Страница:
Эта внушающая трепет парочка инвестировала в марсианские башни не только свои деньги или общественный статус. У Терьера имелась младшая сестра, некогда известная под именем Долорес, а ныне обретавшаяся на Марсе и перекрещенная в Шию. Терьеру сообщили, что она беременна, хотя Шия пробыла на Красной планете всего-то пару-другую месяцев, причем, как ни странно, имя оплодотворителя осталось за скобками. Будущую маму окружили доброй врачебной заботой, переселили в пренатальное отделение и посадили на спецдиету. Все надеялись на благополучные роды.
Шло плановое совещание. В тот день присутствовал также один почетный гость, а именно Баррин. Перед делегатами он появился в инвалидном кресле. Человек побывал на Марсе и успешно вернулся домой. Английский король пожаловал его медалью, чеканенной исключительно в честь этого события. Баррин поклялся, что вновь присоединится к своим коллегам на Марсе, но с этим не хотели соглашаться его ноги. Мало того, что-то неладное творилось с дыханием. Его легкие, к примеру, уже успели оснастить химическим насосом.
— Нас в СУМе, — говорил Тиббет, хмуро потирая подбородок, — ни на минуту не оставляет озабоченность теми расходами, в которые выливается марсианская операция. Нужны новые транспортные средства, дополнительный космофлот для доставки более крупных партий груза. Не исключено, что как раз эта стратегия позволит радикально снизить количество рейсов, тем самым сократив число дорогостоящих ракет, которые просто лежат на Марсе и ничего не делают. О, если хотя бы половину военного бюджета — коль скоро этически неоправданное, близорукое вторжение в Казахстан и бомбардировка Алматы, слава Богу, уже в прошлом — можно было вложить в строительство улучшенных планетолетов с двигателями повышенной эффективности… Ну как вы сами знаете, на Ченгонском заводе уже идут эксперименты. Готовится и соответствующий рекламный буклет. Мы просто обязаны протолкнуть его в СМИ, всучить визгунам и пискунам, не то новость будет задавлена. Напоминаю, что мы уже находимся на этапе планирования.
После коротенького кофе-брейка на трибуну поднялся ректор Южноафриканского университета, чтобы выразить несогласие с политикой запрета на возвращение с Марса.
— Я считаю, что это пунитивная статья договора. К нам пришло бы гораздо больше желающих слетать на Марс, если бы им разрешили вернуться домой по истечении… ну, скажем, шестимесячного срока пребывания.
Ответное слово взял представитель Оксфорда:
— Те, кто принимает решение переселиться на Марс, обязаны покидать Землю как изгои. Категорически невозможно профинансировать предлагаемые вами поездки туда-обратно; затраты торпедируют все наши цели. Кроме того, введенный запрет автоматически отсеивает слабонервных. А нам как раз нужны только смелые да умные. Совсем скоро, смею надеяться, на Фарсиде запищат младенцы. Вот кому быть гарантами серьезности наших намерений.
Зал одобрительно загудел. Ну как же, как же: младенцы! Куда же без них? Ни тебе будущего, ни долгосрочного планирования.
Увы, здесь-то и таились корни трагедии.
Другие вопросы тоже вызвали разногласия. Тиббет подвел черту под одним из разгоревшихся споров.
— Мы приветствуем решительные меры, предпринятые нашими южнокитайскими коллегами в отношении чрезмерного прироста населения. Я знаю, что когда госпожа Бань Му-гай сменит меня на этом посту в октябре, она поддержит и даже дополнительно акцентирует наш недавний доклад о ситуации в субсахарской Африке, которая до сих пор лидирует по темпам размножения и скоротечности жизни.
С кресла немедленно сорвалась представительница Гавайского университета и горячо запротестовала: дескать, надо попросту активнее заниматься ликбезом женщин Черного континента.
Тиббета заявление не тронуло.
— Как показывает опыт девятнадцатого века, колониальные вторжения в Африку лишь усугубили ситуацию. Этот регион должен сам решать свои проблемы. В прошлом туда вбухали миллионы на программы помощи, а толку почти никакого. Швырять деньгами в коррупционеров не просто бесполезно, а прямо-таки вредно. Любые интервенции и вмешательства, хоть криминального свойства, хоть филантропического, следует запретить под страхом уголовного наказания и неподъемного штрафа.
Тут с места раздался еще один голос. Руку вскинул не кто иной, как Баррин.
— Сэр, я прилетел с Марса, чтобы принять участие в этом совещании, а также других всемирных форумах. Мое имя Баррин. Если я правильно понял, вы призываете СУ покинуть Африку, и пусть она в одиночку разбирается со своими бедами. Боюсь, что столь безжалостный прецедент не даст и нам, марсианам, спокойно спать по ночам: а вдруг мы тоже лишимся финансовой поддержки?
— Мы вам рады, сэр, — промолвил Терьер, обращаясь к Баррину. — Хочу заверить, что ваши опасения беспочвенны. Марсианский проект, предложенный Мангаляном и поддержанный НАСА-Пекином, в повестке дня Соединенных Университетов всегда стоял пунктом номер один. И будет стоять. Ведь от его успеха зависит и будущее сей замученной планеты. Позвольте напомнить — не только вам, но и всем присутствующим, — что к объединению нас подвигнули как раз ускоряющиеся темпы прироста населения. Человечество растет числом еще с середины четырнадцатого века, но лишь в прошлом столетии — за что спасибо медицине и удлинению детородного периода — этот процесс принял угрожающие… Да куда там! Поистине невыносимые пропорции. Мы живем как сельди в бочке, ходим друг у дружки по головам. Существование превратилось в муку. Как однажды выразился наш коллега Ли Гуань-ши — и эта фраза стала крылатой: «Ребята, пора валить!»
Шелест удовольствия облетел аудиторию. В тот период, когда накал борьбы за создание марсианской базы достиг своего апогея, этот нестареющий лозунг помог выиграть битву.
Затем, обращаясь непосредственно к Баррину, Терьер сказал:
— Ваш предварительный отчет запланирован на послеобеденную сессию. Возможность выступить представится ровно в четыре пополудни. — После этого он вернулся к основной теме: — Проблемы множатся день ото дня. Североамериканский филиал нашего Статистического бюро сообщает об учащении случаев распространения микробов-сверхинфектов, о дальнейшем росте дефицита продовольствия и питьевой воды. Кроме того, как известно, почти полностью вымерла популяция пчел, а попытки воспроизвести их экологическую роль искусственным путем провалились. Между тем продолжительность жизни на Западе продолжает расти, и одновременно с этим падает уровень социальной толерантности к особям старше девяноста пяти лет. Мы категорически должны принять резолюцию по данному вопросу и… Прошу прощения!
Сработал его визгун. Поднося аппаратик к уху, Тиббет напомнил ему, что уже давал распоряжение не беспокоить.
Сообщение было доставлено в беззвучной форме. Тиббет застыл, уткнувшись взглядом в стол. Затем, словно беря себя в руки, встрепенулся и знаком пригласил к подиуму Баррина. Шепча тому на ухо, он прикрывал рот рукой.
— Думаю, объявление лучше сделать вам. Сестра-то моя, но епархия ваша. Итак, отличная весточка. Давайте мы ею скомпенсируем новости плохие.
Баррин запротестовал. Терьер настоял.
Развернувшись вместе с инвалидным креслом, Баррин обратился лицом к аудитории. Говорил он с дрожью в голосе:
— Эта семья знакома мне по Фарсиде. Партнессу зовут Шия. А его — Фипп. Шия только что разрешилась от бремени живым младенцем. Живым младенцем! Мы бесконечно рады этому известию.
Реакция зала была неоднозначной. Многие приятно улыбнулись. Немногие, но лучше информированные, скептически поджали губы.
Баррин тем временем продолжал:
— Кое-кто из вашего высокоученого сообщества давно уже в курсе, однако тысячи обычных людей до сих пор держали в неведении… Сейчас, однако, я должен открыто сообщить, что вплоть до этого момента все роды на Фарсиде заканчивались неудачами. Плоды появлялись на свет с переломанными костями, деформированные, бездыханные…
Он сглотнул слезы.
— Да-да, переломанные и бездыханные, кто-то безногий, кто-то с черепной коробкой толщиной с яичную скорлупу, кто-то без головного мозга… Ваш президент сказал, что именно мне следует обнародовать фактические цифры. В Западной башне состоялось лишь восемьдесят пять родов. Точнее, мертворождений.
В зале раздались ошеломленные возгласы.
— Вот именно. Мертворождения. Восемьдесят пять патологически деформированных мертвых младенцев. Я… я не могу вам передать, до чего это страшно.
С места выкрикнула какая-то женщина:
— Как? Почему? Как вообще такое допустили?!
Баррин успел потерять дар речи. Инициативу принял на себя Тиббет — он продолжил тему, силясь сдержать эмоции:
— Число подобных несчастий за последние годы значительно снизилось, но лишь потому, что фарсидки теперь отказываются беременеть из страха, зная, к чему это практически наверняка приведет. Мы все считаем, что Шия вытянула невероятно счастливый билет. Ее ребенок жив. Он появился на свет лишь пару часов назад. К сожалению, с некоторой патологией. В этой части мы сохраним конфиденциальность, не станем предавать огласке. И все-таки самое главное: у нас наконец-то появился живой марсианский ребенок!
Большинство присутствующих встретили эти слова бурей оваций и стоя. Затем посыпались вопросы. Восемьдесят пять мертворождений! Как так вышло?
6
7
* * *
Новость о родовых схватках сестры-колонистки застала Тиббета в разгар публичного выступления. Он тут же обеспокоился состоянием ее здоровья, однако был вынужден остаться на мероприятии.Шло плановое совещание. В тот день присутствовал также один почетный гость, а именно Баррин. Перед делегатами он появился в инвалидном кресле. Человек побывал на Марсе и успешно вернулся домой. Английский король пожаловал его медалью, чеканенной исключительно в честь этого события. Баррин поклялся, что вновь присоединится к своим коллегам на Марсе, но с этим не хотели соглашаться его ноги. Мало того, что-то неладное творилось с дыханием. Его легкие, к примеру, уже успели оснастить химическим насосом.
— Нас в СУМе, — говорил Тиббет, хмуро потирая подбородок, — ни на минуту не оставляет озабоченность теми расходами, в которые выливается марсианская операция. Нужны новые транспортные средства, дополнительный космофлот для доставки более крупных партий груза. Не исключено, что как раз эта стратегия позволит радикально снизить количество рейсов, тем самым сократив число дорогостоящих ракет, которые просто лежат на Марсе и ничего не делают. О, если хотя бы половину военного бюджета — коль скоро этически неоправданное, близорукое вторжение в Казахстан и бомбардировка Алматы, слава Богу, уже в прошлом — можно было вложить в строительство улучшенных планетолетов с двигателями повышенной эффективности… Ну как вы сами знаете, на Ченгонском заводе уже идут эксперименты. Готовится и соответствующий рекламный буклет. Мы просто обязаны протолкнуть его в СМИ, всучить визгунам и пискунам, не то новость будет задавлена. Напоминаю, что мы уже находимся на этапе планирования.
После коротенького кофе-брейка на трибуну поднялся ректор Южноафриканского университета, чтобы выразить несогласие с политикой запрета на возвращение с Марса.
— Я считаю, что это пунитивная статья договора. К нам пришло бы гораздо больше желающих слетать на Марс, если бы им разрешили вернуться домой по истечении… ну, скажем, шестимесячного срока пребывания.
Ответное слово взял представитель Оксфорда:
— Те, кто принимает решение переселиться на Марс, обязаны покидать Землю как изгои. Категорически невозможно профинансировать предлагаемые вами поездки туда-обратно; затраты торпедируют все наши цели. Кроме того, введенный запрет автоматически отсеивает слабонервных. А нам как раз нужны только смелые да умные. Совсем скоро, смею надеяться, на Фарсиде запищат младенцы. Вот кому быть гарантами серьезности наших намерений.
Зал одобрительно загудел. Ну как же, как же: младенцы! Куда же без них? Ни тебе будущего, ни долгосрочного планирования.
Увы, здесь-то и таились корни трагедии.
Другие вопросы тоже вызвали разногласия. Тиббет подвел черту под одним из разгоревшихся споров.
— Мы приветствуем решительные меры, предпринятые нашими южнокитайскими коллегами в отношении чрезмерного прироста населения. Я знаю, что когда госпожа Бань Му-гай сменит меня на этом посту в октябре, она поддержит и даже дополнительно акцентирует наш недавний доклад о ситуации в субсахарской Африке, которая до сих пор лидирует по темпам размножения и скоротечности жизни.
С кресла немедленно сорвалась представительница Гавайского университета и горячо запротестовала: дескать, надо попросту активнее заниматься ликбезом женщин Черного континента.
Тиббета заявление не тронуло.
— Как показывает опыт девятнадцатого века, колониальные вторжения в Африку лишь усугубили ситуацию. Этот регион должен сам решать свои проблемы. В прошлом туда вбухали миллионы на программы помощи, а толку почти никакого. Швырять деньгами в коррупционеров не просто бесполезно, а прямо-таки вредно. Любые интервенции и вмешательства, хоть криминального свойства, хоть филантропического, следует запретить под страхом уголовного наказания и неподъемного штрафа.
Тут с места раздался еще один голос. Руку вскинул не кто иной, как Баррин.
— Сэр, я прилетел с Марса, чтобы принять участие в этом совещании, а также других всемирных форумах. Мое имя Баррин. Если я правильно понял, вы призываете СУ покинуть Африку, и пусть она в одиночку разбирается со своими бедами. Боюсь, что столь безжалостный прецедент не даст и нам, марсианам, спокойно спать по ночам: а вдруг мы тоже лишимся финансовой поддержки?
— Мы вам рады, сэр, — промолвил Терьер, обращаясь к Баррину. — Хочу заверить, что ваши опасения беспочвенны. Марсианский проект, предложенный Мангаляном и поддержанный НАСА-Пекином, в повестке дня Соединенных Университетов всегда стоял пунктом номер один. И будет стоять. Ведь от его успеха зависит и будущее сей замученной планеты. Позвольте напомнить — не только вам, но и всем присутствующим, — что к объединению нас подвигнули как раз ускоряющиеся темпы прироста населения. Человечество растет числом еще с середины четырнадцатого века, но лишь в прошлом столетии — за что спасибо медицине и удлинению детородного периода — этот процесс принял угрожающие… Да куда там! Поистине невыносимые пропорции. Мы живем как сельди в бочке, ходим друг у дружки по головам. Существование превратилось в муку. Как однажды выразился наш коллега Ли Гуань-ши — и эта фраза стала крылатой: «Ребята, пора валить!»
Шелест удовольствия облетел аудиторию. В тот период, когда накал борьбы за создание марсианской базы достиг своего апогея, этот нестареющий лозунг помог выиграть битву.
Затем, обращаясь непосредственно к Баррину, Терьер сказал:
— Ваш предварительный отчет запланирован на послеобеденную сессию. Возможность выступить представится ровно в четыре пополудни. — После этого он вернулся к основной теме: — Проблемы множатся день ото дня. Североамериканский филиал нашего Статистического бюро сообщает об учащении случаев распространения микробов-сверхинфектов, о дальнейшем росте дефицита продовольствия и питьевой воды. Кроме того, как известно, почти полностью вымерла популяция пчел, а попытки воспроизвести их экологическую роль искусственным путем провалились. Между тем продолжительность жизни на Западе продолжает расти, и одновременно с этим падает уровень социальной толерантности к особям старше девяноста пяти лет. Мы категорически должны принять резолюцию по данному вопросу и… Прошу прощения!
Сработал его визгун. Поднося аппаратик к уху, Тиббет напомнил ему, что уже давал распоряжение не беспокоить.
Сообщение было доставлено в беззвучной форме. Тиббет застыл, уткнувшись взглядом в стол. Затем, словно беря себя в руки, встрепенулся и знаком пригласил к подиуму Баррина. Шепча тому на ухо, он прикрывал рот рукой.
— Думаю, объявление лучше сделать вам. Сестра-то моя, но епархия ваша. Итак, отличная весточка. Давайте мы ею скомпенсируем новости плохие.
Баррин запротестовал. Терьер настоял.
Развернувшись вместе с инвалидным креслом, Баррин обратился лицом к аудитории. Говорил он с дрожью в голосе:
— Эта семья знакома мне по Фарсиде. Партнессу зовут Шия. А его — Фипп. Шия только что разрешилась от бремени живым младенцем. Живым младенцем! Мы бесконечно рады этому известию.
Реакция зала была неоднозначной. Многие приятно улыбнулись. Немногие, но лучше информированные, скептически поджали губы.
Баррин тем временем продолжал:
— Кое-кто из вашего высокоученого сообщества давно уже в курсе, однако тысячи обычных людей до сих пор держали в неведении… Сейчас, однако, я должен открыто сообщить, что вплоть до этого момента все роды на Фарсиде заканчивались неудачами. Плоды появлялись на свет с переломанными костями, деформированные, бездыханные…
Он сглотнул слезы.
— Да-да, переломанные и бездыханные, кто-то безногий, кто-то с черепной коробкой толщиной с яичную скорлупу, кто-то без головного мозга… Ваш президент сказал, что именно мне следует обнародовать фактические цифры. В Западной башне состоялось лишь восемьдесят пять родов. Точнее, мертворождений.
В зале раздались ошеломленные возгласы.
— Вот именно. Мертворождения. Восемьдесят пять патологически деформированных мертвых младенцев. Я… я не могу вам передать, до чего это страшно.
С места выкрикнула какая-то женщина:
— Как? Почему? Как вообще такое допустили?!
Баррин успел потерять дар речи. Инициативу принял на себя Тиббет — он продолжил тему, силясь сдержать эмоции:
— Число подобных несчастий за последние годы значительно снизилось, но лишь потому, что фарсидки теперь отказываются беременеть из страха, зная, к чему это практически наверняка приведет. Мы все считаем, что Шия вытянула невероятно счастливый билет. Ее ребенок жив. Он появился на свет лишь пару часов назад. К сожалению, с некоторой патологией. В этой части мы сохраним конфиденциальность, не станем предавать огласке. И все-таки самое главное: у нас наконец-то появился живой марсианский ребенок!
Большинство присутствующих встретили эти слова бурей оваций и стоя. Затем посыпались вопросы. Восемьдесят пять мертворождений! Как так вышло?
6
Мангалян и божьи коровки
В небольшом дворике за одним из корпусов Сорбонны стоял дубовый стол. Знаменательная новость о появлении ребенка еще не достигла Парижа, и Мангалян в полном неведении сидел на лавочке, наслаждаясь минутой покоя. По приглашению университета он выступал здесь перед слушателями курса наук о Земле, читая лекции о колонизации и тех достоинствах, которые несла с собой жизнь на Марсе, или, как он выражался, «в новом старом мире». После обеда имел место диспут между Мангаляном и Адрианом Амбуазом, с одной стороны, и группой немецких и китайских ученых — с другой. Тема: необходимость марсианского проекта в целом.
Солнечные лучи омывали дворик мягким светом и теплом. Из стыков каменных плит, которыми он был замощен, пробивались мелкие былинки. У ноги Мангаляна тянулся к небу тоненький желтый цветок с крошечными игольчатыми лепестками и мохнатой сердцевинкой размером с младенческий ноготь.
Сам Мангалян был занят безмятежным разглядыванием божьей коровки. Жучок по листьям переполз на плиту и заторопился перебраться на очередной стебелек. Достигнув его, он взобрался повыше, расправил крылышки и улетел.
Мангалян задался вопросом: а что двигает этим насекомым? Способно ли оно испытывать довольство или досаду? Чем питается? Как умирает? Ему еще не доводилось изучать подобные вопросы, хотя он подозревал, что в общем и целом насекомые проходят путь от личинки до взрослой особи, которую он только что наблюдал. Кстати, что испытываешь, претерпевая такое превращение? И подвергнется ли человечество столь же радикальной трансформации на Марсе? Что может произойти с Розмари — той самой, что упорхнула отсюда под стать божьей коровке?
В это мгновение — пока к нему со стороны учебного корпуса направлялся какой-то человек — он вдруг сообразил, что у жучка не было крапинок на панцире. Странно. Раньше ему казалось, что у всех божьих коровок обязательно бывают крапинки. Должно быть, очередной эволюционный шаг: приспособление к жизни в Париже…
Подошедший мужчина с улыбкой стоял перед Мангаляном. Это и был Адриан Амбуаз, профессор медицины при Сорбонне. В возрасте около сорока пяти, поджарый, с небольшими усиками. В мантии. Его отец в свое время работал в мюнхенском Институте Макса Планка, где полюбил, а затем сделал своей женой элегантную немку, чьи исследования привели позднее к открытию нормона.
Мангалян восхищался отцом Адриана, равно как и его интеллектуально развитой матерью. И как правило, наслаждался беседами с самим Адрианом. Сейчас, однако, он хотел лишь, чтобы его на часок оставили в покое. Впрочем, он поднялся навстречу, и мужчины обменялись рукопожатием.
— Извините, что помешал вашим грезам.
— Ничего страшного. Я всего-то размышлял о божьих коровках.
Адриан недоуменно заморгал и после секундного замешательства сообщил:
— Мне тоже нравятся женщины.
— Чем могу быть полезен? Может быть, хотите подать мне заявление о приеме в марсианскую команду?
Мангалян говорил в шутливом тоне, уже расслабившись на солнышке и не испытывая тяги к беседе. Он вспоминал Розмари Кавендиш, сожалел о собственной неприступности. С другой стороны, и в ее поведении читалась своего рода заносчивость. Ну да чего теперь рядить, было да прошло, словно сон… Пять лет уж минуло, как Розмари оставила Землю ради своих фарсидских занятий.
— Увы, месье, я пришел к заключению, что идея о жизни на Марсе есть не что иное, как химера. — Адриан Амбуаз старательно демонстрировал сожаление, в том числе изящной, полной личного достоинства позой. В официальной профессорской мантии, с вежливой улыбкой на устах, он стоял и сверху вниз выжидательно глядел на Мангаляна, который и не думал подниматься со своего места. — Я поддержал вас в диспуте, но вот личное участие… Нет уж, увольте. Пусть здесь, на Земле, вечная сумятица, путаница и междоусобица, ну а на Марсе что? Вечная скука? И неразрешимая проблема мертворождений?
— И все-таки, Адриан, стоять на той молчаливой планете… Разве это не успех, не достижение прикладной науки? Ведь эту мечту лелеяли столетиями, и сейчас она уже не просто мечта — это скорее сон наяву, который вот-вот…
— Да-да, конечно. В свое время люди сочиняли истории с привидениями, однако уже лет двести пишут рассказы, которые вы, наверное, поспешите окрестить научной фантастикой — сплошные надуманные приключения, о чем зачастую свидетельствует их невдохновленный стиль.
— Ах вот как? Вы, стало быть, не только врач, но и литературный критик? — скривив губы, ответствовал Мангалян, глядя куда-то вдаль.
— Нет-нет, я просто хочу сказать, что в этих повестях не видно подлинной работы мысли, они всего лишь пытаются развлечь сенсационностью неких завоеваний или катастроф. Несерьезное, поверхностное сочинительство.
Мангалян не мог допустить столь огульного охаивания.
— А знаете, сэр, мне в детстве — я в ту пору еще жил на Сан-Сальвадоре — попала на глаза одна книжка, сочиненная неким Гербертом Уэллсом. Позднее я узнал, что он был знаменит и весьма уважаем, пусть даже писал о несуществующих вещах. Конкретно та книжка называлась «Война миров», хотя лично я назвал бы ее «Война против Уокинга», о котором я до той поры и слыхом не слыхивал. Так вот эта история еще как критикует человечество. Если угодно, считайте это наказанием, поркой. Вот вам пример настоящей художественной прозы, или аналогии. Без героя — потому как если он и сыщется, то окажется болезнетворной бациллой.
Амбуаз сверлил взглядом небо, словно надеялся, что раздражение уйдет столбом пара в тропосферу.
— Уэллс был исключением. Наказанием, как вы изволили выразиться. И чего бы там ни утверждала поговорка, это вовсе не подтверждает правило. Сразу по выходу книги Уэллса один из американских журналистов написал продолжение, в котором целая флотилия ракет под командованием не кого-нибудь, а самого Томаса Алвы Эдисона вылетела к Марсу и… как там говорится по-английски?.. и разодрала им всем задницу? Изволите видеть, никакого морализаторства, одно лишь насилие. Уэллсовская ирония потонула в агрессии.
Мангалян ничего не ответил, только вдохнул. Наступила тишина.
Амбуаз с тревогой решил, что гость мог обидеться.
— Пожалуйста, поймите, я ничего не имею против фантазии как таковой. Если на то пошло, я сам в детстве зачитывался «Шпагой Рианнона», чье действие развертывается как раз на Марсе. Романтика в чистом виде, из всех целей — просто создание изящной истории. Кстати, если мне не изменяет память, там не было ни одного сложноподчиненного предложения. Я не сноб. Мне нравилась эта книга.
У Мангаляна окаменело лицо.
— Еще какие темы желаете обсудить?
Солнечные лучи омывали дворик мягким светом и теплом. Из стыков каменных плит, которыми он был замощен, пробивались мелкие былинки. У ноги Мангаляна тянулся к небу тоненький желтый цветок с крошечными игольчатыми лепестками и мохнатой сердцевинкой размером с младенческий ноготь.
Сам Мангалян был занят безмятежным разглядыванием божьей коровки. Жучок по листьям переполз на плиту и заторопился перебраться на очередной стебелек. Достигнув его, он взобрался повыше, расправил крылышки и улетел.
Мангалян задался вопросом: а что двигает этим насекомым? Способно ли оно испытывать довольство или досаду? Чем питается? Как умирает? Ему еще не доводилось изучать подобные вопросы, хотя он подозревал, что в общем и целом насекомые проходят путь от личинки до взрослой особи, которую он только что наблюдал. Кстати, что испытываешь, претерпевая такое превращение? И подвергнется ли человечество столь же радикальной трансформации на Марсе? Что может произойти с Розмари — той самой, что упорхнула отсюда под стать божьей коровке?
В это мгновение — пока к нему со стороны учебного корпуса направлялся какой-то человек — он вдруг сообразил, что у жучка не было крапинок на панцире. Странно. Раньше ему казалось, что у всех божьих коровок обязательно бывают крапинки. Должно быть, очередной эволюционный шаг: приспособление к жизни в Париже…
Подошедший мужчина с улыбкой стоял перед Мангаляном. Это и был Адриан Амбуаз, профессор медицины при Сорбонне. В возрасте около сорока пяти, поджарый, с небольшими усиками. В мантии. Его отец в свое время работал в мюнхенском Институте Макса Планка, где полюбил, а затем сделал своей женой элегантную немку, чьи исследования привели позднее к открытию нормона.
Мангалян восхищался отцом Адриана, равно как и его интеллектуально развитой матерью. И как правило, наслаждался беседами с самим Адрианом. Сейчас, однако, он хотел лишь, чтобы его на часок оставили в покое. Впрочем, он поднялся навстречу, и мужчины обменялись рукопожатием.
— Извините, что помешал вашим грезам.
— Ничего страшного. Я всего-то размышлял о божьих коровках.
Адриан недоуменно заморгал и после секундного замешательства сообщил:
— Мне тоже нравятся женщины.
— Чем могу быть полезен? Может быть, хотите подать мне заявление о приеме в марсианскую команду?
Мангалян говорил в шутливом тоне, уже расслабившись на солнышке и не испытывая тяги к беседе. Он вспоминал Розмари Кавендиш, сожалел о собственной неприступности. С другой стороны, и в ее поведении читалась своего рода заносчивость. Ну да чего теперь рядить, было да прошло, словно сон… Пять лет уж минуло, как Розмари оставила Землю ради своих фарсидских занятий.
— Увы, месье, я пришел к заключению, что идея о жизни на Марсе есть не что иное, как химера. — Адриан Амбуаз старательно демонстрировал сожаление, в том числе изящной, полной личного достоинства позой. В официальной профессорской мантии, с вежливой улыбкой на устах, он стоял и сверху вниз выжидательно глядел на Мангаляна, который и не думал подниматься со своего места. — Я поддержал вас в диспуте, но вот личное участие… Нет уж, увольте. Пусть здесь, на Земле, вечная сумятица, путаница и междоусобица, ну а на Марсе что? Вечная скука? И неразрешимая проблема мертворождений?
— И все-таки, Адриан, стоять на той молчаливой планете… Разве это не успех, не достижение прикладной науки? Ведь эту мечту лелеяли столетиями, и сейчас она уже не просто мечта — это скорее сон наяву, который вот-вот…
— Да-да, конечно. В свое время люди сочиняли истории с привидениями, однако уже лет двести пишут рассказы, которые вы, наверное, поспешите окрестить научной фантастикой — сплошные надуманные приключения, о чем зачастую свидетельствует их невдохновленный стиль.
— Ах вот как? Вы, стало быть, не только врач, но и литературный критик? — скривив губы, ответствовал Мангалян, глядя куда-то вдаль.
— Нет-нет, я просто хочу сказать, что в этих повестях не видно подлинной работы мысли, они всего лишь пытаются развлечь сенсационностью неких завоеваний или катастроф. Несерьезное, поверхностное сочинительство.
Мангалян не мог допустить столь огульного охаивания.
— А знаете, сэр, мне в детстве — я в ту пору еще жил на Сан-Сальвадоре — попала на глаза одна книжка, сочиненная неким Гербертом Уэллсом. Позднее я узнал, что он был знаменит и весьма уважаем, пусть даже писал о несуществующих вещах. Конкретно та книжка называлась «Война миров», хотя лично я назвал бы ее «Война против Уокинга», о котором я до той поры и слыхом не слыхивал. Так вот эта история еще как критикует человечество. Если угодно, считайте это наказанием, поркой. Вот вам пример настоящей художественной прозы, или аналогии. Без героя — потому как если он и сыщется, то окажется болезнетворной бациллой.
Амбуаз сверлил взглядом небо, словно надеялся, что раздражение уйдет столбом пара в тропосферу.
— Уэллс был исключением. Наказанием, как вы изволили выразиться. И чего бы там ни утверждала поговорка, это вовсе не подтверждает правило. Сразу по выходу книги Уэллса один из американских журналистов написал продолжение, в котором целая флотилия ракет под командованием не кого-нибудь, а самого Томаса Алвы Эдисона вылетела к Марсу и… как там говорится по-английски?.. и разодрала им всем задницу? Изволите видеть, никакого морализаторства, одно лишь насилие. Уэллсовская ирония потонула в агрессии.
Мангалян ничего не ответил, только вдохнул. Наступила тишина.
Амбуаз с тревогой решил, что гость мог обидеться.
— Пожалуйста, поймите, я ничего не имею против фантазии как таковой. Если на то пошло, я сам в детстве зачитывался «Шпагой Рианнона», чье действие развертывается как раз на Марсе. Романтика в чистом виде, из всех целей — просто создание изящной истории. Кстати, если мне не изменяет память, там не было ни одного сложноподчиненного предложения. Я не сноб. Мне нравилась эта книга.
У Мангаляна окаменело лицо.
— Еще какие темы желаете обсудить?
7
Забота о ребенке
— Прошу прощения, — ответил Амбуаз. Впрочем, руки он сунул при этом в карманы, намекая тем самым, что извиняется не вполне искренне. — Я просто хотел сказать, что насквозь фальшива любая идея о том, что человечеству — включая женщин, которых мы с вами так обожаем, — следует перебраться на Красную планету. Ведь при этом людскому роду грозит не только верное вымирание, но и более серьезная опасность.
— Другими словами?
— Постараюсь коротко. Вы в своих Соединенных Университетах внедрили селекционную процедуру, согласно которой в полет отправятся лишь интеллектуалы да смельчаки с уравновешенной психикой, и, стало быть, наш мир их потеряет. А ведь они страшно необходимы здесь. Именно в таких людях мы и нуждаемся, месье. У нас, знаете ли, дефицит отважных и добрых.
С ближайшей стены спрыгнул полосатый кот и уселся напротив, держа лапки вместе и внимательно разглядывая собеседников, будто собрался вершить над ними суд.
— Я понимаю, о чем вы, — ответил Мангалян, — а вот, скажем, университеты Бордо и Тулузы — нет, раз уже присоединились к СУ.
Амбуаз отмахнулся и от Бордо, и от Тулузы.
— Замечательные люди необходимы как раз тут, если мы хотим хоть на что-то уповать. Они являются залогом более здорового будущего. Дайте нам не ракетно-ядерные системы, а системы цивилизованного существования. Вот в чем состоит моя надежда.
— Надежда? Так ведь именно надежда и преодолевает все препоны и влечет на Марс. Колония уже продержалась… десять лет. Согласен, пока что, увы, ни одного живого младенца, но… Вы надеетесь чуть ли не на чудо, потому как видите, что этот наш мир — старый, изношенный мир — по-прежнему лишен здравомыслия или равновесия, несмотря на всех тех мудрецов и доброхотов, что в штанах, что в юбке, которые в нем отличились за минувшие столетия.
Амбуаз вздохнул:
— Да. И не будем забывать о миллионах, ведущих тихое скромное существование. Кто выполняет мелкую, но нужную работу ради невезучих. Скажем, кормит с ложечки инвалидов или читает вслух безграмотным в каких-нибудь скверах, на улицах или прямо у них в халупах. Но ведь они, может статься, и не утруждают себя надеждами, живут одним днем.
— А вот это, сэр, сущее расточительство ресурсов. Растительное прозябание. Куда лучше жить пессимистом, печься о судьбах мира, алкать чего-то другого, надеяться на новый шанс, быть вечно неудовлетворенным. — Мангалян умолк, на секунду захваченный воспоминаниями. Упустил Розмари, дал ей уйти; от нее осталось только имя… — Знаете, я вырос в большой семье, среди братьев и сестер. Мы были счастливыми сорванцами. Жаловались: мол, не хватает нам простора, приходится жить на крошечном Сан-Сальвадоре. Отличные пловцы, о да, но никудышные мыслители. Пожалуй, это и подстегнуло меня в зрелом возрасте восстать против оков нашей маленькой планеты.
— Марс-то еще меньше, — напомнил Амбуаз, притворно улыбаясь.
— Зато площадь его поверхности почти совпадает с площадью суши у нас.
Не вынимая рук из карманов, Амбуаз задумчиво прошелся туда-сюда, порой наступая на собственную изломанную тень. Кот опасливо подался в сторонку.
— Мы топчемся чуть ли не на месте, мистер Мангалян. Альберт Эйнштейн как-то заметил: «Извлекай уроки из прошлого, живи ради сегодняшнего, надейся на завтрашнее». Моя надежда тоже относится к будущему: пусть СУ останутся на месте, они действительно полезны, но перестаньте отправлять в ссылку людей, которые составляют нашу надежду на завтрашнее.
Мангалян раздраженно бросил:
— Какая же это надежда? Сплошной алогизм. Вы вообще, сдается мне, ни на что не надеетесь. Вы попросту боитесь. Если я и согласен с этим вашим Альбертом, то как раз в той части, что я действительно надеюсь, стремлюсь, тружусь ради нового и лучшего существования на нашем соседе.
Амбуаз натянуто рассмеялся:
— А вот я, будучи любителем верховой езды, ни за какие коврижки не перееду на Марс. Говорят, там жуткая нехватка луговой травы.
Мангалян дернул плечом:
— Возможно, наши потомки со временем найдут себе место далеко-далеко от скромненького марсианского мира. Человек всегда будет стремиться к лучшему пониманию. Да, мы знаем, что поначалу условия будут не ахти какими, но нас ждет безусловный триумф.
— «Не ахти какими»? Да они попросту невыносимые!
— Вот видите? Нет у вас никакой надежды. Так или иначе, я не в силах остановить то, что вышло за рамки моего контроля. Свои страхи вам следует озвучить где-то в другом месте. Загляните на очередное заседание в СУ. Мне надо идти. Договоренности, знаете ли.
Он сухо кивнул профессору медицины, поднялся и покинул дворик. Кот сопроводил его до самых ворот.
Снаружи Мангаляна поджидал вооруженный охранник по имени Ят. Он заботился о своем подопечном, как родитель о ребенке.
А Мангалян в пору своего босоногого детства, задолго до того, как в голову пришла мысль начать охотиться за юбками, безусловно, любил своего отца.
На маленьком острове Сан-Сальвадор выращивают сахарный тростник. Отец Мангаляна подвизался издольщиком, которому по достижении шестидесяти лет дали пинка без пенсии и даже без выходного пособия — как, собственно, и было принято в ту пору. Он ходил, опираясь на выкрашенный в белое посох выше собственного роста. Передвигался медленно, чтобы за ним мог поспевать сын.
Отцу нравилось прогуливаться у моря. Вдвоем они вышагивали по набережной, вдоль вереницы лавочек с тростниковой крышей, и наконец достигали самого последнего домика, где располагалось небольшое кафе.
Там они усаживались под внушительным тентом. Отец заказывал колу. Иногда они беседовали. Отец любил сыпать старыми поговорками, например: «Дурак не всегда глупее других». Или: «Если человек готов на все, вовсе не значит, что он ни к чему не годен».
Вцепившись обеими руками в посох, он мог часами сидеть и слушать крики чаек или смотреть на прибой.
Во время одной из таких прогулок Мангалян прошлепал босыми ногами внутрь заведения, чтобы купить вторую бутылочку колы. На полке за барной стойкой жестяным голосом бубнило радио. Передавали последние новости:
«Астрономы-капиталисты из Тампы, штат Флорида, только что объявили, что мы не одиноки. По их словам, мы живем в бинарной системе и сестринская карликовая звезда находится за облаком Оорта. Между тем полиция сообщает о задержании Толстомордика, который был схвачен прошлой ночью при попытке удрать на катере на Кубу. В ответ на предъявленное обвинение в убийстве стриптизерши Франчески Паньеза арестованный заявил…»
Держа бутылочку перед собой, Мангалян подошел к отцу.
— Пап, что такое бинарная система?
— Сынок, это когда чего-то по два. К слову, чем больше знаешь, тем больше появляется непонятного.
Над головой словно в издевку орали чайки.
Мальчик уставился на песок между голыми пальцами. Позднее, уже в зрелом возрасте, Мангалян любил повторять, что якобы именно в этот момент твердо решил покинуть остров, перестать ходить босиком и приступить к изучению астрономии и прочих вещей, которыми, судя по всему, капиталистический мир был набит под завязку.
Да, он любил об этом рассказывать. Утверждал, что до сих пор чувствует на языке вкус той колы. Впрочем, память — штука ненадежная, хотя сама эта побасенка приходилась очень кстати на светских приемах и прочих грандиозных мероприятиях.
Потихоньку начали появляться иные известия, хотя Марс по-прежнему фигурировал на первых полосах.
— Другими словами?
— Постараюсь коротко. Вы в своих Соединенных Университетах внедрили селекционную процедуру, согласно которой в полет отправятся лишь интеллектуалы да смельчаки с уравновешенной психикой, и, стало быть, наш мир их потеряет. А ведь они страшно необходимы здесь. Именно в таких людях мы и нуждаемся, месье. У нас, знаете ли, дефицит отважных и добрых.
С ближайшей стены спрыгнул полосатый кот и уселся напротив, держа лапки вместе и внимательно разглядывая собеседников, будто собрался вершить над ними суд.
— Я понимаю, о чем вы, — ответил Мангалян, — а вот, скажем, университеты Бордо и Тулузы — нет, раз уже присоединились к СУ.
Амбуаз отмахнулся и от Бордо, и от Тулузы.
— Замечательные люди необходимы как раз тут, если мы хотим хоть на что-то уповать. Они являются залогом более здорового будущего. Дайте нам не ракетно-ядерные системы, а системы цивилизованного существования. Вот в чем состоит моя надежда.
— Надежда? Так ведь именно надежда и преодолевает все препоны и влечет на Марс. Колония уже продержалась… десять лет. Согласен, пока что, увы, ни одного живого младенца, но… Вы надеетесь чуть ли не на чудо, потому как видите, что этот наш мир — старый, изношенный мир — по-прежнему лишен здравомыслия или равновесия, несмотря на всех тех мудрецов и доброхотов, что в штанах, что в юбке, которые в нем отличились за минувшие столетия.
Амбуаз вздохнул:
— Да. И не будем забывать о миллионах, ведущих тихое скромное существование. Кто выполняет мелкую, но нужную работу ради невезучих. Скажем, кормит с ложечки инвалидов или читает вслух безграмотным в каких-нибудь скверах, на улицах или прямо у них в халупах. Но ведь они, может статься, и не утруждают себя надеждами, живут одним днем.
— А вот это, сэр, сущее расточительство ресурсов. Растительное прозябание. Куда лучше жить пессимистом, печься о судьбах мира, алкать чего-то другого, надеяться на новый шанс, быть вечно неудовлетворенным. — Мангалян умолк, на секунду захваченный воспоминаниями. Упустил Розмари, дал ей уйти; от нее осталось только имя… — Знаете, я вырос в большой семье, среди братьев и сестер. Мы были счастливыми сорванцами. Жаловались: мол, не хватает нам простора, приходится жить на крошечном Сан-Сальвадоре. Отличные пловцы, о да, но никудышные мыслители. Пожалуй, это и подстегнуло меня в зрелом возрасте восстать против оков нашей маленькой планеты.
— Марс-то еще меньше, — напомнил Амбуаз, притворно улыбаясь.
— Зато площадь его поверхности почти совпадает с площадью суши у нас.
Не вынимая рук из карманов, Амбуаз задумчиво прошелся туда-сюда, порой наступая на собственную изломанную тень. Кот опасливо подался в сторонку.
— Мы топчемся чуть ли не на месте, мистер Мангалян. Альберт Эйнштейн как-то заметил: «Извлекай уроки из прошлого, живи ради сегодняшнего, надейся на завтрашнее». Моя надежда тоже относится к будущему: пусть СУ останутся на месте, они действительно полезны, но перестаньте отправлять в ссылку людей, которые составляют нашу надежду на завтрашнее.
Мангалян раздраженно бросил:
— Какая же это надежда? Сплошной алогизм. Вы вообще, сдается мне, ни на что не надеетесь. Вы попросту боитесь. Если я и согласен с этим вашим Альбертом, то как раз в той части, что я действительно надеюсь, стремлюсь, тружусь ради нового и лучшего существования на нашем соседе.
Амбуаз натянуто рассмеялся:
— А вот я, будучи любителем верховой езды, ни за какие коврижки не перееду на Марс. Говорят, там жуткая нехватка луговой травы.
Мангалян дернул плечом:
— Возможно, наши потомки со временем найдут себе место далеко-далеко от скромненького марсианского мира. Человек всегда будет стремиться к лучшему пониманию. Да, мы знаем, что поначалу условия будут не ахти какими, но нас ждет безусловный триумф.
— «Не ахти какими»? Да они попросту невыносимые!
— Вот видите? Нет у вас никакой надежды. Так или иначе, я не в силах остановить то, что вышло за рамки моего контроля. Свои страхи вам следует озвучить где-то в другом месте. Загляните на очередное заседание в СУ. Мне надо идти. Договоренности, знаете ли.
Он сухо кивнул профессору медицины, поднялся и покинул дворик. Кот сопроводил его до самых ворот.
Снаружи Мангаляна поджидал вооруженный охранник по имени Ят. Он заботился о своем подопечном, как родитель о ребенке.
А Мангалян в пору своего босоногого детства, задолго до того, как в голову пришла мысль начать охотиться за юбками, безусловно, любил своего отца.
На маленьком острове Сан-Сальвадор выращивают сахарный тростник. Отец Мангаляна подвизался издольщиком, которому по достижении шестидесяти лет дали пинка без пенсии и даже без выходного пособия — как, собственно, и было принято в ту пору. Он ходил, опираясь на выкрашенный в белое посох выше собственного роста. Передвигался медленно, чтобы за ним мог поспевать сын.
Отцу нравилось прогуливаться у моря. Вдвоем они вышагивали по набережной, вдоль вереницы лавочек с тростниковой крышей, и наконец достигали самого последнего домика, где располагалось небольшое кафе.
Там они усаживались под внушительным тентом. Отец заказывал колу. Иногда они беседовали. Отец любил сыпать старыми поговорками, например: «Дурак не всегда глупее других». Или: «Если человек готов на все, вовсе не значит, что он ни к чему не годен».
Вцепившись обеими руками в посох, он мог часами сидеть и слушать крики чаек или смотреть на прибой.
Во время одной из таких прогулок Мангалян прошлепал босыми ногами внутрь заведения, чтобы купить вторую бутылочку колы. На полке за барной стойкой жестяным голосом бубнило радио. Передавали последние новости:
«Астрономы-капиталисты из Тампы, штат Флорида, только что объявили, что мы не одиноки. По их словам, мы живем в бинарной системе и сестринская карликовая звезда находится за облаком Оорта. Между тем полиция сообщает о задержании Толстомордика, который был схвачен прошлой ночью при попытке удрать на катере на Кубу. В ответ на предъявленное обвинение в убийстве стриптизерши Франчески Паньеза арестованный заявил…»
Держа бутылочку перед собой, Мангалян подошел к отцу.
— Пап, что такое бинарная система?
— Сынок, это когда чего-то по два. К слову, чем больше знаешь, тем больше появляется непонятного.
Над головой словно в издевку орали чайки.
Мальчик уставился на песок между голыми пальцами. Позднее, уже в зрелом возрасте, Мангалян любил повторять, что якобы именно в этот момент твердо решил покинуть остров, перестать ходить босиком и приступить к изучению астрономии и прочих вещей, которыми, судя по всему, капиталистический мир был набит под завязку.
Да, он любил об этом рассказывать. Утверждал, что до сих пор чувствует на языке вкус той колы. Впрочем, память — штука ненадежная, хотя сама эта побасенка приходилась очень кстати на светских приемах и прочих грандиозных мероприятиях.
«ДЕМОГРАФИЧЕСКИЙ ВЗРЫВ НА КРАСНОЙ ПЛАНЕТЕ»Вот с какими заголовками вышли визгуны и пискуны по всему миру, задвинув другую захватывающую новость: в итальянских водах вблизи Катанцаро расстреляны девятьсот беженцев из Африки, нелегально пробиравшихся в Европу.
«ВОДЫ НАБРАТЬ НЕГДЕ — НО КУПЕЛЬ ГОТОВА»
«“ЧУДО!” — ЛЕПЕЧЕТ ОШЕЛОМЛЕННАЯ РОЖЕНИЦА»
«УРА, ЭТО МАЛЬЧИК! МАЛО ТОГО — ЖИВОЙ»
Потихоньку начали появляться иные известия, хотя Марс по-прежнему фигурировал на первых полосах.
«КУВЕЙТ В ОГНЕ — ПОВИННЫ СЕГРЕГАЦИОННЫЕ МЯТЕЖИ»По правде сказать, фарсидская колония не так уж бурно и радовалась, о чем Терьер узнал в ходе беседы по визгуну. А дело в том, что в Западную башню прибыла с поздравлениями китайская делегация. Еле подавляя клокотавшую ярость, Фипп встретил китайцев у шлюза. Из местных ему передавали приветы и добрые пожелания лишь те, кто был не в курсе или просто хотел поиздеваться: Шия-то давно с ним рассталась и завела себе другого любовника. Чудо-ребенка сделал ей некто пожелавший остаться неизвестным.
«ПАРТНЕССА ИТАЛЬЯНСКОГО ПРЕЗИДЕНТА ОТРАВЛЕНА!»
«ДВАДЦАТЬ МИРОТВОРЦЕВ ООН УБИТЫ В СТАНИЦЕ КАЛМЫЦКАЯ»
«ФАРСИДА ПРАЗДНУЕТ ДЕТОРОЖДЕНИЕ»