Страница:
— Мари-Лор закричала бы.
— Не обязательно, если он оглушил ее ударом. Потом он унес тело и спрятал его. Вы же просто подождали внизу. Вы ему не мешали.
— Да, но машина?…
У бродяги ни за что не могло быть такой последовательности в замысле. Проехать через весь город, даже ночью, за рулем Ситроена, найти место, где можно подстроить несчастный случай, подумать даже о том, чтоб развернуть машину в ту сторону, откуда приехал… Нет, это уж слишком хитро. Да к тому же — это больше всего смущало Севра — смерть Мари-Лор неизбежно меняла весь ход дела. Ведь ни к чему обольщаться. Новое вскрытие покажет, что труп из охотничьего домика — это труп Мерибеля. И заключение полиции… его легко угадать. Кому же выгодно выдать себя за мертвеца, если не убийце обоих супругов? Весь спектакль окажется решающим доказательством.
— Возможно, — сказала Доминика, чтоб попробовать его успокоить. — Но, вы думаете, что новое вскрытие необходимо что-нибудь изменит?
— Я в этом совершенно уверен, — возражал Севр. — Я и раньше был уверен в этом! Я просто не мог выиграть.
Он ходил взад и вперед перед Доминикой, упорно выявляя предпосылки своего провала, отнимая у молодой женщины всякий повод надеяться.
— Обезображенное тело, — продолжал он, — всегда в конце концов вызывает подозрение. Рано или поздно, правда выплывет на поверхность… Если б не трюк с Ситроеном, случилось бы что-нибудь еще. Только, видите ли… именно в этом я и не могу разобраться. Можно поклясться, что Мари-Лор убили, чтоб снова настроить полицию.
— Но это же ни в какие ворота не лезет!
— Я-то знаю!
Они снова пустились обсуждать версию с бродягой. Проблемы цеплялись одна за другую, до бесконечности. Это не мог быть бродяга! Это не мог быть никто иной, как бродяга!… Севр способен был перебирать доказательства часами. У измученной Доминики слипались глаза.
— Вы же понимаете положение, — настаивал Севр. — Если я убил, значит, все еще не покинул район. Вы же представляете, что этот Шантавуан, сразу после обнаружения машины, добился наблюдения за дорогами, вокзалами… Согласны? Она качнула головой в знак того, что все еще слушает, все еще не спит.
— Самоубийство, — продолжал Севр, — было не так уж существенно… для него, я говорю, для него… Но два преступления? Он поставит на ноги всю жандармерию. Мне не ускользнуть… А что до того, чтоб остаться здесь, вместе с… с этим человеком, теперь готовым на все… Невозможно. Я теперь даже не могу сходить за продуктами.
— Прекратите себя мучить.
— Я только рассуждаю.
— Вы слишком много рассуждаете. Для ваших близких вы наверно были невыносимы. И я не удивлюсь, что…
— Что что?… В сущности, это правда. Я вечно взвешивал за и против… Помню, однажды…
Все его прошлое поднялось комком к горлу. Он говорил помимо своей воли, как на приеме у психиатра. В конце концов, он заметил, что она спит. Ему даже почудилось, будто он рассказывал тоже во сне. У него больше не было сил. Он бесшумно скользнул в кухню, долго пил, пытаясь успокоить внутри огонь, палящий его с того самого мгновения, как он узнал о смерти Мари-Лор, но ему это не удалось. Потом он вернулся и сел возле Доминики. Он смотрел, как она спит. Итак, она сдалась. Она знает, что он невиновен. Он сумел ей доказать. Не лучше ли теперь отпустить ее? Если ее возьмут вместе с ним, она попадет в крупную неприятность совершенно без всякого смысла. Кто поверит в сожженное письмо? А если еще обнаружится, что он держал в качестве заложницы постороннюю женщину целых несколько дней… он уже не помнил сколько… он будет еще более виновен. Он напрасно старался найти выход… положение было безвыходным!
Больше того. Ему припишут все вполне вероятные, с точки зрения ходячей морали, грехи. Ему предъявят обвинение в убийстве зятя м сестры, с целью завладеть полностью ворованными деньгами. Его представят чудовищем. Никто и не подумает обыскать Резиденцию и близлежащий поселок, опросить бродяг… Голова Доминики потихоньку сползала с подушки; кулаки разжимались, словно невинные цветы. Она так далеко от него. Может, она видит во сне другого мужчину? Только от нее одной могло бы исходить его благополучие… Доминика! Он шептал, потому что тишина стала невыносимой. «Доминика! Я сказал, что люблю тебя… Может, это и неправда… потому что я никогда еще никого не любил… хоть этому я здесь научусь… Но я не хочу, чтоб ты беспокоилась из-за меня… Ты уедешь… Я не увижу от тебя ничего, кроме гнева, презрения да, в конце концов жалости… Это много! С этой ночи, пройдет столько других ночей, тюремных ночей. У меня останутся лишь воспоминания. Я смотрю на тебя… у тебя дрожит щека, и я сотни раз буду представлять себе эту дрожь. Я буду видеть тебя, ночь за ночью, блестящий на твоих зубах лучик света… Я сиделка у твоей постели, Доминика… и я мертвец!» Ему следовало до бесконечности задержать это мгновение, собрать все истины, исходящие из глубины души, которые, возможно, могли бы материализоваться во что-то, но все кружилось у него в голове. Он устал, ужасно устал; он почувствовал, как ускользает сознание. Когда он снова открыл глаза, она склонилась над ним и, казалось, о чем-то спрашивала его неподвижное лицо. Может, она еще не до конца удостоверилась?… Он мгновенно все вспомнил.
— Очевидно, — сказал он, — я мог с кем-нибудь договориться об убийстве сестры… Кто знает, может быть, здесь, рядом, живет мой сообщник?… Вы же об этом подумали, сознайтесь!
Она поколебалась, потом пожала плечами.
— Я, — продолжал он, — долго думал. Если откроется, что мертвец — Мерибель, — мы скоро узнаем, — я сдамся. В поселке есть полицейский участок.
Она снова пожала плечами.
— Или даже, — продолжал он, — вы, уезжая, заявите в полицию. Надо только позвонить, не называя себя. Вы скажете, где я. За мной приедут. Это лучший выход; единственный для вас способ избежать неприятностей.
— За кого вы меня принимаете? — сказала она. — Я была здесь, когда убили вашу сестру. Вам необходимо мое свидетельство. Вы считаете, я могу сесть в самолет и забыть о вас?
— Я не хочу, чтоб вы впутывались в это дело.
— Это вы меня в него впутали. Тем хуже для вас.
— Посмотрим.
— И так видно.
Севр поднялся. У него чуть-чуть кружилась голова. Он прошел через гостиную и прихожую, вынул из кармана связку ключей, вставил один из них в скважину.
— Вы свободны, — произнес он. — Я оставлю ключ в двери.
— Спасибо. Но я не тороплюсь… Чашку кофе? Так значит, они вечно будут противниками. Куда девалась мирная гармония ночи? Севр чуть было не схватил чемодан и не убежал. Но вдруг, каким-нибудь невероятным чудом, вскрытие не даст никакого результата? Доминика протянула ему дымящуюся чашку. Он почти против воли взял ее. И вновь потянулось ожидание. Доминика забралась на диван, чтоб ясно показать, что не собирается уезжать. Но он ничуть не был ей благодарен за это. Он представлял жандармерию, пишущую машинку, стучащую его признание, взгляды украдкой жандармов на Доминику. Он угадывал их предположения, намеки. Он видел заголовки местных газет. Чем больше Доминика будет искренна, тем сильнее это возмутит всех его друзей, клиентов. Но как объяснить это женщине, которая всю жизнь плевала на общественное мнение? Он включил телевизор задолго до начала передачи. В горле першило, как от тошноты. Доминика была спокойна, будто наперед знала, что жребий брошен. Она едва повернула голову, когда диктор произнес: «Новый поворот в деле Севра. Из Нанта сообщили, что извлеченный труп, похороненный под именем финансиста, ему на самом деле не принадлежит. Полиция никаких сведений не дает, но напрашивается вывод: поскольку убитый не является Жоржем Севром, значит это Филипп Мерибель, которого считали бежавшим. Возможно, Севр убил своего зятя и компаньона, прежде чем избавиться и от сестры. Следствие продолжается. Видимо вскоре последует арест преступника…»
— Ну что ж, — сказал Севр, — уж лучше так… А теперь, Доминика, вам следует уехать… Слышите? Меня ищут. Мои приметы известны. Бороться бесполезно… Я найму хорошего адвоката, он заявит о нервной депрессии… Вы мне не нужны. Я…
Доминика заплакала. Это произошло так внезапно, так неожиданно, что изумленный Севр сразу замолчал. Огромными слезинками, долго ползущими по щекам, одна за другой, как капли воды по проводам после дождя. Слезы истинной боли.
— Ну-ну, Доминика, не надо из-за меня…
— Он погиб.
— Кто?
— Филипп.
— Филипп?… Мерибель?… Мой зять?… Ну и что?
— Я была его любовницей.
Севр резко выключил телевизор.
— Филипп… Филипп и вы?
— Да.
— А! Я понимаю.
Он попытался быть стойким, принято это разоблачение хладнокровно, как человек, которого ничто больше не может удивить. Только молчать; устоять на ногах. Она была его любовницей… Ну что ж!… Не уступать… Ни ярости, ни отчаянию… Сдержать слабой рукой все это бешенство крови… Как будто перерезана артерия… Чувствуешь, как уходит жизнь… Мерибель… Он все отнял… деньги, любовь… Надо было убить его… есть за что… Приставить дуло к сердцу… совершить возмездие… истинное возмездие…
— Простите меня.
— Что? Она просит прощения. Он сдержал сухой смешок. Прощения? Ну конечно же! Зачем стесняться с ним?… Его обманывают, втаптывают в грязь, а потом — просят прощения. Но, прежде всего, правда ли это?
— Подойдите ко мне. Я все расскажу… Теперь, раз он мертв, раз у меня есть доказательство этому, мне больше нечего скрывать.
— Слушаю вас.
Он ответил немного суховатым тоном, как адвокат, законник, время которого ограничено, и это было смешно, он отдавал себе в том отчет. Из-за него все станет ложным, фальшивым. Она почувствовала это, потому что тут же язвительно спросила:
— Я разговариваю с другом или с судьей? Он безмолвно сел рядом с ней.
— Вы уже поняли, — продолжала она, — что я не случайно приехала сюда… из-за грозы.
Она вынула из сумочки маленький кружевной платок, вытерла глаза, промокнула щеки.
— На меня, наверно, смотреть страшно… Я не хочу, чтоб вы страдали из-за меня, Жорж… Я плачу, но не о нем… обо всем том, что он олицетворял для меня… Я не знала, что он негодяй.
— Вы думали, негодяй — я?
— Да, я так думала. Встаньте на мое место. Или скорее… Сначала, я вообще никак не думала. У меня была лишь одна мысль… завладеть ключами… сбежать.
— Любыми средствами? Она отступила, чтоб лучше видеть его.
— Для женщины есть лишь одно средство… Я надеюсь, вы не настолько пошлы, чтоб упрекать меня в этом?
— Скажите еще раз «Жорж».
Она рукой дотронулась до виска Севра.
— Какой вы смешной мужчина! — прошептала она, будто для себя одной. — Такой подозрительный, беспомощный… такой ни на кого непохожий!… Вы ведь ничего не понимаете в женщинах, правда… Жорж?
— Ничего!
Ужасные мгновения прошли. Может, они смогут все сказать друг другу? Севру показалось, что на этот раз истина близка, рукой подать. Слова наконец послужат объяснению, перестав быть вечным препятствием… Ничего не держать про себя… проникнуться нежностью, доверием… Он схватил Доминику за запястье, сильно сжал.
— Вы мне расскажете все… абсолютно все… с самого начала.
— Только ничего не выдумывайте! — сказала она. — И принимайте меня такой, как я есть… Деньги очень много значили в моей жизни… Я вышла замуж, потому что муж означал обеспеченность. Так делают многие женщины, вы же знаете!… Я не любила его, но он был терпим. Как я уже говорила, нам пришлось уехать из Алжира в Валенсию. С Филиппом я встретилась там…
Она почувствовала, как пальцы Севра сжались у нее на запястье.
— Ну-ну, Жорж! Будьте благоразумны! Все это давно-давно прошлое. Вы же сами признали: ваш зять был страшный человек. Ему трудно было сопротивляться. Он был такой барин, может, вы этого никогда и не знали. А мне было так тоскливо!… Знаете, Севр, очень легко овладеть женщиной, которой тоскливо. И потом, он строил такие планы! Женщина — это плотоядное животное; запомните и это. Я пошла бы за ним на край света. Он говорил мне, что богат, но хочет еще больше разбогатеть, ради меня. И что скоро разбогатеет. А пока, поскольку он хотел, чтоб я постоянно была рядом, он купил мне эту квартиру… Точнее, ее купил мой муж на мое имя; он охотно вкладывает деньги за границей.
— Вы сюда приезжали в отпуск? — прервал ее Севр.
— Я приезжала сюда два раза летом.
— Мерибель приезжал сюда к вам? Он хотел встать, но она удержала его рядом с собой.
— К чему ревновать?… Ведь он мертв… Вы хуже ребенка… Нет, успокойтесь, этот диван всегда был только достопочтенным диваном, и не более того… если хотите знать. В сентябре Филипп, (она сразу спохватилась) Мерибель, сообщил мне, что готовит наш отъезд… Мы должны были взять чужое имя, чтоб ни его семья, ни моя не могли нас найти, и поселиться в Бразилии.
— А… документы?
— У него была масса связей, во всех кругах. Для него это не представляло никаких проблем. Мы договорились, что встретимся в Швейцарии, в Лозане, как только все будет готово. Он мне телеграфирует. Вот я и ждала телеграммы… Когда узнала из какой-то французской газеты, что он исчез после самоубийства своего зятя. Представляете мое состояние. Я подождала день, другой, а потом села в самолет. У меня не было никакого четкого плана. Просто я хотела разузнать. Я говорила себе, что он, без сомнения, спрятался в этой квартире. Поэтому сразу по приезде кинулась сюда.
— Вы, наверно, ужасно испугались?
— Да, в тот момент. Но я ведь и не в такие переплеты попадала, особенно в Алжире! Привыкла сама выпутываться из любой неприятности… да вы и не казались таким уж злым.
— И вы не поверили в мой рассказ?
— Нет. По-моему, Мерибель неспособен был убить себя. Я не могу объяснить такое впечатление. Я сразу стала что-то подозревать… какую-то иную трагедию, в которой вы не хотели мне признаться… Поэтому я и сожгла письмо; я была убеждена, что это подделка… когда меня пытаются провести, я просто выхожу из себя… И потом, все, чего я ждала… на что надеялась… Я думала, все пропало… Для меня это была катастрофа.
— А я ни о чем не подозревал!
— О! Я умею сдерживать эмоции. Но я не могу себе простить, что уничтожила это письмо… Ужасно глупо. Своими руками разрушила ваш единственный шанс, бедный мой друг. Если б оно было у вас, вы смогли бы доказать, что не убивали Мерибеля… Смогли бы возместить деньги…
— Но никто бы не понял, почему я пытался выдать себя за самоубийцу, отрезал Севр. — С их точки зрения, именно это, в сущности, и является непростительным преступлением. Это как предательство… Я и сам хорошенько не понимаю, что на меня нашло… Все, что я знаю — но в этом я уверен они будут неумолимы.
— Значит, надо бежать, Жорж, не раздумывая… Знаете, что я думаю?… Только не обижайтесь… План, который подходил для Мерибеля, подойдет и для вас.
— Нет. Я не обижаюсь… Только Мерибель рассчитывал исчезнуть еще до начала следствия. Разница налицо.
— Вы предпочитаете, чтоб вас взяли здесь? Не знаю, как рассуждает полиция, но там обязательно найдется хоть один, кто вспомнит о Резиденции. И они приедут сделать обыск. По-моему, это лишь вопрос времени… Надо найти другое место. Я ошибаюсь?
— Но куда спрятаться?
— Прежде всего, уедем отсюда. Если б вы были один, вам бы, конечно, ни за что далеко не уйти. Но если я поеду в Сен-Назер купить вам одежду, меня никто не заметит. Если затем я возьму два билета до Лиона, например, я останусь вне всяких подозрений. Полиция разыскивает одинокого мужчину. Супружеская пара не вызовет интереса, это же ясно. Да еще с вашей-то бородой. Я достану вам очки, шляпу побольше, она скроет верхнюю часть лица. Поверьте, тут нет никакого риска. Я вспомнила Лион случайно. Но ведь из Лиона можно отправиться в Марсель, в Ментону, разыскать тихий уголок, для людей, желающих отдохнуть…
— Но я же должен буду представить документы, — заметил Севр.
— Зачем же. Я сама заполню карточки в гостинице. Мы с вами будем просто мсье и мадам Фрек, пока я не достану других документов. Я знаю, к кому должен был обратиться Мерибель. Список имен у меня в сумке. Конечно, это будет стоить дорого, но деньги у нас есть… С таким капиталом можно все, что хочешь, только сейчас — не будьте смешным… Воспользуйтесь ими, чтобы скрыться… Нет?… Вас еще что-то смущает?
— Вопрос о комнате.
— О какой комнате?
— Ну, в гостинице… вы и я.
— А!
Она засмеялась, просто и весело, без всякого кокетства.
— Я привыкла платить долги… — сказала она. — Что вас еще не устраивает? Вам это не подходит?
— Дело не в долгах, — прошептал он. — Я понимаю это совсем иначе.
— Но, Жорж, И я тоже. Только вы настолько все усложняете. Уверяю вас, любой другой мужчина на вашем месте не стал бы спорить.
Он обнял Доминику за шею, притянул ее к себе.
— Доминика, — прошептал он — просто все очень серьезно. Так серьезно! Вы и представить себе не можете… Потом, вы согласитесь остаться со мной?.. Если нет, то лучше… понимаете?… Для меня жизнь потеряет смысл.
Она наклонилась к нему, он увидел приоткрытые губы.
— Нет, — сказал он. — Сначала ответьте… Вы останетесь?
— Останусь.
Он прижался губами к губам Доминики, и позабыл все, что еще хотел сказать, столько вещей, столько вещей, которые прояснились бы, но которые смешались в одну невиданную, бушующую, почти нечеловеческую радость. Он уже не существовал… Он был — возвращенная жизнь, что-то огромное и лучистое. Он чувствовал одновременно и свое сердце, превратившееся в дикого зверя. Рядом с ним ее голос шептал.
— Не надо плакать.
И плавала между ними, упорно возвращаясь, возникнув из неведомого прошлого, одна фраза: «Воскресение плоти». Он ушел от смерти. Он был свободен, безгрешен, без угрызений совести, обновленный, невинней ребенка. Ему хотелось благодарить, только он не знал кого. Он сказал:
— Доминика!
11
— Не обязательно, если он оглушил ее ударом. Потом он унес тело и спрятал его. Вы же просто подождали внизу. Вы ему не мешали.
— Да, но машина?…
У бродяги ни за что не могло быть такой последовательности в замысле. Проехать через весь город, даже ночью, за рулем Ситроена, найти место, где можно подстроить несчастный случай, подумать даже о том, чтоб развернуть машину в ту сторону, откуда приехал… Нет, это уж слишком хитро. Да к тому же — это больше всего смущало Севра — смерть Мари-Лор неизбежно меняла весь ход дела. Ведь ни к чему обольщаться. Новое вскрытие покажет, что труп из охотничьего домика — это труп Мерибеля. И заключение полиции… его легко угадать. Кому же выгодно выдать себя за мертвеца, если не убийце обоих супругов? Весь спектакль окажется решающим доказательством.
— Возможно, — сказала Доминика, чтоб попробовать его успокоить. — Но, вы думаете, что новое вскрытие необходимо что-нибудь изменит?
— Я в этом совершенно уверен, — возражал Севр. — Я и раньше был уверен в этом! Я просто не мог выиграть.
Он ходил взад и вперед перед Доминикой, упорно выявляя предпосылки своего провала, отнимая у молодой женщины всякий повод надеяться.
— Обезображенное тело, — продолжал он, — всегда в конце концов вызывает подозрение. Рано или поздно, правда выплывет на поверхность… Если б не трюк с Ситроеном, случилось бы что-нибудь еще. Только, видите ли… именно в этом я и не могу разобраться. Можно поклясться, что Мари-Лор убили, чтоб снова настроить полицию.
— Но это же ни в какие ворота не лезет!
— Я-то знаю!
Они снова пустились обсуждать версию с бродягой. Проблемы цеплялись одна за другую, до бесконечности. Это не мог быть бродяга! Это не мог быть никто иной, как бродяга!… Севр способен был перебирать доказательства часами. У измученной Доминики слипались глаза.
— Вы же понимаете положение, — настаивал Севр. — Если я убил, значит, все еще не покинул район. Вы же представляете, что этот Шантавуан, сразу после обнаружения машины, добился наблюдения за дорогами, вокзалами… Согласны? Она качнула головой в знак того, что все еще слушает, все еще не спит.
— Самоубийство, — продолжал Севр, — было не так уж существенно… для него, я говорю, для него… Но два преступления? Он поставит на ноги всю жандармерию. Мне не ускользнуть… А что до того, чтоб остаться здесь, вместе с… с этим человеком, теперь готовым на все… Невозможно. Я теперь даже не могу сходить за продуктами.
— Прекратите себя мучить.
— Я только рассуждаю.
— Вы слишком много рассуждаете. Для ваших близких вы наверно были невыносимы. И я не удивлюсь, что…
— Что что?… В сущности, это правда. Я вечно взвешивал за и против… Помню, однажды…
Все его прошлое поднялось комком к горлу. Он говорил помимо своей воли, как на приеме у психиатра. В конце концов, он заметил, что она спит. Ему даже почудилось, будто он рассказывал тоже во сне. У него больше не было сил. Он бесшумно скользнул в кухню, долго пил, пытаясь успокоить внутри огонь, палящий его с того самого мгновения, как он узнал о смерти Мари-Лор, но ему это не удалось. Потом он вернулся и сел возле Доминики. Он смотрел, как она спит. Итак, она сдалась. Она знает, что он невиновен. Он сумел ей доказать. Не лучше ли теперь отпустить ее? Если ее возьмут вместе с ним, она попадет в крупную неприятность совершенно без всякого смысла. Кто поверит в сожженное письмо? А если еще обнаружится, что он держал в качестве заложницы постороннюю женщину целых несколько дней… он уже не помнил сколько… он будет еще более виновен. Он напрасно старался найти выход… положение было безвыходным!
Больше того. Ему припишут все вполне вероятные, с точки зрения ходячей морали, грехи. Ему предъявят обвинение в убийстве зятя м сестры, с целью завладеть полностью ворованными деньгами. Его представят чудовищем. Никто и не подумает обыскать Резиденцию и близлежащий поселок, опросить бродяг… Голова Доминики потихоньку сползала с подушки; кулаки разжимались, словно невинные цветы. Она так далеко от него. Может, она видит во сне другого мужчину? Только от нее одной могло бы исходить его благополучие… Доминика! Он шептал, потому что тишина стала невыносимой. «Доминика! Я сказал, что люблю тебя… Может, это и неправда… потому что я никогда еще никого не любил… хоть этому я здесь научусь… Но я не хочу, чтоб ты беспокоилась из-за меня… Ты уедешь… Я не увижу от тебя ничего, кроме гнева, презрения да, в конце концов жалости… Это много! С этой ночи, пройдет столько других ночей, тюремных ночей. У меня останутся лишь воспоминания. Я смотрю на тебя… у тебя дрожит щека, и я сотни раз буду представлять себе эту дрожь. Я буду видеть тебя, ночь за ночью, блестящий на твоих зубах лучик света… Я сиделка у твоей постели, Доминика… и я мертвец!» Ему следовало до бесконечности задержать это мгновение, собрать все истины, исходящие из глубины души, которые, возможно, могли бы материализоваться во что-то, но все кружилось у него в голове. Он устал, ужасно устал; он почувствовал, как ускользает сознание. Когда он снова открыл глаза, она склонилась над ним и, казалось, о чем-то спрашивала его неподвижное лицо. Может, она еще не до конца удостоверилась?… Он мгновенно все вспомнил.
— Очевидно, — сказал он, — я мог с кем-нибудь договориться об убийстве сестры… Кто знает, может быть, здесь, рядом, живет мой сообщник?… Вы же об этом подумали, сознайтесь!
Она поколебалась, потом пожала плечами.
— Я, — продолжал он, — долго думал. Если откроется, что мертвец — Мерибель, — мы скоро узнаем, — я сдамся. В поселке есть полицейский участок.
Она снова пожала плечами.
— Или даже, — продолжал он, — вы, уезжая, заявите в полицию. Надо только позвонить, не называя себя. Вы скажете, где я. За мной приедут. Это лучший выход; единственный для вас способ избежать неприятностей.
— За кого вы меня принимаете? — сказала она. — Я была здесь, когда убили вашу сестру. Вам необходимо мое свидетельство. Вы считаете, я могу сесть в самолет и забыть о вас?
— Я не хочу, чтоб вы впутывались в это дело.
— Это вы меня в него впутали. Тем хуже для вас.
— Посмотрим.
— И так видно.
Севр поднялся. У него чуть-чуть кружилась голова. Он прошел через гостиную и прихожую, вынул из кармана связку ключей, вставил один из них в скважину.
— Вы свободны, — произнес он. — Я оставлю ключ в двери.
— Спасибо. Но я не тороплюсь… Чашку кофе? Так значит, они вечно будут противниками. Куда девалась мирная гармония ночи? Севр чуть было не схватил чемодан и не убежал. Но вдруг, каким-нибудь невероятным чудом, вскрытие не даст никакого результата? Доминика протянула ему дымящуюся чашку. Он почти против воли взял ее. И вновь потянулось ожидание. Доминика забралась на диван, чтоб ясно показать, что не собирается уезжать. Но он ничуть не был ей благодарен за это. Он представлял жандармерию, пишущую машинку, стучащую его признание, взгляды украдкой жандармов на Доминику. Он угадывал их предположения, намеки. Он видел заголовки местных газет. Чем больше Доминика будет искренна, тем сильнее это возмутит всех его друзей, клиентов. Но как объяснить это женщине, которая всю жизнь плевала на общественное мнение? Он включил телевизор задолго до начала передачи. В горле першило, как от тошноты. Доминика была спокойна, будто наперед знала, что жребий брошен. Она едва повернула голову, когда диктор произнес: «Новый поворот в деле Севра. Из Нанта сообщили, что извлеченный труп, похороненный под именем финансиста, ему на самом деле не принадлежит. Полиция никаких сведений не дает, но напрашивается вывод: поскольку убитый не является Жоржем Севром, значит это Филипп Мерибель, которого считали бежавшим. Возможно, Севр убил своего зятя и компаньона, прежде чем избавиться и от сестры. Следствие продолжается. Видимо вскоре последует арест преступника…»
— Ну что ж, — сказал Севр, — уж лучше так… А теперь, Доминика, вам следует уехать… Слышите? Меня ищут. Мои приметы известны. Бороться бесполезно… Я найму хорошего адвоката, он заявит о нервной депрессии… Вы мне не нужны. Я…
Доминика заплакала. Это произошло так внезапно, так неожиданно, что изумленный Севр сразу замолчал. Огромными слезинками, долго ползущими по щекам, одна за другой, как капли воды по проводам после дождя. Слезы истинной боли.
— Ну-ну, Доминика, не надо из-за меня…
— Он погиб.
— Кто?
— Филипп.
— Филипп?… Мерибель?… Мой зять?… Ну и что?
— Я была его любовницей.
Севр резко выключил телевизор.
— Филипп… Филипп и вы?
— Да.
— А! Я понимаю.
Он попытался быть стойким, принято это разоблачение хладнокровно, как человек, которого ничто больше не может удивить. Только молчать; устоять на ногах. Она была его любовницей… Ну что ж!… Не уступать… Ни ярости, ни отчаянию… Сдержать слабой рукой все это бешенство крови… Как будто перерезана артерия… Чувствуешь, как уходит жизнь… Мерибель… Он все отнял… деньги, любовь… Надо было убить его… есть за что… Приставить дуло к сердцу… совершить возмездие… истинное возмездие…
— Простите меня.
— Что? Она просит прощения. Он сдержал сухой смешок. Прощения? Ну конечно же! Зачем стесняться с ним?… Его обманывают, втаптывают в грязь, а потом — просят прощения. Но, прежде всего, правда ли это?
— Подойдите ко мне. Я все расскажу… Теперь, раз он мертв, раз у меня есть доказательство этому, мне больше нечего скрывать.
— Слушаю вас.
Он ответил немного суховатым тоном, как адвокат, законник, время которого ограничено, и это было смешно, он отдавал себе в том отчет. Из-за него все станет ложным, фальшивым. Она почувствовала это, потому что тут же язвительно спросила:
— Я разговариваю с другом или с судьей? Он безмолвно сел рядом с ней.
— Вы уже поняли, — продолжала она, — что я не случайно приехала сюда… из-за грозы.
Она вынула из сумочки маленький кружевной платок, вытерла глаза, промокнула щеки.
— На меня, наверно, смотреть страшно… Я не хочу, чтоб вы страдали из-за меня, Жорж… Я плачу, но не о нем… обо всем том, что он олицетворял для меня… Я не знала, что он негодяй.
— Вы думали, негодяй — я?
— Да, я так думала. Встаньте на мое место. Или скорее… Сначала, я вообще никак не думала. У меня была лишь одна мысль… завладеть ключами… сбежать.
— Любыми средствами? Она отступила, чтоб лучше видеть его.
— Для женщины есть лишь одно средство… Я надеюсь, вы не настолько пошлы, чтоб упрекать меня в этом?
— Скажите еще раз «Жорж».
Она рукой дотронулась до виска Севра.
— Какой вы смешной мужчина! — прошептала она, будто для себя одной. — Такой подозрительный, беспомощный… такой ни на кого непохожий!… Вы ведь ничего не понимаете в женщинах, правда… Жорж?
— Ничего!
Ужасные мгновения прошли. Может, они смогут все сказать друг другу? Севру показалось, что на этот раз истина близка, рукой подать. Слова наконец послужат объяснению, перестав быть вечным препятствием… Ничего не держать про себя… проникнуться нежностью, доверием… Он схватил Доминику за запястье, сильно сжал.
— Вы мне расскажете все… абсолютно все… с самого начала.
— Только ничего не выдумывайте! — сказала она. — И принимайте меня такой, как я есть… Деньги очень много значили в моей жизни… Я вышла замуж, потому что муж означал обеспеченность. Так делают многие женщины, вы же знаете!… Я не любила его, но он был терпим. Как я уже говорила, нам пришлось уехать из Алжира в Валенсию. С Филиппом я встретилась там…
Она почувствовала, как пальцы Севра сжались у нее на запястье.
— Ну-ну, Жорж! Будьте благоразумны! Все это давно-давно прошлое. Вы же сами признали: ваш зять был страшный человек. Ему трудно было сопротивляться. Он был такой барин, может, вы этого никогда и не знали. А мне было так тоскливо!… Знаете, Севр, очень легко овладеть женщиной, которой тоскливо. И потом, он строил такие планы! Женщина — это плотоядное животное; запомните и это. Я пошла бы за ним на край света. Он говорил мне, что богат, но хочет еще больше разбогатеть, ради меня. И что скоро разбогатеет. А пока, поскольку он хотел, чтоб я постоянно была рядом, он купил мне эту квартиру… Точнее, ее купил мой муж на мое имя; он охотно вкладывает деньги за границей.
— Вы сюда приезжали в отпуск? — прервал ее Севр.
— Я приезжала сюда два раза летом.
— Мерибель приезжал сюда к вам? Он хотел встать, но она удержала его рядом с собой.
— К чему ревновать?… Ведь он мертв… Вы хуже ребенка… Нет, успокойтесь, этот диван всегда был только достопочтенным диваном, и не более того… если хотите знать. В сентябре Филипп, (она сразу спохватилась) Мерибель, сообщил мне, что готовит наш отъезд… Мы должны были взять чужое имя, чтоб ни его семья, ни моя не могли нас найти, и поселиться в Бразилии.
— А… документы?
— У него была масса связей, во всех кругах. Для него это не представляло никаких проблем. Мы договорились, что встретимся в Швейцарии, в Лозане, как только все будет готово. Он мне телеграфирует. Вот я и ждала телеграммы… Когда узнала из какой-то французской газеты, что он исчез после самоубийства своего зятя. Представляете мое состояние. Я подождала день, другой, а потом села в самолет. У меня не было никакого четкого плана. Просто я хотела разузнать. Я говорила себе, что он, без сомнения, спрятался в этой квартире. Поэтому сразу по приезде кинулась сюда.
— Вы, наверно, ужасно испугались?
— Да, в тот момент. Но я ведь и не в такие переплеты попадала, особенно в Алжире! Привыкла сама выпутываться из любой неприятности… да вы и не казались таким уж злым.
— И вы не поверили в мой рассказ?
— Нет. По-моему, Мерибель неспособен был убить себя. Я не могу объяснить такое впечатление. Я сразу стала что-то подозревать… какую-то иную трагедию, в которой вы не хотели мне признаться… Поэтому я и сожгла письмо; я была убеждена, что это подделка… когда меня пытаются провести, я просто выхожу из себя… И потом, все, чего я ждала… на что надеялась… Я думала, все пропало… Для меня это была катастрофа.
— А я ни о чем не подозревал!
— О! Я умею сдерживать эмоции. Но я не могу себе простить, что уничтожила это письмо… Ужасно глупо. Своими руками разрушила ваш единственный шанс, бедный мой друг. Если б оно было у вас, вы смогли бы доказать, что не убивали Мерибеля… Смогли бы возместить деньги…
— Но никто бы не понял, почему я пытался выдать себя за самоубийцу, отрезал Севр. — С их точки зрения, именно это, в сущности, и является непростительным преступлением. Это как предательство… Я и сам хорошенько не понимаю, что на меня нашло… Все, что я знаю — но в этом я уверен они будут неумолимы.
— Значит, надо бежать, Жорж, не раздумывая… Знаете, что я думаю?… Только не обижайтесь… План, который подходил для Мерибеля, подойдет и для вас.
— Нет. Я не обижаюсь… Только Мерибель рассчитывал исчезнуть еще до начала следствия. Разница налицо.
— Вы предпочитаете, чтоб вас взяли здесь? Не знаю, как рассуждает полиция, но там обязательно найдется хоть один, кто вспомнит о Резиденции. И они приедут сделать обыск. По-моему, это лишь вопрос времени… Надо найти другое место. Я ошибаюсь?
— Но куда спрятаться?
— Прежде всего, уедем отсюда. Если б вы были один, вам бы, конечно, ни за что далеко не уйти. Но если я поеду в Сен-Назер купить вам одежду, меня никто не заметит. Если затем я возьму два билета до Лиона, например, я останусь вне всяких подозрений. Полиция разыскивает одинокого мужчину. Супружеская пара не вызовет интереса, это же ясно. Да еще с вашей-то бородой. Я достану вам очки, шляпу побольше, она скроет верхнюю часть лица. Поверьте, тут нет никакого риска. Я вспомнила Лион случайно. Но ведь из Лиона можно отправиться в Марсель, в Ментону, разыскать тихий уголок, для людей, желающих отдохнуть…
— Но я же должен буду представить документы, — заметил Севр.
— Зачем же. Я сама заполню карточки в гостинице. Мы с вами будем просто мсье и мадам Фрек, пока я не достану других документов. Я знаю, к кому должен был обратиться Мерибель. Список имен у меня в сумке. Конечно, это будет стоить дорого, но деньги у нас есть… С таким капиталом можно все, что хочешь, только сейчас — не будьте смешным… Воспользуйтесь ими, чтобы скрыться… Нет?… Вас еще что-то смущает?
— Вопрос о комнате.
— О какой комнате?
— Ну, в гостинице… вы и я.
— А!
Она засмеялась, просто и весело, без всякого кокетства.
— Я привыкла платить долги… — сказала она. — Что вас еще не устраивает? Вам это не подходит?
— Дело не в долгах, — прошептал он. — Я понимаю это совсем иначе.
— Но, Жорж, И я тоже. Только вы настолько все усложняете. Уверяю вас, любой другой мужчина на вашем месте не стал бы спорить.
Он обнял Доминику за шею, притянул ее к себе.
— Доминика, — прошептал он — просто все очень серьезно. Так серьезно! Вы и представить себе не можете… Потом, вы согласитесь остаться со мной?.. Если нет, то лучше… понимаете?… Для меня жизнь потеряет смысл.
Она наклонилась к нему, он увидел приоткрытые губы.
— Нет, — сказал он. — Сначала ответьте… Вы останетесь?
— Останусь.
Он прижался губами к губам Доминики, и позабыл все, что еще хотел сказать, столько вещей, столько вещей, которые прояснились бы, но которые смешались в одну невиданную, бушующую, почти нечеловеческую радость. Он уже не существовал… Он был — возвращенная жизнь, что-то огромное и лучистое. Он чувствовал одновременно и свое сердце, превратившееся в дикого зверя. Рядом с ним ее голос шептал.
— Не надо плакать.
И плавала между ними, упорно возвращаясь, возникнув из неведомого прошлого, одна фраза: «Воскресение плоти». Он ушел от смерти. Он был свободен, безгрешен, без угрызений совести, обновленный, невинней ребенка. Ему хотелось благодарить, только он не знал кого. Он сказал:
— Доминика!
11
Доминика заснула. Севр, в темноте, с открытыми глазами, ни о чем не думал. Его руки медленно ласкала тело Доминики. Это похоже было на переливание крови, счастья, покоя. Она здесь, это правда, уже не как добыча, а как подруга, как его собственное продолжение. Он мог коснуться ее, он чувствовал, что из глубины сна, все ее тело, влажное от усталости, все еще стремится к нему и, в конце концов, ему доверяется; в этом была такая непривычная, такая потрясающая уверенность, что он недоверчиво продолжал свою ласку, что его пальцы, как пальцы слепца, жаждали видеть, а не только касаться, и замирали от счастья на выпуклости живота, в тени груди, там, где в самой потайной теплоте билась жизнь, жизнь полностью заключенная в его собственную, неотделимая теперь. И шум моря накрывал их обоих; волны скользили по песку, а потом, казалось, прокатывались по их телам. Может, это и есть счастье… эта крайняя усталость… это полное слияние… без всяких мыслей… эта сказочная остановка, рука в руке, на вершине ночи, прежде чем произойдет перелом к рассвету, побег, возможно, все опасности уже караулят. Но страх не мог одолеть счастье. Он припал головой к плечу Доминики, коснулся губами кожи у подмышки. Он желал бы выпить ее всю. Он кончиком языка попробовал ее на вкус, потом отвернулся, чтоб не дать своему желанию стать пыткой. Рука помалу ослабевала от усталости. В какой-то момент они стали уже лишь двумя пустыми оболочками, движущимися бок о бок в потоке ночи. Но в провале сознания он продолжал все же ощущать свое счастье, как маленький огонек, который больше никогда не погаснет. И собрав все силы, он бросился, чтоб проснуться, чтоб не потерять ни капли этой необыкновенной ночи, и рука его вновь касалась тела. Доминика все так же была рядом, его берег, его надежный причал; она вздрагивала; она в свою очередь делала движение ему навстречу; их дыхание смешалось; он задержал в легких воздух, чтоб почувствовать, как еле уловимый взмах веера, ее вздох на своей щеке… краткий, чуть сладковатый, детский вздох… Он никогда прежде не знал, что спящая женщина так же трогательна, как маленькая девочка. Он столько всего не знал… Если попробовать перечислить, оцепенение, в которое он погрузился, как в полную безопасность, пройдет. Позже, позже — жизнь!…
Вот она и настала, так быстро. Он узнал ее по проступившим бледным контурам оконных проемов. Даже в тепле постели, он представил себе холод ветра. Пора, если Доминика хочет успеть на автобус. Он нежно разбудил ее, и это доставило новое наслаждение. Тело Доминики мало-помалу восставало от сна, как поднимающийся посреди моря островок, несмотря на задержки и отступления. Первыми ожили руки, лениво попытавшиеся обнять. Нога тихо скользнула к позабытому прикосновению. Но лицо оставалось неподвижным, под властью последнего ночного сна. Быстрая дрожь оживила губы, чуть увлажненные слюной. Внезапно беспокойные руки потянулись к груди Севра.
— Доминика! — позвал он в пол-голоса. — Доминика… ну же! Еще чуть-чуть.
Тогда голова Доминики в счастливом вздохе откинулась на подушку. Ресницы дрогнули; из-под век засветился первый мутный, еще бессмысленный взгляд, взгляд любви, будто обращенный пока внутрь. Самый момент куснуть губы, увидеть, как они вспомнят, округляться, попытаются произнести: Жорж, и как это им не совсем удастся. И вдруг Доминика сразу овладела им, обняла изо всех сил, обвилась вокруг тела, так, что он чуть не задохнулся. Он засмеялся. Он попытался вздохнуть.
— Доминика… Мне больно, малыш.
— Который час? — спросила она.
Он встал, зажег свет, показал ей будильник.
— Пол-восьмого? — спросила она.
Она вскочила, собирая со спинки стула свою одежду.
— Я опоздаю на автобус. Приготовь-ка побыстрее кофе.
Но он смотрел, как она одевается, как стремительной рукой застегивается лифчик, проскальзывает в облегающее платье. Вот так он будет смотреть на нее каждое утро, и каждое утро это будет такое же чудо, и каждое утро…
— Поторопись, Жорж. Скорей!
Ее голос звенел. Она натягивала чулки четко, быстро, так что у Севра появилось надежное чувство защищенности. Благодаря ей, он уже ощущал себя спасенным. Он приготовил кофе. Когда он внес в гостиную чашки, она уже была готова, подкрашена, одета, и составляла список вещей, которые необходимо купить.
— Какого размера туфли?
— Наверно 42.
— А рубашка?
— 38 или 39. Возьми 39.
Пока она писала, он расстегнул чемодан и вынул из одной пачки два билета. В этот момент он понял, что переступил черту, что они оба вступают в полосу вне закона. Стоя лицом к лицу они глотали обжигающий кофе, а глаза говорили глазами, что все хорошо и они сделали правильный выбор.
— Я приеду одиннадцатичасовым автобусом. Вернусь до полудня… Вечером уедем в Нант, шестичасовым. Пока тут никого.
Она улыбнулась ему, уверенная в себе.
— Я тебя провожу до выхода, — сказал он. — Вспомни Мари-Лор.
Оба совершенно одинаково прислушались, — они на время позабыли, что поблизости кто-то скрывается. Она пожала плечами.
— Клошары еще спят, — решила она. — Только обещай, что не выйдешь из квартиры до моего возвращения. Иначе я не успокоюсь.
Они простились долгим поцелуем, потом Севр открыл дверь и снова закрыл ее за собой, в то время как Доминика входила в лифт. Они начали спускаться. Внезапно они почувствовали себя торжественно и немножко стесненно. Она снова стала странницей; она освободилась, а он… В холле они обнялись в последний раз.
— Не беспокойся, — сказала она. — Все будет хорошо.
Расстояние между ними мало-помалу увеличилось, Севр вышел на улицу, посмотрел ей вслед через всю площадь. Воздух был свеж; самые крупные звезды еще горели, а море шумело совсем тихо, как в спокойные дни. Уже подходя к городу, Доминика обернулась неосторожно помахала рукой, потом исчезла и Севр вернулся назад, ощущая комок в горле. Он почувствовал себя почти одиноким, и как никогда уязвимым. Он остановился при входе в сад, еще раз прислушался. Полная тишина. Верх высоких стен сверкал чистым блеском. За закрытыми окнами, внезапно оказавшимися неисчислимыми, были тайники, тайники. Где прячется этот человек? Может, в двух шагах… Испугавшись, Севр побежал к лифту; с облегчением закрыл за собой дверь квартиры. Осталось лишь убить несколько часов. Он вернулся в спальню, застелил постель, прибрал вещи. Несмотря на смерть Мари-Лор, он был глубоко счастлив; он усилием воли не разрешал себе насвистывать, не желал разговаривать с самим собой. В нем теперь было что-то переполняющее через край, изобилие образов, мыслей, потребность действовать, показать Доминике, на что он способен. Раз Мерибель знал людей, изготовляющих фальшивые документы, то и он сумеет с ними связаться. Запросто. У Доминики есть адреса, необходимые рекомендации. А потом они уедут в Италию. Все остальное устроится само собой. Они отправятся в какую-нибудь Латиноамериканскую страну, откуда их не смогут выслать. Этих стран не так уж мало. Потом… Проще всего пустить в дело этот огромный капитал, и понемножку выплатить… В странах-новостройках, где все еще предстоит создать, богатый, решительный, умеющий пользоваться деньгами человек не может не преуспеть. И потом, с ним будет Доминика! Любить, изобретать, творить; все это едино. Ему открылась еще одна истина… Примеряя к поступкам Мерибеля свои собственные, вот сейчас он постигнет, каким-то странным откровением, все что было силой, взлетом, успехом зятя… Даже это великолепное безразличие ко всему «что скажут», которое Мерибель афишировал с такой уверенностью, он внезапно стал ощущать. Когда в другом полушарии он станет кем-то, что обязательно случится, ему легко будет восстановить отношения со старыми верными друзьями; он объяснит им тайну своего исчезновения; может, даже сумеет вернуться во Францию… На этот счет он был не совсем уверен. Конечно, лучше отказаться от этого навсегда… Ради Доминики! Он все время к этому возвращался. В сущности, его родина, дом — это все Она. И снова задумывался об их ночи. И вновь начинал шагать по гостиной. Как все это странно, почти невероятно. Из-за того, что ему пришло в голову укрыться здесь, он развязал целую серию событий где он поочередно, не желая того, выступал то свидетелем, то жертвой, то заинтересованным лицом. В один из вечеров он повел себя как игрок, и начал проигрывать и выигрывать; проигрывать и выигрывать. Может, стоит поставить на кон жизнь? Вместо того, чтобы глупо транжирить ее… Он открыл окно, потому что его начало одолевать нетерпение. Как только он увидит Доминику, он пойдет ей навстречу, чтобы избавить ее от неприятных случайностей. Впрочем, среди бела дня она почти ничем не рискует. Если б Мари-Лор приехала пораньше, она, возможно, не встретилась бы с тем человеком, что напал на нее, без сомнения, с целью ограбления. Новая мысль остановила Севра… Конечно же, с целью ограбления. У Мари-Лор в машине должен был быть еще один чемодан, полный белья и одежды. Однако, полиция об этом не сообщала. Значит, тот чемодан исчез. Именно это и подтверждает версию о клошаре. И кроме того, именно эта потеря означает еще большую удачу, поскольку исчезновение Мари-Лор намного упрощает исполнение его новых планов. Забавное совпадение! Севр посмотрел на часы. Теперь Доминика появится уже скоро. Он встал у окна. Впервые, начиная с… с какого времени?… небо поголубело… нежной и будто счастливой голубизной, и крыши вдали чуть-чуть позолочены; дым поднимается прямо вверх. На солнце мечутся чайки. От луж идет пар. Кошмар окончился.
Вот она и настала, так быстро. Он узнал ее по проступившим бледным контурам оконных проемов. Даже в тепле постели, он представил себе холод ветра. Пора, если Доминика хочет успеть на автобус. Он нежно разбудил ее, и это доставило новое наслаждение. Тело Доминики мало-помалу восставало от сна, как поднимающийся посреди моря островок, несмотря на задержки и отступления. Первыми ожили руки, лениво попытавшиеся обнять. Нога тихо скользнула к позабытому прикосновению. Но лицо оставалось неподвижным, под властью последнего ночного сна. Быстрая дрожь оживила губы, чуть увлажненные слюной. Внезапно беспокойные руки потянулись к груди Севра.
— Доминика! — позвал он в пол-голоса. — Доминика… ну же! Еще чуть-чуть.
Тогда голова Доминики в счастливом вздохе откинулась на подушку. Ресницы дрогнули; из-под век засветился первый мутный, еще бессмысленный взгляд, взгляд любви, будто обращенный пока внутрь. Самый момент куснуть губы, увидеть, как они вспомнят, округляться, попытаются произнести: Жорж, и как это им не совсем удастся. И вдруг Доминика сразу овладела им, обняла изо всех сил, обвилась вокруг тела, так, что он чуть не задохнулся. Он засмеялся. Он попытался вздохнуть.
— Доминика… Мне больно, малыш.
— Который час? — спросила она.
Он встал, зажег свет, показал ей будильник.
— Пол-восьмого? — спросила она.
Она вскочила, собирая со спинки стула свою одежду.
— Я опоздаю на автобус. Приготовь-ка побыстрее кофе.
Но он смотрел, как она одевается, как стремительной рукой застегивается лифчик, проскальзывает в облегающее платье. Вот так он будет смотреть на нее каждое утро, и каждое утро это будет такое же чудо, и каждое утро…
— Поторопись, Жорж. Скорей!
Ее голос звенел. Она натягивала чулки четко, быстро, так что у Севра появилось надежное чувство защищенности. Благодаря ей, он уже ощущал себя спасенным. Он приготовил кофе. Когда он внес в гостиную чашки, она уже была готова, подкрашена, одета, и составляла список вещей, которые необходимо купить.
— Какого размера туфли?
— Наверно 42.
— А рубашка?
— 38 или 39. Возьми 39.
Пока она писала, он расстегнул чемодан и вынул из одной пачки два билета. В этот момент он понял, что переступил черту, что они оба вступают в полосу вне закона. Стоя лицом к лицу они глотали обжигающий кофе, а глаза говорили глазами, что все хорошо и они сделали правильный выбор.
— Я приеду одиннадцатичасовым автобусом. Вернусь до полудня… Вечером уедем в Нант, шестичасовым. Пока тут никого.
Она улыбнулась ему, уверенная в себе.
— Я тебя провожу до выхода, — сказал он. — Вспомни Мари-Лор.
Оба совершенно одинаково прислушались, — они на время позабыли, что поблизости кто-то скрывается. Она пожала плечами.
— Клошары еще спят, — решила она. — Только обещай, что не выйдешь из квартиры до моего возвращения. Иначе я не успокоюсь.
Они простились долгим поцелуем, потом Севр открыл дверь и снова закрыл ее за собой, в то время как Доминика входила в лифт. Они начали спускаться. Внезапно они почувствовали себя торжественно и немножко стесненно. Она снова стала странницей; она освободилась, а он… В холле они обнялись в последний раз.
— Не беспокойся, — сказала она. — Все будет хорошо.
Расстояние между ними мало-помалу увеличилось, Севр вышел на улицу, посмотрел ей вслед через всю площадь. Воздух был свеж; самые крупные звезды еще горели, а море шумело совсем тихо, как в спокойные дни. Уже подходя к городу, Доминика обернулась неосторожно помахала рукой, потом исчезла и Севр вернулся назад, ощущая комок в горле. Он почувствовал себя почти одиноким, и как никогда уязвимым. Он остановился при входе в сад, еще раз прислушался. Полная тишина. Верх высоких стен сверкал чистым блеском. За закрытыми окнами, внезапно оказавшимися неисчислимыми, были тайники, тайники. Где прячется этот человек? Может, в двух шагах… Испугавшись, Севр побежал к лифту; с облегчением закрыл за собой дверь квартиры. Осталось лишь убить несколько часов. Он вернулся в спальню, застелил постель, прибрал вещи. Несмотря на смерть Мари-Лор, он был глубоко счастлив; он усилием воли не разрешал себе насвистывать, не желал разговаривать с самим собой. В нем теперь было что-то переполняющее через край, изобилие образов, мыслей, потребность действовать, показать Доминике, на что он способен. Раз Мерибель знал людей, изготовляющих фальшивые документы, то и он сумеет с ними связаться. Запросто. У Доминики есть адреса, необходимые рекомендации. А потом они уедут в Италию. Все остальное устроится само собой. Они отправятся в какую-нибудь Латиноамериканскую страну, откуда их не смогут выслать. Этих стран не так уж мало. Потом… Проще всего пустить в дело этот огромный капитал, и понемножку выплатить… В странах-новостройках, где все еще предстоит создать, богатый, решительный, умеющий пользоваться деньгами человек не может не преуспеть. И потом, с ним будет Доминика! Любить, изобретать, творить; все это едино. Ему открылась еще одна истина… Примеряя к поступкам Мерибеля свои собственные, вот сейчас он постигнет, каким-то странным откровением, все что было силой, взлетом, успехом зятя… Даже это великолепное безразличие ко всему «что скажут», которое Мерибель афишировал с такой уверенностью, он внезапно стал ощущать. Когда в другом полушарии он станет кем-то, что обязательно случится, ему легко будет восстановить отношения со старыми верными друзьями; он объяснит им тайну своего исчезновения; может, даже сумеет вернуться во Францию… На этот счет он был не совсем уверен. Конечно, лучше отказаться от этого навсегда… Ради Доминики! Он все время к этому возвращался. В сущности, его родина, дом — это все Она. И снова задумывался об их ночи. И вновь начинал шагать по гостиной. Как все это странно, почти невероятно. Из-за того, что ему пришло в голову укрыться здесь, он развязал целую серию событий где он поочередно, не желая того, выступал то свидетелем, то жертвой, то заинтересованным лицом. В один из вечеров он повел себя как игрок, и начал проигрывать и выигрывать; проигрывать и выигрывать. Может, стоит поставить на кон жизнь? Вместо того, чтобы глупо транжирить ее… Он открыл окно, потому что его начало одолевать нетерпение. Как только он увидит Доминику, он пойдет ей навстречу, чтобы избавить ее от неприятных случайностей. Впрочем, среди бела дня она почти ничем не рискует. Если б Мари-Лор приехала пораньше, она, возможно, не встретилась бы с тем человеком, что напал на нее, без сомнения, с целью ограбления. Новая мысль остановила Севра… Конечно же, с целью ограбления. У Мари-Лор в машине должен был быть еще один чемодан, полный белья и одежды. Однако, полиция об этом не сообщала. Значит, тот чемодан исчез. Именно это и подтверждает версию о клошаре. И кроме того, именно эта потеря означает еще большую удачу, поскольку исчезновение Мари-Лор намного упрощает исполнение его новых планов. Забавное совпадение! Севр посмотрел на часы. Теперь Доминика появится уже скоро. Он встал у окна. Впервые, начиная с… с какого времени?… небо поголубело… нежной и будто счастливой голубизной, и крыши вдали чуть-чуть позолочены; дым поднимается прямо вверх. На солнце мечутся чайки. От луж идет пар. Кошмар окончился.