Брэдбери Рэй Дуглас. Зеленые тени, Белый Кит

   Поднимаясь к себе, я посмотрел в залитое дождем окно. По улице, при свете фонаря, проезжал велосипедист. Он был в дымину пьян. Велосипед вихлял по мостовой, а седока при этом рвало. Но останавливаться из-за этого он не стал, а, продолжая блевать, тупо, урывками крутил педали. Я смотрел, как он исчезает в промозглой мгле.
   Затем я на ощупь нашел свой номер, чтобы в нем окочуриться.

Глава 7

   На полпути к пабу «Четыре провинции» и кинотеатру, что на Графтон-стрит, находился лучший во всем Дублине, если не во всей Ирландии, и, наверное, на доброй половине Бонд-стрит в Лондоне магазин охотничьей одежды, во всяком случае так утверждал Джон.
   Это магазин Тайсона. Произнося его название, вы уже явственно видите витрину с охотничьими костюмами, фулярами и светлыми шелковыми рубашками, бархатными охотничьими шапочками, твидовыми брюками и сверкающими сапогами. Если постоять перед ней, то можно услышать, как лошади шлепают губами, фыркают, ржут, подергиваются, чтоб стряхнуть мух, как скулят, лают и носятся кругами счастливые собаки (собаки всегда счастливы, потому и лыбятся, если только не почуют, что хозяин к ним не благоволит). Но как я сказал, если вы дожидаетесь там, пока кто-то вручит вам уздечку, то хозяин магазина, видя, что вы стоите, словно под гипнозом, с завязанными глазами, только что из конюшни Хьюстона, может любезно пригласить войти и окунуться в запахи кожи, сапожной ваксы и шерсти. И застегнуть на вас застежки новой тужурки, подобрать вам твидовую шапочку для тысячи дождей в месяц, снять мерку с вашей ноги и ломать голову над тем, как запихать ее в сапог, а тем временем англо-ирландских джентльменов вокруг вас обслуживают точно так же, журча нараспев шепелявыми голосами. А погода — не прошло и тридцати секунд, как вы вошли, — испортилась, и вы, делая над собой усилие, покупаете больше, чем собирались.
   О чем это я говорил? А, да. Я топтался перед витриной магазина Тайсона три вечера кряду.
   Глядя на восковой манекен ростом с Хьюстона и такой же стремительный и высокомерный в своем охотничьем одеянии, я подумал: «Когда же я так разоденусь?»
   — Ну, как я выгляжу, Джон? — воскликнул я три дня спустя.
   Я топтался на парадной лестнице «Кортаун-хауса», впитывая в себя запахи шерсти, сапожной кожи и шелка.
   Джон уставился на мою твидовую шапочку и твидовые брюки.
   — Чтоб я сдох, — только и вырвалось у него.

Глава 8

   — Что тебе известно о гипнотизме, малыш?
   — Не много, — сказал я.
   — Был когда-нибудь под гипнозом?
   — Однажды, — ответил я.
   Мы сидели у камина после полуночи с выпитой наполовину бутылкой шотландского виски. Я не люблю этот виски, но поскольку Джон его обожает, то и я пил.
   — Значит, ты не попадал в руки настоящего профессионала, — лениво проговорил Джон, потягивая свой виски.
   — Ты, верно, подразумеваешь себя, — сказал я.
   Джон кивнул:
   — Именно. Я — лучший. Хочешь попробовать, сынок? Я тебе это устрою.
   — В тот единственный раз мне пломбировали зубы, и мой зубной врач, гипнодантист…
   — К черту твои зубы, Г. У. — Г. У. означало «Герберт Уэллс», автор «Грядущего», «Машины времени» и «Человека-невидимки». — Дело не в том, как это отражается на твоих зубах, а в том, что творится у тебя в голове. Допивай виски и дай мне свою лапу.
   Я выпил и протянул ему руки. Джон их схватил.
   — Хорошо, Г. У., закрой глаза и расслабься, полностью; потихоньку, полегоньку, плавно, — бормотал он, пока мои веки смежались, голова запрокидывалась.
   Он продолжал говорить, я продолжал слушать, слегка кивая, вытянув руки и впитывая исходившие от него пары виски, которыми он дышал мне в лицо. Я чувствовал, как расшатываются, разбалтываются кости в суставах, как плоть колышется у меня под кожей, как мне легко, хорошо, приятно, сонно. И наконец Джон сказал:
   — Ты уже в трансе, парень?
   — Еще в каком, — прошептал я.
   — Хорошо. Так и надо. Отлично. Теперь слушай, Г. У… пока ты в расслабленном состоянии, скажи, какие наставления ты хотел бы услышать от меня. Может, хочешь совет по самосовершенствованию или по поведению на завтрашний день? Выкладывай. Говори. И я просвещу тебя. Только не дергайся. Итак…
   Я раздумывал. Голова покачивалась. Веки отяжелели.
   — Только одно, — промолвил я.
   — И что же это, малыш? Скажи мне… Ну же…
   — Научи меня…
   — Чему, малыш?
   — Как написать самый величайший, замечательный, сногсшибательный в мире сценарий.
   — Будь я проклят.
   — Научи, Джон, и я буду счастлив… — сказал я, сонный, в глубоком гипнозе и ожидании.
   — Ну, — сказал Джон, придвигаясь поближе. Его дыхание касалось моих щек и подбородка, словно лосьон после бритья. — Вот что нужно делать, малыш.
   — Так, — сказал я.
   — Напиши самый величайший, замечательный, сногсшибательный в мире сценарий из тех, что когда-либо были написаны.
   — Напишу, Джон, — сказал я.

Глава 9

   Не так уж часто на долю писателя выпадает молниеносное озарение. Я хочу сказать, вот он стоит на островерхой башне, умоляя о творческом испепелении, и небеса, накопив сил, даруют ему это. В одно ослепительно раскаленное мгновение ударяет молния. И на вас за один щедрый миг обрушивается невероятная история, какой вам никогда не придумать.
   Вот как это случилось.
   Три часа кряду я усердно проработал гарпуном и пишущей машинкой в «Кортаун-хаусе». Джон, Рики и я собрались пообедать, чтобы еще разок попытаться ухватиться за бледную плоть великого Чудовища, как вдруг зазвонил телефон. Не прочь отвлечься, мы подняли головы.
   Джон схватил трубку, послушал и издал истошный вопль:
   — Чтоб я сдох!
   Он четко и внятно произнес каждое слово в трубку, нет, не произнес, а проорал:
   — Чтоб я сдох окончательно и бесповоротно!
   Казалось, Джон пытается докричаться куда-то в Нью-Йорк, а то и дальше. Теперь, сжимая трубку, он поглядывал на зеленые лужайки в декабрьском свете, словно надеялся увидеть издали человека, которому он все это кричал.
   — Том, неужели это ты? — кричал он. Телефон прожужжал: да. Это действительно Том.
   Джон отложил трубку и так же громогласно обратился к Рики на дальнем конце обеденного стола. Я сидел посредине, намазывая маслом свой тост.
   — Это Том Харлей звонит из Голливуда.
   Рики ответила одной из своих едва уловимых таинственных улыбок и опустила глаза.
   — Том! — сказал Джон. — Чем ты занимаешься? Что делаешь?
   Трубка прожужжала.
   — Угу, — сказал выразительно Джон, слушая. — Угу! Угу! — кивнул он. — Хорошо, Том. Отлично. Замечательно… Лиза?.. Да. Помню ее. Великолепная девочка… Когда?.. Ну это же чудесно, Том. Для вас обоих!
   Телефон говорил долгое время. Джон посмотрел на меня и подмигнул.
   — Том, здесь у нас охотничий сезон. Тут отличная охота на лис. Лучше, чем в Ирландии, не сыщешь в целом свете. Отличные прыжки, Том, тебе понравится!
   Рики при этом подняла глаза. Джон отвел взгляд и посмотрел вдаль, на пышные зеленые холмы.
   — Лучшей страны не было создано со дня творения, Том. Я собираюсь остаться тут навсегда!
   Рики принялась быстро жевать, опустив глаза.
   — Здесь прекрасные лошади, Том, — сказал Джон. — А ты знаешь толк в лошадях лучше, чем я. Ну, вам надо выбраться сюда и полюбоваться здешними красотами!
   Я услышал, как голос в трубке сказал, что это было бы здорово.
   Джон поглядел на зеленые поля:
   — Том, в четверг я выезжаю на охоту в Уотер-форд. Какого черта… почему бы тебе не прилететь поохотиться со мной?
   Из трубки послышался смех.
   Рики уронила вилку.
   — Боже, — пробормотала она. — Началось!
   Джон проигнорировал ее. Посмотрел на поля и сказал:
   — Я вполне серьезно. Будь нашим гостем и возьми с собой Лизу!
   Из трубки раздался смех. На этот раз не так громко.
   — Послушай, Том, — настаивал Джон. — Мне нужно купить еще одну или две лошади для скачек, а может, для приплода. Ты мог бы помочь мне с выбором. Или…
   Джон посмотрел в окно. По зеленому полю семенила охотничья собака. Джон вдруг привстал, словно испытал при виде ее вдохновение.
   — Том, мне только что пришла в голову сногсшибательная мысль. Послушай, ты же хочешь привезти с собой Лизу? Тогда завтра же запихни ее в самолет, лети в Шеннон… Шеннон, Том… и я сам приеду туда и привезу в Килкок. И вот что, Том, после того как ты побудешь здесь неделю, мы тебе устроим охотничью свадьбу!
   Я услышал, как голос в трубке спросил: «Что?»
   — Разве ты никогда не слышал про охотничью свадьбу, Том? — прокричал Джон в избытке чувств.
   Он уже стоял в полный рост, поставив одну ногу на стул, и склонился к окну, чтобы убедиться, что пес все еще бежит по полю.
   — Том, для такого мужчины, как ты, и такой женщины, как Лиза, лучшей свадьбы не придумаешь. Она же ездит верхом. И хорошо держится в седле, как я помню. Тогда представь, Том, как все это будет. Ведь вы все равно собираетесь пожениться. Так почему бы вам, двум язычникам, не сделать это в католической Ирландии? Прямо в моем доме…
   Он бросил взгляд на Рики.
   — В нашем доме. Мы позовем всех приличных лошадей и охотников, какие есть на девяносто миль вокруг, самых милых кобельков и сучек, каких тебе только доводилось видеть, Том. Все будут в красных охотничьих рединготах — ты только подумай, какой цвет, — а женщины в черных костюмах в обтяжку, а после венчания ты, Лиза и я отправимся добывать самую прекрасную лисицу на свете. Ну, что скажешь? Лиза с тобой? Передай ей трубку!
   Молчание.
   — Лиза? Лиза, у тебя бодрый голосок. Лиза, поговори с этим недоумком! Никаких возражений! Жду вас послезавтра на охотничью свадьбу! Скажи Тому — если позвонит, я откажусь принять звонок за свой счет. Благослови тебя Господь, Лиза! — Джон повесил трубку.
   Он посмотрел на меня с довольной обезьяньей ухмылкой:
   — Боже мой! Что я натворил! Вы слышали? Малыш, выручишь?
   — Джон, а как быть с Моби Диком?
   — Ну, с Китом ничего не случится. Представляю, как у приходского священника глаза полезут на лоб. И какой переполох начнется в пабах, когда они узнают!
   — А я представляю, как перережу себе глотку в ванне.
   Рики направилась к двери. Рядом с таким вулканом, как Джон, ей ничего не оставалось в подобных случаях как скакать верхом или отмокать в ванне, а такое происходило обычно дважды в неделю.
   — Прощай, чертов муж. Прощай, жестокий мир.
   Дверь с грохотом захлопнулась.
   Не дожидаясь, пока из гигантской ванной послышится рев воды, Джон схватил меня за колено.
   — Боже праведный! И так каждый раз! — закричал он. — Видел когда-нибудь охотничью свадьбу?
   — Боюсь, нет.
   — Ах, какая красота! Черт! Не описать!
   Я посмотрел на дверь, за которой исчезла Рики.
   — Том и Лиза вот так прямо возьмут и приедут?
   — Они оба легкие на подъем.
   — Значит, мы их увидим на этой неделе?
   — Мы поедем в Шеннон и привезем их сюда, малыш.
   — Джон, я думал, мне нужно переписывать эпизод с золотым дублоном на мачте.
   — К черту. Нам обоим нужно пару дней отдохнуть. Рики!
   Рики возникла в дверях с лицом цвета снега и сирени. Она ждала вызова, зная, что таковой последует.
   — Рики, — сказал Джон с сияющей улыбкой, как у одного из его детей. — Черт возьми. Вот мой план!
   Переругиваясь, Том и Лиза вышли из самолета. Они бранились в самолете, стоя в дверях. Они скандалили, выходя из двери. Они орали друг на друга на верхней площадке трапа. Они кричали, спускаясь по ступеням.
   Мы с Джоном смотрели вверх разинув рты. Я был рад, что Рики уехала куда-то за покупками до ужина.
   — Том! — закричал Джон. — Лиза!
   Не дойдя до половины трапа, Лиза, неистовствуя, повернулась и побежала обратно. Она возвращается в Штаты, и немедленно! Летчик, выходивший из самолета, сказал ей, что это маловероятно, так как самолет не улетает прямо сейчас. Почему? — вопрошала она. Том уже стоял рядом и вопил пилоту, что нужно развернуть этот чертов самолет и увезти эту истеричку обратно. Он готов переплатить вдвое, втрое, а если удастся гробануться по пути, тоже хорошо.
   Джон присел на ступеньки трапа и слушал все это, закрыв глаза, мотая головой и покатываясь со смеху.
   Услышав смех, Том подошел к поручням и посмотрел вниз.
   — Боже мой, Джон!
   Джон поднялся по трапу, обнял и расцеловал Лизу. Помогло. Наконец мы провели их через таможню, усадили в «ягуар» и покатили по необъятному зеленому ломберному столу Ирландии.
   — Какая красота! — восклицала Лиза, глядя на проносящиеся мимо холмы.
   — Какая погода! — восхищался Том.
   — Не обманывайся, — предупредил Джон. — Вид отличный, но дождь идет двенадцать дней из десяти. Вскоре ты перейдешь на виски, как я!
   — Неужели? — рассмеялся Том, и я вместе с ним, взглянув на него. Я увидел его таким, каким он был в Голливуде, — костлявый, худой-как-жгут мужчина, — таким его сделали изнуряющая верховая езда, ежедневный теннис, плавание, парусный спорт и альпинизм. Тому было пятьдесят три. Густой ежик серо-стальных волос. Лицо без морщин. Жесткий загар. Красиво заостренный подбородок. Зубы все на месте, белоснежные. Ястребиный нос, в любую непогоду и при любых обстоятельствах напоминавший бушприт корабля. Глаза голубые, с водяным свечением и неугасимо горящие. Его внутренний юношеский огонь никогда не затухал. Он и сам никогда не позволил бы ему угаснуть, и не было человека с такой силой воли, который смог бы убить в нем этот огонь. Равно как не существовало такой женщины, чья плоть смогла бы подавить Тома. Не было раньше и теперь, в этом возрасте, тем более не будет. Том был сам себе и конь и седло. Он ездил верхом на самом себе и делал это с мужественной красотой. Я видел, как Лиза держит его руку, что она принимает его с гневом и радостью, таким, какой он есть, целеустремленным человеком, обошедшим весь свет, занимавшимся чем захочется и когда захочется, ни у кого не спрашивая и ни у кого не прося прощения. Если какой-нибудь женщине вздумается указывать ему путь, он просто рассмеется и пойдет прочь. Сегодня он решил съездить в Ирландию. А завтра он может очутиться с Ага-ханом в Париже, на следующий день — в Риме, но Лиза будет с ним. И так будет продолжаться до тех пор, пока много лет спустя он не упадет с горы, с лошади или с женщины, умрет, оскалив зубы, у подножия горы, ног лошади или женщины. Он был всем, чем хотел бы стать любой мужчина. если бы не занимался самообманом, всем, чем Джон хотел быть и не смог стать, и был сумасбродным, бесшабашным, идеалом для таких, как я, любовавшихся со стороны, рожденных и взращенных в лености, рефлексии, предчувствиях и безволии.
   — Мистер Харлей, — я не мог удержаться, чтобы не спросить, — зачем вы приехали в Ирландию?
   — Меня зовут Том. И… Джон повелел, чтобы я приехал. Когда Джон приказывает, я повинуюсь! — засмеялся Том.
   — Вот именно! — сказал Джон.
   — Это ты позвонил ему, помнишь, Том? — ткнула его в руку Лиза.
   — Ну, позвонил. — Том нисколько не был озадачен. — Я подумал, мы так давно не виделись. А годы идут. Вот я и поднял трубку и позвонил этому сукину сыну, и он говорит: «Том, приезжай! И мы проведем вместе бурную недельку, а потом разъедемся еще года на два». Вот так у нас с Джоном повелось. Когда вместе, очень здорово, а врозь — никаких сожалений! А эта охотничья свадьба?..
   — Не спрашивайте меня, — сказал я. — Я в полном неведении.
   — Лиза была не в восторге от этого, — признался Том.
   — Не может быть! — закричал Джон, оборачиваясь, чтобы просверлить ее взглядом.
   — Чепуха, — сказала Лиза. — Я привезла с собой свой охотничий гардероб из Западной Виргинии. Он упакован. Я счастлива! Охотничья свадьба — подумать только!
   — Я только об этом и думаю, — сказал Джон, управляя машиной. — И если вы меня знаете, с таким же успехом это могли быть охотничьи похороны!
   — Джону бы это понравилось! — сказал Том, обращаясь ко мне, словно Джона здесь вовсе не было, пока мы проезжали мимо нескончаемой зелени. — Потом он пришел бы на нашу панихиду, напился бы и, рыдая, рассказывал о том, как у нас все было здорово. Вы замечали, все происходит так, как ему удобно? Для него люди рождаются, живут и умирают, чтобы он мог закрывать им веки монетами и оплакивать их. Есть на свете что-нибудь такое, что не было бы Джону удобно или от чего он не получал бы удовольствия? Только одно, — добавил Том, выдержав паузу.
   Джон сделал вид, что не слышит.
   — И что же это? — спросил я.
   — Оставаться в одиночестве. — Том вдруг посерьезнел. — Джон не любит оставаться один. Никогда не оставляйте Джона одного. Запомните это — ни при каких обстоятельствах. — Том посмотрел на меня проницательными, ясными светло-голубыми глазами. — Джон однажды сказал мне: «Том, самое одинокое время — когда заканчиваешь работу и начинаешь ужинать. Этот единственный час такой же опустошенный, как три часа утра долгой-долгой ночью. Вот тогда человеку и нужны друзья».
   — Я говорил тебе такое? — сказал Джон с притворным удивлением.
   Том кивнул:
   — В прошлом году я получил от тебя письмо. Наверное, ты писал его днем, часов в пять. Создавалось впечатление, что ты одинок. Вот поэтому я названиваю тебе время от времени. Ревнуешь?
   — Пожалуй, да, — сказала Лиза.
   Том пристально на нее посмотрел.
   — Нет, — сказала Лиза. — Не ревную.
   Том похлопал ее по ноге:
   — Молодец!
   Он кивнул Джону:
   — Не провести ли нам ходовые испытания?
   — Проведем!
   Остаток пути в Килкок мы промчались со скоростью восемьдесят миль в час. Лиза частенько жмурилась. Том не жмурился вовсе, любуясь, как перед ним маячит зеленая Ирландия.
   Я проехал большую часть пути с закрытыми глазами.
   С охотничьей свадьбой возникли трудности. Неожиданно выяснилось, что в Ирландии таковые давно не проводились. Как давно, мы так и не узнали.
   Вторая и самая большая трудность была связана с Церковью.
   Ни один уважающий себя священник не собирался скреплять священными узами похоть двух голливудских звезд, хотя Лиза Хелм была родом из Бостона и вообще была исключительно изысканной дамой. А вот Том — конник, который играл в дикий теннис с Даррилом Зануком и консультировал Ага-хана в вопросах осеменения чистокровных лошадей, — успел отметиться во всех пунктах ада. Для Церкви это было исключено. К тому же (Джон даже не поинтересовался) ни Том, несмотря на ирландское происхождение, ни Лиза не были католиками.
   Как же быть? Близ Килкока других церквей не было, даже завалящей протестантской часовни, куда можно было бы забрести долгим воскресным полднем.
   Наконец я догадался обратиться в местную унитаристскую церковь в Дублине. Что может быть хуже протестанта? Унитарист! Там нет вообще ни церкви, ни веры. Но ее настоятель, преподобный мистер Хикс, согласился в ходе переговоров на повышенных тонах по телефону решить эту задачу, ибо ему было обещано вознаграждение на земле Джоном Хьюстоном, а не на небесах Господом Богом, имя Которого, во избежание конфуза, поминалось редко.
   — Живут ли они во грехе? — строго вопрошал преподобный мистер Хикс.
   Я был ошеломлен. Таких разговоров мне раньше слышать не приходилось.
   — Ну… — сказал я.
   — Так живут?
   Я закрыл глаза, пытаясь представить себе пару новобрачных, денно и нощно устраивающих перебранки на улицах Дублина.
   Они пререкались по поводу одного обручального кольца, потом — другого, поругались из-за цветов, поссорились из-за дня и даты, поскандалили из-за священника, из-за места проведения церемонии, из-за размеров свадебного торта и из-за того будет ли он заправлен коньяком или нет, собачились из-за псов и лошадей и даже полаялись с распорядителем охоты и препирались с его помощником, с дворецким в «Кортауне», поцапались с горничной, устроили перепалку с хозяином паба из-за выпивки, затем схлестнулись с торговцем, не желавшим уступать три ящика далеко не отменного шампанского со скидкой, в довершение ко всему — дебоширили в ресторанах и пабах. Если б вам захотелось вести учет всех склок за неделю, лучше всего это можно было бы сделать, пальнув из дробовика но календарю.
   Джону это все нравилось.
   — Всегда любил добрую потасовку! — восклицал он с широкой улыбкой, которая требовала наложения швов. — Ставка на даму. Том может делать днем что угодно, но она побеждает ночью. И потом, у всякого свои причуды. Том пьет слишком много «Старинного особого»…
   — Это настоящее название?
   — Английский эль, гм-гм. «Старинный особый». Но это же Том. Все-таки наш приятель. Они покончат со ссорами и начнут спокойную семейную жизнь, вот увидишь.
   — Преподобный Хикс, — сказал я по телефону. — Том с Лизой много ссорятся.
   — Ну тогда они и грешат много! — скорбно сказал преподобный. — Лучше пришлите их ко мне.
   Том с Лизой поссорились и по поводу визита к мистеру Хиксу.
   Они ссорились по дороге к нему.
   Ссорились, заходя к нему.
   Спорили в его присутствии.
   Орали друг на друга, выходя от него.
   Если голос может быть бледным, то голос преподобного был таковым, когда он описывал эту парочку.
   — Это не бракосочетание, — возражал он. — Это матч-реванш.
   — И я точно такого мнения, преподобный, — согласился я, — но не разъясните ли вы им правила бокса и не разведете ли их по углам?
   — Если они пообещают оставаться в этих углах четыре дня из пяти. Любопытно, есть ли в Библии глава под названием «Тщета», стих четвертый, часть вторая?
   — Будет!
   — И ее напишу я?
   — Я верю в вас, святой отец!
   — Преподобный! — рявкнул он.
   — Преподобный, — сказал я.
 
   — Хотелось бы знать, черт побери, как мы умудрились вляпаться в такую историю? — сказала Рики в телефонную трубку.
   Голос Джона пролаял что-то в ответ из Парижа, где он проводил собеседования с актерами для нашего фильма. Я слышал его довольно громко и отчетливо, помогая таскать цветы, двигать стол для свадебного торта и пересчитывать бутылки дешевого шампанского в ящиках вдоль стены.
   — История! — орал Джон. — Никакая не история, ей-богу, это будет самое знаменательное событие во всей их чертовой ирландской истории. Они устроят новое восстание. Цветы все привезли?
   — Да, будь они неладны!
   — Торт заказали?
   — Ты же знаешь, что заказали!
   — А шампанское?
   — Хуже не бывает, но уже доставили.
   — Лучше позвоните Геберу в паб. Скажите ему, чтобы привез самое-самое. Боже, я же плачу. Пора бы Тому стряхнуть паутину со своего кошелька! Позвоните Геберу!
   — Инопланетянин с Марса только что это сделал…
   — Он у тебя? Передай ему трубку!
   Рики бросила мне телефон. Я увернулся, но поймал.
   — Джон, я закончил эпизод с огнями святого Эльма и…
   — К чертям собачьим эпизод. Я скатился…
   — С кого? — спросил я машинально.
   — Нет, нет, ради Бога, не с женщины! Это куда серьезнее. С лошади!
   — Упал?
   — Ш-ш! Тише, а то Рики услышит! Она отменит охоту! Я в порядке. Просто связки растянул. Пять минут был без сознания. Теперь дико хромаю. Перебрал маленько. Но сегодня к вечеру я прилечу. Встречай последний рейс из Лондона. Два дня назад я катался верхом в Лоншаме.
   — А я думал, ты подбираешь актеров.
   — Разумеется! Только чертова лошадь встала на дыбы из-за автомобильного клаксона. Я подлетел на милю. Теперь все в порядке. Безо всякого предупреждения полететь наземь и корчиться от боли, когда спина и так болит. Не хотелось бы тебя пугать, малыш.
   — Я и так напуган, Джон. Если ты помрешь, мне конец!
   — Трогательные чувства. Ты — сваренный вкрутую оптимист. Пообещай, что меня не свалит на свадьбе пляска святого Витта.
   — Какого черта! Да ты готов пойти на это, лишь бы все глазели только на тебя.
   — Почему бы и нет? Возьми такси, встречай меня вечером в аэропорту, по дороге расскажешь мне эпизод с огнями святого Эльма. Можно мне остаться в твоем номере в гостинице сегодня вечером? К утру я должен передвигаться без костылей.
   — Какие еще костыли, Джон?
   — Да тише ты! Рики в комнате?
   — Она вышла открыть дверь. Постой-постой…
   Рики стояла в коридоре, разглядывая листок бумаги. Ее лицо было белее снега, а из глаз капали слезы. Она подошла и протянула мне листок.
   Голос Джона произнес:
   — Я слышу, кто-то плачет.
   — Да, Джон.
   Я прочитал записку:
   — «Альма Кимбалл О'Рурк упала сегодня с лошади. Она скончалась на месте. Лошадь пристрелили».
   — Боже мой, — сказал Джон за пятьсот миль из Парижа.
   — Она была женой начальника килдарской охоты? — спросил я.
   — Да, именно так, — тихо сказал Джон.
   Я продолжал читать:
   — «Похороны послезавтра. Все охотники будут присутствовать».
   — Боже, — пробормотал Джон.
   — Значит… — сказал я.
   — Охотничья свадьба, — сказала Рики, — отменяется.
   Джон услышал эти слова и сказал:
   — Нет, нет. Всего лишь откладывается.
   Майк привез меня в Дублин, чтоб найти Тома, снявшего номер в отеле «Рассел». Они с Лизой поссорились по этому поводу тоже. Он хотел остаться с ней у Хьюстонов. Но католики и протестанты, сказала она, не теряли бдительности. Так что Тому до церемонии бракосочетания полагалось жить в отеле. К тому же из своего номера в Дублине ему было бы удобнее играть на бирже. На этом и порешили. Том поселился в гостинице.
   Я нашел Тома в вестибюле. Он отправлял почту.
   Я протянул ему записку и ничего не сказал.
   Последовала долгая пауза, после чего я увидел, как тонкие прозрачные веки Тома смежились. Не захлопнулись, как великие ворота Киева, но закрылись так же окончательно и бесповоротно. Звук, с которым его веки смыкались, пока глаза продолжали смотреть на меня, был ужасен своей бесшумностью. Я находился снаружи в своем мире, если он вообще существовал, а Том — в своем.