Так что, если я говорю «очень засушливая долина», вы теперь, должно быть, понимаете, какая она была и почему мне стало так страшно. Не просто страшно! Прежнее чувство тревоги сменилось леденящим ужасом! Я вдруг отчетливо осознал, что подписал себе смертный приговор и ничто на свете уже не может меня спасти.
В доказательство мне достаточно было слегка пришпорить коня. Обычно самый нежный укол заставлял его срываться с места и нестись скачками, подобно антилопе, за которой гонится пантера. Сейчас же он лишь тихонько засопел и, дернув головой, потащился медленной рысью.
Спросите, что я сделал дальше? Ну, минуту-другую просто сидел в седле и боролся со страхом. В общем-то понимал: стоит панике полностью завладеть моим рассудком, и я уже никогда не приду в себя. Мне доводилось видеть сумасшедших, которых приводили из пустыни, — они глядели, выпучив глаза, и лепетали всякую чушь. Ужасное зрелище!
Дважды меня так и подмывало повернуть к Эмити, и все-таки ехал дальше. Боялся, что не выдержу трех часов обратной дороги, а так был хоть один шанс из тысячи найти спасение где-то впереди.
Фантазия? Пожалуй. Я подумал о том, что будет со мной через пару часов: представил, как мой язык почернеет и распухнет — станет размером с бейсбольный мячик! Стоило это только вообразить, как волна жгучей боли пробежала от корня языка к глотке. И теперь просто чувствовал, как с каждым шагом коня смерть становится все ближе и ближе. В начинающемся бреду я уже казался самому себе зеленым листком, который высыхает и скукоживается в огромной раскаленной печи.
Мне стыдно рассказывать о том, что творилось со мной во время этого путешествия. С легкостью признаюсь, что во мне нет той отчаянной храбрости, которую принято считать одним из лучших человеческих качеств. Нет, смотреть в лицо опасности я не боюсь! Мне все нипочем, если я хорошо ее вижу, а еще лучше, если могу давать сдачи, — такие моменты просто люблю. Но вот гореть заживо, утонуть или умереть от жажды — это страшно. Да так, что мороз по коже продирает!
Я гнал коня до тех пор, пока он не зашатался. Тогда спешился и смерил его долгим взглядом. Бедняга вконец вымотался. Он и так-то не был особенно сильным и выносливым, но теперь вся его мощь куда-то окончательно подевалась. Что ж, решил я, избавившись от седока, он еще может спастись. Поэтому расседлал его, снял потник и уздечку, однако мустанг продолжал стоять с опущенной мордой, оттопырив нижнюю губу, — вид у него был удивительно глупый. Но стоило мне отойти от него, он встрепенулся, почуяв свободу, и неуклюже побежал прочь на подгибающихся ногах.
Глава 4
Глава 5
В доказательство мне достаточно было слегка пришпорить коня. Обычно самый нежный укол заставлял его срываться с места и нестись скачками, подобно антилопе, за которой гонится пантера. Сейчас же он лишь тихонько засопел и, дернув головой, потащился медленной рысью.
Спросите, что я сделал дальше? Ну, минуту-другую просто сидел в седле и боролся со страхом. В общем-то понимал: стоит панике полностью завладеть моим рассудком, и я уже никогда не приду в себя. Мне доводилось видеть сумасшедших, которых приводили из пустыни, — они глядели, выпучив глаза, и лепетали всякую чушь. Ужасное зрелище!
Дважды меня так и подмывало повернуть к Эмити, и все-таки ехал дальше. Боялся, что не выдержу трех часов обратной дороги, а так был хоть один шанс из тысячи найти спасение где-то впереди.
Фантазия? Пожалуй. Я подумал о том, что будет со мной через пару часов: представил, как мой язык почернеет и распухнет — станет размером с бейсбольный мячик! Стоило это только вообразить, как волна жгучей боли пробежала от корня языка к глотке. И теперь просто чувствовал, как с каждым шагом коня смерть становится все ближе и ближе. В начинающемся бреду я уже казался самому себе зеленым листком, который высыхает и скукоживается в огромной раскаленной печи.
Мне стыдно рассказывать о том, что творилось со мной во время этого путешествия. С легкостью признаюсь, что во мне нет той отчаянной храбрости, которую принято считать одним из лучших человеческих качеств. Нет, смотреть в лицо опасности я не боюсь! Мне все нипочем, если я хорошо ее вижу, а еще лучше, если могу давать сдачи, — такие моменты просто люблю. Но вот гореть заживо, утонуть или умереть от жажды — это страшно. Да так, что мороз по коже продирает!
Я гнал коня до тех пор, пока он не зашатался. Тогда спешился и смерил его долгим взглядом. Бедняга вконец вымотался. Он и так-то не был особенно сильным и выносливым, но теперь вся его мощь куда-то окончательно подевалась. Что ж, решил я, избавившись от седока, он еще может спастись. Поэтому расседлал его, снял потник и уздечку, однако мустанг продолжал стоять с опущенной мордой, оттопырив нижнюю губу, — вид у него был удивительно глупый. Но стоило мне отойти от него, он встрепенулся, почуяв свободу, и неуклюже побежал прочь на подгибающихся ногах.
Глава 4
ПИТЕР ГРЕШАМ
Увидев, как мой конь, держа нос по ветру, удирает, я понял, что он чувствует запах воды, или, по крайней мере, ему так кажется. Поэтому решил поспешить за ним. Вам, наверное, интересно, почему он не мог отыскать воду будучи в седле? Любой, кто хоть немного знает мустангов, ответит — доколе у них в зубах удила, эти создания думать самостоятельно совершенно не способны.
Поначалу я боялся, что бедняга вот-вот опрокинется на бок, но, окончательно уверовав во вновь приобретенную свободу, он мало-помалу стал набирать ход и наконец скрылся из виду за нагромождением каменных глыб, упавших с отвесной скалы, окаймляющей долину.
К тому времени, когда я добрался до этих камней, его и след простыл. На твердой почве, по которой он пронесся, копыта оставили отпечатки не лучше, чем пальцы, постучавшие по броне. Увы, мустанг не стал моим поводырем.
В последний раз взвесив свои шансы на выживание, я понял, что их не осталось. Вместе с конем исчезла и последняя надежда. Теперь проще всего было бы вытащить кольт из кобуры и пустить себе пулю в висок. Спасти меня мог лишь источник, чудом оказавшийся посреди пустыни, или же, что еще более невероятно, появление человека. Но кто мог оказаться на этой непроторенной дороге? Разве что какой-нибудь индеец, отбившийся от племени во время охоты за скальпами.
И все же я не застрелился по той простой причине, что подобный выход казался мне постыдным малодушием, — нельзя сдаваться, пока еще остаются силы. Чувствуя полную безысходность, я отправился по долине, понуро свесив голову.
Не знаю, почему мне вдруг захотелось посмотреть направо, этого не объяснить, но только взору моему неожиданно открылась неправдоподобная картина: у самой скалы я увидел всадника, который сворачивал за угол! На миг грустно подумал, что это конечно же мираж или призрак. Но почему-то от того, как поблескивало серебро на уздечке, все же уверился, что наездник и лошадь — отнюдь не плод моего воспаленного воображения. Я заковылял вслед за ними, размахивая руками, пытаясь закричать.
В тот момент от них меня отделяло не больше двух сотен ярдов. Но вот беда — моя пересохшая глотка смогла издать лишь жалкое сипение. Напрягаясь, я попробовал завопить еще раз, но тут меня сковал новый приступ паники. Всадник скрылся за большущей грудой камней, которой хватило бы на постройку не одного города, оставив меня наедине с неописуемыми страданиями.
От горя у меня подкосились ноги. Если бы я упал, то уже вряд ли смог бы подняться — так и остался бы лежать, намертво придавленный к земле грузом отчаяния. Но каким-то чудом устоял и поплелся к тому месту, где пропало волшебное видение. Лошадь незнакомца огибала завал мелкой рысью, поэтому я смекнул, что, может быть, сумею докричаться до седока, если он ее не пришпорит.
Однако, свернув наконец за нагромождение камней, увидел, как лошадка удаляется резвым галопом. Возможно, я еще был бы услышан всадником, если б завопил во всю мочь, но мне это было не по силам. Все-таки попытался, только не откликнулось даже эхо, потому что разреженный горный воздух приглушает все звуки. К тому же мой голос сорвался, как у четырнадцатилетнего мальчишки.
Стало быть, конец, подумал я, глядя в спину всаднику. Но вдруг по какой-то немыслимой причине он обернулся, а в следующее мгновение, когда я, не веря своему счастью, подпрыгивал на месте и размахивал руками, развернул лошадь и прямиком помчался ко мне!
Он казался мне ангелом, сошедшим с небес! Ни один поэт не сочинил ни строчки, которая хоть отдаленно могла бы передать мои чувства в ту минуту, — чтобы их выразить, не хватит ни стихов, ни музыки!
Что заставило его оглянуться? Думайте что хотите, а я так скажу: телепатия! Волна моего страдания пронеслась через пространство и ударила ему в спину, вот он и посмотрел!
Переполнявшая меня благодарность была так велика, что я забыл про жажду. Опустившись на камень, встретил подъехавшего незнакомца безмолвно и с идиотской улыбкой.
Вопросов он не задавал. Достаточно было одного взгляда на мои растрескавшиеся губы, чтобы все понять. У меня перед носом тут же очутилось горлышко фляги.
Уже от первых глотков голова моя немного прояснилась, но в себя я еще не пришел. Только скрутив цигарку, выдув первое облако дыма и разогнав его рукой, почувствовал, что могу более-менее трезво воспринимать окружающую действительность, включая моего спасителя.
Он был похож… даже не знаю на кого! На девичий идеал мужчины, нереальный, как все идеалы! Это была одушевленная копия одного из тех молодых героев, которых обычно изображают в иллюстрациях к любовным романам. Свеж, чист, так же безупречен, как воротничок на рекламе мужских сорочек. Можно было сразу сказать, что он принадлежит к той породе людей, на которых любая одежда всегда выглядит так, будто ее выгладили десять минут назад.
Лет ему можно было дать от двадцати пяти до тридцати пяти. На лице еще не появилось ни одной морщинки, но что это было за лицо! Красивое, как на картинке, однако и мужественное. Это был красавчик, побеждающий женщин «с пол-оборота», с квадратным подбородком — верным признаком силы воли, если верить книжкам. За впалыми щеками обозначались крепкие желваки, нос был абсолютно прямым, а взгляд из-под густых бровей — твердым, спокойным и холодным. Окажись этот парень на субботних танцульках в незнакомом городе, запросто заткнет за пояс первых женихов округи.
Надеюсь, вы уже представили, что это был за молодец? Но скажу честно, меня-то не особенно поразила его красота, хотя, оглядев незнакомца с головы до пят, я обнаружил, что и сложен он тоже идеально — имеется в виду, для героя-любовника. Ростом был, наверное, в шесть футов, а весом фунтов в сто восемьдесят — или сколько там положено по правилам? На вид сильный, подвижный и конечно же отлично тренированный. Невозможно и представить, что такой будет засиживаться допоздна, или наливаться по уши виски, или целый день курить одну за другой цигарки. Этот человек был таким совершенным, что казалось, каждый день после бритья ополаскивается первосортным ромом.
А вот теперь объясню, почему все это меня не очень уж впечатлило. На своем веку я встречал не одну дюжину таких «героев нашего колледжа», но, когда дело доходило до настоящей драки, большинство из них не стоило и гроша. И боксировать они вроде могли неплохо, и задора им хватало, но не было в них той матерости, без которой ты — не боец. «Ну а когда же, по-вашему, мальчик из колледжа начнет подавать надежды как будущий чемпион ринга?» — может спросить меня с нетерпением репортер спортивной газеты. Что ж, отвечу. После того как получит диплом за то, что день-деньской кидал на жаре сено в Канзасе, или поднимал на лебедке уголь из шахты с трехтысячефутовой глубины, или размахивал молотом на заводе, где делают паровые котлы. После того как хорошенько узнает, что такое изнурительный физический труд. Вот тогда колледжи будут выпускать чемпионов бокса. То же самое касается и других видов драки. Для того, кто познал труд, жизнь имеет меньшую цену. Если ты по шестнадцать часов в сутки загоняешь железо под пресс и получаешь за это три-четыре доллара, то со временем начинаешь понимать, что жизнь не такая уж и дорогая штука! Приходишь к выводу, что учителя из воскресной школы и авторы книжек для домашнего чтения раскрывают ее только с одной стороны, будто вся она состоит из легких заработков и удовольствий. Но что знают они про тот ад на земле, от которого рукой подать до рая на небесах? Ни черта не знают!
А я как раз знал немало, потому как приобрел эти знания еще смолоду. И открыл одну довольно интересную вещь: нужно только привыкнуть, и человек может за день довольствоваться всего десятью секундами счастья, припадая к бутылке виски. И наплевать, чем он за это заплатит: пусть его разденут Догола, когда он будет беспробудно пьян, пусть потом месяц не встает с кровати, поджидая, когда срастутся кости, — все равно! Разве десять секунд райского блаженства не стоят пяти тысяч дней работы в пекле? Я считал, что стоят, и поэтому смотрел на жизнь проще. Иногда мою собственную не ценил вовсе, не говоря уже о чужой.
Так что, смерив спасителя взглядом, я готов был дать ему большую фору. У него мог быть увесистый удар, он мог лучше меня владеть премудростями кулачного боя, но, если бы нам пришлось драться насмерть, мне он был не противник. Вполне мог оказаться метким стрелком, но и в стрельбе по живой мишени я был рангом выше.
Может, скажете, что думать таким образом о своем благодетеле низко и неблагородно? Но ведь я не стремлюсь показаться лучше, чем есть на самом деле. Естественно, я далеко не безгрешен, зато честен. А если уж на то пошло, у честности всегда такое неприглядное лицо, что в высшем обществе неизбежно вызывает отвращение. И когда я смотрел на этого чистенького, ухоженного красавца, то не мог не чувствовать своего превосходства.
Он заговорил так, как я и ожидал, — с безукоризненным аристократическим акцентом.
— Вижу, дела ваши плохи. Не пойму, как вы очутились здесь без лошади?
— Просто когда пролетал над долиной, у меня оторвались крылья. А можно мне еще раз заглянуть в ту фляжечку?
Он вручил мне ее без слов, а затем сказал:
— Ну что ж, выходит, нам теперь вместе в Эмити возвращаться?
— В Эмити?! — воскликнул я. — В Эмити… Значит, вы там обретаетесь?
— Я там живу, — ответил он.
— Вот как? В этом змеином гнезде? Можете не спорить, я там был. Из всех гнилых городишек, которые видел, этот — самый гнилой. Ну а вам-то что в нем делать?
Он слушал меня терпеливо, без улыбки, отчего еще больше был похож на книжного героя. Мне же никак не верилось, что он из Эмити, поэтому я спешил разобраться, что к чему.
— У меня там собственное дело, — пояснил он.
Мне показалось, что я нашел объяснение. Многие состоятельные люди посылали своих сыновей за хорошим образованием в восточные штаты, а затем ненадолго возвращали в родные края на практику, чтобы дать им возможность пообтереться, набраться жизненного опыта.
— Так вы, наверное, юрист? — попытался я догадаться.
Тут он наконец улыбнулся:
— Нет, к несчастью, у меня нет определенной профессии.
— Тогда вообще ничего не понимаю, — озадаченно мотнув головой, признался я.
— Давайте-ка двинемся в Эмити, — игнорировал он мои слова.
— Только не в Эмити! Без роты пехотинцев я туда больше не сунусь!
— Если там у вас с кем-то возникло недоразумение, думаю, что смогу все уладить.
— Да ну? — заорал я. — Кто же вы такой, черт возьми?
— Меня зовут Питер Грешам, — прозвучал ответ.
Поначалу я боялся, что бедняга вот-вот опрокинется на бок, но, окончательно уверовав во вновь приобретенную свободу, он мало-помалу стал набирать ход и наконец скрылся из виду за нагромождением каменных глыб, упавших с отвесной скалы, окаймляющей долину.
К тому времени, когда я добрался до этих камней, его и след простыл. На твердой почве, по которой он пронесся, копыта оставили отпечатки не лучше, чем пальцы, постучавшие по броне. Увы, мустанг не стал моим поводырем.
В последний раз взвесив свои шансы на выживание, я понял, что их не осталось. Вместе с конем исчезла и последняя надежда. Теперь проще всего было бы вытащить кольт из кобуры и пустить себе пулю в висок. Спасти меня мог лишь источник, чудом оказавшийся посреди пустыни, или же, что еще более невероятно, появление человека. Но кто мог оказаться на этой непроторенной дороге? Разве что какой-нибудь индеец, отбившийся от племени во время охоты за скальпами.
И все же я не застрелился по той простой причине, что подобный выход казался мне постыдным малодушием, — нельзя сдаваться, пока еще остаются силы. Чувствуя полную безысходность, я отправился по долине, понуро свесив голову.
Не знаю, почему мне вдруг захотелось посмотреть направо, этого не объяснить, но только взору моему неожиданно открылась неправдоподобная картина: у самой скалы я увидел всадника, который сворачивал за угол! На миг грустно подумал, что это конечно же мираж или призрак. Но почему-то от того, как поблескивало серебро на уздечке, все же уверился, что наездник и лошадь — отнюдь не плод моего воспаленного воображения. Я заковылял вслед за ними, размахивая руками, пытаясь закричать.
В тот момент от них меня отделяло не больше двух сотен ярдов. Но вот беда — моя пересохшая глотка смогла издать лишь жалкое сипение. Напрягаясь, я попробовал завопить еще раз, но тут меня сковал новый приступ паники. Всадник скрылся за большущей грудой камней, которой хватило бы на постройку не одного города, оставив меня наедине с неописуемыми страданиями.
От горя у меня подкосились ноги. Если бы я упал, то уже вряд ли смог бы подняться — так и остался бы лежать, намертво придавленный к земле грузом отчаяния. Но каким-то чудом устоял и поплелся к тому месту, где пропало волшебное видение. Лошадь незнакомца огибала завал мелкой рысью, поэтому я смекнул, что, может быть, сумею докричаться до седока, если он ее не пришпорит.
Однако, свернув наконец за нагромождение камней, увидел, как лошадка удаляется резвым галопом. Возможно, я еще был бы услышан всадником, если б завопил во всю мочь, но мне это было не по силам. Все-таки попытался, только не откликнулось даже эхо, потому что разреженный горный воздух приглушает все звуки. К тому же мой голос сорвался, как у четырнадцатилетнего мальчишки.
Стало быть, конец, подумал я, глядя в спину всаднику. Но вдруг по какой-то немыслимой причине он обернулся, а в следующее мгновение, когда я, не веря своему счастью, подпрыгивал на месте и размахивал руками, развернул лошадь и прямиком помчался ко мне!
Он казался мне ангелом, сошедшим с небес! Ни один поэт не сочинил ни строчки, которая хоть отдаленно могла бы передать мои чувства в ту минуту, — чтобы их выразить, не хватит ни стихов, ни музыки!
Что заставило его оглянуться? Думайте что хотите, а я так скажу: телепатия! Волна моего страдания пронеслась через пространство и ударила ему в спину, вот он и посмотрел!
Переполнявшая меня благодарность была так велика, что я забыл про жажду. Опустившись на камень, встретил подъехавшего незнакомца безмолвно и с идиотской улыбкой.
Вопросов он не задавал. Достаточно было одного взгляда на мои растрескавшиеся губы, чтобы все понять. У меня перед носом тут же очутилось горлышко фляги.
Уже от первых глотков голова моя немного прояснилась, но в себя я еще не пришел. Только скрутив цигарку, выдув первое облако дыма и разогнав его рукой, почувствовал, что могу более-менее трезво воспринимать окружающую действительность, включая моего спасителя.
Он был похож… даже не знаю на кого! На девичий идеал мужчины, нереальный, как все идеалы! Это была одушевленная копия одного из тех молодых героев, которых обычно изображают в иллюстрациях к любовным романам. Свеж, чист, так же безупречен, как воротничок на рекламе мужских сорочек. Можно было сразу сказать, что он принадлежит к той породе людей, на которых любая одежда всегда выглядит так, будто ее выгладили десять минут назад.
Лет ему можно было дать от двадцати пяти до тридцати пяти. На лице еще не появилось ни одной морщинки, но что это было за лицо! Красивое, как на картинке, однако и мужественное. Это был красавчик, побеждающий женщин «с пол-оборота», с квадратным подбородком — верным признаком силы воли, если верить книжкам. За впалыми щеками обозначались крепкие желваки, нос был абсолютно прямым, а взгляд из-под густых бровей — твердым, спокойным и холодным. Окажись этот парень на субботних танцульках в незнакомом городе, запросто заткнет за пояс первых женихов округи.
Надеюсь, вы уже представили, что это был за молодец? Но скажу честно, меня-то не особенно поразила его красота, хотя, оглядев незнакомца с головы до пят, я обнаружил, что и сложен он тоже идеально — имеется в виду, для героя-любовника. Ростом был, наверное, в шесть футов, а весом фунтов в сто восемьдесят — или сколько там положено по правилам? На вид сильный, подвижный и конечно же отлично тренированный. Невозможно и представить, что такой будет засиживаться допоздна, или наливаться по уши виски, или целый день курить одну за другой цигарки. Этот человек был таким совершенным, что казалось, каждый день после бритья ополаскивается первосортным ромом.
А вот теперь объясню, почему все это меня не очень уж впечатлило. На своем веку я встречал не одну дюжину таких «героев нашего колледжа», но, когда дело доходило до настоящей драки, большинство из них не стоило и гроша. И боксировать они вроде могли неплохо, и задора им хватало, но не было в них той матерости, без которой ты — не боец. «Ну а когда же, по-вашему, мальчик из колледжа начнет подавать надежды как будущий чемпион ринга?» — может спросить меня с нетерпением репортер спортивной газеты. Что ж, отвечу. После того как получит диплом за то, что день-деньской кидал на жаре сено в Канзасе, или поднимал на лебедке уголь из шахты с трехтысячефутовой глубины, или размахивал молотом на заводе, где делают паровые котлы. После того как хорошенько узнает, что такое изнурительный физический труд. Вот тогда колледжи будут выпускать чемпионов бокса. То же самое касается и других видов драки. Для того, кто познал труд, жизнь имеет меньшую цену. Если ты по шестнадцать часов в сутки загоняешь железо под пресс и получаешь за это три-четыре доллара, то со временем начинаешь понимать, что жизнь не такая уж и дорогая штука! Приходишь к выводу, что учителя из воскресной школы и авторы книжек для домашнего чтения раскрывают ее только с одной стороны, будто вся она состоит из легких заработков и удовольствий. Но что знают они про тот ад на земле, от которого рукой подать до рая на небесах? Ни черта не знают!
А я как раз знал немало, потому как приобрел эти знания еще смолоду. И открыл одну довольно интересную вещь: нужно только привыкнуть, и человек может за день довольствоваться всего десятью секундами счастья, припадая к бутылке виски. И наплевать, чем он за это заплатит: пусть его разденут Догола, когда он будет беспробудно пьян, пусть потом месяц не встает с кровати, поджидая, когда срастутся кости, — все равно! Разве десять секунд райского блаженства не стоят пяти тысяч дней работы в пекле? Я считал, что стоят, и поэтому смотрел на жизнь проще. Иногда мою собственную не ценил вовсе, не говоря уже о чужой.
Так что, смерив спасителя взглядом, я готов был дать ему большую фору. У него мог быть увесистый удар, он мог лучше меня владеть премудростями кулачного боя, но, если бы нам пришлось драться насмерть, мне он был не противник. Вполне мог оказаться метким стрелком, но и в стрельбе по живой мишени я был рангом выше.
Может, скажете, что думать таким образом о своем благодетеле низко и неблагородно? Но ведь я не стремлюсь показаться лучше, чем есть на самом деле. Естественно, я далеко не безгрешен, зато честен. А если уж на то пошло, у честности всегда такое неприглядное лицо, что в высшем обществе неизбежно вызывает отвращение. И когда я смотрел на этого чистенького, ухоженного красавца, то не мог не чувствовать своего превосходства.
Он заговорил так, как я и ожидал, — с безукоризненным аристократическим акцентом.
— Вижу, дела ваши плохи. Не пойму, как вы очутились здесь без лошади?
— Просто когда пролетал над долиной, у меня оторвались крылья. А можно мне еще раз заглянуть в ту фляжечку?
Он вручил мне ее без слов, а затем сказал:
— Ну что ж, выходит, нам теперь вместе в Эмити возвращаться?
— В Эмити?! — воскликнул я. — В Эмити… Значит, вы там обретаетесь?
— Я там живу, — ответил он.
— Вот как? В этом змеином гнезде? Можете не спорить, я там был. Из всех гнилых городишек, которые видел, этот — самый гнилой. Ну а вам-то что в нем делать?
Он слушал меня терпеливо, без улыбки, отчего еще больше был похож на книжного героя. Мне же никак не верилось, что он из Эмити, поэтому я спешил разобраться, что к чему.
— У меня там собственное дело, — пояснил он.
Мне показалось, что я нашел объяснение. Многие состоятельные люди посылали своих сыновей за хорошим образованием в восточные штаты, а затем ненадолго возвращали в родные края на практику, чтобы дать им возможность пообтереться, набраться жизненного опыта.
— Так вы, наверное, юрист? — попытался я догадаться.
Тут он наконец улыбнулся:
— Нет, к несчастью, у меня нет определенной профессии.
— Тогда вообще ничего не понимаю, — озадаченно мотнув головой, признался я.
— Давайте-ка двинемся в Эмити, — игнорировал он мои слова.
— Только не в Эмити! Без роты пехотинцев я туда больше не сунусь!
— Если там у вас с кем-то возникло недоразумение, думаю, что смогу все уладить.
— Да ну? — заорал я. — Кто же вы такой, черт возьми?
— Меня зовут Питер Грешам, — прозвучал ответ.
Глава 5
Я УЗНАЮ О КРАСНОМ КОРШУНЕ
Трудно передать всю степень моего потрясения. Я взглянул на него снова, пытаясь понять, не ослышался ли, но эхо в моей голове прогудело те же слова. Ошибки не было.
Питер Грешам! Отель, салун — весь этот доходный бизнес принадлежал человеку с таким именем, который заправлял городком и ограждал его от каких-то там опасностей… Впрочем, у меня созрело еще одно решение.
— Так вы, значит, сын того самого джентльмена, который подмял под себя Эмити?
— Я единственный Грешам в городе. Не могу сказать, чтобы подмял его под себя, но все же в силах сделать так, чтобы тебя там приняли, если, конечно, ты не хочешь остаться в пустыне и умереть от жажды.
Это меня доконало! Силы меня покинули. Я сидел не шевелясь. Никаких сомнений не оставалось. Это был он! Человек, который пользовался достаточным авторитетом, чтобы поддерживать порядок в таком милом «пансионе», как Эмити. Если даже у него не было никаких других заслуг, одно это уже говорило о многом.
Вы должны согласиться, что сдержанность — выгодная черта. Только лично себя я бы сдержанным не назвал. Если уж изумлен, то ору, выпучив глаза. Когда рассержен, тоже делаю круглые глаза и тоже ору, правда, на другой ноте. Если что-то не по мне, не стану молчать ни секунды. Иногда это производит впечатление, но оно долго не держится. Вот тихие и молчаливые — у них что ни слово, то попадание в десятку. И Грешам был таким! Я ошибочно отнес его к категории журнальных героев, но теперь понял, что у него за душой гораздо больше, чем мне показалось поначалу.
Я посмотрел на него вновь, как говорится, испытующе. На этот раз из-за морщинок у глаз подумал, что по возрасту он ближе к тридцати пяти, чем к двадцати пяти, а квадратный подбородок таким только кажется из-за выдвинутой вперед нижней челюсти.
Одним словом, вышло так, что судил я о нем как дурак. Но ведь мне было не привыкать — только и делал, что выставлял себя круглым идиотом.
Наконец произнес:
— Дружище, прости, не за того тебя принял. Готов поверить тебе на слово, если ты скажешь, что я могу вернуться в Эмити, и на сей раз городишко оправдает свое название.
— Смотря что ты имеешь в виду, — ответил он с доброй улыбкой. — Если будешь бродить по улицам, постреливая в прохожих, к тебе снова могут отнестись враждебно. А кстати, что случилось в прошлый раз?
Я рассказал ему все без утайки. Говорить о себе неправду не люблю. Потому что так считаю: пусть люди принимают меня таким, какой я есть, а кому не нравлюсь, тот может катиться ко всем чертям! Но и оправдываться перед Грешамом тоже не стал — пересказал одни только факты, а он все внимательно выслушал, не улыбаясь, но и не хмурясь. Его лицо изменилось единственный раз — когда я сказал, как ударил Кеньона. О том, как обидел негра, доложил раньше.
Когда я закончил, Грешам спокойно отозвался:
— С Кеньоном получилось нехорошо. Он славный малый, только в последнее время нервничает. Я объясню тебе, почему они вели себя странновато. Дело в том, что не так давно Кеньон имел несчастье схватить одного из людей Красного Коршуна, и теперь ждет неприятностей, которые до сих пор случались со всеми, кто переходил дорогу этой шайке. Кеньон встревожен не на шутку, и компания отнеслась к тебе с подозрением по той же причине. Все, кто живет в Эмити, сейчас на взводе, и если ты узнаешь этих ребят поближе, то не будешь этому удивляться.
Его речь была по меньшей мере загадочной, о чем я тут же ему и сообщил.
— Я все расскажу тебе по пути, — пообещал он. — Запрыгивай в седло, и давай наконец выбираться.
— Ты что, пешком пойдешь? — удивился я.
— А почему бы и нет? Ты же едва на ногах держишься. Не беспокойся, я не первый год езжу по пустыне и прекрасно знаю, каково тебе сейчас. Так что смелей в седло!
— Вот еще, — заупрямился я.
— Тогда оба пойдем пешком, — решил Питер и с невозмутимым видом повел кобылу на поводу.
Это было слишком! Проглотив гордость, я признался, что и впрямь еле жив, затем кое-как забрался в седло, и мы двинулись в сторону Эмити: я — на лошади, принадлежавшей Грешаму, а Грешам — на своих двоих.
Другой бы на его месте чувствовал неловкость, но Питер шагал рядом как ни в чем не бывало, словно вышел на прогулку. По дороге он то и дело прерывал свой рассказ, делая замечания обо веем, что попалось на глаза и казалось ему достойным внимания. А надо сказать, немногие вещи не вызывали у него интереса. Грешам был из тех людей, которые, остановившись в дешевом отеле, найдут столько привлекательного в его обстановке и в хозяевах, что своими рассказами вызовут зависть у любого миллионера, которому тут же захочется бросить свой особняк и переселиться туда. Грешам превосходно ориентировался на местности, много знал об образовании гор, а благодаря своим познаниям в области геологии мог прочесть занятнейшую лекцию чуть ли не о каждом булыжнике. Он поведал мне массу интересных историй о местах, по которым пролегал наш путь, — исконных индейских владениях. Судя по тому, что я услышал, здесь не было и крохотного пятачка земли, на котором индейцы в свое время не снимали бы скальпы — если не с бледнолицых, то с воинов чужого племени.
В беспокойных отношениях с переселенцами больше всего шума наделали апачи, однако лучшими вояками всегда оказывались команчи — эти кривоногие римляне Нового Света добирали храбростью и смекалкой там, где не могли взять числом. А от рассказов о команчах Грешам свернул к теме неурядиц в своем злополучном городке.
Не стану пересказывать историю его словами — во-первых, получилось бы слишком длинно, а во-вторых, мне не припомнить всего, что он наговорил за время нашего долгого возвращения в Эмити. Общая же суть была такова.
Лет пять тому назад Питер и его брат Лестер перебрались на Запад и как-то раз во время большой охоты остановились в Эмити. Братья выехали из дому для того, чтобы развлечься, а заодно получше узнать эти края, но, пока были в городе, апачи совершили на него набег и увели много лошадей. В ходе наспех организованной погони погибла пара лучших людей городка, и тогда была предпринята карательная операция, в которой участвовали все, кто только был способен сидеть в седле и держать ружье. Апачей они настигли, но поздно — основная часть работы уже была сделана за них. Пока шла перестрелка с дозорной группой, с противоположной стороны на апачей напали команчи и прошлись по ним как огонь по сухой траве. К тому времени, как подоспели белые люди, команчи уже умылись кровью своих врагов и распевали победные песни, размахивая скальпами.
Оставалось лишь поздравить их, после чего отряд имел неосторожность устроиться на ночлег бок о бок с индейцами. Однако около двух часов ночи началась потасовка. Вскоре команчей стали теснить, белые люди перешли в решительную атаку, во время которой один из них был выброшен из седла пулей, попавшей ему в голову почти на излете и потому не причинившей особого вреда.
Не выдержав натиска, команчи бросились бежать, но захватили с собой того бледнолицего, упавшего с лошади. А через пару суток, когда оторвались от погони и ушли на безопасное расстояние, подверг нули беднягу всем пыткам, какие только пришли им на ум, наслаждаясь его мучениями.
Главное в этой истории то, что замучен был не кто иной, как несчастный Лестер Грешам.
Когда до ушей Питера дошла весть о том, какую смерть принял его брат, он в тот же миг поклялся отомстить команчам, выследить и казнить того, кто руководил истязаниями, — вождя по прозвищу Красный Коршун.
Чтобы продолжить войну с индейцами, Грешам поселился в Эмити, поскольку городок находился как раз на пути их частых рейдов в глубь Мексики. Благодаря тому, что в окрестности было много рудников и процветало скотоводство, Эмити — в те дни он еще назывался по-другому — служил хорошей приманкой для мародерствующих команчей. А Питер знал, как захлопнуть ловушку.
Поначалу ему везло. Он устраивал засады, истребляя целые отряды индейцев, и их лучшие воины с предсмертным воплем отправлялись на вечную охоту в Долину Предков. Но через некоторое время Красный Коршун обнаружил, что его отборное войско сильно поредело, и тогда стал играть по другим правилам.
Этот краснокожий был весьма талантлив. Будь он белым, мог бы, наверное, стать каким-нибудь промышленным магнатом. И придумал вот что: вместо того чтобы теребить врага периодическими походами, начинавшимися издалека, обосновался в холмах рядом с городком, чтобы банда головорезов — немногочисленная, но находящаяся в опасной близости — угрожала ему постоянно. А пополнял ее Коршун не только соплеменниками. Кругом хватало негодяев, рядом с которыми самые кровожадные индейцы казались невинными детьми. Даже храбрейшим из краснокожих подчас не доставало той безжалостности и той отрешенности, которыми обладали другие члены этой шайки.
Мало-помалу Красный Коршун окружал себя мексиканцами-полукровками, жившими по другую сторону реки, а к северу от нее подбирал белых выродков всех мастей — грабителей, воров, закоренелых убийц.
Когда же достойная команда наконец была собрана, мудрому вождю пришла в голову еще одна идея. Он увидел, что индейцы в его банде оказались в меньшинстве, а скопившийся вокруг него сброд трудно отличить от жителей Эмити. И тогда решил, что будет недурно, если его люди примешаются к тем толпам, которые топчут, улицы городка.
Его верные слуги под тем или иным предлогом стали проникать в Эмити, и с тех пор благодаря их донесениям шайка уже не грабила наудачу. Если почтовая карета везла в город деньги, или готовилась к отправке партия золота, или карточный игрок отбывал с набитым кошельком, это сразу становилось известно Красному Коршуну, который, сверкнув единственным глазом, ибо другой у него был навсегда погашен в бою, собирал ораву бандитов и всякий раз действовал наверняка, нападая на жертву в нужном месте.
Со временем постоянные грабежи поставили под угрозу само существование Эмити. Но что самое страшное, его жители знали — бандитские лазутчики находятся среди них, однако никто не мог с уверенностью указать на шпиона пальцем. Это создавало почву для всеобщей подозрительности, косых взглядов и ссор на пустом месте. Дружеские отношения стали недолговечными, под мирным названием городка происходили постоянные раздоры.
Такова была история, которую поведал мне Питер Грешам по пути, перемежая ее многочисленными отступлениями о разного рода достопримечательностях.
Из его рассказа я почерпнул немало, однако самым интересным для меня было то, о чем он не сказал прямо, — нескончаемая дуэль между свирепым Красным Коршуном и хладнокровным Питером Грешамом, который все еще не отомстил за брата, но не успокоится, пока этого не сделает.
Потрясенный до глубины души, я тщетно пытался представить, откуда в человеке берется такая одержимость, что он может на пять долгих лет безвылазно засесть в глуши, выжидая, когда подвернется возможность свести счеты. А чтобы заполнить время, начинает даже делать карьеру, пользуясь лишь теми средствами, какие лежат прямо под рукой. Я вспомнил его салун и все, что было внутри. И мне подумалось: никто не вправе упрекать Грешама за то, что он гребет деньги лопатой. Этот человек стремился к богатству, как и все вокруг, — просто был более удачлив, чем остальные. Его мнимые пороки были всего лишь пороками страны, в которой он жил.
Пребывая в этих раздумьях, я увидел впереди Эмити.
Питер Грешам! Отель, салун — весь этот доходный бизнес принадлежал человеку с таким именем, который заправлял городком и ограждал его от каких-то там опасностей… Впрочем, у меня созрело еще одно решение.
— Так вы, значит, сын того самого джентльмена, который подмял под себя Эмити?
— Я единственный Грешам в городе. Не могу сказать, чтобы подмял его под себя, но все же в силах сделать так, чтобы тебя там приняли, если, конечно, ты не хочешь остаться в пустыне и умереть от жажды.
Это меня доконало! Силы меня покинули. Я сидел не шевелясь. Никаких сомнений не оставалось. Это был он! Человек, который пользовался достаточным авторитетом, чтобы поддерживать порядок в таком милом «пансионе», как Эмити. Если даже у него не было никаких других заслуг, одно это уже говорило о многом.
Вы должны согласиться, что сдержанность — выгодная черта. Только лично себя я бы сдержанным не назвал. Если уж изумлен, то ору, выпучив глаза. Когда рассержен, тоже делаю круглые глаза и тоже ору, правда, на другой ноте. Если что-то не по мне, не стану молчать ни секунды. Иногда это производит впечатление, но оно долго не держится. Вот тихие и молчаливые — у них что ни слово, то попадание в десятку. И Грешам был таким! Я ошибочно отнес его к категории журнальных героев, но теперь понял, что у него за душой гораздо больше, чем мне показалось поначалу.
Я посмотрел на него вновь, как говорится, испытующе. На этот раз из-за морщинок у глаз подумал, что по возрасту он ближе к тридцати пяти, чем к двадцати пяти, а квадратный подбородок таким только кажется из-за выдвинутой вперед нижней челюсти.
Одним словом, вышло так, что судил я о нем как дурак. Но ведь мне было не привыкать — только и делал, что выставлял себя круглым идиотом.
Наконец произнес:
— Дружище, прости, не за того тебя принял. Готов поверить тебе на слово, если ты скажешь, что я могу вернуться в Эмити, и на сей раз городишко оправдает свое название.
— Смотря что ты имеешь в виду, — ответил он с доброй улыбкой. — Если будешь бродить по улицам, постреливая в прохожих, к тебе снова могут отнестись враждебно. А кстати, что случилось в прошлый раз?
Я рассказал ему все без утайки. Говорить о себе неправду не люблю. Потому что так считаю: пусть люди принимают меня таким, какой я есть, а кому не нравлюсь, тот может катиться ко всем чертям! Но и оправдываться перед Грешамом тоже не стал — пересказал одни только факты, а он все внимательно выслушал, не улыбаясь, но и не хмурясь. Его лицо изменилось единственный раз — когда я сказал, как ударил Кеньона. О том, как обидел негра, доложил раньше.
Когда я закончил, Грешам спокойно отозвался:
— С Кеньоном получилось нехорошо. Он славный малый, только в последнее время нервничает. Я объясню тебе, почему они вели себя странновато. Дело в том, что не так давно Кеньон имел несчастье схватить одного из людей Красного Коршуна, и теперь ждет неприятностей, которые до сих пор случались со всеми, кто переходил дорогу этой шайке. Кеньон встревожен не на шутку, и компания отнеслась к тебе с подозрением по той же причине. Все, кто живет в Эмити, сейчас на взводе, и если ты узнаешь этих ребят поближе, то не будешь этому удивляться.
Его речь была по меньшей мере загадочной, о чем я тут же ему и сообщил.
— Я все расскажу тебе по пути, — пообещал он. — Запрыгивай в седло, и давай наконец выбираться.
— Ты что, пешком пойдешь? — удивился я.
— А почему бы и нет? Ты же едва на ногах держишься. Не беспокойся, я не первый год езжу по пустыне и прекрасно знаю, каково тебе сейчас. Так что смелей в седло!
— Вот еще, — заупрямился я.
— Тогда оба пойдем пешком, — решил Питер и с невозмутимым видом повел кобылу на поводу.
Это было слишком! Проглотив гордость, я признался, что и впрямь еле жив, затем кое-как забрался в седло, и мы двинулись в сторону Эмити: я — на лошади, принадлежавшей Грешаму, а Грешам — на своих двоих.
Другой бы на его месте чувствовал неловкость, но Питер шагал рядом как ни в чем не бывало, словно вышел на прогулку. По дороге он то и дело прерывал свой рассказ, делая замечания обо веем, что попалось на глаза и казалось ему достойным внимания. А надо сказать, немногие вещи не вызывали у него интереса. Грешам был из тех людей, которые, остановившись в дешевом отеле, найдут столько привлекательного в его обстановке и в хозяевах, что своими рассказами вызовут зависть у любого миллионера, которому тут же захочется бросить свой особняк и переселиться туда. Грешам превосходно ориентировался на местности, много знал об образовании гор, а благодаря своим познаниям в области геологии мог прочесть занятнейшую лекцию чуть ли не о каждом булыжнике. Он поведал мне массу интересных историй о местах, по которым пролегал наш путь, — исконных индейских владениях. Судя по тому, что я услышал, здесь не было и крохотного пятачка земли, на котором индейцы в свое время не снимали бы скальпы — если не с бледнолицых, то с воинов чужого племени.
В беспокойных отношениях с переселенцами больше всего шума наделали апачи, однако лучшими вояками всегда оказывались команчи — эти кривоногие римляне Нового Света добирали храбростью и смекалкой там, где не могли взять числом. А от рассказов о команчах Грешам свернул к теме неурядиц в своем злополучном городке.
Не стану пересказывать историю его словами — во-первых, получилось бы слишком длинно, а во-вторых, мне не припомнить всего, что он наговорил за время нашего долгого возвращения в Эмити. Общая же суть была такова.
Лет пять тому назад Питер и его брат Лестер перебрались на Запад и как-то раз во время большой охоты остановились в Эмити. Братья выехали из дому для того, чтобы развлечься, а заодно получше узнать эти края, но, пока были в городе, апачи совершили на него набег и увели много лошадей. В ходе наспех организованной погони погибла пара лучших людей городка, и тогда была предпринята карательная операция, в которой участвовали все, кто только был способен сидеть в седле и держать ружье. Апачей они настигли, но поздно — основная часть работы уже была сделана за них. Пока шла перестрелка с дозорной группой, с противоположной стороны на апачей напали команчи и прошлись по ним как огонь по сухой траве. К тому времени, как подоспели белые люди, команчи уже умылись кровью своих врагов и распевали победные песни, размахивая скальпами.
Оставалось лишь поздравить их, после чего отряд имел неосторожность устроиться на ночлег бок о бок с индейцами. Однако около двух часов ночи началась потасовка. Вскоре команчей стали теснить, белые люди перешли в решительную атаку, во время которой один из них был выброшен из седла пулей, попавшей ему в голову почти на излете и потому не причинившей особого вреда.
Не выдержав натиска, команчи бросились бежать, но захватили с собой того бледнолицего, упавшего с лошади. А через пару суток, когда оторвались от погони и ушли на безопасное расстояние, подверг нули беднягу всем пыткам, какие только пришли им на ум, наслаждаясь его мучениями.
Главное в этой истории то, что замучен был не кто иной, как несчастный Лестер Грешам.
Когда до ушей Питера дошла весть о том, какую смерть принял его брат, он в тот же миг поклялся отомстить команчам, выследить и казнить того, кто руководил истязаниями, — вождя по прозвищу Красный Коршун.
Чтобы продолжить войну с индейцами, Грешам поселился в Эмити, поскольку городок находился как раз на пути их частых рейдов в глубь Мексики. Благодаря тому, что в окрестности было много рудников и процветало скотоводство, Эмити — в те дни он еще назывался по-другому — служил хорошей приманкой для мародерствующих команчей. А Питер знал, как захлопнуть ловушку.
Поначалу ему везло. Он устраивал засады, истребляя целые отряды индейцев, и их лучшие воины с предсмертным воплем отправлялись на вечную охоту в Долину Предков. Но через некоторое время Красный Коршун обнаружил, что его отборное войско сильно поредело, и тогда стал играть по другим правилам.
Этот краснокожий был весьма талантлив. Будь он белым, мог бы, наверное, стать каким-нибудь промышленным магнатом. И придумал вот что: вместо того чтобы теребить врага периодическими походами, начинавшимися издалека, обосновался в холмах рядом с городком, чтобы банда головорезов — немногочисленная, но находящаяся в опасной близости — угрожала ему постоянно. А пополнял ее Коршун не только соплеменниками. Кругом хватало негодяев, рядом с которыми самые кровожадные индейцы казались невинными детьми. Даже храбрейшим из краснокожих подчас не доставало той безжалостности и той отрешенности, которыми обладали другие члены этой шайки.
Мало-помалу Красный Коршун окружал себя мексиканцами-полукровками, жившими по другую сторону реки, а к северу от нее подбирал белых выродков всех мастей — грабителей, воров, закоренелых убийц.
Когда же достойная команда наконец была собрана, мудрому вождю пришла в голову еще одна идея. Он увидел, что индейцы в его банде оказались в меньшинстве, а скопившийся вокруг него сброд трудно отличить от жителей Эмити. И тогда решил, что будет недурно, если его люди примешаются к тем толпам, которые топчут, улицы городка.
Его верные слуги под тем или иным предлогом стали проникать в Эмити, и с тех пор благодаря их донесениям шайка уже не грабила наудачу. Если почтовая карета везла в город деньги, или готовилась к отправке партия золота, или карточный игрок отбывал с набитым кошельком, это сразу становилось известно Красному Коршуну, который, сверкнув единственным глазом, ибо другой у него был навсегда погашен в бою, собирал ораву бандитов и всякий раз действовал наверняка, нападая на жертву в нужном месте.
Со временем постоянные грабежи поставили под угрозу само существование Эмити. Но что самое страшное, его жители знали — бандитские лазутчики находятся среди них, однако никто не мог с уверенностью указать на шпиона пальцем. Это создавало почву для всеобщей подозрительности, косых взглядов и ссор на пустом месте. Дружеские отношения стали недолговечными, под мирным названием городка происходили постоянные раздоры.
Такова была история, которую поведал мне Питер Грешам по пути, перемежая ее многочисленными отступлениями о разного рода достопримечательностях.
Из его рассказа я почерпнул немало, однако самым интересным для меня было то, о чем он не сказал прямо, — нескончаемая дуэль между свирепым Красным Коршуном и хладнокровным Питером Грешамом, который все еще не отомстил за брата, но не успокоится, пока этого не сделает.
Потрясенный до глубины души, я тщетно пытался представить, откуда в человеке берется такая одержимость, что он может на пять долгих лет безвылазно засесть в глуши, выжидая, когда подвернется возможность свести счеты. А чтобы заполнить время, начинает даже делать карьеру, пользуясь лишь теми средствами, какие лежат прямо под рукой. Я вспомнил его салун и все, что было внутри. И мне подумалось: никто не вправе упрекать Грешама за то, что он гребет деньги лопатой. Этот человек стремился к богатству, как и все вокруг, — просто был более удачлив, чем остальные. Его мнимые пороки были всего лишь пороками страны, в которой он жил.
Пребывая в этих раздумьях, я увидел впереди Эмити.