Страница:
— Тебе крепкий? — крикнула Мириам. Я вежливо ответил:
— Как всегда.
Из-за этих глупых поисков мне стало стыдно, но я ничего не мог поделать со своими руками. Я, как вор, метался с места на место. На столах ничего. Неловким движением я свалил груду рисунков, они рассыпались, полетели карандаши, блокноты с эскизами.
— Что ты там вытворяешь? — спросила Мириам.
— Пытаюсь откопать свободный стул.
Я собрал рисунки, подобрал блокноты. Из последнего выпали две фотографии. Я поднял их и так и замер, полусогнутый, онемев. На первой была изображена Элиан. Моя жена в сером шерстяном платье склонилась над кустом роз с секатором в руке. Ее сфотографировали в профиль, вероятно, на расстоянии нескольких метров от ограды. На второй… угол дома и колодец.
— Извини, дорогой, — бросила Мириам, — что заставила тебя ждать; не знаю, куда ушла Ронга.
Я запихнул фотографии в блокнот и попытался набить трубку. Пальцы так дрожали, что пришлось от этого отказаться. Я замер у мольберта, но забыл, что было изображено на только что задуманной картине. Я слышал, как звенят чашки на подносе и чуть слышно шлепают тапочки Мириам.
— Нравится? — бросила Мириам.
— Да, очень.
— Хорошо передано движение.
Я стоял к ней спиной, и мне пришлось сделать невероятное усилие, чтобы подойти к подносу. Грациозным жестом Мириам наливала кофе. Она покрасила волосы в серебристый цвет и походила на маркизу. Гепард прилег у ее ног. За занавесками летала муха. Да это просто сон. Конечно, я сплю! Я проснусь у себя дома, в реальной жизни, и все пойдет своим чередом.
— Два куска? Сахар упал в чашку.
— В отношении Ньете, уверяю тебя, что ничем не пренебрегаю. Бывают моменты, когда она меня беспокоит. Выйти с ней нельзя — она может загрызть какую-нибудь собаку или кошку. Представляешь, какие будут неприятности!
Я слушал ее голос, видел ее лицо. Это была Мириам — женщина, которую я знал, которую любил.
— Ей, возможно, нужен самец, — сказала она. Ее цинизм поверг меня в ужас. Я поставил чашку.
— Уже поздно. Я только… и успею…
Я бы убежал, если бы посмел. Но я знал, что вернусь, буду задавать вопросы, докопаюсь до истины. Она обняла меня за талию, прижалась головой к моей груди.
— Франсуа… я не могу без тебя, Франсуа. Может быть, потому, что не могу тебя удержать. Теперь буду ждать… ждать. Быть вдовой — мое призвание!
Я поцеловал ее волосы и сделал вид, что убегаю, расстроенный, но был счастлив забраться в малолитражку. Я хотел поскорее остаться один, чтобы подумать. На лобовом стекле у меня, как на экране, появились фотографии. Роза… протянутая рука… секатор… колодец… Элиан… колодец… К счастью, дорога была пустынна, я вел машинально, ничего вокруг не замечая. Перед глазами стояли только две фотографии — такие четкие, что я различал тень Элиан, черную тень на аллее. Фотографию, очевидно, сделали сразу после полудня. Кто? Разумеется, не Мириам. Она слишком тяжела на подъем и, главное, не рискнула бы из-за встречи со мной. Знает, что я сразу бы порвал с ней. Остается Ронга?.. Именно так. Мириам так хотелось все узнать! Дом мой она уже рисовала… Я вспомнил эскиз, который исправлял… Она направила Ронгу, та сфотографировала Элиан через забор. А колодец?.. Зачем понадобился колодец?.. Почему исчезло полотно с карьером?
Я подъезжал к Гуа. Вода уже начала заливать дорогу. Я слишком задержался. Этого мне только не хватало! Я чувствовал себя совершенно обессиленным, как если бы потерял много крови. Я прошелся пешком до склона. Поток воды уже устремился от одной мачты к другой, волны вытягивались светлыми полосами, здесь море пенилось. Противоположный берег казался недоступным. Я быстро подсчитал — раньше девяти, даже половины десятого, не переберусь. Я решил было позвонить. Раньше я целыми днями пропадал на работе. Но это было до Мириам, до несчастного случая… В те времена мне бы в голову не пришло никого предупреждать. Между мной и Элиан не было тогда той нежности, тех близких отношений, которые установились в последние дни. Сейчас я боялся телефона. Элиан почувствует, что я многого не договариваю, и начнет волноваться. Один на песчаном берегу, я вглядывался в противоположный берег, простиравшийся до Бурнефа и терявшийся в дрожащем воздухе. Я стоял, бессильный что-либо предпринять, а в это время Элиан подверглась… Чему? Я не знал, но смутно ощущал грозящую ей опасность. Я окунул в воду руку и тупо уставился на нее, глядя, как она подсыхает, — впечатление такое, будто прохладная перчатка стягивает кожу. Я медленно поднялся к машине. Броситься бы в низко растущий чертополох среди дюн! Пьянящая пустота в душе… Вернуться в Шезский лес — не может быть речи, никакого желания вновь увидеться с Мириам. Слишком многое следовало прояснить. Пересечь на лодке? Но течение вынесет на середину залива. Найти моряка в Барбатре? И ему объяснить, что… И мысли какие-то нездоровые. Я вновь сел за руль. Проще всего вернуться, остановить машину на той стороне острова, которая обращена к океану, найти ложбинку среди песков и заснуть до вечера.
Я проехал Барбатр и остановился, немного не доезжая до пляжа Лагериньер. С этой стороны океан вздымался высокими волнами и штурмовал дюны; волны, насколько хватало глаз, обрушивались вниз, поднимая водяную пыль, искрящуюся в солнечных лучах. Я порылся в «бардачке», среди коробок с лекарствами. Там же валялась книга «Загадочная Африка». Поколебавшись, сунул ее под мышку и отправился на пляж. Я долго шел у самой воды, ногами ощущая гребни волн, с шумом накатывавшихся на берег. Их рокот отдавался у меня в ушах. Ветер толкал меня в плечо. Я шел вперед, окруженный тучей насекомых, похожих на мелкие серые семена. Впереди — никого, сзади — никого, и, однако, мне было страшно. Страх не физический. Это было нечто таинственное, что невозможно выразить, как будто солнце — нарисованное, а купол неба — только декорация. Я рухнул наконец на песок, обхватив голову руками… Колодец… Карьер… Какая связь? Никакой. Здесь я не уступлю: задето мое здравомыслие. Никаким басням я не верю. Но я обязан смотреть фактам в лицо. Элле покончил с собой при загадочных обстоятельствах. Незадолго до этого Мириам нарисовала карьер. Не мной установлена эта зависимость. По словам Виаля, главному свидетелю, Мириам пришлось уехать, поскольку ее считали ответственной за смерть мужа. Такова первая группа фактов. Существовала вторая. Элиан упала в колодец — тот самый, к которому не приближалась никогда, которого даже опасалась, как будто ее удерживало необъяснимое предчувствие. И теперь у меня доказательство — у Мириам есть фотография колодца… Так. Какой же вывод?.. Нет. Я не мог, не смел, не хотел… Однако знал, что Мириам желала смерти мужа, она сама призналась. Вполне возможно, что она желала и смерти Элиан. Элле погиб, и Элиан чуть не последовала за ним… Случайность? Меня учили не верить в случай, учили наблюдать, искать во всем связь между причинами и следствиями. Даже Виаль, скептик Виаль, проявлял нерешительность. Мне вспомнились его слова и, в частности, фраза: «Для этого надо пожить в Африке». Меня бросило в жар, голова гудела. Мне казалось, что я — подсудимый в тщетных поисках выхода. Я заснул, хоть и не переставал ощущать свое тело, песчинки, легкими прикосновениями пальцев пробегавшие по лицу, слышал громовые раскаты прибоя. Я долго бродил в этом сне, защищавшем меня, но не приносившем покоя. Очнулся от необычного шума. Я услышал шелест бумаги и вспомнил о книге. Кто-то ее листал… Я приоткрыл глаза. Никого. Это ветер играл страницами. Было пять часов. Море отступало. Я лениво встал на ноги. Надоело все время думать. Я поднял книгу и поискал среди дюн подходящее укрытие. Моя трубка, спички. Сначала я прочел оглавление. Целители… жрецы и фетиши… ритуалы… оракулы… колдуны… Для меня все это был набор слов, но от них исходило какое-то могучее притяжение… Они как бы заключали в себе ответ на мои вопросы. Примостившись на теплом песке, я погрузился в чтение. И время потекло, как сон. Свет поблек, тени легли на песок, солнце стало пурпурным. Я все читал, ногтем отмечая наиболее характерные места. Так вот она какая, Африка! Сонмище легенд, поверий, предрассудков, странных явлений. Не было главы, которая не вызывала бы во мне недоверчивого изумления, гневного порыва, страстного протеста. Автор напрасно приводил одно доказательство за другим, ссылался на примечания, взятые из авторитетных источников. Я отрицал, упирался изо всех сил. Сглаз, одержимость, воздействие на расстоянии — все это не могло иметь никакого отношения к Мириам… Воздействие на расстоянии! Совершенно очевидно, что это объясняло все. Но чтобы я, опытный практикующий врач, всерьез воспринял столь смехотворное объяснение?! Я резко захлопнул книгу, разозлившись на самого себя. Было около восьми. Я отряхнулся, потянулся, еще раз бросил взгляд на синевшее в сумерках море. Я — доктор Рошель. Возвращаюсь домой. Там меня ждет жена. И только это неопровержимо.
Я сунул книгу в «бардачок» и тронулся. Гуа еще залит водой, но уже подъехали три машины. Я встал в очередь и погрузился в размышления. Автор книги окончил университет, обладатель многих титулов, а не любитель глупых шуток. Он тоже стремился докопаться до правды. Он отправился туда, полный предубеждений. Но они исчезли одно за другим. Впрочем, он пишет: «Я пытаюсь объяснить. Я констатирую!» — в какой-то степени вторя Виалю. Но не находил ли он в констатации удовольствия? Очутись я в Африке вместе с Мириам, разве из любви к ней я не согласился бы с чем угодно? Можно быть серьезно образованным человеком и позволить увлечь себя собственной фантазии. Нет, эта книга не доказательство. Пока мне не попадется глубокое исследование, научно обоснованное, я не сдамся. Нет сомнения, существуют кровавые жертвоприношения, ритуальные убийства. О них я наслышан. Газеты пестрят такими не поддающимися пониманию происшествиями. Я собственными глазами видел короткометражные фильмы об Африке, потрясшие меня. И мне приходилось каждый день здесь, среди болот, преодолевать суеверия фермеров. Они тоже верили в предсказания, в судьбу. По роду занятий я близко соприкасался с ними и был уверен, что они заблуждаются. Колонна двинулась. С этой стороны острова море было спокойным, молочного цвета. Создавалось впечатление, что едешь по водной глади. Тревога моя утихла после того, как я начал раздумывать на эту тему. Я отверг доводы, приведенные в книге, и Мириам, казалось, потеряла отчасти свою утонченную обольстительность. И опять, едва очутившись на материке, я почувствовал себя уверенным в себе, сильным, твердым. Я обогнал все три машины.
Остановился перед гаражом. На кухне горел свет. Толкнув тяжелую гаражную дверь, на полном газу въехал внутрь, стремясь продемонстрировать, как я торопился вернуться. Элиан отворила небольшую дверь в глубине; спокойная, как обычно.
— Меня доконали. Двенадцать часов вкалывал без передышки!
Я хлопнул дверцей с усталым видом. Не следует меня судить слишком строго. Я и вправду измотался. Мне не пришлось играть — я не лгал. Я искренне жаловался. Элиан поцеловала меня, но Том попятился, шерсть дыбом.
— От меня несет быком, — объяснил я, смеясь. — Как ты?
— Нормально.
— Пойдем быстро за стол. Я смою грязь и приду.
Я напрасно боялся первой минуты нашей встречи. Для Элиан этот день не отличался от других. За ужином она рассказала мне о том, что делала, о тысяче мелочей, занимавших ее до вечера.
— Не очень утомилась?
— Нет.
Пока она убирала со стола, я раскурил трубку. Про Нуармутье я забыл, обдумывая завтрашние визиты. Тем не менее, прежде чем пойти в комнату к Элиан, я отправился за книгой — в ней давалась обширная библиография — и составил для знакомого книготорговца в Нанте большой заказ: Фрезер, Казалис, Бюрнье, Арбуссе, Сежи, Кристиан Гарнье, Дитлеран, Лейдеван, Сустель, отец Трий. Думаю, что я заказал — надеюсь, вы того же мнения — все, что представляет хоть какую-то ценность. Испытывая чувство исполненного долга, я улегся спать, почти довольный собой.
— Ты не скучала? — спросила я у Элиан. — Сожалею, что так долго пропадал, но с эпидемией хлопот прибавилось. И это еще не конец.
— Ты вернешься завтра к обеду?
У Элиан был тон хорошей хозяйки, у которой в голове уже завтрашнее меню. Минутное колебание. Раз уж решил вернуться и провести что-то вроде расследования, то мои поездки морально оправданны, и утаивать их не было особой необходимости.
— Не думаю. Ехать придется довольно далеко, но постараюсь поздно не задерживаться. Спокойной ночи, дорогая.
На следующий день я встал рано и, пока поспел кофе, прошелся по саду. Мне нравилось по утрам ощутить бег времени, вдохнуть аромат просыпающегося сада, угадать намерения ветра, почуять его настроение. Матушка Капитан уже на ногах, готовилась вывести в поле козу. Мы поболтали. После несчастного случая старушка принялась нас опекать. Такое внимание поначалу действовало мне на нервы. Но оно могло оказаться полезным. Я начал ее расспрашивать с деланно безразличным видом. Но прежде объяснил, что на пасхальные каникулы ко мне приедут клиенты из города. Вскоре придется лечить кошек и собак. Не видела ли она, чтобы кто-то крутился рядом с домом из приезжих?.. Нет, она никого не видела. Однако она почти не выходит из дому. В ее возрасте и так далее — короче, она целые дни проводила на кухне, откуда ей видна дорога и мой дом. Я попросил ее предупредить, если кто будет, судя по всему, искать меня. Жена быстро утомляется, и ей нужен длительный покой. Поэтому мне не хочется донимать ее своими заботами. Польщенная Матушка Капитан заверила меня, что я могу на нее положиться. Я работал до одиннадцати, затем направился в Гуа. Машин прибавилось, большинство шло из Парижа. Я чувствовал себя уверенно. Совесть моя была чиста, но меня смущало, какие вопросы задать Мириам. Ведь у нее тут же возникнут подозрения. И если у меня будет обвиняющий тон, последует ссора, разрыв, который ни к чему не приведет, а она сможет продолжать действовать… издалека! Я тут же рассердился на себя из-за этой глупой мысли. А не лучше ли рассказать ей правду и вскрыть нарыв одним махом? Но я не способен двумя словами выразить то, что меня мучает: не от трусости, а из боязни не найти нужных слов, что-нибудь преувеличить, исказить. Начинаешь подытоживать и невольно предаешь прошлое, потому что перестаешь прислушиваться к голосу собственного сердца. Уже перешагнув порог виллы, я еще не принял никакого решения. Я застал Мириам за мольбертом.
— Подожди, — сказала она, — целую, но дай закончить.
Я очень обидчив и тут же пожалел, что приехал. Заложив руки за спину, я прохаживался по гостиной, как посетитель по художественной галерее.
— Кстати, — произнес я, — что-то не видно той картины… ну… той, с карьером.
— Я ее продала, — ответила она рассеянно. Я замер как вкопанный.
— Правда?
Она положила палитру на свой табурет и подошла ко мне, вытирая пальцы о полу халата.
— Что здесь странного?.. Да, я ее продала одной галерее в Париже и вместе с ней еще груду полотен. Нужно же на что-то жить. Ты-то сам об этом хоть иногда задумываешься, Франсуа? До чего все просто. А я — то напридумывал… Она обняла меня за шею.
— Мог бы поздороваться. Просто медведь какой-то! Тебе никогда этого не говорили? Знаешь, я провернула неплохое дельце. Директор галереи Фюрстенберг прислал мне письмо. Он предлагает в следующем месяце организовать выставку в Париже. Мы разбогатеем…
— Разбогатеем? — повторил я.
— Ты что-то сегодня туго соображаешь, мой милый. Что с тобой?
В ней чудилось мне какое-то скрытое возбуждение. От радости и успеха ее бледные щеки порозовели. Живопись в ее жизни значила больше, чем моя любовь.
— Я подсчитала, — продолжала она, — если упорно трудиться, то можно зарабатывать до трех миллионов в год. И это только начало. А ты сколько зарабатываешь на своем поприще? Я плыл по течению.
— Около пяти миллионов, — произнес я. Она захлопала в ладоши.
— Вот видишь… Мы поедем в Дакар и купим поместье. Там это совсем не то, что здесь, во Франции! Представь, вокруг дома целый лес. У тебя для рабочих поездок — вездеход. Мы будем вместе. Возьмем Ньете. Я не смела строить планы, не зная, сумею ли продать свои картины. Но теперь… Она порывисто обняла меня.
— Ронга! — крикнула она. — Ронга!… Честное слово, она оглохла… Франсуа, давай выпьем шампанского.
Она выскочила, пританцовывая, прищелкивая пальцами, как кастаньетами. У меня не хватало мужества заговорить. Впервые я ее ненавидел. Я ненавидел все эти планы, которые она строила без меня, как если бы мне только и оставалось, что подчиниться, как если бы между нами никто больше не стоял. В этот момент я вспомнил про блокнот с эскизами. Он лежал там же, где я его оставил накануне. Но фотографии исчезли.
Глава 6
— Как всегда.
Из-за этих глупых поисков мне стало стыдно, но я ничего не мог поделать со своими руками. Я, как вор, метался с места на место. На столах ничего. Неловким движением я свалил груду рисунков, они рассыпались, полетели карандаши, блокноты с эскизами.
— Что ты там вытворяешь? — спросила Мириам.
— Пытаюсь откопать свободный стул.
Я собрал рисунки, подобрал блокноты. Из последнего выпали две фотографии. Я поднял их и так и замер, полусогнутый, онемев. На первой была изображена Элиан. Моя жена в сером шерстяном платье склонилась над кустом роз с секатором в руке. Ее сфотографировали в профиль, вероятно, на расстоянии нескольких метров от ограды. На второй… угол дома и колодец.
— Извини, дорогой, — бросила Мириам, — что заставила тебя ждать; не знаю, куда ушла Ронга.
Я запихнул фотографии в блокнот и попытался набить трубку. Пальцы так дрожали, что пришлось от этого отказаться. Я замер у мольберта, но забыл, что было изображено на только что задуманной картине. Я слышал, как звенят чашки на подносе и чуть слышно шлепают тапочки Мириам.
— Нравится? — бросила Мириам.
— Да, очень.
— Хорошо передано движение.
Я стоял к ней спиной, и мне пришлось сделать невероятное усилие, чтобы подойти к подносу. Грациозным жестом Мириам наливала кофе. Она покрасила волосы в серебристый цвет и походила на маркизу. Гепард прилег у ее ног. За занавесками летала муха. Да это просто сон. Конечно, я сплю! Я проснусь у себя дома, в реальной жизни, и все пойдет своим чередом.
— Два куска? Сахар упал в чашку.
— В отношении Ньете, уверяю тебя, что ничем не пренебрегаю. Бывают моменты, когда она меня беспокоит. Выйти с ней нельзя — она может загрызть какую-нибудь собаку или кошку. Представляешь, какие будут неприятности!
Я слушал ее голос, видел ее лицо. Это была Мириам — женщина, которую я знал, которую любил.
— Ей, возможно, нужен самец, — сказала она. Ее цинизм поверг меня в ужас. Я поставил чашку.
— Уже поздно. Я только… и успею…
Я бы убежал, если бы посмел. Но я знал, что вернусь, буду задавать вопросы, докопаюсь до истины. Она обняла меня за талию, прижалась головой к моей груди.
— Франсуа… я не могу без тебя, Франсуа. Может быть, потому, что не могу тебя удержать. Теперь буду ждать… ждать. Быть вдовой — мое призвание!
Я поцеловал ее волосы и сделал вид, что убегаю, расстроенный, но был счастлив забраться в малолитражку. Я хотел поскорее остаться один, чтобы подумать. На лобовом стекле у меня, как на экране, появились фотографии. Роза… протянутая рука… секатор… колодец… Элиан… колодец… К счастью, дорога была пустынна, я вел машинально, ничего вокруг не замечая. Перед глазами стояли только две фотографии — такие четкие, что я различал тень Элиан, черную тень на аллее. Фотографию, очевидно, сделали сразу после полудня. Кто? Разумеется, не Мириам. Она слишком тяжела на подъем и, главное, не рискнула бы из-за встречи со мной. Знает, что я сразу бы порвал с ней. Остается Ронга?.. Именно так. Мириам так хотелось все узнать! Дом мой она уже рисовала… Я вспомнил эскиз, который исправлял… Она направила Ронгу, та сфотографировала Элиан через забор. А колодец?.. Зачем понадобился колодец?.. Почему исчезло полотно с карьером?
Я подъезжал к Гуа. Вода уже начала заливать дорогу. Я слишком задержался. Этого мне только не хватало! Я чувствовал себя совершенно обессиленным, как если бы потерял много крови. Я прошелся пешком до склона. Поток воды уже устремился от одной мачты к другой, волны вытягивались светлыми полосами, здесь море пенилось. Противоположный берег казался недоступным. Я быстро подсчитал — раньше девяти, даже половины десятого, не переберусь. Я решил было позвонить. Раньше я целыми днями пропадал на работе. Но это было до Мириам, до несчастного случая… В те времена мне бы в голову не пришло никого предупреждать. Между мной и Элиан не было тогда той нежности, тех близких отношений, которые установились в последние дни. Сейчас я боялся телефона. Элиан почувствует, что я многого не договариваю, и начнет волноваться. Один на песчаном берегу, я вглядывался в противоположный берег, простиравшийся до Бурнефа и терявшийся в дрожащем воздухе. Я стоял, бессильный что-либо предпринять, а в это время Элиан подверглась… Чему? Я не знал, но смутно ощущал грозящую ей опасность. Я окунул в воду руку и тупо уставился на нее, глядя, как она подсыхает, — впечатление такое, будто прохладная перчатка стягивает кожу. Я медленно поднялся к машине. Броситься бы в низко растущий чертополох среди дюн! Пьянящая пустота в душе… Вернуться в Шезский лес — не может быть речи, никакого желания вновь увидеться с Мириам. Слишком многое следовало прояснить. Пересечь на лодке? Но течение вынесет на середину залива. Найти моряка в Барбатре? И ему объяснить, что… И мысли какие-то нездоровые. Я вновь сел за руль. Проще всего вернуться, остановить машину на той стороне острова, которая обращена к океану, найти ложбинку среди песков и заснуть до вечера.
Я проехал Барбатр и остановился, немного не доезжая до пляжа Лагериньер. С этой стороны океан вздымался высокими волнами и штурмовал дюны; волны, насколько хватало глаз, обрушивались вниз, поднимая водяную пыль, искрящуюся в солнечных лучах. Я порылся в «бардачке», среди коробок с лекарствами. Там же валялась книга «Загадочная Африка». Поколебавшись, сунул ее под мышку и отправился на пляж. Я долго шел у самой воды, ногами ощущая гребни волн, с шумом накатывавшихся на берег. Их рокот отдавался у меня в ушах. Ветер толкал меня в плечо. Я шел вперед, окруженный тучей насекомых, похожих на мелкие серые семена. Впереди — никого, сзади — никого, и, однако, мне было страшно. Страх не физический. Это было нечто таинственное, что невозможно выразить, как будто солнце — нарисованное, а купол неба — только декорация. Я рухнул наконец на песок, обхватив голову руками… Колодец… Карьер… Какая связь? Никакой. Здесь я не уступлю: задето мое здравомыслие. Никаким басням я не верю. Но я обязан смотреть фактам в лицо. Элле покончил с собой при загадочных обстоятельствах. Незадолго до этого Мириам нарисовала карьер. Не мной установлена эта зависимость. По словам Виаля, главному свидетелю, Мириам пришлось уехать, поскольку ее считали ответственной за смерть мужа. Такова первая группа фактов. Существовала вторая. Элиан упала в колодец — тот самый, к которому не приближалась никогда, которого даже опасалась, как будто ее удерживало необъяснимое предчувствие. И теперь у меня доказательство — у Мириам есть фотография колодца… Так. Какой же вывод?.. Нет. Я не мог, не смел, не хотел… Однако знал, что Мириам желала смерти мужа, она сама призналась. Вполне возможно, что она желала и смерти Элиан. Элле погиб, и Элиан чуть не последовала за ним… Случайность? Меня учили не верить в случай, учили наблюдать, искать во всем связь между причинами и следствиями. Даже Виаль, скептик Виаль, проявлял нерешительность. Мне вспомнились его слова и, в частности, фраза: «Для этого надо пожить в Африке». Меня бросило в жар, голова гудела. Мне казалось, что я — подсудимый в тщетных поисках выхода. Я заснул, хоть и не переставал ощущать свое тело, песчинки, легкими прикосновениями пальцев пробегавшие по лицу, слышал громовые раскаты прибоя. Я долго бродил в этом сне, защищавшем меня, но не приносившем покоя. Очнулся от необычного шума. Я услышал шелест бумаги и вспомнил о книге. Кто-то ее листал… Я приоткрыл глаза. Никого. Это ветер играл страницами. Было пять часов. Море отступало. Я лениво встал на ноги. Надоело все время думать. Я поднял книгу и поискал среди дюн подходящее укрытие. Моя трубка, спички. Сначала я прочел оглавление. Целители… жрецы и фетиши… ритуалы… оракулы… колдуны… Для меня все это был набор слов, но от них исходило какое-то могучее притяжение… Они как бы заключали в себе ответ на мои вопросы. Примостившись на теплом песке, я погрузился в чтение. И время потекло, как сон. Свет поблек, тени легли на песок, солнце стало пурпурным. Я все читал, ногтем отмечая наиболее характерные места. Так вот она какая, Африка! Сонмище легенд, поверий, предрассудков, странных явлений. Не было главы, которая не вызывала бы во мне недоверчивого изумления, гневного порыва, страстного протеста. Автор напрасно приводил одно доказательство за другим, ссылался на примечания, взятые из авторитетных источников. Я отрицал, упирался изо всех сил. Сглаз, одержимость, воздействие на расстоянии — все это не могло иметь никакого отношения к Мириам… Воздействие на расстоянии! Совершенно очевидно, что это объясняло все. Но чтобы я, опытный практикующий врач, всерьез воспринял столь смехотворное объяснение?! Я резко захлопнул книгу, разозлившись на самого себя. Было около восьми. Я отряхнулся, потянулся, еще раз бросил взгляд на синевшее в сумерках море. Я — доктор Рошель. Возвращаюсь домой. Там меня ждет жена. И только это неопровержимо.
Я сунул книгу в «бардачок» и тронулся. Гуа еще залит водой, но уже подъехали три машины. Я встал в очередь и погрузился в размышления. Автор книги окончил университет, обладатель многих титулов, а не любитель глупых шуток. Он тоже стремился докопаться до правды. Он отправился туда, полный предубеждений. Но они исчезли одно за другим. Впрочем, он пишет: «Я пытаюсь объяснить. Я констатирую!» — в какой-то степени вторя Виалю. Но не находил ли он в констатации удовольствия? Очутись я в Африке вместе с Мириам, разве из любви к ней я не согласился бы с чем угодно? Можно быть серьезно образованным человеком и позволить увлечь себя собственной фантазии. Нет, эта книга не доказательство. Пока мне не попадется глубокое исследование, научно обоснованное, я не сдамся. Нет сомнения, существуют кровавые жертвоприношения, ритуальные убийства. О них я наслышан. Газеты пестрят такими не поддающимися пониманию происшествиями. Я собственными глазами видел короткометражные фильмы об Африке, потрясшие меня. И мне приходилось каждый день здесь, среди болот, преодолевать суеверия фермеров. Они тоже верили в предсказания, в судьбу. По роду занятий я близко соприкасался с ними и был уверен, что они заблуждаются. Колонна двинулась. С этой стороны острова море было спокойным, молочного цвета. Создавалось впечатление, что едешь по водной глади. Тревога моя утихла после того, как я начал раздумывать на эту тему. Я отверг доводы, приведенные в книге, и Мириам, казалось, потеряла отчасти свою утонченную обольстительность. И опять, едва очутившись на материке, я почувствовал себя уверенным в себе, сильным, твердым. Я обогнал все три машины.
Остановился перед гаражом. На кухне горел свет. Толкнув тяжелую гаражную дверь, на полном газу въехал внутрь, стремясь продемонстрировать, как я торопился вернуться. Элиан отворила небольшую дверь в глубине; спокойная, как обычно.
— Меня доконали. Двенадцать часов вкалывал без передышки!
Я хлопнул дверцей с усталым видом. Не следует меня судить слишком строго. Я и вправду измотался. Мне не пришлось играть — я не лгал. Я искренне жаловался. Элиан поцеловала меня, но Том попятился, шерсть дыбом.
— От меня несет быком, — объяснил я, смеясь. — Как ты?
— Нормально.
— Пойдем быстро за стол. Я смою грязь и приду.
Я напрасно боялся первой минуты нашей встречи. Для Элиан этот день не отличался от других. За ужином она рассказала мне о том, что делала, о тысяче мелочей, занимавших ее до вечера.
— Не очень утомилась?
— Нет.
Пока она убирала со стола, я раскурил трубку. Про Нуармутье я забыл, обдумывая завтрашние визиты. Тем не менее, прежде чем пойти в комнату к Элиан, я отправился за книгой — в ней давалась обширная библиография — и составил для знакомого книготорговца в Нанте большой заказ: Фрезер, Казалис, Бюрнье, Арбуссе, Сежи, Кристиан Гарнье, Дитлеран, Лейдеван, Сустель, отец Трий. Думаю, что я заказал — надеюсь, вы того же мнения — все, что представляет хоть какую-то ценность. Испытывая чувство исполненного долга, я улегся спать, почти довольный собой.
— Ты не скучала? — спросила я у Элиан. — Сожалею, что так долго пропадал, но с эпидемией хлопот прибавилось. И это еще не конец.
— Ты вернешься завтра к обеду?
У Элиан был тон хорошей хозяйки, у которой в голове уже завтрашнее меню. Минутное колебание. Раз уж решил вернуться и провести что-то вроде расследования, то мои поездки морально оправданны, и утаивать их не было особой необходимости.
— Не думаю. Ехать придется довольно далеко, но постараюсь поздно не задерживаться. Спокойной ночи, дорогая.
На следующий день я встал рано и, пока поспел кофе, прошелся по саду. Мне нравилось по утрам ощутить бег времени, вдохнуть аромат просыпающегося сада, угадать намерения ветра, почуять его настроение. Матушка Капитан уже на ногах, готовилась вывести в поле козу. Мы поболтали. После несчастного случая старушка принялась нас опекать. Такое внимание поначалу действовало мне на нервы. Но оно могло оказаться полезным. Я начал ее расспрашивать с деланно безразличным видом. Но прежде объяснил, что на пасхальные каникулы ко мне приедут клиенты из города. Вскоре придется лечить кошек и собак. Не видела ли она, чтобы кто-то крутился рядом с домом из приезжих?.. Нет, она никого не видела. Однако она почти не выходит из дому. В ее возрасте и так далее — короче, она целые дни проводила на кухне, откуда ей видна дорога и мой дом. Я попросил ее предупредить, если кто будет, судя по всему, искать меня. Жена быстро утомляется, и ей нужен длительный покой. Поэтому мне не хочется донимать ее своими заботами. Польщенная Матушка Капитан заверила меня, что я могу на нее положиться. Я работал до одиннадцати, затем направился в Гуа. Машин прибавилось, большинство шло из Парижа. Я чувствовал себя уверенно. Совесть моя была чиста, но меня смущало, какие вопросы задать Мириам. Ведь у нее тут же возникнут подозрения. И если у меня будет обвиняющий тон, последует ссора, разрыв, который ни к чему не приведет, а она сможет продолжать действовать… издалека! Я тут же рассердился на себя из-за этой глупой мысли. А не лучше ли рассказать ей правду и вскрыть нарыв одним махом? Но я не способен двумя словами выразить то, что меня мучает: не от трусости, а из боязни не найти нужных слов, что-нибудь преувеличить, исказить. Начинаешь подытоживать и невольно предаешь прошлое, потому что перестаешь прислушиваться к голосу собственного сердца. Уже перешагнув порог виллы, я еще не принял никакого решения. Я застал Мириам за мольбертом.
— Подожди, — сказала она, — целую, но дай закончить.
Я очень обидчив и тут же пожалел, что приехал. Заложив руки за спину, я прохаживался по гостиной, как посетитель по художественной галерее.
— Кстати, — произнес я, — что-то не видно той картины… ну… той, с карьером.
— Я ее продала, — ответила она рассеянно. Я замер как вкопанный.
— Правда?
Она положила палитру на свой табурет и подошла ко мне, вытирая пальцы о полу халата.
— Что здесь странного?.. Да, я ее продала одной галерее в Париже и вместе с ней еще груду полотен. Нужно же на что-то жить. Ты-то сам об этом хоть иногда задумываешься, Франсуа? До чего все просто. А я — то напридумывал… Она обняла меня за шею.
— Мог бы поздороваться. Просто медведь какой-то! Тебе никогда этого не говорили? Знаешь, я провернула неплохое дельце. Директор галереи Фюрстенберг прислал мне письмо. Он предлагает в следующем месяце организовать выставку в Париже. Мы разбогатеем…
— Разбогатеем? — повторил я.
— Ты что-то сегодня туго соображаешь, мой милый. Что с тобой?
В ней чудилось мне какое-то скрытое возбуждение. От радости и успеха ее бледные щеки порозовели. Живопись в ее жизни значила больше, чем моя любовь.
— Я подсчитала, — продолжала она, — если упорно трудиться, то можно зарабатывать до трех миллионов в год. И это только начало. А ты сколько зарабатываешь на своем поприще? Я плыл по течению.
— Около пяти миллионов, — произнес я. Она захлопала в ладоши.
— Вот видишь… Мы поедем в Дакар и купим поместье. Там это совсем не то, что здесь, во Франции! Представь, вокруг дома целый лес. У тебя для рабочих поездок — вездеход. Мы будем вместе. Возьмем Ньете. Я не смела строить планы, не зная, сумею ли продать свои картины. Но теперь… Она порывисто обняла меня.
— Ронга! — крикнула она. — Ронга!… Честное слово, она оглохла… Франсуа, давай выпьем шампанского.
Она выскочила, пританцовывая, прищелкивая пальцами, как кастаньетами. У меня не хватало мужества заговорить. Впервые я ее ненавидел. Я ненавидел все эти планы, которые она строила без меня, как если бы мне только и оставалось, что подчиниться, как если бы между нами никто больше не стоял. В этот момент я вспомнил про блокнот с эскизами. Он лежал там же, где я его оставил накануне. Но фотографии исчезли.
Глава 6
Через два дня около Шаллана на меня налетел грузовичок торговца рыбой из Сабля. Столкновение было достаточно сильным. Малолитражку в плачевном состоянии отбуксировали до ближайшей мастерской, а меня отвезли домой с сильным ушибом головы. Доктор Малле наложил три шва. В общем, я больше натерпелся страху, чем пострадал, но неделю провалялся. Любопытно, что это небольшое дорожное происшествие скорее доставило мне удовольствие. То есть я хочу сказать, что столкновение это было явно непредвиденным, объяснение ему было столь простым, что косвенно оно и несчастный случай с Элиан лишало двусмысленности. Теперь я знал, как за долю секунды можно отправиться на тот свет. Еще минуту назад я вполне владел собой, был сосредоточен, о Мириам даже и не помышлял. А через минуту истекал кровью, потеряв сознание. Торговцу не повезло — вина полностью ложилась на него. Случись наоборот — и я был бы в смятении. Авария казалась бы только звеном в цепи странных и в некотором роде аномальных фактов. Но нет. Она из серии не связанных друг с другом явлений. За пределами магического круга. И с плеч свалилась тяжесть, сомнения развеялись, прекратился своего рода нервный тик. Уж попасть в катастрофу Мириам не могла мне пожелать. Это однозначно. Но и не сумела ее предотвратить. Ее любовь меня не защитила. Понимаю, что в такой формулировке подобные умозаключения могут показаться ошибочными. Но в том-то и дело, что это не умозаключения. В комнатной тиши, с перевязанной головой, чувствуя боль в ушибленных руках и ногах, я был во власти образов: Мириам, Элиан и я — мы только звезды в космической дали, повинующиеся в своем вращении вечным законам, а не какой-то неизвестной форме притяжения. Новая уверенность вселилась не столько в мою душу, сколько в мою плоть, и вызвала у меня хорошее настроение, задор, удививший доктора. Элиан была чрезвычайно нежной и заботливой. Как же я ее любил! Но это не мешало мне в порыве радости думать, что Мириам невиновна. Иногда, чтобы продемонстрировать самому себе, что мои тревоги тщетны, я закрывал глаза и делал вид, что сплю, так как фотографии, пресловутые фотографии — моя главная неопровержимая улика — ничего, по сути, не доказывали. Скорее, они убеждали и демонстрировали, что Мириам, любящая Мириам, только искала утешения в этих несчастных картинках. Случалось, я говорил себе: «Что же теперь?» Я напрасно отмахивался от этой проблемы, она крутилась вокруг меня, как оса. Я считал Мириам опасной, и к моей любви примешивалось неодобрение: еще чуть-чуть — и я, быть может, разлюбил бы ее. Теперь же, по мере того как я выздоравливал, моя страсть пробуждалась с новой силой. Вскоре придется делать выбор… и я порой пытался выбирать… Приходила Элиан с глазами, полными нежности… Что, если бы ее рядом не было? Никогда! Ах! Как ужасно!… Но когда я вспоминал Мириам, когда слышал ее голос, чувствовал ее тело, прижимающееся к моему, сама мысль расстаться с ней казалась невыносимой. Пришли первые из заказанных книг, они произвели неожиданный эффект. Я уже вставал тогда и днем читал в кабинете, где Элиан поставила для меня шезлонг. В некоторых были фотографии с африканскими пейзажами, туземными деревнями, масками колдунов. Конечно, содержание мне было интересно, но научные статьи, с их варварской терминологией, меня быстро утомили. В своем воображении я уже пребывал там, проносился между хижинами, танцевал со жрецами вокруг идолов, плыл среди крокодилов по могучим рекам. Африка сходила со страниц такой, какой ее описывала Мириам, такой, какой я видел ее на полотнах возлюбленной, — яркой, бурной, сочной, с привкусом крови. Вспоминались обещания Мириам: «Мы поедем туда… у тебя будет вездеход…» Я закрывал глаза и ехал на «лендровере»… Ребячество! Дешевая романтика. Впрочем, я это вполне сознавал. Чем бы ни тешиться, лишь бы утолить потребность вновь увидеть Мириам. Насколько «Загадочная Африка» меня отдалила от нее, настолько книги, которые я перелистывал теперь, мне говорили, что она здесь, рядом… и я не выдерживал, вставал и подходил к окну. Гуа сверкал в апрельских лучах. А там, словно корабль, ставший на якорь, меня ждал остров. Я прижимался лбом к холодному стеклу, вздыхал и возвращался к шезлонгу. Я узнавал удивительные вещи. Путешественники утверждали, что некоторые колдуны способны перевоплощаться ночью в животных-тотемы [3].
С десяток людей-пантер арестовали в 1911 году в Габоне. Они разорвали и сожрали молодую женщину. В 1930 году в Сенегале двести десять туземцев обвинялись в преступном колдовстве… В другом месте миссионер видел африканцев, способных раздваиваться и находиться сразу в двух местах… И еще, по общепринятому мнению, колдуны использовали мертвых, чтобы терроризировать живых… Воздействие на расстоянии — широко распространенная практика. Н'нем — это человек, одержимый Эвуром. Эвур — внутренняя сила, не зависящая от воли Н'нема. Она руководит его действиями и наделяет способностью творить вещи, на первый взгляд чрезвычайные… Увлекшись, полный любопытства, я перелистывал страницы. Виктор Элленбергер рассказывает, что у кафров тембу женщинами овладевает своего рода одержимость, психоз Мотеке-теке; он может длиться месяцами и толкает их на преступные деяния. В период кризиса они надолго теряют сознание, утрачивают память, страдают от стреляющей головной боли…
И все же я оставался при своем мнении. Свидетельства впечатляли. Подписывались люди, известные всему миру, такие, как Альберт Швейцер. Но не много ли этих свидетельств? Я недовольно ворчал про себя: «А доказательства?.. Где же доказательства?..» Отупев от цитат, ссылок, описаний, я закрывал книгу и удивлялся, что все еще нахожусь в собственном кабинете. Удивление переходило в радость. Здесь я в безопасности. В книжном шкафу я видел студенческие учебники, курсовые по физике, химии.
И я говорил «нет» этой кошмарной Африке — такой отличной от щедрой, доброй Африки Мириам. В пять входила Элиан с подносом в руках. Она пила чай. Я же отдавал предпочтение обжигающему черному кофе.
— Брось свои фолианты, дорогой, — произносила она. — Отдохни.
Ее совершенно не интересовало, что я читаю, ее загодя отталкивали размеры, объем книги. Она не проявляла абсолютно никакого любопытства. Единственные книги, изредка попадавшиеся мне на глаза, были небольшие трогательно-сентиментальные романы, рассеянно пролистываемые ею. После ужина я еще с час читал. Если я за что берусь, то делаю это основательно, поэтому я отмечал на карточках наиболее существенные моменты, подбирая их по рубрикам: колдовство, ясновидение, биолокация и т.д. Мне казалось, что, поступая так, я разделаюсь со своими прежними подозрениями. К тому моменту, когда я смог вернуться к работе, Мириам была полностью оправдана. Поэтому, возвращаясь в Нуармутье, у меня было тревожно на душе. Я привык чувствовать себя виноватым перед Элиан, но теперь еще большую вину я испытывал перед Мириам. Машину отремонтировали. Ближе к вечеру море отступило. Самый подходящий момент. Я отправился в путь, решившись на этот раз расспросить ее об отношениях с туземцами. Виаль явно преувеличивал.
Мириам была рассеянной и озабоченной. Ньете отказывалась принимать какую-либо пищу. Она лежала там, где раньше была прачечная, позже переделанная под дровяной сарай. Здесь Мириам оборудовала вольер, где зверь ел и спал. Едва справившись о моем самочувствии, Мириам предупредила, что со вчерашнего дня Ньете почти никого к себе не подпускает. Ронга, сидя на корточках, плакала. Гепард зарычал, когда я присел рядом, и мне стало ясно, что нужно быть поосторожнее. Я стал говорить, выбирая самые успокоительные интонации, затем, осмелев, погладил по голове. Ньете не возражала.
— Воду пьет?
— Да, много.
Осмотреть как следует — не может быть и речи. Зверь нервничает. По-моему, дело в печени. Мириам упрямо кормила ее со своего стола. Сама любила сладости и ее пичкала шоколадом и сахаром.
— Боюсь, как бы она не стала агрессивной, — сказала Мириам.
Я был растерян. Я любил Ньете, но спокойнее было бы содержать ее в зоопарке. Мириам слишком небрежна по натуре, чтобы серьезно заниматься животными, тем более хищным животным. Но высказать это вслух я не решился.
— Диета, — сказал я. — Никакого молока, сахара. Ничего, кроме нескольких косточек погрызть. Там будет видно.
С десяток людей-пантер арестовали в 1911 году в Габоне. Они разорвали и сожрали молодую женщину. В 1930 году в Сенегале двести десять туземцев обвинялись в преступном колдовстве… В другом месте миссионер видел африканцев, способных раздваиваться и находиться сразу в двух местах… И еще, по общепринятому мнению, колдуны использовали мертвых, чтобы терроризировать живых… Воздействие на расстоянии — широко распространенная практика. Н'нем — это человек, одержимый Эвуром. Эвур — внутренняя сила, не зависящая от воли Н'нема. Она руководит его действиями и наделяет способностью творить вещи, на первый взгляд чрезвычайные… Увлекшись, полный любопытства, я перелистывал страницы. Виктор Элленбергер рассказывает, что у кафров тембу женщинами овладевает своего рода одержимость, психоз Мотеке-теке; он может длиться месяцами и толкает их на преступные деяния. В период кризиса они надолго теряют сознание, утрачивают память, страдают от стреляющей головной боли…
И все же я оставался при своем мнении. Свидетельства впечатляли. Подписывались люди, известные всему миру, такие, как Альберт Швейцер. Но не много ли этих свидетельств? Я недовольно ворчал про себя: «А доказательства?.. Где же доказательства?..» Отупев от цитат, ссылок, описаний, я закрывал книгу и удивлялся, что все еще нахожусь в собственном кабинете. Удивление переходило в радость. Здесь я в безопасности. В книжном шкафу я видел студенческие учебники, курсовые по физике, химии.
И я говорил «нет» этой кошмарной Африке — такой отличной от щедрой, доброй Африки Мириам. В пять входила Элиан с подносом в руках. Она пила чай. Я же отдавал предпочтение обжигающему черному кофе.
— Брось свои фолианты, дорогой, — произносила она. — Отдохни.
Ее совершенно не интересовало, что я читаю, ее загодя отталкивали размеры, объем книги. Она не проявляла абсолютно никакого любопытства. Единственные книги, изредка попадавшиеся мне на глаза, были небольшие трогательно-сентиментальные романы, рассеянно пролистываемые ею. После ужина я еще с час читал. Если я за что берусь, то делаю это основательно, поэтому я отмечал на карточках наиболее существенные моменты, подбирая их по рубрикам: колдовство, ясновидение, биолокация и т.д. Мне казалось, что, поступая так, я разделаюсь со своими прежними подозрениями. К тому моменту, когда я смог вернуться к работе, Мириам была полностью оправдана. Поэтому, возвращаясь в Нуармутье, у меня было тревожно на душе. Я привык чувствовать себя виноватым перед Элиан, но теперь еще большую вину я испытывал перед Мириам. Машину отремонтировали. Ближе к вечеру море отступило. Самый подходящий момент. Я отправился в путь, решившись на этот раз расспросить ее об отношениях с туземцами. Виаль явно преувеличивал.
Мириам была рассеянной и озабоченной. Ньете отказывалась принимать какую-либо пищу. Она лежала там, где раньше была прачечная, позже переделанная под дровяной сарай. Здесь Мириам оборудовала вольер, где зверь ел и спал. Едва справившись о моем самочувствии, Мириам предупредила, что со вчерашнего дня Ньете почти никого к себе не подпускает. Ронга, сидя на корточках, плакала. Гепард зарычал, когда я присел рядом, и мне стало ясно, что нужно быть поосторожнее. Я стал говорить, выбирая самые успокоительные интонации, затем, осмелев, погладил по голове. Ньете не возражала.
— Воду пьет?
— Да, много.
Осмотреть как следует — не может быть и речи. Зверь нервничает. По-моему, дело в печени. Мириам упрямо кормила ее со своего стола. Сама любила сладости и ее пичкала шоколадом и сахаром.
— Боюсь, как бы она не стала агрессивной, — сказала Мириам.
Я был растерян. Я любил Ньете, но спокойнее было бы содержать ее в зоопарке. Мириам слишком небрежна по натуре, чтобы серьезно заниматься животными, тем более хищным животным. Но высказать это вслух я не решился.
— Диета, — сказал я. — Никакого молока, сахара. Ничего, кроме нескольких косточек погрызть. Там будет видно.