Булгаков Михаил Афанасьевич. Необычайное происшествие, или Ревизор (по Гоголю)

   НДП. В благоустроенном государстве взятки даются между четырех глаз.
   На месте Земляники стоял смотритель училищ, Лука Лукич, трепещущий от страха, что и подметил Иван Александрович Хлестаков.
   Ему страсть как захотелось попугать чиновника. Хлестаков начал пристально смотреть на Луку Лукича. В глазах Хлестакова появился фосфорический блеск. Иван Александрович как бы сверлил своим взглядом смотрителя училищ, и, когда взгляд Хлестакова остановился на трясущихся коленях Луки Лукича, последний не выдержал и сам не заметил, как опустился на колени.
   Хлестаков встал, подошел и показал стоящему на коленях смотрителю выдержку из донесения.
   НДП. Смотритель училищ внушает юношеству неблагонамеренные правила, он хуже, чем якобинец...
   Лука Лукич молитвенно скрестил руки, со слезами на глазах готов был оправдываться...
   Хлестаков наслаждался данной ему властью.
   - Со мной престранный случай. В дороге... И не успел еще Хлестаков закончить стереотипную фразу, как Лука Лукич радостно закричал:
   - Есть, есть, есть...
   И лихорадочно начал шарить по карманам и доставать деньги. А за дверью Бобчииский и Добчинский, приготовляясь к встрече с Хлестаковым, собирали наличные деньги, которых оказалось 65 рублей ассигнациями.
   НДП. В благоустроенном государстве...
   На дороге стоят встретившиеся тройки.
   - Городничий дал ему две тысячи... - расписывал уездный сплетник петербургскому чиновнику последнюю новость о Хлестакове.
   - Судья дал три тысячи. А сколько можно содрать с купечества... мечтал уездный сплетник.
   Настоящий ревизор обмер.
   НДП. ...взятки даются между четырех глаз...
   На стене висит огромный портрет Николая Палкина с протянутой рукой, как бы для принятия взятки, а за письменным столом вельможа, чрезвычайно похожий на портрет российского императора, тоже с протянутой рукой, в которой царский указ, скрепленный сургучными печатями, дающий право на ревизию губерний. Будущий ревизор, низко склонившись перед вельможей, достал пачку новеньких ассигнаций и передал:
   - Ровно пять тысяч, хоть и не трудитесь считать. Еще как нарочно самыми новенькими бумажками.
   Вельможа, принимая деньги:
   - Это хорошо, ведь это, говорят, новое счастье, когда новенькими бумажками.
   И будущий ревизор получил царский указ на руки. Терзаемый воспоминаниями, настоящий ревизор рычал в припадке бешенства, сидя в бричке на пустынной дороге:
   - Ка-на-лья...
   Он схватил пистолет и, тыча им в шею кучера, завопил:
   - Догнать мошенника...
   Тройка словно оторвалась от земли и птицей понеслась вперед. А ревизору казалось, что пейзаж сбоку совсем не движется. Он грозил кучеру пистолетом, а кучер, в свою очередь, хлестал лошадей.
   Тройка подлетела к обрыву и остановилась. На глазах ревизора паром отчалил от берега и медленно плыл по течению. Ревизор истошно орал:
   - Во-ро-тить...
   Но паром неуклонно уходил все дальше и дальше... Ревизор не выдержал и палил из пистолета в воздух. У дома городничего купечество кружилось поодиночке, и неожиданно, точно по сигналу, сбилось в одну кучу, что-то обсудили и всем табуном ринулись к парадному городничего, сшиблись с полицейскими. Держиморда дал волю своим кулакам, награждая купцов оплеухами.
   В общей суматохе молодой купец, будущий архиплут, сообразил, быстро опустился на четвереньки, прополз между ног Держиморды, вскочил и скрылся в доме городничего. Купцы сразу успокоились и чинно стали ждать. Будущий архиплут мигом обернулся из-за спины полицейских, давая знать, что ревизору нужно "дать", показывая на пальцах 800 рублей.
   Купцы опять сбились в кучу и, завязав ассигнации в платок, метнули его через полицейских. Архиплут поймал и скрылся. Но за дверьми остановился, вынул из общественных денег три сотенных и спрятал их за голенище.
   Городничий увидел, как купец шмыгнул к ревизору, он заметался по комнате, перехватил бегущую Марью Антоновну, подвел ее к двери и решительно втолкнул в комнату Хлестакова.
   - Ах! - воскликнула Марья Антоновна, увидев, как Хлестаков считает купеческие деньги.
   Иван Александрович быстро спрятал ассигнации и, незаметно выпроводив купца, начал подступать к Марье Антоновне.
   Слесарша Пошлепкина ползла на четвереньках вдоль фасадной стороны дома городничего, прижимаясь к фундаменту, чтобы не заметили полицейские Свистунов и Держиморда, которые в это время ничего, кроме купцов, не видели.
   Купцы первые заметили неестественное положение слесарши, и на их тупых лицах выступил интерес.
   Полицейские подозрительно переглянулись между собой, дескать, держи ухо востро, опять купцы что-то хитрят, а купцы обрадовались случайному развлечению - затряслись козлиные бороды, и один из купцов крикнул на Пошлепкину:
   - Ату ее!
   Пошлепкина серой кошкой взвилась, чудом уцепилась за наличник окна и, увидев Хлестакова с Марьей Антоновной, завопила истошным голосом:
   - На городничего челом бью! Слесарша я. Пошлепкина. Мужу моему мошенники приказали лоб забрить в солдаты, а очередь на нас не припадала.
   Пораженный Иван Александрович отскочил от Марьи Антоновны.
   Свистунов и Держиморда сторожевыми псами бросились к окну, и началась борьба. Пошлепкина брыкалась ногами, близко не подпуская Свистунова и Держиморду, купцы подзадоривали полицейских, а те словчились, поймали развевающийся подол слесарши, дернули что есть мочи и вместе с оторвавшейся юбкой покатились по земле. Пошлепкина кричала Хлестакову:
   - Следовало взять сына портного в солдаты, да родители богатый подарок дали ему, тогда он, мошенник, присыкнулся к купчихе Пантелеевой, а та подослала супруге полотна три штуки, так он ко мне: на что, говорит, тебе муж? Он уж тебе не годится...
   И вдруг фигура слесарши Пошлепкиной исчезла. Полицейским удалось ухватить ее за ноги и стащить.
   Хлестаков подбежал к окну, за ним подлетела Марья Антоновна, они увидели, как полицейские волокли слесаршу за ноги, а слесарша, упираясь руками в землю, орала:
   - Да я-то знаю, годится он мне или не годится, это мое дело, мошенник ты такой!
   Полицейские ускорили шаг, Пошлепкина метнулась щукой и впилась зубами в зад Свистунова.
   У Свистунова занялся дух. Он выпустил слесаршину ногу, схватился за пораженное место и с воплем бросился в сторону.
   Купецкие животы колыхались в утробном смехе.
   Иван Александрович, хихикая, вдруг заметил соблазнительное плечико Марьи Антоновны и, не долго думая, впился в него, та, как ужаленная, взвизгнула от боли и отскочила.
   Хлестаков перепугался и начал уверять Марью Антоновну:
   - Из любви, право, из любви.
   Он грохнулся на колени и старался подползти к Марье Антоновне.
   Анна Андреевна ворвалась в комнату.
   - Поди прочь отсюда! Слышишь, прочь, прочь?
   Марья Антоновна, всхлипывая, сделала еще раз глазки Хлестакову и исчезла.
   Хлестаков внимательно смотрел на возбужденную Анну Андреевну и вдруг упал перед ней на колени:
   - С пламенем в груди прошу руки вашей.
   Анна Андреевна с сожалением показала на массивное обручальное кольцо, а Иван Александрович настойчиво твердил:
   - Это ничего, для любви нет различия. Руки вашей, руки прошу...
   Марья Антоновна впорхнула в комнату и, увидев стоящего на коленях Хлестакова, вскрикнула.
   Хлестаков схватил за руку Марью Антоновну, поставил ее на колени рядом с собой:
   - Анна Андреевна, благословите постоянную любовь. Анна Андреевна в сильнейшем изумлении вскрикнула:
   - Так вы в нее...
   На самой лучшей тройке к дому городничего подкатил Осип. Он торопливо подошел к двери и остановился. До него доносилось что-то необыкновенное. Городничий кричал:
   - Да благословит вас бог, а я не виноват!
   Перепуганный Осип быстро вошел в комнату и увидел, как Хлестаков целовался с Марьей Антоновной. Осип нарочито громко сообщил:
   - Лошади готовы.
   Хлестаков глупо недоумевал, о каких лошадях идет речь.
   Городничий, Анна Андреевна и Марья Антоновна бросились к окну, чтобы проверить.
   Осип подозвал Хлестакова и шепотом говорил:
   - Погуляли два денька, ну и довольно. Неровен час, какой-нибудь другой наедет.
   Хлестаков тоже шепотом:
   - Нет, мне еще хочется пожить здесь. Пусть завтра...
   Осип требовал:
   - Да чего завтра, ведь вас, право, за кого-то другого приняли, а лошади тут какие славные.
   Хлестаков вздохнул, обернулся к городничему:
   - Да, еду.
   Городничий растерялся:
   - А как же, то есть... вы изволили сами намекнуть насчет, кажется, свадьбы.
   Хлестаков вывертывался:
   - А это... на одну минуту. Только на один день к дяде, богатому старику, и завтра же назад.
   Настоящий ревизор летел на тройке во весь опор, - бричку подбрасывало на шатких мостках. Ревизор стоял в бричке и подгонял ямщика, ямщик лошадей...
   У парадного крыльца городничего стоял тарантас, запряженный тройкой добрых коней.
   Осип торопился, укладывая нехитрый багаж, опасливо оглядываясь по сторонам, не задержат ли. Тренькали нетерпеливые бубенцы.
   Настоящий ревизор летел во весь опор по Екатерининской дороге.
   Хлестаков, провожаемый всем семейством городничего, вышел на крыльцо.
   Неизвестно откуда, точно из-под земли, вынырнули Бобчинский и Добчинский. Им хотелось до страсти узнать, что произошло.
   Хлестаков на глазах у всех привлек в свои объятия Марью Антоновну:
   - Прощайте, ангел души моей, Марья Антоновна.
   Иван Александрович с удовольствием целовал раскрасневшуюся Марью Антоновну.
   Бобчинский и Добчинский впитывали все, что видели. Городничий умиленно ворковал:
   - Прощайте, ваше превосходительство.
   Хлестаков оторвался от Марьи Антоновны и, взглянув на аппетитную Анну Андреевну, бросился к ней:
   - Прощайте, маменька.
   Иван Александрович сел в тарантас, и тройка тронулась.
   Городничий махал платком. Женщины посылали воздушные поцелуи. И только Добчинский и Бобчинский, ухватившись за крылья тарантаса, бежали по дороге, не желая расставаться с вельможей.
   Бобчинский еле поспевал за тарантасом, на бегу успел ввернуть просьбу Ивану Александровичу:
   - Прошу покорнейше... сказать всем там сенаторам и адмиралам... что вот живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский...
   Ямщик подобрал вожжи, тройка рванула и понесла, обдавая пылью оторвавшихся от тарантаса Петров Ивановичей.
   Бубенцы, захлебываясь, уносились вдаль, и уже не видно самой тройки, а только звуковой след от Хлестакова долго еще был слышен.
   Петры Ивановичи подбежали к семейству Антона Антоновича.
   Они видели, как вельможа целовался с Марьей Антоновной, можно сказать, без их участия совершились огромные события.
   Антон Антонович не мог прийти в себя от всего случившегося.
   - Фу ты, канальство, с каким дьяволом породнились!
   Петры Ивановичи восторженно всплеснули руками и вмиг исчезли разносить последнюю новость...
   - Как ты думаешь, Анна Андреевна: можем мы теперь влезть в генералы?
   Анна Андреевна подтверждала:
   - Конечно, можем.
   - Ведь почему хочется быть генералом? - мечтал Антон Антонович. Потому что, случится, поедешь куда-нибудь - фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: "Лошадей!"
   И, как далекое эхо, еле слышно доносилось:
   - Ло-ша-дей для его превосходительства Антона Антоновича Сквозник-Дмухановского...
   Антон Антонович входил в раж и представлял себе картину:
   - И там на станциях никому не дадут лошадей. Все дожидаются, все эти титулярные, капитаны, городничие...
   Антон Антонович заливался и помирал со смеху.
   - Какие мы теперь с тобою птицы сделались! Высокого полета, черт побери!
   Купчина в длиннополом черном сюртуке торопливо перебежал дорогу.
   Городничий, увидев его, вмиг вспомнил все обиды, причиненные купцами, и вся сила и энергия его души обрушились теперь на них:
   - Постой! Теперь я задам перцу всем этим охотникам подавать просьбы и доносы. Эй, кто там?
   Из разных мест к городничему метнулись пять полицейских со шляпой и шпагой Антона Антоновича.
   Петры Ивановичи носились по торговым рядам и баламутили купцов известиями о том, что ревизор женится на дочери городничего, и неслись дальше.
   Торговые ряды зашумели, словно потревоженный; улей. "Архиплуты, протобестии, надувалы мирские", подгоняемые страхом, сбились вокруг купца Абдулина, теперь над купцами нависли тучи.
   В полной парадной форме, при всех регалиях, со свитой из пяти полицейских Антон Антонович шел по улицам уездного города, и шествие замыкали пустые дрожки.
   Антон Антонович, руководимый желанием мести, алкал встречи с купцами. С губ его срывались обрывки угрожающих звуков, что-то отдаленно напоминающее "Гром победы, раздавайся", переходящее в марш городничего. Купцы собрались в лавке Абдулина и прислушивались к надвигающемуся маршу, и вдруг раздалось:
   - Здорово, соколики!
   Купцы сразу склонились и в пол бубнили:
   - Здравия желаем!
   Городничий оглядывал склоненные фигуры и обманно ласковым голосом говорил:
   - Что, голубчики, как поживаете? Как товар идет ваш?..
   Но сам не выдержал лицемерия и гаркнул на всю лавку:
   - Что, самоварники, аршинники, жаловаться? Архиплуты, протобестии, надувалы мирские! Жаловаться?
   С последней угрозой купцы, как один человек, рухнули на землю, над ними возвышался голос, мечущий громы:
   - Знаете ли вы, семь чертей и одна ведьма вам в зубы, что чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери?
   Купцы припадали к земле и вопили:
   - Виноваты, Антон Антонович! Городничий гремел, словно раскаты грома:
   - Жаловаться?
   И, увидев купца, у которого борода стелилась по земле, Антон Антонович подошел, топнул ногой, наступив сапогом ему на бороду:
   - А кто тебе помог сплутовать, когда ты строил мост и написал дерева на двадцать тысяч, тогда как его и на сто рублей не было? Я помог тебе, козлиная борода.
   Купцы взмолились, они, перебивая друг друга, орали:
   - Лукавый попутал. И закаемся вперед жаловаться, не погуби только!
   Городничий, глядя на распростертые на земле сюртуки, наслаждался предельным унижением купцов:
   - Теперь: не погуби! Ух, я бы вас...
   Антон Антонович размахнулся, но сдержался.
   - Я не памятозлобен; только теперь ухо востро! Я выдаю дочку не за какого-нибудь простого дворянина... Чтобы поздравление было...
   Последние слова городничего послужили как бы сигналом. Купцы вскочили. Абдулин первый схватил штуку сукна в 60 аршин, вышел и бросил ее в бричку, после чего подарки посыпались со всех сторон. Тюки разных размеров нагромождались в тарантасе городничего один на другой, так что самому Антону Антоновичу пришлось встать, и на его глазах купеческие приказчики вдруг бросились к лошадям, вмиг распрягли их, и случилось то, чего никак не мог ожидать Антон Антонович. Приказчики сами впряглись в тарантас и повезли Антона Антоновича по городу.
   Городничий торжествовал, проезжая мимо церкви, он остановил купцов и истошно кричал:
   - Валяй во все колокола, кричи во весь народ, черт возьми, уж когда торжество, так торжество!..
   На дворе съезжей полицейские готовили к всенародной порке жалобщиков и челобитчиков, которые осмелились подавать просьбы на городничего.
   К порке готовили слесаршу Пошлепкину, которая продолжала жаловаться.
   - Да мне-то каково без мужа, мошенник ты этакий! Я слабая женщина, подлецы вы такие!.. - кричала Пошлепкина.
   И под веселый перезвон церковных колоколов началась полицейская экзекуция.
   НДП. И дан был бал.
   Цвет уездного города, от которого три года скачи, ни до какого государства не доедешь, присутствовал на балу у городничего. Музыканты старались произвести как можно больше всевозможного шума, под звуки которого уездные танцоры и франты выделывали невероятные вензеля. Ничто не сидело на месте, все двигалось в стремительном танце, и даже сам Антон Антонович в припадке необузданной радости, помолодевший, оттопывал своими огромными ботфортами так, что половицы под ним трещали.
   Все были заняты танцем настолько, что не обратили внимания на взволнованного почтмейстера, влетевшего в зал.
   - Господа!.. - вопил почтмейстер, но пары со смехом проносились мимо.
   Почтмейстер завопил на весь зал, потрясая каким-то письмом. Танец приостановился.
   Почтмейстер погрозил капельмейстеру. Оркестр умолк.
   - Господа! Чиновник, которого мы приняли за ревизора, не ревизор.
   На почтмейстера посмотрели, как на сумасшедшего. Кто-то махнул дирижеру, и танец раздался с еще большей силой, чем прежде. Какую-то секунду опешивший почтмейстер стоял с поднятой рукой, в которой было зажато письмо, и вдруг подпрыгнул, завопил каким-то истошным голосом:
   - Господа, у меня письмо!
   Все остановилось, вдруг, как по мановению:
   - Какое письмо?
   Городничий подходил, не спуская с почтмейстера глаз:
   - Какое письмо?
   Почтмейстер у всех на глазах развернул бумагу.
   НДП. Письмо Хлестакова милостивому государю И. В. Тряпичкину, в Санкт-Петербург.
   "Спешу уведомить тебя, душа Тряпичкин, какие со мной чудеса. По моей петербургской физиономии и по костюму весь город принял меня за генерал-губернатора. И я теперь живу у городничего, жуирую, волочусь напропалую за его женой и дочкой. Все мне дают взаймы сколько угодно. Оригиналы страшные. Во-первых, городничий - глуп, как сивый мерин..."
   И по мере того как зритель читает письмо Хлестакова, на бумаге между строчек зарождается движущаяся точка, сначала совсем маленькая, еле приметная, а потом все увеличивающаяся и увеличивающаяся, точка вдруг обернулась лихой тройкой и еще пуще понеслась по белому полю письма между строчек, словно по накатанной дороге. Тройка проносилась мимо слов: "городничий - глуп, как сивый мерин..."
   И в первый раз городничий Сквозник-Дмухановский действительно испугался. Его большое тело съежилось. Он даже зажмурил глаза, как бы готовясь получить следующий удар.
   Послышался шепот:
   - Зарезал... убил... совсем убил...
   И когда городничий открыл глаза, пред его взором вместо человеческих лиц вырисовывались какие-то звериные морды. На месте, где стоял Земляника, теперь какая-то фигура в том же фраке, но со свиной головой и в феске. Вместо лица судьи была какая-то страшная песья голова, которая вдруг, раскрыв пасть и обнажив клыки, заговорила человеческим голосом:
   - Как же это, в самом деле, мы так оплошали, господа?
   Городничий, ударив себя по лбу, вопил:
   - Нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду, трех губернаторов обманул! Вот смотрите, весь мир, все христианство, все смотрите, как одурачен городничий!
   В залу, запыхавшись, прибежал жандарм, который ехал с ревизором из Петербурга, и громким прерывающимся голосом оповестил:
   - Приехавший из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе. Он остановился в гостинице.
   Произнесенные слова поражают, как громом, всех. Звук изумления единодушно вылетает из дамских уст, вся группа, вдруг переменивши положение, остается, в окаменении.
   Немая сцена.
   Первым от столбняка очнулся городничий. Он сразу все сообразил. К нему вернулась его деятельность. Ему захотелось выпутаться из этого ложного положения. Осмотрев чиновников, Антон Антонович делово начал:
   - Я пригласил вас, господа, с тем чтобы сообщить вам известие - к нам приехал ревизор.
   Земляника шепотом подавал совет:
   - Ехать парадом в гостиницу.
   Ляпкин-Тяпкин предлагал свой выход:
   - Вперед пустить голову, духовенство, купечество, вот и в книге "Деяния Иоанна Масона"...
   Антон Антонович окончательно пришел в себя. Он никому не мог доверить нового ревизора.
   - Нет, нет, позвольте уж мне самому.
   При последних словах городничий вынул деньги, и все чиновники полезли в карманы и отдавали все на общее дело.
   Когда у городничего в руках оказался порядочный куш, он перекрестился и исчез.
   У двери пятого номера гостиницы, где остановился новый ревизор, появился городничий, осторожно постучав, скрылся за дверью, и сразу же из-за двери послышался сильнейший начальственный разнос.
   Потом все смолкло.
   Из номера выскользнул Антон Антонович, облегченно вздохнул, перекрестился и сказал:
   - Взял.
   КОММЕНТАРИИ
   Из "Дневника" Елены Булгаковой можно узнать о возникновении замысла, чернового текста и всего хода работы над киносценарием.
   В августе 1934 года позвонили из "Украинфильма" и предложили написать киносценарий. Булгаков "с удовольствием" взялся за эту работу. "Режиссером намечают Дикого. Обычная картина: милы, предупредительны, любезны. Это уж закон: начало работы". За счет киностудии Булгаковы побывали в Киеве, были две встречи с дирекцией, план сценария понравился. И после возвращения из Киева приступил к работе. 25 августа Елена Сергеевна записывает: "Вечером М. А. диктовал мне черновые наброски "Ревизора" для кино". 7 сентября: "После обеда и сна диктовал "Ревизора". 14 сентября на собрании жильцов Шкловский сообщил Булгакову, что он по заказу того же "Украинфильма" написал и сдал сценарий "Ревизора". 21 сентября Е. С. Булгакова записывает: "Вчера в "Литературной газете" были напечатаны отрывки из сценария Шкловского "Ревизор".
   А сегодня Катинов по телефону: "Они только надеются на М. А...". Обложил сценарий Шкловского, сказал, что ему уже давно было говорено в "Украинфильме", что его сценарий не подходит. Но что Шкловский теперь продвигает его по линии оргкомитета. Чтобы М. А. не обращал на это внимания". 16 октября, ночью, в присутствии администрации будущего фильма "М. А. читал черновик (первый) "Ревизора". За ужином критиковали. Загорский и Абрам Львович говорили, что действие надо вынести больше за пределы павильона и сократить словесную часть. Катинов произнес речь, наполненную цитатами, но абсолютно беспредметную". 19 октября "М. А. диктует второй вариант сценария ("Ревизор"). 24 октября. "Сегодня дописала под диктовку М. А. сценарий "Ревизора". 26 ноября: "Я забыла записать, что восемнадцатого были мы у Дикого, и тут выяснилось, что он и не собирался ставить "Ревизора". Дикий говорил о том, что Гоголя очень трудно разрешить в кино, и никто не знает, как разрешить, в том числе и он. Все это прелестно, но зачем же он в таком случае подписывал договор?"
   10 декабря следует еще одна запись: "Были: Загорский, Коростин и Катинов. Загорский, сквозь дремоту (что он все спит?) говорил, "чтобы это была сатира..."
   Такие разговоры действуют на М. А. угнетающе". 22 декабря: "У М. А. Коростин, работа над "Ревизором". М. А. боится, что не справится: "Ревизор", "Иван Васильевич" и надвигается "Пушкин".
   А его тянет к роману."
   Эти и другие записи и документы свидетельствуют, что угнетающее состояние у Булгакова возникло после того, как к работе над "Ревизором" подключился молодой режиссер Михаил Коростин, предложивший свой сценарий по "Ревизору". Такая практика складывалась уже в то время, и Булгакову пришлось соглашаться с такими "правилами" игры. Этот факт объясняет и все последующие записи в "Дневнике".
   В марте 1935 года был перезаключен договор: Булгаков и Коростин стали соавторами сценария.
   Григорий Файман, исследовав первые варианты "Ревизора" и сравнив с публикуемым, пришел к выводу, что Булгаков дорабатывал сценарий так, "чтобы раздвинуть, расширить социально-политическое, идейное пространство произведения", "осмысляя пьесу кинематографически"; ... "с помощью Коростина - обогатил свое экранное видение, приобщился к специфике кино" (Искусство кино, 1983, э9, с.108-109).
   8 апреля позвонил Коростин, только что приехавший из Киева, и "радостно объявил о принятии последнего варианта сценария М. А.". Но и в последующем еще шли уточнения. Так, 25 сентября Е. Булгакова записывает: "Вечером были с М. А. у Коростина, больного. Выяснили отношения - соавторские", а на следующий день Коростин приехал к Булгаковым, "подписали соглашение".
   Впервые сценарий опубликован в 1935 году на правах рукописи для сценарно-производственной конференции.
   Затем - в журнале "Искусство кино", 1983, э9. Публикация Григория Файмана.
   Публикуется по расклейке этого издания.
   В статье Татьяны Деревйнко "Из истории постановки фильма "Ревизор" приводятся интересные материалы о начале работы над фильмом, приведены цитаты из писем и статей оператора Николая Топчия, художника-постановщика А. Бобровникова. В фильме снимались Сергей Мартинсон в роли Хлестакова, Иван Штраух в роли Осипа, Геннадий Мичурин в роли Городничего, Гнат Юра в роли Добчинского и др. "Во время съемочного периода мы были единым коллективом, единым творческим организмом, - вспоминал А. В. Бобровников. - Очень экспансивный Михаил Каростин вынашивал множество идей, которые выплескивал на съемочной площадке. Жаль, что многое из того, что он придумывал, не вошло в картину и забылось. Помню предложенный им эпизод появления Добчинского и Бобчинского. Городничий играет в кегельбане. Брошенный им шар сбивает кегли в конце зала, и в тот же миг из-за сбитых кеглей появляются, как подброшенные, Добчинский и Бобчинский. Прекрасен был Сергей Мартинсон, не повторявший того, что он делал у Мейерхольда. Каростин и Мартинсон все время придумывали новые решения. Помню репетицию сцены появления городничего у Хлестакова в гостинице. Оба испуганы встречей. В комнате, у поломанной лестницы, две колонны. Вокруг одной от страха должен был трижды обвиться Мартинсон. Обвиться спиралью, как требовал режиссер. Несмотря на всю свою великолепную пластику, актер не смог выполнить задание Каростина. Мы все подсказывали и даже показывали, как это нужно сделать, что вызывало общий смех.
   Много ушло из памяти, но навсегда остались в ней прекрасные дни работы над "Ревизором".
   К сожалению, заключает свою статью Т. Деревянко, "утрачены отснятые эпизоды (первый визит городничего к Хлестакову и финальная сцена), эскизы декораций и костюмов", остались лишь фотографии, письма, воспоминания" (Искусство кино, 1983, э 9).