутствии завоевателя моей страны… К счастью, эта неловкость длилась недолго.
Мы вернулись во дворец… Он уехал, и мать выбранила меня за мою холодность».
Император не заставил себя ждать, он вернулся в прекрасный Мальмезон очень скоро и приезжал туда не раз, и один приезжал, и с прусским королем, и с великими князьями Константином Павловичем и Михаилом Павловичем, и с будущим царем Николаем. Гортензия вспоминала позднее, что Александр говорил ей:
«Моя мать-императрица просто в ужас пришла, узнав, что мои братья в Париже. Она боится соблазнов, которые таят в себе француженки. Я со страхом посылал их сюда в Мальмезон».
Так что Мальмезон для Александра был полон соблазнов.
Великие князья, впрочем, сумели противостоять соблазнам, чего не могу сказать с полной уверенностью о самом императоре.
«…Молодые великие князья, – вспоминает Гортензия, – выделялись благородством своих манер… и своими гуманными чувствами. Им пришлось проехать через многие наши деревни, лежавшие в развалинах, и они рассказывали мне об этом со слезами на глазах…»
Визиты императора и его встречи с молодой королевой участились.
«Однажды он сказал моей матери, – вспоминает королева Гортензия, – что если б он думал только о своем благе, то предложил бы нам дворец в России, да только мы не найдем там такой красоты, как в Мальмезоне, и мое хрупкое здоровье не перенесет суровости тамошнего климата».
Русский климат, снег, Сибирь вообще составляли тогда вечный предмет салонных разговоров. Но для хрупкой уроженки острова Мартиника, ее матери, и французская весна 1814 года казалась слишком суровой…
Однажды под вечер они все трое гуляли по огромному парку Сен-Лё, близ замка Гортензии. Жозефина весело опиралась на руку последнего в своей жизни поклонника. Она не отказала себе в прихоти надеть воздушное, легкое платье, забыв, как коварна весна во Франции. Была только середина мая, и к вечеру похолодало. Счастливая эта прогулка оказалась для нее роковой. Вернувшись домой, в Мальмезон, она слегла, но еще вставала несколько раз, переодевалась и выходила к царственным гостям, с легкой руки Александра навещавшим ее. 27 мая русский император прислал ей своего врача. 28-го он обедал в Мальмезоне с Гортензией и ее братом. Он находился неподалеку от угасающей Жозефины… Она умерла 29 мая. Император приказал воздать ей все почести, какие положены усопшей императрице…
Он ходатайствовал перед крайне этим раздраженным Людовиком XVIII в пользу королевы Гортензии. 30 мая король подписал указ, отдававший ей во владение замок Сен-Лё и положивший ей пенсию в размере 400 000 франков в год.
У подножия южного склона холма Монморанси раскинулось на площади в сорок с лишним гектаров недвижное зеркало вод (истинная редкость во Франции, небогатой озерами, да еще и, можно сказать, в парижском пригороде). А на берегу этого редкостного «моря» лежит прелестный курортный городок Энгиен-ле-Бен (Энгиен-на-Водах, он же Ангиен, он же Анген-ле-Бен, он же Анжен, в общем, что-то вроде Минвод). Собственно, до середины XIX века (еще точнее, до 7 августа 1850 года) это все называлось Монморанси, несмотря на многовековые попытки владельцев этих мест напрочь избавиться от имени Монморанси и стать Энгиенами. Вы, может, еще не успели забыть, что род Монморанси угас в 1632 году, когда по приказу Ришелье был обезглавлен последний герцог Монморанси. При Людовике XIII владения Монморанси перешли к роду Бурбонов-Конде. И вот на протяжении двух столетий новые владельцы пытались избавиться от ненавистного названия и ненавистной памяти Монморанси, предлагая назвать владение Энгиен. Однако всякий новый правитель, как назло, возвращал Монморанси его прежнее название. Людовик XVIII пошел навстречу бедным Конде, переименовав городок, но тут умер последний представитель рода Конде, и местные жители потребовали у короля-гражданина Луи-Филиппа, чтобы им вернули их прежнее гордое имя. Ну а в 1850 году был создан близ водной глади новый «сельсовет» (commune), его-то и назвали Энгиенским, чтобы больше не было споров. Но еще и до этого административного акта в Энгиене случилось чудо, которое способствовало процветанию этих Богом забытых мест. В 1788 году любознательный монморансийский священник отец Луи Котт обнаружил в одном из ручьев, впадавших в озеро (носившем малопоэтичное название «Вонючий ручей»), изрядное содержание серы. Сообщение, сделанное отцом Коттом в Королевской академии наук, произвело сенсацию. В особое возбуждение пришел энергичный предприниматель Луи Гийом Ле Вейяр, который уже взял в свои руки железистые воды пригородного Пасси. Не теряя времени, Ле Вейяр приобрел у принца Конде концессию на эксплуатацию серных вод Энгиена и открыл здесь водолечебницу. Видимо, еще и до открытия лечебницы распространился слух, что воды Энгиена спасают от язвы. Воду стали продавать в бутылках, в нее окунались, ею полоскали горло. Еще лет тридцать спустя это процветающее предприятие перешло в руки парижского финансиста Пелиго, который поставил его на широкую ногу: расширил территорию водолечебницы, насверлил новых скважин и окружил озеро приятным променадом. Утверждали, что воды Энгиенса исцелили от застарелой язвы самого Людовика XVIII, так что публика валила на курорт валом. При этом близость Парижа позволяла, укрепляя здоровье, не отрываться от дел, от друзей, от любовниц, от всей парижской суеты. Городок Энгиен рос как на дрожжах, и это с восторгом отмечал один из завсегдатаев курорта Александр Дюма-отец:
«Озеро Энгиен еще совсем недавно вовсе не было таким симпатичным озерком, столь тщательно причесанным, завитым и выбритым, как нынче… На его берегу не было ни окружной дорожки, ни готических замков, ни итальянских вилл, ни английских коттеджей, ни швейцарских шале».
Эмиль де Жирарден, основатель «Прессы» построил себе здесь замок, а Жан Ипполит Огюст Картье де Вильмесан, тот самый, что в 1854 году возглавил «Фигаро», и вовсе поселился в Энгиене, которому обеспечил шумную рекламу.
В 1850 году Законодательная ассамблея дала Энгиену самостоятельность, прирезав к нему 135 гектаров, к которым вскоре были добавлены еще четыре десятка. Жить в Энгиене стало особой привилегией. В летний сезон здесь праздник следовал за праздником, а к 1872 году влиятельный директор «Фигаро» получил наконец разрешение открыть здесь казино.
Процветание Энгиена приходится на Бель Эпок, а символом этого процветания стала уроженка Энгиена Жанна-Флорентина Буржуа, более известная под своим сценическим именем Мистенгет. Слава городка перешагнула границы Франции. В 1879 году здесь был открыт ипподром. В разгар сезона к пяти тысячам постоянных жителей прибавлялось ежедневно столько же приезжих: одни приезжали на воды, другие – в казино, третьи – на бега…
Перемены настигли городок уже в начале XX века. Закон 1907 года запретил все казино на сто километров вокруг Парижа. В 1914–1918 гг. в казино размещался госпиталь, и залы его открылись для публики только в начале 30-х годов (правда, не разрешали рулетку, но все же это было единственное казино в округе Парижа).
Озеро почистили в 50-е годы XX века, и теперь здесь ходят под парусом. Открыто полсотни современных залов водолечебницы. Ну а главное – прогулки, дорожки, зелень, замки, хоть и не очень старые, но красивые. Впрочем, в соседнем Обонне (Eaubonne) можно увидеть и замки XVIII века. Энгиен сто́ит прогулки…
Романтический Санлис и лесные дороги
Санлис Крепи-ан-Валуа • Шаалис • Эрменонвиль • Ла-Гоэль • Вемар
Конечно, в Санлис (Senlis) непременно надо съездить русскому страннику из Парижа – да и недолга нынче дорога, каких-нибудь полста километров. Ну а тому, кто уже добрался до знаменитого Шантийи, тому и вовсе грех не одолеть лишний десяток километров до Санлиса по северной оконечности леса, хотя бы уже и солнце клонится к горизонту. Вечером, кстати, Санлис особенно хорош. Я и сам, помню, попал сюда впервые четверть века назад под вечер, когда мягкий солнечный свет золотил стены дворцов и церквей этой «древней страны Валуа, где уже тысячу лет бьется сердце Франции» – так сказал об этих местах поэт Жерар де Нерваль. Он сказал, впрочем, лишь о тысячелетии, которое исчерпывало французскую историю городка, а ведь еще и за четверть тысячелетия до Рождества Христова было здесь поселение (как выражались римляне, оппидум) галльского племени сильванектов. Это уж потом укрепили город римские легионеры, это уж потом святой Риель окрестил здешних язычников и стал первым санлисским епископом. Историки особо отмечают тот факт, что был он византийским греком, а стало быть, пришел с Востока: с Востока свет.
В укрепленном городе Санлисе в 987 году внук Карла Великого Гуго Капет был избран на царство: отсюда пошла во Франции династия Капетингов.
В Средние века разрастались вокруг города виноградники, процветало здесь ткачество, жили в этом городке короли, строились и украшались дворцы, украшался королевский замок и непрестанно украшался, строился да перестраивался с самого X века знаменитый здешний собор Божией Матери, собор Нотр-Дам. На его суровом, раннеготическом западном портале скульпторы едва ли не впервые во Франции изваяли сцены Успения и Воскресения Божией Матери, и мотивы эти повторяли позднее мастера на порталах соборов по всей Франции многократно. Южный же портал собора создан был знаменитым Пьером Шамбижем только в XVI веке – в стиле «пламенеющей» готики, и нет в нем, конечно, мрачного величия ранней готики, как на главном портале, но зато есть узорчатость, игра фантазии, легкость. Ну а на северном портале можно разглядеть саламандру и букву F – знаки Франциска I. Собор строился, перестраивался, горел и снова отстраивался – с 1153 года аж до самого 1560-го, так что в архитектуре его великолепно представлены все течения готики Французского Острова.
В РОМАНТИЧЕСКОМ САНЛИСЕ. КАФЕДРАЛЬНЫЙ СОБОР И РУИНЫ ЗАМКА, ЧЬИ СТЕНЫ СЛЫШАЛИ ПОСТУПЬ АННЫ ЯРОСЛАВНЫ
Бродя по узким, старинным улочкам за собором, можно увидеть великолепный епископский дворец, а чуть дальше – общежитие каноников, основанное еще в XI веке женой Гуго Капета Аделаидой и посвященное святому, жившему в ту глухую пору в лесах за Орлеаном. А чуть дальше была еще одна церковь XII века и, наконец, церковь Святого Петра с могучей ренессансной башней, фасадом в стиле «пламенеющей» готики (поздняя перестройка), того же стиля окнами, интересными фигурами на колоннах нефа…
Бродя по вечернему Санлису, я вышел в конце концов к королевскому замку, построенному на фундаменте старых римских укреплений. Замок был некогда резиденцией короля Хлодвига, потом жили в нем короли династии Каролингов и династии Капетингов, и позднее – в XIV веке и в XV, до самого Генриха IV, – живали в этом замке французские короли. В саду же близ замка – здание монастыря, основанного Людовиком Святым в XII веке. В настоятельском корпусе ныне размещается музей псовой охоты, где наряду с орудиями и трофеями этого излюбленного некогда занятия собраны картины художников-анималистов и коллекция старинного дорожного снаряжения… Ненавижу охоту, прошел бы мимо, но влечет меня сюда призрак одной неистовой охотницы – о ней дальше…
А крепостные стены… Редко и в хранимой Господом Франции найдешь городок, где крепостные стены III века стояли бы в такой сохранности! Но на то он и Санлис, маленький романтический Санлис, что в нем найдешь еще и развалины галло-римских арен, и старинную богадельню, основанную чуть не Людовиком VII, а в лесу близ Санлиса – еще и остатки римского святилища, посвященного неким богам-исцелителям… Вот они, те самые древние, священные камни Европы, поклониться которым спешил сюда сам Достоевский (а приехав, лишь падал на колени в комнате отеля перед жестокой изменщицей или напрочь увязал в игорных домах – человек слаб).
Улицы тихого, провинциального Санлиса, богатого древними строениями, издавна снились в добрых снах французским и заморским интеллектуалам. Бродил здесь Габриеле Д’Аннунцио, как и многие другие описавший Санлис в своей прозе. Году, вероятно, в 1924-м наезжал сюда и Хемингуэй (может, даже со своими коминтерновскими собутыльниками): во всяком случае, герои его «Фиесты» мечтают в поисках покоя вырваться наконец нечеловеческим усилием воли из угара парижских кабаков, поехать в Санлис, остановиться в «Большом олене» и походить по здешним лесам…
Что до меня, то я, побродив по залитому золотом закатного солнца Санлису, вышел наконец к месту, о встрече с которым мечтал еще и в России, – к фасаду аббатства Святого Винсента, перед которым стояла средних достоинств скульптура, изображавшая стройную молодую женщину с чудо-косами и долгожданной надписью «Анна Русская, королева Французская», а точнее, наверное, «Анна из России, королева Франции» (Anne de Russie…). Вечер добрый, Аннушка, вот и довелось встретиться… Конечно, русской эту киевлянку не всякий нынешний специалист по национальному вопросу согласится признать: все ж таки мама Ирина – чистая шведка, да и папа Ярослав, киевский князь, хоть и Мудрый, а, видать, варяжских кровей. Но, может, все же мудро поступили некогда местные скульптурные власти, обозначив просто – «Анн де Рюси», ибо тут-то оно главное и есть: сколько нам ни давай паспортов, скольким ни учи языкам сыздетства, мы «де Рюси», из России… Но и новые власти не оплошали. Новейшая надпись на пьедестале гласит нынче: «Анна из Киева». Совсем точно…
Как мы добрались сюда нынче через давший трещину железный занавес, это дело десятое, а вот как ты попала сюда, красавица наша Аннушка, без малого тысячу лет назад? Тоже, небось, не думала не гадала в девичьем тереме стольного града Киева. Судьба. Да еще и непростая судьба.
А было так. Овдовел в тесном и грязном городе Париже немолодой уже внук самого Гуго Капета французский король Генрих I, и не только что без жены остался, жена найдется, но и без законного сына-наследника, вот где беда… Умнейшие королевские советники решили срочно искать невесту, пока твердо еще на ногах стоит король, да вот где искать? Дошел, впрочем, до непролазно-грязного, но столичного Парижа, до острова Сите (на котором нынешний-то собор только еще строился), – дошел слух, что искать следует в отдаленном Киеве при дворе князя Ярослава Мудрого, девушки там хороши и крепки здоровьем (так, впрочем, и по сей день). Были уже европейские прецеденты. Будущий норвежский король, славный поэт и рыцарь Харальд Храбрый искал в Киеве руки Ярославовой дочки Елизаветы и, по обычаю галантно унижая себя в стихах, прилюдно жалился: «А меня ни во что ставит девка русская» (перевод стихов на сей раз не наш, а известного архитектора Львова). Венгерский же король Андрей сватался ко второй Ярославовой дочери. А тем временем дозрела уже и третья, круглолицая красавица Аннушка, посылайте, Ваше Величество, послов. Послали – и дело сделалось. Повезли шестнадцатилетнюю Аннушку через кишевшую разбойниками и прочим феодальным «беспределом» страну Европу в знаменитый ихний город Париж. А 19 мая 1051 года, на Троицу, Генрих и Анна венчались в соборе в Реймсе, хвала Богу, осталась запись, потому что не так уж многое нам от тех времен достоверно известно, а народ нынче все хочет знать достоверно, не доверяет простому сочинительству. Откуда-то все же известно, что невеста привезла с собой из родного Киева Евангелие на кириллице (но, конечно, не то, что хранится в Реймсе и что Петру Великому показывали как истинное, ибо то, как поняли поздней люди ученые, было куда новей), а также иконку с собой привезла православную (льщу себя надеждой, что были на ней изображены ее злодейски убитые дядья – святые Борис и Глеб). Что за свадьбой последовало, дело почти известное, как и то, чего ожидали от молодой королевы. Наверно, и она тревожилась – вдруг не выполнит предназначения, не окажется на высоте задач и требований. Сообщают, что она перешла в те тревожные месяцы в католическую веру и дала Господу (а Господь-то у нас один) обет, что ежели родит сына-наследника, то построит в Санлисе святое аббатство. Почему в Санлисе, тоже легко понять: там королевский был замок и там большую часть времени проводил двор, а не в тесном дворце на парижском острове Сите. В ожидаемый срок Анна произвела на свет сына-наследника, которого назвали Филиппом. Долгих сорок семь лет правил этот Филипп во Франции, но похоже, ничем не поразил воображение историков и современников, разве вот тем, что произвел на свет энергичного Людовика VI. Батюшка его Генрих I не зажился, хотя Анна родила ему и второго сына, который, впрочем, умер совсем маленьким. А насчет аббатства в Санлисе королева Анна обет свой выполнила. В Санлисе королевская чета проводила много времени, и королева предавалась там радостям охоты: «как ради чистого воздуха, – объясняет старинный летописец, – так ради и развлеченья этого, доставлявшего ей превеликое удовольствие». Ну а какой в точности Анна давала обет и какие при этом замаливала грехи, нам не известно, хотя и дошел до нас, уцелел трогательный средневековый текст, сообщавший, что часовня, положившая основание монастырю Святого Винсента, и впрямь построена была королевой Анной, которая наказывала каноникам-августинцам, чтобы «молились денно и нощно во искупление грехов короля Генриха, детей моих грехов, друзей моих грехов и моих собственных, дабы через это их, каноников, тщание предстать мне перед Господом без греха, без задоринки, как того желал Христос для своей церкви». О чем тут речь идет, о каких великих и малых прегрешениях, где ж нам с вами угадать через тысячу лет, однако кое-что донесли до наших дней не токмо что устные предания, но и пожелтевшие от времени записи. Скажем, в хартии об основании монастыря Святого Винсента, перечислив все достояние, которое она монастырю отдает, в таких словах объяснила королева свое намерение:
«Сердце мое отважилось наконец на воздвижение этой церкви во имя Христа, чтобы приобщиться мне в качестве одного из членов его небесному сообществу, спаянному одной верою во Христе, оттого и был отдан мною наказ воздвигнуть для него церковь во имя Святой Троицы, Девы Марии, Предтечи Господа и Святого Винсента-Мученика».
Освящение церкви имело место в присутствии королевы Анны 29 октября 1069 года, и надо отдать монастырю должное: и братия, и летописцы церковные долго сохраняли добрую память о киевлянке-королеве, потому что и семь веков спустя, до самой богохульной революции, каждый год 5 сентября, в годовщину ее смерти, служили здесь по ней торжественную мессу, после которой настоятель монастыря приглашал восемнадцать самых убогих и сирых вдовиц города Санлиса на поминальный обед. Но если день смерти королевы нам ведом, то год ее смерти остается неизвестен. В последний раз имя ее упомянуто в документах в 1075 году (еще не было ей сорока). О том, впрочем, что случилось в ее бурной жизни до этой даты, нам хотя и без ценных подробностей, а все же известно. С 1059 года, в котором отдал богу душу король Генрих 1, Анна управляла Францией как регентша при малолетнем сыне-наследнике. Все тогдашние королевские грамоты ими подписаны совокупно: «Рекс кум матре суа Регина», то бишь «король с матушкой своей королевой». Сохранился от тех времен даже автограф – кириллицей: «Анна реина». Одетая после смерти мужа, как принято, в белые траурные одежды (отчего и звали вдову «белой королевой»), несла 23-летняя красавица киевлянка все бремя вдовства и правления. А потом случилось событие вполне в духе того романтического и безжалостного века. То ли на охоте, то ли во время мирной прогулки в саду (поди теперь узнай точно) похитил молодую вдову-королеву Ея Величества Королевы могучий вассал граф Крепи, Рауль Валуа. Другие, впрочем, источники называют его Рауль II де Перрон, а третьи и вовсе – Рауль III Великий. Если верить не слишком друг с другом согласным старинным хроникам, был он человек умный и храбрый, однако без меры тщеславный, вероломный, беспринципный и безжалостный. Часто вел он жестокие войны, побежденных врагов облагал тяжким налогом, а город Верден (уже и тогда многострадальный) за неуплату каких-то ничтожных 20 ливров предал огню. Был он непокорен, строптив, с самим сюзереном, королем Генрихом I, не раз бывали у него стычки. Женат был уже вторично, и каждый брак умножал его состояние, а знаменитый его замок Крепи был неприступен. Первым браком сочетался он с богатой Адалаис, которая недолго прожила в браке и отдала богу душу. Если еще обнаружится, что помог он ей перейти в лучший мир, вряд ли это открытие кого удивит. Вторым браком женился он на своей родственнице Хакане (которую иные из старинных источников называют Алинор). И вот вскоре после смерти сюзерена, своего короля, умыкнул он при живой еще второй жене вдовствующую королеву, запер у себя в замке и заставил какого-то бедолагу священника их обвенчать. (Впрочем, немного до нас дошло подробностей про чрезвычайное это событие и про чувства славной нашей землячки; думается, не соблазнил ли он красавицу королеву еще раньше, во время лихой охоты? Он мог.)
Брошенная жена Рауля бедная Хакане пожаловалась архиепископу Реймса, и тот в послании папскому престолу донес святейшему отцу, что малолетний король Франции в горе и в замешательстве и что скорбит покинутая Раулем законная жена. Папа Александр II в гневе отлучил графа Крепи от церкви, хотя бедную вдову-королеву, вдову-разлучницу пощадил (может, больше нашего было известно Риму). Однако энергичный граф Крепи не опускал руки – энергично доказывал всем и всякому, что брошенная Хакане была наказана им за неверность. Кроме того, он доказывал, что приходилась она ему слишком близкой родственницей, так что брак их не был угоден Богу. До поры до времени, как и многим в ту пору, такое родство не слишком мешало соединяться в браке, но церковь к устаревшему этому (хотя и нередкому) кровосмешению относилась со строгостью. Так что в конце-то концов (не мытьем, так катаньем) добился энергичный и всесильный граф папского разрешения узаконить его брак, потому что доподлинно известно, что уже в 1063 году присутствовал граф с новой своей супругой и со всем королевским двором на торжествах в Суассоне. Стало быть, узаконил. Тринадцать лет прожила Анна в браке с графом Крепи и родила ему нескольких сыновей и дочек. Он покинул нашу грустную юдоль многобрачия в 1074 году, Бог ему судья, но ведь и ее следы теряются где-то году в 1075 – куда она-то исчезла, нестарая еще женщина? Иные из историков считают, что вернулась она, вторично овдовев, в родной Киев. Другие историки (в том числе и наш Карамзин) находят эту версию сомнительной. Что могла искать на забытой родине королева-католичка? К тому же шла уже в те времена в Киеве кровавая междоусобица… Но откуда нам знать? Может, именно в такую пору и потянуло ее на родину неудержимое беспокойство души?
В дарственной королевской грамоте, оставленной в пользу аббатства Клюни (был я там однажды во время своих странствий и долго толковал с симпатичным монахом из монастырской лавки о романе… Солженицына) и подписанной сыном Анны королем Филиппом I в 1079 году, отыскал я такую фразу: «Сей дар приношу я для отпущения моих грехов, а также грехов отца моего и моей матери, а также моих праотцев».
Может, ничего не значит эта фраза, обычная формула, да и кто из нас без греха. Но может, и впрямь сын темпераментной этой киевлянки, жившей в начале минувшего тысячелетия в городе Санлисе и в Крепи-ан-Валуа, может, насчитал он в лоне семьи немало грехов, отчего и сам вознамерился уйти в монастырь в конце длинного своего царствования. Он бы и ушел, если б не промедлил слишком, как все мы медлим, с исполнением главного и если б жизнь его не оборвалась внезапно. А все же хоронили его, как он завещал, в рясе бенедиктинского монаха. В том же завещании просил он похоронить его в аббатстве на Луаре, в Сен-Бенуа-сюр-Луар, ибо лежать в знаменитой королевской усыпальнице в соборе Сен-Дени, где другие лежат короли, считал себя недостойным. «Боюсь, – писал он, – что за грехи мои могу даже отдан быть диаволу».
Конечно, в Санлис (Senlis) непременно надо съездить русскому страннику из Парижа – да и недолга нынче дорога, каких-нибудь полста километров. Ну а тому, кто уже добрался до знаменитого Шантийи, тому и вовсе грех не одолеть лишний десяток километров до Санлиса по северной оконечности леса, хотя бы уже и солнце клонится к горизонту. Вечером, кстати, Санлис особенно хорош. Я и сам, помню, попал сюда впервые четверть века назад под вечер, когда мягкий солнечный свет золотил стены дворцов и церквей этой «древней страны Валуа, где уже тысячу лет бьется сердце Франции» – так сказал об этих местах поэт Жерар де Нерваль. Он сказал, впрочем, лишь о тысячелетии, которое исчерпывало французскую историю городка, а ведь еще и за четверть тысячелетия до Рождества Христова было здесь поселение (как выражались римляне, оппидум) галльского племени сильванектов. Это уж потом укрепили город римские легионеры, это уж потом святой Риель окрестил здешних язычников и стал первым санлисским епископом. Историки особо отмечают тот факт, что был он византийским греком, а стало быть, пришел с Востока: с Востока свет.
В укрепленном городе Санлисе в 987 году внук Карла Великого Гуго Капет был избран на царство: отсюда пошла во Франции династия Капетингов.
В Средние века разрастались вокруг города виноградники, процветало здесь ткачество, жили в этом городке короли, строились и украшались дворцы, украшался королевский замок и непрестанно украшался, строился да перестраивался с самого X века знаменитый здешний собор Божией Матери, собор Нотр-Дам. На его суровом, раннеготическом западном портале скульпторы едва ли не впервые во Франции изваяли сцены Успения и Воскресения Божией Матери, и мотивы эти повторяли позднее мастера на порталах соборов по всей Франции многократно. Южный же портал собора создан был знаменитым Пьером Шамбижем только в XVI веке – в стиле «пламенеющей» готики, и нет в нем, конечно, мрачного величия ранней готики, как на главном портале, но зато есть узорчатость, игра фантазии, легкость. Ну а на северном портале можно разглядеть саламандру и букву F – знаки Франциска I. Собор строился, перестраивался, горел и снова отстраивался – с 1153 года аж до самого 1560-го, так что в архитектуре его великолепно представлены все течения готики Французского Острова.
В РОМАНТИЧЕСКОМ САНЛИСЕ. КАФЕДРАЛЬНЫЙ СОБОР И РУИНЫ ЗАМКА, ЧЬИ СТЕНЫ СЛЫШАЛИ ПОСТУПЬ АННЫ ЯРОСЛАВНЫ
Бродя по узким, старинным улочкам за собором, можно увидеть великолепный епископский дворец, а чуть дальше – общежитие каноников, основанное еще в XI веке женой Гуго Капета Аделаидой и посвященное святому, жившему в ту глухую пору в лесах за Орлеаном. А чуть дальше была еще одна церковь XII века и, наконец, церковь Святого Петра с могучей ренессансной башней, фасадом в стиле «пламенеющей» готики (поздняя перестройка), того же стиля окнами, интересными фигурами на колоннах нефа…
Бродя по вечернему Санлису, я вышел в конце концов к королевскому замку, построенному на фундаменте старых римских укреплений. Замок был некогда резиденцией короля Хлодвига, потом жили в нем короли династии Каролингов и династии Капетингов, и позднее – в XIV веке и в XV, до самого Генриха IV, – живали в этом замке французские короли. В саду же близ замка – здание монастыря, основанного Людовиком Святым в XII веке. В настоятельском корпусе ныне размещается музей псовой охоты, где наряду с орудиями и трофеями этого излюбленного некогда занятия собраны картины художников-анималистов и коллекция старинного дорожного снаряжения… Ненавижу охоту, прошел бы мимо, но влечет меня сюда призрак одной неистовой охотницы – о ней дальше…
А крепостные стены… Редко и в хранимой Господом Франции найдешь городок, где крепостные стены III века стояли бы в такой сохранности! Но на то он и Санлис, маленький романтический Санлис, что в нем найдешь еще и развалины галло-римских арен, и старинную богадельню, основанную чуть не Людовиком VII, а в лесу близ Санлиса – еще и остатки римского святилища, посвященного неким богам-исцелителям… Вот они, те самые древние, священные камни Европы, поклониться которым спешил сюда сам Достоевский (а приехав, лишь падал на колени в комнате отеля перед жестокой изменщицей или напрочь увязал в игорных домах – человек слаб).
Улицы тихого, провинциального Санлиса, богатого древними строениями, издавна снились в добрых снах французским и заморским интеллектуалам. Бродил здесь Габриеле Д’Аннунцио, как и многие другие описавший Санлис в своей прозе. Году, вероятно, в 1924-м наезжал сюда и Хемингуэй (может, даже со своими коминтерновскими собутыльниками): во всяком случае, герои его «Фиесты» мечтают в поисках покоя вырваться наконец нечеловеческим усилием воли из угара парижских кабаков, поехать в Санлис, остановиться в «Большом олене» и походить по здешним лесам…
Что до меня, то я, побродив по залитому золотом закатного солнца Санлису, вышел наконец к месту, о встрече с которым мечтал еще и в России, – к фасаду аббатства Святого Винсента, перед которым стояла средних достоинств скульптура, изображавшая стройную молодую женщину с чудо-косами и долгожданной надписью «Анна Русская, королева Французская», а точнее, наверное, «Анна из России, королева Франции» (Anne de Russie…). Вечер добрый, Аннушка, вот и довелось встретиться… Конечно, русской эту киевлянку не всякий нынешний специалист по национальному вопросу согласится признать: все ж таки мама Ирина – чистая шведка, да и папа Ярослав, киевский князь, хоть и Мудрый, а, видать, варяжских кровей. Но, может, все же мудро поступили некогда местные скульптурные власти, обозначив просто – «Анн де Рюси», ибо тут-то оно главное и есть: сколько нам ни давай паспортов, скольким ни учи языкам сыздетства, мы «де Рюси», из России… Но и новые власти не оплошали. Новейшая надпись на пьедестале гласит нынче: «Анна из Киева». Совсем точно…
Как мы добрались сюда нынче через давший трещину железный занавес, это дело десятое, а вот как ты попала сюда, красавица наша Аннушка, без малого тысячу лет назад? Тоже, небось, не думала не гадала в девичьем тереме стольного града Киева. Судьба. Да еще и непростая судьба.
А было так. Овдовел в тесном и грязном городе Париже немолодой уже внук самого Гуго Капета французский король Генрих I, и не только что без жены остался, жена найдется, но и без законного сына-наследника, вот где беда… Умнейшие королевские советники решили срочно искать невесту, пока твердо еще на ногах стоит король, да вот где искать? Дошел, впрочем, до непролазно-грязного, но столичного Парижа, до острова Сите (на котором нынешний-то собор только еще строился), – дошел слух, что искать следует в отдаленном Киеве при дворе князя Ярослава Мудрого, девушки там хороши и крепки здоровьем (так, впрочем, и по сей день). Были уже европейские прецеденты. Будущий норвежский король, славный поэт и рыцарь Харальд Храбрый искал в Киеве руки Ярославовой дочки Елизаветы и, по обычаю галантно унижая себя в стихах, прилюдно жалился: «А меня ни во что ставит девка русская» (перевод стихов на сей раз не наш, а известного архитектора Львова). Венгерский же король Андрей сватался ко второй Ярославовой дочери. А тем временем дозрела уже и третья, круглолицая красавица Аннушка, посылайте, Ваше Величество, послов. Послали – и дело сделалось. Повезли шестнадцатилетнюю Аннушку через кишевшую разбойниками и прочим феодальным «беспределом» страну Европу в знаменитый ихний город Париж. А 19 мая 1051 года, на Троицу, Генрих и Анна венчались в соборе в Реймсе, хвала Богу, осталась запись, потому что не так уж многое нам от тех времен достоверно известно, а народ нынче все хочет знать достоверно, не доверяет простому сочинительству. Откуда-то все же известно, что невеста привезла с собой из родного Киева Евангелие на кириллице (но, конечно, не то, что хранится в Реймсе и что Петру Великому показывали как истинное, ибо то, как поняли поздней люди ученые, было куда новей), а также иконку с собой привезла православную (льщу себя надеждой, что были на ней изображены ее злодейски убитые дядья – святые Борис и Глеб). Что за свадьбой последовало, дело почти известное, как и то, чего ожидали от молодой королевы. Наверно, и она тревожилась – вдруг не выполнит предназначения, не окажется на высоте задач и требований. Сообщают, что она перешла в те тревожные месяцы в католическую веру и дала Господу (а Господь-то у нас один) обет, что ежели родит сына-наследника, то построит в Санлисе святое аббатство. Почему в Санлисе, тоже легко понять: там королевский был замок и там большую часть времени проводил двор, а не в тесном дворце на парижском острове Сите. В ожидаемый срок Анна произвела на свет сына-наследника, которого назвали Филиппом. Долгих сорок семь лет правил этот Филипп во Франции, но похоже, ничем не поразил воображение историков и современников, разве вот тем, что произвел на свет энергичного Людовика VI. Батюшка его Генрих I не зажился, хотя Анна родила ему и второго сына, который, впрочем, умер совсем маленьким. А насчет аббатства в Санлисе королева Анна обет свой выполнила. В Санлисе королевская чета проводила много времени, и королева предавалась там радостям охоты: «как ради чистого воздуха, – объясняет старинный летописец, – так ради и развлеченья этого, доставлявшего ей превеликое удовольствие». Ну а какой в точности Анна давала обет и какие при этом замаливала грехи, нам не известно, хотя и дошел до нас, уцелел трогательный средневековый текст, сообщавший, что часовня, положившая основание монастырю Святого Винсента, и впрямь построена была королевой Анной, которая наказывала каноникам-августинцам, чтобы «молились денно и нощно во искупление грехов короля Генриха, детей моих грехов, друзей моих грехов и моих собственных, дабы через это их, каноников, тщание предстать мне перед Господом без греха, без задоринки, как того желал Христос для своей церкви». О чем тут речь идет, о каких великих и малых прегрешениях, где ж нам с вами угадать через тысячу лет, однако кое-что донесли до наших дней не токмо что устные предания, но и пожелтевшие от времени записи. Скажем, в хартии об основании монастыря Святого Винсента, перечислив все достояние, которое она монастырю отдает, в таких словах объяснила королева свое намерение:
«Сердце мое отважилось наконец на воздвижение этой церкви во имя Христа, чтобы приобщиться мне в качестве одного из членов его небесному сообществу, спаянному одной верою во Христе, оттого и был отдан мною наказ воздвигнуть для него церковь во имя Святой Троицы, Девы Марии, Предтечи Господа и Святого Винсента-Мученика».
Освящение церкви имело место в присутствии королевы Анны 29 октября 1069 года, и надо отдать монастырю должное: и братия, и летописцы церковные долго сохраняли добрую память о киевлянке-королеве, потому что и семь веков спустя, до самой богохульной революции, каждый год 5 сентября, в годовщину ее смерти, служили здесь по ней торжественную мессу, после которой настоятель монастыря приглашал восемнадцать самых убогих и сирых вдовиц города Санлиса на поминальный обед. Но если день смерти королевы нам ведом, то год ее смерти остается неизвестен. В последний раз имя ее упомянуто в документах в 1075 году (еще не было ей сорока). О том, впрочем, что случилось в ее бурной жизни до этой даты, нам хотя и без ценных подробностей, а все же известно. С 1059 года, в котором отдал богу душу король Генрих 1, Анна управляла Францией как регентша при малолетнем сыне-наследнике. Все тогдашние королевские грамоты ими подписаны совокупно: «Рекс кум матре суа Регина», то бишь «король с матушкой своей королевой». Сохранился от тех времен даже автограф – кириллицей: «Анна реина». Одетая после смерти мужа, как принято, в белые траурные одежды (отчего и звали вдову «белой королевой»), несла 23-летняя красавица киевлянка все бремя вдовства и правления. А потом случилось событие вполне в духе того романтического и безжалостного века. То ли на охоте, то ли во время мирной прогулки в саду (поди теперь узнай точно) похитил молодую вдову-королеву Ея Величества Королевы могучий вассал граф Крепи, Рауль Валуа. Другие, впрочем, источники называют его Рауль II де Перрон, а третьи и вовсе – Рауль III Великий. Если верить не слишком друг с другом согласным старинным хроникам, был он человек умный и храбрый, однако без меры тщеславный, вероломный, беспринципный и безжалостный. Часто вел он жестокие войны, побежденных врагов облагал тяжким налогом, а город Верден (уже и тогда многострадальный) за неуплату каких-то ничтожных 20 ливров предал огню. Был он непокорен, строптив, с самим сюзереном, королем Генрихом I, не раз бывали у него стычки. Женат был уже вторично, и каждый брак умножал его состояние, а знаменитый его замок Крепи был неприступен. Первым браком сочетался он с богатой Адалаис, которая недолго прожила в браке и отдала богу душу. Если еще обнаружится, что помог он ей перейти в лучший мир, вряд ли это открытие кого удивит. Вторым браком женился он на своей родственнице Хакане (которую иные из старинных источников называют Алинор). И вот вскоре после смерти сюзерена, своего короля, умыкнул он при живой еще второй жене вдовствующую королеву, запер у себя в замке и заставил какого-то бедолагу священника их обвенчать. (Впрочем, немного до нас дошло подробностей про чрезвычайное это событие и про чувства славной нашей землячки; думается, не соблазнил ли он красавицу королеву еще раньше, во время лихой охоты? Он мог.)
Брошенная жена Рауля бедная Хакане пожаловалась архиепископу Реймса, и тот в послании папскому престолу донес святейшему отцу, что малолетний король Франции в горе и в замешательстве и что скорбит покинутая Раулем законная жена. Папа Александр II в гневе отлучил графа Крепи от церкви, хотя бедную вдову-королеву, вдову-разлучницу пощадил (может, больше нашего было известно Риму). Однако энергичный граф Крепи не опускал руки – энергично доказывал всем и всякому, что брошенная Хакане была наказана им за неверность. Кроме того, он доказывал, что приходилась она ему слишком близкой родственницей, так что брак их не был угоден Богу. До поры до времени, как и многим в ту пору, такое родство не слишком мешало соединяться в браке, но церковь к устаревшему этому (хотя и нередкому) кровосмешению относилась со строгостью. Так что в конце-то концов (не мытьем, так катаньем) добился энергичный и всесильный граф папского разрешения узаконить его брак, потому что доподлинно известно, что уже в 1063 году присутствовал граф с новой своей супругой и со всем королевским двором на торжествах в Суассоне. Стало быть, узаконил. Тринадцать лет прожила Анна в браке с графом Крепи и родила ему нескольких сыновей и дочек. Он покинул нашу грустную юдоль многобрачия в 1074 году, Бог ему судья, но ведь и ее следы теряются где-то году в 1075 – куда она-то исчезла, нестарая еще женщина? Иные из историков считают, что вернулась она, вторично овдовев, в родной Киев. Другие историки (в том числе и наш Карамзин) находят эту версию сомнительной. Что могла искать на забытой родине королева-католичка? К тому же шла уже в те времена в Киеве кровавая междоусобица… Но откуда нам знать? Может, именно в такую пору и потянуло ее на родину неудержимое беспокойство души?
В дарственной королевской грамоте, оставленной в пользу аббатства Клюни (был я там однажды во время своих странствий и долго толковал с симпатичным монахом из монастырской лавки о романе… Солженицына) и подписанной сыном Анны королем Филиппом I в 1079 году, отыскал я такую фразу: «Сей дар приношу я для отпущения моих грехов, а также грехов отца моего и моей матери, а также моих праотцев».
Может, ничего не значит эта фраза, обычная формула, да и кто из нас без греха. Но может, и впрямь сын темпераментной этой киевлянки, жившей в начале минувшего тысячелетия в городе Санлисе и в Крепи-ан-Валуа, может, насчитал он в лоне семьи немало грехов, отчего и сам вознамерился уйти в монастырь в конце длинного своего царствования. Он бы и ушел, если б не промедлил слишком, как все мы медлим, с исполнением главного и если б жизнь его не оборвалась внезапно. А все же хоронили его, как он завещал, в рясе бенедиктинского монаха. В том же завещании просил он похоронить его в аббатстве на Луаре, в Сен-Бенуа-сюр-Луар, ибо лежать в знаменитой королевской усыпальнице в соборе Сен-Дени, где другие лежат короли, считал себя недостойным. «Боюсь, – писал он, – что за грехи мои могу даже отдан быть диаволу».