Андреа. Я тоже хочу стать физиком, господин Галилей.
   Галилей. Верю тебе, потому что у нас, физиков, огромное множество еще не решенных вопросов. (Подходит к окну и смотрит через линзы, не проявляя особой заинтересованности.) Погляди-ка сюда, Андреа.
   Андреа. Боже мой, как все приблизилось. Колокол на башне теперь совсем близко. Я даже могу прочесть медные буквы: "Грациа деи..." Благодарение богу.
   Галилей. Это принесет нам пятьсот скуди.
   II
   Галилей передает Венецианской республике новое изобретение
   Не все то гениально, что гением совершено;
   Галилей любил вкусную пищу и хорошее вино.
   Услышав правду, не хмурьте лоб;
   Слушайте правду про телескоп.
   Большой арсенал в гавани Венеции. Советники во главе с дожем. В стороне друг Галилея Сагредо и пятнадцатилетняя дочь Галилея Вирджиния, которая держит бархатную подушку с подзорной трубой длиной примерно в шестьдесят сантиметров, в ярко-красном кожаном футляре. На возвышении Галилей, за ним подставка для подзорной трубы, за которой присматривает шлифовальщик линз
   Федерцони.
   Галилей. Ваше превосходительство! Высокая Синьория! Будучи преподавателем математики вашего университета в Падуе, я всегда считал своей задачей не только исполнять мои почетные обязанности преподавателя, но еще и сверх того с помощью полезных изобретений доставлять чрезвычайные преимущества Республике Венеции. С глубокой радостью и всем надлежащим смирением я осмеливаюсь сегодня показать и преподнести вам совершенно новый прибор - мою зрительную трубу, или телескоп, - прибор, который изготовлен здесь, в вашем всемирно прославленном арсенале, на основе самых высоких научных и христианских принципов, являясь плодом семнадцатилетних терпеливых исследований вашего покорного слуги. (Спускается с возвышения и становится рядом с Сагредо.)
   Аплодисменты.
   (Раскланивается, к Сагредо, тихо.) Пустая трата времени.
   Сагредо (тихо). Ты сможешь заплатить мяснику, старик.
   Галилей. Да, им это принесет деньги. (Снова раскланивается.)
   Куратор (подымается на возвышение). Ваше превосходительство! Высокая Синьория! Снова, в который раз, страница славы в великой книге искусств покрывается венецианскими письменами.
   Вежливые аплодисменты,
   Куратор. Ученый, пользующийся мировой славой, передает вам исключительное право на изготовление и продажу прибора, который, несомненно, встретит самый высокий спрос.
   Аплодисменты усиливаются.
   Надеюсь, вы заметили, что с помощью этого прибора во время войны мы сможем распознать число и вооружение вражеских кораблей за целых два часа до того, как они увидят нас. Так что мы сумеем, установив силы противника, заблаговременно решить - преследовать его, нападать или обращаться в бегство.
   Бурные аплодисменты.
   Итак, ваше высокопревосходительство, высокая Синьория, ныне господин Галилей просит вас принять этот изобретенный им прибор, это свидетельство его дарования, из рук его очаровательной дочери.
   Музыка. Вирджиния выступает вперед, кланяется, передает трубу куратору, тот передает ее Федерцони. Федерцони устанавливает трубу на подставке,
   наводит; дож и советники подымаются на возвышение, смотрят в трубу.
   Галилей (тихо, к Сагредо). Не могу тебе обещать, что вытерплю эту комедию. Господа думают, что получают сейчас доходную игрушку, но это кое-что побольше, значительно больше. Этой ночью я ее направил на Луну.
   Сагредо. Что же ты увидел?
   Советник. Господин Галилей, я вижу укрепления Санта-Розита. Вон там, на лодке, сели обедать. Жареная рыба. Я чувствую аппетит.
   Галилей. Пойми, астрономия остановилась на месте тысячу лет тому назад, потому что у нее не было подзорной трубы.
   Советник. Господин Галилей!
   Сагредо. К тебе обращаются.
   Советник. В эту штуку слишком хорошо все видно. Я должен буду сказать моим дамам, что теперь им уже нельзя умываться на крыше.
   Галилей. Она не светится, не излучает свет.
   Сагредо. Что?
   Галилей. Знаешь ли ты, из чего состоит Млечный путь?
   Сагредо. Нет. Галилей. А я знаю.
   Советник. За такую штуку можно запросить десять скуди, господин Галилей.
   Галилей кланяется.
   Вирджиния (подводит Людовико к отцу). Людовико хочет тебя поздравить, отец.
   Людовико (смущенно). Поздравляю вас, сударь.
   Галилей. Я ее усовершенствовал.
   Людовико. Да, сударь. Я видел. Вы сделали футляр красным. В Голландии был зеленый.
   Галилей (к Сагредо). Я даже спрашиваю себя, не смогу ли я с помощью этой штуки доказать некое учение.
   Сагредо. Возьми себя в руки.
   Куратор. Ну теперь вы имеете верных пятьсот скуди прибавки, Галилей.
   Галилей (не обращает на него внимания, к Сагредо). Разумеется, я очень недоверчив к себе и остерегаюсь поспешных выводов.
   Дож, толстый застенчивый человек, подходит к Галилею и неуклюже пытается
   заговорить с ним.
   Куратор. Господин Галилей, его высокопревосходительство дож.
   Дож пожимает руку Галилею.
   Галилей. Да, верно, пятьсот скуди. Вы удовлетворены, ваше высокопревосходительство?
   Дож. Увы, так уж повелось, что нашей республике нужен какой-нибудь повод для воздействия на отцов города, чтобы хоть что-нибудь перепало ученым.
   Куратор. Но, с другой стороны, господин Галилей, ведь нужно иметь стимул.
   Дож (улыбаясь). Нам нужен повод.
   Дож и куратор подводят Галилея к советникам; они окружают его.
   Вирджиния и Людовико медленно уходят.
   Вирджиния. Ну как, я все правильно делала?
   Людовико. По-моему, правильно.
   Вирджиния. О чем ты думаешь?
   Людовико. Да нет, ничего! Но зеленый футляр был бы, пожалуй, так же хорош.
   Вирджиния. Мне кажется, что все очень довольны отцом.
   Людовико. А мне кажется, что я начинаю кое-что понимать в науке.
   III
   10 января 1610 года. С помощью подзорной трубы Галилей открывает в небесном пространстве явления, которые подтверждают правильность системы Коперника. Друг предостерегает его от опасных последствий этих открытий, но Галилей
   утверждает, что он верит в человеческий разум
   Десятого января тысяча шестьсот десятого года
   Галилей увидал, что нет небосвода.
   Рабочая комната Галилея в Падуе. Галилей и Сагредо в теплых плащах у
   телескопа.
   Сагредо (смотрит в телескоп; вполголоса). Край зубчатый и шершавый. В темной части, вблизи светящегося края, светящиеся точки. Они выступают одна за другой. Свет растекается от них на все большие участки, и там он сливается с большой светящейся частью.
   Галилей. Как ты объяснишь, что это за точки?
   Сагредо. Этого не может быть.
   Галилей. И все-таки есть. Это горы.
   Сагредо. Горы на звезде?
   Галилей. Огромные горы. Их вершины позолотило восходящее солнце, а вокруг на склонах еще ночь. Ты видишь, как свет, начиная с вершин, распространяется по долинам.
   Сагредо. Но ведь это противоречит всему, что учит астрономия вот уже две тысячи лет.
   Галилей. Именно так. Ты видишь то, чего не видел еще ни один человек, кроме меня. Ты второй.
   Сагредо. Но Луна не может быть Землей с горами и долинами. Так же как Земля не может быть звездой.
   Галилей. Нет, Луна может быть Землей с горами и долинами, и Земля может быть звездой. Это обычное небесное тело, одно из тысяч. Посмотри-ка еще раз. Кажется ли тебе затемненная часть Луны совсем темной?
   Сагредо. Нет, теперь, когда я гляжу внимательно, я зижу там слабое, сероватое освещение.
   Галилей. Откуда этот свет?
   Сагредо. ?
   Галилей. Он от Земли.
   Сагредо. Но ведь это бессмыслица. Как может светиться Земля с ее морями, лесами и горами, ведь Земля - холодное тело.
   Галилей. Так же, как светится Луна. Потому что обе эти звезды освещены Солнцем, поэтому они и светятся. Луна для нас то же, что и мы для нее. И она видит нас то серпом, то полукругом, то полностью диском, то вовсе не видит.
   Сагредо. Итак, значит, нет различия между Луной и Землей?
   Галилей. Очевидно, нет.
   Сагредо. Еще не прошло и десяти лет с тех пор, как в Риме сожгли человека. Его звали Джордано Бруно. Он утверждал то же самое.
   Галилей. Конечно. А мы видим это. Продолжай смотреть в трубу, Сагредо. То, что ты видишь, означает, что нет различий между небом и землей. Сегодня десятое января тысяча шестьсот десятого года. Сегодня человечество заносит в летописи: небо отменено.
   Сагредо. Это ужасно!
   Галилей. Я открыл еще кое-что. И, пожалуй, нечто еще более удивительное.
   Госпожа Сарти (входит). Господин куратор.
   Куратор вбегает.
   Куратор. Простите, что так поздно. Я был бы вам весьма обязан, если бы мог побеседовать с вами наедине.
   Галилей. Господин Сагредо может слушать все, что слушаю я, господин Приули.
   Куратор. Но, может быть, вам все же будет неприятно, если этот господин услышит, что именно произошло. К сожалению, это нечто совершенно, совершенно невероятное.
   Галилей. Видите ли, господин Сагредо привык уже к тому, что там, где я, происходят невероятные вещи.
   Куратор. А я боюсь, я боюсь. (Показывая на телескоп.) Вот она, диковинная штука. Можете ее выбросить. Все равно никакого толку от нее нет, абсолютно никакого.
   Сагредо (беспокойно расхаживая по комнате). Почему?
   Куратор. Знаете ли вы, что это ваше изобретение, которое вы назвали плодом семнадцатилетних изысканий, можно купить на любом перекрестке в Италии за несколько скуди? И притом изготовленное в Голландии. Именно сейчас в гавани выгружают с голландского корабля пятьсот подзорных труб!
   Галилей. Да неужели?
   Куратор. Я не понимаю вашего спокойствия, сударь.
   Сагредо. А что, собственно, вас беспокоит? Вы лучше послушайте, как господин Галилей с помощью этого прибора за последние дни совершил величайшие открытия в мире звезд.
   Галилей (смеясь). Можете поглядеть, Приули.
   Куратор. Нет, с меня достаточно того открытия, которое сделал я, предоставив за эту чепуху господину Галилею удвоенное жалованье. А господа из Синьории так доверчиво полагали, что этот прибор обеспечит республике большие преимущества, потому что он якобы может быть изготовлен только здесь. Но ведь только по чистой случайности, заглядывая в него, они не заметили на ближайшем перекрестке семикратно увеличенного обыкновенного уличного торговца, который по дешевке продает точь-в-точь такие же трубы.
   Галилей громко смеется.
   Сагредо. Дорогой господин Приули, может быть, я неправильно сужу о ценности этого прибора в торговле, но его ценность для философии так неизмерима, что...
   Куратор. Для философии? Какое отношение имеет господин Галилей к философии? Ведь он же математик. Господин Галилей, в свое время вы изобрели для города очень приличный водяной насос. И ваше оросительное устройство все еще действует. Ткачи хвалят вашу машину. Как мог я ждать, что произойдет такое?
   Галилей. Не спешите, Приули. Морские путешествия все еще очень продолжительны, опасны и дорого стоят. Нам не хватает своего рода точных часов на небе. Этакого путеводителя для навигации. Так вот у меня есть все основания считать, что с помощью этой подзорной трубы можно отчетливо наблюдать известные созвездия, которые совершают строго закономерные движения. Новые звездные карты могут сэкономить в мореплавании миллионы скуди, понимаете, Приули?
   Куратор, Оставьте! Я уже достаточно вас слушал. В благодарность за мое дружелюбие вы сделали меня посмешищем всего города. Потомство будет помнить обо мне как о кураторе, который попался на ничего не стоящей подзорной трубе. У вас есть все основания смеяться. Вы получили свои пятьсот скуди. Но я могу вам сказать - и говорю это как честный человек, - мне опротивел этот мир. (Уходит, громко хлопнув дверью.)
   Галилей. В гневе он даже симпатичен. Ты слышал: ему противен мир, в котором нет выгодных дел. Сагредо. А ты знал об этих голландских приборах?
   Галилей. Разумеется, хотя только по слухам. Но для этих простаков в Синьории я создал вдвое лучший прибор. Как мне работать, если судебный исполнитель торчит в доме? И для Вирджинии скоро понадобится приданое. Она ведь не очень умна. К тому же я охотно покупаю книги, и не только по физике, и люблю прилично поесть. Хорошая пища возбуждает самые удачные мысли. Поганое, время! Мне платят меньше, чем возчику, который возит винные бочки. Четыре вязанки дров за две лекции по математике. Теперь я вырвал у них пятьсот скуди, но все еще не выплатил всех долгов, иные уже двадцатилетней давности. Мне бы выкроить пять лет, чтобы исследовать, и я бы доказал все! Постой, я покажу тебе еще кое-что.
   Сагредо (не решается подойти к телескопу). Послушай, Галилей, мне страшно.
   Галилей. Я покажу тебе сейчас одну из молочно-белых блестящих туманностей Млечного пути. Ты знаешь, из чего она состоит?
   Сагредо. Это звезды, бесчисленные звезды.
   Галилей. Только в одном созвездии Ориона пятьсот неподвижных звезд. Все это многочисленные миры, и нет числа иным, еще более далеким созвездиям, о которых говорил тот, сожженный. Он их не видел, но он их угадывал!
   Сагредо. Но если даже наша Земля действительно только звезда, это все еще не доказывает утверждения Коперника, будто она вращается вокруг Солнца. В небе нет ни одной звезды, которая вращалась бы вокруг другой, а вокруг Земли все же вращается Луна.
   Галилей. А я не уверен, Сагредо. С позавчерашнего дня я не уверен. Вот Юпитер. (Направляет телескоп.) Дело в том, что возле него находятся четыре звезды, которые видны только в трубу. Я заметил их в понедельник, но не обратил особенного внимания на их положение. Вчера я поглядел опять. Я готов присягнуть, что их положение изменилось. Тогда я приметил их. Но что это? Ведь было четыре звезды. (Очень взволнован.) Посмотри.
   Сагредо. Я вижу только три.
   Галилей. Где же четвертая звезда? Вот таблицы. Необходимо вычислить, как именно они могли переместиться.
   Оба взволнованы, садятся за работу. На сцене темнеет, однако на круглом экране видны Юпитер и его спутники. Когда становится светло, они все еще
   сидят, накинув зимние плащи.
   Все доказано. Четвертая звезда могла только зайти за Юпитер, и поэтому она не видна. Вот тебе та звезда, вокруг которой кружатся другие звезды.
   Сагредо. Но как же тогда кристаллическая сфера, к которой прикреплен Юпитер?
   Галилей. Да, где же она, эта сфера? И как может быть прикреплен Юпитер, если вокруг него движутся другие звезды? Нет опоры в небесах, нет опоры во вселенной! Там находится еще одно Солнце!
   Сагредо. Успокойся. Ты слишком торопишься с выводами.
   Галилей. Как это - торопишься? Да взволнуйся же ты, человече. Ведь то, что ты видишь, еще не видал никто. Они были правы!
   Сагредо. Кто? Последователи Коперника?
   Галилей. И тот, сожженный! Весь мир был против них, но они были правы. Это нужно показать Андреа. (Вне себя бежит к двери и кричит.) Сарти, Сарти!
   Сагредо. Галилей, ты должен успокоиться.
   Галилей. Сагредо, ты должен взволноваться!
   Сагредо (поворачивая телескоп). Ну чего ты орешь как сумасшедший?
   Галилей. А ты? Чего ты стоишь как пень, когда открыта истина?
   Сагредо. Я вовсе не стою как пень, я дрожу от страха, что это может оказаться истиной.
   Галилей. Что ты говоришь?
   Сагредо. Ты что же, совсем обезумел? Неужели ты не можешь понять, в какое дело ввязываешься, если все, что ты увидел, окажется правдой? И если ты будешь на всех рынках кричать о том, что наша Земля не центр вселенной, а простая звезда?
   Галилей. Да-да, и что вся огромная вселенная со <всеми ее созвездиями вовсе не вертится вокруг нашей крохотной Земли, как это воображали раньше.
   Сагредо. Значит, есть только созвездия? А где же тогда бог?
   Галилей. Что ты имеешь в виду?
   Сагредо. Бога! Где бог?
   Галилей (гневно). Там его нет! Так же как его нет и здесь, на Земле, если там имеются существа, которые хотели бы его разыскивать у нас.
   Сагредо. Так где же все-таки бог?
   Галилей. Разве я богослов? Я математик.
   Сагредо. Прежде всего ты человек. И я спрашиваю тебя, где же бог в твоей системе мироздания?
   Галилей. В нас самих либо нигде.
   Сагредо (кричит). Ведь так же говорил сожженный!
   Галилей. Так же говорил сожженный.
   Сагредо. За это он и был сожжен! Еще не прошло и десяти лет!
   Галилей. Потому что он ничего не мог доказать. Потому что он только утверждал.
   Сагредо. Галилей, я всегда считал тебя умным человеком. Семнадцать лет в Падуе и три года в Пизе ты терпеливо излагал сотням студентов систему Птолемея, которая соответствует писанию и утверждена церковью, основанной на писании. Ты считал ее неправильной, так же как Коперник, но ты излагал ее ученикам.
   Галилей. Потому что я ничего не мог доказать.
   Сагредо (недоверчиво). И ты считаешь, что теперь что-то изменилось?
   Галилей. Все изменилось! Послушай, Сагредо! Я верю в человека и, следовательно, верю в его разум! Без этой веры у меня не было бы сил утром встать с постели.
   Сагредо. Ну а теперь послушай, что я тебе скажу. Я не верю в это. Сорок лет, проведенные среди людей, научили меня; люди недоступны доводам разума. Покажи им красный хвост кометы, внуши им слепой ужас - и они побегут из домов, ломая себе ноги. Но сообщи им разумную истину, снова и снова докажи ее, и они попросту высмеют тебя.
   Галилей. Это совершеннейшая неправда, это клевета. Не понимаю, как ты можешь любить науку, если думаешь так. Только мертвецов нельзя убедить доказательствами!
   Сагредо. Как ты можешь смешивать их жалкую хитрость с разумом!
   Галилей. Я не говорю о хитрости. Я знаю, что они называют осла конем, когда продают его, а коня - ослом, когда покупают. В этом их хитрость. Но старуха, которая, готовясь в путь, накануне жесткой рукой подкладывает мулу лишнюю вязанку сена, корабельщик, который, закупая припасы, думает о бурях и штилях, ребенок, который натягивает шапку, когда ему докажут, что возможен дождь, - на них на всех действуют доказательства. И на "их на всех я надеюсь. Да, я верю в кроткую власть разума, управляющего людьми. Они не могут подолгу противостоять этой власти. Ни один человек не может долго наблюдать (поднимает руку и роняет на пол камень), как я роняю камень и при этом говорю: он не падает. На это не способен ни один человек. Соблазн, который исходит от доказательства, слишком велик. Ему поддается большинство, а со временем поддадутся все. Мыслить - это одно из величайших наслаждений человеческого рода.
   Госпожа Сарти (входя). Вы меня звали, господин Галилей?
   Галилей (опять подошел к телескопу, что-то записывает, очень приветливо). Да, мне нужен Андреа.
   Госпожа Сарти. Андреа? Он в постели, он спит.
   Галилей. Не могли бы вы его разбудить?
   Госпожа Сарти. А зачем это он вам нужен?
   Галилей. Я хочу показать ему кое-что, что его порадует. Он должен увидеть то, что, кроме нас, еще никто не видел с тех пор, как существует Земля.
   Госпожа Сарти. Значит, опять глазеть в вашу трубу?
   Галилей. Да, в мою трубу, Сарти.
   Госпожа Сарти. И ради этого я должна его будить среди ночи? Да вы в своем уме? Ему нужно спать по ночам. И не подумаю его будить.
   Галилей. Ни в коем случае?
   Госпожа Сарти. Ни в коем случае.
   Галилей. Тогда, Сарти, может быть, вы мне поможете? Видите ли, возник вопрос, о котором мы никак не можем договориться, - вероятно, потому что прочитали слишком много книг. А речь идет о небе, о созвездиях. Спрашивается, как предполагать, что вокруг чего вращается: большое вокруг малого или малое вокруг большого?
   Госпожа Сарти (недоверчиво). Вас нелегко понять, господин Галилей. Вы серьезно спрашиваете или опять собираетесь дурачить меня?
   Галилей. Это серьезный вопрос.
   Госпожа Сарти. Тогда я могу вам быстро ответить. Кто подает обед: я вам или вы мне?
   Галилей. Вы подаете мне. Вчера он был пригоревшим.
   Госпожа Сарти. А почему он был пригоревшим? Потому что я должна была принести вам башмаки как раз тогда, когда все поспевало. Ведь я приносила вам башмаки?
   Галилей. По-видимому.
   Госпожа Сарти. А все потому, что вы ученый и вы мне платите.
   Галилей. Понятно, понятно. Это нетрудно понять. Спокойной ночи, Сарти.
   Госпожа Сарти уходит смеясь.
   И такие люди не поймут истины? Да они схватятся за нее.
   Зазвонил колокол к утренней мессе. Входит Вирджиния в плаще, с фонарем.
   Вирджиния. Доброе утро, отец!
   Галилей. Почему ты так рано встала?
   Вирджиния. Мы пойдем с госпожой Сарти к утренней мессе. Людовико тоже придет туда. Как прошла ночь, отец?
   Галилей. Ночь была светлой.
   Вирджиния. Можно, я погляжу?
   Галилей. Зачем?
   Вирджиния не знает, что ответить.
   Это не игрушка.
   Вирджиния. Нет, отец.
   Галилей. А к тому же эта труба - сплошное разочарование, и ты вскоре услышишь об этом повсюду. Ее продают на улице за три скуди, и ее еще раньше изобрели в Голландии.
   Вирджиния. А ты ничего не увидел нового на небе через эту трубу?
   Галилей. Ничего такого, что б тебе понравилось. Только несколько маленьких тусклых пятнышек слева от большой звезды. Придется как-то обратить на них внимание. (Обращаясь к Сагредо, а не к дочери.) Пожалуй, назову их звездами Медичи в честь великого герцога Флоренции. (Опять обращается к дочери.) Вот что будет тебе занятно, Вирджиния: возможно, мы переедем во Флоренцию. Я написал туда, не захочет ли великий герцог использовать меня как придворного математика.
   Вирджиния (сияет). При дворе?
   Сагредо. Галилей!
   Галилей. Дорогой мой, мне необходимо время для исследований. Мне необходимы доказательства. И мне нужны горшки с мясом. А в такой должности мне уже не придется на частных уроках втолковывать систему Птолемея. Нет, у меня будет достаточно времени - время, время, время, чтобы разрабатывать мои доказательства, потому что всего, что у меня есть сейчас, еще мало. Это еще ничто, жалкие крохи! С этим я еще не могу выступать перед всем миром. Еще нет ни единого доказательства того, что хотя бы одно небесное тело вращается вокруг Солнца. Но я найду доказательства, убедительные для всех, начиная от Сарти и кончая самим папой. У меня теперь одна лишь забота - чтобы меня приняли ко двору.
   Вирджиния. Конечно же, тебя примут, отец, с этими новыми звездами и со всем прочим.
   Галилей. Ступай в церковь.
   Вирджиния уходит.
   Сагредо (читает вслух конец письма, которое ему протянул Галилей). "Ни к чему я не стремлюсь так сильно, как к тому, чтобы быть ближе к вам, восходящему солнцу, которое озарит нашу эпоху". Великому герцогу Флоренции сейчас девять лет от роду.
   Галилей. Правильно! Ты находишь мое письмо слишком раболепным? А я все сомневаюсь, достаточно ли оно раболепно, не слишком ли официально; не покажется ли, что я недостаточно унижаюсь? Сдержанное письмо мог бы написать тот, кто имеет заслуги в доказывании правоты Аристотеля, но не я. А такой человек, как я, может добраться до более или менее достойного положения только ползком, на брюхе. Ты ведь знаешь, я презираю людей, чьи мозги неспособны наполнить им желудки.
   Госпожа Сарти и Вирджиния идут в церковь, проходят мимо Галилея и Сагредо.
   Сагредо. Не надо уезжать во Флоренцию, Галилей.
   Галилей. Почему не надо?
   Сагредо. Потому что там хозяйничают монахи.
   Галилей. При флорентийском дворе есть именитые ученые.
   Сагредо. Лизоблюды!
   Галилей. Я возьму их за загривки и поволоку к трубе. Ведь и монахи люди, Сагредо. И они подвластны соблазну доказательств. Не забывай, что Коперник требовал, чтобы они верили его вычислениям, а я требую только, чтобы они верили своим глазам. Если истина слишком слаба, чтобы обороняться, она должна переходить в наступление. Я возьму их за загривки и заставлю смотреть в эту трубу.
   Сагредо. Галилей, ты вступаешь на ужасный путь. Злосчастен тот день, когда человек открывает истину, он ослеплен в тот миг, когда уверует в разум человеческого рода. О ком говорят, что он идет с открытыми глазами? О том, кто идет на гибель. Как могут власть имущие оставлять на свободе владеющего истиной, хотя бы это была истина только о самых отдаленных созвездиях? Неужели ты думаешь, что папа будет слушать тебя и признавать, что ты прав, когда ты скажешь ему, что он заблуждается и сам этого не знает. Неужели ты думаешь, что он просто запишет в свой дневник: десятого января тысяча шестьсот десятого года отменено небо? Неужели ты захочешь покинуть республику с истиной в кармане и с твоей трубой в руке, направляясь прямо в капканы князей и монахов? Ты так недоверчив в своей науке и так по-детски легковерен ко всему, что якобы может облегчить твои научные занятия. Ты не веришь Аристотелю, но веришь великому герцогу Флоренции. Только что я смотрел на тебя, ты стоял у своей трубы и наблюдал эти новые звезды, и мне почудилось, что я вижу тебя на костре, и, когда ты сказал, что веришь в силу доказательства, я почувствовал запах горелого мяса. Я люблю науку, но еще больше люблю тебя, мой друг. Не уезжай во Флоренцию, Галилей! Галилей. Если они меня примут, я поеду.
   На занавесе появляется последняя страница письма:
   "Нарицая новые звезды, открытые мною, величавым именем рода Медичи, я сознаю, что если прежде возвышение в звездный мир служило прославлению богов и героев, то в настоящем случае, наоборот, величавое имя Медичи обеспечит бессмертную память об этих звездах. Я же осмеливаюсь напомнить Вам о себе как об одном из числа Ваших самых верных и преданных слуг, который считает для себя величайшей честью то, что он родился Вашим подданным. Ни к чему я не стремлюсь так сильно, как к тому, чтобы быть ближе к Вам, восходящему солнцу, которое озарит нашу эпоху.
   Галилео Галилей".
   IV
   Галилей сменил Венецианскую республику на флорентийский дворец. Открытия, сделанные с помощью телескопа, наталкиваются на недоверие придворных ученых