Страница:
Мелькает белая жилетная подкладка.
мулатка тает от любви, как шоколадка,
В мужском обьятии постанывая сладко.
где надо -- гладко, где надо -- шерсть.
В ночной тиши под сенью девственного леса
хуарец, действуя, как двигатель прогресса,
Забывшим начисто, как выглядят два песо,
пеонам новые винтовки выдает.
Затворы клацают; в расчерченной на клетки
хуарец ведомости делает отметки.
И попугай весьма тропической расцветки
сидит на ветке и так поет:
Презренье к ближнему у нюхающих розы
пускай не лучше, но честней гражданской позы.
И то, и это порождает кровь и слезы.
тем паче в тропиках у нас, где смерть, увы,
Распространяется, как мухами зараза.
иль как в кафе удачно брошенная фраза.
И где у черепа в кустах всего три глаза,
и в каждом -- пышный пучок травы.
Коричневый город. веер
Пальмы и черепица
Старых построек.
С кафе начиная, вечер
Входит в него. садится
За пустующий столик.
В позлащенном лучами
Ультрамарине неба
Колокол, точно
Кто-то бренчит ключами:
Звук, исполненный неги
Для бездомного. точка
Загорается рядом
С колокольней собора.
Видимо, веспр.
Проводив его взглядом,
Полным пусть не укора,
Но сомнения, вечер
Допивает свой кофе,
Красящий его скулы.
Платит за эту
Чашку. шляпу на брови
Надвинув, встает со стула,
Складывает газету
И выходит. пустая
Улица провожает
Длинную в черной
Паре фигуру. стая
Теней его окружает.
Под навесом -- никчемный
Сброд: дурные манеры,
Пятна, драные петли.
Он бросает устало:
"господа офицеры.
Выступайте немедля.
Время настало.
А теперь -- врассыпную.
Вы, полковник, что значит
Этот луковый запах?"
Он отвязывает вороную
Лошадь. и скачет
Дальше на запад.
Победа мондриана. за стеклом -
Пир кубатуры. воздух или выпит
Под девяносто градусов углом,
Иль щедро залит в параллелепипед.
В проем оконный вписано бедро
Красавицы, последнее оружье:
Раскрыв халат, напоминает про
Пускай не круг, хотя бы полукружье,
Но сектор циферблата.
говоря
Насчет ацтеков, слава краснокожим
За честность вычесть из календаря
Дни месяца, в которые "не можем"
В платоновой пещере, где на брата
Приходится кусок пиэрквадрата.
Кактус, пальма, агава.
Солнце встает с востока,
Улыбаясь лукаво,
А приглянись -- жестоко.
Испепеленные скалы,
Почва в мертвой коросте.
Череп в его оскале!
И в лучах его -- кости!
С голой шеей, уродлив,
На телеграфном насесте
Стервятник -- как иероглиф
Падали в буром тексте
Автострады. направо
Пойдешь -- там стоит агава.
Она же -- налево. прямо -
Груда рыжего хлама.
Вечерний мехико-сити.
Лень и слепая сила
В нем смешаны, как в сосуде
И жизнь течет, как текила.
Улицы, лица, фары.
Каждый второй -- усатый.
На авениде реформы -
Масса бронзовых статуй.
Подле каждой, на кромке
Тротуара, с рукою
Протянутой -- по мексиканке
С грудным младенцем. такою
Фигурой -- присохшим плачем -
И увенчать бы на деле
Памятник мексике. впрочем,
И под ним бы сидели.
Сад громоздит листву и
Не выдает нас зною.
(я не знал, что существую,
Пока ты была со мною.)
Площадь. фонтан с рябою
Нимфою. скаты кровель.
(покуда я был с тобою,
Я видел все вещи в профиль.)
Райские кущи с адом
Голосов за спиною.
(кто был все время рядом,
Пока ты была со мною?)
Ночь с багровой луною,
Как сургуч на конверте.
(пока ты была со мною,
Я не боялся смерти.)
Вечерний мехико-сити.
Большая любовь к вокалу.
Бродячий оркестр в беседке
Горланит "гвадалахару".
Веселый мехико-сити.
Точно картина в раме,
Но неизвестной кисти,
Он окружен горами.
Вечерний мехико-сити.
Пляска веселых литер
Кока-колы. в зените
Реет ангел-хранитель.
Здесь это связано с риском
Быть подстреленным сходу,
Сделаться обелиском
И представить свободу.
Что-то внутри, похоже,
Сорвалось и раскололось.
Произнося "о, боже",
Слышу собственный голос.
Так страницу мараешь
Ради мелкого чуда.
Так при этом взираешь
На себя ниоткуда.
Это, отче, издержки
Жанра (правильней -- жара).
Сдача медная с решки
Безвозмездного дара.
Как несхоже с мольбою!
Так, забыв рыболова,
Рыба рваной губою
Тщетно дергает слово.
Веселый мехико-сити.
Жизнь течет, как текила.
Вы в харчевне сидите.
Официантка забыла
О вас и вашем омлете,
Заболтавшись с брюнетом.
Впрочем, как все на свете.
По крайней мере, на этом.
Ибо, смерти помимо,
Все, что имеет дело
С пространством -- все заменимо.
И особенно тело.
И этот вам уготован
Жребий, как мясо с кровью.
В нищей стране никто вам
Вслед не смотрит с любовью.
Стелющаяся полого
Грунтовая дорога,
Как пыльная форма бреда,
Вас приводит в ларедо.
С налитым кровью глазом
Вы осядете наземь,
Подломивши колени,
Точно бык на арене.
Жизнь бессмысленна, или
Слишком длинна, что в силе
Речь о нехватке смысла
Оставляет -- как числа
В календаре настенном.
Что удобно растеньям,
Камню, светилам, многим
Предметам, но не двуногим.
Классический балет есть замок красоты,
Чьи нежные жильцы от прозы дней суровой
Пиликающей ямой оркестровой
Отделены. и задраны мосты.
В имперский мягкий плюш мы втискиваем зад,
И, крылышкуя скорописью ляжек,
Красавица, с которою не ляжешь,
Одним прыжком выпархивает в сад.
Мы видим силы зла в коричневом трико,
И ангела добра в невыразимой пачке.
И в силах пробудить от элизийской спячки
Овация чайковского и ко.
Классический балет! искусство лучших дней,
Когда шипел ваш грог и целовали в обе,
И мчались лихачи, и пелось бобэоби,
И ежели был враг -- то только маршал ней.
В зрачках городовых желтели купола,
В каких рождались, в тех и умирали гнездах,
И, если что-нибудь взлетало в воздух,
То был не мост, а павлова была.
Как славно ввечеру, вдали всея руси,
Шапошникова зреть. талант его не стерся!
Усилие ноги и судорога торса
С вращением вкруг собственной оси
Рождают тот полет, которого душа
Как в девках заждалась, готовая озлиться!
А что насчет того, где выйдет приземлиться,-
Земля везде тверда; рекомендую США.
1976.
Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
Дорогой уважаемый милая, но не важно
Даже кто, ибо черт лица, говоря
Откровенно, не вспомнишь уже; не ваш, но
И ничей верный друг вас приветствует с одного
Из пяти континентов, держащегося на ковбоях;
. . .
. . .
Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
И поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих;
Поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне,
В городке, занесенном снегом по ручку двери,
Переходят в положенном месте асфальт. свобода
-- это когда забываешь отчество у тирана,
А слюна во рту слаще халвы шираза,
И, хотя твой мозг перекручен, как рог барана,
Ничего не каплет из голубого глаза.
1976.
Как давно я топчу, видно по каблуку,
Паутинку тоже пальцем не снять с чела.
То и приятно в громком кукареку,
Что звучит как вчера.
Но и черной мысли толком не закрепить,
Как на лоб упавшую косо прядь.
И уже ничего не снится, чтоб меньше быть,
Реже сбывается, не засорить
Времени. нищий квартал в окне
Глаз мозолит, чтоб, в свой черед,
В лицо запомнить жильца, а не
Как тот считает, наоборот,
И по комнате, точно шаман кружа,
Я наматываю как клубок
На себя пустоту ее, чтоб душа
Знала что-то, что знает бог.
1
Я хотел бы жить, Фортунатус, в городе, где река
Высовывалась бы из-под моста, как из рукава -- рука,
и чтоб она впадала в залив, растопырив пальцы,
Как шопен, никому не показывавший кулака.
Чтобы там была опера, и чтоб в ней ветеран -
Тенор исправно пел арию марио по вечерам;
чтоб тиран ему аплодировал в ложе, а я в партере
Бормотал бы, сжав зубы от ненависти: "баран".
В этом городе был бы яхт-клуб и футбольный клуб.
По отсутствию дыма из кирпичных фабричных труб
я узнавал бы о наступлении воскресенья
И долго бы трясся в автобусе, мучая в жмене руб.
Я бы вплетал свой голос в общий звериный вой
Там, где нога продолжает начатое головой.
изо всех законов, изданных хаммурапи,
Самые главные -- пенальти и угловой.
2
Там была бы библиотека, и в залах ее пустых
Я листал бы тома с таким количеством запятых,
как количество скверных слов в ежедневной речи,
Не прорвавшихся в прозу. ни, тем более, в стих,
Там стоял бы большой вокзал, пострадавший в войне,
С фасадом куда занятней, чем мир вовне,
там при виде зеленой пальмы в витрине аваиалиний
Просыпалась бы обезьяна, дремлющая во мне.
И когда зима, фортунатус, облекает квартал в рядно,
Я б скучал в галерее, где каждое полотно
- особенно энгара или давида -
Как родимое выглядели пятно.
В сумерках я видел бы в окне стада
Мычащих автомобилей, снующих туда-сюда
мимо стройных нагих колонн с дорическою прической,
Безмятежно блеющих на фронтоне суда.
3
Там была бы эта кофейня с недурным бланманже,
Где, сказав, что зачем нам двадцатый век, если есть уже
девятнадцатый век, я бы видел, как взор коллеги
Надолго сосредотачивается на вилке или ноже.
Там должна быть та улица с деревьями в два ряда,
Подьезд с торсом нимфы в нише и прочая ерунда;
и портрет висел в гостинной, давая вам представленье
О том, как хозяйка выглядела, будучи молода.
Я внимал бы ровному голосу, повествующему о вещах,
Не имеющему отношения к ужину при свечах,
и огонь в камельке, фортунатус, бросал бы свой
багровый отблеск
На зеленое платье. но под конец зачах.
Время текущее в отличие от воды
Горизонтальное от вторника до среды,
в темноте нам разглаживало морщины
И стирало бы собственные следы.
4
И там были бы памятники. я бы знал имена
Не только бронзовых всадников, всунувших в стремена
истории свою ногу, но и ихних четвероногих,
Учитывая отпечаток ?????????????? им на
Населении города. и с присохшей к губе
Сигаретою сильно заполночь возвращаясь пешком к себе,
как цыган на ладони, по трещинам на асфальте
Я гадал бы, икая, вслух о его судьбе.
И когда бы меня схватили в итоге за шпионаж,
Подрывную активность, бродяжничество, менаж-
а-труа, и толпа бы, беснуясь вокруг, кричала,
Тыча в меня натруженными указательными: "не наш!"-
Я бы втайне был счастлив, шепча про себя: "смотри,
Это твой шанс узнать, как выглядит изнутри
то, на что ты так долго глядел снаружи;
Запоминай же подробности, восклицая "виве ла ратрие!"
1
Март на исходе. радостная весть:
День удлинился. кажется, на треть,
Глаз чувствует, что требуется вещь,
Которую пристрастно рассмотреть.
Возьмем за спинку некоторый стул.
Приметы его вкратце таковы:
Зажат между невидимых он скул
Пространства (что есть форма татарвы),
Он что-то вроде метра в высоту,
На сорок сантиметров в ширину
И сделан, как и дерево в саду,
Из общей (как считали в старину)
Коричневой материи. что сухо
Сочтется камуфляжем в царстве духа.
2
Вещь, помещенной будучи, как в аш-
Два-о, в пространство, презирая риск,
Пространство жаждет вытеснить; но ваш
Глаз на полу не замечает брызг
Пространства. стул что твой наполеон
Красуется сегодня где вчерась.
Что было бы здесь, если бы не он?
Лишь воздух. в этом воздухе б вилась
Пыль. взгляд бы не задерживался на
Пылинке, но, блуждая по стене,
Он достигал бы вскорости окна;
Достигнув, устремлялся бы вовне,
Где нет вещей, где есть пространство, но
К вам вытесненным выглядит оно.
3
На мягкий в профиль смахивая знак
И "восемь" но квадратное в анфас,
Стоит он в центре комнаты, столь наг,
Что многое притягивает глаз.
Но это -- только воздух. между ног
(коричневых, что важно -- четырех)
Лишь воздух. то есть, дай ему пинок,
Скинь все с себя -- как о стену горох.
Лишь воздух. вас охватывает жуть.
Вам остается, в сущности, одно:
Вскочив, его рывком перевернуть.
Но максимум, что обнажится -- дно.
Фанера. гвозди. пыльные штыри.
Товар из вашей собственной ноздри.
4
6
7
Летом столицы пустеют. субботы и отпуска
Уводят людей из города. по вечерам -- тоска.
В любую из них спокойно можно ввести войска.
И только набравши номер одной из твоих подруг,
Не уехавшей до сих пор на юг,
Насторожишся,услышав хохот и волапюк,
И молча положишь трубку; город захвачен; строй
Переменился: все чаще на светофорах -- "стой".
Приобретая газету, ее начинаешь с той
Колонки, где "что в театрах" рассыпало свой петит.
Ибсен тяжеловесен, а.п.чехов претит.
Лучше пойти пройтись, нагулять аппетит.
Солнце всегда садится за телебашней. там
И находится запад, где выручают дам,
Стреляют из револьвера и говорят "не дам",
Если попросишь денег. там поет "ла-ди-да",
Трепеща в черных пальцах, серебрянная дуда.
Бар есть окно, прорубленное туда.
Вереница бутылок выглядит как нью-йорк.
Это одно способно привести вас в восторг.
Единственное, что выдает восток,
Это -- клинопись мыслей: любая из них тупик,
Да на банкнотах не то магомет, не то горный пик,
Да шелестящее на ухо жаркое "ду-ю-спик".
И когда ты потом петляешь, это -- прием котла,
Новые канны, где, обдавая запахами нутра,
В ванной комнате, в четыре утра,
Из овального зеркала над раковиной,в которой бурлит моча
На себя таращишся, сжав рукоять меча,
Завоеватель, старающийся выговорить "ча-ча-ча".
Восходящее желтое солнце следит косыми
Глазами за мачтами голой рощи,
Идущей на всех парах к цусиме
Крещенских морозов. февраль короче
Прочих месяцев и оттого лютее.
Кругосветное плавание, дорогая,
Лучше кончить, руку согнув в локте и
Вместе с дредноутом догорая
В недрах камина. забудь цусиму!
Только огонь понимает зиму.
Золотистые лошади без уздечек
Масть в дымоходе меняют на масть воронью.
И в потемках стрекочет огромный черный кузнечик
Которого не накрыть ладонью.
к.х.
Когда снег заметает море и скрип сосны
Оставляет в воздухе след глубже, чем санный полоз,
До какой синевы могут дойти глаза? до какой тишины
Может упасть безучастный голос?
Пропадая без вести из виду, мир вовне
Сводит счеты с лицом, как с заложником мамелюка.
...так моллюск фосфоресцирует на океанском дне,
Так молчанье в себя вбирает всю скорость звука,
Так довольно спички, чтобы разжечь плиту,
Так стенные часы, сердцебиению вторя,
Остановившись по эту, продолжают идти по ту
Сторону моря.
елизавете лионской
1
Помраченье июльских бульваров, когда, точно деньги во сне,
Пропадают из глаз, возмущенно шурша, миллиарды.
И как сдача, звезды дребезжат, серебрясь в желтизне
Не от мира сего замусоленной ласточкой карты.
Вечер липнет к лопаткам, грызя на ходу казинак,
Сокращает красавиц до профилей в ихних камеях;
От великой любви остается лишь равенства знак
Костенеть в перекладинах голых садовых скамеек.
И ночной аквилон, рыхлой мышце ищя волокно,
Как возможную жизнь, теребит взбаламученный гарус
Разодрав каковой, от земли отплывает фоно
В самодельную бурю, подняв полированный парус.
2
Города знают правду о памяти, об огромности лестниц в так наз.
Разоренном гнезде, о победах прямой над отрезком.
Ничего на земле нет длиннее, чем жизнь после нас,
Воскресавших со скоростью набранной к ночи курьерским.
И всегда за спиной, как отбросив костяшки, рука
То ли машет вослед, в направленьи растраченных денег,
То ли вслух громоздит зашвырнувшую вас в облака
Из-под пальцев аккордом бренчащую сумму ступенек.
Но чем ближе к звезде, тем все меньше перил; у квартир -
Вид неправильных туч, зараженных квадратностью, тюлем,
И версте, чью спираль граммофон до конца раскрутил,
Лучше броситься под ноги взапуски замершим стульям.
3
Разрастаясь как мысль облаков о себе в синеве,
Время жизни, стремясь отделиться от времени смерти,
Обращается к звуку, к его серебру в соловье,
Центробежной иглой разгоняя масштаб круговерти.
Так творятся миры, ибо радиус, подвиги чьи
В захолустных садах созерцаемы выцветшей осью,
Руку бросившим пальцем на слух подбираем ключи
К бытию вне себя, в просторечьи -- к его безголосью.
Так лучи подбирают пространство: так пальцы слепца
Неспособны отдернуть себя, слыша крик "осторожней!",
Освещенная вещь обрастает чертами лица.
Чем пластинка черней, тем ее доиграть невозможней.
1
Полдень в комнате. тот покой,
Когда наяву, как во
Сне, пошевелив рукой,
Не изменить ничего.
Свет проникает в окно, слепя.
Солнце, войдя в зенит,
Луч клдет на паркет, себя
Этим деревянит.
Пыль, осевшая в порах скул.
Калорифер картав.
Тело, застыв, продлевает стул.
Выглядит, как кентавр.
2
Вспять оглянувшийся: тень, затмив
Профиль, чье ремесло -
Затвердевать, уточняет миф,
Повторяя число
Членов. их переход от слов
К цифрам не удивит.
Глаз переводит, моргнув, число в
Несовершенный вид.
Воздух, в котором ни встать, ни сесть,
Ни, тем более лечь,
Воспринимает "четыре","шесть",
"восемь" лучше, чем речь.
3
Я родился в большой стране
В устье реки. зимой
Она всегда замерзала. мне
Не вернуться домой.
Мысль о пространстве рождает "ах",
Оперу, взгляд в лорнет.
В цифрах есть нечто, чего в словах,
Даже крикнув их, нет.
Птица щебечет, из-за рубежа
Вернувшись в свое гнездо.
Муха бьется в стекле, жужжа
Как "восемьдесят" или -- "сто".
4
Там был город, где, благодаря
Точности перспектив,
Было вдогонку бросаться зря,
Что-либо упустив.
Мост над замерзшей рекой в уме
Сталью своих хрящей
Мысль рождал о другой зиме -
То есть, зиме вещей,
Где не встретишь следов; рельеф
Выглядит, как стекло,
Только маятник, замерев,
Источает тепло.
5
Воздух бесцветный и проч., зато
Необходимый для
Существования, есть ничто,
Эквивалент нуля.
Странно отсчитывать от него
Мебель, рога лося,
Себя; задумываться, "ого"
В итоге произнося.
Взятая в цифрах, вещь может дать
Тамерланову тьму,
Род астрономии. что подстать
Воздуху самому.
6
Там были также ряды колонн,
Забредшие в те снега,
Как захваченные в полон,
Раздетые донага.
В полдень, гордясь остротой угла,
Как возвращенный луч,
Обезболивала игла
Содержимое туч.
Слово, сказанное наугад,
Вслух, даже слово лжи,
Воспламеняло мозг, как закат
Верхние этажи.
7
Воздух, в сущности, есть плато,
Пат, вечный шах, тщета,
Ничья, классическое ничто,
Гегелевская мечта.
Что исторгает из глаз ручьи.
Полдень. со стороны
Мозг неподвижней пластинки, чьи
Бороздки засорены.
Полдень; жевательный аппарат
Пробует завести,
Кашлянув, плоский пи-эр-квадрат -
Музыку на кости.
8
Там были комнаты. их размер
Порождал ералаш,
Отчего потолок, в чей мел
Взор устремлялся ваш,
Только выигрывал. зеркала
Копили там дотемна
Пыль, оседавшую, как зола
Геркуланума, на
Обитателей. стопки книг,
Стулья, в окне -- слюда
Инея. то, что случалось в них,
Случалось там навсегда.
9
10
13
В будущем цифры рассеют мрак.
Цифры не умира.
Только меняют порядок, как
Телефонные номера.
Сонм их, вечным пером привит
К речи, расширит рот,
Удлинит собой алфавит;
Либо наоборот.
Что будет выглядеть, как мечтой
Взысканная земля
С синей, режущей глаз чертой -
Горизонтом нуля.
14
Или -- как город, чья красота,
Неповторимость чья
Была отраженьем своим сыта,
Как нарцисс у ручья.
Так размножаются камень, вещь,
Воздух. так зрелый муж,
Осознавший свой жуткий вес,
Не избегает луж.
Так, по выпуклому лицу
Памяти всеми пятью скребя,
Ваше сегодня, подстать слепцу,
Опознает себя.
15
В будущем, суть в амальгаме, суть
В отраженном вчера
В столбике будет падать ртуть,
Летом -- жужжать пчела.
Там будут площади с эхом, в сто
Превосходящим раз
Звук. что только повторит то,
Что обнаружит глаз.
Мы не умрем, когда час придет!
Но посредством ногтя
С амальгамы нас соскребет
Какое-нибудь дитя!
16
Знай, что белое мясо, плоть,
Искренний звук, разгон
Мысли ничто не повторит -- хоть
Наплоди легион.
Но, как звезда через тыщу лет,
Ненужная никому,
Что так не источает свет,
Как поглощает тьму,
Следуя дальше, чем тело, взгляд
Глаз, уходя вперед,
Станет назад посылать подряд
Все, что в себя вберет.
1
Дождь в роттердаме. сумерки. среда.
Раскрывши зонт, я поднимаю ворот.
Четыре дня они бомбили город,
И города не стало. города
Не люди прячутся в подьезде
Во время ливня. улицы, дома
Не сходят в этих случаях с ума
И, падая, не призывают к мести.
2
Июльский полдень. капает из вафли
На брючину. хор детских голосов.
Вокруг -- громады новых корпусов.
У карбюзье то общее с люфтваффе,
Что оба потрудились от души
Над переменой облика европы.
Что позабудут в ярости циклопы,
То трезво завершат карандаши.
3
Как время ни целебно, но культя,
Не видя средств отличия от цели,
Саднит. и тем сильней -- от панацеи.
Ночь. три десятилетия спустя,
Мы пьем вино при крупных летних звездах
В квартире на двадцатом этаже -
На уровне, достигнутом уже
Взлетевшими здесь некогда на воздух.
роттердам, июль 1973 г.
Боясь расплескать, проношу головную боль
В сером свете зимнего полдня вдоль
Оловянной реки, уносящей грязь к океану,
Разделившему нас с тем размахом, который глаз
Убеждает в мелочных свойствах масс.
Как заметил гном великану.
В на-попа поставленном царстве, где мощь крупиц
Выражается дробью подметок и взглядом ниц,
Испытующим прочность гравия в новом свете,
Все, что помнит твердое тело -- чужого бедра тепло
Да сухой букет на буфете.
Автостадо гремит; и глотает свой кислород,
Схожий с локтем на вкус, углекислый рот;
Свет лежит на зрачке, точно пыль на свечном огарке.
Голова болит, голова болит.
Ветер волосы шевелит
На больной голове моей в буром парке.
1974 г.
Смерть поступает в виде пули из
Магнолиевых зарослей, попарно.
Взрыв выглядит как временная пальма,
Которую раскачивает бриз.
Пустая вилла. треснувший фронтон
Со сценами античной рукопашной.
Пылает в море новый фаэтон,
С гораздо меньшим грохотом упавший.
И в позах для рекламного плаката
На гальке раскаленной добела
Маячат неподвижные тела,
Оставшись загорать после заката.
21 июля 1974 г.
1
Наподобье стакана
Оставившего печать
На скатерти океана,
Которого не перекричать,
Светило ушло в другое
Полушарие, где
Оставляют в покое
Только рыбу в воде.
2
Вечером, дорогая
Здесь тепло. тишина
Молчанием попугая
Буквально завершена.
Луна в кусты чистотела
Льет свое молоко:
Неприкосновенность тела,
Зашедшая далеко.
3
Дорогая, что толку
Пререкаться, вникать
В случившееся. иголку
Больше не отыскать
В человеческом сене.
Впору вскочить, разя
Тень; либо -- вместе со всеми
Передвигать ферзя.
4
Все, что мы звали личным,
Что копили, греша,
Время, считая лишним,
Как прибой с голыша
Стачивает -- то лаской,
То посредством резца -
Чтобы кончить цикладской
Вещью без черт лица.
5
Ах, чем меньше поверхность,
Тем надежда скромней
На безупречную верность
По отношению к ней.
Может, вообще пропажа
Тела из виду есть
Со тороны пейзажа
Дальнозоркости месть.
6
Только пространство корысть
В тычущем вдаль персте
Может найти. и скорость
Света есть в пустоте.
Так и портится зренье:
Чем ты дальше проник;
Больше, чем от старенья
Или чтения книг.
7
Так же действует плотность
Тьмы. ибо в смысле тьмы
У вертикали плоскость
Сильно берет взаймы.
Человек -- только автор
Сжатого кулака,
Как сказал авиатор,
Уходя в облака.
8
Чем безнадежней, тем как-то
Проще. уже не ждешь
Занавеса, антракта,
Как пылкая молодежь.
Свет на сцене, в кулисах
Меркнет. выходишь прочь
В рукоплесканье листьев,
В американскую ночь.
9
Жизнь есть товар на вынос:
Торса, пениса, лба.
И географии примесь
К времени есть судьба.
Нехотя, из-под палки,
Признаешь эту власть,
Подчиняешся парке,
Обожающей прясть.
10
Жухлая незабудка
Мозга кривит мой рот.
Как тридцать третья буква
Я пячусь всю жизнь вперед.
Знаешь, все, кто далече,
По ком голосит тоска -
Жертвы законов речи,
Запятых, языка.
11
Дорогая, несчастных
Нет, нет мертвых, живых.
Все -- только пир согласных
На их ножках кривых.
Видно, сильно превысил
Свою роль свинопас,
Чей нетронутый бисер
Переживет всех нас.
12
Право, чем гуще россыпь
Черного на листе,
Тем безразличней особь
К прошлому, к пустоте
В будущем. их соседство,
Мало порча добра,
Лишь ускоряет бегство
По бумаге пера.
13
Ты не услышишь ответа,
Если спросишь "куда",
Так как стороны света
Сводятся к царству льда.
У языка есть полюс,
Где белизна сквозит
Сквозь эльзевир; где голос
Флага не водрузит.
14
Бедность сих строк -- от жажды
Что-то спрятать, сберечь;
Обернуться. но дважды
В ту же постель не лечь.
Даже если прислуга
Не меняет белье,
Здесь не сатурн, и с круга
Не соскочить в нее.
15
С той дурной карусели,
Что воспел гесиод,
Сходят не там, где сели,
Но где ночь застает.
Сколько глаза не колешь
Тьмой -- расчетом благим
Повторимо всего лишь
Слово: словом другим.
16
Так барашка на вертел
Нижут, разводят жар.
Я, как мог обессмертил,
То, что не удержал.
Ты, как могла, простила
Все, что я натворил.
В общем, песня сатира
Вторит шелесту крыл.
17
Дорогая, мы квиты.
Больше: друг к другу мы
Точно оспа привиты
Среди общей чумы.
Лишь обьекту злоречья,
Вместе с шансом в пятно
Уменьшаться, предплечье
В утешенье дано.
18
Ах, за щедрость пророчеств -
Дней грядущих шантаж -
Как за бич наших отчеств,
Память, много не дашь.
Им присуща, как аист
Свертку, приторность кривд.
Но мы живы, покамест
Есть прощенье и шрифт.
19
Эти вещи сольются
В свое время в глазу
У воззрившихся с блюдца
На пестроту внизу.
Полагаю, и вправду
Хорошо, что мы врозь,
Чтобы взгляд астронавту
Напрягать не пришлось.
20
Вынь, дружок, из кивота
Лик пречистой жены.
Вставь семейное фото -
Вид планеты с луны.
Снять нас вместе мордатый
Не сподобился друг,
Проморгал соглядатай;
В общем, всем недосуг.
21
Неуместней, чем ящер
В филармонии, вид
Нас вдвоем в настоящем.
Тем верней удивит
Обитателей завтра
Разведенная здесь
Сильных чувств динозавра
И кириллицы смесь.
22
Эти срочки по сути
Болтовня старика.
В нашем возрасте судьи
Удлинняют срока.
Иванову. петрову.
Своей хрупкой кости.
Но свободному слову
Не с кем счеты свести.
23
мулатка тает от любви, как шоколадка,
В мужском обьятии постанывая сладко.
где надо -- гладко, где надо -- шерсть.
В ночной тиши под сенью девственного леса
хуарец, действуя, как двигатель прогресса,
Забывшим начисто, как выглядят два песо,
пеонам новые винтовки выдает.
Затворы клацают; в расчерченной на клетки
хуарец ведомости делает отметки.
И попугай весьма тропической расцветки
сидит на ветке и так поет:
Презренье к ближнему у нюхающих розы
пускай не лучше, но честней гражданской позы.
И то, и это порождает кровь и слезы.
тем паче в тропиках у нас, где смерть, увы,
Распространяется, как мухами зараза.
иль как в кафе удачно брошенная фраза.
И где у черепа в кустах всего три глаза,
и в каждом -- пышный пучок травы.
Коричневый город. веер
Пальмы и черепица
Старых построек.
С кафе начиная, вечер
Входит в него. садится
За пустующий столик.
В позлащенном лучами
Ультрамарине неба
Колокол, точно
Кто-то бренчит ключами:
Звук, исполненный неги
Для бездомного. точка
Загорается рядом
С колокольней собора.
Видимо, веспр.
Проводив его взглядом,
Полным пусть не укора,
Но сомнения, вечер
Допивает свой кофе,
Красящий его скулы.
Платит за эту
Чашку. шляпу на брови
Надвинув, встает со стула,
Складывает газету
И выходит. пустая
Улица провожает
Длинную в черной
Паре фигуру. стая
Теней его окружает.
Под навесом -- никчемный
Сброд: дурные манеры,
Пятна, драные петли.
Он бросает устало:
"господа офицеры.
Выступайте немедля.
Время настало.
А теперь -- врассыпную.
Вы, полковник, что значит
Этот луковый запах?"
Он отвязывает вороную
Лошадь. и скачет
Дальше на запад.
Победа мондриана. за стеклом -
Пир кубатуры. воздух или выпит
Под девяносто градусов углом,
Иль щедро залит в параллелепипед.
В проем оконный вписано бедро
Красавицы, последнее оружье:
Раскрыв халат, напоминает про
Пускай не круг, хотя бы полукружье,
Но сектор циферблата.
говоря
Насчет ацтеков, слава краснокожим
За честность вычесть из календаря
Дни месяца, в которые "не можем"
В платоновой пещере, где на брата
Приходится кусок пиэрквадрата.
Кактус, пальма, агава.
Солнце встает с востока,
Улыбаясь лукаво,
А приглянись -- жестоко.
Испепеленные скалы,
Почва в мертвой коросте.
Череп в его оскале!
И в лучах его -- кости!
С голой шеей, уродлив,
На телеграфном насесте
Стервятник -- как иероглиф
Падали в буром тексте
Автострады. направо
Пойдешь -- там стоит агава.
Она же -- налево. прямо -
Груда рыжего хлама.
Вечерний мехико-сити.
Лень и слепая сила
В нем смешаны, как в сосуде
И жизнь течет, как текила.
Улицы, лица, фары.
Каждый второй -- усатый.
На авениде реформы -
Масса бронзовых статуй.
Подле каждой, на кромке
Тротуара, с рукою
Протянутой -- по мексиканке
С грудным младенцем. такою
Фигурой -- присохшим плачем -
И увенчать бы на деле
Памятник мексике. впрочем,
И под ним бы сидели.
Сад громоздит листву и
Не выдает нас зною.
(я не знал, что существую,
Пока ты была со мною.)
Площадь. фонтан с рябою
Нимфою. скаты кровель.
(покуда я был с тобою,
Я видел все вещи в профиль.)
Райские кущи с адом
Голосов за спиною.
(кто был все время рядом,
Пока ты была со мною?)
Ночь с багровой луною,
Как сургуч на конверте.
(пока ты была со мною,
Я не боялся смерти.)
Вечерний мехико-сити.
Большая любовь к вокалу.
Бродячий оркестр в беседке
Горланит "гвадалахару".
Веселый мехико-сити.
Точно картина в раме,
Но неизвестной кисти,
Он окружен горами.
Вечерний мехико-сити.
Пляска веселых литер
Кока-колы. в зените
Реет ангел-хранитель.
Здесь это связано с риском
Быть подстреленным сходу,
Сделаться обелиском
И представить свободу.
Что-то внутри, похоже,
Сорвалось и раскололось.
Произнося "о, боже",
Слышу собственный голос.
Так страницу мараешь
Ради мелкого чуда.
Так при этом взираешь
На себя ниоткуда.
Это, отче, издержки
Жанра (правильней -- жара).
Сдача медная с решки
Безвозмездного дара.
Как несхоже с мольбою!
Так, забыв рыболова,
Рыба рваной губою
Тщетно дергает слово.
Веселый мехико-сити.
Жизнь течет, как текила.
Вы в харчевне сидите.
Официантка забыла
О вас и вашем омлете,
Заболтавшись с брюнетом.
Впрочем, как все на свете.
По крайней мере, на этом.
Ибо, смерти помимо,
Все, что имеет дело
С пространством -- все заменимо.
И особенно тело.
И этот вам уготован
Жребий, как мясо с кровью.
В нищей стране никто вам
Вслед не смотрит с любовью.
Стелющаяся полого
Грунтовая дорога,
Как пыльная форма бреда,
Вас приводит в ларедо.
С налитым кровью глазом
Вы осядете наземь,
Подломивши колени,
Точно бык на арене.
Жизнь бессмысленна, или
Слишком длинна, что в силе
Речь о нехватке смысла
Оставляет -- как числа
В календаре настенном.
Что удобно растеньям,
Камню, светилам, многим
Предметам, но не двуногим.
Классический балет есть замок красоты,
Чьи нежные жильцы от прозы дней суровой
Пиликающей ямой оркестровой
Отделены. и задраны мосты.
В имперский мягкий плюш мы втискиваем зад,
И, крылышкуя скорописью ляжек,
Красавица, с которою не ляжешь,
Одним прыжком выпархивает в сад.
Мы видим силы зла в коричневом трико,
И ангела добра в невыразимой пачке.
И в силах пробудить от элизийской спячки
Овация чайковского и ко.
Классический балет! искусство лучших дней,
Когда шипел ваш грог и целовали в обе,
И мчались лихачи, и пелось бобэоби,
И ежели был враг -- то только маршал ней.
В зрачках городовых желтели купола,
В каких рождались, в тех и умирали гнездах,
И, если что-нибудь взлетало в воздух,
То был не мост, а павлова была.
Как славно ввечеру, вдали всея руси,
Шапошникова зреть. талант его не стерся!
Усилие ноги и судорога торса
С вращением вкруг собственной оси
Рождают тот полет, которого душа
Как в девках заждалась, готовая озлиться!
А что насчет того, где выйдет приземлиться,-
Земля везде тверда; рекомендую США.
1976.
Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
Дорогой уважаемый милая, но не важно
Даже кто, ибо черт лица, говоря
Откровенно, не вспомнишь уже; не ваш, но
И ничей верный друг вас приветствует с одного
Из пяти континентов, держащегося на ковбоях;
. . .
. . .
Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
И поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих;
Поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне,
В городке, занесенном снегом по ручку двери,
Переходят в положенном месте асфальт. свобода
-- это когда забываешь отчество у тирана,
А слюна во рту слаще халвы шираза,
И, хотя твой мозг перекручен, как рог барана,
Ничего не каплет из голубого глаза.
1976.
Как давно я топчу, видно по каблуку,
Паутинку тоже пальцем не снять с чела.
То и приятно в громком кукареку,
Что звучит как вчера.
Но и черной мысли толком не закрепить,
Как на лоб упавшую косо прядь.
И уже ничего не снится, чтоб меньше быть,
Реже сбывается, не засорить
Времени. нищий квартал в окне
Глаз мозолит, чтоб, в свой черед,
В лицо запомнить жильца, а не
Как тот считает, наоборот,
И по комнате, точно шаман кружа,
Я наматываю как клубок
На себя пустоту ее, чтоб душа
Знала что-то, что знает бог.
1
Я хотел бы жить, Фортунатус, в городе, где река
Высовывалась бы из-под моста, как из рукава -- рука,
и чтоб она впадала в залив, растопырив пальцы,
Как шопен, никому не показывавший кулака.
Чтобы там была опера, и чтоб в ней ветеран -
Тенор исправно пел арию марио по вечерам;
чтоб тиран ему аплодировал в ложе, а я в партере
Бормотал бы, сжав зубы от ненависти: "баран".
В этом городе был бы яхт-клуб и футбольный клуб.
По отсутствию дыма из кирпичных фабричных труб
я узнавал бы о наступлении воскресенья
И долго бы трясся в автобусе, мучая в жмене руб.
Я бы вплетал свой голос в общий звериный вой
Там, где нога продолжает начатое головой.
изо всех законов, изданных хаммурапи,
Самые главные -- пенальти и угловой.
2
Там была бы библиотека, и в залах ее пустых
Я листал бы тома с таким количеством запятых,
как количество скверных слов в ежедневной речи,
Не прорвавшихся в прозу. ни, тем более, в стих,
Там стоял бы большой вокзал, пострадавший в войне,
С фасадом куда занятней, чем мир вовне,
там при виде зеленой пальмы в витрине аваиалиний
Просыпалась бы обезьяна, дремлющая во мне.
И когда зима, фортунатус, облекает квартал в рядно,
Я б скучал в галерее, где каждое полотно
- особенно энгара или давида -
Как родимое выглядели пятно.
В сумерках я видел бы в окне стада
Мычащих автомобилей, снующих туда-сюда
мимо стройных нагих колонн с дорическою прической,
Безмятежно блеющих на фронтоне суда.
3
Там была бы эта кофейня с недурным бланманже,
Где, сказав, что зачем нам двадцатый век, если есть уже
девятнадцатый век, я бы видел, как взор коллеги
Надолго сосредотачивается на вилке или ноже.
Там должна быть та улица с деревьями в два ряда,
Подьезд с торсом нимфы в нише и прочая ерунда;
и портрет висел в гостинной, давая вам представленье
О том, как хозяйка выглядела, будучи молода.
Я внимал бы ровному голосу, повествующему о вещах,
Не имеющему отношения к ужину при свечах,
и огонь в камельке, фортунатус, бросал бы свой
багровый отблеск
На зеленое платье. но под конец зачах.
Время текущее в отличие от воды
Горизонтальное от вторника до среды,
в темноте нам разглаживало морщины
И стирало бы собственные следы.
4
И там были бы памятники. я бы знал имена
Не только бронзовых всадников, всунувших в стремена
истории свою ногу, но и ихних четвероногих,
Учитывая отпечаток ?????????????? им на
Населении города. и с присохшей к губе
Сигаретою сильно заполночь возвращаясь пешком к себе,
как цыган на ладони, по трещинам на асфальте
Я гадал бы, икая, вслух о его судьбе.
И когда бы меня схватили в итоге за шпионаж,
Подрывную активность, бродяжничество, менаж-
а-труа, и толпа бы, беснуясь вокруг, кричала,
Тыча в меня натруженными указательными: "не наш!"-
Я бы втайне был счастлив, шепча про себя: "смотри,
Это твой шанс узнать, как выглядит изнутри
то, на что ты так долго глядел снаружи;
Запоминай же подробности, восклицая "виве ла ратрие!"
1
Март на исходе. радостная весть:
День удлинился. кажется, на треть,
Глаз чувствует, что требуется вещь,
Которую пристрастно рассмотреть.
Возьмем за спинку некоторый стул.
Приметы его вкратце таковы:
Зажат между невидимых он скул
Пространства (что есть форма татарвы),
Он что-то вроде метра в высоту,
На сорок сантиметров в ширину
И сделан, как и дерево в саду,
Из общей (как считали в старину)
Коричневой материи. что сухо
Сочтется камуфляжем в царстве духа.
2
Вещь, помещенной будучи, как в аш-
Два-о, в пространство, презирая риск,
Пространство жаждет вытеснить; но ваш
Глаз на полу не замечает брызг
Пространства. стул что твой наполеон
Красуется сегодня где вчерась.
Что было бы здесь, если бы не он?
Лишь воздух. в этом воздухе б вилась
Пыль. взгляд бы не задерживался на
Пылинке, но, блуждая по стене,
Он достигал бы вскорости окна;
Достигнув, устремлялся бы вовне,
Где нет вещей, где есть пространство, но
К вам вытесненным выглядит оно.
3
На мягкий в профиль смахивая знак
И "восемь" но квадратное в анфас,
Стоит он в центре комнаты, столь наг,
Что многое притягивает глаз.
Но это -- только воздух. между ног
(коричневых, что важно -- четырех)
Лишь воздух. то есть, дай ему пинок,
Скинь все с себя -- как о стену горох.
Лишь воздух. вас охватывает жуть.
Вам остается, в сущности, одно:
Вскочив, его рывком перевернуть.
Но максимум, что обнажится -- дно.
Фанера. гвозди. пыльные штыри.
Товар из вашей собственной ноздри.
4
6
7
Летом столицы пустеют. субботы и отпуска
Уводят людей из города. по вечерам -- тоска.
В любую из них спокойно можно ввести войска.
И только набравши номер одной из твоих подруг,
Не уехавшей до сих пор на юг,
Насторожишся,услышав хохот и волапюк,
И молча положишь трубку; город захвачен; строй
Переменился: все чаще на светофорах -- "стой".
Приобретая газету, ее начинаешь с той
Колонки, где "что в театрах" рассыпало свой петит.
Ибсен тяжеловесен, а.п.чехов претит.
Лучше пойти пройтись, нагулять аппетит.
Солнце всегда садится за телебашней. там
И находится запад, где выручают дам,
Стреляют из револьвера и говорят "не дам",
Если попросишь денег. там поет "ла-ди-да",
Трепеща в черных пальцах, серебрянная дуда.
Бар есть окно, прорубленное туда.
Вереница бутылок выглядит как нью-йорк.
Это одно способно привести вас в восторг.
Единственное, что выдает восток,
Это -- клинопись мыслей: любая из них тупик,
Да на банкнотах не то магомет, не то горный пик,
Да шелестящее на ухо жаркое "ду-ю-спик".
И когда ты потом петляешь, это -- прием котла,
Новые канны, где, обдавая запахами нутра,
В ванной комнате, в четыре утра,
Из овального зеркала над раковиной,в которой бурлит моча
На себя таращишся, сжав рукоять меча,
Завоеватель, старающийся выговорить "ча-ча-ча".
Восходящее желтое солнце следит косыми
Глазами за мачтами голой рощи,
Идущей на всех парах к цусиме
Крещенских морозов. февраль короче
Прочих месяцев и оттого лютее.
Кругосветное плавание, дорогая,
Лучше кончить, руку согнув в локте и
Вместе с дредноутом догорая
В недрах камина. забудь цусиму!
Только огонь понимает зиму.
Золотистые лошади без уздечек
Масть в дымоходе меняют на масть воронью.
И в потемках стрекочет огромный черный кузнечик
Которого не накрыть ладонью.
к.х.
Когда снег заметает море и скрип сосны
Оставляет в воздухе след глубже, чем санный полоз,
До какой синевы могут дойти глаза? до какой тишины
Может упасть безучастный голос?
Пропадая без вести из виду, мир вовне
Сводит счеты с лицом, как с заложником мамелюка.
...так моллюск фосфоресцирует на океанском дне,
Так молчанье в себя вбирает всю скорость звука,
Так довольно спички, чтобы разжечь плиту,
Так стенные часы, сердцебиению вторя,
Остановившись по эту, продолжают идти по ту
Сторону моря.
елизавете лионской
1
Помраченье июльских бульваров, когда, точно деньги во сне,
Пропадают из глаз, возмущенно шурша, миллиарды.
И как сдача, звезды дребезжат, серебрясь в желтизне
Не от мира сего замусоленной ласточкой карты.
Вечер липнет к лопаткам, грызя на ходу казинак,
Сокращает красавиц до профилей в ихних камеях;
От великой любви остается лишь равенства знак
Костенеть в перекладинах голых садовых скамеек.
И ночной аквилон, рыхлой мышце ищя волокно,
Как возможную жизнь, теребит взбаламученный гарус
Разодрав каковой, от земли отплывает фоно
В самодельную бурю, подняв полированный парус.
2
Города знают правду о памяти, об огромности лестниц в так наз.
Разоренном гнезде, о победах прямой над отрезком.
Ничего на земле нет длиннее, чем жизнь после нас,
Воскресавших со скоростью набранной к ночи курьерским.
И всегда за спиной, как отбросив костяшки, рука
То ли машет вослед, в направленьи растраченных денег,
То ли вслух громоздит зашвырнувшую вас в облака
Из-под пальцев аккордом бренчащую сумму ступенек.
Но чем ближе к звезде, тем все меньше перил; у квартир -
Вид неправильных туч, зараженных квадратностью, тюлем,
И версте, чью спираль граммофон до конца раскрутил,
Лучше броситься под ноги взапуски замершим стульям.
3
Разрастаясь как мысль облаков о себе в синеве,
Время жизни, стремясь отделиться от времени смерти,
Обращается к звуку, к его серебру в соловье,
Центробежной иглой разгоняя масштаб круговерти.
Так творятся миры, ибо радиус, подвиги чьи
В захолустных садах созерцаемы выцветшей осью,
Руку бросившим пальцем на слух подбираем ключи
К бытию вне себя, в просторечьи -- к его безголосью.
Так лучи подбирают пространство: так пальцы слепца
Неспособны отдернуть себя, слыша крик "осторожней!",
Освещенная вещь обрастает чертами лица.
Чем пластинка черней, тем ее доиграть невозможней.
1
Полдень в комнате. тот покой,
Когда наяву, как во
Сне, пошевелив рукой,
Не изменить ничего.
Свет проникает в окно, слепя.
Солнце, войдя в зенит,
Луч клдет на паркет, себя
Этим деревянит.
Пыль, осевшая в порах скул.
Калорифер картав.
Тело, застыв, продлевает стул.
Выглядит, как кентавр.
2
Вспять оглянувшийся: тень, затмив
Профиль, чье ремесло -
Затвердевать, уточняет миф,
Повторяя число
Членов. их переход от слов
К цифрам не удивит.
Глаз переводит, моргнув, число в
Несовершенный вид.
Воздух, в котором ни встать, ни сесть,
Ни, тем более лечь,
Воспринимает "четыре","шесть",
"восемь" лучше, чем речь.
3
Я родился в большой стране
В устье реки. зимой
Она всегда замерзала. мне
Не вернуться домой.
Мысль о пространстве рождает "ах",
Оперу, взгляд в лорнет.
В цифрах есть нечто, чего в словах,
Даже крикнув их, нет.
Птица щебечет, из-за рубежа
Вернувшись в свое гнездо.
Муха бьется в стекле, жужжа
Как "восемьдесят" или -- "сто".
4
Там был город, где, благодаря
Точности перспектив,
Было вдогонку бросаться зря,
Что-либо упустив.
Мост над замерзшей рекой в уме
Сталью своих хрящей
Мысль рождал о другой зиме -
То есть, зиме вещей,
Где не встретишь следов; рельеф
Выглядит, как стекло,
Только маятник, замерев,
Источает тепло.
5
Воздух бесцветный и проч., зато
Необходимый для
Существования, есть ничто,
Эквивалент нуля.
Странно отсчитывать от него
Мебель, рога лося,
Себя; задумываться, "ого"
В итоге произнося.
Взятая в цифрах, вещь может дать
Тамерланову тьму,
Род астрономии. что подстать
Воздуху самому.
6
Там были также ряды колонн,
Забредшие в те снега,
Как захваченные в полон,
Раздетые донага.
В полдень, гордясь остротой угла,
Как возвращенный луч,
Обезболивала игла
Содержимое туч.
Слово, сказанное наугад,
Вслух, даже слово лжи,
Воспламеняло мозг, как закат
Верхние этажи.
7
Воздух, в сущности, есть плато,
Пат, вечный шах, тщета,
Ничья, классическое ничто,
Гегелевская мечта.
Что исторгает из глаз ручьи.
Полдень. со стороны
Мозг неподвижней пластинки, чьи
Бороздки засорены.
Полдень; жевательный аппарат
Пробует завести,
Кашлянув, плоский пи-эр-квадрат -
Музыку на кости.
8
Там были комнаты. их размер
Порождал ералаш,
Отчего потолок, в чей мел
Взор устремлялся ваш,
Только выигрывал. зеркала
Копили там дотемна
Пыль, оседавшую, как зола
Геркуланума, на
Обитателей. стопки книг,
Стулья, в окне -- слюда
Инея. то, что случалось в них,
Случалось там навсегда.
9
10
13
В будущем цифры рассеют мрак.
Цифры не умира.
Только меняют порядок, как
Телефонные номера.
Сонм их, вечным пером привит
К речи, расширит рот,
Удлинит собой алфавит;
Либо наоборот.
Что будет выглядеть, как мечтой
Взысканная земля
С синей, режущей глаз чертой -
Горизонтом нуля.
14
Или -- как город, чья красота,
Неповторимость чья
Была отраженьем своим сыта,
Как нарцисс у ручья.
Так размножаются камень, вещь,
Воздух. так зрелый муж,
Осознавший свой жуткий вес,
Не избегает луж.
Так, по выпуклому лицу
Памяти всеми пятью скребя,
Ваше сегодня, подстать слепцу,
Опознает себя.
15
В будущем, суть в амальгаме, суть
В отраженном вчера
В столбике будет падать ртуть,
Летом -- жужжать пчела.
Там будут площади с эхом, в сто
Превосходящим раз
Звук. что только повторит то,
Что обнаружит глаз.
Мы не умрем, когда час придет!
Но посредством ногтя
С амальгамы нас соскребет
Какое-нибудь дитя!
16
Знай, что белое мясо, плоть,
Искренний звук, разгон
Мысли ничто не повторит -- хоть
Наплоди легион.
Но, как звезда через тыщу лет,
Ненужная никому,
Что так не источает свет,
Как поглощает тьму,
Следуя дальше, чем тело, взгляд
Глаз, уходя вперед,
Станет назад посылать подряд
Все, что в себя вберет.
1
Дождь в роттердаме. сумерки. среда.
Раскрывши зонт, я поднимаю ворот.
Четыре дня они бомбили город,
И города не стало. города
Не люди прячутся в подьезде
Во время ливня. улицы, дома
Не сходят в этих случаях с ума
И, падая, не призывают к мести.
2
Июльский полдень. капает из вафли
На брючину. хор детских голосов.
Вокруг -- громады новых корпусов.
У карбюзье то общее с люфтваффе,
Что оба потрудились от души
Над переменой облика европы.
Что позабудут в ярости циклопы,
То трезво завершат карандаши.
3
Как время ни целебно, но культя,
Не видя средств отличия от цели,
Саднит. и тем сильней -- от панацеи.
Ночь. три десятилетия спустя,
Мы пьем вино при крупных летних звездах
В квартире на двадцатом этаже -
На уровне, достигнутом уже
Взлетевшими здесь некогда на воздух.
роттердам, июль 1973 г.
Боясь расплескать, проношу головную боль
В сером свете зимнего полдня вдоль
Оловянной реки, уносящей грязь к океану,
Разделившему нас с тем размахом, который глаз
Убеждает в мелочных свойствах масс.
Как заметил гном великану.
В на-попа поставленном царстве, где мощь крупиц
Выражается дробью подметок и взглядом ниц,
Испытующим прочность гравия в новом свете,
Все, что помнит твердое тело -- чужого бедра тепло
Да сухой букет на буфете.
Автостадо гремит; и глотает свой кислород,
Схожий с локтем на вкус, углекислый рот;
Свет лежит на зрачке, точно пыль на свечном огарке.
Голова болит, голова болит.
Ветер волосы шевелит
На больной голове моей в буром парке.
1974 г.
Смерть поступает в виде пули из
Магнолиевых зарослей, попарно.
Взрыв выглядит как временная пальма,
Которую раскачивает бриз.
Пустая вилла. треснувший фронтон
Со сценами античной рукопашной.
Пылает в море новый фаэтон,
С гораздо меньшим грохотом упавший.
И в позах для рекламного плаката
На гальке раскаленной добела
Маячат неподвижные тела,
Оставшись загорать после заката.
21 июля 1974 г.
1
Наподобье стакана
Оставившего печать
На скатерти океана,
Которого не перекричать,
Светило ушло в другое
Полушарие, где
Оставляют в покое
Только рыбу в воде.
2
Вечером, дорогая
Здесь тепло. тишина
Молчанием попугая
Буквально завершена.
Луна в кусты чистотела
Льет свое молоко:
Неприкосновенность тела,
Зашедшая далеко.
3
Дорогая, что толку
Пререкаться, вникать
В случившееся. иголку
Больше не отыскать
В человеческом сене.
Впору вскочить, разя
Тень; либо -- вместе со всеми
Передвигать ферзя.
4
Все, что мы звали личным,
Что копили, греша,
Время, считая лишним,
Как прибой с голыша
Стачивает -- то лаской,
То посредством резца -
Чтобы кончить цикладской
Вещью без черт лица.
5
Ах, чем меньше поверхность,
Тем надежда скромней
На безупречную верность
По отношению к ней.
Может, вообще пропажа
Тела из виду есть
Со тороны пейзажа
Дальнозоркости месть.
6
Только пространство корысть
В тычущем вдаль персте
Может найти. и скорость
Света есть в пустоте.
Так и портится зренье:
Чем ты дальше проник;
Больше, чем от старенья
Или чтения книг.
7
Так же действует плотность
Тьмы. ибо в смысле тьмы
У вертикали плоскость
Сильно берет взаймы.
Человек -- только автор
Сжатого кулака,
Как сказал авиатор,
Уходя в облака.
8
Чем безнадежней, тем как-то
Проще. уже не ждешь
Занавеса, антракта,
Как пылкая молодежь.
Свет на сцене, в кулисах
Меркнет. выходишь прочь
В рукоплесканье листьев,
В американскую ночь.
9
Жизнь есть товар на вынос:
Торса, пениса, лба.
И географии примесь
К времени есть судьба.
Нехотя, из-под палки,
Признаешь эту власть,
Подчиняешся парке,
Обожающей прясть.
10
Жухлая незабудка
Мозга кривит мой рот.
Как тридцать третья буква
Я пячусь всю жизнь вперед.
Знаешь, все, кто далече,
По ком голосит тоска -
Жертвы законов речи,
Запятых, языка.
11
Дорогая, несчастных
Нет, нет мертвых, живых.
Все -- только пир согласных
На их ножках кривых.
Видно, сильно превысил
Свою роль свинопас,
Чей нетронутый бисер
Переживет всех нас.
12
Право, чем гуще россыпь
Черного на листе,
Тем безразличней особь
К прошлому, к пустоте
В будущем. их соседство,
Мало порча добра,
Лишь ускоряет бегство
По бумаге пера.
13
Ты не услышишь ответа,
Если спросишь "куда",
Так как стороны света
Сводятся к царству льда.
У языка есть полюс,
Где белизна сквозит
Сквозь эльзевир; где голос
Флага не водрузит.
14
Бедность сих строк -- от жажды
Что-то спрятать, сберечь;
Обернуться. но дважды
В ту же постель не лечь.
Даже если прислуга
Не меняет белье,
Здесь не сатурн, и с круга
Не соскочить в нее.
15
С той дурной карусели,
Что воспел гесиод,
Сходят не там, где сели,
Но где ночь застает.
Сколько глаза не колешь
Тьмой -- расчетом благим
Повторимо всего лишь
Слово: словом другим.
16
Так барашка на вертел
Нижут, разводят жар.
Я, как мог обессмертил,
То, что не удержал.
Ты, как могла, простила
Все, что я натворил.
В общем, песня сатира
Вторит шелесту крыл.
17
Дорогая, мы квиты.
Больше: друг к другу мы
Точно оспа привиты
Среди общей чумы.
Лишь обьекту злоречья,
Вместе с шансом в пятно
Уменьшаться, предплечье
В утешенье дано.
18
Ах, за щедрость пророчеств -
Дней грядущих шантаж -
Как за бич наших отчеств,
Память, много не дашь.
Им присуща, как аист
Свертку, приторность кривд.
Но мы живы, покамест
Есть прощенье и шрифт.
19
Эти вещи сольются
В свое время в глазу
У воззрившихся с блюдца
На пестроту внизу.
Полагаю, и вправду
Хорошо, что мы врозь,
Чтобы взгляд астронавту
Напрягать не пришлось.
20
Вынь, дружок, из кивота
Лик пречистой жены.
Вставь семейное фото -
Вид планеты с луны.
Снять нас вместе мордатый
Не сподобился друг,
Проморгал соглядатай;
В общем, всем недосуг.
21
Неуместней, чем ящер
В филармонии, вид
Нас вдвоем в настоящем.
Тем верней удивит
Обитателей завтра
Разведенная здесь
Сильных чувств динозавра
И кириллицы смесь.
22
Эти срочки по сути
Болтовня старика.
В нашем возрасте судьи
Удлинняют срока.
Иванову. петрову.
Своей хрупкой кости.
Но свободному слову
Не с кем счеты свести.
23