Боуэн Элизабет. Таинственный Кёр

   Часы били четыре, когда Кэлли проснулась снова, однако нечто иное заставило ее поднять опухшие веки. Она услышала через стену, как Артур, шлепая босыми ногами, усиленно старается не шуметь. В результате он, конечно, налетел на угол стола, Кэлли села, рядом, чуть отвернувшись, неподвижная, как мумия, лежала Пепита, вся во власти крепчайшего цепкого сна. Вдруг Артур застонал. Задержав дыхание, Кэлли быстро перелезла через Пепиту, нащупала на каминной полке свой фонарик, снова прислушалась. Артур застонал опять. Двигаясь бесшумно и уверенно, Кэлли открыла дверь и скользнула в комнату.
   – Что с вами, – спросила она шепотом, – вы больны?
   – Нет, я только взял сигарету. Я разбудил вас?
   – Но вы стонали.
   – Разве? Извините. Я понятия не имел.
   – Но это с вами часто бывает?
   – Говорю вам, понятия не имею, – повторил Артур.
   Воздух в комнате был насыщен его присутствием, табачным духом. Артур, видимо, сидел на краю дивана, накинув шинель. Кэлли чувствовала запах этой шинели, и с каждой затяжкой тусклый красноватый огонек бегло освещал его лицо.
   – Где вы там, – спросил он, – посветите!
   Непроизвольным движением Кэлли нервно тронула кнопку фонарика, и он на миг зажегся.
   – Я здесь, у двери, Пепита спит, пожалуй, я тоже пойду.
   – Послушайте… Вы, наверно, раздражаете друг друга?
   – До сих пор этого не было, – сказала Кэлли, следя за неуверенным движением его сигареты к пепельнице, что стояла на краю стола. Терпеливо переминаясь босыми ногами, она прибавила: – Вы знаете, обычно у нас все совсем по-другому.
   – Пепита чудно проявляет свои чувства – конечно, ей неловко, что мы тут мозолим вам глаза, мне, во всяком случае, неловко. Но что было делать, правда?
   – Это я вам мозолю глаза.
   – Что же, ведь у вас тоже нет другого выхода. Будь у нас побольше времени, можно было бы уехать за город, хотя не знаю, где бы мы там пристроились. Неженатым это еще трудней, если нет денег. Закурите?
   – Нет, спасибо. Ну что ж, раз у вас все в порядке, пойду спать.
   – Хорошо, что она уснула. Она так чудно спит, правда? Глядишь на нее и не можешь понять, куда она ушла… А у вас сейчас нет друга?
   – Нет. Никогда не было.
   – Может быть, в каком-то смысле это и лучше для вас. Я ведь понимаю, в наше время это для девушки не большая радость. Я сам себе кажусь жестоким – выбиваю ее из колеи; правда, не знаю, сколько тут моей вины, а Сколько чего-то другого, что от меня не зависит. Разве нам дано знать, как бы все сложилось? Люди забывают, что война – это не только война, а годы, выхваченные из человеческой жизни, годы жизни, которых не было и никогда уже не будет. Вам не кажется, что она теперь немножко не в себе?
   – Кто, Пепита?
   – И не мудрено было бы свихнуться. Сегодня особенно. Мы никуда не могли попасть, чтобы посидеть, – и в кино не смогли, никуда решительно, даже близко не подошли. В бар надо было пробиваться локтями, к тому же она терпеть не может, когда на нас глазеют, а везде такая толчея, что ее прямо отрывали от меня. И тогда мы поехали подземкой в парк, а там светло как днем, не говоря уже о холоде. У нас просто духу не хватило… впрочем, вам все это знать ни к чему.
   – Нет, говорите, я не против.
   – Вернее, вам не понять. Ну вот мы и стали играть… будто мы в Кёре.
   – Где?
   – В таинственном Кёре, городе-призраке.
   – Где же это?
   – Спросите что-нибудь полегче. Но могу поклясться, что она его видит, и я тоже увидел – ее глазами. Однако игра игрой, но что же тогда называется галлюцинацией? Начинается вроде бы шуткой, а потом так забирает, что уже не до шуток. Говорю вам, я проснулся сейчас и не знаю, где только что был, и мне пришлось встать и обойти вокруг стола, пока не понял, где я. Только тогда я вспомнил о сигарете; теперь мне ясно, почему она так спит, – если исчезает именно туда, в Кёр.
   – Но так же часто она спит беспокойно – мне слышно.
   – Значит, ей это не всегда удается. Может быть, я каким-то образом… Ну что же, я в этом вреда не вижу. Раз у людей нет своего дома, почему бы им для начала не пожелать Кёра? Желать-то можно без всяких ограничений, во всяком случае.
   – Но, Артур, разве нельзя желать чего-то человеческого?
   Он зевнул.
   – Человеческое заводит в тупик. – Зевнул опять, пригасил сигарету, фарфоровая пепельница скользнула по краю стола. – дайте-ка сюда свет на минуту, то есть будьте добры! Кажется, я просыпал пепел на ее простыни.
   Кэлли шагнула вперед со своим фонариком, но держала его на расстоянии вытянутой руки, и луч все время вздрагивал под ее пальцами. Она смотрела на выхваченную из темноты ладонь Артура, стряхивавшую пепел с простыни, а один раз он поднял глаза на маячившую поодаль за лучом света высокую фигуру в белом.
   – Что это там качается?
   – Моя коса. Я открою окно пошире?
   – Выпустить дым? Валяйте. А как поживает ваша луна?
   – Моя? – Удивившись этому вопросу, первому знаку, что для Артура она существует, Кэлли раздвинула занавеси, подтянула раму и, выглянув на улицу, заметила: – Стала послабее.
   И в самом деле, безраздельная власть луны над Лондоном и воображением явно шла на убыль. Поток света понемногу снимал осаду с города, лучи закончили свой обыск, улица, видимо, вышла живой из лунного штурма, – и это было все. Крохотный предмет, сверкавший на мостовой – кольцо или монета, – больше не был заметен, а может, его подобрали. Кэлли подумалось, что такой луны уже не может быть никогда и, в общем-то, это к лучшему. Она почуяла, как воздух, будто усталой рукой, обвил ее тело, снова сдвинула занавеси и вернулась в спальню.
   Остановилась у постели, прислушалась. Дыхание Пепиты по-прежнему было глубоким и мерным – она спала. За стеной скрипнул диван: это Артур снова улегся на свое ложе. Осторожно протянув руку и убедившись, что ее половина свободна, Кэлли перелезла через Пепиту и легла. С фланга, со стороны Пепиты шло живое тепло, и этому теплу Кэлли подставила свое захолодевшее, как меч, вытянутое тело; она старалась унять невольную дрожь, которую вызвали в ней слова Артура, – слова, произнесенные в темноте и к темноте обращенные. Собственные ее утраты – чувства ожидания, чувства любви к самой любви – были так ничтожны рядом с безмерностью непрожитых жизней, которые поглощала война. Внезапно Пепита выбросила вперед руку и легонько стукнула Кэлли по лицу тыльной стороной ладони.
   Теперь Пепита лежала на спине лицом вверх. Рука, ударившая Кэлли, видимо, покрывала другую, которая сжала ворот пижамы. В темноте нельзя было различить, открыты ли ее глаза, сохраняет ли лицо хмурое выражение, но вскоре стало ясно, что этот акт возмездия Пепита совершила бессознательно. Она лежала все так же не шевелясь, жадно поглощая свой сон – может, Артур был его смыслом. Вместе с ним всхолила по длинным лестничным маршам, с которых спускался один лишь лунный свет, вместе с ним ступала в горностаевой пыли бесконечных залов, стояла на террасах, поднималась на высоченную башню и оттуда глядела на площади, уставленные статуями, на широкие, пустынные, нагие улицы. Артур был паролем, но не откликом: конечной целью пути стал Кёр.