– Аллах, – сказал я ободряюще.
   Минуту они стояли неподвижно, но любопытство все же взяло верх, и они подошли поближе. Мы провели их офицера вокруг гондолы, и он восхитился оставшимися топливными баками.
   Стоя в стороне от гондолы, я задался вопросом: что эти алжирские солдаты думают о ней? Быстро оглянувшись назад, я прочел ответ в их глазах. Оставшиеся топливные баки были выкрашены в такой же яркий красно-желтый цвет, как большие банки компаний Virgin Cola и Virgin Energy. Среди множества слоганов, размещенных на внешней стенке гондолы, были и те, что представляли компании Virgin Atlantic, virgin direct, virgin territory и virgin cola. Вероятно, нам повезло, что благочестивые мусульманские солдаты не могли прочитать изречение, нанесенное по верху банки компании Virgin Energy:«Несмотря на слухи, нет абсолютно никаких доказательств, что напиток virgin energy усиливает сексуальное влечение».
* * *
   Глядя на гондолу, стоящую на красном песке, я снова пережил душеразди­рающее падение на Атласские горы и повторил свою клятву, что никогда не буду пытаться сделать это снова. Но в полном противоречии с клятвой где-то на задворках сознания была мысль, что как только я прибуду домой и поговорю с другими воздухоплавателями, пытавшимися облететь земной шар, я соглашусь сделать еще одну, последнюю попытку. Это был вызов, который вошел в мою кровь и плоть стишком глубоко, чтобы я мог сдаться[3].
   Два вопроса, которые мне задают чаще всего: почему я рискую жизнью, отправляясь в путешествия на воздушных шарах? каковы перспективы компаний под общим названием Virgin Group? Вид гондолы с обозначением названий компаний Virgin, стоящей посредине Алжирской пустыни, каким-то образом помог мне ответить на эти главные вопросы.
   Я знал, что сделаю еще одну попытку полета на аэростате, потому что это был один из немногих оставшихся великих вызовов. Как только сглаживались в памяти страхи каждого осуществленного полета, я снова и снова чувствовал уверенность, что мы способны извлечь из него уроки, и следующий полет будет благополучным.
   На более сложный вопрос, что будет с virgin group, ответить невозможно. Вместо того чтобы пускаться в научные рассуждения на эту тему, что мне не свойственно, я написал эту книгу, чтобы рассказать, как мы создавали Virgin. Если вы будете внимательно читать между строк, то, я надеюсь, сможете понять нашу сегодняшнюю точку зрения на Virgin Group и предвидеть мои последующие шаги. Одни говорят, что мое видение Virgin противоречит всем правилам и оно слишком изменчиво; другие, что Virgin основана, чтобы стать одной из ведущих торговых марок следующего столетия; третьи не оставляют от компании камня на камне, а потом пишут об этом научные труды. Что касается меня, это просто моя жизнь. Как полеты, так и многочисленные компании Virgin, которые я основал, – все это равнозначные вызовы, которые я начал принимать еще с детских лет.
   Эта книга представляет собой автобиографию. Она охватывает первые 43 года моей жизни. Едва не умерев над Атласскими горами, я решил написать ее на случай, если при следующей попытке ангел-хранитель покинет меня. Подобно полету на аэростате, первые 43 года моей жизни и моя карьера были сплошной борьбой за выживание. Эта книга заканчивается событиями января 1993 года, годом раньше я был вынужден продать компанию Virgin Music, которая была слабым звеном моей деловой карьеры. Тогда же virgin atlantic одержала свою беспрецедентную победу над British Airways. Это было переломным моментом для Virgin. Бросая вызов превосходящим силам, я выживал все эти 43 года; впервые в жизни в моем распоряжении были деньги, было много идей, которые хотелось реализовать, и я был свободен в выборе путей становления Virgin. О том, как мы начинали воплощать наши мечты в жизнь, я расскажу в следующей книге. Эта же книга о том, как мы «удерживались на плаву» и выживали, чтобы дожить до этого момента.
   Когда я находился в поиске заголовков для книги, Дэвид Тэйт, который управляет американским отделением компании Virgin Atlantic, предложил следующий:«virgin: искусство стратегии бизнеса и конкурентный анализ»[4].
   – Неплохо, – сказал я ему, – но не уверен, что он достаточно броский.
   Разумеется, – сказал он, – подзаголовком могло бы быть: «Ну, решись и сделай это».[5]

1. Семья. члены которой убили бы друг за друга

1950-1963
   Сейчас детство представляется мне чем-то туманным, но несколько эпизодов я помню отчетливо. Очень хорошо помню, что родители постоянно ставили перед нами сложные задачи. Моя мама была полна решимости сделать нас самостоятельными. Когда мне было четыре года, она остановила машину в нескольких милях от нашего дома и заставила меня искать дорогу домой через поля. Я безнадежно заблудился. Раннее воспоминание моей младшей сестры Ванессы связано с пробуждением темным январским утром, поскольку мама решила, что в этот день я должен поехать на велосипеде в Борнмут. Мама дала мне с собой несколько бутербродов и яблоко и сказала, что воду я найду по дороге.
   От нашего дома в Шэмли Грин, графство Суррей, до Борнмута было пятьдесят миль. Мне не исполнилось еще и двенадцати лет, но мама считала, что именно так я научусь выдержке и приобрету способность ориентироваться. Помню, как отправился в путь в темноте, но у меня осталось смутное воспо­минание о ночи, проведенной с родственниками. Понятия не имею, как я нашел их дом, как возвращался в Шэмли Грин на следующий день, но очень хорошо помню, как, в конце концов, по возвращении я вошел на кухню. Я чувствовал себя героем-победителем, ужасно гордым за свой марафонский пробег на велосипеде, и ожидал восторженный прием.
   – Молодец, Рики, – приветствовала меня мама на кухне, где она резала лук. – Тебе понравилось? А теперь не мог бы ты добежать до викария? У него есть несколько бревен, которые он хочет порубить, и я сказала ему, что ты вернешься с минуты на минуту.
   Сложные задачи, которые нам предлагались, скорее были направлены на физическое, чем интеллектуальное, развитие, и скоро мы стали сами ставить их перед собой. У меня сохранилось воспоминание о том, как я научился плавать. Мне было четыре или пять лет, и мы находились на отдыхе в Девоне с папиными сестрами – тетушкой Джойс и тетей Венди – и мужем последней Дядей Джо. Я питал особую симпатию к тетушке Джойс. В начале нашего отдыха она поспорила со мной на десять шиллингов, что через две недели я не буду уметь плавать. Часы напролет я проводил в море, пытаясь плыть против ледяных волн, но к последнему дню так и не научился плавать. Я просто бултыхался вдоль берега, подпрыгивая на одной ноге. Я бросался вперед и оказывался под волнами раньше, чем, отплевываясь, устремлялся к поверхности, стараясь не наглотаться воды.
   – Ничего, Рики, – сказала тетушка Джойс. – Получится на следующий год.
   Но я не собирался ждать так долго. Тетушка Джойс заключила со мной пари, и я сомневался, что она будет помнить об этом в следующем году. В по­следний день мы встали рано, погрузили вещи в машины и отправились в двенадцатичасовой путь домой. Дороги были узкими, машины медленными, а день выдался жарким. Всем хотелось скорее добраться до дому. Когда мы ехали по дороге, я увидел реку.
   – Папа, останови, пожалуйста, машину, – попросил я.
   Эта река была моим последним шансом: я был уверен, что смогу поплыть и выиграть десять шиллингов тетушки Джойс.
   – Пожалуйста, останови! – закричал я.
   Папа посмотрел в зеркало заднего вида, сбавил скорость и остановился у травянистой обочины дороги.
   – Что случилось? – спросила тетя Венди, как только все мы высыпали из машины.
   – Рики увидел реку там, внизу, – сказала мама. – Он хочет в последний раз попытаться поплыть.
   – Разве мы не хотим поскорее добраться до дому? Нам предстоит такой длинный путь, – жаловалась тетя Венди.
   – Да, ладно, Венди. Давай дадим парнишке шанс, – сказала тетушка Джойс.
   – В конце концов, это мои десять шиллингов.
   Я стащил с себя одежду и побежал в трусах к берегу реки. Я не смел останавливаться, чтобы они не передумали. У края воды мне стало страшно. Посередине реки вода бежала быстро и пузырясь над валунами. Я нашел место на берегу с протоптанным коровами спуском и стал пробираться к воде. Ноги погружались в ил. Я оглянулся: дядя Джо, тетя Венди, тетушка Джойс, родители и сестра Линда стояли, глядя на меня: женщины – в цветных платьях, а мужчины – в спортивных куртках и галстуках. Папа курил трубку, и вид у него был совершенно беспечный, на лице мамы была ее обычная ободряющая улыбка.
   Я собрал волю в кулак и прыгнул навстречу течению, но тут же почувствовал, что тону: ноги не могли удержать меня в воде. Поток развернул меня, сорвал трусы и потащил вниз по течению. Я. не мог дышать и наглотался воды. Пытался вынырнуть на поверхность, но не было ничего, от чего я мог бы оттолкнуться. Лягался и корчился, но ничто не помогало.
   Потом нога нащупала камень, и я с трудом поднялся. Сделал глубокий вдох. Дыхание восстановилось, и я успокоился. Я должен был выиграть эти десять шиллингов.
   Я медленно оттолкнулся, раскинул руки и обнаружил, что держусь на поверхности. Я еще то и дело уходил под воду, но вдруг меня осенило: я умею плавать. Меня уже не беспокоило, что река тащит меня по течению. Я победно выплыл на середину. Сквозь шум и бульканье воды было слышно, как моя семья аплодирует. Поскольку я плыл по кривой, то вышел на берег в пятидесяти ярдах ниже от них, однако, увидел, как тетушка Джойс достает из своей огромной черной сумки кошелек. Я выбрался из воды, продрался сквозь заросли жгучей крапивы и выскочил на берег. Я был грязным, холодным и обожженным крапивой, но я умел плавать.
   – Возьми, Рики, – сказала тетушка Джойс. – Молодец.
   Я взглянул на купюру в десять шиллингов, которую держал в руке. Она была большая, коричневая и хрустящая. Никогда у меня не было столько денег, они казались мне целым состоянием.
   – Кажется, все в сборе, – сказал папа. – Можно ехать дальше.
   И только тут я обнаружил, что он был насквозь мокрый. Он не выдержал и нырнул за мной в воду. Он крепко обнял меня.
   Не помню в своей жизни момента, когда бы я не чувствовал любви своей семьи. Мы были семьей, члены которой убили бы друг за друга. Мы и сейчас такие. Родители обожали друг друга, в детстве я не слышал ни одного грубого слова. Ева, моя мама, всегда была очень энергичной и заводила нас. Тед, мой отец, был более спокойный, он курил трубку и получал удовольствие от чтения газеты. Но в обоих моих родителях была любовь к приключениям. Тед хотел стать археологом, но его отец, судья Высокого суда, желал, чтобы он продолжил традицию Брэнсонов и занялся юриспруденцией. Три поколения Брэнсонов были юристами. Когда Тед учился в школе, дед нанял специалиста по вопросам профессиональной деятельности, чтобы тот поговорил с сыном и обсудил возможные варианты его будущей карьеры. Когда выяснилось, что Тед хочет стать археологом, мой дед отказался оплачивать счет за услуги специалиста на том основании, что тот не выполнил свою работу как следует. Так без всякого желания Тед пошел в Кембриджский университет слушать лекции по праву и продолжал, в качестве хобби, создавать коллекцию древних артефактов и окаменелостей, которую называл «мой музей».
   Когда в 1939 году разразилась вторая мировая война, Тед отправился в Стаффордширскую добровольческую часть – кавалерийский полк, организо­ванный при четырех юридических корпорациях, готовящих адвокатов. Полк воевал в Палестине, и Тед принимал участие в битве при Эл-Аламейн в сентябре 1942 года и во всех последующих сражениях в Ливийской пустыне. Затем он оказался в Италии и сражался при Салерно и Анжио. Перед уходом на войну Тед придумал шифр, позволявший его родителям знать, где он находится. Они договорились, что в письмах домой подвал будет обозначать мир, а конкретные ящики в шкафах будут обозначать определенные страны. Тед мог написать, чтобы мама вытащила его старые перчатки для верховой езды, лежащие на левой верхней полке шкафа, который стоит справа, – это значило, что он находится в Палестине. Неудивительно, что цензоры никогда не догадывались об этом, и мои дедушка и бабушка всегда знали о место­нахождении сына.
   Когда Тед поступил на военную службу, его дядя, Джим Брэнсон, уже приобрел в армии довольно скандальную репутацию, являясь приверженцем поедания травы. Дядюшка Джим владел поместьем в Гемпшире, которое он в итоге разделил между арендаторами, и затем перебрался жить в Балхэм, который в 1939 году являлся отдаленным пригородом Лондона. Им овладела идея употребления в пищу травы, и газета PicturePost рассказала об этом, сопроводив иллюстрацией: Джим в своей ванной комнате в Балхэме, где он выращивал в кадках траву, которая перерабатывалась на сено. Когда бы Джима ни приглашали в гости перекусить, – а это происходило все чаще и чаще, поскольку он стал знаменитостью, – он приносил с собой торбу и ел траву. В армии каждый норовил подшутить над папой:«Должно быть, ты сын Джима Брэнсона! На, поешь немного травки! Ты и впрямь выглядишь веселым жеребенком. Когда они собираются тебя кастрировать?». и все в том же духе.
   Тед горячо отрицал какое-либо отношение к дяде Джиму. Однако в ходе войны Дэвид Стерлинг сформировал Специальную воздушную службу, первоклассный полк, призванный действовать в тылу врага. СВС должен был путешествовать налегке, и вскоре стало известно, что Джим Брэнсон консультировал Дэвида Стерлинга и его элитные войска на предмет, как можно выжить, питаясь травой и орехами.
   С этого момента, когда бы ни спрашивали Теда:«Брэнсон? Ты имеешь какое-нибудь отношение к Джиму Брэнсону?». он, приосанившись, отвечал с гордостью:«Да. На самом деле, это мой дядя. Впечатляет, что он делает с СВС, не правда ли?»
   По правде говоря, Тед прекрасно провел те пять лет, что был вдали от дома, и для него было довольно трудным делом снова взяться за изучение права, когда он вернулся в Кембридж. Несколькими годами позже, в качестве молодого адвоката, он однажды поздно пришел на коктейльную вечеринку, где его приветствовала красивая блондинка, назвавшаяся Евой, которая устремилась к нему через комнату, подхватила поднос со сладкими колбасками и сказала:«Путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Попробуйте-ка вот это».
   Ева Хатли-Флинт позаимствовала часть поразительной энергии у своей матери Дороти, которая удерживает два британских рекорда: в возрасте 89 лет бабушка стала старейшим человеком в Великобритании, выдержавшим труднейший экзамен по латиноамериканским бальным танцам, а в 90 она стала старейшим человеком, закатившим шар в лузу при игре в гольф.
   Бабушке было 99. когда она умерла. Незадолго до этого она написала мне, чтобы сообщить, что предыдущие десять лет были лучшими в ее жизни. В том же году во время кругосветного путешествия на круизном лайнере ее оставили где-то за Ямайкой в одном купальном костюме. Она даже прочитала «Краткую историю всех времен» (то, чего я не смог бы сделать. ). Она никогда не переставала учиться. Ее точка зрения была такова: жизнь дается один раз, и ею надо воспользоваться по максимуму.
   Мама унаследовала бабушкину любовь к спорту и танцам и в двенадцать лет дебютировала на Уэст-Энде в ревю Мари Стоупс, которая позже приобрела известность в связи с деятельностью в области женского оздоровительного образования. Некоторое время спустя маму почти заставили раздеться для другой работы на сцене: она танцевала в представлении, которое называлось «Кокрейн шоу» и шло в Театре ее величества в Уэст-Энде. Шоу сэра Чарльза Кокрейна пользовались дурной славой, потому что он собрал у себя самых красивых девушек города, и все они раздевались. Это было военное время, когда трудно было найти работу. Ева решила принять предложение, полагая, что это всего лишь безобидная забава. Нетрудно догадаться, что мой дед яростно воспротивился этому, заявив, что он придет, разнесет весь этот Театр ее величества и вытащит ее оттуда. Ева передала это сэру Чарльзу Кокрейну, и он разрешил ей танцевать, не раздеваясь. Тогда, как и теперь, она умела выйти из положения с минимальными потерями.
   Ева начала искать дневную работу и отправилась в Хестон, где клуб планеризма обучал новобранцев перед тем, как те становились летчиками. Она попросилась работать пилотом, но ей сказали, что эту работу могут выполнять только мужчины. Не испытывая никакого страха, она договорилась с одним из инструкторов, который уступил ей и в тайне от всех предоставил работу при условии, что она будет притворяться парнем. Одетая в кожаную куртку, не снимая кожаного шлема, который скрывал ее волосы, имитируя низкий голос, Ева училась планеризму, а затем начала обучать и новичков. В последний год войны она работала сигнальщиком и была отправлена на Блэк Айл в Шотландию.
   После войны Ева стала стюардессой; в то время трудно было себе представить более эффектную работу. Требования были строгими: девушка Должна была быть очень симпатичной и незамужней, в возрасте от 23 до 27 лег, говорить по-испански и владеть навыками медсестры. Несмотря на то, что она не умела говорить по-испански и не была медсестрой, мама уговорила ночного портье в центре по трудоустройству и так попала на курсы по подготовке стюардесс для Британо-Южноамериканских воздушных линий. БЮВЛ пользовались двумя типами самолетов, которые летали из Лондона в Южную Америку:«Ланкастеры» с 13 пассажирами на борту и «Йорки». которые брали на борт 21 человека. Они носили очень красивые названия:«Звездная река» и «Звездная долина». поэтому стюардесс называли «звездными девушками». Когда самолет выезжал на взлетно-посадочную полосу, первой маминой обязанностью было предложить жевательную резинку, леденцы, вату, книги издательства «Пингвин» в бумажных обложках и объяснить пассажирам, что они должны высморкаться перед взлетом и посадкой.
   Кабины не герметизировались, и полеты были очень длительными: пять часов до Лиссабона, восемь – до Дакара, и, наконец, четырнадцать часов через океан до Буэнос-Айреса. Для выполнения полета на участке Буэнос-Айрес– Сантьяго самолет «Йорк» заменялся более мощным «Ланкастером». и всем необходимо было надевать кислородные маски, когда пролетали над Андами. После того, как мама год пролетала на самолетах БЮВЛ, ее взяли на работу в Корпорацию британских океанских авиалиний, КБОА, и Ева начала работать на самолете типа «Тюдор». «Звездный тигр». первый самолет, отправившийся на Бермуды, взорвался в воздухе. Ее самолет был следующим, и он благополучно приземлился. Но самолет под названием «Звездный Ариэль». который летел за ними, бесследно исчез в Бермудском треугольнике, и полеты всех «Тюдоров» были запрещены.
   Позже было обнаружено, что фюзеляжи самолетов были слишком слабыми для только что установленных систем герметизации.
   К этому времени Тед, вероятно, понял, что если он не женится на Еве и таким образом не дисквалифицирует ее как стюардессу, она рискует исчезнуть где-нибудь над Атлантическим океаном. Он сделал ей предложение, когда они неслись по дороге на мотоцикле, и она крикнула «да» как можно громче, чтобы ветер не заглушил ее ответ. Они поженились 14 октября 1949 года, и я был зачат во время их медового месяца на Майорке.
   Мои родители всегда относились к двум моим сестрам – Линди и Ванессе – и ко мне как к равным, чьи мнения так же важны, как их собственные. Когда мы были маленькими, еще до рождения Ванессы, родители брали меня и Линди с собой, если отправлялись куда-нибудь поужинать, и мы лежали на своих одеялах на заднем сиденье машины. Мы спали, пока они ужинали, но всегда просыпались, едва начинался путь домой. Линди и я вели себя тихо и смотрели вверх, на ночное небо, слушая, как родители разговаривают и шутят по поводу
   проведенного вечера. Мы выросли, общаясь с родителями как с друзьями. Будучи детьми, мы обсуждали папины юридические дела, спорили о порнографии и о том, следует ли легализовать наркотики, задолго до того, как кто-либо из нас столкнулся с этим в реальной жизни. Мои родители всегда были за то, чтобы мы имели свое собственное мнение, и редко давали советы, разве что мы сами просили об этом.
   Мы жили в деревне, которая называлась Шэмли Грин, графство Суррей. Перед тем, как родилась Ванесса, мы с Линди росли в Истэдс, в загородном доме, увитом плющом, в котором были крошечные белые окна н белая калитка, ведущая на деревенский луг. Я был тремя годами старше Линди и девятью годами старше Ванессы. Во времена моего детства родители жили очень скромно, может быть, поэтому мама не очень-то любила готовить, возможно, она просто экономила деньги. Помню, что мы ели много хлеба и жира. Но даже при таких условиях традиции все же соблюдались, и нам не разрешалось выходить из-за стола, пока все не поели. Нам также непременно выдавался лук, который роев огороде. Я всегда его ненавидел и прятал в ящик стола. При уборке этот ящик никогда не трогали, и когда мы десятью годами позже переезжали, его открыли и обнаружили весь запас моего засохшего лука.
   За столом была важна не столько еда, сколько компания. Дом всегда был полон гостей. Чтобы свести концы с концами, мама пригласила немецких и французских студентов изучать английский язык в типично английском доме, и мы должны были развлекать их. Мама заставляла нас работать в огороде, помогать ей готовить еду, а потом прибирать за всеми. Желая отделаться от этого, я бежал через деревенский луг к своему другу Нику Пауэлу.
   Поначалу самое лучшее, что было связано с Ником, это то, что его мама делала изумительный сладкий крем, поэтому после еды, сопровождавшейся отправлением лука в ящик стола, я потихоньку сбегал к Нику, оставляя пытавшихся говорить по-английски немцев на свою семью. Если время было рассчитано правильно, а я уж старался сделать это, пудинг и сладкий крем были уже на столе. Мы с Ником были лучшими друзьями. Это был тихий Мальчик с прямыми черными волосами и черными глазами. Скоро мы все делали вместе: лазали по деревьям, катались на велосипеде, подстреливали кроликов и прятались иод кроватью Линди, чтобы схватить ее за лодыжку, когда выключат свет. Не могу вспомнить, когда Ник и я не были друзьями.
   У мамы были две навязчивые идеи: она всегда придумывала для нас работу и всегда была озабочена тем, как бы заработать денег. У нас никогда не было Телевизора, и я не думаю, чтобы родители когда-либо слушали радио. Мама работала в сарае в саду, делая деревянные коробочки для салфеток и лари для бумажных отходов, которые продавала магазинам. Ее сарай пах красками, клеем и был заставлен маленькими стопками раскрашенных коробок, готовых к отправке. Папа был изобретателен и любил работать руками. Он сконструировал специальные тиски, позволявшие сжимать коробки вместе, когда их клеили. Со временем мама начала отправлять свои коробки для салфеток в Harrods, и это стало настоящим маленьким домашним произ­водством. Чем бы ни занималась мама, все она делала с таким натиском энергии, что перед ним было трудно устоять.
   В нашей семейной работе был великий смысл: когда бы мы ни попадали в поле зрения мамы, мы не должны были бездельничать. При попытке улизнуть, ссылаясь на другие дела, мы получали обвинение в эгоизме. В результате мы выросли с четким пониманием того, что интересы других людей надо ставить выше собственных. Однажды на выходные к нам приехал мальчик, который мне не очень-то нравился. Во время воскресной службы я незаметно покинул наше место в церкви и пошел через проход сесть с Ником. Мама очень рассердилась. Когда мы вернулись домой, она велела папе наказать меня, и мы направились в его кабинет и закрыли дверь. Вместо того чтобы обрушиться на меня в гневе, папа просто улыбнулся.
   – Теперь сымитируй жалобный плач, – сказал он и хлопнул в ладоши шесть раз, создавая полную иллюзию сильных шлепков.
   Я выбежал из комнаты с громким ревом. Мама приняла строгий вид, подразумевавший, что это все в моих же интересах, и продолжала решительно резать лук. Разумеется, моя очередная порция была засунута во время обеда в ящик стола.
   Дядюшка Джим был не единственным диссидентом в нашей семье: непочтительность к властям была в крови с обеих сторон. Помню, мы приобрели старый цыганский фургон, который держали в огороде, и иногда проходившие мимо цыгане звонили в дверной колокольчик. Мама всегда давала им немного серебра и разрешала рыться в амбаре, чтобы поискать то, что им могло пригодиться. Однажды нас взяли на представление графства Суррей, которое проходило в Гилдфорде. Он был весь заполнен блестящими прыгунами и людьми в твидовых пальто и котелках. Мама увидела группу плакавших цыганских детей и пошла выяснить, что случилось. Они все столпились вокруг сороки, которая была привязана к куску веревки.
   – Общество защиты животных приказало принести ее, они хотят ее забрать.
   Они говорят, что это незаконно – иметь у себя дикую птицу, – сказали дети.
   В это время мы увидели представителя общества, шедшего к нам.
   – Не беспокойтесь, – сказала мама. – Я спасу ее.
   Она взяла птицу и завернула в пальто. Потом мы вынесли нашу контра­банду за пределы территории, где проходило шоу, под самым носом у властей.