Страница:
– Держи. У меня есть запасной. Мне их тетя привозит из ГДР.
Ольга проглотила слюну, но подарок взяла. Так установился между ними хрупкий мир, странное сосуществование двух непохожих друг на друга девочек.
Всем же остальным вокруг Ольга спуску не давала. Она вела себя, как самый настоящий пацан, дерясь и кусаясь, как злая дворовая собачонка. Ее обходили стороной, понимая, что связываться с ней – себе дороже. И вот как-то раз, став свидетельницей того, как кто-то из одноклассников решил в очередной раз задрать тихоню Диану, Ольга коршуном налетела на обидчика. Через минуту тот удирал прочь, размазывая по лицу слезы и сопли.
– Если еще обидит, скажи мне. Шкуру с него спущу, – проговорила она, потирая ушибленный кулак.
Диана знала, что никогда не обратится к ней за помощью.
– Я… Спасибо, – проговорила она, запинаясь.
С тех пор никто из одноклассников и дворовых ребят не смел больше обижать Диану, словно отсвет боевых подвигов странной подруги падал и на нее тоже. Жить стало намного комфортнее, и книги можно было читать теперь не на дереве, а на самой лучшей лавочке под кленом. Но сидеть в ветвях стало уже привычкой, милой причудой, от которой Данилевская отказаться не могла. Однажды она пригласила к себе Ольгу. Удивительно, но та не стала смеяться над ней, а в два прыжка, как дикая кошка, преодолела расстояние от земли до средних веток, где и располагалось прибежище новой подруги. Странно, но только сейчас Диана обратила внимание, что, по некой прихоти природы, в кроне разместилось два удобных сиденья, одно из которых словно предназначалось для Ольги.
– Здорово здесь, – проговорила она, удобнее устраиваясь в ветвях. – Только как-то смешно, по-детски.
Диана улыбнулась, пожимая плечами. Ей давно хотелось задать подруге вопрос, но каждый раз она не решалась.
– Ты защищаешь меня, – сказала она наконец. – Почему?
Ольга удивилась:
– Черт возьми! Ты что, жалуешься?
– Нет, конечно. Но со всеми другими ты не так любезна. Можешь ударить, назвать как-нибудь нехорошо. Получается, мне везет?
– Хорошая ты девчонка, – проговорила Ольга. – Жаль только, размазня. Но это не страшно. Знаешь, ты похожа на… как их? Из книжек? Дай-ка посмотрю…
Она взяла из рук Дианы книгу Герберта Уэллса. Увидев иллюстрацию к «Войне миров», она только покачала головой.
– Не-е, я такое не читаю. Мне нравится про принцесс. Ты похожа на одну из них. Такая же красивая и добрая, – голос ее звучал почти застенчиво. – А принцесс – их всегда кто-нибудь защищает…
Детство Ольги протекало по типичному сценарию, написанному для всех семей, для которых и в будни, и в праздники есть один гость – бутылка. Вернее будет заметить, что пил только отец. Мать же не брала в рот и капли. Но разве это имело значение, когда поддатый папенька вливал в себя столько, сколько обычной семье хватит для того, чтобы встретить и проводить друзей. Впрочем, эти подсчеты Крапивина-старшего интересовали мало. Он именовал себя гордо – кормилец семьи, и поэтому считал, что имеет право тратить на водку столько, сколько пожелает. Он давно уже не обращал внимания на то, что все его трудовые гроши уходят в водочный магазин, а живут они, еле-еле сводя концы с концами, проедая зарплату жены. Та безропотно мыла полы в подъездах, стирала и готовила нехитрую еду, убирала блевотину, ходила в магазин – в общем, выполняла всю «легкую» женскую работу.
Еще будучи ребенком, Ольга, как зверек, забивалась под стол, едва заслышав тяжелые шаги отца на лестнице. Он долго возился у двери, пытаясь попасть ключом в замочную скважину, а потом бил ногой в дверь и орал на весь подъезд так, что у бедного ребенка кровь стыла в жилах. Ольга не возражала бы, чтобы ее отец в один прекрасный вечер вообще не вернулся домой, замерзнув в снегу, как дядя Паша из соседнего подъезда. Но мать и в пургу, и в дождь шла на улицу – разыскивать непутевого родителя. Она вытаскивала его из канав и подворотен, тащила на своем горбу, преодолевая ступени в подъезде, разувала и раздевала, укладывая его в постель, а утром бежала в магазин «за лекарством». Тем не менее супруг не был доволен ей. Все она делала не так, медленно и плохо, да и вообще, на его взгляд, она была дура.
– Ма! – спрашивала дочь. – Почему ты не бросишь его?
– Как же можно, это ж твой отец! – дивилась женщина.
– Не нужен мне такой отец, да и тебе он не нужен тоже.
– Мала ты еще! – отмахивалась мать. – Не знаешь, как на свете тяжело прожить без мужчины.
Детский ум пытался, как мог, отыскать рациональное звено в словах матери, но это никак не удавалось. Как ни верти, отец по-любому оказывался обузой. На одну только стеклопосуду, остающуюся после его обильных возлияний, можно было бы собрать девочку в школу. Чтобы и форма была, как у других детей, и ранец с рисунком, и красивый пенал, и вторая обувь… Но мать сдавала бутылки и возвращала деньги отцу, и они шли во вторичный оборот. А школьное платье переделывалось из материнского тряпья. Ранец оставался тем же, что и в первом классе, когда сердобольные соседи одолжили им старую сумку своего выросшего сына. Что такое пенал, девочка вообще узнала, увидев в школе у детей красивые коробочки с письменными принадлежностями. Так и жили…
«Когда я вырасту, я докажу маме, что можно прожить и без мужчины в доме», – сказала себе как-то раз Ольга, не подозревая, что это станет ее девизом, жизненной установкой на долгие, долгие годы.
Была ли она способной, родители так и не поняли – просто потому, что никогда не задавали себе подобного вопроса. «Она ж девка! – говорил хмельной отец. – Зачем ей грамота? Будет сидеть у кого-нибудь на шее, как моя дура! На то они, бабы, и годятся». Ольга скрипела зубами, но отцу не перечила, боясь навлечь на себя его гнев. Зато она бегала и прыгала лучше всех в классе, а когда поняла, что может опрокинуть на спину любого своего сверстника, и вовсе задрала нос. Она не была крупной, скорее, жилистой и подвижной. Но в драке, как она уже успела понять, решающей оказывалась не масса, а сила духа и напор. А этого ей было не занимать. Она набрасывалась на своего обидчика так отчаянно, словно собиралась растерзать его в клочья. «Все бабы – дуры!» – слышала она в ушах знакомый голос и колошматила что было сил, вымещая на своей жертве злобу, с налитыми от ярости глазами. Вопли о пощаде казались ей райской музыкой, и она воображала, что это собственный отец плачет и извивается под ее меткими ударами.
Между тем время шло, оставляя позади воспоминания о детских обидах и содранных коленках. Девочки взрослели, превращаясь в девушек: блузки топорщились под натиском молодой красивой груди; волосы становились длиннее, а мысли – свободнее. Вот только дружба не менялась, становясь только крепче год от года.
В каком-то смысле Ольга и Диана оказались заложниками своей привязанности. Они были и остались кем-то вроде изгоев в своем классе, что их, правда, не совсем огорчало. Девочки были очень по-своему индивидуальны и независимы, так что почти всегда оказывались в стороне от школьной компании. Диана была слишком домашним ребенком, погруженным в мир книжных грез. Ольга же, наоборот, – оторви и выбрось, она не признавала авторитетов и вела себя так, как считала нужным. Разумеется, интеллигентные родители Дианы были немало обескуражены появлением в их доме странной подруги дочери. Какое-то время они даже пытались препятствовать их общению. Но девочки, вместо того чтобы разойтись в разные стороны, прочно обосновались в кроне тополя, а холодные вечера (что уж вообще не лезло ни в одни ворота) просиживали в подъезде. Бог весть, на какие темы могли общаться между собой такие непохожие дети! Но когда Диана подхватила вдруг воспаление легких, Ольга едва ли не поселилась у нее в больнице (благо дома ее никто не ждал!). Каждый раз, когда супруги Данилевские появлялись в приемном покое, нагруженные домашними пирожками и киселями, странная ободранная девчонка покорно убиралась прочь, чтобы вернуться сразу же, как только за ними захлопнется дверь. Когда беда приключилась с Ольгой (она сломала на тренировке правую руку), Диана окружила ее заботой: писала за нее домашние работы, помогала ей одеваться, таскала ей из дома вкусную еду. Таким образом, когда на скамейке возле подъезда появилась процарапанная гвоздем надпись: «Ольга + Диана = навсегда», никто не удивился. Данилевские капитулировали тоже, разумно решив, что не стоит препятствовать тому, что остановить они не в силах. Немного смущало, что соседская девочка выполняет фактически функции парня их дочери: защищает ее во дворе и школе, разрешает все конфликты с учителями, встречает после занятий в музыкальной школе. Конечно, естественнее было бы, чтобы все это делал мальчик, красивый, умный и плечистый. Но с мальчиками, как известно, тоже хлопот не оберешься. Опять же, если юношеские отношения перейдут за запретную черту… Нет, пусть уж лучше будет подружка!
Странная дружба наложила отпечаток и на характеры девочек. Так, Данилевская в конце концов поняла, что мир намного богаче и грязнее того, что ей проповедовали со своих страниц любимые книги. Что, помимо добра и зла, существуют еще и полутона, те или иные толкования двух полярных противоположностей. Что для того, чтобы выжить, мало быть честным и справедливым, надо еще и уметь приспосабливаться. И что, к сожалению, люди чаще понимают силу, чем доброе слово.
Ольга тоже вынесла из их общения много нового, что самым благоприятным образом отразилось на ее внешности и поведении. Она начала следить за собой, за чистотой своего тела и волос, выбросила заплатанные чулки и приобрела дешевую, но новую одежду. Конечно, все это давалось ей не так уж легко.
Папаша в очередной раз пытался вставить ключ в замочную скважину, когда вдруг дверь внезапно распахнулась, и на пороге предстала не запуганная и замурзанная жена, а дочь – руки в боки, вся из себя красивая и решительная.
– Ах вы, б…, – беззлобно заметил отец. – Ну почему никогда не можете встретить человека после работы?
Он был относительно трезв и планировал срочно исправить это, откомандировав жену в магазин за водкой. Дни ее зарплаты отпечатывались в его затуманенном алкоголем мозгу с фотографической четкостью. Сегодня как раз был тот самый день.
– Зинк! – прогудел он с порога. – Давай сгоняй-ка в магазин! Ну, чего ты, дура, там прячешься?
Зинаида и правда вела себя странно, учитывая то, что сегодня ее еще никто пальцем не тронул. Она сидела на кровати и скулила, как побитая собака.
– Ой, Витьк, так ить денег-то нет, – выговорила она еле-еле.
– Как так нет? – удивился «кормилец». – Что, зарплату не дали?
– Дали, – горестно всхлипнула жена. – Так ить Олька ее на тряпки потратила. Не сказавши мне, все, до копеечки, загребла да платьев напокупала. Не знаю, что теперь и делать. В доме-то – шаром покати!
– Ах, вот, значит, как! – помрачнел глава семейства. – Значит, доча поперек батьки пошла? Отцу кушать нечего, а она обновки себе покупает?
– Папа, если вы хотите кушать, я вам кефир купила и городскую булку, – не моргнув глазом сообщила дочь.
– Значит, вот что может получить рабочий человек вместо заботы и уважения? – продолжал сокрушаться отец, а затем без предисловий вытащил брючный ремень. – Ну что же, будем воспитывать!
Дальнейшие события разворачивались как обычно, за исключением того, что в этот раз от отцовских «ласк» пришлось бегать дочери. Впрочем, прятки быстро надоели строптивой Ольге и, вырвав ремень из нетвердых отцовых рук, она несколько раз протянула им по спине родителя.
– Ой, лишенько! – голосила мать. – Это ж твой отец…
На следующий день папа, собрав стеклотару, устроил очередной дебош и с чувством разодрал в клочья все обновы дочери. Ольге, которая пришла из спортивной секции вечером, довелось увидеть лишь ворох цветных полосок и отодранных пуговиц. Мать смотрела на нее с испугом. Ни слова не говоря, девушка выбежала из квартиры.
– Пусть идет, куда хочет! – орал родитель. – Руку позволила себе на отца поднять, сопля зеленая!
Когда через тридцать минут в дверь позвонили, мать не заподозрила ничего дурного. На пороге стояли милиционеры. Крапивину дали пятнадцать суток, и жители подъезда впервые за несколько лет наслаждались тишиной и спокойствием. Только в самом семействе было неспокойно. Мать поедом ела Ольгу.
– Как тебе не совестно? Это ж твой отец! – увещевала она дочь.
– Ладно хоть ты об этом помнишь.
– Пойди отнеси ему передачу, – не унималась Зинаида. – Он там, поди, голодает! Я все, что нужно, уже собрала.
– А водку-то положила?
– Положила бы, если б можно было, – сказала мать. – Но там, говорят, с этим строго. Как он там, сердешный?
Первое, что сделал отец, вернувшись из заключения, – крепко отругал мать. К дочери он даже и не прикоснулся. Косился, правда, в ее сторону, но мстить не стал. В зарплату кинул ей пятнадцать рубликов.
– Купи себе что-нибудь, – сказал он хмуро. – А то папка тебе все плохой. Не видела ты еще плохих, доча!
Так в их доме воцарился худой, но мир. Отец признал право дочери на часть семейных доходов и шумел уже меньше, с оглядкой.
Об отношениях полов девочкам никто не рассказывал. Родители Дианы, в силу своей интеллигентности, считали подобные разговоры неприличными, воспитывая дочь в духе чистой литературной любви. «Умри, но не давай поцелуя без любви», – повторяла мать, и девочка искренне считала, что этими самыми поцелуями все и ограничивается. Получая каждый вечер родительский поцелуй в лоб и пожелание спокойной ночи, она знала, что то же самое будет когда-нибудь проделывать и ее супруг. Небольшая разница!
Родители Ольги вообще подобными проблемами не задавались. Вопросы взаимоотношений полов затрагивались отцом только в грязных площадных выражениях, сказанных в привычной для него злобе, когда он по тому или иному поводу распекал мать. Неудивительно, что девочка, выучив лексику отца наизусть, на долгое время сохранила отношение к сексу, как к чему-то грязному и отвратительному. «Принесешь в подоле – убью!» – говорил отец. Этим половое воспитание Ольги и ограничивалось.
Тем не менее девочки иногда говорили о будущем, грезя о том, каким будет мужчина их мечты. «Красивым и справедливым, умным и заботливым», – заявляла Диана. «Он не будет пить!» – добавляла Ольга, сомневаясь, нужен ли будет ей мужчина вообще.
Но где-то классе в восьмом абстрактный образ из детских грез Дианы приобрел вполне определенные черты. Случилось это благодаря тетушке, исправно снабжающей семейство Данилевских всякими зарубежными штучками. К одной из упаковок сигарет прилагалось нечто вроде рекламного проспекта, обычной яркой бумажки, которых сейчас пруд пруди. Но тогда на юную Диану эта реклама произвела грандиозное впечатление.
На вершине скалы, в лучах заходящего солнца, сидел мужчина. Нет, он совсем не был похож на изображения принцев из ее детских книг, где все положительные герои рисовались как под копирку: немного женоподобными, с курносыми носами и длинными золотистыми волосами. Сигаретный типаж был совсем иным. Мужчина был совсем не юн и не свеж, лет так под тридцать восемь – сорок. Его обветренное лицо с легкой небритостью выражало усталость и удовлетворение. Он смотрел на солнце, прищурив глаза и сжимая в руках сигарету. Загорелую кожу оттеняла белая рубашка, раскрытая на груди, а сильные стройные ноги были обуты в грубые сапоги.
Неизвестно, что именно так сильно поразило Данилевскую, но она не могла отвести взгляд от его небритых щек, от морщинок в уголках глаз, от темных волос в вырезе рубашки. Все это было так ново, так не походило на растиражированные образы борцов за счастье народов. Мужчине на рекламной бумажке не было дела до того, как ведется строительство последней очереди завода у них в районе, ему было наплевать на то, победит ли коммунизм в отдельно взятой стране. Он просто сидел и смотрел на солнечный закат, усталый и довольный уже тем, что преодолел путь до этой скалы и сидит теперь на вершине мира…
Диана была еще совсем ребенком, чтобы понять, отчего у нее вдруг так сладко замирало сердце, когда она воображала, каково оказаться в объятиях этих сильных, мускулистых и загорелых рук. Как здорово, должно быть, прижаться щекой к его прохладной колючей щеке и сидеть рядом, не говоря ни слова, просто любуясь закатом. Наверняка здорово было бы получить от него поцелуй в лоб и пожелание спокойной ночи или… Но так далеко фантазии ее пока не заводили, однако как-то очень приятно становилось в паху и желание чего-то большего, чем обычная родительская ласка, охватывало все ее естество. Она осознавала, что этот незнакомец совсем не похож на ее отца, красивого, сильного, но какого-то другого, слишком правильного, слишком разумного и ответственного. Путник с сигаретой не был похож ни на кого, только на самого себя, и этим он нравился ей еще больше. «Вот он, мужчина, которого я когда-нибудь полюблю», – сказала она самой себе.
– Ну что же! Совсем неплох, – сказала ей Ольга, рассматривая заветный снимок. – Сразу видно, что не лох и не размазня. Но где ты видела таких? У нас в районе таких точно не водится, детка.
– Неважно, – сказала Диана. – Значит, где-то такие все же есть. Я буду надеяться, что встречу его. А встретив, не отпущу его никуда.
– Глупо тратить всю жизнь только для того, чтобы дождаться одного-единственного мужчину, – заметила Ольга со знанием дела. – Я уж точно не буду цепляться за чьи-нибудь штаны.
Но, как показало время, обе они ошибались.
Глава 4
Ольга проглотила слюну, но подарок взяла. Так установился между ними хрупкий мир, странное сосуществование двух непохожих друг на друга девочек.
Всем же остальным вокруг Ольга спуску не давала. Она вела себя, как самый настоящий пацан, дерясь и кусаясь, как злая дворовая собачонка. Ее обходили стороной, понимая, что связываться с ней – себе дороже. И вот как-то раз, став свидетельницей того, как кто-то из одноклассников решил в очередной раз задрать тихоню Диану, Ольга коршуном налетела на обидчика. Через минуту тот удирал прочь, размазывая по лицу слезы и сопли.
– Если еще обидит, скажи мне. Шкуру с него спущу, – проговорила она, потирая ушибленный кулак.
Диана знала, что никогда не обратится к ней за помощью.
– Я… Спасибо, – проговорила она, запинаясь.
С тех пор никто из одноклассников и дворовых ребят не смел больше обижать Диану, словно отсвет боевых подвигов странной подруги падал и на нее тоже. Жить стало намного комфортнее, и книги можно было читать теперь не на дереве, а на самой лучшей лавочке под кленом. Но сидеть в ветвях стало уже привычкой, милой причудой, от которой Данилевская отказаться не могла. Однажды она пригласила к себе Ольгу. Удивительно, но та не стала смеяться над ней, а в два прыжка, как дикая кошка, преодолела расстояние от земли до средних веток, где и располагалось прибежище новой подруги. Странно, но только сейчас Диана обратила внимание, что, по некой прихоти природы, в кроне разместилось два удобных сиденья, одно из которых словно предназначалось для Ольги.
– Здорово здесь, – проговорила она, удобнее устраиваясь в ветвях. – Только как-то смешно, по-детски.
Диана улыбнулась, пожимая плечами. Ей давно хотелось задать подруге вопрос, но каждый раз она не решалась.
– Ты защищаешь меня, – сказала она наконец. – Почему?
Ольга удивилась:
– Черт возьми! Ты что, жалуешься?
– Нет, конечно. Но со всеми другими ты не так любезна. Можешь ударить, назвать как-нибудь нехорошо. Получается, мне везет?
– Хорошая ты девчонка, – проговорила Ольга. – Жаль только, размазня. Но это не страшно. Знаешь, ты похожа на… как их? Из книжек? Дай-ка посмотрю…
Она взяла из рук Дианы книгу Герберта Уэллса. Увидев иллюстрацию к «Войне миров», она только покачала головой.
– Не-е, я такое не читаю. Мне нравится про принцесс. Ты похожа на одну из них. Такая же красивая и добрая, – голос ее звучал почти застенчиво. – А принцесс – их всегда кто-нибудь защищает…
Детство Ольги протекало по типичному сценарию, написанному для всех семей, для которых и в будни, и в праздники есть один гость – бутылка. Вернее будет заметить, что пил только отец. Мать же не брала в рот и капли. Но разве это имело значение, когда поддатый папенька вливал в себя столько, сколько обычной семье хватит для того, чтобы встретить и проводить друзей. Впрочем, эти подсчеты Крапивина-старшего интересовали мало. Он именовал себя гордо – кормилец семьи, и поэтому считал, что имеет право тратить на водку столько, сколько пожелает. Он давно уже не обращал внимания на то, что все его трудовые гроши уходят в водочный магазин, а живут они, еле-еле сводя концы с концами, проедая зарплату жены. Та безропотно мыла полы в подъездах, стирала и готовила нехитрую еду, убирала блевотину, ходила в магазин – в общем, выполняла всю «легкую» женскую работу.
Еще будучи ребенком, Ольга, как зверек, забивалась под стол, едва заслышав тяжелые шаги отца на лестнице. Он долго возился у двери, пытаясь попасть ключом в замочную скважину, а потом бил ногой в дверь и орал на весь подъезд так, что у бедного ребенка кровь стыла в жилах. Ольга не возражала бы, чтобы ее отец в один прекрасный вечер вообще не вернулся домой, замерзнув в снегу, как дядя Паша из соседнего подъезда. Но мать и в пургу, и в дождь шла на улицу – разыскивать непутевого родителя. Она вытаскивала его из канав и подворотен, тащила на своем горбу, преодолевая ступени в подъезде, разувала и раздевала, укладывая его в постель, а утром бежала в магазин «за лекарством». Тем не менее супруг не был доволен ей. Все она делала не так, медленно и плохо, да и вообще, на его взгляд, она была дура.
– Ма! – спрашивала дочь. – Почему ты не бросишь его?
– Как же можно, это ж твой отец! – дивилась женщина.
– Не нужен мне такой отец, да и тебе он не нужен тоже.
– Мала ты еще! – отмахивалась мать. – Не знаешь, как на свете тяжело прожить без мужчины.
Детский ум пытался, как мог, отыскать рациональное звено в словах матери, но это никак не удавалось. Как ни верти, отец по-любому оказывался обузой. На одну только стеклопосуду, остающуюся после его обильных возлияний, можно было бы собрать девочку в школу. Чтобы и форма была, как у других детей, и ранец с рисунком, и красивый пенал, и вторая обувь… Но мать сдавала бутылки и возвращала деньги отцу, и они шли во вторичный оборот. А школьное платье переделывалось из материнского тряпья. Ранец оставался тем же, что и в первом классе, когда сердобольные соседи одолжили им старую сумку своего выросшего сына. Что такое пенал, девочка вообще узнала, увидев в школе у детей красивые коробочки с письменными принадлежностями. Так и жили…
«Когда я вырасту, я докажу маме, что можно прожить и без мужчины в доме», – сказала себе как-то раз Ольга, не подозревая, что это станет ее девизом, жизненной установкой на долгие, долгие годы.
Была ли она способной, родители так и не поняли – просто потому, что никогда не задавали себе подобного вопроса. «Она ж девка! – говорил хмельной отец. – Зачем ей грамота? Будет сидеть у кого-нибудь на шее, как моя дура! На то они, бабы, и годятся». Ольга скрипела зубами, но отцу не перечила, боясь навлечь на себя его гнев. Зато она бегала и прыгала лучше всех в классе, а когда поняла, что может опрокинуть на спину любого своего сверстника, и вовсе задрала нос. Она не была крупной, скорее, жилистой и подвижной. Но в драке, как она уже успела понять, решающей оказывалась не масса, а сила духа и напор. А этого ей было не занимать. Она набрасывалась на своего обидчика так отчаянно, словно собиралась растерзать его в клочья. «Все бабы – дуры!» – слышала она в ушах знакомый голос и колошматила что было сил, вымещая на своей жертве злобу, с налитыми от ярости глазами. Вопли о пощаде казались ей райской музыкой, и она воображала, что это собственный отец плачет и извивается под ее меткими ударами.
Между тем время шло, оставляя позади воспоминания о детских обидах и содранных коленках. Девочки взрослели, превращаясь в девушек: блузки топорщились под натиском молодой красивой груди; волосы становились длиннее, а мысли – свободнее. Вот только дружба не менялась, становясь только крепче год от года.
В каком-то смысле Ольга и Диана оказались заложниками своей привязанности. Они были и остались кем-то вроде изгоев в своем классе, что их, правда, не совсем огорчало. Девочки были очень по-своему индивидуальны и независимы, так что почти всегда оказывались в стороне от школьной компании. Диана была слишком домашним ребенком, погруженным в мир книжных грез. Ольга же, наоборот, – оторви и выбрось, она не признавала авторитетов и вела себя так, как считала нужным. Разумеется, интеллигентные родители Дианы были немало обескуражены появлением в их доме странной подруги дочери. Какое-то время они даже пытались препятствовать их общению. Но девочки, вместо того чтобы разойтись в разные стороны, прочно обосновались в кроне тополя, а холодные вечера (что уж вообще не лезло ни в одни ворота) просиживали в подъезде. Бог весть, на какие темы могли общаться между собой такие непохожие дети! Но когда Диана подхватила вдруг воспаление легких, Ольга едва ли не поселилась у нее в больнице (благо дома ее никто не ждал!). Каждый раз, когда супруги Данилевские появлялись в приемном покое, нагруженные домашними пирожками и киселями, странная ободранная девчонка покорно убиралась прочь, чтобы вернуться сразу же, как только за ними захлопнется дверь. Когда беда приключилась с Ольгой (она сломала на тренировке правую руку), Диана окружила ее заботой: писала за нее домашние работы, помогала ей одеваться, таскала ей из дома вкусную еду. Таким образом, когда на скамейке возле подъезда появилась процарапанная гвоздем надпись: «Ольга + Диана = навсегда», никто не удивился. Данилевские капитулировали тоже, разумно решив, что не стоит препятствовать тому, что остановить они не в силах. Немного смущало, что соседская девочка выполняет фактически функции парня их дочери: защищает ее во дворе и школе, разрешает все конфликты с учителями, встречает после занятий в музыкальной школе. Конечно, естественнее было бы, чтобы все это делал мальчик, красивый, умный и плечистый. Но с мальчиками, как известно, тоже хлопот не оберешься. Опять же, если юношеские отношения перейдут за запретную черту… Нет, пусть уж лучше будет подружка!
Странная дружба наложила отпечаток и на характеры девочек. Так, Данилевская в конце концов поняла, что мир намного богаче и грязнее того, что ей проповедовали со своих страниц любимые книги. Что, помимо добра и зла, существуют еще и полутона, те или иные толкования двух полярных противоположностей. Что для того, чтобы выжить, мало быть честным и справедливым, надо еще и уметь приспосабливаться. И что, к сожалению, люди чаще понимают силу, чем доброе слово.
Ольга тоже вынесла из их общения много нового, что самым благоприятным образом отразилось на ее внешности и поведении. Она начала следить за собой, за чистотой своего тела и волос, выбросила заплатанные чулки и приобрела дешевую, но новую одежду. Конечно, все это давалось ей не так уж легко.
Папаша в очередной раз пытался вставить ключ в замочную скважину, когда вдруг дверь внезапно распахнулась, и на пороге предстала не запуганная и замурзанная жена, а дочь – руки в боки, вся из себя красивая и решительная.
– Ах вы, б…, – беззлобно заметил отец. – Ну почему никогда не можете встретить человека после работы?
Он был относительно трезв и планировал срочно исправить это, откомандировав жену в магазин за водкой. Дни ее зарплаты отпечатывались в его затуманенном алкоголем мозгу с фотографической четкостью. Сегодня как раз был тот самый день.
– Зинк! – прогудел он с порога. – Давай сгоняй-ка в магазин! Ну, чего ты, дура, там прячешься?
Зинаида и правда вела себя странно, учитывая то, что сегодня ее еще никто пальцем не тронул. Она сидела на кровати и скулила, как побитая собака.
– Ой, Витьк, так ить денег-то нет, – выговорила она еле-еле.
– Как так нет? – удивился «кормилец». – Что, зарплату не дали?
– Дали, – горестно всхлипнула жена. – Так ить Олька ее на тряпки потратила. Не сказавши мне, все, до копеечки, загребла да платьев напокупала. Не знаю, что теперь и делать. В доме-то – шаром покати!
– Ах, вот, значит, как! – помрачнел глава семейства. – Значит, доча поперек батьки пошла? Отцу кушать нечего, а она обновки себе покупает?
– Папа, если вы хотите кушать, я вам кефир купила и городскую булку, – не моргнув глазом сообщила дочь.
– Значит, вот что может получить рабочий человек вместо заботы и уважения? – продолжал сокрушаться отец, а затем без предисловий вытащил брючный ремень. – Ну что же, будем воспитывать!
Дальнейшие события разворачивались как обычно, за исключением того, что в этот раз от отцовских «ласк» пришлось бегать дочери. Впрочем, прятки быстро надоели строптивой Ольге и, вырвав ремень из нетвердых отцовых рук, она несколько раз протянула им по спине родителя.
– Ой, лишенько! – голосила мать. – Это ж твой отец…
На следующий день папа, собрав стеклотару, устроил очередной дебош и с чувством разодрал в клочья все обновы дочери. Ольге, которая пришла из спортивной секции вечером, довелось увидеть лишь ворох цветных полосок и отодранных пуговиц. Мать смотрела на нее с испугом. Ни слова не говоря, девушка выбежала из квартиры.
– Пусть идет, куда хочет! – орал родитель. – Руку позволила себе на отца поднять, сопля зеленая!
Когда через тридцать минут в дверь позвонили, мать не заподозрила ничего дурного. На пороге стояли милиционеры. Крапивину дали пятнадцать суток, и жители подъезда впервые за несколько лет наслаждались тишиной и спокойствием. Только в самом семействе было неспокойно. Мать поедом ела Ольгу.
– Как тебе не совестно? Это ж твой отец! – увещевала она дочь.
– Ладно хоть ты об этом помнишь.
– Пойди отнеси ему передачу, – не унималась Зинаида. – Он там, поди, голодает! Я все, что нужно, уже собрала.
– А водку-то положила?
– Положила бы, если б можно было, – сказала мать. – Но там, говорят, с этим строго. Как он там, сердешный?
Первое, что сделал отец, вернувшись из заключения, – крепко отругал мать. К дочери он даже и не прикоснулся. Косился, правда, в ее сторону, но мстить не стал. В зарплату кинул ей пятнадцать рубликов.
– Купи себе что-нибудь, – сказал он хмуро. – А то папка тебе все плохой. Не видела ты еще плохих, доча!
Так в их доме воцарился худой, но мир. Отец признал право дочери на часть семейных доходов и шумел уже меньше, с оглядкой.
Об отношениях полов девочкам никто не рассказывал. Родители Дианы, в силу своей интеллигентности, считали подобные разговоры неприличными, воспитывая дочь в духе чистой литературной любви. «Умри, но не давай поцелуя без любви», – повторяла мать, и девочка искренне считала, что этими самыми поцелуями все и ограничивается. Получая каждый вечер родительский поцелуй в лоб и пожелание спокойной ночи, она знала, что то же самое будет когда-нибудь проделывать и ее супруг. Небольшая разница!
Родители Ольги вообще подобными проблемами не задавались. Вопросы взаимоотношений полов затрагивались отцом только в грязных площадных выражениях, сказанных в привычной для него злобе, когда он по тому или иному поводу распекал мать. Неудивительно, что девочка, выучив лексику отца наизусть, на долгое время сохранила отношение к сексу, как к чему-то грязному и отвратительному. «Принесешь в подоле – убью!» – говорил отец. Этим половое воспитание Ольги и ограничивалось.
Тем не менее девочки иногда говорили о будущем, грезя о том, каким будет мужчина их мечты. «Красивым и справедливым, умным и заботливым», – заявляла Диана. «Он не будет пить!» – добавляла Ольга, сомневаясь, нужен ли будет ей мужчина вообще.
Но где-то классе в восьмом абстрактный образ из детских грез Дианы приобрел вполне определенные черты. Случилось это благодаря тетушке, исправно снабжающей семейство Данилевских всякими зарубежными штучками. К одной из упаковок сигарет прилагалось нечто вроде рекламного проспекта, обычной яркой бумажки, которых сейчас пруд пруди. Но тогда на юную Диану эта реклама произвела грандиозное впечатление.
На вершине скалы, в лучах заходящего солнца, сидел мужчина. Нет, он совсем не был похож на изображения принцев из ее детских книг, где все положительные герои рисовались как под копирку: немного женоподобными, с курносыми носами и длинными золотистыми волосами. Сигаретный типаж был совсем иным. Мужчина был совсем не юн и не свеж, лет так под тридцать восемь – сорок. Его обветренное лицо с легкой небритостью выражало усталость и удовлетворение. Он смотрел на солнце, прищурив глаза и сжимая в руках сигарету. Загорелую кожу оттеняла белая рубашка, раскрытая на груди, а сильные стройные ноги были обуты в грубые сапоги.
Неизвестно, что именно так сильно поразило Данилевскую, но она не могла отвести взгляд от его небритых щек, от морщинок в уголках глаз, от темных волос в вырезе рубашки. Все это было так ново, так не походило на растиражированные образы борцов за счастье народов. Мужчине на рекламной бумажке не было дела до того, как ведется строительство последней очереди завода у них в районе, ему было наплевать на то, победит ли коммунизм в отдельно взятой стране. Он просто сидел и смотрел на солнечный закат, усталый и довольный уже тем, что преодолел путь до этой скалы и сидит теперь на вершине мира…
Диана была еще совсем ребенком, чтобы понять, отчего у нее вдруг так сладко замирало сердце, когда она воображала, каково оказаться в объятиях этих сильных, мускулистых и загорелых рук. Как здорово, должно быть, прижаться щекой к его прохладной колючей щеке и сидеть рядом, не говоря ни слова, просто любуясь закатом. Наверняка здорово было бы получить от него поцелуй в лоб и пожелание спокойной ночи или… Но так далеко фантазии ее пока не заводили, однако как-то очень приятно становилось в паху и желание чего-то большего, чем обычная родительская ласка, охватывало все ее естество. Она осознавала, что этот незнакомец совсем не похож на ее отца, красивого, сильного, но какого-то другого, слишком правильного, слишком разумного и ответственного. Путник с сигаретой не был похож ни на кого, только на самого себя, и этим он нравился ей еще больше. «Вот он, мужчина, которого я когда-нибудь полюблю», – сказала она самой себе.
– Ну что же! Совсем неплох, – сказала ей Ольга, рассматривая заветный снимок. – Сразу видно, что не лох и не размазня. Но где ты видела таких? У нас в районе таких точно не водится, детка.
– Неважно, – сказала Диана. – Значит, где-то такие все же есть. Я буду надеяться, что встречу его. А встретив, не отпущу его никуда.
– Глупо тратить всю жизнь только для того, чтобы дождаться одного-единственного мужчину, – заметила Ольга со знанием дела. – Я уж точно не буду цепляться за чьи-нибудь штаны.
Но, как показало время, обе они ошибались.
Глава 4
Елизавета сдержала свое слово, появившись в доме Данилевских ровно через два дня. Встретила ее сама хозяйка, и Дубровская, забыв о приличиях, уставилась на нее, пораженная проницательностью следователя Красавина.
– А вы сегодня выглядите лучше, – заметила она искренне.
Куда девалась блеклая замарашка? Перед Елизаветой, в кресле напротив, расположилась молодая привлекательная особа, с роскошной шевелюрой и фигурой японской статуэтки. Писательница пренебрегла косметикой, но сегодня ее лицо, умытое и отдохнувшее, мало походило на унылую физиономию узницы изолятора. Темные глаза с красиво загнутыми ресницами эффектно выделялись на бледном лице, тонкие черты которого поразили бы художника своей соразмерностью. Диану, пожалуй, можно было даже назвать красивой, если бы не подчеркнутая строгость во всем ее облике. Она начисто была лишена кокетства и милой женской непосредственности. Конечно, сказать, что Данилевская была необаятельна, не повернулся бы язык, но, общаясь с ней, так и хотелось посоветовать молодой женщине стать немного проще. Не всегда нужно смотреть на мир с позиции строгой учительницы. Иногда приятнее быть просто ученицей. Впрочем, должно быть, Елизавета слишком многого хотела от своей клиентки, обвиняемой, ко всему прочему, в убийстве.
– Мне хотелось бы услышать от вас версию событий, которые произошли в сентябре прошлого года в горном лагере, – сказала Дубровская, открывая блокнот для пометок.
Диана поморщилась. Почему они все не могут оставить ее в покое? Разве мало она страдала?
– Я слышала, что могу отказаться от дачи показаний, – сказала Данилевская, пытаясь тщательно замаскировать свое раздражение.
– Верно, – заметила Лиза. – Это ваше право. Но не думаю, что такая позиция приведет нас к успеху. Для того чтобы выиграть дело, пассивного ожидания мало. Нужны активные наступательные действия. Кроме того, я – ваш адвокат, и мне нужно знать, какими фактами мы располагаем.
Максимов так и замер на пороге с кухонным полотенцем в руках.
– Ну же, Диана! – не выдержал он. – Ты должна все рассказать. Ведь тебе нечего скрывать.
– Я никого не убивала, – проговорила та четко, считая, видимо, что такое объяснение событий должно удовлетворить всех.
– Уже хорошо, – отозвалась Елизавета. – Давайте поступим так. Учитывая, что вам сложно излагать свои мысли в свободном рассказе, я буду задавать вопросы. Так будет проще. Идет?
– Разумеется, – отозвался Максимов, присаживаясь на подлокотник кресла и ни на секунду не выпуская из рук полотенце. – Мы сейчас все вспомним. Правда, Дианочка?
– Ну, вот и хорошо, – сказала Дубровская, игнорируя упрямый взгляд своей новой клиентки.
– Итак, что вы делали в горном лагере? – начала допрос Елизавета.
– Я записалась на курсы для новичков. Собиралась изучить азы скалолазания, – пожала плечами Данилевская.
– Это действительно вам было необходимо?
– Да. Я написала серию книг, посвященных данной тематике. Разумеется, моим жанром был детектив с элементами сентиментального романа. Вы понимаете, о чем я говорю?
– Еще бы не понимать, – отозвалась Елизавета, уже начисто забывшая о предостережениях Максимова. – Любовные истории, рассчитанные на женщин, где горная экзотика идет только фоном, на котором кипят нешуточные страсти.
– Я не люблю, когда так говорят, – резко заметила Данилевская. – Но дело не в этом… Описанные мною страсти на самом деле заинтересовали читателей. Но, помимо положительных откликов, я получила ряд замечаний от людей, которые неплохо разбирались в скалолазании. Их не устраивали мелкие неточности, сути которых, разумеется, я знать не могла. Ну, там, как крепится карабин… Чем отличается верхняя страховка от нижней. И хотя к замыслу романа все это имело весьма опосредованное отношение, меня, как говорится, «заело». Хотелось самой, пусть даже без экстрима, прочувствовать, что испытывает скалолаз, стремясь к вершине.
– Ну, в общем, это логично…
– Еще бы! Кроме того, не забывайте, у меня была уникальная возможность поучиться у опытного инструктора. Ольга, самая близкая моя подруга, была настоящей профессионалкой в этом деле. Я хотела взять у нее несколько уроков.
– А какие отношения у вас были с Крапивиной?
Данилевская посмотрела на адвоката с непониманием:
– Какие отношения могут быть у двух подруг? Разумеется, самые лучшие. Мы дружили с детства, и Ольга была мне как сестра.
– Ну что же, замечательно! – воскликнула Дубровская, но вдруг, осознав, что они говорят о мертвом человеке, разом осеклась. – Я хотела сказать, это хорошо для защиты. Но позвольте выразить вам мои соболезнования. Смерть подруги и так стала для вас серьезным ударом, а тут еще и это…
– Да, это было ужасно. Как вспомнишь…
Прошло немало времени, но Данилевской так и не удалось стереть из памяти страшную картину того сентябрьского дня.
Человеческая психика – тонкая материя, но она содержит защитные механизмы, блокирующие ужасные воспоминания. Они как бы запираются на замок и откладываются в самый дальний уголок сознания, так что, воспроизводя события прошлого, человек только пожимает плечами. Вроде я там был, все видел, но все словно вышибло, ничего не помню! Но в случае с Крапивиной Ольгой все было не так.
Прошло более полугода с момента ее кончины, но Диана так же отчетливо, как и в тот сентябрьский день, видела ее мертвое лицо и глаза, раскрытые так широко, словно стремящиеся напоследок охватить синеву бездонного неба. Смерть немилосердна и отвратительна, потому что отказывает человеку в праве перейти в другой мир красиво и достойно. Закрывая глаза, Данилевская видела натуралистические подробности падения с высоты на скалы и помнила, как ее выворачивало наизнанку тут же, рядом с мертвым телом. Она не могла остановиться, извергая содержимое своего желудка на траву, испачканную кровью подруги.
После этого каждая ночь для нее превратилась в кошмар. Она боялась закрывать глаза и вообще отказывалась ото сна, пока давящая тяжесть усталости не накрывала ее с головой, заставляя на краткое время забываться. Однако призраки преследовали ее и в сновидениях. Курящийся в низине туман, острые зубья скал, пронзительный крик «А-а!» и ужасный звук падения. Влажный шлепок, а потом ужасающая, вязкая тишина.
Обливаясь холодным потом, она просыпалась и долго лежала, уставив глаза в ночь. Суточный ритм времени потерял для нее всякий смысл. Диана существовала где-то на границе сна и реальности, не понимая подчас, что происходит с ней наяву, а что – лишь ночной кошмар…
– Итак, вы явились тогда, когда тело Крапивиной уже лежало у подножия скалы?
Диана проглотила комок в горле.
– Совершенно верно.
– Вы предпринимали какие-нибудь меры, чтобы помочь подруге, ну, или хотя бы удостовериться, что она мертва?
– В этом не было смысла. Она… она…
– Прошу прощения, – вклинился в разговор Максимов. Он укоризненно смотрел на Дубровскую. – Вы представляете, как выглядит человек, упавший со скалы? Есть ли смысл щупать пульс, когда его мозги разбросаны в радиусе нескольких метров?
Елизавета почувствовала себя уязвленной.
– Вы правы, но вопрос я задала не из простого любопытства. Я хочу понять, какие данные свидетельствуют о том, что Диана вообще была на месте происшествия?
– Она сообщила об этом сама, а позже дала письменные объяснения руководителю оперативной группы, выехавшей на место происшествия, – сообщил Максимов. – Так что говорить об алиби уже бессмысленно. Диана была там. Ужасное стечение обстоятельств!
– А вы сегодня выглядите лучше, – заметила она искренне.
Куда девалась блеклая замарашка? Перед Елизаветой, в кресле напротив, расположилась молодая привлекательная особа, с роскошной шевелюрой и фигурой японской статуэтки. Писательница пренебрегла косметикой, но сегодня ее лицо, умытое и отдохнувшее, мало походило на унылую физиономию узницы изолятора. Темные глаза с красиво загнутыми ресницами эффектно выделялись на бледном лице, тонкие черты которого поразили бы художника своей соразмерностью. Диану, пожалуй, можно было даже назвать красивой, если бы не подчеркнутая строгость во всем ее облике. Она начисто была лишена кокетства и милой женской непосредственности. Конечно, сказать, что Данилевская была необаятельна, не повернулся бы язык, но, общаясь с ней, так и хотелось посоветовать молодой женщине стать немного проще. Не всегда нужно смотреть на мир с позиции строгой учительницы. Иногда приятнее быть просто ученицей. Впрочем, должно быть, Елизавета слишком многого хотела от своей клиентки, обвиняемой, ко всему прочему, в убийстве.
– Мне хотелось бы услышать от вас версию событий, которые произошли в сентябре прошлого года в горном лагере, – сказала Дубровская, открывая блокнот для пометок.
Диана поморщилась. Почему они все не могут оставить ее в покое? Разве мало она страдала?
– Я слышала, что могу отказаться от дачи показаний, – сказала Данилевская, пытаясь тщательно замаскировать свое раздражение.
– Верно, – заметила Лиза. – Это ваше право. Но не думаю, что такая позиция приведет нас к успеху. Для того чтобы выиграть дело, пассивного ожидания мало. Нужны активные наступательные действия. Кроме того, я – ваш адвокат, и мне нужно знать, какими фактами мы располагаем.
Максимов так и замер на пороге с кухонным полотенцем в руках.
– Ну же, Диана! – не выдержал он. – Ты должна все рассказать. Ведь тебе нечего скрывать.
– Я никого не убивала, – проговорила та четко, считая, видимо, что такое объяснение событий должно удовлетворить всех.
– Уже хорошо, – отозвалась Елизавета. – Давайте поступим так. Учитывая, что вам сложно излагать свои мысли в свободном рассказе, я буду задавать вопросы. Так будет проще. Идет?
– Разумеется, – отозвался Максимов, присаживаясь на подлокотник кресла и ни на секунду не выпуская из рук полотенце. – Мы сейчас все вспомним. Правда, Дианочка?
– Ну, вот и хорошо, – сказала Дубровская, игнорируя упрямый взгляд своей новой клиентки.
– Итак, что вы делали в горном лагере? – начала допрос Елизавета.
– Я записалась на курсы для новичков. Собиралась изучить азы скалолазания, – пожала плечами Данилевская.
– Это действительно вам было необходимо?
– Да. Я написала серию книг, посвященных данной тематике. Разумеется, моим жанром был детектив с элементами сентиментального романа. Вы понимаете, о чем я говорю?
– Еще бы не понимать, – отозвалась Елизавета, уже начисто забывшая о предостережениях Максимова. – Любовные истории, рассчитанные на женщин, где горная экзотика идет только фоном, на котором кипят нешуточные страсти.
– Я не люблю, когда так говорят, – резко заметила Данилевская. – Но дело не в этом… Описанные мною страсти на самом деле заинтересовали читателей. Но, помимо положительных откликов, я получила ряд замечаний от людей, которые неплохо разбирались в скалолазании. Их не устраивали мелкие неточности, сути которых, разумеется, я знать не могла. Ну, там, как крепится карабин… Чем отличается верхняя страховка от нижней. И хотя к замыслу романа все это имело весьма опосредованное отношение, меня, как говорится, «заело». Хотелось самой, пусть даже без экстрима, прочувствовать, что испытывает скалолаз, стремясь к вершине.
– Ну, в общем, это логично…
– Еще бы! Кроме того, не забывайте, у меня была уникальная возможность поучиться у опытного инструктора. Ольга, самая близкая моя подруга, была настоящей профессионалкой в этом деле. Я хотела взять у нее несколько уроков.
– А какие отношения у вас были с Крапивиной?
Данилевская посмотрела на адвоката с непониманием:
– Какие отношения могут быть у двух подруг? Разумеется, самые лучшие. Мы дружили с детства, и Ольга была мне как сестра.
– Ну что же, замечательно! – воскликнула Дубровская, но вдруг, осознав, что они говорят о мертвом человеке, разом осеклась. – Я хотела сказать, это хорошо для защиты. Но позвольте выразить вам мои соболезнования. Смерть подруги и так стала для вас серьезным ударом, а тут еще и это…
– Да, это было ужасно. Как вспомнишь…
Прошло немало времени, но Данилевской так и не удалось стереть из памяти страшную картину того сентябрьского дня.
Человеческая психика – тонкая материя, но она содержит защитные механизмы, блокирующие ужасные воспоминания. Они как бы запираются на замок и откладываются в самый дальний уголок сознания, так что, воспроизводя события прошлого, человек только пожимает плечами. Вроде я там был, все видел, но все словно вышибло, ничего не помню! Но в случае с Крапивиной Ольгой все было не так.
Прошло более полугода с момента ее кончины, но Диана так же отчетливо, как и в тот сентябрьский день, видела ее мертвое лицо и глаза, раскрытые так широко, словно стремящиеся напоследок охватить синеву бездонного неба. Смерть немилосердна и отвратительна, потому что отказывает человеку в праве перейти в другой мир красиво и достойно. Закрывая глаза, Данилевская видела натуралистические подробности падения с высоты на скалы и помнила, как ее выворачивало наизнанку тут же, рядом с мертвым телом. Она не могла остановиться, извергая содержимое своего желудка на траву, испачканную кровью подруги.
После этого каждая ночь для нее превратилась в кошмар. Она боялась закрывать глаза и вообще отказывалась ото сна, пока давящая тяжесть усталости не накрывала ее с головой, заставляя на краткое время забываться. Однако призраки преследовали ее и в сновидениях. Курящийся в низине туман, острые зубья скал, пронзительный крик «А-а!» и ужасный звук падения. Влажный шлепок, а потом ужасающая, вязкая тишина.
Обливаясь холодным потом, она просыпалась и долго лежала, уставив глаза в ночь. Суточный ритм времени потерял для нее всякий смысл. Диана существовала где-то на границе сна и реальности, не понимая подчас, что происходит с ней наяву, а что – лишь ночной кошмар…
– Итак, вы явились тогда, когда тело Крапивиной уже лежало у подножия скалы?
Диана проглотила комок в горле.
– Совершенно верно.
– Вы предпринимали какие-нибудь меры, чтобы помочь подруге, ну, или хотя бы удостовериться, что она мертва?
– В этом не было смысла. Она… она…
– Прошу прощения, – вклинился в разговор Максимов. Он укоризненно смотрел на Дубровскую. – Вы представляете, как выглядит человек, упавший со скалы? Есть ли смысл щупать пульс, когда его мозги разбросаны в радиусе нескольких метров?
Елизавета почувствовала себя уязвленной.
– Вы правы, но вопрос я задала не из простого любопытства. Я хочу понять, какие данные свидетельствуют о том, что Диана вообще была на месте происшествия?
– Она сообщила об этом сама, а позже дала письменные объяснения руководителю оперативной группы, выехавшей на место происшествия, – сообщил Максимов. – Так что говорить об алиби уже бессмысленно. Диана была там. Ужасное стечение обстоятельств!