– Пшшёл вон, – сказал он и снова заснул.
К нему вновь приложились усами, на сей раз к более чувствительным местам – к щекам и лбу.
Квиллер вздрогнул, сжал зубы и зажмурился, только почувствовав, как усы кота щекочут ему веки. Он резко принял сидячее положение, а кот, считая свою миссию выполненной, спрыгнул с постели и выскочил из комнаты.
Квиллер выполз из спальни, надев клетчатый красный халат, бесцельно глянул на свою трубку и отяжелевшими глазами обвёл гостиную. На кофейном столике громоздились фужеры для шампанского, воскресная газета и прилежно умывавшийся Коко.
– Вчера вечером ты был мерзким котом, – укорил его Квиллер. – Ты зачем пытался укусить эту милейшую девушку, которая так любит котов? Что за дурные манеры!
Коко крутанулся и с отрешённой сосредоточенностью занялся основанием своего хвоста, а Квиллерово внимание обратилось на ковёр. Там, на приплюснутом ворсе, в полный рост отпечаталось длинное стройное тело Коки, – там, где она распростерлась в тот головокружительный миг. Он сделал было движение, чтобы распрямить ворс, ударив по нему пальцами ног, но переменил намерение
Коко покончил с утренним туалетом и расселся на кофейном столике, с ангельским видом щурясь на хозяина.
– Ты, дьяволёнок! – сказал Квиллер. – Вот бы узнать, что у тебя на уме! Та фотография, которую ты лизнул…
Зазвонил телефон, и Квиллер приготовился выслушать очередной ворох комплиментов. Он помнил поздравительные звонки прошлого воскресенья. Ведь до публики уже дошёл новый выпуск «Любезной обители».
– Хелло-о! – кокетливо сказал он.
– Квилл, это Харолд! – Тон был напорист, и Квиллер съёжился. – Квилл, новости слышали?
– Нет, я только что поднялся…
– Ваш материал в сегодняшнем журнале – ваша резиденция для работающих девушек – слыхали?
– Что случилось? – Квиллер прикрыл рукой глаза. Перед ним чередой пронеслись видения массового убийства – полный дом невинных девушек, убитых в своих кроватях, в двуспальных кроватках с розовыми боковыми завесами.
– Прошлой ночью там была полицейская облава. Это – дом терпимости!
– Что?!
– Полиция поставила там своего человека, получила ордер и прикрыла это местечко.
Квиллер нежданно сел – у него подогнулись колени.
– Но дизайнер говорил мне…
– Как это случилось? Кто навёл вас на этот… этот дом?
– Дизайнерша. Миссис Мидди, милая пожилая дамочка. Она специализируется на… ну… на резиденциях для девушек. Дортуары, ну да, и клубные помещения для женских организаций. А это задумано как первоклассный пансион для работающих девушек.
– Вопрос в том: где работающих?! – кричал Перси. – Это превращает нас в компанию болванов! Ждите – уж «Утренняя зыбь» это обыграет!
– Не знаю, что и сказать, – задохнулся Квиллер. – Уже ничего не поделаешь, но вам бы связаться с этой миссис Бидди…
– Мидди.
– …как бы там она ни звалась, и дать ей как следует уразуметь, что мы думаем по поводу этой дурацкой ситуации. Невероятное положение per se , а уж вслед за делом на Тёплой Топи – так это даже и через край!
Перси повесил трубку, и ошеломленный Квиллером разум попытался припомнить, как всё это случилось. Должно же быть объяснение. Потом он схватил телефон и набрал номер.
– Да? – сказал сонный голос.
– Коки! – сурово рявкнул Квиллер. – Слышали новость?
– Какая новость? Я ещё не проснулась.
– Ну так проснитесь и послушайте! Я из-за миссис Мидди вляпался в переделку. Почему вы меня не предупредили?
– О чём?
– О доме миссис Эллисон.
– А что такое с домом миссис Эллисон? – зевнула Коки.
– Хотите сказать, будто не знаете?
– О чем вы? Вас не поймёшь.
Квиллер судорожно сжал трубку. Глубоко вздохнул:
– Меня только что известили, что прошлой ночью полиция устроила облаву в так называемой резиденции для работающих девушек. Это публичный дом!
– Ох, Квилл, вот тебе и на! – вскрикнула Коки.
– Вы знали назначение дома миссис Эллисон? – Тон его стал резок.
– Нет, но, по-моему, оно так и вопиёт!
– Ну, я не считаю, что оно так и вопиёт, и «Дневной прибой» не считает, что вопиёт. Но мы теперь выглядим простофилями! Как мне связаться с миссис Мидди?
– Голос Коки стал сдержаннее:
– Вы хотите позвонить ей? Сами? Сейчас? О, не надо!
– А почему бы и нет?
– Бедная женщина! Да она умрет от унижения!
– Она что, не знала, какого сорта заведение оформляет? – спросил Квиллер.
– Уверена, что не знала. Она талантливо оформляет миленькие интерьерчики, но у неё скорее…
– Что у неё скорее?..
– Опилки в голове, знаете ли… Пожалуйста, не звоните ей, – взмолилась Коки. – Позвольте мне довести до неё эти новости помягче. Не захотите же вы убить женщину, а?
– С удовольствием кого-нибудь убил бы!
Коки засмеялась.
– И в раннеамериканском вкусе! – крикнула она. – Со всеми этими кроватями в стиле Тома Джонса!
Квиллер брякнул трубку. «Ну так как же?» – спросил он у Коко. Пошаркал несколько минут по полу, схватил телефон и набрал ещё номер.
– Приветик! – сказал детский дискант.
– Попросите, пожалуйста, Одда Банзена, – сказал Квиллер.
– Приветик! – ответил голосок. – Одд Банзен дома?
– Приветик!
– Кто это? Где твой папа? Сходи позови папу!
– Приветик!
Квиллер запыхтел и готов был уже швырнуть трубку, когда его партнер подошел к телефону.
– Это был наш младшенький, – объяснил Банзен. – Он ещё мало слов знает. Что это тебя разобрало с утра пораньше?
Квиллер изложил новости и выслушал набор кряканий, которыми бессловесно реагировал фотограф.
Репортёр сказал с оттенком сарказма:
– Я только хотел, чтобы ты знал: твое желание может осуществиться! Ты ведь надеялся, что журнал прогорит! А этих двух инцидентов с лихвой хватит, чтобы его ухлопать!
– Не вини меня, – ответил Банзен. – Я всего лишь делал снимки. Меня даже в платёжке нет.
– Два выпуска «Любезной обители» – и две неудачи! Это не может быть случайностью! Начинаю чувствовать – тут пахнет крысой!
– Не имеешь же ты в виду конкурента?
– А кого ещё?
– У «Зыби» пороху не хватит провернуть такую вонючую работенку!
– Понимаю, но у них есть один работающий на них субчик, который мог попытаться что-нибудь им подсунуть. Помнишь этого крикуна из их отдела распространения? Он ещё играл в их софтбольной команде – ты мне сам говорил.
– Ты о Майке Балмере? – спросил Банзен. – Он настоящий гадёныш!
– Я впервые обратил на него внимание в пресс-клубе. Узнал его в лицо, но далеко не сразу его вычислил. В конце концов вспомнил его. Он был замешан в истории с векселями в Чикаго несколько лет назад. Кровавое дельце. И вот он работает на «Зыбь». Пари держу, это он навёл полицию на дом Эллисон, и головой ручаюсь, что оперативники несказанно были рады это сделать. Ты знаешь, как у них водится: всякий раз, как репортёры «Прибоя» оплошают, они начинают таскаться к оперативникам. – Квиллер утрамбовал усы и добавил: – Мне тошно такое говорить, но у меня возникло ужасное подозрение: в это может быть замешана Коки.
– Кто?
– Ну, эта девушка, с которой я встречался. Работает на миссис Мидди. Это Коки предложила опубликовать дом миссис Эллисон, а потом я обнаружил, что она знает Балмера. Она на другой же вечер сказала ему «хелло» в пресс-клубе.
– Это не запрещено законом, – заметил Банзен.
– Но как она это сказала! И как на него взглянула! И есть кое-что ещё, – с явной неохотой начал Квиллер. – После вечеринки у Дэвида Лайка я привёл Коки к себе в квартиру…
– Хо-хо! Это становится интересным! – …и Коко пытался её укусить.
– А что она ему сделала?
– Ничего не сделала! Она была на… она размышляла о своем собственном бизнесе, когда Коко рванулся прямо к её голове. Он в жизни ничего подобного не делал! – На том конце провода молчали. – Ты слушаешь?
– Слушаю. Просто сигару раскуриваю.
– Ты потрясающе бесстрастен, когда в воскресенье сидишь у себя на Дивной Опушке. Я-то думал, тебя эта весточка больше обеспокоит.
– Какая весточка? – сказал Банзен. – По мне, эллисоновское дельце – просто розыгрыш. Так сказать, забава.
– Но кража в полмиллиона долларов забавой не была!
– Ну-у, – протянул Банзен, – Балмер так далеко не зашёл бы.
– Он мог! Не забывай, тут замешан аванс на рекламу в миллион долларов! Он мог усмотреть тут шанс урвать себе хорошенькие премиальные!
– И обобрать неповинного человека, только чтобы подставить конкурента? Н—ну! Ты насмотрелся старых фильмов!
– А может, Тейт и не был обобран, – медленно сказал Квиллер. – Может, он участвовал в деле.
– Браток, нынче поутру ты и впрямь высоко залетаешь.
– До свидания, – сказал Квиллер. – Прости, что побеспокоил. Возвращайся на свою мирную семейную лужайку.
– Мирную! – вскричал Банзен. – «Мирную» ты сказал? Я крашу фундамент, а Томми тут-то как раз и падает в ведро с краской, а Линда швыряет тряпичной куклой в Джона, а Джимми валится с крыльца и подбивает оба глаза. Он называет это мирной лужайкой!
Отойдя от телефона, Квиллер бесцельно послонялся по квартире. В гостиной глянул на косматый ковёр и сердитыми пинками поднял ворс, чтобы уничтожить отпечаток. В кухне он обнаружил Коко, сидевшего на большом трёпаном словаре. Кот сидел выпрямившись, сдвинув передние лапы и тесно обвив их хвостом, настороженно приподняв голову. У Квиллера не было настроения играть, но Коко в упор глядел на него, ожидая положительного решения.
– Ладно, сыграем кон-другой, – вздохнул Квиллер.
Он шлёпнул по словарю сигнал к началу, – и Коко запустил в край книги когти левой лапы.
Квиллер щелчком перебрал страницы до места, отмеченного Коко, – страница «Г», столбец 2.
– Голодание и гордость , – прочёл он. – Тут и делать нечего. Вытяни парочку потруднее.
Кот впился ещё раз.
– Пицца и пища . Ещё два очка в мою пользу. Коко в величайшем возбуждении припал к словарю и запустил в него когти.
– Полезный и полёвка , – сказал Квиллер и тут же вспомнил, что ни он, ни Коко ещё не завтракали.
Нарезал для кота свежее мясо и, приправляя его капелькой консервированного консоме, вспомнил кое-что ещё. В недавней игре Коко дважды напал на одну и ту же страницу с одними и теми же ключевыми словами. Это произошло на прошлой неделе. Дважды за одну игру Коко вышел на слова радикал и радикулит .
Квиллер почувствовал вещее щекотание в усах.
ТРИНАДЦАТЬ
К нему вновь приложились усами, на сей раз к более чувствительным местам – к щекам и лбу.
Квиллер вздрогнул, сжал зубы и зажмурился, только почувствовав, как усы кота щекочут ему веки. Он резко принял сидячее положение, а кот, считая свою миссию выполненной, спрыгнул с постели и выскочил из комнаты.
Квиллер выполз из спальни, надев клетчатый красный халат, бесцельно глянул на свою трубку и отяжелевшими глазами обвёл гостиную. На кофейном столике громоздились фужеры для шампанского, воскресная газета и прилежно умывавшийся Коко.
– Вчера вечером ты был мерзким котом, – укорил его Квиллер. – Ты зачем пытался укусить эту милейшую девушку, которая так любит котов? Что за дурные манеры!
Коко крутанулся и с отрешённой сосредоточенностью занялся основанием своего хвоста, а Квиллерово внимание обратилось на ковёр. Там, на приплюснутом ворсе, в полный рост отпечаталось длинное стройное тело Коки, – там, где она распростерлась в тот головокружительный миг. Он сделал было движение, чтобы распрямить ворс, ударив по нему пальцами ног, но переменил намерение
Коко покончил с утренним туалетом и расселся на кофейном столике, с ангельским видом щурясь на хозяина.
– Ты, дьяволёнок! – сказал Квиллер. – Вот бы узнать, что у тебя на уме! Та фотография, которую ты лизнул…
Зазвонил телефон, и Квиллер приготовился выслушать очередной ворох комплиментов. Он помнил поздравительные звонки прошлого воскресенья. Ведь до публики уже дошёл новый выпуск «Любезной обители».
– Хелло-о! – кокетливо сказал он.
– Квилл, это Харолд! – Тон был напорист, и Квиллер съёжился. – Квилл, новости слышали?
– Нет, я только что поднялся…
– Ваш материал в сегодняшнем журнале – ваша резиденция для работающих девушек – слыхали?
– Что случилось? – Квиллер прикрыл рукой глаза. Перед ним чередой пронеслись видения массового убийства – полный дом невинных девушек, убитых в своих кроватях, в двуспальных кроватках с розовыми боковыми завесами.
– Прошлой ночью там была полицейская облава. Это – дом терпимости!
– Что?!
– Полиция поставила там своего человека, получила ордер и прикрыла это местечко.
Квиллер нежданно сел – у него подогнулись колени.
– Но дизайнер говорил мне…
– Как это случилось? Кто навёл вас на этот… этот дом?
– Дизайнерша. Миссис Мидди, милая пожилая дамочка. Она специализируется на… ну… на резиденциях для девушек. Дортуары, ну да, и клубные помещения для женских организаций. А это задумано как первоклассный пансион для работающих девушек.
– Вопрос в том: где работающих?! – кричал Перси. – Это превращает нас в компанию болванов! Ждите – уж «Утренняя зыбь» это обыграет!
– Не знаю, что и сказать, – задохнулся Квиллер. – Уже ничего не поделаешь, но вам бы связаться с этой миссис Бидди…
– Мидди.
– …как бы там она ни звалась, и дать ей как следует уразуметь, что мы думаем по поводу этой дурацкой ситуации. Невероятное положение per se , а уж вслед за делом на Тёплой Топи – так это даже и через край!
Перси повесил трубку, и ошеломленный Квиллером разум попытался припомнить, как всё это случилось. Должно же быть объяснение. Потом он схватил телефон и набрал номер.
– Да? – сказал сонный голос.
– Коки! – сурово рявкнул Квиллер. – Слышали новость?
– Какая новость? Я ещё не проснулась.
– Ну так проснитесь и послушайте! Я из-за миссис Мидди вляпался в переделку. Почему вы меня не предупредили?
– О чём?
– О доме миссис Эллисон.
– А что такое с домом миссис Эллисон? – зевнула Коки.
– Хотите сказать, будто не знаете?
– О чем вы? Вас не поймёшь.
Квиллер судорожно сжал трубку. Глубоко вздохнул:
– Меня только что известили, что прошлой ночью полиция устроила облаву в так называемой резиденции для работающих девушек. Это публичный дом!
– Ох, Квилл, вот тебе и на! – вскрикнула Коки.
– Вы знали назначение дома миссис Эллисон? – Тон его стал резок.
– Нет, но, по-моему, оно так и вопиёт!
– Ну, я не считаю, что оно так и вопиёт, и «Дневной прибой» не считает, что вопиёт. Но мы теперь выглядим простофилями! Как мне связаться с миссис Мидди?
– Голос Коки стал сдержаннее:
– Вы хотите позвонить ей? Сами? Сейчас? О, не надо!
– А почему бы и нет?
– Бедная женщина! Да она умрет от унижения!
– Она что, не знала, какого сорта заведение оформляет? – спросил Квиллер.
– Уверена, что не знала. Она талантливо оформляет миленькие интерьерчики, но у неё скорее…
– Что у неё скорее?..
– Опилки в голове, знаете ли… Пожалуйста, не звоните ей, – взмолилась Коки. – Позвольте мне довести до неё эти новости помягче. Не захотите же вы убить женщину, а?
– С удовольствием кого-нибудь убил бы!
Коки засмеялась.
– И в раннеамериканском вкусе! – крикнула она. – Со всеми этими кроватями в стиле Тома Джонса!
Квиллер брякнул трубку. «Ну так как же?» – спросил он у Коко. Пошаркал несколько минут по полу, схватил телефон и набрал ещё номер.
– Приветик! – сказал детский дискант.
– Попросите, пожалуйста, Одда Банзена, – сказал Квиллер.
– Приветик! – ответил голосок. – Одд Банзен дома?
– Приветик!
– Кто это? Где твой папа? Сходи позови папу!
– Приветик!
Квиллер запыхтел и готов был уже швырнуть трубку, когда его партнер подошел к телефону.
– Это был наш младшенький, – объяснил Банзен. – Он ещё мало слов знает. Что это тебя разобрало с утра пораньше?
Квиллер изложил новости и выслушал набор кряканий, которыми бессловесно реагировал фотограф.
Репортёр сказал с оттенком сарказма:
– Я только хотел, чтобы ты знал: твое желание может осуществиться! Ты ведь надеялся, что журнал прогорит! А этих двух инцидентов с лихвой хватит, чтобы его ухлопать!
– Не вини меня, – ответил Банзен. – Я всего лишь делал снимки. Меня даже в платёжке нет.
– Два выпуска «Любезной обители» – и две неудачи! Это не может быть случайностью! Начинаю чувствовать – тут пахнет крысой!
– Не имеешь же ты в виду конкурента?
– А кого ещё?
– У «Зыби» пороху не хватит провернуть такую вонючую работенку!
– Понимаю, но у них есть один работающий на них субчик, который мог попытаться что-нибудь им подсунуть. Помнишь этого крикуна из их отдела распространения? Он ещё играл в их софтбольной команде – ты мне сам говорил.
– Ты о Майке Балмере? – спросил Банзен. – Он настоящий гадёныш!
– Я впервые обратил на него внимание в пресс-клубе. Узнал его в лицо, но далеко не сразу его вычислил. В конце концов вспомнил его. Он был замешан в истории с векселями в Чикаго несколько лет назад. Кровавое дельце. И вот он работает на «Зыбь». Пари держу, это он навёл полицию на дом Эллисон, и головой ручаюсь, что оперативники несказанно были рады это сделать. Ты знаешь, как у них водится: всякий раз, как репортёры «Прибоя» оплошают, они начинают таскаться к оперативникам. – Квиллер утрамбовал усы и добавил: – Мне тошно такое говорить, но у меня возникло ужасное подозрение: в это может быть замешана Коки.
– Кто?
– Ну, эта девушка, с которой я встречался. Работает на миссис Мидди. Это Коки предложила опубликовать дом миссис Эллисон, а потом я обнаружил, что она знает Балмера. Она на другой же вечер сказала ему «хелло» в пресс-клубе.
– Это не запрещено законом, – заметил Банзен.
– Но как она это сказала! И как на него взглянула! И есть кое-что ещё, – с явной неохотой начал Квиллер. – После вечеринки у Дэвида Лайка я привёл Коки к себе в квартиру…
– Хо-хо! Это становится интересным! – …и Коко пытался её укусить.
– А что она ему сделала?
– Ничего не сделала! Она была на… она размышляла о своем собственном бизнесе, когда Коко рванулся прямо к её голове. Он в жизни ничего подобного не делал! – На том конце провода молчали. – Ты слушаешь?
– Слушаю. Просто сигару раскуриваю.
– Ты потрясающе бесстрастен, когда в воскресенье сидишь у себя на Дивной Опушке. Я-то думал, тебя эта весточка больше обеспокоит.
– Какая весточка? – сказал Банзен. – По мне, эллисоновское дельце – просто розыгрыш. Так сказать, забава.
– Но кража в полмиллиона долларов забавой не была!
– Ну-у, – протянул Банзен, – Балмер так далеко не зашёл бы.
– Он мог! Не забывай, тут замешан аванс на рекламу в миллион долларов! Он мог усмотреть тут шанс урвать себе хорошенькие премиальные!
– И обобрать неповинного человека, только чтобы подставить конкурента? Н—ну! Ты насмотрелся старых фильмов!
– А может, Тейт и не был обобран, – медленно сказал Квиллер. – Может, он участвовал в деле.
– Браток, нынче поутру ты и впрямь высоко залетаешь.
– До свидания, – сказал Квиллер. – Прости, что побеспокоил. Возвращайся на свою мирную семейную лужайку.
– Мирную! – вскричал Банзен. – «Мирную» ты сказал? Я крашу фундамент, а Томми тут-то как раз и падает в ведро с краской, а Линда швыряет тряпичной куклой в Джона, а Джимми валится с крыльца и подбивает оба глаза. Он называет это мирной лужайкой!
Отойдя от телефона, Квиллер бесцельно послонялся по квартире. В гостиной глянул на косматый ковёр и сердитыми пинками поднял ворс, чтобы уничтожить отпечаток. В кухне он обнаружил Коко, сидевшего на большом трёпаном словаре. Кот сидел выпрямившись, сдвинув передние лапы и тесно обвив их хвостом, настороженно приподняв голову. У Квиллера не было настроения играть, но Коко в упор глядел на него, ожидая положительного решения.
– Ладно, сыграем кон-другой, – вздохнул Квиллер.
Он шлёпнул по словарю сигнал к началу, – и Коко запустил в край книги когти левой лапы.
Квиллер щелчком перебрал страницы до места, отмеченного Коко, – страница «Г», столбец 2.
– Голодание и гордость , – прочёл он. – Тут и делать нечего. Вытяни парочку потруднее.
Кот впился ещё раз.
– Пицца и пища . Ещё два очка в мою пользу. Коко в величайшем возбуждении припал к словарю и запустил в него когти.
– Полезный и полёвка , – сказал Квиллер и тут же вспомнил, что ни он, ни Коко ещё не завтракали.
Нарезал для кота свежее мясо и, приправляя его капелькой консервированного консоме, вспомнил кое-что ещё. В недавней игре Коко дважды напал на одну и ту же страницу с одними и теми же ключевыми словами. Это произошло на прошлой неделе. Дважды за одну игру Коко вышел на слова радикал и радикулит .
Квиллер почувствовал вещее щекотание в усах.
ТРИНАДЦАТЬ
В понедельник утром, когда Квиллер с Банзеном ехали к Холмам Потерянного Озера, чтобы осмотреть нойтоновский дом, Квиллер был необычайно тих. Он не выспался. Всю ночь грезил, и пробуждался, и снова грезил – об интерьерах цвета жареного арахисового масла и рисового пудинга с оттенками омара и чёрной в полоску патоки. И утром разум его терзали незавершённые скорбные мысли.
Он весьма опасался, что Коки замешана в «розыгрыше» «Прибоя», а ему этого ох как не хотелось – ему нужна была подруга вроде Коки. Сверх того его преследовала возможность Тейтова соучастия в заговоре, хотя доказательства были не более конкретны, чем щекотка над верхней губой и странные опыты со словарём. Он не мог прийти к решению относительно роли Паоло в этом деле: был ли он невинным свидетелем, умным преступником, соучастником или орудием? И была ли Тейтова любовь к коллекции нефрита врожденной его чертой или хорошо отрепетированным действом? Был ли этот человек так предан жене, как казалось людям? Не появилась ли в его жизни другая женщина? Даже имя Тейтовой кошки таило в себе неоднозначность. Йю она звалась или Фрейя?
Квиллеровские мысли вернулись к собственному его коту. Однажды в прошлом, когда преступление было убийством, влажный холодный нос Коко выявил больше сведений, чем раскопало их Бюро убийств в ходе своего официального расследования. Коко, казалось, понимал всё без формальных размышлений. Видимо, инстинкт, минуя мозг, повелевал когтям выцарапывать, а носу вынюхивать верное время и место. Или то была случайность? Но разве по совпадению Коко закогтил страницы словаря на пицце и пище , когда завтрак выпал из распорядка?
В воскресенье после полудня Квиллер несколько раз предложил коту сыграть в словесную игру, но слова, выхваченные Коко, оказались «пустышками» оппозиция и оптимизм, киприот и киприпедиум . Квиллер немножко набрался оптимизма, а киприпедиум , по прочтении оказавшийся видом орхидеи, который также называют дамской туфелькой , лишь напомнил ему пальчики ног Коки, шевелящиеся в роскошном ворсе ковра из козьего пуха.
И всё же квиллеровское мнение насчёт Коко и словаря осталось в силе. По усам Квиллера пробегала дрожь.
Одд Банзен, сидевший за рулём, спросил:
– Ты болен или ещё что? Сидит тут, дрожит и – ни гугу.
– Холодновато, – отозвался Квиллер. – Надо было надеть пальто. – Он полез в карман за трубкой.
– Я захватил дождевик, – сообщил Банзен. – Задувает с северо-востока, а коли так, не миновать нам грозы.
Поездка к Холмам Потерянного Озера вывела их через окраины в деревенскую округу, где начинали желтеть клёны. Время от времени фотограф дружелюбно гудел и махал сигарой людям на обочине. Он отсалютовал женщине, подрезавшей траву, двум мальчишкам-велосипедистам и старику у деревенского почтового ящика.
– У тебя обширные знакомства на этом лесном перешейке, – заметил Квиллер.
– У меня? Да я их отродясь не знаю, – сказал Банзен, – но эти фермеры хоть смогут испытать какое-никакое волнение. Теперь они целый день потратят, соображая, кто же это из их знакомых водит иномарку и курит сигары.
Они свернули на проселок, который демонстрировал мастерство дизайнера—пейзажиста, и Квиллер стал читать по клочку бумаги указания; «Ехать по берегу озера, с первой развилки налево, свернуть к вершине холма».
– Ты когда договорился об этой халтуре? – пожелал узнать фотограф.
– В ночь на воскресенье, у Лайка на вечеринке.
– Надеюсь, в трезвом виде диктовали. Обещаниям, которые даются за коктейлем, – грош цена, а путь-то долгий: рулишь, будто за диким гусем гонишься.
– Не беспокойся. Все о'кей. Натали хочет, чтобы Дэвид получил кое-какой кредит под то, как он оформил этот дом, а Гарри Нойтон надеется, что наша публикация поможет ему этот дом продать. Цена собственности – четверть миллиона.
– Надеюсь, его жене из этого ни пенни не достанется, – сказал Банзен. – Женщина, которая отказалась от своих малышей, как она это сделала, – шлюха.
– У меня сегодня утром был ещё один звонок из Дании, – сказал Квиллер. – Нойтон хочет, чтобы его почта пересылалась в Орхус. Это университетский город. Интересно, что он там делает?
– Он, видать, приличный парень. Разве ты не понимаешь, что он и связывался с особами такого именно рода?
– А по-моему, не стоит тебе осуждать Натали, пока ты с ней не познакомился, – ответил Квиллер. – Она искренняя. Не слишком яркая, но искренняя. И у меня есть подозрение, что люди извлекают выгоду из её простодушия.
Дом в конце извилистой, петляющей трассы имел замысловатую конфигурацию: стены из розового кирпича стояли со странным наклоном, а громадные балки крыши выпирали во все стороны.
– Вот выпендрёж! – изумился Банзен. – Как тут найдёшь входную дверь?
Лайк говорит, что дом «органически современен». Он представляет собою единое целое с местностью, а обстановка – единое целое с архитектурой дома.
Они позвонили и, ожидая, пока им откроют, изучали мозаичные панно, окаймлявшие вход, – закрученные солярные узоры, составленные из гальки, цветного стекла и медных гвоздей.
– Психи! – сказал Банзен.
Они довольно долго прождали, прежде чем повторить звонок.
– Слышишь? Что я тебе говорил? – сказал фотограф. – Дома ни души,
– Это большой дом, – отозвался Квиллер. – Натали, вероятно, нужны роликовые коньки, чтобы побыстрее добраться из ткацкой студии до входа.
Через миг раздался щелчок замка, и дверь осторожно приоткрылась на несколько дюймов. В этом проеме возникла женщина в одежде горничной.
– Мы из «Дневного прибоя», – представился Квиллер.
– Да? – не шелохнувшись, вопросила горничная.
– Миссис Нойтон дома?
– Она сегодня никого не может принять. – Дверь начала закрываться.
– Но она нам назначила!
– Она сегодня никого не может принять.
– Мы приехали издалека, – насупился Квиллер. – Она говорила нам, что мы сможем осмотреть дом. Она не будет против, если мы быстро оглядим его хотя бы снаружи? Мы рассчитываем сфотографировать его для газеты.
– Она вообще не хочет, чтобы кто-нибудь фотографировал дом, – отрезала горничная. – Она передумала.
Газетчики переглянулись, а дверь меж тем захлопнулась у них перед носом.
На обратном пути в город Квиллер с горечью размышлял о грубом отказе.
– Это вроде не похоже на Натали. Что тут, по—твоему, не так? Вечером в воскресенье она была весьма дружелюбна и покладиста.
– Люди меняются, когда дерябнут.
– Натали была столь же трезва, как я. Может, она больна, и горничная выставила нас на свой страх и риск…
– Если тебе интересно моё мнение, – высказался Банзен, – так у твоей Натали, по-моему, винтиков не хватает.
– Остановись у первой же телефонной будки, – попросил Квиллер. – Я хочу позвонить.
В будке на деревенском перекрестке репортёр набрал номер студии Лайка и Старквезера и поговорил с Дэвидом.
– Что произошло? Мы добрались до Холмов Потерянного Озера, а Натали отказалась нас видеть. Горничная не разрешила нам даже взглянуть на планировку дома.
– Натали – дама со странностями, – сказал Дэвид. – Приношу за неё извинения. Я на днях возьму вас туда с собой.
– А пока мы влипли: в пятницу крайний срок, а настоящего сюжета для обложки нет.
– Если это вас выручит, можете сфотографировать мою квартиру, – предложил Дэвид. – Не вписывайте меня в платежку. Просто опишите, как живут люди на «Вилле Веранда».
– Отлично. Как насчёт сегодня? Часа в два пополудни?
– Дайте мне только время, чтобы купить цветов и убрать некоторые художественные предметы, – попросил дизайнер. – У меня есть несколько ценных вещиц – и я не хочу, чтобы люди знали, что они у меня есть. Между нами говоря, их у меня даже и не должно быть.
Газетчики неторопливо съели ленч. Когда они в конце концов направились к «Вилле Веранда», Квиллер сказал:
– Давай остановимся у лавки для домашних животных на Стейт-стрит. Я хочу кое-что купить.
Они одолевали послеполуденные транспортные пробки в нижней части города. Пережидая красный свет, Банзен приветствовал особенно привлекательных пешеходок волчьим автомобилистским завыванием, легонько касаясь ногой акселератора в тот момент, когда они проходили прямо перед машиной. Для каждого постового полисмена у него имелась в запасе шутливая подначка. Все они знали фотографа из «Прибоя», а один даже остановил движение на оживленном перекрестке, пока машина с пресс-карточкой на ветровом стекле делала запрещённый левый поворот на Стейт-стрит.
– Что тебе нужно в лавке для домашних животных? – спросил Банзен.
– Шлейка и привязь для Коко, чтобы привязать его на балконе.
– Купи только шлейку, – предложил фотограф. – У меня есть двенадцатифутовый нейлоновый шнур, который, может, сгодится тебе на привязь.
– А тебе-то на что двенадцатифутовый нейлоновый шнур?
– Прошлой осенью, – растолковал Банзен, – когда я снимал для обложки футбольные матчи, то спускал плёнку из пресс-будки на веревке, а мальчик мчался с ней в лабораторию. То были старые добрые времена! Теперь нет ничего, кроме психованных дизайнеров, истеричных баб и нервозных котов. Я работаю как вол, а потом даже в платёжку не попадаю.
Газетчики провели три часа в квартире Дэвида Лайка, фотографируя серебристую гостиную, столовую с китайским ковром и хозяйскую спальню. Кровать представляла собою низкий помост в несколько дюймов высотой, полностью укрытый наброшенной на него тигровой шкурой, а смежную гардеробную Дэвида отделяла от алькова занавеска из янтарных бус.
– Такая кроватка уцелела бы у меня дома минут пять, – сказал Банзен, – при шестерых-то ребятишках, играющих в Тарзана.
Дизайнер убрал из гостиной несколько предметов в восточном стиле и теперь заполнял пустоты чашами с цветами и большими вазами с блестящими зелёными листьями.
– Сожалею насчёт Натали. – извинился он, впихивая в фарфоровую вазу стебель хризантемы. – Теперь вы знаете, с какими ситуациями постоянно имеет дело дизайнер. Один мой клиент поставил перед своей женой выбор: медицинское обследование или полностью оформленный дом. Она, конечно, выбрала оформление и выместила свои неврозы на мне… – Он осмотрел букет, который составил, и чуточку его взъерошил. Поправил несколько абажуров. Нажал скрытую кнопку и запустил фонтан, запузырившийся и заплескавшийся в своей чаше из гальки. Потом отошёл и придирчиво оглядел композицию.
– А знаете, чего недостает этой комнате? – задал он риторический вопрос. – Ей недостает сиамского кота на диване.
– Вы серьезно? – удивился Квиллер. – Хотите, чтобы я принес Коко?
– О нет! – запротестовал Банзен. – Не надо нервозных котов! Они не годятся для интерьерных съемок.
– Коко вовсе не нервозный, – вступился Квиллер. – Он в сто раз спокойнее тебя.
– И лучше смотрится, – добавил Дэвид.
– И сообразительнее, – присовокупил Квиллер.
Банзен с мрачным видом воздел руки ввысь, и через несколько минут Коко прибыл на съемку, – на шкурке его ещё виднелись полоски, оставленные щёткой при недавнем вычесывании.
Квиллер поместил кота на сиденье дивана, повернул его к фотографу, согнул одну из бархатных передних лапок, придав Коко позу высокомерной непринужденности, и фотогенично изогнул ему шелковистый коричневый хвост. Во время всей этой процедуры Коко громко мурлыкал.
– И он вот так, не двигаясь, и будет лежать? – спросил Банзен.
– Конечно будет, если я скажу.
Квиллер в последний раз пригладил Коко шкурку и отступил, сказав:
– Место! Там – место!
Коко спокойно поднялся, спрыгнул на пол и вышел из комнаты, задрав хвост, выражая им свое безразличие.
– Он спокойный, что и говорить! – съязвил Банзен. – Спокойнейший кот из всех, каких я встречал.
Покуда фотограф заканчивал съемку, Коко играл у Дэвида в гардеробной висячими бусинами и с братским интересом обнюхивал тигровое покрывало. Меж тем Дэвид готовил ему какое-то угощение.
– Только остатки цыплячьего кэрри, – объяснил дизайнер Квиллеру. – Юши прошлой ночью загрустил и «сверкстатно » призвал на помощь восьмилетнего мальчика.
– Юши – это тот, кто готовит закуски для ваших вечеринок? Он великий повар.
– Он – художник, – мягко сказал Дэвид. Дэвид налил Квиллеру имбирного пива, а Банзену – шотландского виски.
– Не хочет ли кто, – предложил фотограф, – посидеть нынче вечером в пресс-клубе? Моя жена задаёт вечеринку стайке девиц, и меня до полуночи вышибли из дому.
– Я бы и рад к вам присоединиться, но у меня назначено свидание, – ответил Дэвид. – Может быть, в другой раз. Мне хочется осмотреть этот клуб внутри. Говорят, там воочию явлены все достоинства средневековой тюремной крепости.
Два газетчика явились в бар пресс-клуба, и Банзен выхлестал двойное мартини, пока Квиллер приканчивал томатный сок.
– Не такой уж дурной день, в конце-то концов, – констатировал Квиллер, – хоть и начался хуже некуда.
– Он ещё не кончился, – напомнил ему фотограф.
– Этот Дэвид Лайк – вот уж тип, а?
– Не знаю, что и думать об этой его спальне, – вращая глазами, ответил Банзен.
– Понимаешь, – насупился Квиллер, – он малый покладистый, но кое-что в нём меня коробит, он делает ужасно едкие замечания о своих друзьях. И думаешь, они его раскусили? Ничего подобного. Каждый считает его замечательным парнем.
– С хорошей внешностью и деньгами можно избежать наказания даже за убийство.
В следующем раунде питья Квиллер спросил:
– А помнишь слух о скандале в Тейтовом семействе лет пятнадцать-двадцать назад?
– Пятнадцать лет назад я ещё в шарики играл. Квиллер фукнул себе в усы:
– Ты, верно, был единственным игроком в шарики с запашком винной стойки. – Он поманил к себе бармена: – Бруно, не припомните ли скандал, в который впуталась семья Джорджа Вернига Тейта с Тёплой Топи?
Бармен с видом знатока покачал головой:
– Нет, не помню ничего подобного. Случись что-нибудь вроде этого, уж я бы знал. Память у меня как у жирафа.
Наконец газетчики перешли за стол и заказали по телячьей отбивной с косточкой.
– Хвостик не доедай, – предупредил Квиллер. – Дома угощу им Коко.
– Вот и отдай-ка ему свой собственный хвостик, – возразил Банзен. – Не поделюсь я своей отбивной с перекормленным котом. Ему живется лучше моего.
– Привязь то, что надо. Перед уходом я привязал Коко на балконе. Но пришлось покрепче и поплотнее застегнуть шлейку – или он вырвется на свободу. Одно быстрое сальто и хитроумное движение когтей – и поминай как звали! Не кот, а Гудини какой-то. – Имелись и другие сведения о способностях Коко, которые Квиллер хотел было поведать Банзену, но всё же решил воздержаться.
После отбивных появился яблочный пирог а-ля мод, вслед за которым Квиллер приступил к кофе, а Банзен – к бренди.
Он весьма опасался, что Коки замешана в «розыгрыше» «Прибоя», а ему этого ох как не хотелось – ему нужна была подруга вроде Коки. Сверх того его преследовала возможность Тейтова соучастия в заговоре, хотя доказательства были не более конкретны, чем щекотка над верхней губой и странные опыты со словарём. Он не мог прийти к решению относительно роли Паоло в этом деле: был ли он невинным свидетелем, умным преступником, соучастником или орудием? И была ли Тейтова любовь к коллекции нефрита врожденной его чертой или хорошо отрепетированным действом? Был ли этот человек так предан жене, как казалось людям? Не появилась ли в его жизни другая женщина? Даже имя Тейтовой кошки таило в себе неоднозначность. Йю она звалась или Фрейя?
Квиллеровские мысли вернулись к собственному его коту. Однажды в прошлом, когда преступление было убийством, влажный холодный нос Коко выявил больше сведений, чем раскопало их Бюро убийств в ходе своего официального расследования. Коко, казалось, понимал всё без формальных размышлений. Видимо, инстинкт, минуя мозг, повелевал когтям выцарапывать, а носу вынюхивать верное время и место. Или то была случайность? Но разве по совпадению Коко закогтил страницы словаря на пицце и пище , когда завтрак выпал из распорядка?
В воскресенье после полудня Квиллер несколько раз предложил коту сыграть в словесную игру, но слова, выхваченные Коко, оказались «пустышками» оппозиция и оптимизм, киприот и киприпедиум . Квиллер немножко набрался оптимизма, а киприпедиум , по прочтении оказавшийся видом орхидеи, который также называют дамской туфелькой , лишь напомнил ему пальчики ног Коки, шевелящиеся в роскошном ворсе ковра из козьего пуха.
И всё же квиллеровское мнение насчёт Коко и словаря осталось в силе. По усам Квиллера пробегала дрожь.
Одд Банзен, сидевший за рулём, спросил:
– Ты болен или ещё что? Сидит тут, дрожит и – ни гугу.
– Холодновато, – отозвался Квиллер. – Надо было надеть пальто. – Он полез в карман за трубкой.
– Я захватил дождевик, – сообщил Банзен. – Задувает с северо-востока, а коли так, не миновать нам грозы.
Поездка к Холмам Потерянного Озера вывела их через окраины в деревенскую округу, где начинали желтеть клёны. Время от времени фотограф дружелюбно гудел и махал сигарой людям на обочине. Он отсалютовал женщине, подрезавшей траву, двум мальчишкам-велосипедистам и старику у деревенского почтового ящика.
– У тебя обширные знакомства на этом лесном перешейке, – заметил Квиллер.
– У меня? Да я их отродясь не знаю, – сказал Банзен, – но эти фермеры хоть смогут испытать какое-никакое волнение. Теперь они целый день потратят, соображая, кто же это из их знакомых водит иномарку и курит сигары.
Они свернули на проселок, который демонстрировал мастерство дизайнера—пейзажиста, и Квиллер стал читать по клочку бумаги указания; «Ехать по берегу озера, с первой развилки налево, свернуть к вершине холма».
– Ты когда договорился об этой халтуре? – пожелал узнать фотограф.
– В ночь на воскресенье, у Лайка на вечеринке.
– Надеюсь, в трезвом виде диктовали. Обещаниям, которые даются за коктейлем, – грош цена, а путь-то долгий: рулишь, будто за диким гусем гонишься.
– Не беспокойся. Все о'кей. Натали хочет, чтобы Дэвид получил кое-какой кредит под то, как он оформил этот дом, а Гарри Нойтон надеется, что наша публикация поможет ему этот дом продать. Цена собственности – четверть миллиона.
– Надеюсь, его жене из этого ни пенни не достанется, – сказал Банзен. – Женщина, которая отказалась от своих малышей, как она это сделала, – шлюха.
– У меня сегодня утром был ещё один звонок из Дании, – сказал Квиллер. – Нойтон хочет, чтобы его почта пересылалась в Орхус. Это университетский город. Интересно, что он там делает?
– Он, видать, приличный парень. Разве ты не понимаешь, что он и связывался с особами такого именно рода?
– А по-моему, не стоит тебе осуждать Натали, пока ты с ней не познакомился, – ответил Квиллер. – Она искренняя. Не слишком яркая, но искренняя. И у меня есть подозрение, что люди извлекают выгоду из её простодушия.
Дом в конце извилистой, петляющей трассы имел замысловатую конфигурацию: стены из розового кирпича стояли со странным наклоном, а громадные балки крыши выпирали во все стороны.
– Вот выпендрёж! – изумился Банзен. – Как тут найдёшь входную дверь?
Лайк говорит, что дом «органически современен». Он представляет собою единое целое с местностью, а обстановка – единое целое с архитектурой дома.
Они позвонили и, ожидая, пока им откроют, изучали мозаичные панно, окаймлявшие вход, – закрученные солярные узоры, составленные из гальки, цветного стекла и медных гвоздей.
– Психи! – сказал Банзен.
Они довольно долго прождали, прежде чем повторить звонок.
– Слышишь? Что я тебе говорил? – сказал фотограф. – Дома ни души,
– Это большой дом, – отозвался Квиллер. – Натали, вероятно, нужны роликовые коньки, чтобы побыстрее добраться из ткацкой студии до входа.
Через миг раздался щелчок замка, и дверь осторожно приоткрылась на несколько дюймов. В этом проеме возникла женщина в одежде горничной.
– Мы из «Дневного прибоя», – представился Квиллер.
– Да? – не шелохнувшись, вопросила горничная.
– Миссис Нойтон дома?
– Она сегодня никого не может принять. – Дверь начала закрываться.
– Но она нам назначила!
– Она сегодня никого не может принять.
– Мы приехали издалека, – насупился Квиллер. – Она говорила нам, что мы сможем осмотреть дом. Она не будет против, если мы быстро оглядим его хотя бы снаружи? Мы рассчитываем сфотографировать его для газеты.
– Она вообще не хочет, чтобы кто-нибудь фотографировал дом, – отрезала горничная. – Она передумала.
Газетчики переглянулись, а дверь меж тем захлопнулась у них перед носом.
На обратном пути в город Квиллер с горечью размышлял о грубом отказе.
– Это вроде не похоже на Натали. Что тут, по—твоему, не так? Вечером в воскресенье она была весьма дружелюбна и покладиста.
– Люди меняются, когда дерябнут.
– Натали была столь же трезва, как я. Может, она больна, и горничная выставила нас на свой страх и риск…
– Если тебе интересно моё мнение, – высказался Банзен, – так у твоей Натали, по-моему, винтиков не хватает.
– Остановись у первой же телефонной будки, – попросил Квиллер. – Я хочу позвонить.
В будке на деревенском перекрестке репортёр набрал номер студии Лайка и Старквезера и поговорил с Дэвидом.
– Что произошло? Мы добрались до Холмов Потерянного Озера, а Натали отказалась нас видеть. Горничная не разрешила нам даже взглянуть на планировку дома.
– Натали – дама со странностями, – сказал Дэвид. – Приношу за неё извинения. Я на днях возьму вас туда с собой.
– А пока мы влипли: в пятницу крайний срок, а настоящего сюжета для обложки нет.
– Если это вас выручит, можете сфотографировать мою квартиру, – предложил Дэвид. – Не вписывайте меня в платежку. Просто опишите, как живут люди на «Вилле Веранда».
– Отлично. Как насчёт сегодня? Часа в два пополудни?
– Дайте мне только время, чтобы купить цветов и убрать некоторые художественные предметы, – попросил дизайнер. – У меня есть несколько ценных вещиц – и я не хочу, чтобы люди знали, что они у меня есть. Между нами говоря, их у меня даже и не должно быть.
Газетчики неторопливо съели ленч. Когда они в конце концов направились к «Вилле Веранда», Квиллер сказал:
– Давай остановимся у лавки для домашних животных на Стейт-стрит. Я хочу кое-что купить.
Они одолевали послеполуденные транспортные пробки в нижней части города. Пережидая красный свет, Банзен приветствовал особенно привлекательных пешеходок волчьим автомобилистским завыванием, легонько касаясь ногой акселератора в тот момент, когда они проходили прямо перед машиной. Для каждого постового полисмена у него имелась в запасе шутливая подначка. Все они знали фотографа из «Прибоя», а один даже остановил движение на оживленном перекрестке, пока машина с пресс-карточкой на ветровом стекле делала запрещённый левый поворот на Стейт-стрит.
– Что тебе нужно в лавке для домашних животных? – спросил Банзен.
– Шлейка и привязь для Коко, чтобы привязать его на балконе.
– Купи только шлейку, – предложил фотограф. – У меня есть двенадцатифутовый нейлоновый шнур, который, может, сгодится тебе на привязь.
– А тебе-то на что двенадцатифутовый нейлоновый шнур?
– Прошлой осенью, – растолковал Банзен, – когда я снимал для обложки футбольные матчи, то спускал плёнку из пресс-будки на веревке, а мальчик мчался с ней в лабораторию. То были старые добрые времена! Теперь нет ничего, кроме психованных дизайнеров, истеричных баб и нервозных котов. Я работаю как вол, а потом даже в платёжку не попадаю.
Газетчики провели три часа в квартире Дэвида Лайка, фотографируя серебристую гостиную, столовую с китайским ковром и хозяйскую спальню. Кровать представляла собою низкий помост в несколько дюймов высотой, полностью укрытый наброшенной на него тигровой шкурой, а смежную гардеробную Дэвида отделяла от алькова занавеска из янтарных бус.
– Такая кроватка уцелела бы у меня дома минут пять, – сказал Банзен, – при шестерых-то ребятишках, играющих в Тарзана.
Дизайнер убрал из гостиной несколько предметов в восточном стиле и теперь заполнял пустоты чашами с цветами и большими вазами с блестящими зелёными листьями.
– Сожалею насчёт Натали. – извинился он, впихивая в фарфоровую вазу стебель хризантемы. – Теперь вы знаете, с какими ситуациями постоянно имеет дело дизайнер. Один мой клиент поставил перед своей женой выбор: медицинское обследование или полностью оформленный дом. Она, конечно, выбрала оформление и выместила свои неврозы на мне… – Он осмотрел букет, который составил, и чуточку его взъерошил. Поправил несколько абажуров. Нажал скрытую кнопку и запустил фонтан, запузырившийся и заплескавшийся в своей чаше из гальки. Потом отошёл и придирчиво оглядел композицию.
– А знаете, чего недостает этой комнате? – задал он риторический вопрос. – Ей недостает сиамского кота на диване.
– Вы серьезно? – удивился Квиллер. – Хотите, чтобы я принес Коко?
– О нет! – запротестовал Банзен. – Не надо нервозных котов! Они не годятся для интерьерных съемок.
– Коко вовсе не нервозный, – вступился Квиллер. – Он в сто раз спокойнее тебя.
– И лучше смотрится, – добавил Дэвид.
– И сообразительнее, – присовокупил Квиллер.
Банзен с мрачным видом воздел руки ввысь, и через несколько минут Коко прибыл на съемку, – на шкурке его ещё виднелись полоски, оставленные щёткой при недавнем вычесывании.
Квиллер поместил кота на сиденье дивана, повернул его к фотографу, согнул одну из бархатных передних лапок, придав Коко позу высокомерной непринужденности, и фотогенично изогнул ему шелковистый коричневый хвост. Во время всей этой процедуры Коко громко мурлыкал.
– И он вот так, не двигаясь, и будет лежать? – спросил Банзен.
– Конечно будет, если я скажу.
Квиллер в последний раз пригладил Коко шкурку и отступил, сказав:
– Место! Там – место!
Коко спокойно поднялся, спрыгнул на пол и вышел из комнаты, задрав хвост, выражая им свое безразличие.
– Он спокойный, что и говорить! – съязвил Банзен. – Спокойнейший кот из всех, каких я встречал.
Покуда фотограф заканчивал съемку, Коко играл у Дэвида в гардеробной висячими бусинами и с братским интересом обнюхивал тигровое покрывало. Меж тем Дэвид готовил ему какое-то угощение.
– Только остатки цыплячьего кэрри, – объяснил дизайнер Квиллеру. – Юши прошлой ночью загрустил и «сверкстатно » призвал на помощь восьмилетнего мальчика.
– Юши – это тот, кто готовит закуски для ваших вечеринок? Он великий повар.
– Он – художник, – мягко сказал Дэвид. Дэвид налил Квиллеру имбирного пива, а Банзену – шотландского виски.
– Не хочет ли кто, – предложил фотограф, – посидеть нынче вечером в пресс-клубе? Моя жена задаёт вечеринку стайке девиц, и меня до полуночи вышибли из дому.
– Я бы и рад к вам присоединиться, но у меня назначено свидание, – ответил Дэвид. – Может быть, в другой раз. Мне хочется осмотреть этот клуб внутри. Говорят, там воочию явлены все достоинства средневековой тюремной крепости.
Два газетчика явились в бар пресс-клуба, и Банзен выхлестал двойное мартини, пока Квиллер приканчивал томатный сок.
– Не такой уж дурной день, в конце-то концов, – констатировал Квиллер, – хоть и начался хуже некуда.
– Он ещё не кончился, – напомнил ему фотограф.
– Этот Дэвид Лайк – вот уж тип, а?
– Не знаю, что и думать об этой его спальне, – вращая глазами, ответил Банзен.
– Понимаешь, – насупился Квиллер, – он малый покладистый, но кое-что в нём меня коробит, он делает ужасно едкие замечания о своих друзьях. И думаешь, они его раскусили? Ничего подобного. Каждый считает его замечательным парнем.
– С хорошей внешностью и деньгами можно избежать наказания даже за убийство.
В следующем раунде питья Квиллер спросил:
– А помнишь слух о скандале в Тейтовом семействе лет пятнадцать-двадцать назад?
– Пятнадцать лет назад я ещё в шарики играл. Квиллер фукнул себе в усы:
– Ты, верно, был единственным игроком в шарики с запашком винной стойки. – Он поманил к себе бармена: – Бруно, не припомните ли скандал, в который впуталась семья Джорджа Вернига Тейта с Тёплой Топи?
Бармен с видом знатока покачал головой:
– Нет, не помню ничего подобного. Случись что-нибудь вроде этого, уж я бы знал. Память у меня как у жирафа.
Наконец газетчики перешли за стол и заказали по телячьей отбивной с косточкой.
– Хвостик не доедай, – предупредил Квиллер. – Дома угощу им Коко.
– Вот и отдай-ка ему свой собственный хвостик, – возразил Банзен. – Не поделюсь я своей отбивной с перекормленным котом. Ему живется лучше моего.
– Привязь то, что надо. Перед уходом я привязал Коко на балконе. Но пришлось покрепче и поплотнее застегнуть шлейку – или он вырвется на свободу. Одно быстрое сальто и хитроумное движение когтей – и поминай как звали! Не кот, а Гудини какой-то. – Имелись и другие сведения о способностях Коко, которые Квиллер хотел было поведать Банзену, но всё же решил воздержаться.
После отбивных появился яблочный пирог а-ля мод, вслед за которым Квиллер приступил к кофе, а Банзен – к бренди.