Страница:
Озеро находится в шестидесяти пяти километрах позади меня, а «Скайрокет» уносит меня все дальше и дальше от моего единственного убежища. Развернуться к озеру невозможно. Я не могу заставить его войти в вираж. Самолет не сойдет со своего пути! Слой инея на лицевом щитке растет и превращается в тяжелую белую завесу. Я больше не вижу вращающуюся подо мной землю.
Мой и без того крошечный мир — кабина — стал теперь еще меньше, он ограничился только моим шлемом. Все, что существует для меня, теперь заключается в белом инее на лицевом щитке, неистовом покачивании самолета и ощущении ручки управления в моей руке. В бесшумно летящем самолете я слышу только свое ужасное конвульсивное дыхание.
Лишенный возможности видеть, человек в неуправляемом «Скайрокете», несущемся в разреженных слоях атмосферы, которые могут взорвать его тело, как воздушный шар, летит к земле со скоростью, почти вдвое превосходящей скорость звука.
Высота — единственное средство, остающееся в моем распоряжении. В запасе высоты — мое спасение. Надо принимать какое-то решение. Из последних сил тяну ручку управления на себя и заставляю самолет изменить режим полета. Самолет стал уходить в необъятное безопасное небо, но огромная сила, вызванная резким переходом к набору высоты, прижала меня к сиденью, моя нижняя челюсть отвисла, как у человека, вопящего о помощи. Я знаю, что теперь удаляюсь от внушающей страх твердой темной земли, к которой до этого приближался. Теперь передо мной мягкая голубизна неба.
И вдруг, подобно тому как ночная тьма сменяется светлыми акварельными тонами рассвета, покачивание начинает ослабевать. Я чувствую, как оно постепенно уменьшается и наконец прекращается совсем. Все неистовое и ужасное ушло. «Скайрокет» опять стал тихим и нежным. Он ракетой летит ввысь.
Теперь самолет полностью управляем, но я ничего не вижу. Стеклоочиститель! С нахлынувшим на меня чувством благодарности я вспоминаю, что он был установлен перед этим полетом по настоянию Ала Кардера. Слава богу, что существует Кардер и до смешного маленький рычажок, который я двигаю рукой, чтобы очистить щиток от инея.
Продолжение полета на режиме крутого набора высоты без тяги двигателя приведет к тому, что самолет начнет трястись, подавая сигнал о приближении потери скорости. Первым, на что я бросаю взгляд, очистив щиток от инея, является циферблат указателя воздушной скорости. Скорость быстро падает. «Бриджмэн, управляй самолетом, он опять в твоих руках!». Снова становлюсь летчиком. Теперь я отдаю ручку от себя, чтобы увеличить скорость. Самолет опускает свой длинный нос, и появляется положительная перегрузка. Ввожу «Скайрокет» в разворот, направляюсь к базе. Машина опять моя!
Сопровождающие летчики-наблюдатели потеряли меня. Но меня пока не беспокоит полет к базе. В данную минуту я переполнен чувством облегчения, вызванного тем, что «Скайрокет» еще раз стал машиной, которую я понимаю, и что он летит в нужном направлении.
Хотя кошмар внезапно прекратился, мое тело все еще напряжено. У меня неудержимо дрожат руки и ноги.
В какой-то момент на снижении я вновь попадаю на ту высоту, где самолет опять оставляет след, который заметил Кардер. С земли этот след кажется блуждающей спиралью, отмечающей дикую траекторию моего полета. Как только Кардер с тревогой заметил мой след, начался разговор по радио.
— Чак, вы видите его след? Можете ли вы туда добраться?
Я едва различаю эти звуки приближающейся помощи и рассеянно думаю о том, как рассказать обо всем происшедшем в этом полете, Кардеру. Почему я так упорно продолжал выдерживать перегрузку 0,25? Сейчас, сидя здесь, в кабине обессилевшего, как и я сам, «Скайрокета», я вспоминаю только что пережитые минуты.
Бог мой! Ни разу я не подумал о рычаге катапультирования. А не могло ли случиться, что самолет вместе со мной воткнулся бы в землю?
— Да, Ал, вижу его след. Нагоню его через минуту — две.
— За ним тянется странный след. Чак, как он выглядит?
Чак приближается. Теперь послушный «Скайрокет» замедляет полет и выходит из сверхзвуковой области, подвергаясь обычной тряске при проходе критической скорости, соответствующей числу М = 0,9. Когда-то вызывавшая страх тряска теперь вызывает только улыбку.
— Я еще не нашел его, — теплый и спокойный голос Игера с мягким южным выговором успокаивает, как отличное виски. — Теперь наконец увидел его. Он довольно далеко, но, кажется, цел.
— Билл, — обращается ко мне Кардер, — как твои дела?
Наконец! Я вижу далеко внизу впереди себя ложе озера. Всего лишь несколько минут полета.
— Заткнись, черт побери!
Ко мне пристраивается серебристый F-86 Чака Игера.
— Привет, упрямец! — говорит друг, прилетевший, чтобы сопровождать меня. Я поднимаю руку в знак приветствия. Он молчит, следуя вниз по моей глиссаде планирования. Он знает, что этот маневр, требующий точности, необходим для доставки все еще не остывшей машины на ложе озера. Даже с неработающим двигателем «Скайрокет» приземлится на скорости, превышающей на одну треть посадочную скорость самолета F-86.
После значительной паузы Чак говорит мне:
— Послушай, дружище, я было подумал, что ты направился в штат Аризона.
У меня едва хватает сил, чтобы ответить:
— Я сам так думал.
Глава XXII
Мой и без того крошечный мир — кабина — стал теперь еще меньше, он ограничился только моим шлемом. Все, что существует для меня, теперь заключается в белом инее на лицевом щитке, неистовом покачивании самолета и ощущении ручки управления в моей руке. В бесшумно летящем самолете я слышу только свое ужасное конвульсивное дыхание.
Лишенный возможности видеть, человек в неуправляемом «Скайрокете», несущемся в разреженных слоях атмосферы, которые могут взорвать его тело, как воздушный шар, летит к земле со скоростью, почти вдвое превосходящей скорость звука.
Высота — единственное средство, остающееся в моем распоряжении. В запасе высоты — мое спасение. Надо принимать какое-то решение. Из последних сил тяну ручку управления на себя и заставляю самолет изменить режим полета. Самолет стал уходить в необъятное безопасное небо, но огромная сила, вызванная резким переходом к набору высоты, прижала меня к сиденью, моя нижняя челюсть отвисла, как у человека, вопящего о помощи. Я знаю, что теперь удаляюсь от внушающей страх твердой темной земли, к которой до этого приближался. Теперь передо мной мягкая голубизна неба.
И вдруг, подобно тому как ночная тьма сменяется светлыми акварельными тонами рассвета, покачивание начинает ослабевать. Я чувствую, как оно постепенно уменьшается и наконец прекращается совсем. Все неистовое и ужасное ушло. «Скайрокет» опять стал тихим и нежным. Он ракетой летит ввысь.
Теперь самолет полностью управляем, но я ничего не вижу. Стеклоочиститель! С нахлынувшим на меня чувством благодарности я вспоминаю, что он был установлен перед этим полетом по настоянию Ала Кардера. Слава богу, что существует Кардер и до смешного маленький рычажок, который я двигаю рукой, чтобы очистить щиток от инея.
Продолжение полета на режиме крутого набора высоты без тяги двигателя приведет к тому, что самолет начнет трястись, подавая сигнал о приближении потери скорости. Первым, на что я бросаю взгляд, очистив щиток от инея, является циферблат указателя воздушной скорости. Скорость быстро падает. «Бриджмэн, управляй самолетом, он опять в твоих руках!». Снова становлюсь летчиком. Теперь я отдаю ручку от себя, чтобы увеличить скорость. Самолет опускает свой длинный нос, и появляется положительная перегрузка. Ввожу «Скайрокет» в разворот, направляюсь к базе. Машина опять моя!
Сопровождающие летчики-наблюдатели потеряли меня. Но меня пока не беспокоит полет к базе. В данную минуту я переполнен чувством облегчения, вызванного тем, что «Скайрокет» еще раз стал машиной, которую я понимаю, и что он летит в нужном направлении.
Хотя кошмар внезапно прекратился, мое тело все еще напряжено. У меня неудержимо дрожат руки и ноги.
В какой-то момент на снижении я вновь попадаю на ту высоту, где самолет опять оставляет след, который заметил Кардер. С земли этот след кажется блуждающей спиралью, отмечающей дикую траекторию моего полета. Как только Кардер с тревогой заметил мой след, начался разговор по радио.
— Чак, вы видите его след? Можете ли вы туда добраться?
Я едва различаю эти звуки приближающейся помощи и рассеянно думаю о том, как рассказать обо всем происшедшем в этом полете, Кардеру. Почему я так упорно продолжал выдерживать перегрузку 0,25? Сейчас, сидя здесь, в кабине обессилевшего, как и я сам, «Скайрокета», я вспоминаю только что пережитые минуты.
Бог мой! Ни разу я не подумал о рычаге катапультирования. А не могло ли случиться, что самолет вместе со мной воткнулся бы в землю?
— Да, Ал, вижу его след. Нагоню его через минуту — две.
— За ним тянется странный след. Чак, как он выглядит?
Чак приближается. Теперь послушный «Скайрокет» замедляет полет и выходит из сверхзвуковой области, подвергаясь обычной тряске при проходе критической скорости, соответствующей числу М = 0,9. Когда-то вызывавшая страх тряска теперь вызывает только улыбку.
— Я еще не нашел его, — теплый и спокойный голос Игера с мягким южным выговором успокаивает, как отличное виски. — Теперь наконец увидел его. Он довольно далеко, но, кажется, цел.
— Билл, — обращается ко мне Кардер, — как твои дела?
Наконец! Я вижу далеко внизу впереди себя ложе озера. Всего лишь несколько минут полета.
— Заткнись, черт побери!
Ко мне пристраивается серебристый F-86 Чака Игера.
— Привет, упрямец! — говорит друг, прилетевший, чтобы сопровождать меня. Я поднимаю руку в знак приветствия. Он молчит, следуя вниз по моей глиссаде планирования. Он знает, что этот маневр, требующий точности, необходим для доставки все еще не остывшей машины на ложе озера. Даже с неработающим двигателем «Скайрокет» приземлится на скорости, превышающей на одну треть посадочную скорость самолета F-86.
После значительной паузы Чак говорит мне:
— Послушай, дружище, я было подумал, что ты направился в штат Аризона.
У меня едва хватает сил, чтобы ответить:
— Я сам так думал.
Глава XXII
— Какого черта ты так долго выдерживал перегрузку 0,2 и почему не изменил ее?
— Будь я проклят, если я что-нибудь понимаю, Джордж. Я сам не могу этого объяснить.
С самого начала мне было легко разговаривать с Мабри, серьезным, скромным человеком и блестящим аэродинамиком. У Джорджа на все был готов ответ. Он стал моим учителем.
— Что ты в конце концов сделал, потянул ручку на себя?
— Да, а откуда ты это знаешь?
— Когда в конце снижения снова появился след твоего самолета, я увидел отблеск солнца от крыла «Скайрокета», и мне стало ясно, что ты резко взял ручку на себя. — У Джорджа уже было готово объяснение: — Похоже на то, что это является следствием отрицательной перегрузки. В следующий раз нам придется вернуться к большим перегрузкам.
— Машина сразу успокоилась, как только я взял ручку на себя.
Теперь все казалось простым. Но никто не предвидел бунтарства самолета, которое было присуще ему на протяжении всех этих месяцев, начиная с момента первого отцепления. Теперь я с тревогой убедился в том, что исследованная мною область была неизвестна даже людям, изучавшим ее на протяжении долгих лет о помощью логарифмических линеек.
— Джордж, знаешь, мне не хотелось бы, чтобы этот полет повторился.
Сообщение о неожиданно выявленной поперечной неустойчивости «Скайрокета» послужило причиной того, что из Эль-Сегундо опять прилетел самолет, набитый конструкторами, которые должны были еще раз заняться исследованиями. Им все-таки казалось, что я преувеличиваю, рассказывая о случившемся. Летчики-испытатели часто бывают темпераментными людьми. Но затем они увидели записи испытательной аппаратуры.
Спустя два дня они пришли к такому заключению: поперечно-путевая неустойчивость самолета при малой перегрузке является следствием смещения главной оси инерционных сил. Изменение в распределении веса самолета, а следовательно, и инерционных сил, имевшее место при громадном расходе топлива, а также малый угол атаки при переводе самолета с набора высоты в горизонтальный полет с перегрузкой 0,2 — все это и вызывало покачивание.
Секрет машины был раскрыт. То, что я подсознательно предчувствовал со времени первого отцепления самолета с ЖРД, ясно проявилось: самолет наконец восстал против меня. Сила, против которой он огрызался и протестовал, обнаружила себя. Я никогда не испытывал такого страха, какой пережил в последнем полете. Машина меня чертовски напугала, но, опрометчиво ринувшись навстречу неизвестной мне опасности, я вышел победителем, — и все стало ясно. Не было больше ничего такого, чего я не знал бы о самолете. Защита была простой — нужно было летгать в узком слое неба для того, чтобы сделать площадку на большей скорости. Если я подниму самолет выше этой полосы, я потеряю часть скорости, а если ниже, то вновь столкнусь с ужасными явлениями, с которыми встретился в последнем полете.
Энергичный перевод с набора высоты в горизонтальный полет как средство для получения дополнительного разгона не давал должного эффекта, и я вынужден был возвратиться к более плавному переводу с одного режима на другой. Мне придется надеяться исключительно на увеличение высоты полета и на точное пилотирование самолета в узком слое неба, которым я теперь был ограничен, чтобы выжать из машины еще большую скорость.
Беспокоясь о своем самолете, НАКА теперь торопил нас больше, чем когда-либо прежде. Пришлось с тысячами извинений заверить представителей комитета, что потребуется всего только несколько полетов для доказательства того, что мы разрешили проблему поперечного колебания и что после этого «Скайрокет» будет передан комитету. В конце концов мы должны были доказать, на что способен «Скайрокет», прежде чем НАКА сможет без всяких опасений начать свои обширные, далеко идущие исследования.
И на этот раз главное управление авиации ВМС официально одобрило наше предложение о продолжении полетов для достижения максимальной скорости и высоты.
Мы срочно приступили к продолжению испытаний, но мы не знали, после какого полета можно будет считать программу испытаний законченной.
На разработку задания последней попытки достигнуть скорости, соответствующей М = 2, ушел месяц. Утром перед полетом не чувствовалось никакого энтузиазма, скорее все были охвачены каким-то беспокойством: слишком много было факторов, которые могли помешать достижению нового рекорда или даже осуществлению самого полета.
В этот раз машина будет вести себя по ту сторону звукового барьера как следует. Выдерживание самолета в узком слое неба на высоте двадцати одной тысячи метров должно помочь мне продвинуть его еще немного дальше в неизведанную область. Перевод с набора высоты в горизонтальный полет должен быть осуществлен при перегрузке 0,5. Я только попробую сделать это и буду обращаться с машиной очень нежно. Когда самолет начнет покачиваться, я возьму ручку на себя, а потом опять отдам ее для увеличения скорости.
Мы на высоте десять тысяч метров. Пора. Десять минут подготовки машины к полету. Холодно. Фонарь закрывается, и «Скайрокет», заполненный легковоспламеняющимся топливом, отцепляется. Самолет ринулся в полет.
Тридцать секунд — и я лечу на сверхзвуковой скорости. Двадцать одна тысяча метров, надо действовать! Плавно перехожу с набора высоты в горизонтальный полет. Теперь самолет пилотирует электрически управляемый стабилизатор, он работает вместо меня. При перегрузке 0,6 я плавно перевожу самолет — ровно настолько, чтобы добиться заданной скорости. Сейчас я нахожусь на границе между перегрузками 0,6 и 0,8, где можно ожидать всяких неприятностей. Получилось! Все идет в соответствии с моим заданием. На этот раз все получается так легко. Конечно, я не могу побить свой последний рекорд, не заплатив за это. Стрелка маметра, вздрагивая все больше и больше, приближается к числу М = 2… ЖРД дает перебои — топливо израсходовано. Вот и все.
Эту новость сообщил мне Джордж Мабри:
— Кажется, мы побили наш последний рекорд. Ты увеличил скорость на три сотых числа М, но не достиг М = 2. Что ты скажешь?
До обработки записей мне казалось, что я был ближе к М = 2 или, возможно, даже достиг этой скорости. В полете маметр показывал чуть-чуть меньше двух. Но только в записях испытательной аппаратуры фиксируются истинные величины. Я покачал головой:
— Думаю, что так оно и есть. Мы сможем набрать еще пять сотых числа М, но не одну десятую.
— Похоже на это.
Теперь я знал, что мы не достигнем М = 2. Слишком много препятствий стояло на пути. Нам пришлось бы совершить еще несколько полетов, кроме того, вероятно, потребуются и конструктивные изменения самолета, прежде чем можно будет достигнуть М = 2. А наше время истекало.
Оставался еще один полет на максимальную высоту, прежде чем ВМС пришлют телеграмму о передаче самолета НАКА. На следующий день после установления рекорда скорости было созвано совещание на высоком уровне в кабинете Хоскинсона для обсуждения полета на максимальную высоту.
Петтингалл, главный аэродинамик испытательного отдела в Санта-Монике, его помощник Энди Махофф, Хоскинсон и я сидели за длинным столом. На классной доске были нарисованы огромные параболы, которые, как предполагалось, должны были с предельной точностью обозначить путь до высоты 30 600 метров, — высоты, к которой честолюбиво стремились теоретики. Я сидел и с изумлением смотрел на изображенную крутой белой линией поперек классной доски кривую, похожую на траекторию полета снаряда. На кривой через определенные интервалы цифрами была указана высота, приборная скорость и количество секунд работы ЖРД, остающихся для завершения набора высоты. На самом верху траектории была указана приборная скорость 145 километров в час. У «Скайрокета» срывной режим наступает на скорости 255 километров в час. Инженеры не замедлили дать объяснения, что из-за огромной тяги, развиваемой двигателем, самолет не перейдет в режим потери скорости. Согласно их плану, «Скайрокет» должен был уподобиться снаряду, направленному в небо. Но «Скайрокет» не был снарядом, а был самолетом с крылом и хвостовым оперением! Мне ужасно хотелось поспорить с теоретиками, но я продолжал слушать, пытаясь дать им возможность убедить меня в их правоте. Инженеры спокойным, деловым тоном обсуждали этот фантастический полет. Они много работали с логарифмическими линейками, казалось, они стремились выдать желаемое за действительность.
— Билл, если вы выдержите угол в 50 градусов после перехода на набор высоты, — Петтингалл нанес куском мела траекторию полета, — тяга сама доставит вас туда.
Я молчал. После того как они выложили все доводы в защиту своего плана, я решил следовать разработанному ими заданию, хотя мало верил в него. Я буду выполнять задание до тех пор, пока это практически будет возможно, но на всякий случай подготовлю свой собственный план полета.
— О'кэй! Я согласен. Но ведь лечу я, и если вы не будете против, то я сам решу, продолжать ли мне выполнять ваше задание или нет.
Все согласились. Полет должен был быть поистине экспериментальным. Жесткого задания, которого мне строго придется придерживаться, не было. Я составил свое собственное запасное задание, чтобы в случае необходимости заменить план достижения рекордной высоты, разработанный инженерами.
Теоретически предполагалось, что на режиме набора высоты при скорости, соответствующей М = 1,12, я должен буду довести перегрузку до 1,2 и затем постоянно увеличивать угол атаки.
Мой же план заключался в том, чтобы выдерживать наивыгоднейшую скорость на наборе и продолжать полет на том угле атаки, который получится, пока ЖРД не прекратит работу, затем взять ручку на себя и дождаться, пока не погаснет скорость полета.
— Ради бога, не теряй головы и не заходи так далеко, чтобы нельзя было вернуться обратно.
Другие инженеры испытательной бригады не давали никаких советов. Они заняли выжидательную позицию, наблюдая за развертывающимися событиями. Казалось, по вопросу о том, чего можно было ожидать от полета в стратосферу, были расхождения во взглядах между тремя группами теоретиков. Мнения сотрудников испытательного отдела в Санта-Монике, спроектировавших самолет, и аэродинамиков завода в Эль-Сегундо расходились в части порядка проведения этого полета. Даже испытательная бригада в Эдвардсе, не принимавшая по существу участия в разработке предстоящего полета, имела свою точку зрения на его поведение. Но никто не мог сказать ничего наверняка. Все это еще оставалось делом исследований.
Наслушавшись всех этих мнений и предложений, я старался остаться независимым. Я выслушивал различные точки зрения и формулы, но в этот раз полагался только на свой собственный опыт в пилотировании самолета, на что я никогда не отважился бы два года тому назад. Если не будет получен приказ о выполнении этого полета иным способом, я буду действовать так, как считаю нужным. Если же мой план будет сильно расходиться с приказанием, я буду протестовать, так как рискую своей головой.
Летно-испытательная бригада интересовалась, в частности, вопросом, как поведет себя самолет, оказавшись в штопоре на очень большой высоте. Я слушал эти разговоры, и мне становилось не по себе.
— Джордж, если самолет войдет в штопор, что, по твоему мнению, с ним случится? Будет ли он штопорить вперед носом или хвостовым оперением?
— Он должен штопорить носом вперед. Вряд ли органы управления будут эффективны в разреженном воздухе, а поэтому вывести самолет из штопора будет невозможно.
Все продолжалось в таком духе…
Полеты на максимальную скорость в горизонтальном полете контролировались более точно, и к поставленной цели мы продвигались постепенно. Успех тоже был постепенным, энтузиазм — сдержанным. Этот же полет был иным. Мы намеревались сделать попытку достигнуть максимального результата сразу, в первом же полете, задание которого еще три дня тому назад не было точно сформулировано. Я чувствовал себя одиноко.
Три дня были целиком заполнены подготовкой к полету. К высотному костюму были приделаны специальные баллоны с расчетом на более длительный полет. Оборудование костюма было тщательно отрегулировано, чтобы не возникало лишних затруднений на высоте двадцать четыре тысячи метров. На и без того перегруженную приборную доску дополнительно был установлен указатель угла атаки. Пока на «Скайрокет» наносили новый слой лака, я сидел в кабине, сгорбившись над ручкой управления, отрабатывая последовательность движений. Когда накануне полета я закончил тренировку и вылез из самолета, Пондер, тщательно наносивший последний слой лака, сказал мне:
— Постарайтесь на этот раз оставить на нем хоть немного краски.
В четыре часа было так же жарко, как и в полдень. Бассейн, наверное, набит людьми; сейчас там, очевидно, раздается звонкий хохот офицерских жен. К пяти часам солнце зайдет за горы на западном конце долины, и я смогу пойти погулять. Мне хотелось заставить свои мышцы поработать и очень хотелось тишины. Итак, я шел сквозь волны жары, подымающиеся от бетонированной взлетно-посадочной полосы, и думал о предстоящем полете. Все было так, как два года тому назад, когда я впервые увидел «Скайрокет». Так было и перед моим первым полетом на нем. Только теперь у меня уже не было веры, которая сопутствует неопытности. Предположим, я буду слишком строго придерживаться плана задания, который был разработан теоретиками и против которого у меня был ряд возражений. Я не смогу отступить. Чтобы успешно выполнить этот полет, придется полностью использовать весь мой скудный опыт и все мои знания.
Два года тому назад, когда я только приехал в пустыню, чтобы летать на «Скайрокете», у меня была восторженная вера в инженеров. Они располагали таинственными знаниями; они, еще до того как машина была опробована, могли сказать мне, чего можно было ожидать от нее, и я слепо верил им. Но в неисследованных областях никто ничего не мог знать наверняка, и инженеры не всегда оказывались правы. И теперь для меня больше не существовало авторитетов, на которые я мог бы положиться в отношении своей безопасности. Я понимал, что теперь моя жизнь зависела от моего собственного рассудка. Я должен прежде всего полагаться на самого себя, а не на различные теории.
На краю взлетно-посадочной полосы, которая уходила далеко в бесплодную, иссушенную солнцем пустыню, я повернул назад и направился домой, чтобы полежать в прохладе кондиционированного воздуха, пока не наступит время обеда. Комната казалась мне тюремной камерой, а висевшее в пустом кабинете Кардера задание на полет стояло перед моими глазами, как приговор.
В семь часов вечера я направился в столовую. Волны горячего воздуха можно было видеть, как полосу тумана. Казалось, что горячий воздух можно было зачерпнуть ладонью. Было слишком жарко, и есть не хотелось. Я немного посидел в обществе Мабри и Теда Джаста. Мы поговорили о предстоящем полете, а потом я пошел к ангару, чтобы еще раз посмотреть на «Скайрокет».
Бригада механиков закончила подготовку самолета к завтрашнему полету. Фонарь кабины был опечатан, и возле самолета стоял часовой. Больше делать было нечего. Девять часов. Слишком рано, чтобы идти спать. Я собрал недельный запас грязных носков и отнес их в общую туалетную комнату. Там в одной из небольших круглых раковин с зазубренными краями я старательно выстирал все шесть пар.
— Ты вполне готов? — спросил Ал небрежно.
— У-гу.
— Ну что же, надо только шевелить мозгами, вот и все.
Кардер с волнением проглотил остаток кофе, стоявшего на его письменном столе в бумажном стаканчике.
— Между прочим, сегодня утром мы получили указание из конторы Хейнемана… после того как ЖРД перестанет работать, не продолжать полета вверх по инерции. Немедленно переводи самолет на снижение. Решение в сторону осторожности, принятое в последнюю минуту! Меня это устраивало.
— Немедленно? — переспросил я, так как мне хотелось убедиться в этом.
— Немедленно!
— Неплохие ребята собрались там, не правда ли?
Кардер покачал головой:
— Они не могут ручаться за устойчивость самолета при полете с большим углом атаки, как это предложили инженеры из Санта-Моники. Ты достигнешь такой высоты, что они не берут на себя ответственности за сохранность самолета, если ты не переведешь его на снижение, как только ЖРД прекратит работу.
Возможно, нам будет разрешен еще один полет на высоту. В следующем полете я не стал бы переводить машину в режим снижения, а взял бы ручку на себя и продолжал полет. В первом полете можно позволить себе быть осторожным, и я буду придерживаться совета конструкторского бюро.
Кардер спросил меня:
— Что ты думаешь об этом?
— Если Хейнеман так говорит, то пусть будет так, как он хочет.
Шланги были отсоединены от «Скайрокета», была проведена окончательная шнуровка «корсета». Все было в порядке. Джордж получил разрешение на взлет, и большой бомбардировщик начал разбег.
— Будь я проклят, если я что-нибудь понимаю, Джордж. Я сам не могу этого объяснить.
С самого начала мне было легко разговаривать с Мабри, серьезным, скромным человеком и блестящим аэродинамиком. У Джорджа на все был готов ответ. Он стал моим учителем.
— Что ты в конце концов сделал, потянул ручку на себя?
— Да, а откуда ты это знаешь?
— Когда в конце снижения снова появился след твоего самолета, я увидел отблеск солнца от крыла «Скайрокета», и мне стало ясно, что ты резко взял ручку на себя. — У Джорджа уже было готово объяснение: — Похоже на то, что это является следствием отрицательной перегрузки. В следующий раз нам придется вернуться к большим перегрузкам.
— Машина сразу успокоилась, как только я взял ручку на себя.
Теперь все казалось простым. Но никто не предвидел бунтарства самолета, которое было присуще ему на протяжении всех этих месяцев, начиная с момента первого отцепления. Теперь я с тревогой убедился в том, что исследованная мною область была неизвестна даже людям, изучавшим ее на протяжении долгих лет о помощью логарифмических линеек.
— Джордж, знаешь, мне не хотелось бы, чтобы этот полет повторился.
Сообщение о неожиданно выявленной поперечной неустойчивости «Скайрокета» послужило причиной того, что из Эль-Сегундо опять прилетел самолет, набитый конструкторами, которые должны были еще раз заняться исследованиями. Им все-таки казалось, что я преувеличиваю, рассказывая о случившемся. Летчики-испытатели часто бывают темпераментными людьми. Но затем они увидели записи испытательной аппаратуры.
Спустя два дня они пришли к такому заключению: поперечно-путевая неустойчивость самолета при малой перегрузке является следствием смещения главной оси инерционных сил. Изменение в распределении веса самолета, а следовательно, и инерционных сил, имевшее место при громадном расходе топлива, а также малый угол атаки при переводе самолета с набора высоты в горизонтальный полет с перегрузкой 0,2 — все это и вызывало покачивание.
Секрет машины был раскрыт. То, что я подсознательно предчувствовал со времени первого отцепления самолета с ЖРД, ясно проявилось: самолет наконец восстал против меня. Сила, против которой он огрызался и протестовал, обнаружила себя. Я никогда не испытывал такого страха, какой пережил в последнем полете. Машина меня чертовски напугала, но, опрометчиво ринувшись навстречу неизвестной мне опасности, я вышел победителем, — и все стало ясно. Не было больше ничего такого, чего я не знал бы о самолете. Защита была простой — нужно было летгать в узком слое неба для того, чтобы сделать площадку на большей скорости. Если я подниму самолет выше этой полосы, я потеряю часть скорости, а если ниже, то вновь столкнусь с ужасными явлениями, с которыми встретился в последнем полете.
Энергичный перевод с набора высоты в горизонтальный полет как средство для получения дополнительного разгона не давал должного эффекта, и я вынужден был возвратиться к более плавному переводу с одного режима на другой. Мне придется надеяться исключительно на увеличение высоты полета и на точное пилотирование самолета в узком слое неба, которым я теперь был ограничен, чтобы выжать из машины еще большую скорость.
Беспокоясь о своем самолете, НАКА теперь торопил нас больше, чем когда-либо прежде. Пришлось с тысячами извинений заверить представителей комитета, что потребуется всего только несколько полетов для доказательства того, что мы разрешили проблему поперечного колебания и что после этого «Скайрокет» будет передан комитету. В конце концов мы должны были доказать, на что способен «Скайрокет», прежде чем НАКА сможет без всяких опасений начать свои обширные, далеко идущие исследования.
И на этот раз главное управление авиации ВМС официально одобрило наше предложение о продолжении полетов для достижения максимальной скорости и высоты.
Мы срочно приступили к продолжению испытаний, но мы не знали, после какого полета можно будет считать программу испытаний законченной.
На разработку задания последней попытки достигнуть скорости, соответствующей М = 2, ушел месяц. Утром перед полетом не чувствовалось никакого энтузиазма, скорее все были охвачены каким-то беспокойством: слишком много было факторов, которые могли помешать достижению нового рекорда или даже осуществлению самого полета.
* * *
Шестой полет. И снова у меня сорок пять минут для размышлений, прежде чем я пройду по холодному и неуютному фюзеляжу самолета-носителя к «Скайрокету». Я знаю этот готовый к отцеплению самолет, тяжело повисший под фюзеляжем В-29. Теперь у меня есть опыт, и я точно знаю, что мне делать. Брошенный мне вызов настолько важен, что он вытесняет из памяти поражение, нанесенное мне самолетом в прошлом полете. Но теперь я уверен, что выполню задание. Если страх является проявлением уважения, тогда я действительно испытываю его. Это хорошо знакомое мне чувство страха и опустошенности перед каждым полетом похоже на то, с чем я встретился впервые в бою. Я могу подавить его. Это чувство можно заглушить, занявшись подготовкой к полету или даже отправившись в кино. Я научился отдалять развитие этого чувства, которое всегда начинает охватывать меня, медленно выползая откуда-то изнутри. Чувство страха и опустошенности охватывает меня только в полете, когда я слишком занят управлением «Скайрокетом», чтобы контролировать это чувство. Оно нужно только тогда, когда приходит само по себе. Тогда оно действует благотворно, как большая доза адреналина, и делает каждое движение определенным и исключительно четким.В этот раз машина будет вести себя по ту сторону звукового барьера как следует. Выдерживание самолета в узком слое неба на высоте двадцати одной тысячи метров должно помочь мне продвинуть его еще немного дальше в неизведанную область. Перевод с набора высоты в горизонтальный полет должен быть осуществлен при перегрузке 0,5. Я только попробую сделать это и буду обращаться с машиной очень нежно. Когда самолет начнет покачиваться, я возьму ручку на себя, а потом опять отдам ее для увеличения скорости.
Мы на высоте десять тысяч метров. Пора. Десять минут подготовки машины к полету. Холодно. Фонарь закрывается, и «Скайрокет», заполненный легковоспламеняющимся топливом, отцепляется. Самолет ринулся в полет.
Тридцать секунд — и я лечу на сверхзвуковой скорости. Двадцать одна тысяча метров, надо действовать! Плавно перехожу с набора высоты в горизонтальный полет. Теперь самолет пилотирует электрически управляемый стабилизатор, он работает вместо меня. При перегрузке 0,6 я плавно перевожу самолет — ровно настолько, чтобы добиться заданной скорости. Сейчас я нахожусь на границе между перегрузками 0,6 и 0,8, где можно ожидать всяких неприятностей. Получилось! Все идет в соответствии с моим заданием. На этот раз все получается так легко. Конечно, я не могу побить свой последний рекорд, не заплатив за это. Стрелка маметра, вздрагивая все больше и больше, приближается к числу М = 2… ЖРД дает перебои — топливо израсходовано. Вот и все.
* * *
К вечеру стало известно, что, по материалам обработанных аэродинамиками записей испытательной аппаратуры, официальная скорость, достигнутая «Скайрокетом» в этом полете, равнялась двум тысячам километров в час, что соответствовало числу М = 1,88, то есть всего лишь примерно на одну десятую меньше числа М = 2.Эту новость сообщил мне Джордж Мабри:
— Кажется, мы побили наш последний рекорд. Ты увеличил скорость на три сотых числа М, но не достиг М = 2. Что ты скажешь?
До обработки записей мне казалось, что я был ближе к М = 2 или, возможно, даже достиг этой скорости. В полете маметр показывал чуть-чуть меньше двух. Но только в записях испытательной аппаратуры фиксируются истинные величины. Я покачал головой:
— Думаю, что так оно и есть. Мы сможем набрать еще пять сотых числа М, но не одну десятую.
— Похоже на это.
Теперь я знал, что мы не достигнем М = 2. Слишком много препятствий стояло на пути. Нам пришлось бы совершить еще несколько полетов, кроме того, вероятно, потребуются и конструктивные изменения самолета, прежде чем можно будет достигнуть М = 2. А наше время истекало.
Оставался еще один полет на максимальную высоту, прежде чем ВМС пришлют телеграмму о передаче самолета НАКА. На следующий день после установления рекорда скорости было созвано совещание на высоком уровне в кабинете Хоскинсона для обсуждения полета на максимальную высоту.
Петтингалл, главный аэродинамик испытательного отдела в Санта-Монике, его помощник Энди Махофф, Хоскинсон и я сидели за длинным столом. На классной доске были нарисованы огромные параболы, которые, как предполагалось, должны были с предельной точностью обозначить путь до высоты 30 600 метров, — высоты, к которой честолюбиво стремились теоретики. Я сидел и с изумлением смотрел на изображенную крутой белой линией поперек классной доски кривую, похожую на траекторию полета снаряда. На кривой через определенные интервалы цифрами была указана высота, приборная скорость и количество секунд работы ЖРД, остающихся для завершения набора высоты. На самом верху траектории была указана приборная скорость 145 километров в час. У «Скайрокета» срывной режим наступает на скорости 255 километров в час. Инженеры не замедлили дать объяснения, что из-за огромной тяги, развиваемой двигателем, самолет не перейдет в режим потери скорости. Согласно их плану, «Скайрокет» должен был уподобиться снаряду, направленному в небо. Но «Скайрокет» не был снарядом, а был самолетом с крылом и хвостовым оперением! Мне ужасно хотелось поспорить с теоретиками, но я продолжал слушать, пытаясь дать им возможность убедить меня в их правоте. Инженеры спокойным, деловым тоном обсуждали этот фантастический полет. Они много работали с логарифмическими линейками, казалось, они стремились выдать желаемое за действительность.
— Билл, если вы выдержите угол в 50 градусов после перехода на набор высоты, — Петтингалл нанес куском мела траекторию полета, — тяга сама доставит вас туда.
Я молчал. После того как они выложили все доводы в защиту своего плана, я решил следовать разработанному ими заданию, хотя мало верил в него. Я буду выполнять задание до тех пор, пока это практически будет возможно, но на всякий случай подготовлю свой собственный план полета.
— О'кэй! Я согласен. Но ведь лечу я, и если вы не будете против, то я сам решу, продолжать ли мне выполнять ваше задание или нет.
Все согласились. Полет должен был быть поистине экспериментальным. Жесткого задания, которого мне строго придется придерживаться, не было. Я составил свое собственное запасное задание, чтобы в случае необходимости заменить план достижения рекордной высоты, разработанный инженерами.
Теоретически предполагалось, что на режиме набора высоты при скорости, соответствующей М = 1,12, я должен буду довести перегрузку до 1,2 и затем постоянно увеличивать угол атаки.
Мой же план заключался в том, чтобы выдерживать наивыгоднейшую скорость на наборе и продолжать полет на том угле атаки, который получится, пока ЖРД не прекратит работу, затем взять ручку на себя и дождаться, пока не погаснет скорость полета.
* * *
Я вернулся в Эдвардс; Кардер был окрылен полетом на максимальную высоту, намеченным на конец недели. Еще никогда я не видел его таким возбужденным. Идея достижения самолетом «Скайрокет» максимальной высоты заняла его воображение значительно сильнее, чем достижение максимальной скорости в горизонтальном полете. Его энтузиазм передался и остальным членам бригады. Кардер не присутствовал на совещании и не был как следует знаком с принципами, на которых основывался полет. Но это его, очевидно, не слишком тревожило. Он все предоставил мне, сделав одно-единственное замечание:— Ради бога, не теряй головы и не заходи так далеко, чтобы нельзя было вернуться обратно.
Другие инженеры испытательной бригады не давали никаких советов. Они заняли выжидательную позицию, наблюдая за развертывающимися событиями. Казалось, по вопросу о том, чего можно было ожидать от полета в стратосферу, были расхождения во взглядах между тремя группами теоретиков. Мнения сотрудников испытательного отдела в Санта-Монике, спроектировавших самолет, и аэродинамиков завода в Эль-Сегундо расходились в части порядка проведения этого полета. Даже испытательная бригада в Эдвардсе, не принимавшая по существу участия в разработке предстоящего полета, имела свою точку зрения на его поведение. Но никто не мог сказать ничего наверняка. Все это еще оставалось делом исследований.
Наслушавшись всех этих мнений и предложений, я старался остаться независимым. Я выслушивал различные точки зрения и формулы, но в этот раз полагался только на свой собственный опыт в пилотировании самолета, на что я никогда не отважился бы два года тому назад. Если не будет получен приказ о выполнении этого полета иным способом, я буду действовать так, как считаю нужным. Если же мой план будет сильно расходиться с приказанием, я буду протестовать, так как рискую своей головой.
Летно-испытательная бригада интересовалась, в частности, вопросом, как поведет себя самолет, оказавшись в штопоре на очень большой высоте. Я слушал эти разговоры, и мне становилось не по себе.
— Джордж, если самолет войдет в штопор, что, по твоему мнению, с ним случится? Будет ли он штопорить вперед носом или хвостовым оперением?
— Он должен штопорить носом вперед. Вряд ли органы управления будут эффективны в разреженном воздухе, а поэтому вывести самолет из штопора будет невозможно.
Все продолжалось в таком духе…
Полеты на максимальную скорость в горизонтальном полете контролировались более точно, и к поставленной цели мы продвигались постепенно. Успех тоже был постепенным, энтузиазм — сдержанным. Этот же полет был иным. Мы намеревались сделать попытку достигнуть максимального результата сразу, в первом же полете, задание которого еще три дня тому назад не было точно сформулировано. Я чувствовал себя одиноко.
Три дня были целиком заполнены подготовкой к полету. К высотному костюму были приделаны специальные баллоны с расчетом на более длительный полет. Оборудование костюма было тщательно отрегулировано, чтобы не возникало лишних затруднений на высоте двадцать четыре тысячи метров. На и без того перегруженную приборную доску дополнительно был установлен указатель угла атаки. Пока на «Скайрокет» наносили новый слой лака, я сидел в кабине, сгорбившись над ручкой управления, отрабатывая последовательность движений. Когда накануне полета я закончил тренировку и вылез из самолета, Пондер, тщательно наносивший последний слой лака, сказал мне:
— Постарайтесь на этот раз оставить на нем хоть немного краски.
В четыре часа было так же жарко, как и в полдень. Бассейн, наверное, набит людьми; сейчас там, очевидно, раздается звонкий хохот офицерских жен. К пяти часам солнце зайдет за горы на западном конце долины, и я смогу пойти погулять. Мне хотелось заставить свои мышцы поработать и очень хотелось тишины. Итак, я шел сквозь волны жары, подымающиеся от бетонированной взлетно-посадочной полосы, и думал о предстоящем полете. Все было так, как два года тому назад, когда я впервые увидел «Скайрокет». Так было и перед моим первым полетом на нем. Только теперь у меня уже не было веры, которая сопутствует неопытности. Предположим, я буду слишком строго придерживаться плана задания, который был разработан теоретиками и против которого у меня был ряд возражений. Я не смогу отступить. Чтобы успешно выполнить этот полет, придется полностью использовать весь мой скудный опыт и все мои знания.
Два года тому назад, когда я только приехал в пустыню, чтобы летать на «Скайрокете», у меня была восторженная вера в инженеров. Они располагали таинственными знаниями; они, еще до того как машина была опробована, могли сказать мне, чего можно было ожидать от нее, и я слепо верил им. Но в неисследованных областях никто ничего не мог знать наверняка, и инженеры не всегда оказывались правы. И теперь для меня больше не существовало авторитетов, на которые я мог бы положиться в отношении своей безопасности. Я понимал, что теперь моя жизнь зависела от моего собственного рассудка. Я должен прежде всего полагаться на самого себя, а не на различные теории.
На краю взлетно-посадочной полосы, которая уходила далеко в бесплодную, иссушенную солнцем пустыню, я повернул назад и направился домой, чтобы полежать в прохладе кондиционированного воздуха, пока не наступит время обеда. Комната казалась мне тюремной камерой, а висевшее в пустом кабинете Кардера задание на полет стояло перед моими глазами, как приговор.
В семь часов вечера я направился в столовую. Волны горячего воздуха можно было видеть, как полосу тумана. Казалось, что горячий воздух можно было зачерпнуть ладонью. Было слишком жарко, и есть не хотелось. Я немного посидел в обществе Мабри и Теда Джаста. Мы поговорили о предстоящем полете, а потом я пошел к ангару, чтобы еще раз посмотреть на «Скайрокет».
Бригада механиков закончила подготовку самолета к завтрашнему полету. Фонарь кабины был опечатан, и возле самолета стоял часовой. Больше делать было нечего. Девять часов. Слишком рано, чтобы идти спать. Я собрал недельный запас грязных носков и отнес их в общую туалетную комнату. Там в одной из небольших круглых раковин с зазубренными краями я старательно выстирал все шесть пар.
* * *
15 августа 1951 года. В восемь часов утра я вошел в кабинет Ала. Полет был назначен на десять.— Ты вполне готов? — спросил Ал небрежно.
— У-гу.
— Ну что же, надо только шевелить мозгами, вот и все.
Кардер с волнением проглотил остаток кофе, стоявшего на его письменном столе в бумажном стаканчике.
— Между прочим, сегодня утром мы получили указание из конторы Хейнемана… после того как ЖРД перестанет работать, не продолжать полета вверх по инерции. Немедленно переводи самолет на снижение. Решение в сторону осторожности, принятое в последнюю минуту! Меня это устраивало.
— Немедленно? — переспросил я, так как мне хотелось убедиться в этом.
— Немедленно!
— Неплохие ребята собрались там, не правда ли?
Кардер покачал головой:
— Они не могут ручаться за устойчивость самолета при полете с большим углом атаки, как это предложили инженеры из Санта-Моники. Ты достигнешь такой высоты, что они не берут на себя ответственности за сохранность самолета, если ты не переведешь его на снижение, как только ЖРД прекратит работу.
Возможно, нам будет разрешен еще один полет на высоту. В следующем полете я не стал бы переводить машину в режим снижения, а взял бы ручку на себя и продолжал полет. В первом полете можно позволить себе быть осторожным, и я буду придерживаться совета конструкторского бюро.
Кардер спросил меня:
— Что ты думаешь об этом?
— Если Хейнеман так говорит, то пусть будет так, как он хочет.
* * *
В это утро не было слышно обычных «подначек» и тяжеловесных острот. Мои коллеги чувствовали себя как-то неловко, когда приветствовали меня. Я полагаю, что причиной этому был мой чрезвычайно озабоченный вид. Бригада быстро почувствовала мое настроение. Ребята ждали, что я сам начну разговор, и были более внимательны, чем обычно. Они предупреждали все мои желания. Я был благодарен им за молчание. Обычные грубоватые шутки отнимают время и прерывают ход размышлений. Бывало, в другие дни перед полетом я еле удерживался, чтобы не пресечь даже безобидную шутку коротким словом «Заткнись!» Иногда чувствуешь себя неловко оттого, что не можешь вовремя отпарировать какую-нибудь остроту.Шланги были отсоединены от «Скайрокета», была проведена окончательная шнуровка «корсета». Все было в порядке. Джордж получил разрешение на взлет, и большой бомбардировщик начал разбег.