Страница:
Бухарин Н И
Теория пролетарской диктатуры
Н.И. Бухарин
ТЕОРИЯ ПРОЛЕТАРСКОЙ ДИКТАТУРЫ
"В конечном счете" всякая теория имеет практические корни. Но если это верно по отношению к любой науке, это "верно в квадрате" по отношению к общественным наукам. Они являются направляющей всем видимой двигательной силой, и тут особенно ярко сказывается положение Маркса, что "и теория становится силой, если она овладевает массами".
Но, чтобы теория двигала массы по правильному пути, нужно, чтобы она сама была правильной теорией. А чтобы она была правильной теорией, для этого она должна удовлетворять некоторым общим "методологическим" требованиям.
Таким требованием для общественно-теоретических построений является требование историчности. Это значит, что всякую полосу общественного развития нужно понять в особых, ей, и только ей свойственных чертах; духу настоящей общественной науки прямо претит бестолковое повторение "вечных истин", прогорклая жвачка, достойная ученых коров либерализма.
Однако этой по существу своему глубоко революционной диалектической точки зрения не могут усвоить себе ни буржуазные ученые, ни пустопорожние болтуны из "живых трупов" распавшегося II Интернационала. Типичным образчиком их служит Каутский.
С началом империалистической эпохи, когда история поставила перед рабочим классом задачу, во-первых, понять новый цикл развития, а во-вторых, так или иначе на него реагировать, Каутский окончательно растерялся, и тот жалкий лепет, та невинная (и вместе с тем ядовитая) розовая водица, которою он кропил немецкий пролетариат, теоретически оказались проституированием марксизма, а практически вели к полному ренегатству. Каутский абсолютно не понял особенностей империалистской эпохи, ее специфического характера. В империализме он видел лишь историческую случайность, какой-то "грех" капиталистического развития, патологическое явление, которое можно было излечить заклинаниями и формулами третейских судов и разоружении -- формулами, взятыми напрокат у убогенького буржуазного пацифизма. Известно, каков был результат. Не кто иной, как Каутский, пугал рабочих "вражеским нашествием" и благословил политику шейдемановцев -- подлую политику "защиты" разбойничьего буржуазного отечества.
Теперь наступает опять новая историческая полоса. Кривая империалистского развития, все время шедшая вверх, начинает катастрофически падать вниз.
Наступает эпоха разложения капитализма, за которой непосредственно следует диктатура пролетариата, рождающаяся в муках гражданской войны.
Это -- период, еще более "неудобный" для трусливых и подлых душ. Здесь все летит насмарку, все старое, гнилое, отжившее. Здесь не может быть места ни теории, ни практике буриданова осла. Здесь нужно выбирать и действовать.
И опять мы видим, что Каутский, который все время войны занимался -правда, умеренным -- лизанием генеральского сапога и проповедовал "осторожность", теперь занимается благородной задачей обстрела большевиков и изливанием помоев на Советскую республику, благо это весьма одобряется начальством. Если рассматривать его -- sit venia verbo ""1"" -- "взгляды" с логической стороны, опять-таки обнаружится полное неумение исторически проанализировать вопрос, подойти к нему не с точки зрения общей фразы, а с точки зрения революционной диалектики.
Советская республика -- это величайшее завоевание пролетариата -должна быть рассмотрена как форма пролетарской диктатуры, как особая форма государственной власти, неизбежно возникающая в определенный исторический период, несмотря на то, хотят или не хотят иметь ее господа Даны, Керенские, Каутские и Шейдеманы.
Но для того чтобы понять историческую правомерность диктатуры пролетариата, необходимо, как говорят немцы, "провентилировать" сперва вопрос о государстве вообще.
1. ОБЩАЯ ТЕОРИЯ ГОСУДАРСТВА
Если даже оставаться в плоскости чисто теоретических оценок, можно заметить, какой громадный шаг назад сделали многие "выдающиеся мыслители" за время войны как раз в этой области. То, что раньше, и по заслугам, обозначалось как беспардонное пустозвонство, котируется сейчас как величайшая ценность на бирже воинствующей "науки" наших дней. Взрослые люди залепетали, как двухлетние ребята. Нечленораздельные звуки, которые издаются теперь Шейдеманами и Данами всех стран,-- лучшее тому доказательство. И поэтому пусть не посетует на нас читатель, если мы прежде всего постараемся напомнить кое-какие "забытые слова".
Существует бесконечное множество всяких "дефиниций" государства. Мы проходим мимо всех тех теорий, которые видят в государстве какую-либо теологическую или метафизическую сущность, "сверхразумное начало", "реальность моральной идеи" и т. д. Неинтересны для нас и многочисленные теории юристов, которые, рассматривая дело с ограниченной точки зрения формально-юридической догматики, вертятся в порочном кругу, определяя государство через право, а право -- через государство.
Такие теории не дают никакого положительного знания, потому что они лишены социологического фундамента, они висят в воздухе. Государство же невозможно понять иначе, как явление социальное. Необходима, следовательно, социологическая теория государства. Такую теорию и дает марксизм.
С точки зрения марксизма государство есть наиболее общая организация господствующего класса, основной функцией которой являются защита и расширение условий эксплуатации классов порабощенных. Государство есть отношение между людьми, и притом -- поскольку мы говорим о классах -отношение господства, власти, порабощения. Правда, уже 2500 лет до Р. X., в знаменитом вавилонском кодексе Хаммурапи, было заявлено, что "целью правителя являются обеспечение в стране права, уничтожение дурного и злого, дабы сильный не вредил слабому"
""2"". В существеннейших чертах эти идиллические благоглупости с серьезнейшим видом преподносятся и теперь ""3"". Сия "истина" совершенно аналогична утверждению, что целью предпринимательских союзов является повышение заработной платы рабочих. В действительности, поскольку имеется сознательно регулируемая организация государственной власти, поскольку можно, следовательно, говорить вообще о постановке целей (что предполагает уже известную высоту общественного и государственного развития), эти цели определяются интересами господствующих классов, и только ими. Так называемые "общеполезные функции" суть лишь conditio sine qua non ""4"", необходимые условия существования государства; точно так же и любая синдикатская организация ставит себе целью (мы подчеркиваем именно эту сторону дела: цели организации) отнюдь не производство an und fur sich ""5"", а получение прибыли и сверхприбыли, хотя без производства не могло бы жить человеческое общество. "Общественно полезные" функции буржуазного государства суть, следовательно, условия максимально длительной и максимально успешной эксплуатации классов угнетенных, в первую голову пролетариата. Эволюция этих функций определяется двумя моментами: во-первых, непосредственной заинтересованностью командующих классов (без железных дорог невозможно развитие капитализма -- отсюда постройка железных дорог; чрезмерное вырождение нации лишает государство необходимого ему солдатского материала--отсюда санитарные мероприятия etc.); вовторых, соображениями стратегии против угнетенных классов (так называемые "уступки" под давлением снизу) -- здесь предпочитается наименьшее с точки зрения верхов зло. И в том и в другом случаях действует "принцип экономии сил" в целях создания наилучших условий для эксплуатационного процесса. Регулятивным принципом поведения для государственной власти служат интересы господствующего класса, которые лишь прячутся под псевдонимом интересов "нации", "целого", "народа" и пр. Всюду государство является организацией "наиболее могущественного, господствующего экономически класса, который благодаря ему становится и политически господствующим, приобретая себе таким образом новое средство для обуздания и эксплуатации классов порабощенных" ""6"".
Являясь наиболее общей организацией господствующего класса, государство возникает в процессе общественной дифференциации. Оно есть продукт классового общества. В свою очередь, процесс социального расслоения есть производная экономического развития, а отнюдь не простой результат голого насилия со стороны групп победителей иноземного происхождения, как то утверждают некоторые экономисты и социологи (Гумплович, Оппенгеймер), которые в данном пункте по существу дела лишь повторяют пресловутого Дюринга. Вот как определяет "историческое государство" Франц Оппенгеймер.
"По форме, -- пишет этот автор, -- оно (государство) есть правовая институция, навязанная победоносной группой группе побежденной. Его содержанием является планомерная эксплуатация ("Bewirtschaftung") подчиненной группы" ""7"".
"Классы созданы при помощи политических средств и могли быть созданы только политическими средствами" ""8"".
Таким образом, классы являются, по Оппенгеймеру, лишь трансформированными группами победителей и побежденных, а вовсе не законным дитятей экономического развития. Их появление связано исключительно с "внеэкономическим фактором".
В этой теории "происхождения классов" и государства верно лишь одно -что конкретная история есть история насилий и грабежа. Но этим вопрос отнюдь не исчерпывается, ибо в действительности ни "правовые институты", ни производственные отношения определенного типа не могут возникнуть и удержаться, раз в экономическом развитии данного общества нет для этого достаточной почвы. В частности, для появления классов и упрочения их в качестве основной общественной категории этим базисом являлась хозяйственная дифференциация в связи с ростом разделения труда и частной собственности ""9"".
Образование классов логически отнюдь не предполагает завоеваний, и история приводит нам примеры образования классов помимо всякого "завоевания". Таково образование государства в Северной Америке. Правда, обычно недооценивают зародышей североамериканского феодализма и господства поземельной аристократии ""10"". Однако эволюция капиталистических отношений Америки становится совершенно непонятной с точки зрения "чистой теории завоевания".
Кажущийся радикализм аналогичных теоретических конструкций имеет весьма апологетические корни, ибо здесь идет нападение не на основы товарного хозяйства -- частную собственность, а лишь на монополистическую форму этой последней, как будто эта монополистически превращенная форма не есть логическое и историческое продолжение элементарной формы простого товарного хозяйства. На самом деле государство, как и классы, "никоим образом не является силой, навязанной обществу извне... оно есть, наоборот, продукт этого общества на известной ступени развития" ""11"".
Если конститутивный признак государства, его "сущность" видеть в том, что оно есть всеобщая организация господствующего класса, то необходимо признать, что государство есть категория историческая. Таков был взгляд Маркса и Энгельса.
Точно так же, как капитал, по Марксу, не есть вещь, именно средства производства an und fur sich, а общественное отношение, выраженное в вещи, "сущность"
государства заключается не в его техническо-административной роли, а в отношении господства, которое скрывается под этой административно-технической оболочкой ""12"". Но так как это отношение господства есть выражение классовой структуры общества, то вместе с исчезновением классов исчезнет и государство. Таким образом, государство имеет не только свое историческое начало, но и свой исторический конец. "Даже радикальные и революционные политики,-- писал Маркс,-- вскрывая ограниченную точку зрения своих современников, ищут корень зла не в сущности (Wesen) государства, а в определенной государственной форме, на место которой они хотят поставить другую государственную форму" ""13"". Еще решительнее говорит Энгельс. "Все социалисты,-- утверждает он,-согласны в том, что государство, а вместе с ним и политическая власть (Autoritat) исчезнут в силу грядущей социальной революции,-- другими словами, что общественные функции потеряют свой политический характер и превратятся в простые административные функции, блюдущие общественные интересы" ""14"".
В "Анти-Дюринге". Энгельс заявляет, что государство должно "отмереть"
(absterben). В "Происхождении семьи etc." он помещает государство в музей древностей будущего общества "наряду с бронзовым топором и прялкой". Приведенные цитаты (а их можно было бы, конечно, увеличить) вовсе не случайны, -- наоборот.
Здесь выступают специфические особенности марксова метода, который рассматривает общественные явления не как вечные и неизменные категории, а как преходящие явления, возникающие и исчезающие на определенной ступени общественного развития. Это, таким образом, не вопрос терминологии, как хотят изобразить дело некоторые критики, точно так же, как вовсе не терминологическое словопрение заключается в споре, есть ли палка дикаря капитал или просто палка ""15"". Для Маркса критерием различения, логическим fundamentum divisionis ""16"" было различие типов отношений между людьми, а не фетишистски извращенная "поверхность явлений". Понять общественное развитие как процесс непрерывного изменения этих типов ("социально-экономических структур") и было собственно задачей Маркса.
Таким же путем подходил он и к вопросу о государстве как политическому выражению широкой социально-экономической категории -- классового общества. И точно так же, как буржуазные экономисты, точка зрения которых статична и не исторична, не могут понять специфической точки зрения Маркса на экономические категории,-- так и юристы и социологи буржуазии не понимают и марксистского взгляда на государство. "Теория Маркса,-говорит, напр., Гумплович,-- содержит новое и в значительной степени правильное понимание государства". Но... "ужасная ошибка социализма коренится в том, что он верит, будто государство делает себя излишним" ""17"". Так говорит "радикальный" Гумплович. Другие его коллеги могут уже ех officio ""18"" не понимать Маркса ""19"".
Итак, коммунистическое общество есть безгосударственное общество, потому что это есть общество бесклассовое. Но если коммунизм отрицает государство, то что же означает завоевание государственной власти пролетариатом? Что означает диктатура рабочего класса, о которой так много говорили и говорят марксисты? На этот вопрос ответ дается ниже.
2. ДИКТАТУРА ПРОЛЕТАРИАТА И ЕЕ НЕОБХОДИМОСТЬ
Предварительно одно небольшое замечание. До каких пределов может доходить ренегатство бывших социалистов, видно из специальной брошюрки Каутского, выпущенной против большевиков (Karl Kautsky. Die Diktatur des Proletariats.
Wien, 1918, Verl. Ignaz Brand).
В этом "элаборате" отреченской мысли мы находим, между прочим, такое поистине классическое место: "Тут (т. е. для оправдания своей диктатуры.-Н. Б.)
вспомнили (большевики) кстати словцо о диктатуре пролетариата, которое Маркс однажды, в 1875 году, употребил в одном из писем" ""20"". Для Каутского все учение о диктатуре, в котором сам Маркс видел основу теории революции, превратилось в пустенькое "словцо", случайно оброненное "в одном из писем"!
Немудрено, что в теории диктатуры Каутский видит "новую" теорию.
Эту "новую" теорию, однако, мы почти целиком имеем у Маркса.
Маркс ясно видел необходимость временной государственной организации рабочего класса, его диктатуры, потому что он видел неизбежность целого исторического периода, целой исторической полосы, которая будет иметь специфические особенности, отличающие ее и от капиталистического периода, и от периода коммунизма как рационально построенного безгосударственного общества.
Особенности этой эпохи состоят в том, что пролетариат, разбивший государственную организацию буржуазии, вынужден считаться с ее продолжающимся в разных формах сопротивлением. И именно для того, чтобы это сопротивление преодолеть, необходимо иметь сильную, крепкую, всеобъемлющую и, следовательно, государственную организацию рабочего класса.
Маркс ставил вопрос о диктатуре пролетариата более абстрактно, чем ставит его конкретная действительность. Как в своем анализе капиталистического производства он брал капиталистическое хозяйство в его "чистой" форме, т. е. в форме, не осложненной никакими пережитками старых производственных отношений, никакими "национальными" особенностями и т. д., точно так же и вопрос о диктатуре рабочего класса у Маркса ставился как вопрос о диктатуре рабочего вообще, т. е.
о диктатуре, уничтожающей капитализм в его чистом виде.
Иначе и нельзя было ставить вопроса, если ставить его абстрактно-теоретически, т. е. если давать самую широкую алгебраическую формулу диктатуры.
Теперь опыт социальной борьбы позволяет конкретизировать вопрос по самым разнообразным направлениям. И прежде всего этот опыт указывает на необходимость самой решительной, действительно железной диктатуры рабочих масс.
Социалистическая революция, тот насильственный переворот, о котором говорил еще "Коммунистический Манифест", не совершается по мановению дирижерской палочки сразу во всех странах. Жизнь гораздо запутаннее и сложнее "серой теории".
Капиталистическая оболочка лопается не одновременно повсюду, а начинает расползаться в тех местах, где буржуазная государственная ткань наименее крепка.
И тут перед победившим пролетариатом ставится проблема отражения внешнего врага, чужеземного империализма, всем ходом развития неизбежно толкаемого на разрушение государственной организации пролетариата.
Одна из величайших заслуг товарища Ленина состоит в том, что он первый во всем марксистском лагере поставил вопрос о революционных войнах пролетариата ""21"".
А между тем это -- одна из самых важных проблем нашей эпохи. Ясно, что грандиозный мировой переворот будет включать и оборонительные, и наступательные войны со стороны победоносного пролетариата: оборонительные--чтобы отбиться от наступающих империалистов, наступательные -- чтобы добить отступающую буржуазию, чтобы поднять на восстание угнетенные еще народы, чтобы освободить и раскрепостить колонии, чтобы закрепить завоевания пролетариата.
Современный капитализм есть мировой капитализм. Но этот мировой капитализм не есть организованная единица, а анархическая система борющихся всеми средствами государственнокапиталистических трестов ""22"". Однако он есть мировая система, все части которой связаны друг с другом. Как раз поэтому европейская война превратилась в мировую войну. Но, с другой стороны, относительная дробность мирового хозяйства, соединенная с различным положением империалистских государств, вызвала мировую войну не как единовременно наступившее явление, а как процесс постепенного втягивания в войну одной капиталистической страны за другой. Италия, Румыния, Америка выступили значительно позднее. Но как раз выступление Америки и превратило войну в войну, захватившую оба полушария, т. е.
в войну мировую.
Аналогично развивается и мировая революция. Это есть процесс деградации капитализма и восстания пролетариата, где одна страна следует за другой. При этом причудливо переплетаются самые различные моменты: империалистской войны, национальносепаратистских восстаний, гражданской войны внутри стран и, наконец, классовой войны между государственно-организованной буржуазией (империалистскими государствами) и государственно-организованным пролетариатом (советскими республиками).
Однако, чем дальше развиваются события, тем резче выступает на первый план момент классовой войны. Знаменитый "союз народов", о котором буржуазные пацифисты прожужжали все уши, все эти "лиги наций" и прочая дребедень, которую напевают с их голоса социал-предательские банды, на самом деле суть не что иное, как попытки создания священного союза капиталистических государств на предмет совместного удушения социалистических восстаний ""23"" Маркс правильно указывал, что партия революции сплачивает партию контрреволюции. И это положение верно по отношению к мировой революции пролетариата: мировой революционный процесс, или, как его теперь называют с полным правом, "мировой большевизм",-сплачивает силы международного капитала.
Но подобная "внешняя" конъюнктура не может не иметь громадного "внутреннего"
значения. Если бы не было наличия империалистских сил вовне, побежденная отечественная буржуазия, опрокинутая в открытом столкновении классов, не могла бы надеяться на буржуазную реставрацию. Процесс деклассирования буржуазии шел бы более или менее быстро, а вместе с тем исчезала бы и необходимость в специальной организации противобуржуазной репрессии, в государственной организации пролетариата, в его диктатуре.
Однако действительное положение дел как раз обратное. Буржуазия, уже сваленная, уже разбитая в какой-нибудь одной или каких-нибудь двух-трех странах, имеет еще громадные резервы в лице иностранного капитала. А отсюда вытекает, что ее сопротивление затягивается. Опыт русской революции блистательно подтверждает это. Саботаж, заговоры, мятежи, организация кулацких восстаний, организация банд с бывшими генералами во главе, чехословацкая авантюра, бесчисленные "правительства" окраин, опирающиеся на иноземные штыки и кошелек, наконец, карательные экспедиции и походы на Советскую Россию со стороны всего капиталистического мира -- это явления одного и того же порядка.
Из такого совершенно неизбежного неотвратимого хода исторических событий можно и должно сделать два вывода: во-первых, перед нами целый период ожесточеннейшей борьбы не на живот, а на смерть; во-вторых, для того чтобы этот период был изжит возможно скорее, необходим режим диктатуры вооруженного пролетариата.
Тактическое правило выводится здесь из научно поставленного прогноза, для которого есть все данные.
Конечно, все на свете можно оспаривать. Есть жалкие софисты, жизненное назначение которых состоит в бесконечном схоластическом переливании из пустого в порожнее. Таков как раз Каутский. Он не мог понять смысла империализма. Теперь он не может понять смысла следующей фазы, эпохи социалистических революций и пролетарской диктатуры. "Я ожидаю,-- пишет сей "рабочий" вождь,-- что социальная революция пролетариата примет совершенно особые формы, чем революция буржуазии; что пролетарская революция, в противоположность буржуазной, будет бороться "мирными" средствами экономического, законодательного и морального порядка повсюду, где укоренилась демократия" ""24"".
Трудно, конечно, спорить с ренегатами, которые переучились настолько, что в военных ботфортах Тафта видят демократию.
Но у нас перед глазами пример действительно демократической страны, где демократия действительно "укоренилась", это -- Финляндия. И пример этой единственной страны показывает, что гражданская война в более "культурных"
странах должна быть еще более жестокой, беспощадной, исключающей всякую почву для "мирных" и "законодательных" (!!) методов.
Каутский пытается установить, что под диктатурой Маркс подразумевал не диктатуру, а что-то совсем другое, ибо, мол, слово "диктатура" может относиться только к отдельному лицу, а не классу. Но стоит только привести мнение Энгельса, который отлично видел, чем должна быть диктатура пролетариата, чтобы понять, как далеко ушел Каутский от марксизма. Энгельс писал против анархистов:
Видали ли они когда-нибудь революцию, эти господа? Революция есть, несомненно, самая авторитарная вещь, какая только возможна. Революция есть акт, в котором часть населения навязывает свою волю другой части посредством ружей, штыков, пушек, т. е. средств чрезвычайно авторитарных. И победившая партия по необходимости бывает вынуждена удерживать свое господство посредством страха, который внушает реакционерам ее оружие. Если бы Парижская Коммуна не опиралась на авторитет вооруженного народа против буржуазии, разве она продержалась бы дольше одного дня? Не вправе ли мы, наоборот, порицать Коммуну за то, что она слишком мало пользовалась своим авторитетом? (Здесь нужно перевести: "своей властью "autoriata".-Н. Б.) ""25""
И Энгельс, и Маркс прекрасно понимали грядущее положение. Теперь, когда у нас налицо опытное подтверждение этого взгляда, говорить о "мирных" и "законодательных" путях просто смешно.
Начавшаяся эпоха революции требует соответствующей, ориентировки. Если эпоха эта есть эпоха неслыханных классовых битв, вырастающих в классовые войны, то совершенно естественно, что политическая форма господства рабочего класса должна носить своеобразно милитарный характер. Здесь должна быть новая форма власти -- диктаторской власти класса, "штурмующего небо", как говорил Маркс о парижских коммунарах.
По Каутскому, Маркс писал не о "форме правительства" (Regierungsform), а о "фактическом состоянии" (einem Zustande), когда он писал о диктатуре. На самом деле Маркс писал о чем-то большем, чем "форма правительства". Он писал о новом совершенно своеобразном типе государства. На той же странице, где Каутский "опровергает" тезисы о диктатуре, написанные автором этих строк ""26"", он приводит цитату из Маркса, который говорит о том, что Коммуна была, "наконец, открытой политической формой" ""27"" пролетарской диктатуры, а вовсе не случайным "состоянием".
Итак, между коммунизмом и капитализмом лежит целый исторический период. На это время еще сохраняется государственная власть в виде пролетарской диктатуры.
ТЕОРИЯ ПРОЛЕТАРСКОЙ ДИКТАТУРЫ
"В конечном счете" всякая теория имеет практические корни. Но если это верно по отношению к любой науке, это "верно в квадрате" по отношению к общественным наукам. Они являются направляющей всем видимой двигательной силой, и тут особенно ярко сказывается положение Маркса, что "и теория становится силой, если она овладевает массами".
Но, чтобы теория двигала массы по правильному пути, нужно, чтобы она сама была правильной теорией. А чтобы она была правильной теорией, для этого она должна удовлетворять некоторым общим "методологическим" требованиям.
Таким требованием для общественно-теоретических построений является требование историчности. Это значит, что всякую полосу общественного развития нужно понять в особых, ей, и только ей свойственных чертах; духу настоящей общественной науки прямо претит бестолковое повторение "вечных истин", прогорклая жвачка, достойная ученых коров либерализма.
Однако этой по существу своему глубоко революционной диалектической точки зрения не могут усвоить себе ни буржуазные ученые, ни пустопорожние болтуны из "живых трупов" распавшегося II Интернационала. Типичным образчиком их служит Каутский.
С началом империалистической эпохи, когда история поставила перед рабочим классом задачу, во-первых, понять новый цикл развития, а во-вторых, так или иначе на него реагировать, Каутский окончательно растерялся, и тот жалкий лепет, та невинная (и вместе с тем ядовитая) розовая водица, которою он кропил немецкий пролетариат, теоретически оказались проституированием марксизма, а практически вели к полному ренегатству. Каутский абсолютно не понял особенностей империалистской эпохи, ее специфического характера. В империализме он видел лишь историческую случайность, какой-то "грех" капиталистического развития, патологическое явление, которое можно было излечить заклинаниями и формулами третейских судов и разоружении -- формулами, взятыми напрокат у убогенького буржуазного пацифизма. Известно, каков был результат. Не кто иной, как Каутский, пугал рабочих "вражеским нашествием" и благословил политику шейдемановцев -- подлую политику "защиты" разбойничьего буржуазного отечества.
Теперь наступает опять новая историческая полоса. Кривая империалистского развития, все время шедшая вверх, начинает катастрофически падать вниз.
Наступает эпоха разложения капитализма, за которой непосредственно следует диктатура пролетариата, рождающаяся в муках гражданской войны.
Это -- период, еще более "неудобный" для трусливых и подлых душ. Здесь все летит насмарку, все старое, гнилое, отжившее. Здесь не может быть места ни теории, ни практике буриданова осла. Здесь нужно выбирать и действовать.
И опять мы видим, что Каутский, который все время войны занимался -правда, умеренным -- лизанием генеральского сапога и проповедовал "осторожность", теперь занимается благородной задачей обстрела большевиков и изливанием помоев на Советскую республику, благо это весьма одобряется начальством. Если рассматривать его -- sit venia verbo ""1"" -- "взгляды" с логической стороны, опять-таки обнаружится полное неумение исторически проанализировать вопрос, подойти к нему не с точки зрения общей фразы, а с точки зрения революционной диалектики.
Советская республика -- это величайшее завоевание пролетариата -должна быть рассмотрена как форма пролетарской диктатуры, как особая форма государственной власти, неизбежно возникающая в определенный исторический период, несмотря на то, хотят или не хотят иметь ее господа Даны, Керенские, Каутские и Шейдеманы.
Но для того чтобы понять историческую правомерность диктатуры пролетариата, необходимо, как говорят немцы, "провентилировать" сперва вопрос о государстве вообще.
1. ОБЩАЯ ТЕОРИЯ ГОСУДАРСТВА
Если даже оставаться в плоскости чисто теоретических оценок, можно заметить, какой громадный шаг назад сделали многие "выдающиеся мыслители" за время войны как раз в этой области. То, что раньше, и по заслугам, обозначалось как беспардонное пустозвонство, котируется сейчас как величайшая ценность на бирже воинствующей "науки" наших дней. Взрослые люди залепетали, как двухлетние ребята. Нечленораздельные звуки, которые издаются теперь Шейдеманами и Данами всех стран,-- лучшее тому доказательство. И поэтому пусть не посетует на нас читатель, если мы прежде всего постараемся напомнить кое-какие "забытые слова".
Существует бесконечное множество всяких "дефиниций" государства. Мы проходим мимо всех тех теорий, которые видят в государстве какую-либо теологическую или метафизическую сущность, "сверхразумное начало", "реальность моральной идеи" и т. д. Неинтересны для нас и многочисленные теории юристов, которые, рассматривая дело с ограниченной точки зрения формально-юридической догматики, вертятся в порочном кругу, определяя государство через право, а право -- через государство.
Такие теории не дают никакого положительного знания, потому что они лишены социологического фундамента, они висят в воздухе. Государство же невозможно понять иначе, как явление социальное. Необходима, следовательно, социологическая теория государства. Такую теорию и дает марксизм.
С точки зрения марксизма государство есть наиболее общая организация господствующего класса, основной функцией которой являются защита и расширение условий эксплуатации классов порабощенных. Государство есть отношение между людьми, и притом -- поскольку мы говорим о классах -отношение господства, власти, порабощения. Правда, уже 2500 лет до Р. X., в знаменитом вавилонском кодексе Хаммурапи, было заявлено, что "целью правителя являются обеспечение в стране права, уничтожение дурного и злого, дабы сильный не вредил слабому"
""2"". В существеннейших чертах эти идиллические благоглупости с серьезнейшим видом преподносятся и теперь ""3"". Сия "истина" совершенно аналогична утверждению, что целью предпринимательских союзов является повышение заработной платы рабочих. В действительности, поскольку имеется сознательно регулируемая организация государственной власти, поскольку можно, следовательно, говорить вообще о постановке целей (что предполагает уже известную высоту общественного и государственного развития), эти цели определяются интересами господствующих классов, и только ими. Так называемые "общеполезные функции" суть лишь conditio sine qua non ""4"", необходимые условия существования государства; точно так же и любая синдикатская организация ставит себе целью (мы подчеркиваем именно эту сторону дела: цели организации) отнюдь не производство an und fur sich ""5"", а получение прибыли и сверхприбыли, хотя без производства не могло бы жить человеческое общество. "Общественно полезные" функции буржуазного государства суть, следовательно, условия максимально длительной и максимально успешной эксплуатации классов угнетенных, в первую голову пролетариата. Эволюция этих функций определяется двумя моментами: во-первых, непосредственной заинтересованностью командующих классов (без железных дорог невозможно развитие капитализма -- отсюда постройка железных дорог; чрезмерное вырождение нации лишает государство необходимого ему солдатского материала--отсюда санитарные мероприятия etc.); вовторых, соображениями стратегии против угнетенных классов (так называемые "уступки" под давлением снизу) -- здесь предпочитается наименьшее с точки зрения верхов зло. И в том и в другом случаях действует "принцип экономии сил" в целях создания наилучших условий для эксплуатационного процесса. Регулятивным принципом поведения для государственной власти служат интересы господствующего класса, которые лишь прячутся под псевдонимом интересов "нации", "целого", "народа" и пр. Всюду государство является организацией "наиболее могущественного, господствующего экономически класса, который благодаря ему становится и политически господствующим, приобретая себе таким образом новое средство для обуздания и эксплуатации классов порабощенных" ""6"".
Являясь наиболее общей организацией господствующего класса, государство возникает в процессе общественной дифференциации. Оно есть продукт классового общества. В свою очередь, процесс социального расслоения есть производная экономического развития, а отнюдь не простой результат голого насилия со стороны групп победителей иноземного происхождения, как то утверждают некоторые экономисты и социологи (Гумплович, Оппенгеймер), которые в данном пункте по существу дела лишь повторяют пресловутого Дюринга. Вот как определяет "историческое государство" Франц Оппенгеймер.
"По форме, -- пишет этот автор, -- оно (государство) есть правовая институция, навязанная победоносной группой группе побежденной. Его содержанием является планомерная эксплуатация ("Bewirtschaftung") подчиненной группы" ""7"".
"Классы созданы при помощи политических средств и могли быть созданы только политическими средствами" ""8"".
Таким образом, классы являются, по Оппенгеймеру, лишь трансформированными группами победителей и побежденных, а вовсе не законным дитятей экономического развития. Их появление связано исключительно с "внеэкономическим фактором".
В этой теории "происхождения классов" и государства верно лишь одно -что конкретная история есть история насилий и грабежа. Но этим вопрос отнюдь не исчерпывается, ибо в действительности ни "правовые институты", ни производственные отношения определенного типа не могут возникнуть и удержаться, раз в экономическом развитии данного общества нет для этого достаточной почвы. В частности, для появления классов и упрочения их в качестве основной общественной категории этим базисом являлась хозяйственная дифференциация в связи с ростом разделения труда и частной собственности ""9"".
Образование классов логически отнюдь не предполагает завоеваний, и история приводит нам примеры образования классов помимо всякого "завоевания". Таково образование государства в Северной Америке. Правда, обычно недооценивают зародышей североамериканского феодализма и господства поземельной аристократии ""10"". Однако эволюция капиталистических отношений Америки становится совершенно непонятной с точки зрения "чистой теории завоевания".
Кажущийся радикализм аналогичных теоретических конструкций имеет весьма апологетические корни, ибо здесь идет нападение не на основы товарного хозяйства -- частную собственность, а лишь на монополистическую форму этой последней, как будто эта монополистически превращенная форма не есть логическое и историческое продолжение элементарной формы простого товарного хозяйства. На самом деле государство, как и классы, "никоим образом не является силой, навязанной обществу извне... оно есть, наоборот, продукт этого общества на известной ступени развития" ""11"".
Если конститутивный признак государства, его "сущность" видеть в том, что оно есть всеобщая организация господствующего класса, то необходимо признать, что государство есть категория историческая. Таков был взгляд Маркса и Энгельса.
Точно так же, как капитал, по Марксу, не есть вещь, именно средства производства an und fur sich, а общественное отношение, выраженное в вещи, "сущность"
государства заключается не в его техническо-административной роли, а в отношении господства, которое скрывается под этой административно-технической оболочкой ""12"". Но так как это отношение господства есть выражение классовой структуры общества, то вместе с исчезновением классов исчезнет и государство. Таким образом, государство имеет не только свое историческое начало, но и свой исторический конец. "Даже радикальные и революционные политики,-- писал Маркс,-- вскрывая ограниченную точку зрения своих современников, ищут корень зла не в сущности (Wesen) государства, а в определенной государственной форме, на место которой они хотят поставить другую государственную форму" ""13"". Еще решительнее говорит Энгельс. "Все социалисты,-- утверждает он,-согласны в том, что государство, а вместе с ним и политическая власть (Autoritat) исчезнут в силу грядущей социальной революции,-- другими словами, что общественные функции потеряют свой политический характер и превратятся в простые административные функции, блюдущие общественные интересы" ""14"".
В "Анти-Дюринге". Энгельс заявляет, что государство должно "отмереть"
(absterben). В "Происхождении семьи etc." он помещает государство в музей древностей будущего общества "наряду с бронзовым топором и прялкой". Приведенные цитаты (а их можно было бы, конечно, увеличить) вовсе не случайны, -- наоборот.
Здесь выступают специфические особенности марксова метода, который рассматривает общественные явления не как вечные и неизменные категории, а как преходящие явления, возникающие и исчезающие на определенной ступени общественного развития. Это, таким образом, не вопрос терминологии, как хотят изобразить дело некоторые критики, точно так же, как вовсе не терминологическое словопрение заключается в споре, есть ли палка дикаря капитал или просто палка ""15"". Для Маркса критерием различения, логическим fundamentum divisionis ""16"" было различие типов отношений между людьми, а не фетишистски извращенная "поверхность явлений". Понять общественное развитие как процесс непрерывного изменения этих типов ("социально-экономических структур") и было собственно задачей Маркса.
Таким же путем подходил он и к вопросу о государстве как политическому выражению широкой социально-экономической категории -- классового общества. И точно так же, как буржуазные экономисты, точка зрения которых статична и не исторична, не могут понять специфической точки зрения Маркса на экономические категории,-- так и юристы и социологи буржуазии не понимают и марксистского взгляда на государство. "Теория Маркса,-говорит, напр., Гумплович,-- содержит новое и в значительной степени правильное понимание государства". Но... "ужасная ошибка социализма коренится в том, что он верит, будто государство делает себя излишним" ""17"". Так говорит "радикальный" Гумплович. Другие его коллеги могут уже ех officio ""18"" не понимать Маркса ""19"".
Итак, коммунистическое общество есть безгосударственное общество, потому что это есть общество бесклассовое. Но если коммунизм отрицает государство, то что же означает завоевание государственной власти пролетариатом? Что означает диктатура рабочего класса, о которой так много говорили и говорят марксисты? На этот вопрос ответ дается ниже.
2. ДИКТАТУРА ПРОЛЕТАРИАТА И ЕЕ НЕОБХОДИМОСТЬ
Предварительно одно небольшое замечание. До каких пределов может доходить ренегатство бывших социалистов, видно из специальной брошюрки Каутского, выпущенной против большевиков (Karl Kautsky. Die Diktatur des Proletariats.
Wien, 1918, Verl. Ignaz Brand).
В этом "элаборате" отреченской мысли мы находим, между прочим, такое поистине классическое место: "Тут (т. е. для оправдания своей диктатуры.-Н. Б.)
вспомнили (большевики) кстати словцо о диктатуре пролетариата, которое Маркс однажды, в 1875 году, употребил в одном из писем" ""20"". Для Каутского все учение о диктатуре, в котором сам Маркс видел основу теории революции, превратилось в пустенькое "словцо", случайно оброненное "в одном из писем"!
Немудрено, что в теории диктатуры Каутский видит "новую" теорию.
Эту "новую" теорию, однако, мы почти целиком имеем у Маркса.
Маркс ясно видел необходимость временной государственной организации рабочего класса, его диктатуры, потому что он видел неизбежность целого исторического периода, целой исторической полосы, которая будет иметь специфические особенности, отличающие ее и от капиталистического периода, и от периода коммунизма как рационально построенного безгосударственного общества.
Особенности этой эпохи состоят в том, что пролетариат, разбивший государственную организацию буржуазии, вынужден считаться с ее продолжающимся в разных формах сопротивлением. И именно для того, чтобы это сопротивление преодолеть, необходимо иметь сильную, крепкую, всеобъемлющую и, следовательно, государственную организацию рабочего класса.
Маркс ставил вопрос о диктатуре пролетариата более абстрактно, чем ставит его конкретная действительность. Как в своем анализе капиталистического производства он брал капиталистическое хозяйство в его "чистой" форме, т. е. в форме, не осложненной никакими пережитками старых производственных отношений, никакими "национальными" особенностями и т. д., точно так же и вопрос о диктатуре рабочего класса у Маркса ставился как вопрос о диктатуре рабочего вообще, т. е.
о диктатуре, уничтожающей капитализм в его чистом виде.
Иначе и нельзя было ставить вопроса, если ставить его абстрактно-теоретически, т. е. если давать самую широкую алгебраическую формулу диктатуры.
Теперь опыт социальной борьбы позволяет конкретизировать вопрос по самым разнообразным направлениям. И прежде всего этот опыт указывает на необходимость самой решительной, действительно железной диктатуры рабочих масс.
Социалистическая революция, тот насильственный переворот, о котором говорил еще "Коммунистический Манифест", не совершается по мановению дирижерской палочки сразу во всех странах. Жизнь гораздо запутаннее и сложнее "серой теории".
Капиталистическая оболочка лопается не одновременно повсюду, а начинает расползаться в тех местах, где буржуазная государственная ткань наименее крепка.
И тут перед победившим пролетариатом ставится проблема отражения внешнего врага, чужеземного империализма, всем ходом развития неизбежно толкаемого на разрушение государственной организации пролетариата.
Одна из величайших заслуг товарища Ленина состоит в том, что он первый во всем марксистском лагере поставил вопрос о революционных войнах пролетариата ""21"".
А между тем это -- одна из самых важных проблем нашей эпохи. Ясно, что грандиозный мировой переворот будет включать и оборонительные, и наступательные войны со стороны победоносного пролетариата: оборонительные--чтобы отбиться от наступающих империалистов, наступательные -- чтобы добить отступающую буржуазию, чтобы поднять на восстание угнетенные еще народы, чтобы освободить и раскрепостить колонии, чтобы закрепить завоевания пролетариата.
Современный капитализм есть мировой капитализм. Но этот мировой капитализм не есть организованная единица, а анархическая система борющихся всеми средствами государственнокапиталистических трестов ""22"". Однако он есть мировая система, все части которой связаны друг с другом. Как раз поэтому европейская война превратилась в мировую войну. Но, с другой стороны, относительная дробность мирового хозяйства, соединенная с различным положением империалистских государств, вызвала мировую войну не как единовременно наступившее явление, а как процесс постепенного втягивания в войну одной капиталистической страны за другой. Италия, Румыния, Америка выступили значительно позднее. Но как раз выступление Америки и превратило войну в войну, захватившую оба полушария, т. е.
в войну мировую.
Аналогично развивается и мировая революция. Это есть процесс деградации капитализма и восстания пролетариата, где одна страна следует за другой. При этом причудливо переплетаются самые различные моменты: империалистской войны, национальносепаратистских восстаний, гражданской войны внутри стран и, наконец, классовой войны между государственно-организованной буржуазией (империалистскими государствами) и государственно-организованным пролетариатом (советскими республиками).
Однако, чем дальше развиваются события, тем резче выступает на первый план момент классовой войны. Знаменитый "союз народов", о котором буржуазные пацифисты прожужжали все уши, все эти "лиги наций" и прочая дребедень, которую напевают с их голоса социал-предательские банды, на самом деле суть не что иное, как попытки создания священного союза капиталистических государств на предмет совместного удушения социалистических восстаний ""23"" Маркс правильно указывал, что партия революции сплачивает партию контрреволюции. И это положение верно по отношению к мировой революции пролетариата: мировой революционный процесс, или, как его теперь называют с полным правом, "мировой большевизм",-сплачивает силы международного капитала.
Но подобная "внешняя" конъюнктура не может не иметь громадного "внутреннего"
значения. Если бы не было наличия империалистских сил вовне, побежденная отечественная буржуазия, опрокинутая в открытом столкновении классов, не могла бы надеяться на буржуазную реставрацию. Процесс деклассирования буржуазии шел бы более или менее быстро, а вместе с тем исчезала бы и необходимость в специальной организации противобуржуазной репрессии, в государственной организации пролетариата, в его диктатуре.
Однако действительное положение дел как раз обратное. Буржуазия, уже сваленная, уже разбитая в какой-нибудь одной или каких-нибудь двух-трех странах, имеет еще громадные резервы в лице иностранного капитала. А отсюда вытекает, что ее сопротивление затягивается. Опыт русской революции блистательно подтверждает это. Саботаж, заговоры, мятежи, организация кулацких восстаний, организация банд с бывшими генералами во главе, чехословацкая авантюра, бесчисленные "правительства" окраин, опирающиеся на иноземные штыки и кошелек, наконец, карательные экспедиции и походы на Советскую Россию со стороны всего капиталистического мира -- это явления одного и того же порядка.
Из такого совершенно неизбежного неотвратимого хода исторических событий можно и должно сделать два вывода: во-первых, перед нами целый период ожесточеннейшей борьбы не на живот, а на смерть; во-вторых, для того чтобы этот период был изжит возможно скорее, необходим режим диктатуры вооруженного пролетариата.
Тактическое правило выводится здесь из научно поставленного прогноза, для которого есть все данные.
Конечно, все на свете можно оспаривать. Есть жалкие софисты, жизненное назначение которых состоит в бесконечном схоластическом переливании из пустого в порожнее. Таков как раз Каутский. Он не мог понять смысла империализма. Теперь он не может понять смысла следующей фазы, эпохи социалистических революций и пролетарской диктатуры. "Я ожидаю,-- пишет сей "рабочий" вождь,-- что социальная революция пролетариата примет совершенно особые формы, чем революция буржуазии; что пролетарская революция, в противоположность буржуазной, будет бороться "мирными" средствами экономического, законодательного и морального порядка повсюду, где укоренилась демократия" ""24"".
Трудно, конечно, спорить с ренегатами, которые переучились настолько, что в военных ботфортах Тафта видят демократию.
Но у нас перед глазами пример действительно демократической страны, где демократия действительно "укоренилась", это -- Финляндия. И пример этой единственной страны показывает, что гражданская война в более "культурных"
странах должна быть еще более жестокой, беспощадной, исключающей всякую почву для "мирных" и "законодательных" (!!) методов.
Каутский пытается установить, что под диктатурой Маркс подразумевал не диктатуру, а что-то совсем другое, ибо, мол, слово "диктатура" может относиться только к отдельному лицу, а не классу. Но стоит только привести мнение Энгельса, который отлично видел, чем должна быть диктатура пролетариата, чтобы понять, как далеко ушел Каутский от марксизма. Энгельс писал против анархистов:
Видали ли они когда-нибудь революцию, эти господа? Революция есть, несомненно, самая авторитарная вещь, какая только возможна. Революция есть акт, в котором часть населения навязывает свою волю другой части посредством ружей, штыков, пушек, т. е. средств чрезвычайно авторитарных. И победившая партия по необходимости бывает вынуждена удерживать свое господство посредством страха, который внушает реакционерам ее оружие. Если бы Парижская Коммуна не опиралась на авторитет вооруженного народа против буржуазии, разве она продержалась бы дольше одного дня? Не вправе ли мы, наоборот, порицать Коммуну за то, что она слишком мало пользовалась своим авторитетом? (Здесь нужно перевести: "своей властью "autoriata".-Н. Б.) ""25""
И Энгельс, и Маркс прекрасно понимали грядущее положение. Теперь, когда у нас налицо опытное подтверждение этого взгляда, говорить о "мирных" и "законодательных" путях просто смешно.
Начавшаяся эпоха революции требует соответствующей, ориентировки. Если эпоха эта есть эпоха неслыханных классовых битв, вырастающих в классовые войны, то совершенно естественно, что политическая форма господства рабочего класса должна носить своеобразно милитарный характер. Здесь должна быть новая форма власти -- диктаторской власти класса, "штурмующего небо", как говорил Маркс о парижских коммунарах.
По Каутскому, Маркс писал не о "форме правительства" (Regierungsform), а о "фактическом состоянии" (einem Zustande), когда он писал о диктатуре. На самом деле Маркс писал о чем-то большем, чем "форма правительства". Он писал о новом совершенно своеобразном типе государства. На той же странице, где Каутский "опровергает" тезисы о диктатуре, написанные автором этих строк ""26"", он приводит цитату из Маркса, который говорит о том, что Коммуна была, "наконец, открытой политической формой" ""27"" пролетарской диктатуры, а вовсе не случайным "состоянием".
Итак, между коммунизмом и капитализмом лежит целый исторический период. На это время еще сохраняется государственная власть в виде пролетарской диктатуры.