Борн Георг Фюльборн. Анна Австрийская, или три мушкетера королевы. Том 2

   Мария Медичи взяла флакон с порошком, имевшим страшное, смертельное действие.
   — Благодарю вас, святой отец, передайте вашему настоятелю вот это в благодарность: тут пятьсот дукатов. Вы сможете возместить, взяв немного из этой ничтожной суммы, свои издержки в пути.
   — Я, собственно, не имею права иметь при себе золото, ваша светлость, — сказал монах, с жадностью, однако, схватив два кожаных кошелька, — но об этих деньгах, наверное, никто не узнает, а сегодня, уверяю вас, странствующему монаху никто уже не даст ночлег и хлеб даром. Свет заполонили алчность и скупость, нам нельзя уже исполнять наши старинные заповеди, иначе пришлось бы умереть с голоду.
   — Отдохните, святой отец, и подкрепитесь на дорогу, — сказала Мария Медичи, закончив на этом разговор, так как в комнату вошел ее младший сын Гастон, герцог Орлеанский, и с удивлением посмотрел на монаха. — Благодарю вас за известие, передайте вашему почтенному игумену уверение в моей благосклонности.
   Монах поклонился и ушел.
   Мария Медичи спрятала за корсаж яд, который любила употреблять и ее предшественница Катерина, когда хотела устранить неприятных ей людей.
   Яд Медичи заключался не только в белом порошке без вкуса и запаха, а и еще в одном, не менее действенном, средстве: в измене, в умении прекрасно убеждать, в тайных интригах, с помощью которых она действовала наверняка и устраняла тех, кто стоял на ее дороге.
   — Зачем приходил этот монах? — спросил Гастон Орлеанский, оставшись вдвоем с матерью.
   — Он принес мне одну вещь, которая нам очень пригодится, если этот кардинал, этот милостынераздаватель, вытащенный мною из ничтожества, в самом деле вздумает подставить нам ногу, — ответила Мария Медичи.
   — Он или мы, ваше величество. Теперь все дело в этом.
   — Вы уже виделись с Марильяком, Гастон?
   — Он был у меня около часа назад.
   — Говорили вы ему, что после свержения кардинала мы сделаем его министром?
   — Я дал ему это понять.
   — Что же он?
   — Решается поднять восстание.
   — Хорошо. Этот маршал пользуется большим влиянием, у него много союзников, — сказала королева-мать. — Вы говорили с маркизом де Сен-Марсом?
   — Я сейчас жду его, ваше величество.
   — Надо удостовериться в нем. Когда в одно время в трех разных местах поднимутся недовольные и возьмутся за мечи, король не станет больше медлить и сместит этого ненавистного всем человека, или привлечет его к ответственности за его ужасный произвол. Еще не потеряна для вас надежда, Гастон, вступить на престол после смерти вашего брата. Но надо сначала очистить этот трон от сорной травы. Я решаюсь, если кардинал осмелится открыто действовать против нас, не останавливаться ни перед чем, чтобы столкнуть его с дороги для блага государства.
   — Трудно будет справиться с ним.
   — Придется употребить то же средство, которое он сам часто употреблял. Кардинал нередко прокладывал себе дорогу подкупом, можно также использовать его врагов, герцог. Ришелье дал нам в этом отношении полезные уроки.
   В голосе королевы-матери слышалась непримиримая ненависть.
   — Приготовления продвигаются, подавленное до сих пор возмущение начинает прорываться. На этот раз не мы будем побеждены, — сказал герцог Орлеанский. — Надо действовать осторожно и бить наверняка, а то его эминенция в последнюю минуту, пожалуй, разом опрокинет все, что мы с таким трудом и так долго воздвигали.
   — Главное — склонить на нашу сторону короля.
   — Бьюсь об заклад, что брат Людовик давно уже в душе не терпит своего могущественного министра, — продолжал герцог, — ведь он стремится быть выше короля. У Людовика только не хватает духу раздавить разом опасную змею, что ж, освободят его от нее другие. И он вздохнет с облегчением.
   — Этот хитрый паук умеет так заманивать моего сына в свои сети, что отнимает у него всякую возможность шевельнуться и действовать по своей воле. Прикрываясь желанием делать все к лучшему, кардинал умело прячет свои когти, придавив короля своим влиянием, как тисками. Его нужно устранить, сила его растет вместе со страхом, который он внушает народу. У него везде шпионы. Как знать, быть может, и у нас во дворце есть кто-нибудь из его приверженцев.
   — Мы употребим против него такое же оружие, и таким образом его легче всего будет низложить, — сказал герцог.
   — Вы, вероятно, приняли уже какие-нибудь меры?
   — Да, я подкупил одного из гвардейцев кардинала, он изменит ему за несколько золотых. Ришелье, кажется, особенно доверяет ему.
   — Смотрите в оба за этим солдатом, Гастон.
   — Он всегда у нас под рукой, Мармон знает где его найти.
   — Как его зовут?
   — Жюль Гри, если не ошибаюсь.
   — Я бы хотела поговорить с ним при первом случае, Га-стон, нам пригодится этот слуга Ришелье.
   — Только с ним надо держаться очень осторожно, ваше величество, он и нас продаст за деньги, так же, как продал своего кардинала.
   — Для него деньги дороже всяких партий, чем лучше мы ему заплатим, тем усерднее он будет нам служить. Уж если кардинал держит его для разных секретных поручений, значит, он толковый малый. Этот кардинал замечательно проницателен в выборе своих ставленников.
   — Мармон, еще раз приведите ко мне этого Жюля Гри, я его представлю нашему величеству, малый очень проницательный.
   В эту минуту вошел камердинер и почтительно остановился у дверей.
   Мария Медичи вопросительно взглянула на него.
   — Господа де Сен-Марс и де Ту! — доложил он.
   — Просить! — величественно приказала королева-мать. Сен-Марс и де Ту вошли и поклонились сначала королеве-матери, потом Гастону Орлеанскому.
   Герцог, очень любезно улыбаясь, подошел к ним.
   — Здравствуйте, господа! — сказала Мария Медичи. — Я слышала, вы неразлучные друзья. Разумеется, вас связывает общность цели.
   — Мы не имеем тайн друг от друга, ваше величество, — ответил Сен-Марс, почтительно поклонившись, — в настоящую минуту у нас одно желание, один план.
   — Можно узнать, какой? — спросила королева-мать с ласковой улыбкой.
   — Я, кажется, угадываю его, — ответил за них герцог. — Вы здесь встретите полную поддержку, господа.
   — В таком случае, — сказал Сен-Марс, — наше желание исполнено. Господин маршал Марильяк уверил нас, что мы можем свободно говорить здесь все, что думаем и что заметили.
   — Мы даже просим вас об этом! — вскричал Гастон. Королева-мать поддержала его и прибавила, облегчая переход к главной цели разговора.
   — Как здоровье нашего августейшего сына?
   — Его величество обычно пребывает в дурном расположении духа, как только у него побывает господин кардинал Ришелье, — ответил Сен-Марс. — Это еще больше убеждает меня в том, что близость кардинала неприятно действует на его величество и тяготит его.
   — Позвольте и мне, — прибавил де Ту, — передать слова, сказанные вчера его величеством. Его эминенция явился с докладом. — Ничего не может быть неприятнее, как видеть постоянного обвинителя, — сказал его величество.
   Мария Медичи и герцог переглянулись.
   — Значит, и наш августейший сын столь же тяготится кардиналом, как и все в государстве? — сказала королева-мать.
   — Как же может быть иначе, если этот кардинал злоупотребляет своей властью! — вскричал Гастон, опускаясь в кресло.
   — Я только что удостоился интимного разговора с его величеством, — сказал Сен-Марс, — и слышал очень значительные слова. Они заставили меня решиться внимательнее отнестись к общему желанию всех во Франции.
   — Как!.. Вы высказали моему августейшему сыну желание устранить кардинала? — с удивлением спросила Мария Медичи.
   — Его величество спокойно изволил выслушать и дал понять, что, устранив его эминенцию законным путем, можно всех удовлетворить, но что это едва ли осуществимая вещь.
   — Мой августейший брат сказал это? — спросил изумленный герцог. — Клянусь, в таком случае победа будет за нами!
   — Не надо преждевременно радоваться, — сказала Мария Медичи. — Расскажите нам, маркиз, что еще говорил король?
   — Я, воспользовавшись случаем, сказал, что кардинал нажил себе множество врагов и на него очень многие ропщут. Его величество отвечал, что понимает это, но такого талантливого человека, как кардинал, трудно заменить.
   — Нет ни одного человека, которого нельзя было бы заменить! — вскричал герцог Орлеанский, воображая, что сказал этой фразой неопровержимую истину.
   — И я приблизительно то же самое выразил его величеству, — продолжал Сен-Марс, — но его величество нашел, что это не всегда применимо, — кардинал часто и ему бывает в тягость, но иногда тяжело расставаться с человеком, особенно, когда в нем до некоторой степени нуждаешься.
   — Я думаю, об этом не стоит больше и говорить, — сказал герцог. — По вашим словам я сужу о том, что победа все же будет за нами. По-моему, если только мой августейший брат убедился в невыносимости надменного кардинала, мы сейчас же можем приступить к делу, тем более что и королева, а с ней вместе и испанский двор, стали непримиримыми врагами Ришелье.
   — Мы считаем своей обязанностью, — сказал де Ту, — доложить обо всем этом.
   — Я сейчас доведу это важное известие до сведения герцога Бульонского, нашего союзника на севере, затем мы соберемся на совет, который поведет нас прямо к цели. Все недовольные на севере и на юге поднимутся разом. Вы, господа, отправитесь для этого в Лион. Кардинал не успеет опомниться, как его постигнет заслуженная кара, и он так быстро и так низко упадет, что должен будет считать за счастье, если голова у него останется на плечах. Моего имени пока не надо упоминать в этом деле, — прибавил герцог, — а равно и имени ее величества, вы понимаете, господа? Лучше, если недовольство проявит сначала знать и высшие сановники, а затем и мы их поддержим.
   — Мы ждем только знака, чтобы взяться на оружие, — ответил Сен-Марс. — Скоро все будет готово к восстанию против ненавистного узурпатора!
   — И не говорите об этом с теми, в ком вы не уверены, — предостерег их герцог.
   Сен-Марс и де Ту, раскланявшись с уверениями в преданности, вышли из приемной.

VIII. ТАЙНА ОДНОЙ СЕНТЯБРЬСКОЙ НОЧИ

   Был вечер 5 сентября 1638 года.
   Маршал Марильяк получил аудиенцию у короля и вошел к нему в кабинет, ярко освещенный несколькими канделябрами и свечами.
   Людовик был в самом веселом расположении духа. Его радовало событие, готовившееся в самом скором времени. Роды королевы, которых ждали каждую минуту, и мысль о том, наследника или принцессу она подарит Франции, занимали короля гораздо больше, чем можно было от него ожидать.
   Кроме того, нетерпение короля увеличивалось еще больше благодаря одному необыкновенному случаю.
   Когда еще и сама королева не была уверена в своей беременности и никому об этом не говорила, одна гадальщица, очень известная в то время в Париже, сумела добиться позволения явиться к королю и предсказала ему, что его супруга, после нескольких лет бездетной брачной жизни, сделает его, наконец, отцом.
   Людовика это тем более поразило, что в то время никто еще не считал это возможным.
   Но гадалка прибавила, что рождение младенца принесет большое несчастье Франции, если король лично не будет следить за родами.
   Людовик стал настойчиво просить гадальщицу говорить яснее.
   — Не расспрашивайте меня больше, ваше величество! — вскричала она. — Я знаю только одно, что вы в ту ночь получите больше, чем надо, и даже больше, чем вы желаете сами!
   Людовик ничего не говорил об этом ни жене, ни кому-либо другому и радостно ждал рокового часа.
   Он очень приветливо принял маршала Марильяка.
   — Вы пришли с докладом о генеральном смотре войск, маршал? — спросил он. — Вы уже сообщили об этом кардиналу?
   — Кардиналу, ваше величество? — спросил Марильяк. — Всегда смотрю на кардинала, как на лицо, принадлежащее церкви, а у церкви, право, нет ничего общего с солдатами.
   — Я знаю, маршал, что вы не из числа друзей кардинала, но советую вам быть с ним осторожнее. Если он задумает вас погубить, то я, боюсь, не в состоянии буду защитить вас. Он ведь предъявит такие обвинения и представит такие доказательства, что придется исполнить требования закона.
   — От таких интриг мне, конечно, нечем оградить себя, ваше величество, но позвольте спросить, может ли кто-нибудь, даже вы, ваше величество, защитить себя от подобной злобы?
   — Это правда, маршал, и мне бы не спастись от кардинала, но он не осмелится посягнуть на меня, — сказал полушутя, полусерьезно Людовик.
   — Докладывать о войске я обязан вам, ваше величество, и должен сказать, что дисциплина, настроение и выправка у всех солдат отличная.
   — Я сообщу об этом кардиналу. Вы подчеркнули слово «настроение», говоря о солдатах, маршал, но что вы хотели этим сказать?
   — Настроением войска, ваше величество, я называю мысль, воодушевляющую какое-нибудь собрание людей и руководящую ими.
   — Какая же это мысль?
   — Мысль о вашем величестве! Солдаты любят и уважают вас.
   — А между тем, ведь очень немногие из них видели меня когда-либо. Значит, я этим обязан вам, маршал. Это очень хорошо с вашей стороны, благодарю вас. Будущее неизвестно, любовь войска очень может понадобиться мне. Кардинал, кажется, тешит себя мыслью, что солдаты очень любят его.
   — Грубая ошибка с его стороны, ваше величество. Солдатам, так же, как и мне, непонятно, какое может быть дело кардиналу, члену церкви, до войны и мира.
   — Ну, он даст им себя почувствовать, тогда они поймут, что кардинал отлично знает толк и в светских делах, — ответил король.
   — Этого, по всей вероятности, не случится, ваше величество, потому что тогда никто не знал бы, что думать и что делать. Кто высоко стоит, тот может низко упасть, а кардинал, мне кажется, уж слишком высоко взобрался.
   — Смотрите, маршал, чтобы эти слова не достигли ушей сторонников кардинала! Вы не можете подавить в себе неудовольствие, — я вам прощаю это, потому что вы мне искренне преданы, но будьте осторожны. Нельзя говорить всего, что думаешь. Повторяю вам, я на вас не сержусь за эти слова и считаю их далее отчасти небезосновательными, но ведь нельзя делать так, как бы хотелось, приходится принимать в соображение и обстоятельства, и людей.
   В эту минуту дежурный камердинер доложил о приходе обергофмейстерины королевы.
   — А! Догадываюсь… ко мне идут с радостным известием. Подождите еще, маршал, я хочу от вас первого принять поздравления. Просите обергофмейстерину!
   Эстебания торопливо вошла в кабинет и, увидев маршала, вопросительно посмотрела на Людовика.
   — Говорите, говорите! — сказал король.
   — Я принесла радостную весть вашему величеству, — сказала Эстебания. — Ее величество сейчас разрешилась принцем.
   — Благодарю вас за известие, госпожа обергофмейстерина! Пойдемте к королеве.
   — Ее величество очень слаба.
   — Я хочу быть возле нее и поговорить с доктором, — ответил король и торопливо обернулся к маршалу.
   — Позвольте мне, ваше величество, принести вам всеподданейшее пожелание счастья! — сказал, поклонившись, маршал.
   — Благодарю вас, любезный маршал! Объявите по городу и в тех местах, где вам придется быть, что родился наследник престола Франции.
   Людовик поклонился ему и вышел с Эстебанией из кабинета.
   В покоях королевы хлопотливо сновали люди.
   Король вошел в будуар, рядом с которым была спальня, где родился наследник.
   Тут были уже свидетели рождения: герцог де Бриссак, лейб-медик и герцогиня де Шеврез.
   Они поклонились королю.
   — Что королева и новорожденный принц? — спросил он.
   — Принц здоров и уже отлично кричал, ваше величество, но ее величество очень дурно себя чувствует.
   — Однако нет ничего опасного? Лейб-медик пожал плечами.
   — Все зависящее от меня будет сделано, ваше величество, — ответил он и прибавил, подойдя ближе к королю и понижая голос, — я замечаю странные симптомы, ее величество в обмороке, но, надеюсь, скоро придет в себя. Спешу к постели королевы.
   Доктор вошел в спальню, а Эстебания и бонна вынесли оттуда новорожденного, чтобы показать королю и свидетелям.
   Маленький принц лежал на шелковых подушках.
   Король со счастливым выражением лица посмотрел на своего наследника и велел сообщить кардиналу Ришелье о радостном событии.
   Герцог де Бриссак и мадам де Шеврез ушли в соседний зал. Бонна унесла ребенка. Людовик и Эстебания остались одни в будуаре.
   Через несколько минут вошел Ришелье. Эстебания ушла к королеве.
   Кардинал подошел к королю с поздравлениями.
   В эту минуту в будуар вошел чем-то встревоженный доктор.
   — Господи, что случилось? — испуганно спросил Людовик.
   Ришелье немножко отошел. Лейб-медик подошел к королю.
   — Мои опасения подтвердились, ваше величество, — тихо сказал он королю. — Королева в опасности, роды еще не кончились.
   — Что это значит?
   — У ее величества родится второй ребенок. Невольно вспомнились в эту минуту королю слова гадалки.
   Рождение близнецов должно было послужить источником больших несчастий.
   — Вы уверены? — спросил Людовик.
   — Я сейчас опять иду к ее величеству принять второго ребенка, — ответил доктор. — Я намеренно предупредил ваше величество заранее, чтобы вы были готовы.
   Король нахмурился.
   — Исполняйте свою обязанность, — сказал он, — но чтобы никто об этом ничего не знал, кроме присутствующих.
   Доктор поклонился и ушел в спальню. Людовик в сильном волнении ходил взад и вперед по комнате.
   Наконец он остановился перед Ришелье.
   — Лейб-медик говорит, — сказал он, — что ее величество даст жизнь близнецам. Это омрачает мою радость и придает зловещий характер событию, которого все так непременно ждали.
   — Если теперь родится принцесса, ваше величество, то беды нет, — ответил кардинал, — но рождение второго принца приведет в будущем к самым неприятным столкновениям.
   — Я и не скрываю этого, — сказал король, — ведь кого же из моих сыновей в таком случае считать старшим? Кто будет законным наследником престола моих предков?
   — Это поведет к спору и он может иметь самые непредсказуемые последствия, — сказал Ришелье. — Принц, родившийся прежде, будет считать себя старшим, а между тем и второго можно тоже считать имеющим право на престол.
   — Что же делать? Признаюсь, ваша эминенция, я просто в отчаянии.
   — Подождем, что скажет доктор, ваше величество, до этого ничего нельзя решать. Если Бог даст вам еще сына, то вашей обязанностью будет сейчас же, сегодня же предотвратить тяжкие последствия такого неожиданного события.
   — Но каким образом это можно сделать?
   — Это надо спокойно обдумать, ваше величество. Только один какой-нибудь принц может иметь право наследования, только о рождении одного из них можно сказать народу.
   — Чего вы от меня требуете, ваша эминенция? Оба принца мои сыновья!
   — Только один может быть им официально, ваше величество, если вы не хотите разрушить счастье обоих и сделать несчастной Францию.
   — Как жестоко испытывает меня Бог!
   — Ваше величество, надо подавить в себе отцовские чувства. Не падайте духом в ту минуту, которая решает участь не только отдельных личностей, но и целого народа. Что будет, ваше величество, если вашими наследниками станут два сына одного возраста? Разве вы хотите разделить ваше прекрасное, сильное государство? Нет, нет! Вы обязаны подчинить отцовскую любовь голосу холодного рассудка!
   — Говорите яснее, чего же вы требуете?
   — Мне очень жаль, поверьте, ваше величество, что мне одному приходится вам советовать. Я хотел бы только избавить ваше государство от внутренних неурядиц, которые невозможно устранить, если за престол будут бороться два брата с одинаковыми правами. Этот спор неизбежен и Франция из-за него может погибнуть.
   — Чувствую, что вы правы, ваша эминенция, возможность чего-нибудь подобного приводит меня в ужас.
   — Вы можете и должны это устранить, ваше величество.
   — Так укажите, каким образом!
   — Пусть наследником будет ваш первый сын, а рождение второго скройте от народа.
   — Какая же участь ждет этого несчастного принца?
   — Отдайте его пока в надежные руки, а позже мы подумаем, как устроить так, чтобы вознаградить его за эту тяжелую потерю. Главное в том, чтобы никто не узнал о его рождении, чтобы этот принц сам никогда не слыхал, чей он сын и брат. Не зная чего он лишился, он не станет и жалеть об этом, кроме того, ему тогда не придет в голову мысль посягать на наследство брата, и Франция будет ограждена от большого несчастья. Он будет жить в хорошей обстановке, которую мы обеспечим ему на всю жизнь, и не станет роптать на судьбу, если никогда не узнает тайны своего рождения. Я советую вам поступить именно так, все остальное мы еще успеем обдумать.
   В будуар поспешно вошел лейб-медик.
   Людовик обернулся к нему в напряженном ожидании.
   — Ее величество благополучно родила второго принца, — сказал доктор, — но очень слаба, и, по-моему, не помнит, что дала жизнь двум детям. Камер-фрау сейчас же перенесла второго новорожденного в соседнюю комнату обергофмейстерины, ваше величество.
   — Хорошо, — ответил за короля Ришелье, — кто, кроме вас, знает о рождении второго принца?
   — Госпожа обергофмейстерина, камер-фрау, кормилица и бонна.
   — Им надо велеть молчать, — продолжал кардинал. — Хорошо, что герцог де Бриссаль и госпожа де Шеврез уже ушли, теперь можно будет скрыть рождение второго ребенка.
   — Как себя чувствует второй мальчик? — спросил Людовик.
   — Несколько слабее первого, ваше величество, но хорошо сложен и здоров.
   — Отведите меня к нему, я и его хочу видеть, — сказал король и ушел с доктором в комнату донны Эстебании.
   Камер-фрау стояла там, держа в руках маленького принца, с первой же минуты жизни окруженного глубокой тайной.
   Ришелье, оставшись один, стал ходить взад и вперед по будуару.
   — Надо сделать так, как я сказал, — пробормотал он. — Отцовская любовь не спасет и не поддержит Францию, на царском троне надо уметь жертвовать личным чувством — это ведь давно известно по опыту. Второго принца надо как можно скорее удалить, иначе начнут потихоньку, под строгим секретом толковать о нем до тех пор, пока, наконец, не узнают все, а этого нельзя допустить. Я должен употребить все свое влияние, чтобы король не изменил решение. Он может иметь только одного сына, одного принца, второго надо удалить.
   Людовик и доктор вернулись.
   — Постарайтесь спасти королеву, сделайте все возможное, уберегите ее от опасности! — сказал король с озабоченным выражением лица. — Примите меры, чтобы ее ничем не беспокоили и не разговаривали с ней.
   Доктор пообещал и ушел к Анне Австрийской.
   Людовик подошел к кардиналу.
   — Чувствую, ваша эминенция, — тихо сказал он, — что вы говорите правду. Для блага Франции и обоих принцев надо только одного из них воспитать, как принца, и показать народу, другой же мой сын вырастет, хоть и окруженный заботами о нем, но в более скромной обстановке.
   — Преклоняюсь перед вашей замечательной силой воли, ваше величество, — сказал Ришелье. — Вы спасаете этим Францию от больших несчастий.

IX. НИНОН ЛАНКЛО

   Милостивое обхождение, а больше всего деньги кардинала, совершенно подкупили папу Калебассе. Он при каждом удобном случае восхвалял великодушие и доброту Ришелье.
   Когда ему начинали противоречить, он объяснял, что во всех злоупотреблениях виноваты его советники и подчиненные.
   Сначала все дивились такой перемене в образе мыслей папы Калебассе, не понимая, разумеется, причин, но затем его убеждения стали производить свое действие, и в кружках, где бывал фруктовщик, стали верить его словам.
   Кардинал не мог подыскать себе тайного шпиона и приверженца в народе лучше, чем папа Калебассе, который все еще не мог забыть, что всемогущий кардинал Ришелье удостоил его чести назвать своим любезным другом. Он очень гордился этим и хотел непременно заслужить выпавшую на его долю милость. Все свободное время папа Калебассе, исполняя желание кардинала, старательно подмечал и слушал, что делалось и говорилось вокруг.
   В замке ему ничего не удалось узнать.
   Жозефина попеременно с Ренардой дежурила у Милона, начинавшего постепенно поправляться, но ни от той, ни от другой папе Калебассе ничего не удалось выведать.
   Обе знали его привычку выспрашивать, подслушивать и потом пересказывать все это по секрету всем и каждому, поэтому ему говорили лишь то, что не составляло никакого секрета.
   О его отношениях с кардиналом они тоже еще ничего не знали, об этом он не очень распространялся.
   Папа Калебассе перешел со своим товаром с улицы Шальо на улицу Вожирар, ближе к Люксембургскому дворцу.
   Он рассчитывал, что его прежние покупатели ему не изменят и не побоятся расстояния. Никто не знал тайной цели, им руководящей, никто не подозревал, что папа Калебассе по поручению кардинала секретно занимается политикой и состоит у него тайным агентом.
   Он так поставил свой лоток с фруктами, что мог хорошо видеть все происходившее у Люксембургского дворца — кто туда входил и кто оттуда выходил.
   Вскоре он познакомился с некоторыми придворными слугами. Папа Калебассе неизменно следовал этой тактике. Он всегда принимался за прислугу, когда хотел разузнать о господах, и, конечно, имел успех. Таким образом, он узнавал все, что хотел, и никто не замечал его проделок.