Страница:
Я во главе стола сидел и первым
Вкушал все яства — и встаю, довольный.
Бог рад, что человек так любит мир.
Я вести о земле снесу всем мертвым
И о закатах, о великих звездах,
Видавших первыми, как отливает
Пурпурная волна, что гонит солнце, —
О лунах с их горящим острым краем,
О льне застывшем, что стоит и жадно
Лазури ждет, днях мартовских, когда
Двойная радуга связала бурю;
И майских, желтых от луны, ночах —
Они ушли, но я в душе храню их!
Мать
(в сторону)
Он не пойдет!
Луиджи
Смеешься ты? И правда,
Что сладострастность, призрачность и странность
Обвили преданность мою, как будто
Она алтарь какой-нибудь старинный
В гирляндах роз, в бычачьих черепах.
Мать
Ну, скажем, ты пришел, как перейдешь ты
Его порог?
Луиджи
О, если б план был создан,
Тогда бы много было затруднений.
Все качества, что надобны для этой
Задачи, — а я их имею все —
Употребленные иначе, были б
Не нужны мне, но здесь они бесценны.
Ведь всякий знает, для чего послужит
Его достоинство, но кто узнает,
К чему его порок годится; все же
Ты помнишь, как я долго рылся в чаще,
Ища кривого ясеня?.. Бывает
Плохая ветка дивною дугой!
Представь себе, что трижды осторожный
Приходит совершить мою задачу!
Нет, нет… я платье пышное беру —
Атлас, чтоб кудри оттенить, весь белый,
Войду я важно и один… К чему же
Друзья, которые мне все испортят?
Довольно одного. Иди же прямо,
Но без ножа, за ним пришлось бы рыться;
Пройди в ворота (не шатайся даром)
Сквозь стражу — я уж пробовал все это
Здесь, в этой башне, много сотен раз, —
У встречных не расспрашивай дороги,
Но где они толпятся гуще, в двери
Входи; они тебя легко пропустят,
Никто из них не знает фаворита,
Откуда он и для чего пришел.
Входи… и на него ты без кинжала
Скорей, и он не закричит… И прочь!
Италия, Италия моя!
Свободна ты! О, мать, мне будут сниться
Они, со мной — Андреа из изгнанья,
Петр из темницы и Готье из гроба!
Мать
Ну, ты пойдешь. Но твой патриотизм
Легчайшее из качеств эгоиста!
Он любит самого себя, мир после.
Все за пределами, не посредине:
Он близорукий, ничего не видит
Вне тела своего и солнца. Ты же,
Мой маленький Луиджи, ты, послушный
Моим желаньям, любящий всегда…
Тебя ль назвать жестоким иль недобрым!
Скажи, зачем убиться.. Потом иди!
Луиджи
Ты спрашиваешь или так, смеешься?
Когда австрийцы взяли нас впервые —
О, это очень скоро объясню я…
И не войной — лукавством, так как этот
Трактат, который…
Мать
Ну?
Луиджи
(Уж прилетала
Кукушка-сплетница — весны подруга,
Апрельские выбалтывая планы!)
Ну… лучше перейти на современность:
Они… иль он, верней… я понимаю,
Но объяснить мне трудно… что же, пусть,
Пускай другие объясняют вещи,
Что научили чувствовать меня.
Мать
Иди же утром, чуть Юпитер встанет.
Я слушать не могу тебя, Луиджи!
Луиджи
«Я — утренняя яркая звезда, —
Сказал Господь, — и дам ее такому ж!»
Дар утренней звезды имею ль я,
Дар Божий?
Мать
Кьяра будет рада видеть
Юпитер этот вечером в июне.
Луиджи
Да, хорошо для тех, кто проживает
Июнь! Большие полдни, грозы — ярки
Великолепья властного июня,
Ведущего свой праздник через мир.
Да, Кьяра будет здесь.
Мать
В июне — помни,
Ты сам в июне звал ее приехать.
Луиджи
Что, этот легкий шум — не эхо?
Мать
Ветер!
Она, должно быть, выросла с глазами
Открытыми, как будто жизнь — подарок
Она в июне будет.
Луиджи
Мы хотели
Смотреть с ней Тициана… вот опять!
Снаружи слышен голос Пиппы, поющей:
Король жил много лет назад
Когда-то, на заре всего,
Когда наш мир был звездам брат:
И кудри вились у него,
Делясь над благостью чела,
Белей, чем шерсть среди рогов
Богам сужденного вола —
Что, тихий, смерть принять готов
Он много спал и видел сны,
Он не боялся; седины
И старости был сзади гнет
(Бог так любил его за сон),
И так спокойно прожил он,
Что чудилось, он не умрет.
Луиджи
Такой король не должен умирать!
Голос Пиппы, поющей:
Был город меж высоких скал.
На солнце у ворот больших
Король прохожих наблюдал,
Судьей был каждому из них,
На гладком камне сидя, тих.
К нему вели воров степей,
Вели разбойничьих вождей,
Шпионов, нищих и бродяг,
Пиратов, выкинувших флаг
Убийства на морском песке;
Порой, припав к его руке,
Кричала женщина с тоской
О самой горькой из обид
Кого-то, чей ужасен вид;
Порою из тюрьмы глухой
Вели священники того,
Кто через трещины в камнях
Полз на коленях и локтях
Во храм — и, наконец, его,
Как червяка, поймал сам Бог,
Что бродит там во мраке, строг,
И охранять от злых воров
Сосуды медные готов.
И этих, и других, и всех
Король судил, на камне сев.
Луиджи
Он должен был бы все судить на солнце!
Голос Пиппы, поющей:
Порой его смущался двор,
Глядел с тревогою порой;
Но тих был королевский взор,
Где синь сменилась белизной.
И говорят, что раз Пифон,
Смутив весь город, подходил,
Язык раздвоен, взгляд зажжен,
Туда, где тот король судил;
Но лишь увидел на кудрях
Корону из редчайших трав,
Что Бог едва ль подарит, ах!
Поющей деве в час забав
При свете связок смоляных
На странных празднествах лесных, —
Увидев это, он в пыли
Пополз, смущенный, от него.
Такую милость короли
Имели на заре всего!
Пиппа проходит.
Луиджи
Такую ж и теперь они имеют!
Пифон в их городе, Пифон на троне,
А храбрецы, что были б королями,
Скрываются, чтоб не достаться змею.
Что ж я колеблюсь, если завоюю
Корону в этом позднем испытанье?
То голос Бога звал меня! Прощай!
Разговор на дороге в то время, как Пиппапроходит от башни к дому брата Епископа, у собора Святой Девы. Бедные девушкисидят на ступенях.
1-я девушка
Вот ласточки в Венецию летят!
Их видя, я хотела б тоже крыльев.
Давайте все мечтать. Начни!
2-я девушка
Закат
Пусть кончится.
3-я девушка
Старик.. его я знаю,
Он старше и белее, чем мой дед.
Пусть снова даст поесть мне, как тогда,
Когда меня он пичкал голубями,
Миногами, вином и бормотал
Мне глупости, как хорошо я ем,
Но пусть он есть позволит мне спокойно.
Ах, раз он опоздал сегодня утром,
Задержанный Бог знает где, то он…
Распутница, я разве не…
2-я девушка
Как лжешь ты!
3-я девушка
Смотри на ногти…
2-я девушка
Что ж, они красны?
3-я девушка
В вино их сунув, я слова дурные
Писала — он смеялся!
1-я девушка
Мой черед:
Пришла весна, и я б носить хотела
Одежду длинную, до самых пят,
Со складками на шее целый день:
Всю ночь прохладную лежать в постели,
А утром пить парное молоко,
Есть яблоки… ах, я бы вам сказала,
Все это далеко в полях!
3-я девушка
Скажи,
Что, как всегда, хотела б ты жить дома!
Теперь рассказ о ферме посреди
Садов вишневых… как апрель бросал
В нее, бегущую, цветами: дура,
Там стерли знак, что отмечал твой рост,
Там твоему скворцу свернули шею,
Навозом забросали сад твой.
1-я девушка
Что же!
Они срубили сад, когда ушла я?
Я б так же поступила, как они!
Платан там за стеною изгибался,
Он был моим — а почему, не помню,
То не было ль до моего рожденья?
Крик-крак — то оводы над головою
Бумагу колют, что висела там,
Чтоб птиц пугать… так… грубая бумага,
И оводы едят ее и колют.
3-я девушка
Она дрожит! я говорила: раньше,
Чем ворвалась она с мечтами, с фермой
И оводами, — стала бы я плакать!
Нет! вот мой путь — я отвечаю всем,
Кто спросит, почему он так мне дорог
(Коль скажешь просто — он не станет верить),
Кто соблазнил меня еще девчонкой,
Имел глаза и волосы, как ваши,
Был темен, рыж, по случаю смотря.
Ага, светляк сверкает на дороге!
Вот, вот! и путешествие его
К той рощице испорчено надолго!
1-я девушка
Когда была я молода, болтали,
Что, если мы раздавим светляка,
То друг его светить не будет в небе.
2-я девушка
Когда была ты молодая Да, больше
Не молода ты! Как опали руки!
Их можно смерить! Чекко бьет тебя?
Но что тебе, раз волосы все те же!
О, если б красить волосы умели
В твой цвет и, может быть, еще светлее!
Мужчинам черный цвет уже наскучил.
4-я девушка
Наскучила сама ты, вероятно!
Ужель миног когда-нибудь ты ела
Иль голубей? Вот мне дворцовый повар
Раз обещал (исполнит ли?) нарезать
Колбас ножом, зарезавшим овсянку.
2-я девушка
Ну вот, смотрите, разве то не Пиппа,
С которой говорить должны мы? Живо!
Огни-то где же?
1-я девушка
Нет, она бы пела,
Как управляющий сказал…
3-я девушка
Пой ты,
И если будет слушать, подойдет…
Спой песню ту, что юный англичанин
Сложил, в твою поверив чистоту,
Он умереть еще хотел — забава!
2-я девушка
(поет)
Меня еще полюбишь ты!.. Я жду,
Когда любви прозябнет хмель:
Июнь взрастил цветы в твоем саду,
Но сеял семена апрель.
Я сею сердце полное — ну, что ж,
Одно зерно поборет тьму,
Его цветка ты, верно, не сорвешь,
Быть может, склонишься к нему!
Ты поглядишь на место средь кустов,
Где похоронены цветы.
Твой взгляд? — Он стоит тысячи трудов.
Что смерть? — Меня полюбишь ты!
3-я девушка(приближающейся Пиппе). Ну, подойди ближе — мы тебя
не съедим! Да ты, кажется, та самая, в кого так влюбился прекрасный и
богатый англичанин? Я тебе все об этом расскажу.
IV
Дворец около собора. Монсеньор, отпуская своих приближенных.
Монсеньор.Спасибо, друзья! большое спасибо. Я теперь хотел бы жить главным образом для того, чтобы вознаградить каждого из вас. О большинстве я уже знаю кое-что. Что, стол на крыт? Benedicto benedicatur… уф… уф! О чем я говорил? Да, как ты, Уго, заметил, погода мягка и совсем не похоже на зиму, но я сицилианец, ты знаешь, и дрожу во время ваших здешних июлей: конечно, однажды летом в Мессине, когда мы, священники, шли в Вознесенье процессией через большую
площадь, ты мог бы видеть, как внезапно самые толстые наши восковые свечи вдруг переламывались пополам, каждая как падающая звезда, и таяли густым воском. Ну, идите, мои друзья, идите! (Управляющему.) А ты, Уго, останься!
Остальные покидают комнату.
Я давно хотел поговорить с тобой, Уго!
Управляющий.Угучио.
Монсеньор.…Гучио Стефани, мой друг! из Асколи, Фермо и Росомбруно; мне действительно нужны указания о твоем управлении делами моего бедного брата. Уф! Я никогда не успею просмотреть и трети твоих отчетов. однако съесть разве что-нибудь, прежде чем мы примемся за зто! Неужели ты так застенчив? Для меня достаточно корки хлеба и воды.
Управляющий.Вы выбрали именно эту ночь, чтоб расспросить меня?
Монсеньор.Эту ночь, Уго. Ты управлял делами моего покойного брата после смерти нашего старшего брата четырнадцать лет и один месяц без трех дней. Третьего декабря…
Управляющий.Если вы так хорошо знакомы с делами вашего брата, вы не захотите начать с той поры; они едва ли вынесут, чтобы их рассматривали с той поры.
Монсеньор.Да, да, уф, уф! Здесь внизу одни лишь разочарования. Я замечаю большое вознаграждение, выданное тебе этого третьего декабря. Кстати, о разочарованиях! Здесь был юноша, Юлий, иностранный скульптор, которого я всячески старался выдвинуть, чтобы церковь выиграла, благодаря нам обоим: он подавал большие надежды и вдруг извещает меня, что в его понятиях об искусстве произошла какая-то удиви тельная перемена; вот его письмо: «До сих пор у него не было ни одного отчетливо постигнутого идеала. Но с тех пор, как рука научилась управлять резцом, он упражнялся в выполнении идеалов других людей, и в самом совершенстве, которого он достиг, он предвидит свою окончательную гибель — его рука бессознательно будет продолжать ход прежних лет, и, благодаря роковой опытности, воспроизводить старые типы, никогда не позволяя новым явиться его духу, есть лишь один способ спастись — это доверить девственный тип такой же девственной руке; вместо того, чтобы быть скульптором, он станет художником и будет писать, а не высекать свои характеристики». Создаст, смею сказать, школу, как Корреджио. Что ты об этом думаешь, Уго?
Управляющий.Корреджио, художник?
Монсеньор.Безумный Юлий! Но в конце концов, почему безумный? Его, по всей вероятности, постигнет полная неудача; но если возникнет новый художник, то разве не тем же путем, ну, благодаря поэту, музыканту (люди, постигшие и усовершенствовавшие идеал по какому-нибудь иному методу); он переведет его на свой язык и избежит, таким образом, наших условных путей, благодаря полному незнанью их. Ну, Уго? Если ты не голоден, то говори, по крайней мере, Уго.
Управляющий.Господин, я не могу больше выносить этого способа. Сначала вы собираете группу, в которую вхожу и я, потом понемногу рассеиваете ее, всегда останавливая меня своей улыбкой, и поступаете так до тех пор, пока я не оказываюсь один перед вами, один посреди четырех каменных стен. Ну, а теперь? Кончите эту шутку, эту болтовню. Что вам от меня нужно?
Монсеньор.Уго…
Управляющий.С первой минуты вашего приезда я чувствовал на себе эту улыбку, когда вы расспрашивали меня то о том, то о другом пункте в бумагах. Почему ваш брат подарил мне эту виллу, это имение и что означал ваш всегдашний кивок в конце?
Монсеньор.Может быть, я просто не хотел здесь громкого раз говора: если ты хоть раз заставишь меня кашлянуть, Уго!
Управляющий.У меня есть подписи и печать вашего брата ко всему, что я имею. Теперь спросите меня, за чтоб Какую услугу оказал я ему — спросите меня!
Монсеньор.Лучше нет — я бы вскрыл прошлое несчастье, разоблачил бы слабости моего бедного брата. Кстати, Маффео из Форли (это, я забыл заметить, и есть твое настоящее имя), было ли когда-нибудь снято с тебя отлучение за грабеж церкви в Сезене?
Управляющий.Нет и не должно было быть, потому что, когда я убил для вашего брата его друга Паскаля…
Монсеньор.Ах, вот как! Значит, он воспользовался тобой для этого дела? Ну, что же, я должен оставить за тобой, как ты говоришь, и эту виллу, и это имение из боязни открыть миру, что мои родственники были не очень высокой марки? Маффео, моя семья самая древняя в Мессине, и век за веком мои предки оскверняли себя всяким злом, какое только существует под этим небом: мой собственный отец… мир его душе! У меня есть, я знаю, часовня, где он покоится, и мне надо ее поддерживать: оба мои покойные брата были — ты отлично знаешь чем. Я, самый младший, мог бы соперничать с ними если не в их богатстве, то в пороках, но я с детства ушел от них и потому не соучастник их мучений. Моя слава идет из другого источника, или если из этого, то только для кон траста, потому что я епископ, я, брат твоих хозяев, Уго. Я надеюсь, однако, исправить немного причиненное зло; по скольку дурно добытые сокровища моего брата достаются мне, я могу изменить последствия его преступлений; и ни один грош не спасется от меня. Маффео, шпагу, которую отталкиваем мы, мирные люди, вы, хитроумные мошенники. подымаете и совершаете убийство; подлецы хватаются за случаи, от которых отказываются добродетельные люди. От того, что для моего удовольствия, помимо других соображений, моя пища — просяной хлеб, мое платье — власяница и мое ложе — солома, разве я обязан поэтому позволить вам, подонкам земли, соблазнять бедных и невежд пышностью. которая, как они, конечно, подумают, искупает гнусности. так исключительно и необъяснимо связанные с нею? Разве я могу допустить виллам и имениям перейти к тебе, убийце и вору, чтобы посредством их ты порождал других убийц и воров? Нет… если бы только мой кашель позволил мне говорить!
Управляющий.Чего мне ждать? Вы накажете меня.
Монсеньор.Должен наказать тебя, Маффео. Я не имею права пропустить такой случай. Мне надо искупить целые века преступлений, и у меня всего месяц или два жизни, чтобы сделать это! Как смел бы я сказать…
Управляющий.«И остави нам долги наши»…
Монсеньор.Друг мой! Именно оттого, что я признаю себя на стоящим червем, беспредельно грешным, я отвергаю ту линию поведения, которую ты, вероятно, мог бы приветствовать: разве я должен прощать? Я, у которого нет ни малейшего повода предположить, что самые мои ревностные усилия избавят меня от смертного греха, и тем более других. Да, я грешу, но я не хочу удвоить мой грех, позволив грешить и тебе.
Управляющий.А предположите, что эти виллы не вашего брата, чтобы давать, и не ваши, чтобы брать? О, вы слишком поспешны.
Монсеньор.1, 2, — нет, 3? Да, можешь ли ты прочесть письмо №3, полученное мною из Рима? Именно на основании упомянутого там подозрения, что один ребенок моего покойного старшего брата, которым унаследовал бы его имение, был убит в детстве тобою, Маффео, по приказанию моего второго брата; именно поэтому папа приказывает этого Маффео к достойному наказанию, но и приложить все усилия, как церковному опекуну этого наследства, собрать его часть за частью все равно как, когда и где. И в то время как ты грызешь себе пальцы, полиция занята опечатыванием твоих бумаг, Маффео, и мне стоит только возвысить голос, чтобы призвать моих людей из соседней комнаты и расправиться с тобой. Но я хочу исповедовать тебя спокойно и избавить себя от лишнего крика. Ну, голубчик, разве я не знаю этой старой истории? Наследник между следующим наследником и его злодейским орудием, последствия их заговора и жизнь ужасов, подкупов и зловещего улыбающегося молчания? Ты задушил или зарезал ребенка моего брата? Ну же!
Управляющий.Лучше и не рассказать этой старой истории! Разве когда-либо такое орудие достигало подобных результатов? Или дитя улыбается ему в лицо, или, скорее всего, оно не так глупо, чтобы вполне предаться во власть своего хозяина, дитя всегда выживает, как вы говорите, все равно как, где и когда!
Монсеньор.Лжец!
Управляющий.Ударьте меня! Ах, так наказать мог только отец; по крайней мере, я буду спать крепко эту ночь, хотя бы завтра меня ожидала каторга; потому что какую жизнь я вел до сих пор! Карло из Сезены напоминает мне о своем со общничестве всякий раз, как я плачу ему его ренту (что обыкновенно бывает три раза в год). Если я сделаю ему замечание, он во всем исповедуется доброму епископу — вам.
Монсеньор.Я вижу все твои штуки, негодяй! Я бы хотел, чтобы ты хоть раз в жизни сказал правду; однако все будет про верено.
Управляющий.И как мои нелепые богатства обременяли меня! Я не смел требовать больше половины моих владений. Дайте мне, наконец, снять эту тяжесть с моей груди, прославить небо и умереть! Господин, вы не грубый и подлый идиот, как ваш брат, которого я запугивал до его смерти. Мы поймем друг друга Господин, я устраню ее для вас, эту девушку, — она у меня здесь под рукой; не надо глупого убийства, вы не будете ни говорить, ни знать ничего о ней и обо мне! Я вижу ее каждый день, видел еще сегодня утром. Конечно, никакого убийства не будет; но в Риме куртизанки погибают каждые три года, и я могу увлечь ее туда, даже уже начал это дело. Здесь есть некий крепкий, голубоглазый и розовощекий англичанин, которым я и полиция иногда пользуемся. Вы соглашаетесь, кажется? Нет, не так… Я не говорю соглашаетесь, но вы дадите мне время, чтобы обратить в деньги мои имения и перейти Альпы! Это лишь маленькая, черноглазая, красиво поющая Филиппа; веселая девушка с шелкопрядильни. Я до сих пор всегда охранял ее от пути зла, потому что я всегда думал сделать благодаря ей вашу жизнь мучением! Теперь хорошо покончить это раз навсегда: не сколько женщин, которых я достал, выдадут ей Блефокса, моего красивого негодяя, за какого-нибудь знатного сеньора, а раз Пиппа будет запутана!.. вы понимаете? Из-за ее пения? Сделка заключена?
Снаружи слышен голос Пиппы, поющей:
Верхи дерев шумят над головой,
Растут цветы и травы под ногой,
Нет ничего в пределах бытия,
Чему б не научилась в детстве я!
Ведь что такое шепчет нам трава,
Щебечут птицы? — это все слова,
Но только речи царственней людской!
Я это знанье с жизнью приняла,
И я так ясно солнце поняла
И даже звезды сосчитать могла,
Как пальцы на моей руке!
Но никогда я не пойму в тоске,
Зачем скользит луна средь голубых равнин,
Когда из лунных взглядов ни один
Меня заметить бы не мог…
И взял меня внезапно Бог!
Пиппа проходит.
Монсеньор(вскакивая). Эй, люди там, — сюда, все сюда! Зажмите рот этому негодяю, свяжите его по рукам и по ногам! Он осмеливается… Я не понимаю и половины из того, на что он осмеливается… Уберите его отсюда, живо! Miserere mei, Domine! Живо, я вам говорю!
Комната Пиппы. Пиппа входит.
Мышь в своем закроме,
Пчелка в улье своем
И улитка во тьме
Спят под зимним дождем;
Но светляк, и землеройка, и большой червяк
Как проводят зиму, хаки
За совет спасибо, Занзи, слушать мне его смешно:
«Ешь миног и ешь овсянок, пей браганское вино».
Лето жизни пролетит с приветом,
Завтрашний забыть заставит мрак!
Но зима идет за летом,
А светляк, и землеройка, и большой червяк
Коротают зиму как?
Я на это не согласна… мне она сказала так:
«Очисти ногти, башмаки твои —
Ха-ха — напоминают две ладьи».
Как эта девушка дерзка! Ужели б стала
И я такой? Но вред едва ли был
Лишь потому, что имя я узнала
Того, кто надо мною пошутил.
Я не встречалась с этим иностранцем
С кудрями русыми, с таким румянцем,
И он не совершал, как говорит она,
Шелкопрядильных мастерских обход.
Коль нам обещанное даст Лука сполна,
Вот будет хорошо: на следующий год
Я башмаки куплю и буду, Занзи, да,
Тебя нарядней, может быть, тогда!
Блеф… как там! Это б имя я поймала!
Когда бы стража Монсеньора вдруг
Не зашумела, разлучив нас двух;
Действительно, добра в том было б мало,
Чтоб наша болтовня в смущенье привела
Епископа, не знающего зла;
Но все-таки я б руку отдала,
Сказав, что смертный не имеет права
Держать себя так величаво;
Не ангел — лучший из людей,
Не самый худший превзойдет чертей,
И надо прятать гордость нашу, право!
Пусть это явится лишь мне самой укором!
Я только что была святейшим Монсеньором,
Тобою, мать Луиджи, и тобой,
Луиджи… Как он выбежал беспечно
Из башенки, отправившись, конечно,
Исполнить замысел какой-нибудь благой;
Едва прошел он в путевом наряде,
Как мрачная компанья между трав
Насупилась с досадою во взгляде,
Как будто в нем добычу утеряв.
Ах, я была и Юлия невестой,
Я занимала и Оттимы место,
И что же я теперь?.. Забавы прочь!
Пусть день для глупостей, для наставлений ночь!
День новогодний кончился привольно
К добру, ко злу ли — только я довольна!
Ах, даже лилия моя покойно спит.
Я сорвала тебе подругу молодую,
Смотри, какой цветок перед тобой горит!
Тебя чудеснейшему научу я:
Вот здесь уже раскрылись лепестки
Пятнистые, как мотыльки,
Тогда как листья, старый их наряд,
О дивных прежних формах говорят,
Оставшись неизменными вон там,
Чтоб сравнивать удобней было нам!
Представь себе, что есть король цветов,
И девушки сошлись среди его дворцов.
«Смотрите, почки, на цветок цветов», —
Кричит он. «Занзи, что из Брента,
Я накормил ее полентой,
И щеки стали тяжелы… почти
Как имя, что нельзя произнести!
Смотрите также на отливы краски,
Она пила браганское вино,
Покуда нос ее — о, как смешно! —
Не сделался карминно-красным!
Смотрите, лишь в глазах ее,
Больших и острых, как копье,
Всего свершенного значенье
Найдет другое объясненье!»
Мой бедный день, как темен твой закат!
Как смело солнце скрыться в этой туче!
Да, Пиппа, утренний закон уже не свят,
Не властен он, что, может быть, и лучше.
Умчался свет, настало время тени…
Ты, Ласточка, — наставница всегда
Для черного и певчего дрозда,
Так отвлеки же их тогда
От полдня и полдневных наслаждений!
И ночью, брат сова, над лесом в темных тучах
В свою часовню мир заснувший увлекай
И хитрым общинам сестер, мышей летучих,
Свои вечерни нежно напевай.
А после все, монашки и монахи,
Сберитесь все, забыв ночные страхи,
В столовую дубового дупла!
(После того как начала раздеваться.)
Теперь одно хотела бы я знать,
Как близко я могла бы подойти
Ко всем, кем я была весь этот день,
Чтоб их касаться — я хочу сказать,
Чтоб как-нибудь их двигать и нести
Добро им или зло, как свет и тень.
Вот, например, коль буду я крутить
Шелк завтра, этот шелк украсит, может быть,
(сидя на постели)
Великолепный борт плаща Оттиме,
А я и все мон блужданья с ними,
Гимн утренний, обещанный лишь мне!
Во всем есть правда, знаю я вполне,
Хоть мимо их я шла и не видала знака.
(Она ложится.)
Господь благословил мои забавы.
Так или иначе, но гимны правы.
Пред Богом все дела равны —
Мы куклы Бога, в этом — свет,
Ни первых, ни последних нет.
(Она засыпает.)
Конец
Вкушал все яства — и встаю, довольный.
Бог рад, что человек так любит мир.
Я вести о земле снесу всем мертвым
И о закатах, о великих звездах,
Видавших первыми, как отливает
Пурпурная волна, что гонит солнце, —
О лунах с их горящим острым краем,
О льне застывшем, что стоит и жадно
Лазури ждет, днях мартовских, когда
Двойная радуга связала бурю;
И майских, желтых от луны, ночах —
Они ушли, но я в душе храню их!
Мать
(в сторону)
Он не пойдет!
Луиджи
Смеешься ты? И правда,
Что сладострастность, призрачность и странность
Обвили преданность мою, как будто
Она алтарь какой-нибудь старинный
В гирляндах роз, в бычачьих черепах.
Мать
Ну, скажем, ты пришел, как перейдешь ты
Его порог?
Луиджи
О, если б план был создан,
Тогда бы много было затруднений.
Все качества, что надобны для этой
Задачи, — а я их имею все —
Употребленные иначе, были б
Не нужны мне, но здесь они бесценны.
Ведь всякий знает, для чего послужит
Его достоинство, но кто узнает,
К чему его порок годится; все же
Ты помнишь, как я долго рылся в чаще,
Ища кривого ясеня?.. Бывает
Плохая ветка дивною дугой!
Представь себе, что трижды осторожный
Приходит совершить мою задачу!
Нет, нет… я платье пышное беру —
Атлас, чтоб кудри оттенить, весь белый,
Войду я важно и один… К чему же
Друзья, которые мне все испортят?
Довольно одного. Иди же прямо,
Но без ножа, за ним пришлось бы рыться;
Пройди в ворота (не шатайся даром)
Сквозь стражу — я уж пробовал все это
Здесь, в этой башне, много сотен раз, —
У встречных не расспрашивай дороги,
Но где они толпятся гуще, в двери
Входи; они тебя легко пропустят,
Никто из них не знает фаворита,
Откуда он и для чего пришел.
Входи… и на него ты без кинжала
Скорей, и он не закричит… И прочь!
Италия, Италия моя!
Свободна ты! О, мать, мне будут сниться
Они, со мной — Андреа из изгнанья,
Петр из темницы и Готье из гроба!
Мать
Ну, ты пойдешь. Но твой патриотизм
Легчайшее из качеств эгоиста!
Он любит самого себя, мир после.
Все за пределами, не посредине:
Он близорукий, ничего не видит
Вне тела своего и солнца. Ты же,
Мой маленький Луиджи, ты, послушный
Моим желаньям, любящий всегда…
Тебя ль назвать жестоким иль недобрым!
Скажи, зачем убиться.. Потом иди!
Луиджи
Ты спрашиваешь или так, смеешься?
Когда австрийцы взяли нас впервые —
О, это очень скоро объясню я…
И не войной — лукавством, так как этот
Трактат, который…
Мать
Ну?
Луиджи
(Уж прилетала
Кукушка-сплетница — весны подруга,
Апрельские выбалтывая планы!)
Ну… лучше перейти на современность:
Они… иль он, верней… я понимаю,
Но объяснить мне трудно… что же, пусть,
Пускай другие объясняют вещи,
Что научили чувствовать меня.
Мать
Иди же утром, чуть Юпитер встанет.
Я слушать не могу тебя, Луиджи!
Луиджи
«Я — утренняя яркая звезда, —
Сказал Господь, — и дам ее такому ж!»
Дар утренней звезды имею ль я,
Дар Божий?
Мать
Кьяра будет рада видеть
Юпитер этот вечером в июне.
Луиджи
Да, хорошо для тех, кто проживает
Июнь! Большие полдни, грозы — ярки
Великолепья властного июня,
Ведущего свой праздник через мир.
Да, Кьяра будет здесь.
Мать
В июне — помни,
Ты сам в июне звал ее приехать.
Луиджи
Что, этот легкий шум — не эхо?
Мать
Ветер!
Она, должно быть, выросла с глазами
Открытыми, как будто жизнь — подарок
Она в июне будет.
Луиджи
Мы хотели
Смотреть с ней Тициана… вот опять!
Снаружи слышен голос Пиппы, поющей:
Король жил много лет назад
Когда-то, на заре всего,
Когда наш мир был звездам брат:
И кудри вились у него,
Делясь над благостью чела,
Белей, чем шерсть среди рогов
Богам сужденного вола —
Что, тихий, смерть принять готов
Он много спал и видел сны,
Он не боялся; седины
И старости был сзади гнет
(Бог так любил его за сон),
И так спокойно прожил он,
Что чудилось, он не умрет.
Луиджи
Такой король не должен умирать!
Голос Пиппы, поющей:
Был город меж высоких скал.
На солнце у ворот больших
Король прохожих наблюдал,
Судьей был каждому из них,
На гладком камне сидя, тих.
К нему вели воров степей,
Вели разбойничьих вождей,
Шпионов, нищих и бродяг,
Пиратов, выкинувших флаг
Убийства на морском песке;
Порой, припав к его руке,
Кричала женщина с тоской
О самой горькой из обид
Кого-то, чей ужасен вид;
Порою из тюрьмы глухой
Вели священники того,
Кто через трещины в камнях
Полз на коленях и локтях
Во храм — и, наконец, его,
Как червяка, поймал сам Бог,
Что бродит там во мраке, строг,
И охранять от злых воров
Сосуды медные готов.
И этих, и других, и всех
Король судил, на камне сев.
Луиджи
Он должен был бы все судить на солнце!
Голос Пиппы, поющей:
Порой его смущался двор,
Глядел с тревогою порой;
Но тих был королевский взор,
Где синь сменилась белизной.
И говорят, что раз Пифон,
Смутив весь город, подходил,
Язык раздвоен, взгляд зажжен,
Туда, где тот король судил;
Но лишь увидел на кудрях
Корону из редчайших трав,
Что Бог едва ль подарит, ах!
Поющей деве в час забав
При свете связок смоляных
На странных празднествах лесных, —
Увидев это, он в пыли
Пополз, смущенный, от него.
Такую милость короли
Имели на заре всего!
Пиппа проходит.
Луиджи
Такую ж и теперь они имеют!
Пифон в их городе, Пифон на троне,
А храбрецы, что были б королями,
Скрываются, чтоб не достаться змею.
Что ж я колеблюсь, если завоюю
Корону в этом позднем испытанье?
То голос Бога звал меня! Прощай!
Разговор на дороге в то время, как Пиппапроходит от башни к дому брата Епископа, у собора Святой Девы. Бедные девушкисидят на ступенях.
1-я девушка
Вот ласточки в Венецию летят!
Их видя, я хотела б тоже крыльев.
Давайте все мечтать. Начни!
2-я девушка
Закат
Пусть кончится.
3-я девушка
Старик.. его я знаю,
Он старше и белее, чем мой дед.
Пусть снова даст поесть мне, как тогда,
Когда меня он пичкал голубями,
Миногами, вином и бормотал
Мне глупости, как хорошо я ем,
Но пусть он есть позволит мне спокойно.
Ах, раз он опоздал сегодня утром,
Задержанный Бог знает где, то он…
Распутница, я разве не…
2-я девушка
Как лжешь ты!
3-я девушка
Смотри на ногти…
2-я девушка
Что ж, они красны?
3-я девушка
В вино их сунув, я слова дурные
Писала — он смеялся!
1-я девушка
Мой черед:
Пришла весна, и я б носить хотела
Одежду длинную, до самых пят,
Со складками на шее целый день:
Всю ночь прохладную лежать в постели,
А утром пить парное молоко,
Есть яблоки… ах, я бы вам сказала,
Все это далеко в полях!
3-я девушка
Скажи,
Что, как всегда, хотела б ты жить дома!
Теперь рассказ о ферме посреди
Садов вишневых… как апрель бросал
В нее, бегущую, цветами: дура,
Там стерли знак, что отмечал твой рост,
Там твоему скворцу свернули шею,
Навозом забросали сад твой.
1-я девушка
Что же!
Они срубили сад, когда ушла я?
Я б так же поступила, как они!
Платан там за стеною изгибался,
Он был моим — а почему, не помню,
То не было ль до моего рожденья?
Крик-крак — то оводы над головою
Бумагу колют, что висела там,
Чтоб птиц пугать… так… грубая бумага,
И оводы едят ее и колют.
3-я девушка
Она дрожит! я говорила: раньше,
Чем ворвалась она с мечтами, с фермой
И оводами, — стала бы я плакать!
Нет! вот мой путь — я отвечаю всем,
Кто спросит, почему он так мне дорог
(Коль скажешь просто — он не станет верить),
Кто соблазнил меня еще девчонкой,
Имел глаза и волосы, как ваши,
Был темен, рыж, по случаю смотря.
Ага, светляк сверкает на дороге!
Вот, вот! и путешествие его
К той рощице испорчено надолго!
1-я девушка
Когда была я молода, болтали,
Что, если мы раздавим светляка,
То друг его светить не будет в небе.
2-я девушка
Когда была ты молодая Да, больше
Не молода ты! Как опали руки!
Их можно смерить! Чекко бьет тебя?
Но что тебе, раз волосы все те же!
О, если б красить волосы умели
В твой цвет и, может быть, еще светлее!
Мужчинам черный цвет уже наскучил.
4-я девушка
Наскучила сама ты, вероятно!
Ужель миног когда-нибудь ты ела
Иль голубей? Вот мне дворцовый повар
Раз обещал (исполнит ли?) нарезать
Колбас ножом, зарезавшим овсянку.
2-я девушка
Ну вот, смотрите, разве то не Пиппа,
С которой говорить должны мы? Живо!
Огни-то где же?
1-я девушка
Нет, она бы пела,
Как управляющий сказал…
3-я девушка
Пой ты,
И если будет слушать, подойдет…
Спой песню ту, что юный англичанин
Сложил, в твою поверив чистоту,
Он умереть еще хотел — забава!
2-я девушка
(поет)
Меня еще полюбишь ты!.. Я жду,
Когда любви прозябнет хмель:
Июнь взрастил цветы в твоем саду,
Но сеял семена апрель.
Я сею сердце полное — ну, что ж,
Одно зерно поборет тьму,
Его цветка ты, верно, не сорвешь,
Быть может, склонишься к нему!
Ты поглядишь на место средь кустов,
Где похоронены цветы.
Твой взгляд? — Он стоит тысячи трудов.
Что смерть? — Меня полюбишь ты!
3-я девушка(приближающейся Пиппе). Ну, подойди ближе — мы тебя
не съедим! Да ты, кажется, та самая, в кого так влюбился прекрасный и
богатый англичанин? Я тебе все об этом расскажу.
IV
Дворец около собора. Монсеньор, отпуская своих приближенных.
Монсеньор.Спасибо, друзья! большое спасибо. Я теперь хотел бы жить главным образом для того, чтобы вознаградить каждого из вас. О большинстве я уже знаю кое-что. Что, стол на крыт? Benedicto benedicatur… уф… уф! О чем я говорил? Да, как ты, Уго, заметил, погода мягка и совсем не похоже на зиму, но я сицилианец, ты знаешь, и дрожу во время ваших здешних июлей: конечно, однажды летом в Мессине, когда мы, священники, шли в Вознесенье процессией через большую
площадь, ты мог бы видеть, как внезапно самые толстые наши восковые свечи вдруг переламывались пополам, каждая как падающая звезда, и таяли густым воском. Ну, идите, мои друзья, идите! (Управляющему.) А ты, Уго, останься!
Остальные покидают комнату.
Я давно хотел поговорить с тобой, Уго!
Управляющий.Угучио.
Монсеньор.…Гучио Стефани, мой друг! из Асколи, Фермо и Росомбруно; мне действительно нужны указания о твоем управлении делами моего бедного брата. Уф! Я никогда не успею просмотреть и трети твоих отчетов. однако съесть разве что-нибудь, прежде чем мы примемся за зто! Неужели ты так застенчив? Для меня достаточно корки хлеба и воды.
Управляющий.Вы выбрали именно эту ночь, чтоб расспросить меня?
Монсеньор.Эту ночь, Уго. Ты управлял делами моего покойного брата после смерти нашего старшего брата четырнадцать лет и один месяц без трех дней. Третьего декабря…
Управляющий.Если вы так хорошо знакомы с делами вашего брата, вы не захотите начать с той поры; они едва ли вынесут, чтобы их рассматривали с той поры.
Монсеньор.Да, да, уф, уф! Здесь внизу одни лишь разочарования. Я замечаю большое вознаграждение, выданное тебе этого третьего декабря. Кстати, о разочарованиях! Здесь был юноша, Юлий, иностранный скульптор, которого я всячески старался выдвинуть, чтобы церковь выиграла, благодаря нам обоим: он подавал большие надежды и вдруг извещает меня, что в его понятиях об искусстве произошла какая-то удиви тельная перемена; вот его письмо: «До сих пор у него не было ни одного отчетливо постигнутого идеала. Но с тех пор, как рука научилась управлять резцом, он упражнялся в выполнении идеалов других людей, и в самом совершенстве, которого он достиг, он предвидит свою окончательную гибель — его рука бессознательно будет продолжать ход прежних лет, и, благодаря роковой опытности, воспроизводить старые типы, никогда не позволяя новым явиться его духу, есть лишь один способ спастись — это доверить девственный тип такой же девственной руке; вместо того, чтобы быть скульптором, он станет художником и будет писать, а не высекать свои характеристики». Создаст, смею сказать, школу, как Корреджио. Что ты об этом думаешь, Уго?
Управляющий.Корреджио, художник?
Монсеньор.Безумный Юлий! Но в конце концов, почему безумный? Его, по всей вероятности, постигнет полная неудача; но если возникнет новый художник, то разве не тем же путем, ну, благодаря поэту, музыканту (люди, постигшие и усовершенствовавшие идеал по какому-нибудь иному методу); он переведет его на свой язык и избежит, таким образом, наших условных путей, благодаря полному незнанью их. Ну, Уго? Если ты не голоден, то говори, по крайней мере, Уго.
Управляющий.Господин, я не могу больше выносить этого способа. Сначала вы собираете группу, в которую вхожу и я, потом понемногу рассеиваете ее, всегда останавливая меня своей улыбкой, и поступаете так до тех пор, пока я не оказываюсь один перед вами, один посреди четырех каменных стен. Ну, а теперь? Кончите эту шутку, эту болтовню. Что вам от меня нужно?
Монсеньор.Уго…
Управляющий.С первой минуты вашего приезда я чувствовал на себе эту улыбку, когда вы расспрашивали меня то о том, то о другом пункте в бумагах. Почему ваш брат подарил мне эту виллу, это имение и что означал ваш всегдашний кивок в конце?
Монсеньор.Может быть, я просто не хотел здесь громкого раз говора: если ты хоть раз заставишь меня кашлянуть, Уго!
Управляющий.У меня есть подписи и печать вашего брата ко всему, что я имею. Теперь спросите меня, за чтоб Какую услугу оказал я ему — спросите меня!
Монсеньор.Лучше нет — я бы вскрыл прошлое несчастье, разоблачил бы слабости моего бедного брата. Кстати, Маффео из Форли (это, я забыл заметить, и есть твое настоящее имя), было ли когда-нибудь снято с тебя отлучение за грабеж церкви в Сезене?
Управляющий.Нет и не должно было быть, потому что, когда я убил для вашего брата его друга Паскаля…
Монсеньор.Ах, вот как! Значит, он воспользовался тобой для этого дела? Ну, что же, я должен оставить за тобой, как ты говоришь, и эту виллу, и это имение из боязни открыть миру, что мои родственники были не очень высокой марки? Маффео, моя семья самая древняя в Мессине, и век за веком мои предки оскверняли себя всяким злом, какое только существует под этим небом: мой собственный отец… мир его душе! У меня есть, я знаю, часовня, где он покоится, и мне надо ее поддерживать: оба мои покойные брата были — ты отлично знаешь чем. Я, самый младший, мог бы соперничать с ними если не в их богатстве, то в пороках, но я с детства ушел от них и потому не соучастник их мучений. Моя слава идет из другого источника, или если из этого, то только для кон траста, потому что я епископ, я, брат твоих хозяев, Уго. Я надеюсь, однако, исправить немного причиненное зло; по скольку дурно добытые сокровища моего брата достаются мне, я могу изменить последствия его преступлений; и ни один грош не спасется от меня. Маффео, шпагу, которую отталкиваем мы, мирные люди, вы, хитроумные мошенники. подымаете и совершаете убийство; подлецы хватаются за случаи, от которых отказываются добродетельные люди. От того, что для моего удовольствия, помимо других соображений, моя пища — просяной хлеб, мое платье — власяница и мое ложе — солома, разве я обязан поэтому позволить вам, подонкам земли, соблазнять бедных и невежд пышностью. которая, как они, конечно, подумают, искупает гнусности. так исключительно и необъяснимо связанные с нею? Разве я могу допустить виллам и имениям перейти к тебе, убийце и вору, чтобы посредством их ты порождал других убийц и воров? Нет… если бы только мой кашель позволил мне говорить!
Управляющий.Чего мне ждать? Вы накажете меня.
Монсеньор.Должен наказать тебя, Маффео. Я не имею права пропустить такой случай. Мне надо искупить целые века преступлений, и у меня всего месяц или два жизни, чтобы сделать это! Как смел бы я сказать…
Управляющий.«И остави нам долги наши»…
Монсеньор.Друг мой! Именно оттого, что я признаю себя на стоящим червем, беспредельно грешным, я отвергаю ту линию поведения, которую ты, вероятно, мог бы приветствовать: разве я должен прощать? Я, у которого нет ни малейшего повода предположить, что самые мои ревностные усилия избавят меня от смертного греха, и тем более других. Да, я грешу, но я не хочу удвоить мой грех, позволив грешить и тебе.
Управляющий.А предположите, что эти виллы не вашего брата, чтобы давать, и не ваши, чтобы брать? О, вы слишком поспешны.
Монсеньор.1, 2, — нет, 3? Да, можешь ли ты прочесть письмо №3, полученное мною из Рима? Именно на основании упомянутого там подозрения, что один ребенок моего покойного старшего брата, которым унаследовал бы его имение, был убит в детстве тобою, Маффео, по приказанию моего второго брата; именно поэтому папа приказывает этого Маффео к достойному наказанию, но и приложить все усилия, как церковному опекуну этого наследства, собрать его часть за частью все равно как, когда и где. И в то время как ты грызешь себе пальцы, полиция занята опечатыванием твоих бумаг, Маффео, и мне стоит только возвысить голос, чтобы призвать моих людей из соседней комнаты и расправиться с тобой. Но я хочу исповедовать тебя спокойно и избавить себя от лишнего крика. Ну, голубчик, разве я не знаю этой старой истории? Наследник между следующим наследником и его злодейским орудием, последствия их заговора и жизнь ужасов, подкупов и зловещего улыбающегося молчания? Ты задушил или зарезал ребенка моего брата? Ну же!
Управляющий.Лучше и не рассказать этой старой истории! Разве когда-либо такое орудие достигало подобных результатов? Или дитя улыбается ему в лицо, или, скорее всего, оно не так глупо, чтобы вполне предаться во власть своего хозяина, дитя всегда выживает, как вы говорите, все равно как, где и когда!
Монсеньор.Лжец!
Управляющий.Ударьте меня! Ах, так наказать мог только отец; по крайней мере, я буду спать крепко эту ночь, хотя бы завтра меня ожидала каторга; потому что какую жизнь я вел до сих пор! Карло из Сезены напоминает мне о своем со общничестве всякий раз, как я плачу ему его ренту (что обыкновенно бывает три раза в год). Если я сделаю ему замечание, он во всем исповедуется доброму епископу — вам.
Монсеньор.Я вижу все твои штуки, негодяй! Я бы хотел, чтобы ты хоть раз в жизни сказал правду; однако все будет про верено.
Управляющий.И как мои нелепые богатства обременяли меня! Я не смел требовать больше половины моих владений. Дайте мне, наконец, снять эту тяжесть с моей груди, прославить небо и умереть! Господин, вы не грубый и подлый идиот, как ваш брат, которого я запугивал до его смерти. Мы поймем друг друга Господин, я устраню ее для вас, эту девушку, — она у меня здесь под рукой; не надо глупого убийства, вы не будете ни говорить, ни знать ничего о ней и обо мне! Я вижу ее каждый день, видел еще сегодня утром. Конечно, никакого убийства не будет; но в Риме куртизанки погибают каждые три года, и я могу увлечь ее туда, даже уже начал это дело. Здесь есть некий крепкий, голубоглазый и розовощекий англичанин, которым я и полиция иногда пользуемся. Вы соглашаетесь, кажется? Нет, не так… Я не говорю соглашаетесь, но вы дадите мне время, чтобы обратить в деньги мои имения и перейти Альпы! Это лишь маленькая, черноглазая, красиво поющая Филиппа; веселая девушка с шелкопрядильни. Я до сих пор всегда охранял ее от пути зла, потому что я всегда думал сделать благодаря ей вашу жизнь мучением! Теперь хорошо покончить это раз навсегда: не сколько женщин, которых я достал, выдадут ей Блефокса, моего красивого негодяя, за какого-нибудь знатного сеньора, а раз Пиппа будет запутана!.. вы понимаете? Из-за ее пения? Сделка заключена?
Снаружи слышен голос Пиппы, поющей:
Верхи дерев шумят над головой,
Растут цветы и травы под ногой,
Нет ничего в пределах бытия,
Чему б не научилась в детстве я!
Ведь что такое шепчет нам трава,
Щебечут птицы? — это все слова,
Но только речи царственней людской!
Я это знанье с жизнью приняла,
И я так ясно солнце поняла
И даже звезды сосчитать могла,
Как пальцы на моей руке!
Но никогда я не пойму в тоске,
Зачем скользит луна средь голубых равнин,
Когда из лунных взглядов ни один
Меня заметить бы не мог…
И взял меня внезапно Бог!
Пиппа проходит.
Монсеньор(вскакивая). Эй, люди там, — сюда, все сюда! Зажмите рот этому негодяю, свяжите его по рукам и по ногам! Он осмеливается… Я не понимаю и половины из того, на что он осмеливается… Уберите его отсюда, живо! Miserere mei, Domine! Живо, я вам говорю!
Комната Пиппы. Пиппа входит.
Мышь в своем закроме,
Пчелка в улье своем
И улитка во тьме
Спят под зимним дождем;
Но светляк, и землеройка, и большой червяк
Как проводят зиму, хаки
За совет спасибо, Занзи, слушать мне его смешно:
«Ешь миног и ешь овсянок, пей браганское вино».
Лето жизни пролетит с приветом,
Завтрашний забыть заставит мрак!
Но зима идет за летом,
А светляк, и землеройка, и большой червяк
Коротают зиму как?
Я на это не согласна… мне она сказала так:
«Очисти ногти, башмаки твои —
Ха-ха — напоминают две ладьи».
Как эта девушка дерзка! Ужели б стала
И я такой? Но вред едва ли был
Лишь потому, что имя я узнала
Того, кто надо мною пошутил.
Я не встречалась с этим иностранцем
С кудрями русыми, с таким румянцем,
И он не совершал, как говорит она,
Шелкопрядильных мастерских обход.
Коль нам обещанное даст Лука сполна,
Вот будет хорошо: на следующий год
Я башмаки куплю и буду, Занзи, да,
Тебя нарядней, может быть, тогда!
Блеф… как там! Это б имя я поймала!
Когда бы стража Монсеньора вдруг
Не зашумела, разлучив нас двух;
Действительно, добра в том было б мало,
Чтоб наша болтовня в смущенье привела
Епископа, не знающего зла;
Но все-таки я б руку отдала,
Сказав, что смертный не имеет права
Держать себя так величаво;
Не ангел — лучший из людей,
Не самый худший превзойдет чертей,
И надо прятать гордость нашу, право!
Пусть это явится лишь мне самой укором!
Я только что была святейшим Монсеньором,
Тобою, мать Луиджи, и тобой,
Луиджи… Как он выбежал беспечно
Из башенки, отправившись, конечно,
Исполнить замысел какой-нибудь благой;
Едва прошел он в путевом наряде,
Как мрачная компанья между трав
Насупилась с досадою во взгляде,
Как будто в нем добычу утеряв.
Ах, я была и Юлия невестой,
Я занимала и Оттимы место,
И что же я теперь?.. Забавы прочь!
Пусть день для глупостей, для наставлений ночь!
День новогодний кончился привольно
К добру, ко злу ли — только я довольна!
Ах, даже лилия моя покойно спит.
Я сорвала тебе подругу молодую,
Смотри, какой цветок перед тобой горит!
Тебя чудеснейшему научу я:
Вот здесь уже раскрылись лепестки
Пятнистые, как мотыльки,
Тогда как листья, старый их наряд,
О дивных прежних формах говорят,
Оставшись неизменными вон там,
Чтоб сравнивать удобней было нам!
Представь себе, что есть король цветов,
И девушки сошлись среди его дворцов.
«Смотрите, почки, на цветок цветов», —
Кричит он. «Занзи, что из Брента,
Я накормил ее полентой,
И щеки стали тяжелы… почти
Как имя, что нельзя произнести!
Смотрите также на отливы краски,
Она пила браганское вино,
Покуда нос ее — о, как смешно! —
Не сделался карминно-красным!
Смотрите, лишь в глазах ее,
Больших и острых, как копье,
Всего свершенного значенье
Найдет другое объясненье!»
Мой бедный день, как темен твой закат!
Как смело солнце скрыться в этой туче!
Да, Пиппа, утренний закон уже не свят,
Не властен он, что, может быть, и лучше.
Умчался свет, настало время тени…
Ты, Ласточка, — наставница всегда
Для черного и певчего дрозда,
Так отвлеки же их тогда
От полдня и полдневных наслаждений!
И ночью, брат сова, над лесом в темных тучах
В свою часовню мир заснувший увлекай
И хитрым общинам сестер, мышей летучих,
Свои вечерни нежно напевай.
А после все, монашки и монахи,
Сберитесь все, забыв ночные страхи,
В столовую дубового дупла!
(После того как начала раздеваться.)
Теперь одно хотела бы я знать,
Как близко я могла бы подойти
Ко всем, кем я была весь этот день,
Чтоб их касаться — я хочу сказать,
Чтоб как-нибудь их двигать и нести
Добро им или зло, как свет и тень.
Вот, например, коль буду я крутить
Шелк завтра, этот шелк украсит, может быть,
(сидя на постели)
Великолепный борт плаща Оттиме,
А я и все мон блужданья с ними,
Гимн утренний, обещанный лишь мне!
Во всем есть правда, знаю я вполне,
Хоть мимо их я шла и не видала знака.
(Она ложится.)
Господь благословил мои забавы.
Так или иначе, но гимны правы.
Пред Богом все дела равны —
Мы куклы Бога, в этом — свет,
Ни первых, ни последних нет.
(Она засыпает.)
Конец