Страница:
Смит (медленно). Это вздор, господин Макхит.
Мак (тихо, в быстром темпе поет).
О состраданье просит вас Макхит.
Он не под буками, не под кустом
Боярышника на траве лежит.
О нет, лежит он в склепе гробовом!
Друзья, друзья, молящему внемлите.
Пускай громаду этих стен прорвет
Его последний горестный призыв.
Помянете его, когда умрет.
Но ведь сейчас, покамест Мэкки жив.
Так помогите же, о, помогите!
В коридоре появляются Маттиас и Джекоб. Они хотят пройти к Макхиту. Смит
останавливает их.
Смит. Эй, что с тобой, ты похож на выжатый лимон.
Маттиас. С тех пор как с нами нет капитана, брюхатить наших дам приходится мне. Иначе они не получат справку о невменяемости. На такой работе требуется выносливость жеребца, вот я и выдохся. Мне нужно поговорить с капитаном.
Оба подходят к Маку.
Мак. Двадцать пять шестого. Вы, я вижу, не торопитесь...
Джекоб. Как-никак нам пришлось...
Мак. Как-никак меня повесят, чучело! Но сейчас у меня нет времени ругаться с вами. Двадцать восемь минут шестого. Итак, сколько вы может взять из вашего личного хранилища? Немедленно, сию же минуту.
Маттиас. Из нашего хранилища - в пять утра?
Джекоб. Неужели действительно дошло до этого?
Мак. Четыреста фунтов, идет?
Джекоб. А с нами что будет? Это же все, что у нас есть.
Мак. Кого повесят - вас или меня?
Маттиас (сердито). А кто лежал у Сьюки Тодри, вместо того чтобы смыться? Мы или ты?
Мак. Заткнись. Скоро буду лежать совсем в другом месте. Половина шестого.
Джекоб. Ну что ж, Маттиас, надо соглашаться.
Смит. Господин Браун велел спросить, что подать вам на завтрак.
Мак. Оставьте меня в покое. (Маттиасу.) Ты хочешь или не хочешь? (Смиту.) Спаржу.
Маттиас. Кричать на себя я никому не позволю.
Мак. Да я же не кричу на тебя. Просто я... Итак, Маттиас, ты дашь меня повесить?
Маттиас. Конечно, я не дам тебя повесить. Кто об этом говорит? Но это все наши деньги. Четыреста фунтов - это действительно все наши деньги. Неужели и этого нельзя сказать?
Мак. Пять часов тридцать восемь минут.
Джекоб. Давай живей, Маттиас, а то это будет уже ни к чему.
Маттиас. Если только сумеем пробиться. Ни пройти, ни проехать из-за этого сброда.
Мак. Если вас не будет здесь без пяти шесть, вы меня больше не увидите. (Кричит.) Больше не увидите!..
Смит. Уже ушли. Ну как? (Делает жест, как будто отсчитывает деньги.)
Мак. Четыреста.
Смит, пожав плечами, уходит.
(Вдогонку Смиту.) Мне нужно поговорить с Брауном.
Смит входит с констеблями.
Смит. Мыло у вас есть?
Констебль. Только не того сорта.
Смит. Через десять минут все должно быть готово.
Констебль. Опускная доска не действует.
Смит. Ничего знать не хочу. Уже второй раз звонили.
Констебль. Это же свинарник, а не тюрьма.
Мак (поет).
Глядите, он уже почти отпет,
Теперь Макхит поистине банкрот.
Вы, для кого сошелся клином свет
На деньгах, неужели он умрет?
Что пользы вам в повешенном Макхите?
Как стадо перепуганных свиней
Бегите к королеве! К ней одной!
Поговорите о страдальце с ней,
Он вдоволь сыт предсмертною тоской.
Так помогите же, о, помогите!
Появляется Полли.
Смит. Я не могу вас к нему пустить. Ваш номер шестнадцать. Ваша очередь еще не подошла.
Полли. При чем тут номер шестнадцать! Не будьте бюрократом. Я его жена, я должна с ним поговорить.
Смит. Но не больше пяти минут.
Полли. Еще чего - пять минут! Глупости. Пять минут! Это нельзя раз-два. Это же не так просто. Это же прощание навеки. В таких случаях муж и жена должны многое друг другу сказать... Где же он?
Смит. Разве вы его не видите?
Полли. Ах да, конечно. Благодарю вас.
Мак. Полли!
Полли. Да, Мэкки, я здесь.
Мак. Да, конечно!
Полли. Как ты себя чувствуешь? Ты очень раскис? Это ведь нелегко!
Мак. Что ты вообще собираешься делать? Что с тобой будет?
Полли. Ах, это пустяки, наша фирма работает превосходно. Мэкки, ты очень нервничаешь?.. Кто, собственно, был твой отец? Ты мне многого еще не рассказал. Не понимаю, что с тобой. Ты ведь всегда был вполне здоровым человеком.
Мак. Слушай, Полли, ты не можешь вытащить меня отсюда?
Полли. Да, конечно.
Мак. Конечно, нужны деньги. Я тут с надзирателем...
Полли (медленно). Деньги ушли в Саутгемптон.
Мак. А здесь у тебя ничего нет?
Полли. Нет, здесь нет. Но знаешь, Мэкки, я могу, например, с кем-нибудь поговорить... может быть, даже обратиться к самой королеве. (Подавленно.) О Мэкки!
Смит (уводя Полли, Маку). Ну что, собрали тысячу фунтов?
Полли. Прощай, Мэкки! Всего хорошего! Не забывай меня! (Уходит.)
Смит и констебли вносят столик. На нем тарелка со спаржей.
Смит. Спаржа сварилась?
Констебли. Так точно. (Уходят.)
Появляется Браун. Он подходит к Смиту.
Браун. Смит, чего он от меня хочет? Хорошо, что вы отложили завтрак до моего прихода. Мы войдем к нему со столиком, пусть видит, как мы к нему относимся.
Браун и Смит входят со столиком в клетку. Смит уходит.
Пауза.
Здравствуй, Мак. Вот спаржа. Поешь немного.
Мак. Не трудитесь, господин Браун. Найдутся другие люди, чтобы оказать мне последние почести.
Браун. Ах, Мэкки!
Мак. Прошу со мной рассчитаться! Тем временем позвольте мне поесть. В конце концов, это мой последний завтрак. (Ест.)
Браун. Приятного аппетита. Ах, Мэкки, ты же просто пытаешь меня раскаленным железом.
Мак. Расчет, сударь, пожалуйста, расчет. Никаких сантиментов.
Браун (со вздохом достает из кармана книжечку). Вот он, Мак. Вот расчет за последние полгода.
Мак (резко). Ах, вы пришли только за тем, чтобы и здесь еще получить свои денежки.
Браун. Ты же знаешь, что это не так...
Мак. Пожалуйста, вы не должны нести убыток. Сколько я вам должен? Но, пожалуйста, дайте счет по статьям. Жизнь сделала меня недоверчивым... Вы можете понять это лучше, чем кто-либо другой.
Браун. Мак, когда ты так говоришь, я ни о чем не могу думать.
За сценой слышен громкий стук.
Голос Смита (за сценой). Так. Теперь выдержит.
Мак. Расчет, Браун.
Браун. Если ты настаиваешь - пожалуйста. Значит, во-первых, деньги за поимку убийц, которых изловили благодаря тебе или твоим людям. Ты получил от правительства в общей сложности...
Мак. Три случая по сорок фунтов каждый, итого сто двадцать фунтов. Четверть этой суммы причитается вам. Следовательно, мы должны вам тридцать фунтов.
Браун. Да-да... Но я, право, не знаю, Мак. Стоит ли тратить последние минуты...
Мак. Пожалуйста, оставьте эту дребедень. Тридцать фунтов. И за доверское дело восемь фунтов.
Браун. Как же так, восемь фунтов! Не мало ли? Там же было...
Мак. Вы мне верите или вы мне не верите? Итак, по балансу последнего полугодия вы получаете тридцать восемь фунтов.
Браун (громко всхлипывая). Всю свою жизнь... я...
Оба. Исполнял все твои желания.
Мак. Три года в Индии - и Джон завербован, и Джимми взят, - пять лет в Лондоне, и вот благодарность. (Изображает повешенного).
Неверным другом предан, здесь висит
Прекраснейший, добрейший из людей.
Увы, на шее собственной Макхит
Узнал всю тяжесть задницы своей.
Браун. Мак, если ты со мной так говоришь... Кто нападает на мою честь, тот нападает на меня. (В гневе выбегает из клетки.)
Мак. На твою честь...
Браун. Да, на мою честь. Смит, начинайте! Впустить посетителей. (Маку.) Извини, пожалуйста.
Смит (входит, быстро, Маку). Сейчас вас еще можно спасти, но через минуту будет поздно. Вы собрали деньги?
Мак. Да. Если ребята вернутся.
Смит. Их не видно. Значит - все кончено.
Впускают посетителей. Входят Пичем, госпожа Пичем, Полли, Люси, проститутки,
священник, Маттиас и Джекоб.
Дженни. Нас не хотели пускать. Но я им сказала: если вы сейчас же отсюда не уберетесь, вы будете иметь дело с Дженни-Малиной.
Пичем. Я его тесть. Прошу прощения, кто из присутствующих господин Макхит?
Мак (представляется). Макхит.
Пичем (миновав клетку, становится справа, как потом и все остальные). Волею судьбы, господин Макхит, вы стали моим зятем, не познакомившись со мной. Обстоятельство, благодаря которому мы впервые увиделись, чрезвычайно прискорбно. Господин Макхит, некогда вы носили белые лайковые перчатки, у вас была трость с набалдашником слоновой кости и шрам на шее, и пребывали вы обычно в гостинице "Каракатица". Теперь остался только шрам, кстати сказать, наименее ценная из ваших примет. Пребываете же вы в клетке, а в недалеком будущем и вовсе перестанете где-либо пребывать.
Полли в слезах проходит вдоль клетки и становится справа.
Мак. Какое на тебе красивое платье!
Маттиас и Джекоб проходят вдоль клетки и становятся справа.
Маттиас. Мы не могли пробиться из-за толчеи. Мы так бежали, что я боялся, как бы Джекоба не хватил удар. Если ты нам не веришь...
Мак. Что говорят мои люди? Они на хороших местах?
Маттиас. Видите, капитан, мы так и знали, что вы нас поймете. Ведь коронация случается не каждый день. Людям нужно подработать. Они просили передать вам привет.
Джекоб. Самый сердечный!
Госпожа Пичем (проходит вдоль клетки, становится справа). Господин Макхит, кто бы мог представить себе это неделю назад, когда мы с вами танцевали в "Каракатице"?
Мак. Да, танцевали в "Каракатице".
Господин Пичем. Жестока судьба человеческая.
Браун (в глубине сцены, священнику). И с этим-то человеком мы плечом к плечу сражались в Азербайджане.
Дженни (проходит мимо клетки). Мы все в Друри-Лейн просто вне себя. Ни одна душа не пошла на коронацию. Все хотят тебя видеть. (Становится справа.)
Мак. Меня видеть.
Смит. Ну, пошли. Шесть часов. (Выпускает Мэкки из клетки.)
Мак. Мы не заставим посетителей ждать. Дамы и господа! Перед вами гибнущий представитель гибнущего сословия. Нас, мелких кустарей, взламывающих честным ломом убогие кассы мелких лавчонок, поглощают крупные предприниматели, за которыми стоят банки. Что такое "фомка" по сравнению с акцией? Что такое налет на банк по сравнению с основанием банка? Что такое убийство человека по сравнению с использованием его в своих интересах? Я прощаюсь с вами, сограждане. Благодарю вас за то, что вы пришли. Некоторые из вас были мне очень близки. Меня очень удивляет, что Дженни меня выдала. Впрочем, это лишнее доказательство того, что мир остается прежним. Меня погубило роковое стечение обстоятельств. Ну что ж, я гибну.
Золотистый свет. Орган освещен. Сверху на шесте спускается трехламповый
светильник. На щитах надпись:
БАЛЛАДА, В КОТОРОЙ МАКХИТ ПРОСИТ У ВСЕХ ПРОЩЕНИЯ
О братья, вы переживете нас.
Мы смертники. Не будьте строги с нами
И у помоста в наш последний час
Не смейтесь, потрясая бородами.
И не кляните нас, хоть нас казнили,
Не гневайтесь, в отличье от судей!
Ведь кто не легкомыслен из людей!
Ах, если б все благоразумней были!
О люди, вот урок вам. Кто грешил,,
Молите бога, чтоб меня простил.
Нас дождь окатит, он омоет нас,
Омоет плоть, что мы кормили впрок,
И воронье не пощадит, дай срок,
Видавших виды, жадных наших глаз.
Мы занеслись поистине безбожно,
Не в меру высоко. И вот висим мы тут,
Словно кичась. И птицы нас клюют,
Как лошадиное дерьмо в пыли дорожной.
Вот вам наука, братья. Кто грешил,
Молите бога, чтоб меня простил.
Девчонок, продающих ласки,
Всегда готовых оголиться,
Котов, что строят девкам глазки,
Чтоб их деньгами поживиться.
Клятвопреступников, колодниц,
Бродяг, способных и убить,
Гулящих, тунеядцев, сводниц
Я их прошу меня простить.
На полицейских зол, - не скрою,
Которые меня кормили
Одной древесною корою
И много бед мне причинили.
Я мог бы и проклясть их ныне,
Но буду кроток, так и быть!
Чтобы не связываться с ними,
Я их прошу меня простить.
Взять молоток бы потяжеле
Да в полицейских запустить!
Не стоит, впрочем. В самом деле,
Я их прошу меня простить.
Смит. Пожалуйте, господин Макхит.
Госпожа Пичем. Полли и Люси, не покидайте вашего мужа в его последний час.
Мак. Сударыни, что бы ни было между нами...
Смит (уводит его). Марш!
Путь к эшафоту. Все выходят через левую дверь. Обе двери - в плоскости кулис. Затем все с фонариками в руках появляются с другой стороны сцены. Как только Макхит
всходит на эшафот, Пичем обращается к публике.
Пичем.
Почтеннейшая публика! Итак,
Макхита наконец должны казнить.
Так уж устроен божий мир. Дурак,
Кто хочет даром что-то получить.
Но, чтобы не считали нас
Глашатаями истины такой,
Макхита не казнят, поскольку мы сейчас
Придумали конец совершенно другой.
Пускай хотя бы в опере случится,
Что право перед милостью смирится.
И потому, благой конец суля,
Сюда сейчас примчится вестник короля.
Появление королевского вестника.
На щитах надпись:
ТРЕТИЙ ТРЕХГРОШОВЫЙ ФИНАЛ
Хор.
Тише! Кто скачет к нам?
Королевский вестник скачет к нам!
Верхом на коне появляется Браун - королевский вестник.
Браун. По случаю коронации королева повелевает немедленно освободить капитана Макхита.
Всеобщее ликование.
Одновременно он получает звание потомственного дворянина...
Ликование.
...замок Мармарел и пожизненную ренту в десять тысяч фунтов. Присутствующим здесь новобрачным королева шлет королевский привет и наилучшие пожелания.
Мак. Спасен, спасен! Да-да, где нужда велика, там и помощь близка.
Полли. Спасен, мой дорогой Мэкки, спасен! Я так счастлива.
Госпожа Пичем. Итак, все пришло к благополучному концу. Как легко и мирно жилось бы на свете, если бы всегда появлялись королевские вестники.
Пичем. Поэтому останьтесь все на местах и спойте хорал беднейших из бедных, чью трудную жизнь вы сейчас представили. Ибо в действительности печален бывает именно их конец. Когда побитые дают сдачи, королевские вестники появляются чрезвычайно редко. Поэтому нужно быть терпимее к злу.
Все (поют под орган, подходя к рампе).
Терпимей будьте к злу. Оно к тому же
Само замерзнет. Ведь тепла в нем нет.
Не забывайте о великой стуже
Земной юдоли, стонущей от бед!
ПРИЛОЖЕНИЕ
НОВАЯ СОЛДАТСКАЯ ПЕСНЯ
1
Фриц был штурмовик, и Карл был фашист,
А карьеру сделал Курт, как ни странно.
Но все это кончилось, и начались
Походы в различные страны.
Шмидту-вестфальцу
Нужна Украина,
А Краузе - Париж, и скорей!
И если б, как намечено,
Все было онемечено
И вражеская сила
Препятствий не чинила,
Берлинец Майер бы назвал
Болгарию своей.
2
В пустыне от зноя Шмидт изнывал,
На севере Краузе мерз многократно.
Но хуже всего было то, что не знал
Ни один человек, как вернуться обратно
В Вестфалию
Из степей Украины,
Из Африки - в Шпесский лес?
Не было, как намечено,
Все онемечено,
И вражеская сила
Препятствия чинила,
А тот, кто сбил их с толку,
Куда-то исчез.
3
И Шмидт не вернулся, и немцам капут,
И трупы смердят, и крысиные норы.
Но в Берлине разрушенном люди ведут
О т_р_е_т_ь_е_й войне мировой разговоры.
Кельн - щебня груда,
В Гамбурге худо,
А Дрезден - скопище дыр.
Но вдруг Америка
Русским не поверит, а?
И вдруг между собой еще
Они начнут побоище,
И Майер, снова в каске,
Захватит весь мир!
(1946)
НОВАЯ БАЛЛАДА О ПРИЯТНОЙ ЖИЗНИ
1
Твердят, что на земле всего прекрасней
Жизнь мудреца, что пустота в желудке
И холод в доме - это предрассудки.
Оставьте про себя такие басни!
Кто хочет жизнью тешиться простой,
Пусть тешится. Увольте лишь меня!
Нигде, нигде на свете даже дня
Нельзя прожить на пище на такой.
Одной свободе разве будешь рад?
Лишь тот живет приятно, кто богат.
2
Мясник отменный маршал наш покойник.
Сначала заграбастал он полсвета,
А после на суде потел за это,
И там, еще жирней своих конвойных,
Он на вопрос, зачем старался так,
Ответил, что о славе лишь радел.
Как будто он от славы разжирел!
Тут рассмеется и любой дурак.
Нет, не о славе пекся этот фат:
Лишь тот живет приятно, кто богат.
3
Вот прорва Шахт. Он проглотил полмира,
Хоть шея коротка у живоглота.
Вчера венчали лаврами банкира,
Сегодня вешать не хотят банкрота.
Останется он цел и невредим,
Но на вопрос, зачем же он избрал
Столь мерзкий путь, ответствует нахал,
Что честолюбье овладело им.
Нет, не почета жаждал этот гад:
Лишь тот живет приятно, кто богат.
4
Вот Украины гнусный разоритель
Лакейтель, пред Адольфом лебезивший,
Трофеями себя обогативший,
Ценитель танков, коньяков ценитель.
Что двигало им? Долг! Ведь он солдат.
Из чувства долга кровь он проливал.
А если он попутно капитал
И нажил, о таких вещах молчат.
Чей капитал? О том не говорят.
Лишь тот живет приятно, кто богат.
5
У них у всех великие заботы,
У них у всех возвышенные цели,
Не говорят о том, как пили-ели,
А с духами ночами сводят счеты.
Ведь каждый был, по сути, Лоэнгрин,
И каждый был немножко Парсифаль:
Не Ленинград им нужен, а Грааль,
Разрушена Валгалла, не Берлин.
Их дело в шляпе. Им сам черт не брат:
Лишь тот живет приятно, кто богат.
(1946)
ДОБАВЛЕНИЕ К БАЛЛАДЕ, В КОТОРОЙ МАКХИТ
ПРОСИТ У ВСЕХ ПРОЩЕНИЯ
Тот, кто ломится в дверь чужую,
Устав без крова горе мыкать,
Кто всех бранит напропалую,
Чтобы не плакать и не хныкать,
И тот, кто хлеб крадет без дрожи,
Чтобы убийцею не быть,
Поверьте, им не сладко тоже,
И я прошу вас их простить.
Не на воришек гнев свой тратьте,
Нет, покрупней воров ищите,
Тех, от кого идет проклятье
Войны, стыда, кровопролитья.
Тот, кто твердил вам: "Режь без страха!"
Теперь "Прости!" твердить готов.
Забейте же им глотку прахом
Прекрасных ваших городов!
Кто вздор насчет прощенья мелет,
Кто учит прошлое забыть
В тех молотком, да потяжеле,
Всего вернее запустить.
(1946)
НОВЫЙ ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ ХОРАЛ
Порок не страшен малый. И к тому же
Он сам замерзнет. Ведь тепла в нем нет.
Не забывайте о великой стуже
В земной юдоли, стонущей от бед.
Бой против крупных негодяев нужен,
И нужно наконец избавить свет
От истинной причины этой стужи
В земной юдоли, стонущей от бед.
(1946)
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ СТРОФЫ
"ТРЕХГРОШОВОГО ФИЛЬМА"
Наконец-то торжествуют
Мир, согласье и покой.
Если в деньгах нет отказа,
То конец всегда такой.
Угрожал сперва тюрьмою
Максу Мориц, а потом
Хлеб голодных эти двое
За одним едят столом.
Ведь одни во мраке скрыты,
На других направлен свет.
И вторых обычно видят,
Но не видят первых, нет.
(1930)
ПРИМЕЧАНИЯ
ЧТЕНИЕ ДРАМ
Нет никаких оснований менять эпиграф Джона Гэя к его "Опере нищих" "Nos hoec novimus esse nihil" {"Мы-то знаем, что это - ничто" (лат.).} для "Трехгрошовой оперы". Что касается данного текста, то он почти не отличается от сценической редакции целиком переданной театрам пьесы и, следовательно, адресован скорее специалисту, чем потребителю. Заметим, однако, что превращения в специалистов возможно большего числа зрителей и читателей следует всячески добиваться и что этот процесс совершается на наших глазах.
Буржуазные понятия являются для "Трехгрошовой оперы" не только содержанием. Дело не только в том, что она их изображает, но и в том, как она их изображает. "Трехгрошовая опера" - это своего рода доклад о том, какого отображения жизни ждет зритель от театра. Однако зрителю приходится смотреть и то, чего ему не хотелось бы видеть, его желания не только исполняются, но и критикуются (он оказывается не субъектом, а объектом). Поэтому теоретически он может признать, что театр получает новую функцию. Но так как театр сопротивляется своей модификации, то полезно, чтобы драмы, предназначенные не только для постановки, но и для реформы театра, зритель читал сам, читал из недоверия к театру. Сейчас мы наблюдаем абсолютный примат театра над драматической литературой. Примат театрального механизма это примат средств производства. Сопротивление театрального механизма новой целевой установке выражается в том, что, сталкиваясь с драмой, он сразу же ее изменяет, так что она перестает быть в нем инородным телом. Нетронутыми остаются разве только те элементы драмы, где она убивает самое себя. Необходимость правильно ставить новую драматургию - а это для театра еще важнее, чем для драматургии, - отступает на задний план из-за того, что театр может ставить все; он "театрализует" что угодно. Разумеется, этот примат имеет экономические причины.
ЩИТЫ И НАДПИСИ
Щиты, на которые проецируются заголовки сцен, являются примитивной попыткой олитературивания театра. Олитературивание театра, как и вообще олитературивание всей общественной жизни, нужно всячески поощрять.
Олитературивание означает слияние "воплощенного" со "сформулированным" и дает театру возможность примкнуть к другим видам духовной деятельности. Однако оно остается односторонним до тех пор, пока публика не примет в нем участия и благодаря ему не поднимется на более высокий уровень.
С точки зрения канонов драматургии заголовки неприемлемы потому, что автор обязан воплотить все свои мысли в действии, что драма должна выразить все через себя самое. Это справедливо, если считать, что зритель размышляет не над увиденным, а в рамках увиденного. Но такое стремление подчинить все одной идее, взнуздать зрителя прямолинейной динамикой, не давая ему глядеть ни влево, ни вправо, ни вверх, ни вниз, - такое стремление новая драматургия отвергает. В драматургию также нужно вводить ссылки и примечания.
Нужно приучаться к комплексному видению. Мысли зрителя о ходе действия, пожалуй, даже важнее, чем мысли по ходу действия. Кроме того, щиты диктуют и делают возможным новый стиль актерской игры. Это э_п_и_ч_е_с_к_и_й с_т_и_л_ь. Читая надписи на щитах, зритель внутренне принимает позу спокойно покуривающего наблюдателя. Такая поза сама по себе требует более искусной, более благопристойной игры, ибо всякая попытка "загипнотизировать" хладнокровно курящего и, следовательно, достаточно занятого собой человека безусловно обречена на провал. Очень скоро в зрительном зале было бы полно специалистов, как полно их в спортивных залах и на стадионах. Актеры не отважились бы выйти к таким людям, имея за душой только ту жалкую порцию мимики, которую они сегодня кое-как, без раздумий, сколачивают после двух-трех репетиций! У них не нашлось бы потребителя на такой сырой, необработанный материал. Им пришлось бы искать совершенно иных средств, чтобы события, указанные в заголовках и, следовательно, уже лишенные сюжетной сенсационности, привлекли к себе внимание зрителя.
К сожалению, приходится опасаться, что заголовков и разрешения курить еще недостаточно, чтобы сделать посещение театра более плодотворным занятием.
ГЛАВНЫЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Характер Джонатана Пичема ни в коем случае нельзя сводить к ходячей формуле "скряга". Деньги он ни во что не ставит. Сомневаясь во всем, что будит какие-либо надежды, он считает и деньги далеко не достаточным средством защиты. Конечно, он негодяй и злодей, злодей в понимании старого театра. Его преступление состоит в его взглядах на жизнь. Эти взгляды настолько отвратительны, что достойны сопоставления с делами любого другого великого преступника, и все-таки, рассматривая нищету как товар, Пичем только следует "духу времени". Скажем конкретнее: деньги, которые он берет у Филча в первой сцене, Пичем не станет запирать в несгораемый шкаф. Нет, он сунет их в карман брюк: ни эти деньги, ни любые другие его не спасут. Но выбросить их у него рука не поднимется, и это только доказательство его глубокой безнадежности: он не может позволить себе ничего выбросить. Точно так же он отнесся бы и к миллиону шиллингов. Он уверен, что ни его деньги (ни все деньги на свете), ни его ум (ни все умы на свете) все равно ничему не помогут. По этой же причине он и не работает, а расхаживает по своей лавке, не снимая шляпы и сунув руки в карманы: он следит только за тем, чтобы ничего не пропало. Кто по-настоящему напуган, тот не станет работать. Если он прикрепляет Библию цепочкой к конторке, чтобы ее не украли, то это вовсе не мелочность с его стороны. Своего зятя он впервые видит только после того, как отправил его на виселицу. И это не случайно: личные качества человека, отнявшего у него дочь, не играют для Пичема никакой роли. Прочие преступления Мэкки-Ножа интересуют Пичема лишь постольку, поскольку они дают возможность устранить этого человека. Что касается его дочери, то она, как и Библия, для Пичема всего-навсего вспомогательное средство. И это скорее потрясает, чем отталкивает: какова должна быть степень отчаяния, если из всего сущего ценится лишь то немногое, что может спасти от гибели!
Исполнительнице роли Полли Пичем полезно изучить эту характеристику господина Пичема: Полли его дочь.
Разбойника Макхита актер должен представить как явление буржуазного общества. Пристрастие буржуа к разбойникам объясняется заблуждением: разбойник, дескать, не буржуа. Это заблуждение порождено другим заблуждением: буржуа - не разбойник. Так что же, значит, между ними нет никакой разницы? Нет, есть. Разбойник иногда не трус. С буржуа театр обычно ассоциирует "миролюбие". Эта ассоциация сохраняется и здесь: делец Макхит испытывает отвращение к кровопролитию, если только кровопролитие не необходимо для успеха дела. Сведение кровопролития к минимуму, его рационализация - это деловой принцип; когда нужно, господин Макхит показывает высокий класс фехтовального искусства. Он знает, к чему его обязывает слава: известная доля романтики, выставляемая им напоказ, служит именно вышеупомянутой рационализации. Он строго следит за тем, чтобы все дерзкие или хотя бы нагоняющие страх дела его подчиненных приписывались ему самому. Он подобен профессору, который не терпит, чтобы его ассистенты сами подписывали свои работы. Женщинам он импонирует не красотой, а положением и средствами. Английские рисунки к "Опере нищих" первых изданий изображают его приземистым, коренастым, не лишенным достоинства человеком лет сорока с лысоватой, похожей на редьку головой. Начисто лишенный чувства юмора, он держится чрезвычайно степенно. Солидность Мака проявляется уже в том, что его деловое рвение направлено не столько на ограбление посторонних лиц, сколько на эксплуатацию своих служащих. С блюстителями общественного порядка он, хотя это и сопряжено с расходами, поддерживает хорошие отношения. Он делает это не только ради собственной безопасности; практическое чутье говорит ему, что его безопасность и безопасность этого общества теснейшим образом связаны между собой. Посягательство на общественный порядок, вроде того, каким Пичем грозит полиции, внушило бы Макхиту глубочайшее отвращение. Допуская, что его связи с тарнбриджскими дамами предосудительны, Макхит убежден, что их вполне оправдывает специфика его дел. Верно, что этими чисто деловыми связями он при случае пользовался и для своего увеселения, однако как холостяк он имел на это право, разумеется, в известных пределах. Впрочем, что касается этой интимной стороны его жизни, то свои педантично регулярные посещения одного и того же тарнбриджского кафе он ценит прежде всего потому, что они стали у него п_р_и_в_ы_ч_к_о_й. А уважать и умножать привычки - это, пожалуй, и есть главная цель его именно буржуазного существования.
Мак (тихо, в быстром темпе поет).
О состраданье просит вас Макхит.
Он не под буками, не под кустом
Боярышника на траве лежит.
О нет, лежит он в склепе гробовом!
Друзья, друзья, молящему внемлите.
Пускай громаду этих стен прорвет
Его последний горестный призыв.
Помянете его, когда умрет.
Но ведь сейчас, покамест Мэкки жив.
Так помогите же, о, помогите!
В коридоре появляются Маттиас и Джекоб. Они хотят пройти к Макхиту. Смит
останавливает их.
Смит. Эй, что с тобой, ты похож на выжатый лимон.
Маттиас. С тех пор как с нами нет капитана, брюхатить наших дам приходится мне. Иначе они не получат справку о невменяемости. На такой работе требуется выносливость жеребца, вот я и выдохся. Мне нужно поговорить с капитаном.
Оба подходят к Маку.
Мак. Двадцать пять шестого. Вы, я вижу, не торопитесь...
Джекоб. Как-никак нам пришлось...
Мак. Как-никак меня повесят, чучело! Но сейчас у меня нет времени ругаться с вами. Двадцать восемь минут шестого. Итак, сколько вы может взять из вашего личного хранилища? Немедленно, сию же минуту.
Маттиас. Из нашего хранилища - в пять утра?
Джекоб. Неужели действительно дошло до этого?
Мак. Четыреста фунтов, идет?
Джекоб. А с нами что будет? Это же все, что у нас есть.
Мак. Кого повесят - вас или меня?
Маттиас (сердито). А кто лежал у Сьюки Тодри, вместо того чтобы смыться? Мы или ты?
Мак. Заткнись. Скоро буду лежать совсем в другом месте. Половина шестого.
Джекоб. Ну что ж, Маттиас, надо соглашаться.
Смит. Господин Браун велел спросить, что подать вам на завтрак.
Мак. Оставьте меня в покое. (Маттиасу.) Ты хочешь или не хочешь? (Смиту.) Спаржу.
Маттиас. Кричать на себя я никому не позволю.
Мак. Да я же не кричу на тебя. Просто я... Итак, Маттиас, ты дашь меня повесить?
Маттиас. Конечно, я не дам тебя повесить. Кто об этом говорит? Но это все наши деньги. Четыреста фунтов - это действительно все наши деньги. Неужели и этого нельзя сказать?
Мак. Пять часов тридцать восемь минут.
Джекоб. Давай живей, Маттиас, а то это будет уже ни к чему.
Маттиас. Если только сумеем пробиться. Ни пройти, ни проехать из-за этого сброда.
Мак. Если вас не будет здесь без пяти шесть, вы меня больше не увидите. (Кричит.) Больше не увидите!..
Смит. Уже ушли. Ну как? (Делает жест, как будто отсчитывает деньги.)
Мак. Четыреста.
Смит, пожав плечами, уходит.
(Вдогонку Смиту.) Мне нужно поговорить с Брауном.
Смит входит с констеблями.
Смит. Мыло у вас есть?
Констебль. Только не того сорта.
Смит. Через десять минут все должно быть готово.
Констебль. Опускная доска не действует.
Смит. Ничего знать не хочу. Уже второй раз звонили.
Констебль. Это же свинарник, а не тюрьма.
Мак (поет).
Глядите, он уже почти отпет,
Теперь Макхит поистине банкрот.
Вы, для кого сошелся клином свет
На деньгах, неужели он умрет?
Что пользы вам в повешенном Макхите?
Как стадо перепуганных свиней
Бегите к королеве! К ней одной!
Поговорите о страдальце с ней,
Он вдоволь сыт предсмертною тоской.
Так помогите же, о, помогите!
Появляется Полли.
Смит. Я не могу вас к нему пустить. Ваш номер шестнадцать. Ваша очередь еще не подошла.
Полли. При чем тут номер шестнадцать! Не будьте бюрократом. Я его жена, я должна с ним поговорить.
Смит. Но не больше пяти минут.
Полли. Еще чего - пять минут! Глупости. Пять минут! Это нельзя раз-два. Это же не так просто. Это же прощание навеки. В таких случаях муж и жена должны многое друг другу сказать... Где же он?
Смит. Разве вы его не видите?
Полли. Ах да, конечно. Благодарю вас.
Мак. Полли!
Полли. Да, Мэкки, я здесь.
Мак. Да, конечно!
Полли. Как ты себя чувствуешь? Ты очень раскис? Это ведь нелегко!
Мак. Что ты вообще собираешься делать? Что с тобой будет?
Полли. Ах, это пустяки, наша фирма работает превосходно. Мэкки, ты очень нервничаешь?.. Кто, собственно, был твой отец? Ты мне многого еще не рассказал. Не понимаю, что с тобой. Ты ведь всегда был вполне здоровым человеком.
Мак. Слушай, Полли, ты не можешь вытащить меня отсюда?
Полли. Да, конечно.
Мак. Конечно, нужны деньги. Я тут с надзирателем...
Полли (медленно). Деньги ушли в Саутгемптон.
Мак. А здесь у тебя ничего нет?
Полли. Нет, здесь нет. Но знаешь, Мэкки, я могу, например, с кем-нибудь поговорить... может быть, даже обратиться к самой королеве. (Подавленно.) О Мэкки!
Смит (уводя Полли, Маку). Ну что, собрали тысячу фунтов?
Полли. Прощай, Мэкки! Всего хорошего! Не забывай меня! (Уходит.)
Смит и констебли вносят столик. На нем тарелка со спаржей.
Смит. Спаржа сварилась?
Констебли. Так точно. (Уходят.)
Появляется Браун. Он подходит к Смиту.
Браун. Смит, чего он от меня хочет? Хорошо, что вы отложили завтрак до моего прихода. Мы войдем к нему со столиком, пусть видит, как мы к нему относимся.
Браун и Смит входят со столиком в клетку. Смит уходит.
Пауза.
Здравствуй, Мак. Вот спаржа. Поешь немного.
Мак. Не трудитесь, господин Браун. Найдутся другие люди, чтобы оказать мне последние почести.
Браун. Ах, Мэкки!
Мак. Прошу со мной рассчитаться! Тем временем позвольте мне поесть. В конце концов, это мой последний завтрак. (Ест.)
Браун. Приятного аппетита. Ах, Мэкки, ты же просто пытаешь меня раскаленным железом.
Мак. Расчет, сударь, пожалуйста, расчет. Никаких сантиментов.
Браун (со вздохом достает из кармана книжечку). Вот он, Мак. Вот расчет за последние полгода.
Мак (резко). Ах, вы пришли только за тем, чтобы и здесь еще получить свои денежки.
Браун. Ты же знаешь, что это не так...
Мак. Пожалуйста, вы не должны нести убыток. Сколько я вам должен? Но, пожалуйста, дайте счет по статьям. Жизнь сделала меня недоверчивым... Вы можете понять это лучше, чем кто-либо другой.
Браун. Мак, когда ты так говоришь, я ни о чем не могу думать.
За сценой слышен громкий стук.
Голос Смита (за сценой). Так. Теперь выдержит.
Мак. Расчет, Браун.
Браун. Если ты настаиваешь - пожалуйста. Значит, во-первых, деньги за поимку убийц, которых изловили благодаря тебе или твоим людям. Ты получил от правительства в общей сложности...
Мак. Три случая по сорок фунтов каждый, итого сто двадцать фунтов. Четверть этой суммы причитается вам. Следовательно, мы должны вам тридцать фунтов.
Браун. Да-да... Но я, право, не знаю, Мак. Стоит ли тратить последние минуты...
Мак. Пожалуйста, оставьте эту дребедень. Тридцать фунтов. И за доверское дело восемь фунтов.
Браун. Как же так, восемь фунтов! Не мало ли? Там же было...
Мак. Вы мне верите или вы мне не верите? Итак, по балансу последнего полугодия вы получаете тридцать восемь фунтов.
Браун (громко всхлипывая). Всю свою жизнь... я...
Оба. Исполнял все твои желания.
Мак. Три года в Индии - и Джон завербован, и Джимми взят, - пять лет в Лондоне, и вот благодарность. (Изображает повешенного).
Неверным другом предан, здесь висит
Прекраснейший, добрейший из людей.
Увы, на шее собственной Макхит
Узнал всю тяжесть задницы своей.
Браун. Мак, если ты со мной так говоришь... Кто нападает на мою честь, тот нападает на меня. (В гневе выбегает из клетки.)
Мак. На твою честь...
Браун. Да, на мою честь. Смит, начинайте! Впустить посетителей. (Маку.) Извини, пожалуйста.
Смит (входит, быстро, Маку). Сейчас вас еще можно спасти, но через минуту будет поздно. Вы собрали деньги?
Мак. Да. Если ребята вернутся.
Смит. Их не видно. Значит - все кончено.
Впускают посетителей. Входят Пичем, госпожа Пичем, Полли, Люси, проститутки,
священник, Маттиас и Джекоб.
Дженни. Нас не хотели пускать. Но я им сказала: если вы сейчас же отсюда не уберетесь, вы будете иметь дело с Дженни-Малиной.
Пичем. Я его тесть. Прошу прощения, кто из присутствующих господин Макхит?
Мак (представляется). Макхит.
Пичем (миновав клетку, становится справа, как потом и все остальные). Волею судьбы, господин Макхит, вы стали моим зятем, не познакомившись со мной. Обстоятельство, благодаря которому мы впервые увиделись, чрезвычайно прискорбно. Господин Макхит, некогда вы носили белые лайковые перчатки, у вас была трость с набалдашником слоновой кости и шрам на шее, и пребывали вы обычно в гостинице "Каракатица". Теперь остался только шрам, кстати сказать, наименее ценная из ваших примет. Пребываете же вы в клетке, а в недалеком будущем и вовсе перестанете где-либо пребывать.
Полли в слезах проходит вдоль клетки и становится справа.
Мак. Какое на тебе красивое платье!
Маттиас и Джекоб проходят вдоль клетки и становятся справа.
Маттиас. Мы не могли пробиться из-за толчеи. Мы так бежали, что я боялся, как бы Джекоба не хватил удар. Если ты нам не веришь...
Мак. Что говорят мои люди? Они на хороших местах?
Маттиас. Видите, капитан, мы так и знали, что вы нас поймете. Ведь коронация случается не каждый день. Людям нужно подработать. Они просили передать вам привет.
Джекоб. Самый сердечный!
Госпожа Пичем (проходит вдоль клетки, становится справа). Господин Макхит, кто бы мог представить себе это неделю назад, когда мы с вами танцевали в "Каракатице"?
Мак. Да, танцевали в "Каракатице".
Господин Пичем. Жестока судьба человеческая.
Браун (в глубине сцены, священнику). И с этим-то человеком мы плечом к плечу сражались в Азербайджане.
Дженни (проходит мимо клетки). Мы все в Друри-Лейн просто вне себя. Ни одна душа не пошла на коронацию. Все хотят тебя видеть. (Становится справа.)
Мак. Меня видеть.
Смит. Ну, пошли. Шесть часов. (Выпускает Мэкки из клетки.)
Мак. Мы не заставим посетителей ждать. Дамы и господа! Перед вами гибнущий представитель гибнущего сословия. Нас, мелких кустарей, взламывающих честным ломом убогие кассы мелких лавчонок, поглощают крупные предприниматели, за которыми стоят банки. Что такое "фомка" по сравнению с акцией? Что такое налет на банк по сравнению с основанием банка? Что такое убийство человека по сравнению с использованием его в своих интересах? Я прощаюсь с вами, сограждане. Благодарю вас за то, что вы пришли. Некоторые из вас были мне очень близки. Меня очень удивляет, что Дженни меня выдала. Впрочем, это лишнее доказательство того, что мир остается прежним. Меня погубило роковое стечение обстоятельств. Ну что ж, я гибну.
Золотистый свет. Орган освещен. Сверху на шесте спускается трехламповый
светильник. На щитах надпись:
БАЛЛАДА, В КОТОРОЙ МАКХИТ ПРОСИТ У ВСЕХ ПРОЩЕНИЯ
О братья, вы переживете нас.
Мы смертники. Не будьте строги с нами
И у помоста в наш последний час
Не смейтесь, потрясая бородами.
И не кляните нас, хоть нас казнили,
Не гневайтесь, в отличье от судей!
Ведь кто не легкомыслен из людей!
Ах, если б все благоразумней были!
О люди, вот урок вам. Кто грешил,,
Молите бога, чтоб меня простил.
Нас дождь окатит, он омоет нас,
Омоет плоть, что мы кормили впрок,
И воронье не пощадит, дай срок,
Видавших виды, жадных наших глаз.
Мы занеслись поистине безбожно,
Не в меру высоко. И вот висим мы тут,
Словно кичась. И птицы нас клюют,
Как лошадиное дерьмо в пыли дорожной.
Вот вам наука, братья. Кто грешил,
Молите бога, чтоб меня простил.
Девчонок, продающих ласки,
Всегда готовых оголиться,
Котов, что строят девкам глазки,
Чтоб их деньгами поживиться.
Клятвопреступников, колодниц,
Бродяг, способных и убить,
Гулящих, тунеядцев, сводниц
Я их прошу меня простить.
На полицейских зол, - не скрою,
Которые меня кормили
Одной древесною корою
И много бед мне причинили.
Я мог бы и проклясть их ныне,
Но буду кроток, так и быть!
Чтобы не связываться с ними,
Я их прошу меня простить.
Взять молоток бы потяжеле
Да в полицейских запустить!
Не стоит, впрочем. В самом деле,
Я их прошу меня простить.
Смит. Пожалуйте, господин Макхит.
Госпожа Пичем. Полли и Люси, не покидайте вашего мужа в его последний час.
Мак. Сударыни, что бы ни было между нами...
Смит (уводит его). Марш!
Путь к эшафоту. Все выходят через левую дверь. Обе двери - в плоскости кулис. Затем все с фонариками в руках появляются с другой стороны сцены. Как только Макхит
всходит на эшафот, Пичем обращается к публике.
Пичем.
Почтеннейшая публика! Итак,
Макхита наконец должны казнить.
Так уж устроен божий мир. Дурак,
Кто хочет даром что-то получить.
Но, чтобы не считали нас
Глашатаями истины такой,
Макхита не казнят, поскольку мы сейчас
Придумали конец совершенно другой.
Пускай хотя бы в опере случится,
Что право перед милостью смирится.
И потому, благой конец суля,
Сюда сейчас примчится вестник короля.
Появление королевского вестника.
На щитах надпись:
ТРЕТИЙ ТРЕХГРОШОВЫЙ ФИНАЛ
Хор.
Тише! Кто скачет к нам?
Королевский вестник скачет к нам!
Верхом на коне появляется Браун - королевский вестник.
Браун. По случаю коронации королева повелевает немедленно освободить капитана Макхита.
Всеобщее ликование.
Одновременно он получает звание потомственного дворянина...
Ликование.
...замок Мармарел и пожизненную ренту в десять тысяч фунтов. Присутствующим здесь новобрачным королева шлет королевский привет и наилучшие пожелания.
Мак. Спасен, спасен! Да-да, где нужда велика, там и помощь близка.
Полли. Спасен, мой дорогой Мэкки, спасен! Я так счастлива.
Госпожа Пичем. Итак, все пришло к благополучному концу. Как легко и мирно жилось бы на свете, если бы всегда появлялись королевские вестники.
Пичем. Поэтому останьтесь все на местах и спойте хорал беднейших из бедных, чью трудную жизнь вы сейчас представили. Ибо в действительности печален бывает именно их конец. Когда побитые дают сдачи, королевские вестники появляются чрезвычайно редко. Поэтому нужно быть терпимее к злу.
Все (поют под орган, подходя к рампе).
Терпимей будьте к злу. Оно к тому же
Само замерзнет. Ведь тепла в нем нет.
Не забывайте о великой стуже
Земной юдоли, стонущей от бед!
ПРИЛОЖЕНИЕ
НОВАЯ СОЛДАТСКАЯ ПЕСНЯ
1
Фриц был штурмовик, и Карл был фашист,
А карьеру сделал Курт, как ни странно.
Но все это кончилось, и начались
Походы в различные страны.
Шмидту-вестфальцу
Нужна Украина,
А Краузе - Париж, и скорей!
И если б, как намечено,
Все было онемечено
И вражеская сила
Препятствий не чинила,
Берлинец Майер бы назвал
Болгарию своей.
2
В пустыне от зноя Шмидт изнывал,
На севере Краузе мерз многократно.
Но хуже всего было то, что не знал
Ни один человек, как вернуться обратно
В Вестфалию
Из степей Украины,
Из Африки - в Шпесский лес?
Не было, как намечено,
Все онемечено,
И вражеская сила
Препятствия чинила,
А тот, кто сбил их с толку,
Куда-то исчез.
3
И Шмидт не вернулся, и немцам капут,
И трупы смердят, и крысиные норы.
Но в Берлине разрушенном люди ведут
О т_р_е_т_ь_е_й войне мировой разговоры.
Кельн - щебня груда,
В Гамбурге худо,
А Дрезден - скопище дыр.
Но вдруг Америка
Русским не поверит, а?
И вдруг между собой еще
Они начнут побоище,
И Майер, снова в каске,
Захватит весь мир!
(1946)
НОВАЯ БАЛЛАДА О ПРИЯТНОЙ ЖИЗНИ
1
Твердят, что на земле всего прекрасней
Жизнь мудреца, что пустота в желудке
И холод в доме - это предрассудки.
Оставьте про себя такие басни!
Кто хочет жизнью тешиться простой,
Пусть тешится. Увольте лишь меня!
Нигде, нигде на свете даже дня
Нельзя прожить на пище на такой.
Одной свободе разве будешь рад?
Лишь тот живет приятно, кто богат.
2
Мясник отменный маршал наш покойник.
Сначала заграбастал он полсвета,
А после на суде потел за это,
И там, еще жирней своих конвойных,
Он на вопрос, зачем старался так,
Ответил, что о славе лишь радел.
Как будто он от славы разжирел!
Тут рассмеется и любой дурак.
Нет, не о славе пекся этот фат:
Лишь тот живет приятно, кто богат.
3
Вот прорва Шахт. Он проглотил полмира,
Хоть шея коротка у живоглота.
Вчера венчали лаврами банкира,
Сегодня вешать не хотят банкрота.
Останется он цел и невредим,
Но на вопрос, зачем же он избрал
Столь мерзкий путь, ответствует нахал,
Что честолюбье овладело им.
Нет, не почета жаждал этот гад:
Лишь тот живет приятно, кто богат.
4
Вот Украины гнусный разоритель
Лакейтель, пред Адольфом лебезивший,
Трофеями себя обогативший,
Ценитель танков, коньяков ценитель.
Что двигало им? Долг! Ведь он солдат.
Из чувства долга кровь он проливал.
А если он попутно капитал
И нажил, о таких вещах молчат.
Чей капитал? О том не говорят.
Лишь тот живет приятно, кто богат.
5
У них у всех великие заботы,
У них у всех возвышенные цели,
Не говорят о том, как пили-ели,
А с духами ночами сводят счеты.
Ведь каждый был, по сути, Лоэнгрин,
И каждый был немножко Парсифаль:
Не Ленинград им нужен, а Грааль,
Разрушена Валгалла, не Берлин.
Их дело в шляпе. Им сам черт не брат:
Лишь тот живет приятно, кто богат.
(1946)
ДОБАВЛЕНИЕ К БАЛЛАДЕ, В КОТОРОЙ МАКХИТ
ПРОСИТ У ВСЕХ ПРОЩЕНИЯ
Тот, кто ломится в дверь чужую,
Устав без крова горе мыкать,
Кто всех бранит напропалую,
Чтобы не плакать и не хныкать,
И тот, кто хлеб крадет без дрожи,
Чтобы убийцею не быть,
Поверьте, им не сладко тоже,
И я прошу вас их простить.
Не на воришек гнев свой тратьте,
Нет, покрупней воров ищите,
Тех, от кого идет проклятье
Войны, стыда, кровопролитья.
Тот, кто твердил вам: "Режь без страха!"
Теперь "Прости!" твердить готов.
Забейте же им глотку прахом
Прекрасных ваших городов!
Кто вздор насчет прощенья мелет,
Кто учит прошлое забыть
В тех молотком, да потяжеле,
Всего вернее запустить.
(1946)
НОВЫЙ ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ ХОРАЛ
Порок не страшен малый. И к тому же
Он сам замерзнет. Ведь тепла в нем нет.
Не забывайте о великой стуже
В земной юдоли, стонущей от бед.
Бой против крупных негодяев нужен,
И нужно наконец избавить свет
От истинной причины этой стужи
В земной юдоли, стонущей от бед.
(1946)
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ СТРОФЫ
"ТРЕХГРОШОВОГО ФИЛЬМА"
Наконец-то торжествуют
Мир, согласье и покой.
Если в деньгах нет отказа,
То конец всегда такой.
Угрожал сперва тюрьмою
Максу Мориц, а потом
Хлеб голодных эти двое
За одним едят столом.
Ведь одни во мраке скрыты,
На других направлен свет.
И вторых обычно видят,
Но не видят первых, нет.
(1930)
ПРИМЕЧАНИЯ
ЧТЕНИЕ ДРАМ
Нет никаких оснований менять эпиграф Джона Гэя к его "Опере нищих" "Nos hoec novimus esse nihil" {"Мы-то знаем, что это - ничто" (лат.).} для "Трехгрошовой оперы". Что касается данного текста, то он почти не отличается от сценической редакции целиком переданной театрам пьесы и, следовательно, адресован скорее специалисту, чем потребителю. Заметим, однако, что превращения в специалистов возможно большего числа зрителей и читателей следует всячески добиваться и что этот процесс совершается на наших глазах.
Буржуазные понятия являются для "Трехгрошовой оперы" не только содержанием. Дело не только в том, что она их изображает, но и в том, как она их изображает. "Трехгрошовая опера" - это своего рода доклад о том, какого отображения жизни ждет зритель от театра. Однако зрителю приходится смотреть и то, чего ему не хотелось бы видеть, его желания не только исполняются, но и критикуются (он оказывается не субъектом, а объектом). Поэтому теоретически он может признать, что театр получает новую функцию. Но так как театр сопротивляется своей модификации, то полезно, чтобы драмы, предназначенные не только для постановки, но и для реформы театра, зритель читал сам, читал из недоверия к театру. Сейчас мы наблюдаем абсолютный примат театра над драматической литературой. Примат театрального механизма это примат средств производства. Сопротивление театрального механизма новой целевой установке выражается в том, что, сталкиваясь с драмой, он сразу же ее изменяет, так что она перестает быть в нем инородным телом. Нетронутыми остаются разве только те элементы драмы, где она убивает самое себя. Необходимость правильно ставить новую драматургию - а это для театра еще важнее, чем для драматургии, - отступает на задний план из-за того, что театр может ставить все; он "театрализует" что угодно. Разумеется, этот примат имеет экономические причины.
ЩИТЫ И НАДПИСИ
Щиты, на которые проецируются заголовки сцен, являются примитивной попыткой олитературивания театра. Олитературивание театра, как и вообще олитературивание всей общественной жизни, нужно всячески поощрять.
Олитературивание означает слияние "воплощенного" со "сформулированным" и дает театру возможность примкнуть к другим видам духовной деятельности. Однако оно остается односторонним до тех пор, пока публика не примет в нем участия и благодаря ему не поднимется на более высокий уровень.
С точки зрения канонов драматургии заголовки неприемлемы потому, что автор обязан воплотить все свои мысли в действии, что драма должна выразить все через себя самое. Это справедливо, если считать, что зритель размышляет не над увиденным, а в рамках увиденного. Но такое стремление подчинить все одной идее, взнуздать зрителя прямолинейной динамикой, не давая ему глядеть ни влево, ни вправо, ни вверх, ни вниз, - такое стремление новая драматургия отвергает. В драматургию также нужно вводить ссылки и примечания.
Нужно приучаться к комплексному видению. Мысли зрителя о ходе действия, пожалуй, даже важнее, чем мысли по ходу действия. Кроме того, щиты диктуют и делают возможным новый стиль актерской игры. Это э_п_и_ч_е_с_к_и_й с_т_и_л_ь. Читая надписи на щитах, зритель внутренне принимает позу спокойно покуривающего наблюдателя. Такая поза сама по себе требует более искусной, более благопристойной игры, ибо всякая попытка "загипнотизировать" хладнокровно курящего и, следовательно, достаточно занятого собой человека безусловно обречена на провал. Очень скоро в зрительном зале было бы полно специалистов, как полно их в спортивных залах и на стадионах. Актеры не отважились бы выйти к таким людям, имея за душой только ту жалкую порцию мимики, которую они сегодня кое-как, без раздумий, сколачивают после двух-трех репетиций! У них не нашлось бы потребителя на такой сырой, необработанный материал. Им пришлось бы искать совершенно иных средств, чтобы события, указанные в заголовках и, следовательно, уже лишенные сюжетной сенсационности, привлекли к себе внимание зрителя.
К сожалению, приходится опасаться, что заголовков и разрешения курить еще недостаточно, чтобы сделать посещение театра более плодотворным занятием.
ГЛАВНЫЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Характер Джонатана Пичема ни в коем случае нельзя сводить к ходячей формуле "скряга". Деньги он ни во что не ставит. Сомневаясь во всем, что будит какие-либо надежды, он считает и деньги далеко не достаточным средством защиты. Конечно, он негодяй и злодей, злодей в понимании старого театра. Его преступление состоит в его взглядах на жизнь. Эти взгляды настолько отвратительны, что достойны сопоставления с делами любого другого великого преступника, и все-таки, рассматривая нищету как товар, Пичем только следует "духу времени". Скажем конкретнее: деньги, которые он берет у Филча в первой сцене, Пичем не станет запирать в несгораемый шкаф. Нет, он сунет их в карман брюк: ни эти деньги, ни любые другие его не спасут. Но выбросить их у него рука не поднимется, и это только доказательство его глубокой безнадежности: он не может позволить себе ничего выбросить. Точно так же он отнесся бы и к миллиону шиллингов. Он уверен, что ни его деньги (ни все деньги на свете), ни его ум (ни все умы на свете) все равно ничему не помогут. По этой же причине он и не работает, а расхаживает по своей лавке, не снимая шляпы и сунув руки в карманы: он следит только за тем, чтобы ничего не пропало. Кто по-настоящему напуган, тот не станет работать. Если он прикрепляет Библию цепочкой к конторке, чтобы ее не украли, то это вовсе не мелочность с его стороны. Своего зятя он впервые видит только после того, как отправил его на виселицу. И это не случайно: личные качества человека, отнявшего у него дочь, не играют для Пичема никакой роли. Прочие преступления Мэкки-Ножа интересуют Пичема лишь постольку, поскольку они дают возможность устранить этого человека. Что касается его дочери, то она, как и Библия, для Пичема всего-навсего вспомогательное средство. И это скорее потрясает, чем отталкивает: какова должна быть степень отчаяния, если из всего сущего ценится лишь то немногое, что может спасти от гибели!
Исполнительнице роли Полли Пичем полезно изучить эту характеристику господина Пичема: Полли его дочь.
Разбойника Макхита актер должен представить как явление буржуазного общества. Пристрастие буржуа к разбойникам объясняется заблуждением: разбойник, дескать, не буржуа. Это заблуждение порождено другим заблуждением: буржуа - не разбойник. Так что же, значит, между ними нет никакой разницы? Нет, есть. Разбойник иногда не трус. С буржуа театр обычно ассоциирует "миролюбие". Эта ассоциация сохраняется и здесь: делец Макхит испытывает отвращение к кровопролитию, если только кровопролитие не необходимо для успеха дела. Сведение кровопролития к минимуму, его рационализация - это деловой принцип; когда нужно, господин Макхит показывает высокий класс фехтовального искусства. Он знает, к чему его обязывает слава: известная доля романтики, выставляемая им напоказ, служит именно вышеупомянутой рационализации. Он строго следит за тем, чтобы все дерзкие или хотя бы нагоняющие страх дела его подчиненных приписывались ему самому. Он подобен профессору, который не терпит, чтобы его ассистенты сами подписывали свои работы. Женщинам он импонирует не красотой, а положением и средствами. Английские рисунки к "Опере нищих" первых изданий изображают его приземистым, коренастым, не лишенным достоинства человеком лет сорока с лысоватой, похожей на редьку головой. Начисто лишенный чувства юмора, он держится чрезвычайно степенно. Солидность Мака проявляется уже в том, что его деловое рвение направлено не столько на ограбление посторонних лиц, сколько на эксплуатацию своих служащих. С блюстителями общественного порядка он, хотя это и сопряжено с расходами, поддерживает хорошие отношения. Он делает это не только ради собственной безопасности; практическое чутье говорит ему, что его безопасность и безопасность этого общества теснейшим образом связаны между собой. Посягательство на общественный порядок, вроде того, каким Пичем грозит полиции, внушило бы Макхиту глубочайшее отвращение. Допуская, что его связи с тарнбриджскими дамами предосудительны, Макхит убежден, что их вполне оправдывает специфика его дел. Верно, что этими чисто деловыми связями он при случае пользовался и для своего увеселения, однако как холостяк он имел на это право, разумеется, в известных пределах. Впрочем, что касается этой интимной стороны его жизни, то свои педантично регулярные посещения одного и того же тарнбриджского кафе он ценит прежде всего потому, что они стали у него п_р_и_в_ы_ч_к_о_й. А уважать и умножать привычки - это, пожалуй, и есть главная цель его именно буржуазного существования.