Брэдбери Рэй. К западу от Октября (сборник)

   – Хватит! Сил моих нет! – вскричал Дедуля.
   – Браво! – вскричали двоюродные. – Бис!
   – …а потом я проникла в сказочный замок из плоти и крови – в прекраснейшую женщину!..
   Дедуля остолбенел.
   Как будто на него опустилась снежная пелена, заставившая молчать. Он явственно ощутил: у лица качаются цветы, на ухо шепчет легкий июльский ветерок, тело согревается теплой волной, на тщедушном стариковском торсе набухает грудь, а внизу живота расцветает огненный бутон. Сеси говорила, а его губы делались мягкими и сочными, еще чуть-чуть – и с этих губ сорвалась бы неудержимая лавина стихов; жилистые, словно изъеденные ржавчиной, пальцы опустились на колени, стали наливаться сливками, молоком, талым яблочным снегом. Потупившись, он в ужасе стиснул кулаки, чтобы окончательно не обабиться!
   – Не хочу! Верни мои руки! Прополощи мне рот!
   – Хватить трепаться. – Это заговорил внутренний голос – Филип.
   – Только время теряем, – подхватил Том.
   – Надо бы познакомиться с той девчонкой, что сидит через проход, – сказал Джон. – Все согласны?
   – Все! – пропел в одно горло вокальный квартет. Дедуля подскочил – его словно дернули за невидимые веревочки.
   – Возражений нет?
   – Есть! – вскричал Дедуля.
   Он надавил себе на веки, надавил на темя, надавил на ребра. Чудовищное ложе, потеснившее все его нутро, обрушилось, увлекая за собой перепуганных узников.
   – Вот вам!
   Братья рикошетом запрыгали в потемках.
   – На помощь! Сеси! Тут темно хоть глаз выколи! Посвети, Сеси!
   – Я здесь, – отозвалась Сеси.
   До старика что-то дотронулось: ущипнуло, пощекотало, почесало за ухом, пробежало по спине. У него дрогнули колени, скрипнули лодыжки. В горло набились перья, в носу защипало от гари.
   – Уилл, левая нога, шевелись! Том, правая нога, оп-па! Филип, правая рука! Джон, левая! Резко! А я подхвачу цыплячье туловище. Готовы? Дружно!
   – Раз-два!
   – Взяли! Живо!
   Дедуля побежал.
   Только не через проход, а вдоль вагона – охая и сверкая глазами.
   – Стой! – грянул античный хор. – Девчонка не там! Эй, кто-нибудь, поставьте ему подножку! Ноги-то у кого? У тебя, Уилл? У Тома?
   Дедуля распахнул дверь, выскочил в продуваемый ветром тамбур и уж примерился было спрыгнуть в пролетающие мимо подсолнухи. Как вдруг:
   – Замри! Примерзни! – раздалось у него изо рта.
   Он так и примерз к задней площадке стремительно несущегося поезда.
   Через мгновение, подхваченный какой-то силой, он снова очутился в вагоне. На повороте его бросило прямехонько в объятия к той миловидной девушке.
   – Прошу… – Дедуля вскочил, – меня простить.
   – Прощаю. – Девушка широко раскрыла объятия.
   – Нет-нет, умоляю, не затрудняйтесь, не нужно! – Дедуля рухнул в кресло напротив и зажмурился. – Черт! Проклятье! А ну, замрите! Убирайтесь на чердак, вампиры! Чтоб вам пусто было!
   Братья с ухмылкой заткнули ему уши воском.
   – Не забывайтесь! – процедил сквозь зубы Дедуля. – Где вы, молодые жеребцы, а где я, полутруп!
   – Ну и что? – пропел камерный квартет за сомкнутыми веками. – С нами и ты станешь молодым жеребцом!
   Он почувствовал, как в животе подожгли шнур, от которого в груди рванула бомба.
   – Нет!
   В потемках Дедуля дернул за какой-то шнурок. Распахнулась потайная дверца. Братья кубарем полетели в бесконечный, манящий лабиринт многоцветья и памяти. Где явственно виднелись какие-то фигуры, такие же манящие и почти такие же теплые, как сидящая напротив девушка. На лету братья вопили:
   – Эй, полегче!
   – Где это я?
   – Том!
   – Я где-то в Висконсине! Как меня сюда занесло?
   – А я на пароходе, плыву по Гудзону! Уильям!
   Уильям откликнулся откуда-то издалека:
   – Я в Лондоне. Вот угораздило! В газете число: двадцать второе августа тысяча девятисотого года!
   – Не может быть! Сеси!
   – Сеси тут ни при чем! Это все я! – сообщил вездесущий Дедуля. – Вы все у меня вот где, на чердаке, будь он неладен, и пользуетесь моей памятью о местах и встречах, как бумажными полотенцами. Берегите головы, потолок-то низкий!
   – Ну-ну, – хмыкнул Уильям, – тогда что же я разглядываю сверху – Большой Каньон или морщину на твоей мошонке?
   – Большой Каньон, – подтвердил Дедуля. – Год тысяча девятьсот двадцать первый.
   – Здесь женщина! – воскликнул Том. – Совсем близко!
   В ту пору, двести весен тому назад, женщина была чудо как хороша. Имени ее Дедуля не помнил. Она попросту оказалась рядом в теплый полдень, когда он жадно срывал сладкие плоды.
   Том потянулся к прекрасному видению.
   – Руки прочь! – прикрикнул Дедуля.
   И ее лицо растворилось в прозрачном летнем воздухе. Женщина улетала все дальше и дальше, туда, где кончалась дорога, и вскоре окончательно скрылась из виду.
   – Черт тебя раздери! – взвился Том.
   Братья пришли в неистовство: они распахивали двери, носились по тропинкам, хлопали ставнями.
   – Глядите! Вот это да! Глядите! – закричали все вразнобой.
   Воспоминания лежали аккуратными штабелями – миллион в глубину, миллион в ширину. Рассортированные по секундам, минутам, часам. Вот смуглая девушка расчесывает волосы. Вот она гуляет, бежит, спит. Каждый ее жест хранился в ячейках цвета загара и ослепительной улыбки. Можно было ее поднять, закружить, отослать прочь, позвать назад. Только скажи: Италия, год тысяча семьсот девяносто седьмой – и вот она уже танцует в согретой солнцем беседке или плывет по лунным водам.
   – Дед! А Бабушка про нее знает?
   – Как пить дать, у тебя и другие были!
   – Тысячи! – воскликнул Дедуля. Он приоткрыл одно веко: – Полюбуйтесь!