Мария Брикер
Коллекционер закрытых книг

   От автора:
   Настоящая история является вымыслом от начала до конца. Сходство персонажей с реальными людьми случайно, как и возможное совпадение фамилий и имен героев.


   Страх – болезнь, расслабляющая душу, как расслабляет тело физический недуг.
Даниэль Дефо

Пролог

   Она зачерпнула ладонями изумрудную воду и принюхалась. Ей нравилось улавливать настроение моря. Вчера оно сердилось и пахло ветром, йодом. Сегодня – теплыми ракушками и можжевельником, потому что успокоилось, разнежилось. Но могло и закапризничать в любой момент. Умывшись прохладной водой, она села на берегу и с опаской обернулась. Извилистая тропинка терялась в гуще пестрых деревьев и была пустынна. Зря она паникует. Все заняты на съемках, никто сюда не придет. По крайней мере, в ближайший час. Она торопливо сорвала широкополую шляпку, заправила за уши длинные каштановые кудряшки и растянулась на теплой гальке, жмурясь от солнца и шепча.
   – Я немножко, совсем чуть-чуть… Никто не увидит…
   Но расслабиться никак не получалось. Воображение рисовало злую физиономию Гольянова. Вредный режиссер строго-настрого запретил загорать. Какая досада, что по сценарию ей отведена роль анемичной болезненной девочки десяти лет. Пришлось постоянно мазать кожу толстым слоем солнцезащитного крема, носить закрытую одежду, прятаться под пошлыми ажурными зонтиками и глупыми шляпами, торчать на закрытой веранде или в саду, в тени виноградников и абрикосовых деревьев. Все лето быть рядом с морем и ни разу не поваляться на горячей гальке в купальнике – как это несправедливо! А ведь так приятно чувствовать солнце на щеках и обветренных губах!
   Только возражать Гольянову бесполезно. Режиссер страшен в гневе. Довольно с нее подзатыльников за перепутанный текст и пендаля за дурной язык, от которого летела со свистом несколько метров, а потом, упав, все коленки расцарапала о камни. Обидно до жути! Что она такого сделала? Режиссер вдруг решил, что сцена на диком пляже выглядит недостаточно натуралистично, и попросил ее искупаться нагишом. В ответ она пошутила: ради искусства готова на все, но очень сильно сомневается, что эпизод с ее обнаженной натурой украсит картину. Кому интересно смотреть на плоскогрудую девочку без трусов? Гольянов отчего-то воспринял шутку как личное оскорбление. Орал так, что распугал птиц и зевак с пляжа, потом отправил раздеваться. Желание шутить пропало.
   Она в самом деле была готова на все, но вовсе не ради искусства, а ради мамы, которая строго наказала во всем слушаться Гольянова. Родительница мечтала, что ее бестолковая глупая дочь сделает в своей непутевой жизни хоть что-то хорошее. Надежду мамы хотелось оправдать, но стоять обнаженной перед другими людьми было неловко и страшно, тряслись руки и коленки. Она сутулилась, пыталась прикрыть грудь волосами, никак не могла войти в роль. Гольянов злился, вопил и продолжал над ней издеваться, снимая дубль за дублем. Лучше бы вместо ора убрал лишних людей со съемочной площадки. Глупый бесчувственный чурбан!
   Ну да, ее героине по сценарию десять лет, а самой-то ей уже двенадцать с половиной. Роль маленькой девочки досталась ей из-за чрезмерной худобы, невысокого роста и природной робости, но она уже полгода официально девушка, и грудь у нее болит, а в душе бушуют совсем не детские страсти. Взрослые проблемы поселились внутри ее детского тела месяц назад. Она утащила у одной из актрис книгу Стефана Цвейга, погрузилась в новеллы о любви и испытала такие необычные чувства, что чуть с ума не сошла от стыда. Тело вело себя так странно! Оно словно проснулось и рассказало, какие удивительные секреты хранит в себе. Большое спасибо! Лучше бы молчало, потому что теперь совершенно непонятно, как дальше жить и что теперь со всем этим добром делать.
   Гольянов не был исключением. Все остальные тоже считали ее малолеткой и обращались с ней как с дитем неразумным. Обсудить сделанные открытия оказалось решительно не с кем. Она чувствовала себя одинокой, и в редкие свободные минуты сбегала сюда, на дикий пляж, чтобы рассказать свои секреты морю. Море понимало ее с полуслова и утешало шепотом волн.
   Вспомнив неприятный эпизод с наказанием, она вновь ощутила тревогу и потянулась за шляпкой, но рука, не добравшись до головного убора, безвольно замерла на полпути. Расставаться с солнцем не хотелось. Еще чуть-чуть… совсем немножко… Съемки фильма почти подошли к концу, сентябрьское солнце побледнело на фоне ярких осенних красок, обветрилось, стало ласковым, как котенок, вполне возможно позволить себе немного позагорать! В конце концов, даже ее анемичная героиня, вынужденная из-за гадов-сценаристов сидеть дома, читать книжки и беседовать на философские темы с занудным соседом, просто не могла не загореть, проведя целое лето в Крыму.
   Щеки заполыхали, юная актриса села и недовольно нахлобучила на голову шляпу. Изнеженная тенью кожа отвыкла от солнечных лучей. Не дай бог, нос обгорит. Тогда Гольянов ее прибьет и скажет, что так и было.
   Море, словно почувствовав перемену настроения девочки, заволновалось. Ветер брызнул в лицо соленой водой, резко похолодало. По коже поползли гадкие мурашки. Она приблизила к глазам руку, пристально разглядывая мелкие пупырышки и вставший светлый пушок. Когда ее охватывал страх, мурашки тоже оживали и неприятно ползали по рукам. Причем в последнее время оживали все чаще. Особенно по ночам. Она просыпалась в холодном поту от собственного крика, а потом долго не могла уснуть, тряслась от озноба, завернувшись во влажную простыню, смотрела на низкие звезды и пыталась стереть из памяти остатки кошмара.
   Виновницей кошмаров стала красивая рыжеволосая девушка, которая на ее глазах упала на камни со скалы и разбилась. Все произошло так быстро и нелепо. Сначала были шок и удивление. Потом пришло осознание, насколько хрупка жизнь и что с каждым в любой момент может приключиться несчастье. Даже здесь, в волшебной стране, где ультрамариновое море каждый день целуется с солнцем, где кипарисовые шпили протыкают белоснежную вату облаков и сосны похожи на сказочных великанов, где смоковница с глухим стуком роняет сочные плоды прямо на крыши дачных домиков, а густой воздух пахнет хвоей, пряными травами и медом. Здесь, в этой сказочной стране, оказывается, тоже можно умереть! Когда она это поняла, в сердце поселился страх.
   За спиной послышалось шуршание гальки, и девочка резко обернулась. В нескольких шагах стоял красивый загорелый мужчина.
   – Здравствуй, солнце! – сказал он и присел без разрешения рядом, как старый знакомый.
   Его темные волосы блестели на солнце, глаза отражали цвет осеннего моря, а пахло от него мускусом, кедровыми орешками и солью. Некоторое время мужчина беззастенчиво рассматривал ее, потом достал из кармана округлое стеклышко, протянул его ей на ладони и серьезно произнес:
   – Это тебе! Кусочек счастья.
   Она взяла свой кусочек счастья и посмотрела сквозь него на солнце – небо, облака и ее душа окрасились в оранжевый цвет, внутри стало тепло, и мурашки куда-то исчезли.

Глава 1
ДЕВУШКА-ЛЮБОВЬ
Пять лет спустя, наши дни. Москва, март

   «Москва – кошмарная архитектурная какофония», – подумал Варламов, остановившись у бронзового Энгельса, обреченного вечно смотреть на храм Христа Спасителя.
   – Поделом тебе, – сказал Иван Аркадьевич памятнику и, распугав тростью стайку воркующих на площади голубей, заспешил к перекрестку.
   Весна набирала обороты, хрустела под ногами скользкими лужицами, рыхлила сугробы, брызгала в прохожих талой водой. Щедро брызгала, и Варламов поморщился, глядя на заляпанные грязью ботинки и подол длинного кашемирового пальто. Давненько он не был в Москве. Забыл, что в это время года чистить обувь перед выходом на улицу бессмысленно. Впрочем, неважно. Не на свидание ведь с женщиной идет – Господу все едино.
   Полтора года он мечтал оказаться здесь, войти в двери храма Христа Спасителя, зажечь мягкую восковую свечу и покаяться во всех грехах, что тяжким грузом давили на сердце. В Копенгагене, где режиссер жил последние несколько лет, покаяться было решительно негде. Католические соборы, прохладные и гулкие, воспринимались как городские достопримечательности. Готические своды, витражные окна, фрески, каменные изваяния оставляли сердце равнодушным и не дарили надежду на спасение души. Не тянуло его и в православный приход в датской столице, в церковь Александра Невского. Для покаяния Ивану Аркадьевичу нужно было ощутить себя дома, а Копенгаген родным так и не стал.
   Храм Христа Спасителя снился ему во сне, манил, тревожил мелодичным перезвоном колоколов, но режиссер медлил с возвращением. Страшно было окончательно признать, что он, отомстив за смерть любимой женщины, совершил грех[1]. Месть не приносит облегчения, а лишь испепеляет душу. Он осознал это давно, но упрямо шел неверной дорогой и пытался искупить свою вину, налаживая чужие жизни и делая других счастливыми. Радость от удачи очередного реалити-шоу, воплощенного в жизнь по его сценарию, приносила лишь временное облегчение, потом душу снова грызла боль, и Варламов все глубже увязал в болоте отчаяния. Он все делал неправильно! В итоге потерял женщину, с которой мечтал создать семью. В Леночке, Елене Петровне Зотовой, он видел надежду на уютное счастье, но та не приняла правила его игры и выставила вон из своей кристальной жизни. «Права, да, права была Лена. Играть человеческими судьбами непозволительно даже во благо», – рассуждал он сейчас, щурясь от солнечного света. Что ж, пришла пора все исправить. Господь милосерден – простит, ведь он искренне раскаялся.
   Варламов остановился у светофора, пропуская поток машин и завороженно глядя на игру золота и солнца на куполах храма. До спасения оставалось всего несколько метров. Сердце отчаянно забилось от волнения. Загорелся зеленый, Иван Аркадьевич торопливо ступил на проезжую часть, сделал пару шагов, но неведомая сила отшвырнула его обратно на тротуар.
   – Ой, простите, ради бога! Простите, пожалуйста! Задумалась… – пролепетала невысокая хрупкая девушка, которая секунду назад впечаталась носом ему в грудь.
   Варламов вытаращился на незнакомку и пошатнулся от нахлынувших воспоминаний. Перед ним, робко улыбаясь, стояла ЛЮБОВЬ. Та любовь, из-за которой он стал великим грешником. Та любовь…
   Та любовь – нескладная, угловатая, невыносимо милая – была мучительно юной и недоступной. Носила клетчатые юбочки-плиссе, вязаные свитера под горло, длинные каштановые кудряшки, берет и нелепые очки. Постоянно засыпала в трамвае по дороге в институт. Теряла зонтики, перчатки и ключи. Любила сказки Андерсена, стихи Мандельштама и Бродского, клубничный блеск для губ, теплое молоко на ночь и Ванессу Мэй. Он трусливо сбежал от нее, но незримо опекал издалека.
   Прошли годы. Однажды она решила поехать к родителям за город, неудачно поймала попутку, поссорилась с водителем и оказалась одна на шоссе. Ее нашли под утро. Рядом с телом – мятый чек с соседней заправочной станции, следы от ботинок на подмерзшей земле, на дороге – следы протекторов шин.
   Он подключил лучших профессионалов и свое воображение, чтобы детально воссоздать произошедшее, найти убийцу и отомстить.
   Отомстил. И превратил свою жизнь в ад…
   Девушка неуклюже поправила съехавший набекрень берет, присела, схватила оброненную перчатку, стряхнула с нее грязную воду на пальто режиссера, неловко сунула в карман – и выронила книгу.
   Варламов поднял с мокрого асфальта глянцевый томик, с удивлением взглянул на обложку (Эрик Берн, «Вступление в психоанализ») и передал задумчивой барышне.
   – Благодарю, – кивнула девушка, неловко приняла книгу, сунула под мышку и засеменила в сторону станции метро.
   Иван Аркадьевич проводил взглядом хрупкую фигурку, кинул взор на сверкающие купола храма Христа Спасителя и торопливо пошел вслед за девушкой, боясь упустить ее из вида. О своем спасении он позаботится чуть позже, сейчас главное – ОНА. Не случайно Господь столкнул его нос к носу с прошлым. Это знак свыше и шанс не молитвой, а делом исправить свои прошлые ошибки.
   В вестибюле станции оказалось так многолюдно, что с непривычки у режиссера закружилась голова. В метро он не был лет двести, передвигаясь по городу исключительно на арендованной машине с шофером. Незнакомые лица, незнакомые запахи, суета, суета, суета… Варламов шарил взглядом по толпе, но девушки нигде не было. В отчаянии он бросился к турникетам, сунув бдительной контролерше сто рублей, бегом спустился вниз. С момента, как он упустил незнакомку, прошла минута, не больше, на перроне клубился народ. Уехать она не могла, но словно растворилась в воздухе.
   Прогрохотали поезда и унесли пассажиров, станция заполнилась новыми, а Иван Аркадьевич все стоял и выискивал в толпе хрупкую фигурку. От ощущения потери чего-то судьбоносного заныло сердце и стало трудно дышать.
   Спустя пятнадцать минут, поняв бессмысленность ожидания, Варламов поднялся на эскалаторе наверх и вышел на улицу. Март дохнул в лицо тоскливой безнадежностью и выхлопами проезжающих машин. Навалилась апатия. В храм идти с таким настроением не хотелось, ехать в ненавистный отель подавно. Гостиницы режиссер терпеть не мог, съемные квартиры тем более – чужая энергетика мешала расслабиться. Мелькнула мысль напроситься в гости к Лене. Зотова, конечно, вредная женщина, но сердобольная. Полтора года прошло, она, поди, забыла обиды и примет как друга.
   Размышляя, в какой супермаркет лучше заглянуть, чтобы забить вечно пустой холодильник несостоявшейся жены деликатесами, Иван Аркадьевич побрел по Гоголевскому бульвару в сторону Знаменки, где его дожидалась машина с водителем. Но не дошел. Остановился, не веря своим глазам. Незнакомка с несчастным видом сидела на лавке, недалеко от памятника Гоголю, щурилась от солнечных лучей и меланхолично потрошила батон хлеба, корочки отправляла себе в рот, сдобную мякоть – ошалевшим от счастья голубям.
   Как же так получилось, что барышня оказалась на улице? Вероятно, когда режиссер вошел в двери подземки, она вышла из метро на улицу. Передумала ехать? Решила прогуляться? Или телефонный звонок изменил ее планы? Варламову все было о ней интересно.
   Иван Аркадьевич опустился на соседнюю лавку и вздохнул с облегчением. Господь дал ему еще один шанс! Ну уж больше он не выпустит девушку из вида. По крайней мере, в ближайшие несколько недель, которые режиссер отвел на сбор материала, полный анализ характера и окружения объекта, написание сценария и воплощение его в жизнь.
   Варламов, украдкой разглядывая милый профиль незнакомки, тонкие кисти и музыкальные пальчики, пытался угадать ее имя. Катя, Люся, Ксюша, Настя? Кристина, Диана, Полина? Валя, Ира, Маша? Он перебрал мысленно массу имен, но ни одно к девчонке не прилипло. Все отскакивали от образа, как шарики пинг-понга. Без сомнения, у этой особенной девушки нетривиальное имя, но «поймать» его не получалось. Зато получилось другое. Сейчас, когда он рассмотрел незнакомку, откинув мысли о прошлом, стало очевидным: на его давнюю платоническую любовь барышня походит лишь отдаленно. Но интереса к ней Варламов не потерял. Напротив, еще больше загорелся идеей изменить ее жизнь. Даже издалека чувствовался надлом в душе прелестной девушки, словно она оступилась и теперь падала в пропасть. Иван Аркадьевич решил все исправить и крепко поставить ее на землю.
   – Эмма! – раздался рядом звонкий женский голос.
   Мимо режиссера к памятнику Гоголю, звеня браслетами и серьгами, шагала дама в сиреневых сапогах на шпильках, с космическим макияжем и красным хаером, направляясь прямиком к предмету его интереса. Девушка, завидев даму, вскочила, выронив батон из рук. Но голуби на добычу не ринулись – надвигающийся огненный вихрь распугал все живое на километр в округе.
   – Эмма! Я же просила тебя ничего не есть перед визитом к Матушке Кассиопее!
   – Не кричи, мам, – одними губами сказала девушка, сконфуженно покосившись на Варламова.
   Иван Аркадьевич сделал вид, будто безмерно увлечен созерцанием неба, отметив про себя: судя по рассеянному взгляду и выражению лица, барышня его не узнала. Авангардная же дама продолжила громко отчитывать дочь:
   – Пойдем быстрее, опаздываем уже! В метро ей, видите ли, страшно одной спускаться. Миллионы людей ежедневно мотаются на работу и с работы, и ничего.
   – Не в том дело, мама… – попыталась возразить Эмма. Но родительница явно ее не услышала.
   – Я устала от твоих причуд! Такси бы поймала! Жду ее, жду, как идиотка… Ради тебя с работы сорвалась, а у меня клиенты. Если хочешь знать, в автомобильных авариях погибает гораздо больше людей, чем… – Яркая мадам умолкла, очевидно, уловив противоречие в своих словах. – О чем это я? Ах да! Машину я бросила на Фрунзенской, у дома Кассиопеи. Пробки сегодня нереальные. Придется нам все-таки прокатиться пару станций на метро.
   – Эмма… – смакуя на языке имя, прошептал Иван Аркадьевич, проводив взглядом удаляющихся мать с дочерью. Нежное, обволакивающее сочетание звуков ласкало слух и вызывало приятные ассоциации с чем-то мягким, зефирным и в то же время глубоким и чувственным.
   Варламов поднялся с лавочки, с хрустом потянулся и направился в противоположную сторону к своей машине. Ему незачем светиться рядом с объектом в метро, в дальнейшей слежке нет надобности. Информации теперь достаточно, чтобы выяснить о девушке с довольно редким именем все. И на Фрунзенскую он обязательно заедет, попозже. Интересно, за каким лядом экзальтированная родительница скромной Эммы потащила дочь к известной среди столичного бомонда провидице по имени Матушка Кассиопея? Ошибки быть не могло – именно к ней направились дамы, потому как, судя по авангардной одежде, мать Эммы принадлежала к творческой богеме и вращалась в этих кругах.

Глава 2
КАССИОПЕЯ АНДРЕЕВНА

   Часы приема модной целительницы были расписаны на недели вперед, но Варламов благодаря протекции влиятельной знакомой оказался в приемной Матушки Кассиопеи уже утром следующего дня. Чего ожидать от встречи, режиссер не знал и перед визитом немного нервничал.
   – Извольте присесть, – приняв у него пальто, проскрипела сгорбленная длинная бабка в серой кофте, пышной юбке и цветастом платке, завязанном по старинке.
   Было в ней что-то театральное, словно она намеренно изображала из себя этакую рухлядь, горбилась и шаркала ногами. На неискушенную публику, возможно, впечатление «секретарша» и производила, создавала, так сказать, мистическую атмосферу, но Варламова ее вид просто забавлял. «Старуху» выдавали глаза, молодые и хитрые. Иван Аркадьевич усмехнулся. Если помощница Кассиопеи такая вот вековая труха, то как же выглядит сама Матушка?
   О целительнице Варламов был наслышан, но встречаться с нею ему не доводилось. Кассиопея вела скромный образ жизни, на светских раутах не появлялась, как большинство модных целителей и прорицателей, и свою жизнь окружила ореолом загадочности.
   Режиссер уселся на диванчик в небольшой прихожей и огляделся. В приемную целительницы вела двухстворчатая дверь, занавешенная тяжелыми бархатными портьерами с золотой бахромой. На стенах – красные шелковые обои с золотым тиснением, на полу – вишневая ковровая дорожка. Интерьер давил вычурностью, но миссию свою выполнял – создавал ощущение тайны.
   Запах свечей и благовоний щекотал нос. Иван Аркадьевич шумно высморкался, с раздражением взял с журнального столика свежую газету и пролистнул. Настроение было скверным. Не любил он всех этих экстрасенсов, гадалок и прочих оракулов. Испытывал к ним неприязнь, которая возникла не на пустом месте.
   Когда Варламов был еще совсем зеленым амбициозным юношей и только собирался покорить мир, ему довелось столкнуться с одной старой цыганкой. Развивались события по стандартному сценарию: гадалка попросила позолотить ручку в обмен на правду о будущем. Денег у молодого человека было ровно на обед, но любопытство пересилило голод. Он выгреб из кармана горсть мелочи и ссыпал на морщинистую ладонь. Цыганка с довольным видом спрятала деньги, потом взглянула на руку Варламова и – отшатнулась от него как от чумы, заковыляла прочь, шепча себе под нос что-то на своем языке.
   Негодуя, что чернобровая его обманула – деньги взяла, а обещание не выполнила, – Иван хотел было ринуться следом, но с места сойти не смог, ноги словно приросли к земле. Так и стоял истуканом, пока цыганка не исчезла из вида. Злость прошла, когда он сунул руку в карман и обнаружил там деньги, все до единой копейки, которые отдал за предсказание. Но вместо радости душу сковал ледяной страх. Что такого ужасного прочитала гадалка по его руке? Почему не стала ничего говорить, вернула деньги и скрылась?
   Вскоре Варламов узнал, что цыганки порой отказываются гадать, если видят на ладони скорую смерть, и жизнь его в одночасье превратилась в ад. Иван боялся умереть и несколько лет жил как крот в норе, опасаясь ослепнуть от солнца. Но солнце манило к себе. Устав бояться, он разозлился и начал действовать – работал как вол, чтобы все успеть, развлекался, словно в последний раз, рисковал, как глупый юнец. Жизнь наполнилась яркими красками, событиями, людьми – но страх был с ним всегда, мешал строить планы на будущее, ломал характер, подстраивал под себя. Только после пятидесяти он победил страх, успокоился, расслабился и перестал бояться смерти. К тому моменту он уже стал знаменитым на весь мир режиссером. Возможно, своей славой Варламов и был обязан гадалке – живя одним днем как последним, он успел очень многое. Но взамен получил одиночество. Разве можно стать счастливым, не имея семьи и детей? Все бы, наверное, сложилось иначе, не встреть он на своем пути ту старуху.
   – Матушка Кассиопея готова вас принять, – вырвал Ивана Аркадьевича из раздумий скрипучий голос «секретарши».
   Варламов кивнул и вошел в распахнутую дверь. В комнате стоял полумрак и было так дымно, что глаза заслезились. Целительница сидела глубоко в кресле с высокой спинкой, пламя свечи освещало лишь ее силуэт.
   – Деньги положите в комод и присаживайтесь, – деловито сказала ведунья. Голос у нее был молодой, мягкий и завораживающий.
   Варламов положил в ящик комода несколько купюр, сел, вытер платком глаза и хмуро уставился на силуэт провидицы. А та вдруг подалась вперед, он увидел ее лицо и с удивлением воскликнул:
   – Оля?
   – Иван Аркадьевич? – пискнула Кассиопея, страшно смутилась, снова скрылась в полумраке кресла, но тут же взяла себя в руки и позвонила в колокольчик.
   Дверь распахнулась мгновенно – помощница явно подслушивала.
   – Марьяна, принеси коньяка и чаю с мятой, – попросила ведунья у скрипучки.
   – Хорошая у тебя память, – улыбнулся Варламов, вытянул ноги и расслабленно посмотрел на Матушку Кассиопею, по паспорту Ольгу Колесникову, бывшую студентку ВГИКа, где она обучалась вовсе не целительству, а актерскому мастерству.
   Во ВГИК Варламова, как режиссера с именем, пригласили прочитать несколько лекций. На Колесникову он обратил внимание сразу: яркий типаж, харизма, необычайная уверенность в себе и нестандартная красота. Ольга был так талантлива, что Варламов пригласил ее на пробы в свою новую картину. Правда, в итоге роль получила другая актриса, но с Колесниковой они расстались хорошими друзьями. Несколько раз они пересекались за чашкой чаю в кафе, беседовали о кино и литературе. Варламов, страстный обожатель кофе, в то время пил чай с мятой, чтобы вновь подружиться со взбунтовавшимся желудком. Нервотрепный был период! Обострение гастрита, творческий кризис и кризис среднего возраста – все смешалось в кучу. Ольга зажгла в нем новую искру, подарила порцию вдохновения и избавила от всех кризисов разом. Окрыленный ее свежестью и молодостью, он уехал в Европу, ушел с головой в работу – связь с Колесниковой прервалась сама собой.
   Пару лет назад Иван Аркадьевич снова вспомнил о талантливой актрисе: типаж Колесниковой идеально подходил под роль в новом проекте – позвонил ей, но ее номера телефона больше в природе не существовало. Ассистенты Варламова Ольгу тоже не нашли.
   «Жаль, что кинокарьера у такой перспективной актрисы не сложилась. Видно, гонору слишком много было и захотелось легких денег и славы», – размышлял Иван Аркадьевич.
   Целительница хмуро смотрела на него и размышляла о чем-то своем. Ольга сильно изменилась. Перед режиссером сейчас сидела бледная копия той прелестной рыжеволосой девушки с синими глазами, которую он знал. Словно кто-то ластиком стер цветовую палитру с ее лица и волос.
   – Не в этом дело, – вдруг нахмурилась ведунья. Ее рука взмыла вверх, как крыло раненой птицы, и снова легла на плед, укрывающий колени женщины. – Все было совсем не так, как вы думаете.
   Варламов хотел что-то сказать, но вошла старуха с подносом и, грохнув его на стол, занялась сервировкой. Бокал коньяка поставила напротив Ивана Аркадьевича, старательно расставила на столе вазочку с печеньем, тарелки с надломанной плиткой шоколада и ломтиками лимона, две чашки ароматного чая.
   – Почему один бокал? – с раздражением спросила Ольга.
   Старуха плотно сжала губы и тенью выскользнула из комнаты.
   – Вот сволочь старперская. Блюдет меня, как младенца, – сварливо пробормотала Матушка Кассиопея.