Страница:
_Покорность_ тоже вышла на сцену и продемонстрировала свое несравненное искусство голодания. Перед тем как уйти, она еще поклонилась нескольким разжиревшим мошенникам, которых пристроила на высокие должности.
Особое оживление вызвал любимец публики, известный комик господин _Злорадство_. Правда, с ним случилась небольшая авария: он так смеялся, что у него произошло ущемление грыжи.
Во второй части агитпрограммы первым выступил господин _Честолюбие_, прославленный чемпион. Он подпрыгнул так высоко, что расшиб о потолок свою крохотную головку. Но при этом он и глазом не моргнул, а также не поморщился, когда распорядитель, прикрепляя орден, всадил ему в грудь длинную булавку.
Затем на сцену вышла _Справедливость_, - она была немного бледна, может быть, от волнения. Она говорила о мелочах, но обещала в ближайшем будущем сделать более обстоятельный доклад.
_Любознательность_, молодая и упитанная девица, рассказала, как новый порядок открыл ей глаза, и сообщила, что во всех общественных неурядицах виноваты горбатые носы.
Следующим был господин _Самопожертвование_, долговязый и тощий парень с открытым лицом, державший в мозолистой руке большую тарелку из эрзац-олова. Он собирал пфенниги у рабочих и тихо говорил усталым голосом: "Подумайте о ваших детях!"
Госпожа _Система_, та самая, которая белоснежным чепцом прикрывает лысую голову, тоже появилась на подмостках. Она выдавала дипломы почетного доктора лжецам, а дипломы хирурга - убийцам. На ее сером платье не было ни пылинки, хотя она ночью на задних дворах копалась в помойных ямах. Длинными, необозримыми процессиями тянулись мимо ее стола ограбленные, и рукой с набухшими жилами она выписывала всем квитанции. Ее сестра, госпожа _Экономия_, показала корзинку с хлебными корками, которые она сумела вырвать изо рта людей, лежащих в больницах.
Господин _Усердие_ - на шее у него виднелись шрамы от ударов кнута вышел, тяжело дыша, как загнанная лошадь, и дал бесплатное представление. За то короткое время, которого едва хватило бы, чтобы высморкать нос, он выточил снаряд и сверх программы - никто и ахнуть не успел - наготовил удушливого газа на две тысячи семейств.
Все эти знаменитости, эти дети и внуки _Холода_ и _Голода_, выступили перед народом и безоговорочно признали себя слугами _Угнетения_".
Циффель. Итак, вы считаете, что Гитлер мог бы составить из двенадцати апостолов вполне приличный отряд эсэсовцев?
Калле. Получить прибыль можно, только пуская в ход все средства.
Циффель. То есть во всем виноват капитализм - это же банальность.
Калле. К сожалению, это вовсе не банальность.
Циффель. Я согласен с вами, что эта истина еще далеко не всем известна. Признаюсь вам даже, что у меня у самого есть опасная склонность избегать банальностей и тогда, когда они представляют собой полезные истины. Что было бы с химией, если бы химики позволяли себе такие привычки? Знаете ли вы, что Карл Маркс, ваш Конфуций, весьма трезво оценивал нравственные достоинства пролетариата? Он отпускал по его адресу комплименты, все это так, но утверждение, что рабочие - люди низшего порядка, Геббельс получил от Карла Маркса из рук в руки. Правда, Маркс считал, что рабочим это здорово надоело.
Калле. Как можно утверждать, будто Маркс оскорблял рабочих? Не оригинальничайте, пожалуйста.
Циффель. Дайте мне пооригинальничать, иначе я отупею, а вам от этого что за прок? Маркс не оскорблял рабочих, а установил, что их оскорбляет буржуазия. Мои познания в марксизме весьма несовершенны, так что не очень-то доверяйте мне. Один мой коллега уверял, что даже приблизительное знание марксизма обходится сегодня в сумму от двадцати до двадцати пяти тысяч золотых марок, и это без тонкостей и оттенков. За меньшую сумму хорошего товара вам не дадут, вы получите в лучшем случае какой-нибудь неполноценный марксизм - без Гегеля или без Рикардо. Впрочем, мой коллега учитывает только стоимость книг, образования и затраченного рабочего времени и не учитывает урона, причиненного карьере, не говоря о возможном аресте. Он упускает из виду, что основательное изучение марксизма влечет за собой снижение профессионального уровня вашей деятельности: в определенных областях, как-то история и философия, вы, начитавшись Маркса, никогда уже не достигнете прежних успехов.
Калле. А как же быть со словами: "рабочие - люди низшего порядка"?
Циффель. Не ручаюсь, но смысл этого положения, видимо, в том, что пролетарию, лишенному человеческих прав, приходится действовать в мире, где ему особенно нужна человечность. По Марксу, homo sapiens только тогда что-то делает, когда глядит в глаза гибели. Он проявляет возвышенные стремления только когда его к этому вынуждают. Он поступает правильно лишь в крайнем случае, он за человечность только тогда, когда не остается ничего другого. Так приходит пролетариат к своей миссии - поднять человечество на более высокую ступень.
Калле. Эта миссия мне всегда претила, я был, так сказать, инстинктивно против нее. Это звучит лестно, но я никогда не доверяю льстецам. А вы? Любопытно узнать, что значит слово "миссия", я разумею буквальный смысл.
Циффель. Оно происходит от латинского mitteге - посылать.
Калле. Так я и думал. Пролетариат снова должен стать мальчиком на посылках. Вы придумываете идеальное государство, а мы должны его создавать. Мы исполнители. А вы небось хотите остаться пастырями? Мы обязаны спасать человечество, но человечество - это кто? Вы! В Стокгольме я встретил еврея-эмигранта, банкира в звании коммерции советника, который всерьез корил меня за то, что мы, социалисты, не совершили революции и даже позволили Гитлеру захватить власть. Сам он, видно, мечтал о своего рода советско-коммерческой - в смысле: для советников коммерции - Германии. С такой же позиции подходят и к русским. "Франкфуртер цейтунг" постоянно утверждала, что в России нет настоящего коммунизма, и за это бранила Советский Союз. Они писали, что это любопытный эксперимент, и тон их статей был так объективен, словно их окончательный вывод зависел только от того, насколько этот эксперимент технически осуществим. Но, наверно, французские аристократы в таком же духе говорили о гильотине.
Циффель. Если я вас правильно понял, вы отказываетесь освобождать человечество?
Калле. По крайней мере платить за его кофе я не собираюсь. Иногда, уж не взыщите, я сам на себя злюсь: сижу в такое время сложа руки и отпускаю шуточки.
Циффель. Я мог бы вам ответить так: во-первых, для того, чтобы относиться к жизни по-настоящему серьезно, мы недостаточно сыты, к тому же мы без виз в чужой стране, где стоят две немецкие мотодивизии. Во-вторых, в наши дни серьезность как норма поведения несколько скомпрометирована: самое серьезное из всего, что знает история, - это Гитлер и его подручные. Он принадлежит к числу серьезных убийц, а убийство дело очень серьезное. Нет, он отнюдь не поверхностная натура, поляки вам это подтвердят. Вот, Будда, тот был юморист. А в-третьих, нам с вами ни к чему напускать на себя важность - мы не мясники. Когда стоишь за правое дело, можно говорить о нем весело.
Калле. Как сказал один оратор на банкете в крематории: "Буржуазии нечего терять, кроме своих денег".
Вскоре после этого они расстались и разошлись - каждый в свою сторону.
9
Перевод Л. Горбовицкой.
Швейцария - страна, прославившаяся сырами и свободолюбием. Образцовый
метод воспитания в Германии. Американцы
Циффель. Швейцария - это страна, которая славится тем, что в ней можно быть свободным. Но для этого надо быть туристом.
Калле. Я там был и не очень-то свободно себя чувствовал.
Циффель. Вы, наверно, не в отеле останавливались. Останавливаться нужно в отеле. Оттуда вы вольны идти куда пожелаете. В Швейцарии нет никаких заборов - их нет даже вокруг самых высоких гор, с которых открываются самые живописные виды. Говорят, нигде не чувствуешь себя таким свободным, как на горе.
Калле. Я слышал, что сами швейцарцы никогда по горам не лазают - одни только проводники, а проводники не могут свободно располагать собой: им приходится тащить на себе туристов.
Циффель. Наверно, проводники не так свободолюбивы, как остальные швейцарцы. Извечное свободолюбие Швейцарии объясняется ее неблагоприятным географическим положением. Со всех сторон ее окружают державы, которые всегда готовы кого-нибудь завоевать. Поэтому швейцарцам приходится постоянно быть начеку. При ином местоположении им бы не понадобилось никакого свободолюбия. Еще никто не слыхал о свободолюбии у эскимосов. Их географическое положение более благоприятно.
Калле. Швейцарцам повезло - на них точат зубы сразу несколько любителей поживиться за чужой счет. Ни один из них не уступит Швейцарии другому. Но если счастье ей изменит, если одна из держав станет сильнее других, тогда пиши пропало.
Циффель. Хотите знать мое мнение? Держитесь подальше от страны, в которой силен свободолюбивый дух. При благоприятном географическом положении он не нужен.
Калле. Вы правы. Когда чересчур много говорят о свободе, это вызывает подозрение. Я заметил, что ходячие слова "у нас царит свобода" особенно любят повторять там, где жалуются на ущемление свободы. Вот тут-то и начинается: "У нас свобода убеждений. У нас вы можете иметь любые взгляды, какие только пожелаете". Что ж, это и в самом деле так, потому что это так для всех и всегда. Иметь свои взгляды можно, но высказывать их нельзя. Это предосудительно. Попробуйте высказаться в Швейцарии против фашизма, не просто сообщить, что вы его не любите (эти слова ровно ничего не стоят), и вас тотчас же одернут: "Подобные мысли надо держать при себе, а то придут немцы - и прощай наша свобода". Или признайтесь в Швейцарии, что вы за коммунизм. Вам немедленно ответят, что так говорить не следует, потому что при коммунизме не может быть свободы. Дело в том, что капиталисты при коммунизме лишены свободы действий. Их преследуют за то, что у них иные убеждения; и рабочие тоже больше не вольны наниматься к ним на работу. Как-то в гостинице один господин сказал мне; "Попробуйте-ка в России проявить инициативу и открыть фабрику! Даже дом купить и то не сможете". Я ему сказал: "А здесь я разве могу?" "Хоть сейчас, - сказал он, - выпишите чек - и пожалуйста!" Я очень пожалел, что у меня нет текущего счета в банке, а то я мог бы открыть фабрику.
Циффель. Считается, что как частное лицо вы пользуетесь кое-какими свободами и что вас не арестуют, если вы, сидя за столиком в пивной, выскажете взгляд, который не совпадает с дозволенным.
Калле. Здесь даже в пивной за столиком уже запрещено иметь собственное мнение. Немцы, а до них еще и другие сделали открытие, что и это уже опасно. Они даже залезали под столик, чтобы подслушивать. Вот что они сделали с мелкобуржуазным свободолюбием - они подрезали его под корень.
Циффель. Они делают что могут, но еще не добились всего, чего хотели. Они добились образцовых результатов в своих концентрационных лагерях, но Рим не сразу строился, люди все еще позволяют себе уйму разных свобод. Например, даже в Германии иногда можно свободно расхаживать по улицам и останавливаться перед витринами, хотя это и не поощряется ввиду бесцельности подобного занятия.
Калле. Да, цель им всегда нужна. Цель - это то, во что целятся.
Циффель. Напрасно говорят, будто они сознательно лгут насчет воспитательных задач концентрационных лагерей. Концентрационные лагеря образцовые учебно-воспитательные заведения. Они испытывают их действие на своих врагах, но предназначаются эти лагеря для всех. Конечно, их государство еще недостаточно окрепло и не всегда может поставить на своем. Тот факт, например, что рабочие все еще уходят после работы домой, - это же свидетельство немыслимых, изживших себя порядков. Новый порядок утвердился еще далеко не для всех. Не отрицаю, им уже охвачены все дети от шести лет и выше, а также юноши и молодые мужчины, которые после армии приходят в партию из молодежной организации этого какевотаммюгенд. Хорошо. Но как обстоит дело, например, со стариками? Почему они не охвачены какой-нибудь организацией какевотамм-старцев? Это весьма чувствительный пробел. Не исключено, что с этой стороны государству когда-нибудь станет угрожать опасность!
Калле. Я далеко не уверен, что даже для детей уже сделано все необходимое. Старшие вполне могут шпионить за родителями, а младшие собирать железный лом, но начинать следует, пожалуй, уже во чреве матери. Вот задача, стоящая перед наукой! Я считаю, что нет никакого вреда, если беременные женщины слушают военные марши и если у них над изголовьем висит портрет фюрера, - но это примитивно. Пора разработать для будущих матерей цикл специальных упражнений, которые могли бы воздействовать уже на эмбрион, министерство пропаганды должно всерьез заняться эмбрионами, нельзя терять ни минуты.
Циффель. Забота о детях имеет бесконечно важное значение. Дети - вот главное богатство нации. Лицо Третьего рейха предопределит лицо будущих поколений, значит, его должны украшать усики а ла Какевотамм; однако воспитание следует начинать уже в утробе матери. Ведь не ново, что медицина рекомендует будущей матери побольше движения. Например, очень полезно стоять, запрокинув голову, и смотреть на бомбардировщики противника.
Калле. Пожалуй, важнее всего - это чтобы подростки, да и молодежь постарше не допускались в такие места, которые могут оказать на них пагубное влияние и ослабить их доверие к государству. Прежде всего их надо держать подальше от трудовой жизни. Что проку с такой неумолимой суровостью, и с таким упорством воспитывать в молодом человеке слепую веру в фюрера и в свое великое будущее, если потом он вступает в трудовую жизнь, где из него выжимают все соки, так что он озлобляется и начинает сомневаться. Нет, трудовую жизнь надо отменить.
Циффель. Совершенно верно, это сыграло бы весьма положительную роль.
Калле. Пока мы не покончили с трудовой жизнью, всегда может появиться свободолюбие. И вот почему: уж больно эта жизнь тяжела.
Циффель. Для большинства.
Калле. Возьмите американцев, этот великий народ. Сначала им пришлось защищаться от непокорных индейцев с их нелепыми притязаниями, а теперь им сели на шею миллионеры. На них постоянно совершают набеги продовольственные короли, их держат в осаде нефтяные тресты, железнодорожные магнаты облагают их данью. Враг хитер и жесток, он захватывает женщин и детей и угоняет их в подземелья - в угольные шахты - или держит взаперти на автомобильных заводах. Газеты заманивают их в ловушку, а банки среди бела дня подкарауливают на большой дороге. Живя под постоянной угрозой увольнения, они все-таки, даже когда их уже выбросили вон, с яростью дикарей дерутся за свою свободу, за право каждого поступать так, как он пожелает, и миллионеры от всей души этому рады.
Циффель (с подъемом). Вот именно: они, как дикие звери, всегда должны быть на высоте, иначе им несдобровать. Они, может быть, и не прочь иной раз опустить голову, мрачно уставиться в одну точку и хоть немножко насладиться своим разочарованием в жизни, да не тут-то было, за это можно сразу поплатиться головой. Это мне известно из достоверных источников. У меня там дядюшка, он к нам приезжал, когда я был еще мальчиком, я его никогда не забуду. Он, бедняга, был с утра до вечера полон оптимизма, на лице его постоянно играла самоуверенная улыбка, открывая для всеобщего обозрения золотые коронки, а моего отца, страдавшего ревматизмом, он то и дело одобряюще хлопал по плечу и по спине, так что старик каждый раз вздрагивал от боли. Он привез с собой автомобиль, тогда это еще была диковинка; как-то раз мы надумали подняться на Кобель, и по дороге дядюшка, не умолкая, твердил, что вот раньше приходилось пешком лазить в горы. Автомобиль застрял на горной тропе, так что нам пришлось добираться пешком, свои последние остатки дыхания дядя тратил на разглагольствования о том, что когда-нибудь автомобили будут еще лучше, чем теперь.
Калле. Как раз американцы особенно любят поговорить насчет свободы. Я уже сказал: это подозрительно. Обычно человек начинает говорить о свободе, когда что-нибудь неладно. Так, например, бывает, когда жмут ботинки. Человек, который носит удобную обувь едва ли будет твердить о том, какие легкие у него ботинки, что они ему впору и совсем не жмут и что мозолей у него нет и не будет. Наслушавшись про их свободу, я очень полюбил Америку, мне захотелось стать американцем или хотя бы поехать туда, подышать воздухом свободы. Но меня стали посылать от Понтия к Пилату. У Понтия не было времени, а Пилат был занят. Консул потребовал, чтобы я четыре раза прополз на четвереньках вокруг квартала и после этого представил справку от врача, что не натер мозолей. Потом я должен был подтвердить под присягой, что не имею убеждений. Я посмотрел на него невинными глазами и поклялся, но он раскусил меня - он потребовал доказательств, что у меня их никогда и не было, а уж этого я доказать не мог. Так я и не попал в страну свободы. Я не уверен, что моя любовь к свободе их бы удовлетворила.
Вскоре Циффель и Калле попрощались и разошлись - каждый в свою сторону.
10
Перевод А. Матвеева и П. Глазовой.
Франция, или патриотизм. Что значит "пускать корни"
Циффель с грустью признался Калле, что он не видит возможности продолжать свои мемуары, потому что у него недостаточно жизненного опыта.
Калле. Есть же у вас хоть какой-то жизненный опыт. Пусть в вашей жизни не было больших событий, зато были малые. Вот их и опишите!
Циффель. Вы придерживаетесь известной теории, будто бы у каждого есть своя жизнь, только это явная передержка, так как лишь с точки зрения отвлеченной логики можно одинаково назвать человеческой жизнью полноценные семьдесят лет и какие-нибудь, скажем, три года. Я слыхал распространенное мнение, что булыжник на берегу ручья способен доставить человеку столько же радости, что и Маттерхорн. Дескать, и то и другое одинаково позволяет нам восторгаться всемогуществом творца, но я предпочитаю восторгаться, глядя на Маттерхорн, - впрочем, это дело вкуса. Конечно, обо всем можно говорить интересно, но не все заслуживает интереса. Во всяком случае, как это ни печально, но я на своих мемуарах поставил крест.
Калле. Ну что ж, рассказывайте устно, где вы побывали, почему опять уехали, короче, как вы жили.
Циффель. Тогда обратимся к Франции. La patrie. Я рад, что я не француз. Мне не по вкусу, что у них слишком много патриотизма.
Калле. Но объясните, почему вам это не нравится?
Циффель. Франция - страна, где патриотизму нужно предаваться как пороку, а не как добродетели. Родина для них не жена, а любовница. И как они ревнивы!
Калле. У меня была подружка, она меня каждые пятнадцать минут спрашивала, люблю я ее или нет. Когда мы с ней ложились в постель, она говорила, что я люблю ее только в постели, а когда я слушал ее болтовню, она твердила, что, будь она немой, я разлюбил бы ее. Это было утомительно.
Циффель. Во Франции один писатель прослыл оригиналом просто потому, что он съездил за границу. Писали о нем книги, все выясняли, что это - патология или в самом деле оригинальность.
Калле. Говорят, любовь к отечеству там ценится настолько высоко, что стоит на втором месте после любви к еде. А это последнее чувство будто бы развито во Франции сильнее, чем где-либо. Но хуже всего то, что они редко позволяют людям быть патриотами.
Циффель. Как так?
Калле. Возьмите эту войну. Началось с того, что простые люди проголосовали за левых и потребовали семичасового рабочего дня. Золото оказалось бессильным и, раздосадованное оборотом дела, уплыло в Америку. Таким образом, вооружаться стало не на что. Против фашизма простые люди были по тем же причинам, по каким они требовали семичасового рабочего дня, так возникла война. Генералы заявили, что, раз нет оружия, они ничего сделать не могут, и прекратили сопротивление, ибо помимо всего прочего надеялись, что простые люди ничего не смогут сделать, если страну оккупируют и станут наводить в ней порядок иностранные войска. Патриоты хотели продолжать борьбу, их арестовали, - им еще покажут, как выступать против государства! В Чехословакии произошло почти то же самое. Чтобы в такой стране оставаться патриотом нужно иметь колоссальный патриотизм - уж вы-то с этим наверняка согласитесь.
Циффель. Мне всегда казалось удивительным, что люди должны питать особенную любовь к той стране, где они платят налоги. В основе любви к отечеству лежит умение довольствоваться малым, свойство очень хорошее, когда ничего нет.
Калле. Любви к отечеству сильно мешает отсутствие выбора. Как если бы человеку пришлось любить: ту, на которой он женится, а не жениться на той, которую он любит. Я предпочел бы сначала выбрать. Скажем, показали бы мне кусочек Франции, клочок доброй старой Англии, парочку швейцарских гор или какой-нибудь норвежский фьорд, а затем я ткну пальцем и скажу: вот это я беру себе в отечество. Тогда бы я им и дорожил. А теперь дело обстоит так, как если бы человек больше всего на свете ценил то окно, из которого однажды вывалился.
Циффель. Вы цинично отвергаете всякие корни, и эта точка зрения мне нравится.
Калле. Обычно говорят, что непременно нужно пустить корни. Но я убежден, что единственные существа, пускающие корни, - деревья - предпочли бы их не иметь, тогда бы и они могли летать на самолете.
Циффель. Говорят, мы любим то, что добыто нами в поте лица. Это могло бы объяснить и любовь к отечеству.
Калле. Ко мне это не относится. Я не люблю то, что орошено моим трудовым потом, и даже далеко не все, что орошено пролитым мною семенем. Как-то я путался с одной особой. Потащился я с ней в Ваннзее, уж очень мне ее фигурка понравилась. И вообще замечательная была баба. Но сперва она решила пообедать, потом ей захотелось покататься на лодке, потом выпить кофе, и наконец я дошел до того, что бросил бы ее в кустах одну, если бы она проволынилась еще хоть полминуты. А между тем, повторяю, фигура у нее была хоть куда.
Циффель. Вот вы говорите - замечательная. Когда я думаю, в какой стране мне хотелось бы жить, я, кажется, выбрал бы такую, где человеку, случайно пробормотавшему что-нибудь вроде "замечательный вид!" - тотчас бы ставили памятник за патриотизм. Ведь в этой стране такое мнение действительно было бы совершенно неожиданным, воспринималось как сенсация и, следовательно, высоко ценилось бы. Разумеется, и тот, кто ничего не сказал, тоже заслуживал бы памятника уже потому, что он не сказал ничего лишнего.
Калле. Вам опротивела ваша страна из-за патриотов, которые в ней хозяйничают. Я иногда думаю: что за чудесная страна была бы у нас, если бы она у нас была! Мне вспоминается одно стихотворение, в котором перечисляются кое-какие ее достоинства. Только не подумайте, что я любитель поэзии, на это стихотворение я наткнулся совершенно случайно, теперь я уже не помню его наизусть и даже не могу сказать, что именно там говорится о каждой провинции. Они перечисляются одна за другой. Я прочту с пропусками:
"Вы, приветливые баварские леса, вы,
города на Майне,
Рен, поросший соснами, ты, тенистый
Шварцвальд!"
Дальше я забыл, там что-то с этим связанное, и затем:
"Рыжеватые холмы Тюрингии,
редкий кустарник Бранденбургской Марки,
И вы, черные города на Руре,
с баржами, груженными железом".
Дальше пропуск - несколько строк - а потом:
"Также и ты, город городов, Берлин,
Бурлящий жизнью на земле и под землей,
И вы, Ганзейские гавани,
Многолюдные города Саксонии
И Силезии, сквозь дым глядящие на Восток!"
Это стихотворение указывает на то, что предстоит завоевать, - игра стоит свеч!
Циффель удивленно взглянул на Калле, но не мог обнаружить в нем никаких признаков тупоумия, столь присущего всем, кто произносит патриотические
речи. Он покачал головой и осушил свою кружку.
11
Перевод В. Френкель.
Дания, или юмор. О диалектике Гегеля
Разговор коснулся и Дании, где пришлось задержаться как Циффелю,
так и Калле, потому что страна эта лежала у них на пути.
Циффель. У них там классическое чувство юмора.
Калле. Но нет лифтов. Я убедился на собственном опыте. Датчане добрейший народ и приняли нас радушно. Они ломали голову, как бы это нам помочь, но пришлось нам самим выходить из положения. Нам оказалось на руку, что у них дома в столице без лифта: мы этим воспользовались, ведь считалось унизительным, чтобы мы жили на подачки, вместо того чтобы получать за свой труд. Мы обнаружили, что они таскают мусор вниз, даже с верхнего этажа, и мы занялись этим делом - так было куда достойнее.
Циффель. Они весьма остроумны. Еще и по сей день они любят рассказывать об одном министре финансов - единственном, от которого они что-то получили за свои деньги. Ведь они получили от него анекдот. Когда перед ним предстала комиссия, чтобы проверить кассу, он с достоинством поднялся, хлопнул рукой по столу и сказал: "Господа, если вы будете настаивать на ревизии - я больше не министр". В ответ на это они удалились и вернулись только через полгода, когда и выяснилось, что он говорил чистейшую правду. Они его посадили за решетку и теперь свято чтят его память.
Калле. Их чувство юмора особенно развилось во время первой мировой войны. Они оставались нейтральными и с выгодой торговали. Все, что держалось на воде и могло доплыть, например, до Англии, они туда и продавали как судно, то есть, собственно говоря, они называли это не судном, а трюмом, что более соответствовало истине. Благодаря этому они и достигли высокого национального благосостояния. Они потеряли больше моряков, чем любая воюющая держава.
Особое оживление вызвал любимец публики, известный комик господин _Злорадство_. Правда, с ним случилась небольшая авария: он так смеялся, что у него произошло ущемление грыжи.
Во второй части агитпрограммы первым выступил господин _Честолюбие_, прославленный чемпион. Он подпрыгнул так высоко, что расшиб о потолок свою крохотную головку. Но при этом он и глазом не моргнул, а также не поморщился, когда распорядитель, прикрепляя орден, всадил ему в грудь длинную булавку.
Затем на сцену вышла _Справедливость_, - она была немного бледна, может быть, от волнения. Она говорила о мелочах, но обещала в ближайшем будущем сделать более обстоятельный доклад.
_Любознательность_, молодая и упитанная девица, рассказала, как новый порядок открыл ей глаза, и сообщила, что во всех общественных неурядицах виноваты горбатые носы.
Следующим был господин _Самопожертвование_, долговязый и тощий парень с открытым лицом, державший в мозолистой руке большую тарелку из эрзац-олова. Он собирал пфенниги у рабочих и тихо говорил усталым голосом: "Подумайте о ваших детях!"
Госпожа _Система_, та самая, которая белоснежным чепцом прикрывает лысую голову, тоже появилась на подмостках. Она выдавала дипломы почетного доктора лжецам, а дипломы хирурга - убийцам. На ее сером платье не было ни пылинки, хотя она ночью на задних дворах копалась в помойных ямах. Длинными, необозримыми процессиями тянулись мимо ее стола ограбленные, и рукой с набухшими жилами она выписывала всем квитанции. Ее сестра, госпожа _Экономия_, показала корзинку с хлебными корками, которые она сумела вырвать изо рта людей, лежащих в больницах.
Господин _Усердие_ - на шее у него виднелись шрамы от ударов кнута вышел, тяжело дыша, как загнанная лошадь, и дал бесплатное представление. За то короткое время, которого едва хватило бы, чтобы высморкать нос, он выточил снаряд и сверх программы - никто и ахнуть не успел - наготовил удушливого газа на две тысячи семейств.
Все эти знаменитости, эти дети и внуки _Холода_ и _Голода_, выступили перед народом и безоговорочно признали себя слугами _Угнетения_".
Циффель. Итак, вы считаете, что Гитлер мог бы составить из двенадцати апостолов вполне приличный отряд эсэсовцев?
Калле. Получить прибыль можно, только пуская в ход все средства.
Циффель. То есть во всем виноват капитализм - это же банальность.
Калле. К сожалению, это вовсе не банальность.
Циффель. Я согласен с вами, что эта истина еще далеко не всем известна. Признаюсь вам даже, что у меня у самого есть опасная склонность избегать банальностей и тогда, когда они представляют собой полезные истины. Что было бы с химией, если бы химики позволяли себе такие привычки? Знаете ли вы, что Карл Маркс, ваш Конфуций, весьма трезво оценивал нравственные достоинства пролетариата? Он отпускал по его адресу комплименты, все это так, но утверждение, что рабочие - люди низшего порядка, Геббельс получил от Карла Маркса из рук в руки. Правда, Маркс считал, что рабочим это здорово надоело.
Калле. Как можно утверждать, будто Маркс оскорблял рабочих? Не оригинальничайте, пожалуйста.
Циффель. Дайте мне пооригинальничать, иначе я отупею, а вам от этого что за прок? Маркс не оскорблял рабочих, а установил, что их оскорбляет буржуазия. Мои познания в марксизме весьма несовершенны, так что не очень-то доверяйте мне. Один мой коллега уверял, что даже приблизительное знание марксизма обходится сегодня в сумму от двадцати до двадцати пяти тысяч золотых марок, и это без тонкостей и оттенков. За меньшую сумму хорошего товара вам не дадут, вы получите в лучшем случае какой-нибудь неполноценный марксизм - без Гегеля или без Рикардо. Впрочем, мой коллега учитывает только стоимость книг, образования и затраченного рабочего времени и не учитывает урона, причиненного карьере, не говоря о возможном аресте. Он упускает из виду, что основательное изучение марксизма влечет за собой снижение профессионального уровня вашей деятельности: в определенных областях, как-то история и философия, вы, начитавшись Маркса, никогда уже не достигнете прежних успехов.
Калле. А как же быть со словами: "рабочие - люди низшего порядка"?
Циффель. Не ручаюсь, но смысл этого положения, видимо, в том, что пролетарию, лишенному человеческих прав, приходится действовать в мире, где ему особенно нужна человечность. По Марксу, homo sapiens только тогда что-то делает, когда глядит в глаза гибели. Он проявляет возвышенные стремления только когда его к этому вынуждают. Он поступает правильно лишь в крайнем случае, он за человечность только тогда, когда не остается ничего другого. Так приходит пролетариат к своей миссии - поднять человечество на более высокую ступень.
Калле. Эта миссия мне всегда претила, я был, так сказать, инстинктивно против нее. Это звучит лестно, но я никогда не доверяю льстецам. А вы? Любопытно узнать, что значит слово "миссия", я разумею буквальный смысл.
Циффель. Оно происходит от латинского mitteге - посылать.
Калле. Так я и думал. Пролетариат снова должен стать мальчиком на посылках. Вы придумываете идеальное государство, а мы должны его создавать. Мы исполнители. А вы небось хотите остаться пастырями? Мы обязаны спасать человечество, но человечество - это кто? Вы! В Стокгольме я встретил еврея-эмигранта, банкира в звании коммерции советника, который всерьез корил меня за то, что мы, социалисты, не совершили революции и даже позволили Гитлеру захватить власть. Сам он, видно, мечтал о своего рода советско-коммерческой - в смысле: для советников коммерции - Германии. С такой же позиции подходят и к русским. "Франкфуртер цейтунг" постоянно утверждала, что в России нет настоящего коммунизма, и за это бранила Советский Союз. Они писали, что это любопытный эксперимент, и тон их статей был так объективен, словно их окончательный вывод зависел только от того, насколько этот эксперимент технически осуществим. Но, наверно, французские аристократы в таком же духе говорили о гильотине.
Циффель. Если я вас правильно понял, вы отказываетесь освобождать человечество?
Калле. По крайней мере платить за его кофе я не собираюсь. Иногда, уж не взыщите, я сам на себя злюсь: сижу в такое время сложа руки и отпускаю шуточки.
Циффель. Я мог бы вам ответить так: во-первых, для того, чтобы относиться к жизни по-настоящему серьезно, мы недостаточно сыты, к тому же мы без виз в чужой стране, где стоят две немецкие мотодивизии. Во-вторых, в наши дни серьезность как норма поведения несколько скомпрометирована: самое серьезное из всего, что знает история, - это Гитлер и его подручные. Он принадлежит к числу серьезных убийц, а убийство дело очень серьезное. Нет, он отнюдь не поверхностная натура, поляки вам это подтвердят. Вот, Будда, тот был юморист. А в-третьих, нам с вами ни к чему напускать на себя важность - мы не мясники. Когда стоишь за правое дело, можно говорить о нем весело.
Калле. Как сказал один оратор на банкете в крематории: "Буржуазии нечего терять, кроме своих денег".
Вскоре после этого они расстались и разошлись - каждый в свою сторону.
9
Перевод Л. Горбовицкой.
Швейцария - страна, прославившаяся сырами и свободолюбием. Образцовый
метод воспитания в Германии. Американцы
Циффель. Швейцария - это страна, которая славится тем, что в ней можно быть свободным. Но для этого надо быть туристом.
Калле. Я там был и не очень-то свободно себя чувствовал.
Циффель. Вы, наверно, не в отеле останавливались. Останавливаться нужно в отеле. Оттуда вы вольны идти куда пожелаете. В Швейцарии нет никаких заборов - их нет даже вокруг самых высоких гор, с которых открываются самые живописные виды. Говорят, нигде не чувствуешь себя таким свободным, как на горе.
Калле. Я слышал, что сами швейцарцы никогда по горам не лазают - одни только проводники, а проводники не могут свободно располагать собой: им приходится тащить на себе туристов.
Циффель. Наверно, проводники не так свободолюбивы, как остальные швейцарцы. Извечное свободолюбие Швейцарии объясняется ее неблагоприятным географическим положением. Со всех сторон ее окружают державы, которые всегда готовы кого-нибудь завоевать. Поэтому швейцарцам приходится постоянно быть начеку. При ином местоположении им бы не понадобилось никакого свободолюбия. Еще никто не слыхал о свободолюбии у эскимосов. Их географическое положение более благоприятно.
Калле. Швейцарцам повезло - на них точат зубы сразу несколько любителей поживиться за чужой счет. Ни один из них не уступит Швейцарии другому. Но если счастье ей изменит, если одна из держав станет сильнее других, тогда пиши пропало.
Циффель. Хотите знать мое мнение? Держитесь подальше от страны, в которой силен свободолюбивый дух. При благоприятном географическом положении он не нужен.
Калле. Вы правы. Когда чересчур много говорят о свободе, это вызывает подозрение. Я заметил, что ходячие слова "у нас царит свобода" особенно любят повторять там, где жалуются на ущемление свободы. Вот тут-то и начинается: "У нас свобода убеждений. У нас вы можете иметь любые взгляды, какие только пожелаете". Что ж, это и в самом деле так, потому что это так для всех и всегда. Иметь свои взгляды можно, но высказывать их нельзя. Это предосудительно. Попробуйте высказаться в Швейцарии против фашизма, не просто сообщить, что вы его не любите (эти слова ровно ничего не стоят), и вас тотчас же одернут: "Подобные мысли надо держать при себе, а то придут немцы - и прощай наша свобода". Или признайтесь в Швейцарии, что вы за коммунизм. Вам немедленно ответят, что так говорить не следует, потому что при коммунизме не может быть свободы. Дело в том, что капиталисты при коммунизме лишены свободы действий. Их преследуют за то, что у них иные убеждения; и рабочие тоже больше не вольны наниматься к ним на работу. Как-то в гостинице один господин сказал мне; "Попробуйте-ка в России проявить инициативу и открыть фабрику! Даже дом купить и то не сможете". Я ему сказал: "А здесь я разве могу?" "Хоть сейчас, - сказал он, - выпишите чек - и пожалуйста!" Я очень пожалел, что у меня нет текущего счета в банке, а то я мог бы открыть фабрику.
Циффель. Считается, что как частное лицо вы пользуетесь кое-какими свободами и что вас не арестуют, если вы, сидя за столиком в пивной, выскажете взгляд, который не совпадает с дозволенным.
Калле. Здесь даже в пивной за столиком уже запрещено иметь собственное мнение. Немцы, а до них еще и другие сделали открытие, что и это уже опасно. Они даже залезали под столик, чтобы подслушивать. Вот что они сделали с мелкобуржуазным свободолюбием - они подрезали его под корень.
Циффель. Они делают что могут, но еще не добились всего, чего хотели. Они добились образцовых результатов в своих концентрационных лагерях, но Рим не сразу строился, люди все еще позволяют себе уйму разных свобод. Например, даже в Германии иногда можно свободно расхаживать по улицам и останавливаться перед витринами, хотя это и не поощряется ввиду бесцельности подобного занятия.
Калле. Да, цель им всегда нужна. Цель - это то, во что целятся.
Циффель. Напрасно говорят, будто они сознательно лгут насчет воспитательных задач концентрационных лагерей. Концентрационные лагеря образцовые учебно-воспитательные заведения. Они испытывают их действие на своих врагах, но предназначаются эти лагеря для всех. Конечно, их государство еще недостаточно окрепло и не всегда может поставить на своем. Тот факт, например, что рабочие все еще уходят после работы домой, - это же свидетельство немыслимых, изживших себя порядков. Новый порядок утвердился еще далеко не для всех. Не отрицаю, им уже охвачены все дети от шести лет и выше, а также юноши и молодые мужчины, которые после армии приходят в партию из молодежной организации этого какевотаммюгенд. Хорошо. Но как обстоит дело, например, со стариками? Почему они не охвачены какой-нибудь организацией какевотамм-старцев? Это весьма чувствительный пробел. Не исключено, что с этой стороны государству когда-нибудь станет угрожать опасность!
Калле. Я далеко не уверен, что даже для детей уже сделано все необходимое. Старшие вполне могут шпионить за родителями, а младшие собирать железный лом, но начинать следует, пожалуй, уже во чреве матери. Вот задача, стоящая перед наукой! Я считаю, что нет никакого вреда, если беременные женщины слушают военные марши и если у них над изголовьем висит портрет фюрера, - но это примитивно. Пора разработать для будущих матерей цикл специальных упражнений, которые могли бы воздействовать уже на эмбрион, министерство пропаганды должно всерьез заняться эмбрионами, нельзя терять ни минуты.
Циффель. Забота о детях имеет бесконечно важное значение. Дети - вот главное богатство нации. Лицо Третьего рейха предопределит лицо будущих поколений, значит, его должны украшать усики а ла Какевотамм; однако воспитание следует начинать уже в утробе матери. Ведь не ново, что медицина рекомендует будущей матери побольше движения. Например, очень полезно стоять, запрокинув голову, и смотреть на бомбардировщики противника.
Калле. Пожалуй, важнее всего - это чтобы подростки, да и молодежь постарше не допускались в такие места, которые могут оказать на них пагубное влияние и ослабить их доверие к государству. Прежде всего их надо держать подальше от трудовой жизни. Что проку с такой неумолимой суровостью, и с таким упорством воспитывать в молодом человеке слепую веру в фюрера и в свое великое будущее, если потом он вступает в трудовую жизнь, где из него выжимают все соки, так что он озлобляется и начинает сомневаться. Нет, трудовую жизнь надо отменить.
Циффель. Совершенно верно, это сыграло бы весьма положительную роль.
Калле. Пока мы не покончили с трудовой жизнью, всегда может появиться свободолюбие. И вот почему: уж больно эта жизнь тяжела.
Циффель. Для большинства.
Калле. Возьмите американцев, этот великий народ. Сначала им пришлось защищаться от непокорных индейцев с их нелепыми притязаниями, а теперь им сели на шею миллионеры. На них постоянно совершают набеги продовольственные короли, их держат в осаде нефтяные тресты, железнодорожные магнаты облагают их данью. Враг хитер и жесток, он захватывает женщин и детей и угоняет их в подземелья - в угольные шахты - или держит взаперти на автомобильных заводах. Газеты заманивают их в ловушку, а банки среди бела дня подкарауливают на большой дороге. Живя под постоянной угрозой увольнения, они все-таки, даже когда их уже выбросили вон, с яростью дикарей дерутся за свою свободу, за право каждого поступать так, как он пожелает, и миллионеры от всей души этому рады.
Циффель (с подъемом). Вот именно: они, как дикие звери, всегда должны быть на высоте, иначе им несдобровать. Они, может быть, и не прочь иной раз опустить голову, мрачно уставиться в одну точку и хоть немножко насладиться своим разочарованием в жизни, да не тут-то было, за это можно сразу поплатиться головой. Это мне известно из достоверных источников. У меня там дядюшка, он к нам приезжал, когда я был еще мальчиком, я его никогда не забуду. Он, бедняга, был с утра до вечера полон оптимизма, на лице его постоянно играла самоуверенная улыбка, открывая для всеобщего обозрения золотые коронки, а моего отца, страдавшего ревматизмом, он то и дело одобряюще хлопал по плечу и по спине, так что старик каждый раз вздрагивал от боли. Он привез с собой автомобиль, тогда это еще была диковинка; как-то раз мы надумали подняться на Кобель, и по дороге дядюшка, не умолкая, твердил, что вот раньше приходилось пешком лазить в горы. Автомобиль застрял на горной тропе, так что нам пришлось добираться пешком, свои последние остатки дыхания дядя тратил на разглагольствования о том, что когда-нибудь автомобили будут еще лучше, чем теперь.
Калле. Как раз американцы особенно любят поговорить насчет свободы. Я уже сказал: это подозрительно. Обычно человек начинает говорить о свободе, когда что-нибудь неладно. Так, например, бывает, когда жмут ботинки. Человек, который носит удобную обувь едва ли будет твердить о том, какие легкие у него ботинки, что они ему впору и совсем не жмут и что мозолей у него нет и не будет. Наслушавшись про их свободу, я очень полюбил Америку, мне захотелось стать американцем или хотя бы поехать туда, подышать воздухом свободы. Но меня стали посылать от Понтия к Пилату. У Понтия не было времени, а Пилат был занят. Консул потребовал, чтобы я четыре раза прополз на четвереньках вокруг квартала и после этого представил справку от врача, что не натер мозолей. Потом я должен был подтвердить под присягой, что не имею убеждений. Я посмотрел на него невинными глазами и поклялся, но он раскусил меня - он потребовал доказательств, что у меня их никогда и не было, а уж этого я доказать не мог. Так я и не попал в страну свободы. Я не уверен, что моя любовь к свободе их бы удовлетворила.
Вскоре Циффель и Калле попрощались и разошлись - каждый в свою сторону.
10
Перевод А. Матвеева и П. Глазовой.
Франция, или патриотизм. Что значит "пускать корни"
Циффель с грустью признался Калле, что он не видит возможности продолжать свои мемуары, потому что у него недостаточно жизненного опыта.
Калле. Есть же у вас хоть какой-то жизненный опыт. Пусть в вашей жизни не было больших событий, зато были малые. Вот их и опишите!
Циффель. Вы придерживаетесь известной теории, будто бы у каждого есть своя жизнь, только это явная передержка, так как лишь с точки зрения отвлеченной логики можно одинаково назвать человеческой жизнью полноценные семьдесят лет и какие-нибудь, скажем, три года. Я слыхал распространенное мнение, что булыжник на берегу ручья способен доставить человеку столько же радости, что и Маттерхорн. Дескать, и то и другое одинаково позволяет нам восторгаться всемогуществом творца, но я предпочитаю восторгаться, глядя на Маттерхорн, - впрочем, это дело вкуса. Конечно, обо всем можно говорить интересно, но не все заслуживает интереса. Во всяком случае, как это ни печально, но я на своих мемуарах поставил крест.
Калле. Ну что ж, рассказывайте устно, где вы побывали, почему опять уехали, короче, как вы жили.
Циффель. Тогда обратимся к Франции. La patrie. Я рад, что я не француз. Мне не по вкусу, что у них слишком много патриотизма.
Калле. Но объясните, почему вам это не нравится?
Циффель. Франция - страна, где патриотизму нужно предаваться как пороку, а не как добродетели. Родина для них не жена, а любовница. И как они ревнивы!
Калле. У меня была подружка, она меня каждые пятнадцать минут спрашивала, люблю я ее или нет. Когда мы с ней ложились в постель, она говорила, что я люблю ее только в постели, а когда я слушал ее болтовню, она твердила, что, будь она немой, я разлюбил бы ее. Это было утомительно.
Циффель. Во Франции один писатель прослыл оригиналом просто потому, что он съездил за границу. Писали о нем книги, все выясняли, что это - патология или в самом деле оригинальность.
Калле. Говорят, любовь к отечеству там ценится настолько высоко, что стоит на втором месте после любви к еде. А это последнее чувство будто бы развито во Франции сильнее, чем где-либо. Но хуже всего то, что они редко позволяют людям быть патриотами.
Циффель. Как так?
Калле. Возьмите эту войну. Началось с того, что простые люди проголосовали за левых и потребовали семичасового рабочего дня. Золото оказалось бессильным и, раздосадованное оборотом дела, уплыло в Америку. Таким образом, вооружаться стало не на что. Против фашизма простые люди были по тем же причинам, по каким они требовали семичасового рабочего дня, так возникла война. Генералы заявили, что, раз нет оружия, они ничего сделать не могут, и прекратили сопротивление, ибо помимо всего прочего надеялись, что простые люди ничего не смогут сделать, если страну оккупируют и станут наводить в ней порядок иностранные войска. Патриоты хотели продолжать борьбу, их арестовали, - им еще покажут, как выступать против государства! В Чехословакии произошло почти то же самое. Чтобы в такой стране оставаться патриотом нужно иметь колоссальный патриотизм - уж вы-то с этим наверняка согласитесь.
Циффель. Мне всегда казалось удивительным, что люди должны питать особенную любовь к той стране, где они платят налоги. В основе любви к отечеству лежит умение довольствоваться малым, свойство очень хорошее, когда ничего нет.
Калле. Любви к отечеству сильно мешает отсутствие выбора. Как если бы человеку пришлось любить: ту, на которой он женится, а не жениться на той, которую он любит. Я предпочел бы сначала выбрать. Скажем, показали бы мне кусочек Франции, клочок доброй старой Англии, парочку швейцарских гор или какой-нибудь норвежский фьорд, а затем я ткну пальцем и скажу: вот это я беру себе в отечество. Тогда бы я им и дорожил. А теперь дело обстоит так, как если бы человек больше всего на свете ценил то окно, из которого однажды вывалился.
Циффель. Вы цинично отвергаете всякие корни, и эта точка зрения мне нравится.
Калле. Обычно говорят, что непременно нужно пустить корни. Но я убежден, что единственные существа, пускающие корни, - деревья - предпочли бы их не иметь, тогда бы и они могли летать на самолете.
Циффель. Говорят, мы любим то, что добыто нами в поте лица. Это могло бы объяснить и любовь к отечеству.
Калле. Ко мне это не относится. Я не люблю то, что орошено моим трудовым потом, и даже далеко не все, что орошено пролитым мною семенем. Как-то я путался с одной особой. Потащился я с ней в Ваннзее, уж очень мне ее фигурка понравилась. И вообще замечательная была баба. Но сперва она решила пообедать, потом ей захотелось покататься на лодке, потом выпить кофе, и наконец я дошел до того, что бросил бы ее в кустах одну, если бы она проволынилась еще хоть полминуты. А между тем, повторяю, фигура у нее была хоть куда.
Циффель. Вот вы говорите - замечательная. Когда я думаю, в какой стране мне хотелось бы жить, я, кажется, выбрал бы такую, где человеку, случайно пробормотавшему что-нибудь вроде "замечательный вид!" - тотчас бы ставили памятник за патриотизм. Ведь в этой стране такое мнение действительно было бы совершенно неожиданным, воспринималось как сенсация и, следовательно, высоко ценилось бы. Разумеется, и тот, кто ничего не сказал, тоже заслуживал бы памятника уже потому, что он не сказал ничего лишнего.
Калле. Вам опротивела ваша страна из-за патриотов, которые в ней хозяйничают. Я иногда думаю: что за чудесная страна была бы у нас, если бы она у нас была! Мне вспоминается одно стихотворение, в котором перечисляются кое-какие ее достоинства. Только не подумайте, что я любитель поэзии, на это стихотворение я наткнулся совершенно случайно, теперь я уже не помню его наизусть и даже не могу сказать, что именно там говорится о каждой провинции. Они перечисляются одна за другой. Я прочту с пропусками:
"Вы, приветливые баварские леса, вы,
города на Майне,
Рен, поросший соснами, ты, тенистый
Шварцвальд!"
Дальше я забыл, там что-то с этим связанное, и затем:
"Рыжеватые холмы Тюрингии,
редкий кустарник Бранденбургской Марки,
И вы, черные города на Руре,
с баржами, груженными железом".
Дальше пропуск - несколько строк - а потом:
"Также и ты, город городов, Берлин,
Бурлящий жизнью на земле и под землей,
И вы, Ганзейские гавани,
Многолюдные города Саксонии
И Силезии, сквозь дым глядящие на Восток!"
Это стихотворение указывает на то, что предстоит завоевать, - игра стоит свеч!
Циффель удивленно взглянул на Калле, но не мог обнаружить в нем никаких признаков тупоумия, столь присущего всем, кто произносит патриотические
речи. Он покачал головой и осушил свою кружку.
11
Перевод В. Френкель.
Дания, или юмор. О диалектике Гегеля
Разговор коснулся и Дании, где пришлось задержаться как Циффелю,
так и Калле, потому что страна эта лежала у них на пути.
Циффель. У них там классическое чувство юмора.
Калле. Но нет лифтов. Я убедился на собственном опыте. Датчане добрейший народ и приняли нас радушно. Они ломали голову, как бы это нам помочь, но пришлось нам самим выходить из положения. Нам оказалось на руку, что у них дома в столице без лифта: мы этим воспользовались, ведь считалось унизительным, чтобы мы жили на подачки, вместо того чтобы получать за свой труд. Мы обнаружили, что они таскают мусор вниз, даже с верхнего этажа, и мы занялись этим делом - так было куда достойнее.
Циффель. Они весьма остроумны. Еще и по сей день они любят рассказывать об одном министре финансов - единственном, от которого они что-то получили за свои деньги. Ведь они получили от него анекдот. Когда перед ним предстала комиссия, чтобы проверить кассу, он с достоинством поднялся, хлопнул рукой по столу и сказал: "Господа, если вы будете настаивать на ревизии - я больше не министр". В ответ на это они удалились и вернулись только через полгода, когда и выяснилось, что он говорил чистейшую правду. Они его посадили за решетку и теперь свято чтят его память.
Калле. Их чувство юмора особенно развилось во время первой мировой войны. Они оставались нейтральными и с выгодой торговали. Все, что держалось на воде и могло доплыть, например, до Англии, они туда и продавали как судно, то есть, собственно говоря, они называли это не судном, а трюмом, что более соответствовало истине. Благодаря этому они и достигли высокого национального благосостояния. Они потеряли больше моряков, чем любая воюющая держава.