Страница:
Когда Реми вернулся к жизни, он услышал, как часы пробили семь раз. Он увидел перед собой серый прямоугольник окна, который, как два копья, пересекали стойки кровати. Внезапно Реми приподнялся на локте. Он знал… Он был уверен… Раймонда уехала.
Глава 5
Реми встал с постели, в нерешительности помедлил. Что он скажет, если встретит Клементину? Да пошли они к черту!… Он что-то защищал… от их всех. Когда он взялся за ручку двери, у него внезапно появилась уверенность, что в некотором смысле он даже защищал свою жизнь. Раймонда не имела права уезжать, оставлять его пленником этих… Он не знал пленником чего, кого он является в данный момент, но он в одно мгновение проникся абсолютной убежденностью, что его держат в заточении… Перед ним лежала освещенная зыбким утренним светом площадка второго этажа, которая вдали переходила в лестницу, уходящую в некое подобие подводного царства. Да, именно так: Реми жил в аквариуме, был одной из апатичных аквариумных рыбок, завороженно наблюдающих, как в запретном для них пространстве вдоль стекол скользят какие-то непонятные, диковинные силуэты. Время от времени их переносят в другой сосуд, им меняют воду. Склонившиеся над ними лица смотрят, как они спят или как они мечутся в этой стеклянной клетке. Одно время он думал, что Раймонда… но Раймонда была по ту сторону, как и все остальные. Он пересек лестничную площадку. Медленно в тишине вестибюля пробили часы; иногда можно было услышать, как, раскачиваясь, маятник почти неуловимо касается деревянной обшивки часов. Как лужица пролитой воды внизу блестела плитка. Он вытянул голову над пустотой пролета и внезапно осознал, что делает это с какой-то неестественной, осторожной медлительностью, словно чего-то боясь. Давно, очень давно он уже совершал это движение, может быть, во сне, а может, в прошлой жизни? Он уже знал, что увидит прямо под собой темную скрюченную на полу фигуру…
Схватившись за перила, чувствуя жирный липкий пот на лице, Реми, не отрываясь, смотрел на жуткий силуэт, который словно был придавлен к плиткам, и он больше не осмеливался дышать. Выходит, достаточно маленькой толики ненависти, чтобы?.. Он начал спускаться вниз. От ощущения собственного могущества у него перехватило горло и подкашивались ноги. Он больше не чувствовал холода каменных плиток под своими голыми ступнями. Он играл в какую-то страшную игру, он ушел в нее с головой, и когда он остановился у трупа, опрокинутого, как шахматная фигура на доске, он подумал: "Шах и мат. "Он никогда не видел мертвого человека. В общем, ничего особенного. На дяде была пижама и комнатные тапочки на босу ногу. Он лежал ничком с подвернутой под себя правой рукой. Никакой крови. Хорошенькая чистенькая смерть. Как будто человека сразило молнией. Реми опустился на колени, потому что внезапно он ощутил себя таким же пустым и инертным, как распростертое перед ним тело. Да, он презирал дядю, и не только из-за Раймонды. Но также и потому, что дядя носил траур по маме… и еще по некоторым, более смутным, более глубоким и трудно уловимым причинам. У него возникло что-то похожее на злобное чувство, словно дядя не сделал чего-то, что только он один мог сделать; потому что он решил что-то от них скрыть; потому что на протяжении многих лет он отказывался повиноваться своему брату. На его месте Реми… Он пожал плечами. Он совершенно не представлял себя на месте дяди Робера. И однако, если бы он обладал хотя бы частью его энергии, его жизненной силы… сколь многого он бы мог добиться в жизни! Для чего? Впрочем, цель не имеет значения. Главное — быть сильным!
"Я силен, раз я его убил, " —думал Реми. Только это не правда. Он хорошо знал, что это не правда, что он заигрывал с этой мыслью, чтобы взять реванш или, возможно, чтобы просто придать себе храбрости. Как бы не так! Это было бы слишком уж легко, если достаточно…
Он протянул руку, тронул мертвеца за плечо и тотчас же ее отдернул. Потом он заставил себя повторить то же самое еще раз. Теперь он не отнял руки. Ничего страшного. Дядя свалился через перила, потеряв ориентацию в темноте. Ничего более. Зачем себе рассказывать сказки? Зачем обманывать себя? Зачем поэтизировать, искажать события? Ложь приводит к тому, что человек становится больным… Но неужели и в самом деле дядя упал через перила? Разве это не похоже на одно из ложных оправданий Воберов, которые только скрывают истину?
Наступал день. Тихо, очень тихо Реми поднялся. В одно мгновение он себя почувствовал умудренным опытом стариком. В памяти возникли слова, которые произнес мертвый: "Если бы тебя иначе воспитывали!… Если бы тобой занимался я!… У Реми были сухие глаза, и однако, его раздирало чувство отчаяния. Дядя разбился насмерть; они больше никогда не поговорят. И никогда не найдет объяснения что-то очень важное, что непосредственно касалось Реми. Смерть пришла именно в тот момент, когда все должно измениться, как будто чья-то предусмотрительная рука столкнула дядю во мрак. Но не моя рука, подумал Реми. Руки на боку, опустив подбородок на грудь, он, стараясь припомнить подробности прошедшей ночи, смотрел на мертвеца… Нет, он не поднимался с постели, не двигался, он спал и даже не видел снов. В случае с собакой все было по-другому. Тогда он сделал угрожающий жест. Собака отпрыгнула в сторону. Тут была строгая взаимосвязь событий. Но что связывало их вчерашнюю ссору и лежащее перед ним тело? Как, оставаясь честным по отношению к самому себе, можно в это поверить?.. Это была мысль больного человека. Да, раньше достаточно было нажать кнопку звонка, чтобы кто-то появился у его постели, Клементина или Раймонда. Его малейшее желание тотчас же исполнялось. Казалось, его желания существовали сами по себе, они имманентно были заряжены безграничной эффективностью. Но на самом деле всесильной была именно его слабость. Теперь же его воля оставалась недейственной. Раймонда его не любила. Отец все время был так далек от него, и даже мама… Казалось, что мама умерла во второй раз. «Я могу!»Да это просто элементарный прием психотерапевта!… В таком случае, как объяснить это падение?
Реми поднял голову по направлению к площадке второго этажа и услышал быстрые шаги Клементины. Ну вот, попался. Теперь он уже не успеет скрыться. Но зачем ему убегать? Почему он должен бояться какой-то старой служанки? Все время это странное детское ощущение собственной вины. В чем он был виноват? Засунув руки в карманы, он пересек прихожую, чтобы встретить Клементину, которая уже наполовину спустилась по лестнице.
— Реми… ты заболел?
— Заболел! Первое, что им приходит в голову. Первое, что они, увидев его, изрекают.
— Я проснулся, — пробормотал он, — и только что сделал забавное открытие.
— Какое?
— Посмотри.
Она поспешила вниз, и Реми так пристально за ней при этом наблюдал, что ему сделалось дурно. Одетая во все черное, она спускалась совершенно бесшумно; ее морщинистое лицо казалось подвешенным в воздухе, как маска.
— Там, — сказал Реми.
Она повернула голову и воскликнула:
— Боже мой!
— Он упал ночью. Не знаю когда именно. Я ничего не слышал.
Старушка сложила руки.
— Это несчастный случай, — добавил Реми.
— Несчастный случай, — повторила Клеменитина.
Похоже, она пришла в себя. Она взяла юношу за руку.
— Мой бедный малыш!… Поднимись наверх, ты простудишься.
— Нужно что-то сделать.
— Я позвоню доктору, — прошептала она, — а потом… хозяину. Правда, он сейчас, возможно, в дороге.
Она опасливо приблизилась к телу. Реми протянул свою руку к дядиной груди, но она отстранила ее назад.
— Нет, нет… Не нужно ничего трогать, пока полиция…
— Полиция? Неужели ты собираешься сообщить об этом в полицию?
— Это необходимо. Я знаю, что…
— Что ты знаешь?
Только сейчас Реми заметил, что Клементина плачет. Возможно, она плакала с самого начала, но так, что ее лицо даже не дрогнуло, а голос оставался ровным и бесстрастным. Словно под воздействием какого-то внутреннего давления, из ее покрасневших глаз катились слезы. В первый раз с тех пор, как умерла мама, Реми видел, что она плачет.
— Тебе его жалко? — пробормотал он.
Не понимая, что он говорит, она смотрела на него каким-то потерянным взглядом, вытирая при этом руки о край своего передника.
— Пойду разбужу Раймонду, — проронил он.
Клементина склонила голову. Ее рот шевелился, как у какого-нибудь грызуна. У нее был такой вид, будто она рассказывает про себя очень старую историю, в которой речь идет о невероятных, почти немыслимых событиях, но когда Реми направился к телефону, она очнулась от своего странного забытья.
— Нет… — закричала она. — Нет… Это не твое дело! Оставь!
— Я все же достаточно взрослый, чтобы позвонить по телефону. Мюссень, это номер 1.
Задыхаясь, что-то плаксиво говоря ему вслед, она засеменила за ним, и когда Реми поднял трубку, она повисла на его руке.
— Оставь меня в покое, в конце концов, — проворчал Реми. — Если у меня даже нет права позвонить… Алло… Дайте мне номер!… Можно подумать, что ты испугалась, а?.. Испугалась?.. Ты думаешь, что… что его столкнули?.. Слушай, это глупо!… Алло!… Доктор Мюссень?.. Это Реми Вобер… из Мен-Алена… Да… О, это целая история… Вы сможете к нам сейчас приехать? Мой дядя упал сегодня ночью со второго этажа… Он, должно быть, наткнулся на перила и перевалился через них… Да, он умер… Что, что?
Старушка быстро протянула руку к слуховой трубке, и Реми только с большим трудом ему удалось отвести ее в сторону.
— Алло… Плохо слышно… Да, спасибо… До скорого.
— Что он тебе сказал? — беспокойно спросила Клементина.
— Что он немедленно садится в машину и едет сюда.
— Нет. Он тебе сказал что-то еще.
Никогда он не видел, чтобы она была так потрясена; она находилась в состоянии какого-то неистового отчаяния.
— Уверяю тебя… — начал Реми.
Она следила за его лицом, как глухая, которая пытается по губам определить, что он говорит.
— Я знаю, он сказал что-то другое.
— Он сказал: «Решительно вам не везет!» Теперь ты довольна?
Клементина еще больше сморщилась, укрыла руки под шалью, словно фраза доктора таила в себе смутную угрозу.
— Поднимайся наверх, — жалобно проскулила она. — Я тебя больше не узнаю, мой маленький Реми. Можно подумать, что все это тебе доставляет удовольствие. Твой отец придет в бешенство, когда узнает…
— Что ты ему собираешься рассказать? Мой отец… мой отец… Он будет очень доволен, мой отец. Некому больше будет ему противодействовать.
Упорно решив сделать задуманное, Клементина приблизилась к телефону. Она подняла трубку и попросила жандармерию. С бегающими по сторонам глазами, очень тихо она начала говорить с каким-то особенным выражением лукавства в голосе.
— Если ты скажешь что-то против Раймонды… — начал Реми.
Он резко себя оборвал. Что он себе вообразил? К тому же проще…
— Раймонда! — позвал он. — Раймонда!
Так как она не отвечала, он взлетел по ступенькам и начал трясти дверь.
— Раймонда!… Немедленно откройте. Я вас прошу, Раймонда!
Поверх пижамы он надавил пальцами на бок, чтобы подавить невыносимую судорогу, мешавшую ему дышать. Он прижался головой к дверной филенке.
— Раймонда! — взмолился он.
Внизу Клементина монотонным голосом что-то бормотала в телефонную трубку; точно таким же голосом она обыкновенно читала газеты, сидя в одиночестве на кухне. Только на этот раз на другом конце провода сидел жандарм, который записывал ее сообщение. Дверь внезапно отворилась.
— Что случилось?.. Вы заболели?..
— Да нет, я не болен, — сразу же взъерошившись ответил Реми.
Они почти враждебно смотрели друг на друга. Она продолжала завязывать пояс халата; лицо ее было еще опухшим от сна. Реми никогда еще не видел ее такой обнаженной, открытой, каким обычно бывает человек сразу же после пробуждения — тусклые запавшие глаза, бледные губы. Ему почему-то стало ее жалко.
— Что вам нужно? — бросила Раймонда.
— Вы ничего не слышали этой ночью?
— Я никогда ничего не слышу, когда принимаю снотворное.
— В таком случае, пойдемте!
Он почти силком потащил ее до края площадки.
— Наклонитесь.
Красный солнечный луч, в котором не было и признака теплоты, упав под большим наклоном, разрезал надвое вестибюль. Снизу звучал убитый голос Клементины.
— Прямо под вами, — сказал Реми.
Он ожидал, что она закричит, но Раймонда оставалась безмолвной. Она согнулась, словно ее что-то потащило вперед, и ее руки на перилах начали дрожать.
— Он умер, — прошептал Реми. — Можно оценить это как несчастный случай, но вот… Так ли это на самом деле? Вы уверены, что ничего не слышали?
Раймонда медленно повернула голову. У нее были безумные глаза, и что-то похожее на беззвучный кашель сотрясало ее плечи. Реми обнял ее за талию и повел в комнату. Он больше не боялся. Последнее слово было за ним. В некотором смысле он только что отвоевал себе свободу. Не полностью. Не окончательно. Все было ужасно запутано и непонятно. Но он, наконец, почувствовал, что разорвал замкнутый круг. Нет, он не убивал дядю. Все это были идеи из «прошлого», из того времени, когда он был только больным несчастным ребенком. Однако, он что-то преодолел. Он привел в движение нечто такое, что, как снежная лавина, продолжало нарастать и все под себя подминать. Он был похож на человека, который выстрелил из ружья, и теперь слушает, как звучит эхо.
Раймонда уселась на разобранной постели. Проникавшее сквозь жалюзи солнце ложилось двумя ступенчатыми дорожками на боковые поверхности старинного шкафа, на заваленном одеждой кресле, на округлости графина; одна из этих дорожек доходила до лица Раймонды, и можно было подумать, что оно находится за неким подобием сияющей солнечной решетки.
— Жандармы будут нас допрашивать, — сказал Реми. — Наверное, не стоит говорить о вчерашней ссоре. Они вообразят бог знает что… я вас уверяю, что этой ночью я не покидал своей комнаты… Вы мне верите, Раймонда? Это правда, я желал его смерти. И даже теперь я, возможно, не очень огорчен тому, что произошло. Но я вам клянусь, что я ничего не предпринял, даже не попытался… В крайнем случае, можно заявить, что у меня дурной глаз…
Он попытался улыбнуться.
— Ну, скажите, что у меня дурной глаз.
Не отвечая, она покачала головой.
— Что вы на меня так смотрите? — спросил Реми. У меня что-то не так с лицом?
Он подошел к туалетному столику, наклонился к зеркалу, увидел в нем свой чуб, голубые глаза, узкий мамин подбородок.
— Это правда, что я на него похож, — заметил он. — Однако, сегодня меньше, чем в другие дни.
— Замолчите! — простонала Раймонда.
Рядом с туалетным несессером лежала пачка «Бальтос», и Реми зажег сигарету, наполовину прикрыл один глаз в то время, как струйка дыма поднималась прямо вдоль его щеки.
— Можно подумать, что это я нагнал на вас страху. Почему вы так испуганы?.. Из-за этой истории с дурным глазом?.. Вы меня находите смешным?
— Идите оденьтесь, — сказала Раймонда. — Вы простудитесь.
— Вы убеждены, что я опасен. Отвечайте!
— Да нет, Реми… Нет, нет… Вы ошибаетесь.
— Может быть, я и в самом деле опасен, — мечтательно произнес он. — Мой дядя, должно быть, думал об этом, а у меня такое впечатление, что он в этом кое-что смыслил.
Они вместе наблюдали, как перед крыльцом остановилась машина, как хлопнули дверцы.
— Уходите! — закричала Раймонда.
— Вы ничего не скажете о ссоре. Никому. Иначе… я сообщу, что он ваш любовник. Вам это не понравится, не так ли?
— Не смейте!
— Начиная с сегодняшнего дня я запрещаю себе что-либо приказывать. До скорого.
Он вышел из комнаты и узнал внизу голос доктора Мюссеня. Это был теплый, звенящий, слегка неуверенный голос человека без задних мыслей, который не имел ничего общего с тонким, загадочным миром, который существует по ту сторону реальности.
— Вы предупредили мсье Вобера? — спросил Мюссень. — Когда он приедет, какой это будет для него удар!
Клементина шепотом произнесла длинную фразу, из которой невозможно было разобрать ни слова.
— Все же, — продолжал его голос, — это фатальное развитие событий довольно таки необычно!
Он внезапно изменил тон, словно Клементина посоветовала ему говорить не так громко, и Реми больше ничего не понял из того гудения, в котором сливались их слова. У Клементины все превращалось чуть ли не в государственную тайну. Реми сунул ноги в шлепанцы, накинул на плечи домашний халат и спустился вниз. Клементина исчезла. Мюссень присел на корточки у тела и, шумно дыша, внимательно его изучал. Он увидел на плитках пола тень Реми и поднял голову.
— Надо же!
Несмотря на присутствие трупа, он смеялся. Чувствовалось, что ему мало удовольствия доставляет общение с больными, осмотры мертвецов, и похоже, что даже свою профессию, медицину, он вряд ли любил.
— Вы ходите!… Я не верю собственным глазам.
Реми с удивлением обнаружил, что Мюссень меньше его ростом, и в первый раз заметил, какой он толстый, какой у него жирный подбородок, какие у него кругленькие, гладкие ручки.
— Это правда, что мне рассказали…
— Да, — холодно произнес Реми.
Как только они слышат о знахаре, они сразу же шарахаются в сторону. Что они знают о том, что находится за пределами видимого и осязаемого мира, о скрытой реальности вещей, о таинственном ее на нас воздействии… Почему так нужно, чтобы мир был полон всех этих Мюссеней и Воберов?!
— Вы позволите? — сказал Вобер.
И его пухлые руки начали ощупывать бедра и икры Реми.
— В принципе я ничего не имею против знахарей, — заметил он. — Я только требую, чтобы их деятельность контролировалась. В вашем случае, учитывая вашу наследственность…
— Мою наследственность? — переспросил Реми.
— Да, у вас очень нервная психика, чувствительная к малейшим потрясениям…
Внезапно Мюссень показался Реми очень несчастным, заваленным работой человеком.
— Я все болтаю, словно я приехал сюда ради вас. За всем этим забыл вашего бедного дядюшку. У него, без сомнения, отказало сердце.
— А я склонялся к мысли, что он умер от того, что упал, — бесстрастно произнес Реми.
Мюссень пожал плечами.
— Возможно!
Осторожно, чтобы не помять костюм, он опустился на колени и перевернул тело. Лицо у мертвого распухло и застыло в гримасе страдания; вокруг носа и рта расплылись пятна крови. Реми глубоко вдохнул и сжал кулаки. Нужно научиться все это презирать! Особенно не думать, что он мог умереть не сразу.
— А это что такое? — сказал Мюссень.
Он освободил лежащий под животом у мертвого какой-то блестящий предмет и поднял его к свету. Это был плоский серебрянный кубок.
— Он хотел пойти напиться, — предположил Реми.
— Значит, он неважно себя чувствовал. И на лестничной площадке его схватил приступ, он попытался опереться о перила… Именно так. Грудная жаба. В тот момент, когда он ожидал этого меньше всего…
Мюссень потянул на себя его правую руку, которая еще недавно была согнута под телом, и ему даже не удалось ее сдвинуть с места.
— Уже появились признаки окоченения… Почти нет крови… Смерть наступила несколько часов назад, и она произошла не в результате падения. Вскрытие, очевидно, даст дополнительную информацию. Но я надеюсь, что вас избавят от ненужных деталей… Вчера вечером ваш дядя не показался вам немного уставшим?
— Да нет, он был даже слегка возбужден.
— У него не было никаких неприятностей?
— Право же… нет. Не думаю.
Мюссень поднялся, почистил свои брюки.
— В последний раз, когда я его обследовал, у него было давление 25. Ага, это было в прошлом году, в конце летних отпусков. Я его предупредил, но, естественно, он меня не принял всерьез. В сущности, хорошая смерть. Человек умирает чисто, без того, чтобы быть для кого-то обузой…
Он вытащил трубку и сразу же снова затолкал ее в карман.
— Рано или поздно человек умирает, — со смущенным видом заключил он и, развинчивая колпачок авторучки, направился в столовую.
— Что касается меня, то я сразу же могу составить разрешение на захоронение, — произнес он, устраиваясь за столом, где Клементина уже поставила чашки и бутылку коньяка. Чем быстрее закончат с формальностями, тем будет лучше.
Пока Мюссень писал, Клементина принесла кофе и подозрительно посмотрела на Реми.
— Это все же странно… — начал Реми.
— Если бы он умер за рулем автомобиля или подписывая бумаги, это нашли бы не менее странным. Внезапная смерть всегда кажется невероятной.
Мюссень торжественно подписался и наполнил свою чашку кофе.
— Если я не увижу мсье Вобера, скажите ему, что я сделаю все необходимое, — пробормотал он, обращаясь к Клементине. — Вы меня понимаете?.. Не будет никакого шума. Я знаком с бригадиром Жуомом. Он будет молчать.
— Не вижу, зачем нужно скрывать, что мой дядя умер в результате приступа грудной жабы, — сказал Реми.
Мюссень побагровел и едва сдержался, чтобы не вспылить. Потом он пожал плечами и взял бутылку коньяка.
— Никто не думает скрывать то, что есть на самом деле. Но вы знаете людей, особенно в деревнях. Начнутся пересуды, измышления. Лучше таким образом избежать сплетен.
— В таком случае, мне интересно, какого рода пересуды тут могут возникнуть, — упорствовал Реми.
Несколькими торопливыми глотками Мюссень опорожнил свою чашку.
— Какие пересуды? Это не так уж трудно себе представить. Будут рассказывать о…
Быстрым движением он поднялся, сложил вдвое медицинское заключение и бросил его на край стола.
— Никто ничего не будет рассказывать, — сказал он, — потому что я за этим прослежу… Как зовут этого знахаря, который творит чудеса?
С трогательной неловкостью он попытался заговорить Реми зубы.
— Мильзандье, — проворчал Реми.
— Вы ему должны поставить свечку. Мсье Вобер, наверное, без ума от радости!
— Он не очень-то общителен, — с горечью сказал Реми.
Растерявшись, Мюссень схватил кусок сахара и начал его грызть.
— Вам известно, — через некоторое время продолжал он, — составил ли ваш дядя завещание?
— Нет. Почему вы спрашиваете?
— Из-за похорон. Они, без сомнения, будут тут. Вы не знаете, есть ли у вашего отца семейный склеп?…
— Внезапно Реми увидел перед собой кладбище Пер-Ляшеж, Шмен Серре и могилу в виде греческого храма.
— Почему вы смеетесь? — спросил Мюссень.
— Я?.. Я смеюсь? — произнес Реми. — Извините… Я думал о чем-то другом… Да нет, полагаю, он должен быть здесь.
— Может быть, я сказал что-то не так?
— О, нет. Просто ваш вопрос показался мне забавным.
— Забавным?
Мюссень с недоверием смотрел на Реми.
— Я имел ввиду… Ну, скажем, любопытным… Где, по-вашему, похоронена моя мать?
— Слушайте, я вас не совсем хорошо…
В этот момент Клементина резко открыла окно и, перегнувшись в комнату, произнесла:
— Приехали жандармы. Я их провожу прямо в вестибюль.
— Да, — закричал Мюссень. — Я ими сейчас займусь.
Он повернулся к Реми.
— На вашем месте, мой юный друг, до приезда мсье Вобера я бы пошел отдохнуть. Бригадир установит обстоятельства смерти, потом мы перенесем тело наверх. Не стоит вас беспокоить. Ни вас, ни кого бы то ни было. Я достаточно хорошо знаю дом.
— Вы отвергаете мысль о преступлении? — спросил Реми.
— Категорически.
— А мысль о самоубийстве?
— Откуда такие вопросы? — сказал Мюссень. — Успокойтесь. Эту идею тоже нужно отклонить. Безусловно.
Схватившись за перила, чувствуя жирный липкий пот на лице, Реми, не отрываясь, смотрел на жуткий силуэт, который словно был придавлен к плиткам, и он больше не осмеливался дышать. Выходит, достаточно маленькой толики ненависти, чтобы?.. Он начал спускаться вниз. От ощущения собственного могущества у него перехватило горло и подкашивались ноги. Он больше не чувствовал холода каменных плиток под своими голыми ступнями. Он играл в какую-то страшную игру, он ушел в нее с головой, и когда он остановился у трупа, опрокинутого, как шахматная фигура на доске, он подумал: "Шах и мат. "Он никогда не видел мертвого человека. В общем, ничего особенного. На дяде была пижама и комнатные тапочки на босу ногу. Он лежал ничком с подвернутой под себя правой рукой. Никакой крови. Хорошенькая чистенькая смерть. Как будто человека сразило молнией. Реми опустился на колени, потому что внезапно он ощутил себя таким же пустым и инертным, как распростертое перед ним тело. Да, он презирал дядю, и не только из-за Раймонды. Но также и потому, что дядя носил траур по маме… и еще по некоторым, более смутным, более глубоким и трудно уловимым причинам. У него возникло что-то похожее на злобное чувство, словно дядя не сделал чего-то, что только он один мог сделать; потому что он решил что-то от них скрыть; потому что на протяжении многих лет он отказывался повиноваться своему брату. На его месте Реми… Он пожал плечами. Он совершенно не представлял себя на месте дяди Робера. И однако, если бы он обладал хотя бы частью его энергии, его жизненной силы… сколь многого он бы мог добиться в жизни! Для чего? Впрочем, цель не имеет значения. Главное — быть сильным!
"Я силен, раз я его убил, " —думал Реми. Только это не правда. Он хорошо знал, что это не правда, что он заигрывал с этой мыслью, чтобы взять реванш или, возможно, чтобы просто придать себе храбрости. Как бы не так! Это было бы слишком уж легко, если достаточно…
Он протянул руку, тронул мертвеца за плечо и тотчас же ее отдернул. Потом он заставил себя повторить то же самое еще раз. Теперь он не отнял руки. Ничего страшного. Дядя свалился через перила, потеряв ориентацию в темноте. Ничего более. Зачем себе рассказывать сказки? Зачем обманывать себя? Зачем поэтизировать, искажать события? Ложь приводит к тому, что человек становится больным… Но неужели и в самом деле дядя упал через перила? Разве это не похоже на одно из ложных оправданий Воберов, которые только скрывают истину?
Наступал день. Тихо, очень тихо Реми поднялся. В одно мгновение он себя почувствовал умудренным опытом стариком. В памяти возникли слова, которые произнес мертвый: "Если бы тебя иначе воспитывали!… Если бы тобой занимался я!… У Реми были сухие глаза, и однако, его раздирало чувство отчаяния. Дядя разбился насмерть; они больше никогда не поговорят. И никогда не найдет объяснения что-то очень важное, что непосредственно касалось Реми. Смерть пришла именно в тот момент, когда все должно измениться, как будто чья-то предусмотрительная рука столкнула дядю во мрак. Но не моя рука, подумал Реми. Руки на боку, опустив подбородок на грудь, он, стараясь припомнить подробности прошедшей ночи, смотрел на мертвеца… Нет, он не поднимался с постели, не двигался, он спал и даже не видел снов. В случае с собакой все было по-другому. Тогда он сделал угрожающий жест. Собака отпрыгнула в сторону. Тут была строгая взаимосвязь событий. Но что связывало их вчерашнюю ссору и лежащее перед ним тело? Как, оставаясь честным по отношению к самому себе, можно в это поверить?.. Это была мысль больного человека. Да, раньше достаточно было нажать кнопку звонка, чтобы кто-то появился у его постели, Клементина или Раймонда. Его малейшее желание тотчас же исполнялось. Казалось, его желания существовали сами по себе, они имманентно были заряжены безграничной эффективностью. Но на самом деле всесильной была именно его слабость. Теперь же его воля оставалась недейственной. Раймонда его не любила. Отец все время был так далек от него, и даже мама… Казалось, что мама умерла во второй раз. «Я могу!»Да это просто элементарный прием психотерапевта!… В таком случае, как объяснить это падение?
Реми поднял голову по направлению к площадке второго этажа и услышал быстрые шаги Клементины. Ну вот, попался. Теперь он уже не успеет скрыться. Но зачем ему убегать? Почему он должен бояться какой-то старой служанки? Все время это странное детское ощущение собственной вины. В чем он был виноват? Засунув руки в карманы, он пересек прихожую, чтобы встретить Клементину, которая уже наполовину спустилась по лестнице.
— Реми… ты заболел?
— Заболел! Первое, что им приходит в голову. Первое, что они, увидев его, изрекают.
— Я проснулся, — пробормотал он, — и только что сделал забавное открытие.
— Какое?
— Посмотри.
Она поспешила вниз, и Реми так пристально за ней при этом наблюдал, что ему сделалось дурно. Одетая во все черное, она спускалась совершенно бесшумно; ее морщинистое лицо казалось подвешенным в воздухе, как маска.
— Там, — сказал Реми.
Она повернула голову и воскликнула:
— Боже мой!
— Он упал ночью. Не знаю когда именно. Я ничего не слышал.
Старушка сложила руки.
— Это несчастный случай, — добавил Реми.
— Несчастный случай, — повторила Клеменитина.
Похоже, она пришла в себя. Она взяла юношу за руку.
— Мой бедный малыш!… Поднимись наверх, ты простудишься.
— Нужно что-то сделать.
— Я позвоню доктору, — прошептала она, — а потом… хозяину. Правда, он сейчас, возможно, в дороге.
Она опасливо приблизилась к телу. Реми протянул свою руку к дядиной груди, но она отстранила ее назад.
— Нет, нет… Не нужно ничего трогать, пока полиция…
— Полиция? Неужели ты собираешься сообщить об этом в полицию?
— Это необходимо. Я знаю, что…
— Что ты знаешь?
Только сейчас Реми заметил, что Клементина плачет. Возможно, она плакала с самого начала, но так, что ее лицо даже не дрогнуло, а голос оставался ровным и бесстрастным. Словно под воздействием какого-то внутреннего давления, из ее покрасневших глаз катились слезы. В первый раз с тех пор, как умерла мама, Реми видел, что она плачет.
— Тебе его жалко? — пробормотал он.
Не понимая, что он говорит, она смотрела на него каким-то потерянным взглядом, вытирая при этом руки о край своего передника.
— Пойду разбужу Раймонду, — проронил он.
Клементина склонила голову. Ее рот шевелился, как у какого-нибудь грызуна. У нее был такой вид, будто она рассказывает про себя очень старую историю, в которой речь идет о невероятных, почти немыслимых событиях, но когда Реми направился к телефону, она очнулась от своего странного забытья.
— Нет… — закричала она. — Нет… Это не твое дело! Оставь!
— Я все же достаточно взрослый, чтобы позвонить по телефону. Мюссень, это номер 1.
Задыхаясь, что-то плаксиво говоря ему вслед, она засеменила за ним, и когда Реми поднял трубку, она повисла на его руке.
— Оставь меня в покое, в конце концов, — проворчал Реми. — Если у меня даже нет права позвонить… Алло… Дайте мне номер!… Можно подумать, что ты испугалась, а?.. Испугалась?.. Ты думаешь, что… что его столкнули?.. Слушай, это глупо!… Алло!… Доктор Мюссень?.. Это Реми Вобер… из Мен-Алена… Да… О, это целая история… Вы сможете к нам сейчас приехать? Мой дядя упал сегодня ночью со второго этажа… Он, должно быть, наткнулся на перила и перевалился через них… Да, он умер… Что, что?
Старушка быстро протянула руку к слуховой трубке, и Реми только с большим трудом ему удалось отвести ее в сторону.
— Алло… Плохо слышно… Да, спасибо… До скорого.
— Что он тебе сказал? — беспокойно спросила Клементина.
— Что он немедленно садится в машину и едет сюда.
— Нет. Он тебе сказал что-то еще.
Никогда он не видел, чтобы она была так потрясена; она находилась в состоянии какого-то неистового отчаяния.
— Уверяю тебя… — начал Реми.
Она следила за его лицом, как глухая, которая пытается по губам определить, что он говорит.
— Я знаю, он сказал что-то другое.
— Он сказал: «Решительно вам не везет!» Теперь ты довольна?
Клементина еще больше сморщилась, укрыла руки под шалью, словно фраза доктора таила в себе смутную угрозу.
— Поднимайся наверх, — жалобно проскулила она. — Я тебя больше не узнаю, мой маленький Реми. Можно подумать, что все это тебе доставляет удовольствие. Твой отец придет в бешенство, когда узнает…
— Что ты ему собираешься рассказать? Мой отец… мой отец… Он будет очень доволен, мой отец. Некому больше будет ему противодействовать.
Упорно решив сделать задуманное, Клементина приблизилась к телефону. Она подняла трубку и попросила жандармерию. С бегающими по сторонам глазами, очень тихо она начала говорить с каким-то особенным выражением лукавства в голосе.
— Если ты скажешь что-то против Раймонды… — начал Реми.
Он резко себя оборвал. Что он себе вообразил? К тому же проще…
— Раймонда! — позвал он. — Раймонда!
Так как она не отвечала, он взлетел по ступенькам и начал трясти дверь.
— Раймонда!… Немедленно откройте. Я вас прошу, Раймонда!
Поверх пижамы он надавил пальцами на бок, чтобы подавить невыносимую судорогу, мешавшую ему дышать. Он прижался головой к дверной филенке.
— Раймонда! — взмолился он.
Внизу Клементина монотонным голосом что-то бормотала в телефонную трубку; точно таким же голосом она обыкновенно читала газеты, сидя в одиночестве на кухне. Только на этот раз на другом конце провода сидел жандарм, который записывал ее сообщение. Дверь внезапно отворилась.
— Что случилось?.. Вы заболели?..
— Да нет, я не болен, — сразу же взъерошившись ответил Реми.
Они почти враждебно смотрели друг на друга. Она продолжала завязывать пояс халата; лицо ее было еще опухшим от сна. Реми никогда еще не видел ее такой обнаженной, открытой, каким обычно бывает человек сразу же после пробуждения — тусклые запавшие глаза, бледные губы. Ему почему-то стало ее жалко.
— Что вам нужно? — бросила Раймонда.
— Вы ничего не слышали этой ночью?
— Я никогда ничего не слышу, когда принимаю снотворное.
— В таком случае, пойдемте!
Он почти силком потащил ее до края площадки.
— Наклонитесь.
Красный солнечный луч, в котором не было и признака теплоты, упав под большим наклоном, разрезал надвое вестибюль. Снизу звучал убитый голос Клементины.
— Прямо под вами, — сказал Реми.
Он ожидал, что она закричит, но Раймонда оставалась безмолвной. Она согнулась, словно ее что-то потащило вперед, и ее руки на перилах начали дрожать.
— Он умер, — прошептал Реми. — Можно оценить это как несчастный случай, но вот… Так ли это на самом деле? Вы уверены, что ничего не слышали?
Раймонда медленно повернула голову. У нее были безумные глаза, и что-то похожее на беззвучный кашель сотрясало ее плечи. Реми обнял ее за талию и повел в комнату. Он больше не боялся. Последнее слово было за ним. В некотором смысле он только что отвоевал себе свободу. Не полностью. Не окончательно. Все было ужасно запутано и непонятно. Но он, наконец, почувствовал, что разорвал замкнутый круг. Нет, он не убивал дядю. Все это были идеи из «прошлого», из того времени, когда он был только больным несчастным ребенком. Однако, он что-то преодолел. Он привел в движение нечто такое, что, как снежная лавина, продолжало нарастать и все под себя подминать. Он был похож на человека, который выстрелил из ружья, и теперь слушает, как звучит эхо.
Раймонда уселась на разобранной постели. Проникавшее сквозь жалюзи солнце ложилось двумя ступенчатыми дорожками на боковые поверхности старинного шкафа, на заваленном одеждой кресле, на округлости графина; одна из этих дорожек доходила до лица Раймонды, и можно было подумать, что оно находится за неким подобием сияющей солнечной решетки.
— Жандармы будут нас допрашивать, — сказал Реми. — Наверное, не стоит говорить о вчерашней ссоре. Они вообразят бог знает что… я вас уверяю, что этой ночью я не покидал своей комнаты… Вы мне верите, Раймонда? Это правда, я желал его смерти. И даже теперь я, возможно, не очень огорчен тому, что произошло. Но я вам клянусь, что я ничего не предпринял, даже не попытался… В крайнем случае, можно заявить, что у меня дурной глаз…
Он попытался улыбнуться.
— Ну, скажите, что у меня дурной глаз.
Не отвечая, она покачала головой.
— Что вы на меня так смотрите? — спросил Реми. У меня что-то не так с лицом?
Он подошел к туалетному столику, наклонился к зеркалу, увидел в нем свой чуб, голубые глаза, узкий мамин подбородок.
— Это правда, что я на него похож, — заметил он. — Однако, сегодня меньше, чем в другие дни.
— Замолчите! — простонала Раймонда.
Рядом с туалетным несессером лежала пачка «Бальтос», и Реми зажег сигарету, наполовину прикрыл один глаз в то время, как струйка дыма поднималась прямо вдоль его щеки.
— Можно подумать, что это я нагнал на вас страху. Почему вы так испуганы?.. Из-за этой истории с дурным глазом?.. Вы меня находите смешным?
— Идите оденьтесь, — сказала Раймонда. — Вы простудитесь.
— Вы убеждены, что я опасен. Отвечайте!
— Да нет, Реми… Нет, нет… Вы ошибаетесь.
— Может быть, я и в самом деле опасен, — мечтательно произнес он. — Мой дядя, должно быть, думал об этом, а у меня такое впечатление, что он в этом кое-что смыслил.
Они вместе наблюдали, как перед крыльцом остановилась машина, как хлопнули дверцы.
— Уходите! — закричала Раймонда.
— Вы ничего не скажете о ссоре. Никому. Иначе… я сообщу, что он ваш любовник. Вам это не понравится, не так ли?
— Не смейте!
— Начиная с сегодняшнего дня я запрещаю себе что-либо приказывать. До скорого.
Он вышел из комнаты и узнал внизу голос доктора Мюссеня. Это был теплый, звенящий, слегка неуверенный голос человека без задних мыслей, который не имел ничего общего с тонким, загадочным миром, который существует по ту сторону реальности.
— Вы предупредили мсье Вобера? — спросил Мюссень. — Когда он приедет, какой это будет для него удар!
Клементина шепотом произнесла длинную фразу, из которой невозможно было разобрать ни слова.
— Все же, — продолжал его голос, — это фатальное развитие событий довольно таки необычно!
Он внезапно изменил тон, словно Клементина посоветовала ему говорить не так громко, и Реми больше ничего не понял из того гудения, в котором сливались их слова. У Клементины все превращалось чуть ли не в государственную тайну. Реми сунул ноги в шлепанцы, накинул на плечи домашний халат и спустился вниз. Клементина исчезла. Мюссень присел на корточки у тела и, шумно дыша, внимательно его изучал. Он увидел на плитках пола тень Реми и поднял голову.
— Надо же!
Несмотря на присутствие трупа, он смеялся. Чувствовалось, что ему мало удовольствия доставляет общение с больными, осмотры мертвецов, и похоже, что даже свою профессию, медицину, он вряд ли любил.
— Вы ходите!… Я не верю собственным глазам.
Реми с удивлением обнаружил, что Мюссень меньше его ростом, и в первый раз заметил, какой он толстый, какой у него жирный подбородок, какие у него кругленькие, гладкие ручки.
— Это правда, что мне рассказали…
— Да, — холодно произнес Реми.
Как только они слышат о знахаре, они сразу же шарахаются в сторону. Что они знают о том, что находится за пределами видимого и осязаемого мира, о скрытой реальности вещей, о таинственном ее на нас воздействии… Почему так нужно, чтобы мир был полон всех этих Мюссеней и Воберов?!
— Вы позволите? — сказал Вобер.
И его пухлые руки начали ощупывать бедра и икры Реми.
— В принципе я ничего не имею против знахарей, — заметил он. — Я только требую, чтобы их деятельность контролировалась. В вашем случае, учитывая вашу наследственность…
— Мою наследственность? — переспросил Реми.
— Да, у вас очень нервная психика, чувствительная к малейшим потрясениям…
Внезапно Мюссень показался Реми очень несчастным, заваленным работой человеком.
— Я все болтаю, словно я приехал сюда ради вас. За всем этим забыл вашего бедного дядюшку. У него, без сомнения, отказало сердце.
— А я склонялся к мысли, что он умер от того, что упал, — бесстрастно произнес Реми.
Мюссень пожал плечами.
— Возможно!
Осторожно, чтобы не помять костюм, он опустился на колени и перевернул тело. Лицо у мертвого распухло и застыло в гримасе страдания; вокруг носа и рта расплылись пятна крови. Реми глубоко вдохнул и сжал кулаки. Нужно научиться все это презирать! Особенно не думать, что он мог умереть не сразу.
— А это что такое? — сказал Мюссень.
Он освободил лежащий под животом у мертвого какой-то блестящий предмет и поднял его к свету. Это был плоский серебрянный кубок.
— Он хотел пойти напиться, — предположил Реми.
— Значит, он неважно себя чувствовал. И на лестничной площадке его схватил приступ, он попытался опереться о перила… Именно так. Грудная жаба. В тот момент, когда он ожидал этого меньше всего…
Мюссень потянул на себя его правую руку, которая еще недавно была согнута под телом, и ему даже не удалось ее сдвинуть с места.
— Уже появились признаки окоченения… Почти нет крови… Смерть наступила несколько часов назад, и она произошла не в результате падения. Вскрытие, очевидно, даст дополнительную информацию. Но я надеюсь, что вас избавят от ненужных деталей… Вчера вечером ваш дядя не показался вам немного уставшим?
— Да нет, он был даже слегка возбужден.
— У него не было никаких неприятностей?
— Право же… нет. Не думаю.
Мюссень поднялся, почистил свои брюки.
— В последний раз, когда я его обследовал, у него было давление 25. Ага, это было в прошлом году, в конце летних отпусков. Я его предупредил, но, естественно, он меня не принял всерьез. В сущности, хорошая смерть. Человек умирает чисто, без того, чтобы быть для кого-то обузой…
Он вытащил трубку и сразу же снова затолкал ее в карман.
— Рано или поздно человек умирает, — со смущенным видом заключил он и, развинчивая колпачок авторучки, направился в столовую.
— Что касается меня, то я сразу же могу составить разрешение на захоронение, — произнес он, устраиваясь за столом, где Клементина уже поставила чашки и бутылку коньяка. Чем быстрее закончат с формальностями, тем будет лучше.
Пока Мюссень писал, Клементина принесла кофе и подозрительно посмотрела на Реми.
— Это все же странно… — начал Реми.
— Если бы он умер за рулем автомобиля или подписывая бумаги, это нашли бы не менее странным. Внезапная смерть всегда кажется невероятной.
Мюссень торжественно подписался и наполнил свою чашку кофе.
— Если я не увижу мсье Вобера, скажите ему, что я сделаю все необходимое, — пробормотал он, обращаясь к Клементине. — Вы меня понимаете?.. Не будет никакого шума. Я знаком с бригадиром Жуомом. Он будет молчать.
— Не вижу, зачем нужно скрывать, что мой дядя умер в результате приступа грудной жабы, — сказал Реми.
Мюссень побагровел и едва сдержался, чтобы не вспылить. Потом он пожал плечами и взял бутылку коньяка.
— Никто не думает скрывать то, что есть на самом деле. Но вы знаете людей, особенно в деревнях. Начнутся пересуды, измышления. Лучше таким образом избежать сплетен.
— В таком случае, мне интересно, какого рода пересуды тут могут возникнуть, — упорствовал Реми.
Несколькими торопливыми глотками Мюссень опорожнил свою чашку.
— Какие пересуды? Это не так уж трудно себе представить. Будут рассказывать о…
Быстрым движением он поднялся, сложил вдвое медицинское заключение и бросил его на край стола.
— Никто ничего не будет рассказывать, — сказал он, — потому что я за этим прослежу… Как зовут этого знахаря, который творит чудеса?
С трогательной неловкостью он попытался заговорить Реми зубы.
— Мильзандье, — проворчал Реми.
— Вы ему должны поставить свечку. Мсье Вобер, наверное, без ума от радости!
— Он не очень-то общителен, — с горечью сказал Реми.
Растерявшись, Мюссень схватил кусок сахара и начал его грызть.
— Вам известно, — через некоторое время продолжал он, — составил ли ваш дядя завещание?
— Нет. Почему вы спрашиваете?
— Из-за похорон. Они, без сомнения, будут тут. Вы не знаете, есть ли у вашего отца семейный склеп?…
— Внезапно Реми увидел перед собой кладбище Пер-Ляшеж, Шмен Серре и могилу в виде греческого храма.
Огюст Рипай
Ты был хорошим мужем и добрым отцом
Вечно скорбим
— Почему вы смеетесь? — спросил Мюссень.
— Я?.. Я смеюсь? — произнес Реми. — Извините… Я думал о чем-то другом… Да нет, полагаю, он должен быть здесь.
— Может быть, я сказал что-то не так?
— О, нет. Просто ваш вопрос показался мне забавным.
— Забавным?
Мюссень с недоверием смотрел на Реми.
— Я имел ввиду… Ну, скажем, любопытным… Где, по-вашему, похоронена моя мать?
— Слушайте, я вас не совсем хорошо…
В этот момент Клементина резко открыла окно и, перегнувшись в комнату, произнесла:
— Приехали жандармы. Я их провожу прямо в вестибюль.
— Да, — закричал Мюссень. — Я ими сейчас займусь.
Он повернулся к Реми.
— На вашем месте, мой юный друг, до приезда мсье Вобера я бы пошел отдохнуть. Бригадир установит обстоятельства смерти, потом мы перенесем тело наверх. Не стоит вас беспокоить. Ни вас, ни кого бы то ни было. Я достаточно хорошо знаю дом.
— Вы отвергаете мысль о преступлении? — спросил Реми.
— Категорически.
— А мысль о самоубийстве?
— Откуда такие вопросы? — сказал Мюссень. — Успокойтесь. Эту идею тоже нужно отклонить. Безусловно.
Глава 6
Вобер прибыл в десять часов вместе с Мюссенем, который, должно быть, перехватил его на дороге. Теперь он, размахивал руками, что-то говорил на крыльце в то время, как Адриен ставил машину в гараж. Реми наблюдал за ними сквозь жалюзи: кругленький, плешивый, суетливый, сердечный Мюссень и молчаливо слушающий его Вобер с быстрым, проницательным взглядом и глубокой складкой у рта. И по мере того, как отец приближался, Реми отодвигался в сторону вдоль стены, и его ноги дрожали, как в первый день выздоровления, когда ему делалось дурно от одной мысли пересечь комнату. Однако, он подошел на цыпочках к двери и приоткрыл ее. Теперь разговаривали в вестибюле, голоса звучали глухо, как из подвала, и эхо размывало слова. Слышалось, как цокают по плиткам пола каблучки Мюссеня, он объяснял, каким образом дядя упал. Реми представил себе отца. Он наверняка с брезгливым видом мелкими шажками меряет прихожую. Без сомнения, Вобер находил эту смерть пошлой, неприемлемой для их круга. Особенно этот примятый кубок.
— Он наверняка не успел даже почувствовать боли, — сказал Мюссень.
Реми знал, что отец уже не слушает. Рассеянно потирая подбородок, вяло опустив плечи он, должно быть, барабанит носком ботинка по полу. Это была его манера отдыхать от занудных разговоров. Говоришь, говоришь и вдруг замечаешь, что мыслями он где-то далеко, а перед тобой находится лишь пустая, замкнутая в себе оболочка. Потом он снова приходил в себя и беспокойно, с сурово сжатыми губами смотрел на собеседника. "Да, я слушаю, " — из вежливости бормотал он в ответ.
— Он наверняка не успел даже почувствовать боли, — сказал Мюссень.
Реми знал, что отец уже не слушает. Рассеянно потирая подбородок, вяло опустив плечи он, должно быть, барабанит носком ботинка по полу. Это была его манера отдыхать от занудных разговоров. Говоришь, говоришь и вдруг замечаешь, что мыслями он где-то далеко, а перед тобой находится лишь пустая, замкнутая в себе оболочка. Потом он снова приходил в себя и беспокойно, с сурово сжатыми губами смотрел на собеседника. "Да, я слушаю, " — из вежливости бормотал он в ответ.