Брэдбери Рэй Дуглас. Давайте все убьем Констанцию

   Я высунулся из окошка машины и оглядел длинную, задушенную сорняками тропу, которая взбиралась и взбиралась по длинному уклону, где сгущались вечерние тени.
   Я закрыл глаза и прочел в памяти:
   — До вершины три мили. Ты в самом деле хочешь идти пешком?
   Крамли уставился на подножие горы.
   — О черт, нет. — Он вернулся в автомобиль и со стуком захлопнул дверцу. — Есть хоть малейший шанс, что мы сумеем взбежать по этой чертовой тропинке? Похоже, откинем копыта.
   — Шанс есть всегда. Вперед!
   Крамли подогнал наш драндулет к краю совсем заросшей тропы, заглушил двигатель, вышел, сделал несколько шагов по склону, ковырнул носком ботинка землю, вытащил пучок травы.
   — Аллилуйя! — воскликнул он. — Железо, сталь! Старые рельсы, их не позаботились вытащить, засыпали землей, и ладно!
   — Да ну?!
   Крамли побагровел и рванул назад, почти закрыв собой машину.
   — Тьфу, проклятье! Не заводится, чтоб ее!
   — Жми на стартер!
   — Распроклятье! — Крамли топнул по педали. Автомобиль затрясло. — Так его перетак!
   Мы поднимались.

ГЛАВА 9

   Горный путь находился в двойном запустении. Сухой сезон пришел рано. Солнце выжгло полевые травы, оставив сухие ломкие стебли. В быстро тускнеющем свете склон холма до самой вершины напоминал цветом пшеничное поле под палящим солнцем. Под колесами хрустело. Две недели назад кто-то швырнул спичку и весь склон вспыхнул огнем. Происшествие расцветило заголовки газет и телеэкраны, пламя выглядело очень эффектно. Но огонь давно погас, углей и сухости не осталось тоже. Пока мы с Крамли одолевали по затерянной тропе, петля за петлей, гору Лоу, о происшедшем нам напоминал только запах пожарища.
   В пути Крамли заметил:
   — Хорошо, ты сидишь с другой стороны и не видишь обрыв. Добрых тысяча футов.
   Я стиснул колени.
   От Крамли это не укрылось.
   — Ну ладно, может, и не тысяча, а каких-нибудь пятьсот.
   Я закрыл глаза и стал читать всплывающий на внутренней стороне век текст: «Рельсовый транспорт на Маунт-Лоу работал частично на электричестве, частично на канатной тяге».
   — И? — заинтересовался Крамли.
   Я развел колени.
   — «Рельсовый путь был открыт четвертого июля тысяча восемьсот девяносто третьего года, тысячам пассажиров бесплатно подавали печенье и мороженое. В первом фуникулере Пасаденский медный духовой оркестр играл „Привет, Колумбия“. Однако в соседстве с облаками они перешли на „Ближе, Господь мой, к Тебе“, чем заставили прослезиться не меньше десяти тысяч зрителей вдоль рельсовой дороги. Далее им подумалось, что их путь ведет „Все выше и выше“, с тем они и достигли вершины. За ними последовал в трех фуникулерах Лос-Анджелесский симфонический; в одном скрипки, в другом медные духовые инструменты, в третьем литавры и деревянные духовые. В суматохе забыли дирижера с его палочкой. Позднее в тот же день, также в трех фуникулерах, совершил восхождение Мормонский церковный хор из Солт-Лейк-Сити; в одном сопрано, в другом баритоны, в третьем басы. Они пели „Вперед, воители Христовы“, что показалось очень уместным, когда они скрылись в тумане. Сообщается, что на флаги, украсившие троллейбусы, поезда и фуникулеры, пошло десять тысяч миль красной, белой и синей материи. Когда знаменательный день подошел к концу, одна слегка истеричная дама, боготворившая профессора Лоу за то, какие усилия он вложил в создание рельсового пути, баров и гостиниц, заявила, согласно рассказам: „Хвала Господу, от коего проистекает всяческое благословение, и профессору Лоу тоже хвала“, после чего все заново прослезились», — бормотал я.
   — Охренеть, — проговорил Крамли.
   Я добавил:
   — «Тихоокеанская железная дорога вела к Маунт-Лоу, Пасадена-Острич-Фарм, Силег-Лайон-Зу, Сан-Гэбриел-Мишен, Монровии, Болдуинз-Ранчо и Виттиеру».
   Крамли буркнул что-то себе под нос и замолк, ведя машину.
   Приняв это за намек, я спросил:
   — Уже приехали?
   — Заячья душонка. Открой глаза.
   Я открыл глаза.
   — Думаю, приехали.
   Мы в самом деле приехали. Перед нами стояли развалины железнодорожной станции, за ними — несколько обугленных подпорок сгоревшего павильона.
   Я медленно выбрался из машины и остановился рядом с Крамли, обозревая мили земли, ушедшей в плаванье навек.
   — Такого и Кортес9 не наблюдал, — заметил Крамли. — Вид что надо. Удивительно, почему дорогу не восстановили.
   — Политика.
   — Как всегда. И где мы в таком месте отроем субъекта по имени Раттиган?
   — Вот там!
   Футах в восьмидесяти от нас, за обширным пространством перечных деревьев виднелся маленький, наполовину вросший в землю домик. Огонь до него не добрался, но краска была размыта и крыша потрепана дождем.
   — Там должно быть тело, — сказал Крамли, направляясь туда вместе со мной.
   — Тело всегда имеется, иначе зачем идти смотреть?
   — Ступай проверь. Я здесь постою, позлюсь на себя за то, что мало взял выпивки.
   — Детектив какой-то.
   Я не спеша приблизился к домику и изо всех сил стал тянуть дверь. Наконец она взвизгнула и подалась, я испуганно отпрянул и заглянул внутрь.
   — Крамли, — позвал я наконец.
   — А? — Нас разделяло шестьдесят футов.
   — Пойди посмотри.
   — Тело? — спросил он.
   — Лучше того. — У меня перехватило дыхание.

ГЛАВА 10

   Мы вступили в лабиринт из газетной бумаги. Да что там лабиринт — катакомбы с узкими проходами меж штабелей старых газет: «Нью-Йорк таймс», «Чикаго трибюн», «Сиэтл ньюс», «Детройт фри пресс». Пять футов слева, шесть справа и промежуток, где маневрируешь, со страхом ожидая обвала, который раздавит тебя насмерть.
   — Ни фига себе! — вырвалось у меня.
   — Да уж, — проворчал Крамли. — Господи Иисусе, да тут газет, воскресных и ежедневных, наверное, тысяч десять, уложенных слоями — нижние, гляди-ка, желтые, верхние белые. А штабелей не один, не десять и не двадцать — бог мой, целая сотня!
   И правда: газетные катакомбы, проглядывавшие сквозь сумерки, плавно поворачивали и исчезали из виду.
   Позднее я сравнивал себя с лордом Карнарвоном, открывшим в 1922 году гробницу Тутанхамона. Все эти старинные заголовки, груды некрологов — к чему они вели? Штабеля, еще штабеля, а за ними еще. Мы с Крамли пробирались боком, едва протискивая живот и зад.
   — Боже, — прошептал я, — случись настоящее землетрясение…
   — Было! — Голос доносился издалека, из глубины газетного туннеля. Мумия. — Газеты тряхнуло! Еще немного, и из меня бы вышла лепешка!
   — Кто там? — крикнул я. — Где вы запрятались?
   — Знатный лабиринт, а? — веселилась мумия. — Моя работа. Экстренные утренние выпуски, последние вечерние, отчеты о скачках, воскресные комиксы, всего не перечислить! За сорок лет! Музейная библиотека новостей, негодных для печати. Идите дальше! Сверните налево. Я где-то здесь!
   — Идите! — тяжело дыша, бросил Крамли. — Да тут негде воздуху глотнуть!
   — Правильно, давайте сюда! — звал гнусавый голос. — Почти дошли. Держитесь левой руки. Не вздумайте курить! Отсюда поди выберись при пожаре — настоящая ловушка из заголовков: «Гитлер приходит к власти», «Муссолини бомбит Эфиопию», «Умер Рузвельт», «Черчилль выстраивает железный занавес» — здорово, а?
   Завернув за последний угол среди высоких столбов печатной продукции, мы обнаружили в этом лесу поляну.
   В дальнем ее конце виднелась походная кровать. То, что на ней лежало, можно было сравнить с длинной вяленой тушей или с встающей из земли мумией. Резкий запах бил в ноздри. Не мертвый, подумал я, и не живой.
   Я медленно приблизился к койке, Крамли шел сзади. Стало понятно, что это за запах. Не мертвечины, а грязи, немытого тела.
   Груда тряпья зашевелилась. Края древних одеял на ней напоминали следы прибоя на отмели. Меж сморщенных век проглядывал крохотный проблеск.
   — Простите, что не встаю. — Сморщенный рот дрогнул. — У хрыча с Хай-Лоу-стрит сорок лет как не стоит. — Едва не захлебнувшись смехом, рот закашлялся. — Нет, нет, я здоров, — прошептал он. Голова упала назад. — Какого дьявола вас так долго не было?
   — То есть?..
   — Я вас ждал! — воскликнула мумия. — Какой сейчас год? Тридцать второй? Сорок шестой? Пятидесятый?
   — Уже теплее.
   — Шестидесятый. Ну что?
   — В яблочко, — кивнул Крамли.
   — Я не совсем спятил. — Иссохший рот старика дрогнул. — Вы принесли мне еду?
   — Еду?
   — Нет, нет, не может быть. Еду таскал парнишка, собачьи консервы, жестянку за жестянкой, а то бы вся эта Граб-стрит10 обвалилась. Вы ведь не он… или он?
   Мы обернулись и помотали головами.
   — Как вам мой пентхаус? Первоначальное значение: место, где держали пентюхов, пока они окончательно рехнутся. Мы приписали ему другое значение и подняли квартплату. О чем бишь я? А, да. Как вам эти хоромы?
   — Читальня Общества христианской науки,11 — отозвался Крамли.
   — Треклятое пристрастие, — проговорил Рамзес II. — С тысяча девятьсот двадцать пятого года. Остановиться не смог. Руки загребущие, то есть загребущие не особенно, а вот выпускать не любят. Все началось в тот день, когда я забыл выбросить утренние газеты. Дальше скопилась подборка за неделю, и пошла в рост гора макулатуры: «Трибюн», «Таймс», «Дейли ньюс». Справа от вас тридцать девятый год. Слева — сороковой. Второй штабель сзади — весь из сорок первого!
   — Что бывает, если вам понадобится какой-нибудь номер, а на него навалено фута четыре?
   — Стараюсь об этом не думать. Назовите дату.
   — Девятое апреля тридцать седьмого года, — слетело у меня с языка.
   — Какого черта? — одернул меня Крамли.
   — Не трогайте парнишку, — шепнул старик под пыльным одеялом. — Джин Харлоу,12 умерла в двадцать шесть лет. Уремическое отравление. Панихида завтра. Лесная Лужайка. Похороны сопровождает дуэт — Нельсон Эдди, Джанетт Макдональд.13
   — Бог мой! — вырвалось у меня.
   — Варит котелок, а? Еще!
   — Третье мая сорок второго года, — ляпнул я наобум.
   — Погибла Кэрол Ломбард. Авиакатастрофа. Гейбл рыдает.14
   Крамли обернулся ко мне.
   — Это все, что тебе известно? Звезды забытого кино?
   — Не цепляйтесь к парнишке, — проговорил старческий голос шестью футами ниже. — Что вы здесь делаете?
   — Мы пришли… — начал Крамли.
   — Нам нужно… — начал я.
   — Стоп. — Старика закружила пыльная буря мыслей. — Вы — продолжение!
   — Продолжение?
   — В последний раз, когда на гору Лоу взбирался самоубийца, чтобы кинуться вниз, ему это не удалось, он спустился на своих ногах, внизу его сшиб автомобиль, и благодаря этому у него есть теперь на что жить. Последний случай, когда здесь действительно кто-то побывал, пришелся… на сегодняшний полдень!
   — Сегодняшний?!
   — Почему бы и нет? Почему бы не навестить старого, утонувшего в пыли калеку, с тридцать второго года забывшего о женских ласках. Да, незадолго до вас здесь побывал кое-кто, кричал в туннеле из плохих новостей. Помните сказку про мельницу, варившую овсянку? Скажешь «вари», и из нее польется горячая каша. Парнишка ее запустил. А как остановить, не знал. Проклятая овсянка затопила весь город. Идешь куда-нибудь — проедай себе дорогу. А у меня вот полно газет, а овсянки кот наплакал. О чем бишь я?
   — Кто-то у вас кричал…
   — Из коридора между лондонской «Таймс» и «Фигаро»? Ага. Женщина, ревела как мул. Я даже описался. Грозилась обрушить мои штабеля. Лягнуть один — и конец, визжала она, обвалится твоя треклятая постройка и раздавит тебя в лепешку!
   — На мой взгляд, землетрясение…
   — Было, было! «Наводнение на реке Янцзы» и «Дуче побеждает» тряслись почем зря, но я, как видите, цел. Штабеля выстояли даже в большое землетрясение тридцать второго года. Так или иначе, эта ненормальная обвинила меня во всех грехах и потребовала газеты за определенные годы. Я сказал, пусть посмотрит первый ряд слева, а потом справа. Весь необработанный материал я храню наверху. Было слышно, как она штурмует штабеля. От ее проклятий мог бы повториться «Пожар в Лондоне!». Хлопнула дверью и была такова — не иначе, побежала искать, откуда бы спрыгнуть. Не думаю, что ее сшибла машина. Знаете, кто она была? Я ведь темнил, не назвал. Догадались?
   — Нет, — растерялся я.
   — Видите письменный стол с наполнителем для кошачьего туалета? Смахните наполнитель, найдите листки с затейливым шрифтом.
   Я шагнул к столу. Среди древесных опилок и, как мне показалось, птичьего помета обнаружились две дюжины одинаковых приглашений.
   — «Кларенс Раттиган и…» — Я помедлил.
   — Читайте! — потребовал старик.
   — «Констанция Раттиган, — выдавил я из себя и продолжил: — Счастливы объявить о своей свадьбе, которая состоится десятого июня тысяча девятьсот тридцать второго года в три пополудни на Маунт-Лоу. Эскорт автомобильный и железнодорожный. Шампанское».
   — Туда, где вы живете, приглашение дошло? — спросил Кларенс Раттиган. Я поднял взгляд.
   — Кларенс Раттиган и Констанция Раттиган. Погодите. А девичью фамилию Констанции разве не полагалось упомянуть?
   — Выглядит как инцест, вы об этом?
   — Как-то необычно.
   — До вас не дошло, — прохрипели губы. — Констанция заставила меня взять ее фамилию! Меня звали Оверхолт. Сказала, чтоб ей провалиться, если она променяет свое первоклассное имя на мою потасканную кличку, и вот…
   — Вас окрестили перед церемонией? — догадался я.
   — Раньше не был окрещен, но наконец окрестился. Епископальный священник из Голливуда решил, что я спятил. Вы когда-нибудь пытались спорить с Констанцией?
   — Я…
   — Не говорите «да», все равно не поверю! «Люби меня или покинь меня», пела она. Мне нравилась мелодия. Умасливала душу церковным елеем. Я первый в Америке такой дурак, кто сжег свое свидетельство о рождении.
   — Черт меня дери, — посочувствовал я.
   — Не вас. Меня. На что вы смотрите?
   — На вас.
   — А, понятно. Вид у меня не очень. Тогда тоже был не ахти. Видите эту яркую штуковину поверх приглашений? Латунная рукоятка вагоновожатого на Маунт-Лоу. Моя: я был водителем трамвая на Маунт-Лоу! Господи Иисусе! Нет ли где поблизости пива? — внезапно спросил старик.
   Я сглотнул слюну.
   — Вы заявляете, что были первым мужем Раттиган, а потом просите пива?
   — Я не говорил, что был ее первым мужем, просто одним из мужей. Ну, где же пиво? — Старик поджал губы.
   Крамли вздохнул и пошарил в карманах.
   — Вот пиво и «Малломары».
   — «Малломары»! — Старик высунул кончик языка, и я положил на него печенье. Он подождал, пока печенье растает, словно это была церковная облатка. — «Малломары»! Женщины! Жить без них не могу!
   Он привстал за пивом.
   — Раттиган, — напомнил я.
   — А, да. Свадьба. Она поднялась в гору на моем трамвае и взбесилась из-за погоды, думала, я ее состряпал, и сделала мне предложение, но как-то ночью, после медового месяца, видит, климат от меня не зависит, обросла сосульками, и только я ее и видел. Я никогда теперь не стану таким, как прежде. — Старик вздрогнул.
   — Это все?
   — То есть как это все?! Вам удавалось когда-нибудь обставить ее два раза из трех?
   — Почти, — шепнул я.
   Я достал из кармана телефонную книжку Раттиган.
   — Мы узнали о вас вот отсюда.
   Старик посмотрел на свою фамилию, обведенную красными чернилами.
   — Кто мог вас ко мне послать? — Задумавшись, он сделал еще глоток. — Постойте! Вы вроде как писатель?
   — Вроде как.
   — Вот оно, ужучил! Как давно вы с ней знакомы?
   — Несколько лет.
   — Один год с Раттиган — это тысяча и одна ночь. В комнате смеха. Проклятье, сынок. Держу пари, она хочет, чтобы вы написали ее автобиографию, потому и обвела мою фамилию. Начать с меня, Старого Верного.
   — Нет.
   — Просила вас делать заметки?
   — Никогда.
   — Черт, а ведь было бы здорово? Кто еще напишет такую дикую книгу, как Констанция? А такую злобную? Бестселлер! Да на вас золотой дождь прольется. Живее вниз, сговорить издателя! Мне за информацию отчисления от прибыли! Идет?
   — Отчисления.
   — А теперь дайте мне еще «Малломар» и пива. Мало наболтал, нужно еще?
   Я кивнул.
   — Там на другом столе… — (На ящике из-под апельсинов.) — Список гостей на бракосочетании.
   Перебирая счета на ящике, я нашел листок хорошей бумаги и стал его разглядывать, старик тем временем заговорил:
   — Задумывались когда-нибудь, откуда произошло название Калифорния?
   — Что это…
   — Помолчите. В тысяча пятьсот девятом году испанцы, выступая из Мексики на север, несли с собой книги. В одной, изданной в Испании, шла речь о царице амазонок, которая правила страной изобилия, текущей млеком и медом. Царица Калифия. Страна, где она царила, называлась Калифорнией. Испанцы заглянули в эту долину, увидели молоко, вкусили меда и назвали все это…
   — Калифорнией?
   — Ну вот, смотрите список гостей. Я взглянул и прочел:
   — Калифия! Бог мой! А мы сегодня пытались ей позвонить. Где она сейчас?
   — То же самое хотела знать и Раттиган. Как раз Калифия предсказала, что нам предопределено вступить в брак, но о крушении умолчала. Вот Раттиган и взяла меня за жабры, устроила пир на весь мир с дрянным шампанским, и все из-за Калифии. Явилась сегодня и кричит в конец газетного туннеля: «Где, черт побери, она живет, ты должен знать!». «Я не виноват! — ору я в ее конец. — Давай, Констанция! Калифия погубила нас обоих. Иди убей ее раз, потом другой. Калифию!».
   Выдохшись, мумия упала обратно, на подушку.
   — Таковы были ваши слова, — напомнил я. — Сегодня в полдень?
   — Около того, — вздохнул старик. — Я послал Раттиган по следу. Надеюсь, найдет проклятую астрологиню и… — Речь его стала невнятной. — А еще «Малломаров»?
   Я положил печенье ему на язык. Оно растаяло. Старик зачастил:
   — Глядя на меня, кому придет в голову, что у этого чуда-юда без костей лежит в банке полмиллиона. Можете убедиться. Вдыхал жизнь в уолл-стритовские ценные бумаги, которые не померли, а просто впали в спячку. С сорок первого года, через все Хиросимы, Эниветоки15 и Никсонов. Прикуплю-ка, думаю, «Ай-би-эм», прикуплю-ка «Белл». И вот заработал себе на хоромы с видом на Лос-Анджелес, удобства, правда, на улице, и «Глендейл маркет» за немалые деньги гоняет ко мне наверх парнишку со «Спамом»,16 чили в жестянках и водой в бутылках! Жизнь Райли!17 Ну что, ребята, достаточно порылись в моем прошлом?
   — Почти.
   — Раттиган, Раттиган, — продолжал старик. — Клики, шквал аплодисментов — бывало, бывало. В этих газетах ее время от времени поминали. Возьмите по газете в верхушке каждой стопки — четыре справа, шесть слева, все они разные. Наследила на дороге в Марракеш. Сегодня вернулась подчистить за собой.
   — Вы в самом деле ее видели?
   — Не было надобности. От этого крика Румпельштильцхен разорвался бы пополам, а потом склеился заново.18
   — Ей нужен был только адрес Калифии и больше ничего?
   — И те газеты! Забирай себе и подавись. Это был долгий развод, без конца.
   — Можно взять? — Я поднял приглашение.
   — Хоть дюжину! Не пришел никто, кроме ее одноразовых приятелей. Она все комкала приглашения и разбрасывала. Говорила: «Всегда можно заказать еще». Забирайте карточки. Утаскивайте газеты. Как, вы сказали, вас зовут?
   — Я не говорил.
   — Слава богу! На выход! — заключил Кларенс Раттиган.
   Мы с Крамли осторожно двинулись меж башен лабиринта, позаимствовали из восьми штабелей экземпляры восьми разных газет и уже собрались выйти в дверь, но тут дорогу нам преградил малыш, нагруженный коробкой.
   — Что принес? — спросил я.
   — Бакалею.
   — В основном выпивку?
   — Бакалею, — повторил мальчик. — Он там еще?
   — Не возвращайтесь! — донесся из глубин газетного лабиринта голос фараона Тута. — Меня не будет дома!
   — Ага, он там, — сделал вывод мальчик, заметно побледнев.
   — Три пожара и одно землетрясение! Будет одно! Я его чую! — Голос мумии постепенно затих.
   Малец поднял глаза на нас.
   — Тебе разбираться. — Я отступил.
   — Не двигаться, не дышать. — Мальчик перенес через порог одну ногу.
   Мы с Крамли не двигались и не дышали. И он скрылся.

ГЛАВА 11

   Крамли умудрился развернуть свой драндулет и направить его вниз по склону, не свалившись при этом с обрыва. По дороге глаза у меня наполнились слезами.
   — Молчи. — Крамли избегал на меня глядеть. — Не хочу это слышать.
   Я сглотнул.
   — Три пожара и одно землетрясение. И еще одно приближается!
   — Ну хватит! — Крамли въехал по тормозам. — Оставь свои мысли при себе. Новое землетрясение точно на носу: Раттиган! От нас только клочья останутся! Выходи давай, и ножками!
   — Я боюсь высоты.
   — Ладно! Придержи язык!
   Черт-те сколько лиг мы ехали молча. На улице, в окружении машин, я начал одну за другой просматривать газеты.
   — Проклятье, — выругался я. — Не понимаю, почему он указал нам именно эти?
   — Что ты видишь?
   — Ничего. Голый нуль.
   — Дай мне. — Крамли схватил газету и стал изучать ее одним глазом, другим следя за дорогой. Начал накрапывать дождь.
   — «Эмили Старр, смерть в двадцать пять лет»,19 — прочитал он.
   Машину стало сносить, и я крикнул:
   — Осторожней!
   Крамли просмотрел следующую газету:
   — «Коринн Келли разводится с фон Штернбергом».20
   Он забросил газету за спину.
   — «Ребекка Стэндиш помещена в больницу. Быстро угасает».
   Газета последовала за предыдущей.
   — «Женевьев Карлос выходит замуж за сына Голдвина».21 Да?
   Под стук дождя я протянул ему еще три газеты. Все они полетели на заднее сиденье.
   — А ведь он уверял, что не спятил. Как же?
   Я перетасовал газеты.
   — Мы что-то пропускаем. Не стал бы он за здорово живешь их держать.
   — Разве? Яблочко к яблочку, свояк свояка, психи тоже кучкуются.
   — С чего бы это Констанция… — Я замолчал. — Погоди.
   — Гожу. — Крамли стиснул руль.
   — Внутри, страница светской хроники. Большая фотография. Констанция, боже мой, моложе на двадцать лет, и мумия, наш давешний знакомец, но молодой, не иссохший и собой приятный, их венчание, с одной стороны Марти Кребс, помощник Луиса Б. Майера,22 а с другой — Карлотта Ц. Калифия, известный астролог!
   — Которая сказала Констанции устроить свадьбу на Маунт-Лоу. Астролог предсказывает, Констанция берет под козырек. Найди страницу про похороны.
   — Похо?..
   — Найди! Что ты видишь?
   — Святы-браты! Ежедневный гороскоп и имя — Царица Калифия!
   — Что там за прогноз? Хороший? Безобидный? Подходящий день, чтобы разбить сад или оженить лоботряса? Читай!
   — «Счастливая неделя, счастливый день. Принимайте все предложения, от крупных до мелких». Так, что дальше?
   — Нам необходимо найти Калифию.
   — Зачем?
   — Не забывай, ее фамилия тоже обведена красным кружком. Нужно повидаться с Калифией, пока не произошло какое-нибудь несчастье. Красный крестик означает смерть и похороны. Да?
   — Нет, — возразил Крамли. — Старый Тутанхамон на горе все еще трепыхается, а он помечен и кружком, и крестиком!
   — Но он чует, что кто-то до него добирается.
   — Констанция? Это чудо с пальчик?
   — Ладно, старик цел. Но это не значит, что Калифия тоже жива. Старый Раттиган мало что нам поведал. Может, от Калифии будет больше толку. Все, что нам требуется, это адрес.
   — И это все? Слушай. — Крамли внезапно свернул на обочину и вышел из автомобиля. — Большинству не приходит в голову, вот и Констанции не пришло и нам тоже. Кое-куда мы не заглянули. «Желтые страницы»! Ну не кретины? «Желтые страницы»!
   Он пересек тротуар, вошел в телефонную будку и стал листать потрепанный телефонный справочник, вырвал страницу, сунул книгу обратно. — Телефонный номер старый, недействительный. Но, может, узнаем адрес астрологини.
   Он сунул страницу мне под нос. Я прочел: ЦАРИЦА КАЛИФИЯ. Хиромантия. Френология. Астрология. Египетская Некрология. Твоя жизнь — моя. Добро пожаловать.
   И уличное заведение под знаком зодиака.
   — Ага! — Грудь Крамли лихорадочно вздымалась. — Констанция навела нас на египетскую древность, а древность ссылается на Калифию, которая сказала Констанции: выходи за него!
   — Это нам неизвестно!
   — Черта с два неизвестно. Выясним.
   Он включил передачу, и мы поспешно отправились выяснять.

ГЛАВА 12

   Мы миновали «Центр аномальных исследований царицы Калифии», мертвую точку Банкер-Хилла. Крамли бросил на нее кислый взгляд. Я кивнул, обращая его внимание на более приятный для него объект: ПОХОРОННОЕ БЮРО КАЛЛАХАНА И ОРТЕГИ.
   Крамли ободрился.
   — Как домой вернулся, — признал он.
   Наш драндулет остановился. Я вышел.
   — Идешь? — спросил я.
   Крамли, не снимая рук с руля, глядел в ветровое стекло, словно продолжал вести машину.
   — Как так, — проговорил он, — весь мир, похоже, старится вместе с нами?
   — Идешь? Ты мне нужен.
   — Посторонись.
   Поднявшись по крутым бетонным ступенькам, он двинулся было по дорожке из растрескавшегося цемента, но остановился, обозрел большой белый дом, похожий на ветхую птичью клетку, и произнес:
   — На вид настоящая недопекарня, где стряпают печенье с дурными предсказаниями внутри.
   Мы пошли дальше. На пути нам встретились кошка, белая коза и павлин. Когда мы поравнялись с птицей, она распустила хвост, подмигивая тысячью глазков. Мы остановились у парадной двери. Я постучал, и мне запорошил ботинки неожиданный снегопад из чешуек краски.
   — Если дом держался на этом, его дни сочтены, — заметил Крамли.
   Я постучался костяшками пальцев. Судя по шуму, внутри катили по паркету массивный передвижной шкаф. В дверь толкнулось с той стороны что-то тяжелое.
   Я снова поднял руку, но изнутри донесся визгливый, словно воробьиный, крик:
   — Убирайтесь!
   — Я просто хотел…
   — Убирайтесь!
   — Пять минут, — взмолился я. — Четыре, две, одну, бога ради. Мне нужна ваша помощь.
   — Нет, — выкрикнул пронзительный голос, — это я нуждаюсь в вашей.
   Мой мозг завертелся, как Ролодекс. Я услышал голос мумии. И повторил его слова:
   — «Задумывались когда-нибудь, откуда произошло название Калифорния?»
   Тишина. Высокий голос перешел на шепот:
   — Черт.
   Загремел один замок, второй, третий.
   — Никто не знает про Калифорнию. Никто.
   Дверь немного приоткрылась.
   — Ладно, давайте, — послышалось оттуда. Наружу просунулась большая пухлая рука, похожая на морскую звезду.
   — Кладите сюда!
   Я положил свою ладонь в ее.
   — Наоборот.
   Я перевернул ладонь внутренней стороной наверх.
   Ее рука схватила мою.
   — Спокойно.
   Ее рука помассировала мою; большой палец проследил линии на моей ладони.
   — Не может быть, — шепнула она.
   Более спокойными движениями она ощупала бугорки под пальцами.
   — Да, — вздохнула она.
   И потом:
   — Вы помните свое рождение!
   — Откуда вам это известно?
   — Наверное, вы седьмой сын седьмого сына!
   — Нет, я единственный, без братьев.
   — Боже. — Ее рука подпрыгнула в моей. — Вы будете жить вечно!
   — Так не бывает.
   — С вами будет. Не с телом. А с тем, что вы делаете. Чем вы занимаетесь?
   — Я думал, моя жизнь у вас как на ладони.
   Она фыркнула.
   — Господи. Актер? Нет. Внебрачный сын Шекспира.
   — У него не было сыновей.
   — Тогда Мелвилла.23 Незаконный отпрыск Германа Мелвилла.
   — Если бы.
   — Это так.
   Я услышал скрип колес: от входа откатили большой груз. Двери медленно растворились.