Булычев Кир. Перевал

- Я сейчас.
- Ну ладно, я так, для дисциплины, - сказала тетя Луиза. - Я сама
загляну. Своих сирот накормлю и зайду.
- Не надо.
Олег выскочил на улицу следом за тетей Луизой. И тут вспомнил, что
забыл поблагодарить Эгле за кипяток с сахаром. Но возвращаться было
нелегко.
Они пошли рядом, идти недалеко. Всю деревню можно обежать за две
минуты. По периметру изгороди.
Дома под косыми, односкатными крышами теснились, прижимались один к
другому, двумя полосками по обе стороны прямой дорожки, что резала деревню
пополам, от ворот в изгороди до общего сарая и склада. Крытые плоскими
розоватыми длинными листьями водяных тюльпанов крыши блестели под дождем,
отражая всегда серое, всегда туманное небо. Четыре дома на одной стороне,
шесть домов на другой. Правда, два дома пустых. Это после прошлогодней
эпидемии.
Дом Кристины предпоследний, за ним только дом Дика. Тетя Луиза живет
напротив.
- Не страшно уходить? - спросила тетя Луиза.
- Надо, - сказал Олег.
- Ответ, достойный мужа, - тетя Луиза почему-то улыбнулась.
- А Сергеев Марьяну не пустит? - спросил Олег.
- Пойдет твоя Марьяна, пойдет.
- Ничего с нами не случится. Четыре человека. Все вооруженные. Не
первый раз в лесу.
- В лесу не первый раз, - согласилась Луиза. - Но в горах совсем
иначе.
Они остановились между домами Кристины и Луизы. Дверь к Луизе была
приоткрыта, там блестели глаза - Казик, приемыш, ждал тетю.
- В горах страшно. Я на всю жизнь запомню, как мы по горам шли. Люди
буквально на глазах замерзали. Утром поднимаемся, а их недобудишься.
- Сейчас лето, - сказал Олег. - Снега нет.
- Легенды, легенды, принимаешь желаемое за действительное. В горах
всегда снег.
- Но если пройти нельзя, мы вернемся, - успокоил Олег.
- Возвращайтесь. Лучше возвращайтесь.
Луиза повернула к своей двери. Казик запищал от радости. Олег толкнул
дверь к Кристине.
У Кристины душно, пахнет чем-то кислым, плесень уже закрыла стены, и
хоть плесень желтая, оранжевая, яркая, в комнате от этого не светлей. И
светильник не горит.
- Привет, - Олег придержал дверь, чтобы разглядеть, кто где в темной
комнате. - Вы не спите?
- Ох, - вздохнула Кристина. - Пришел все-таки, я думала, что не
придешь, я так и полагала, что ты забудешь. Раз вы в горы собрались, то
зачем обо мне помнить?
- Ты не слушай ее, Олег, - сказала тихо, очень тихо, почти шепотом
Лиз. - Она всегда ворчит. Она и на меня ворчит. С утра до вечера. Надоело.
Олег нашел стол, пошарил по нему руками, отыскал светильник, вынул из
кошеля на поясе кремень и трут.
- Чего без света сидите? - спросил он.
- Там масло кончилось.
- А где банка?
- Нет у нас масла, - сказала Кристина. - Кому мы нужны, две
беспомощные женщины? Кто принесет нам масла?
- Масло на полке, справа от тебя. Вы когда уходите? - спросила Лиз.
- После обеда. Как себя чувствуешь?
- Хорошо. Только слабость.
- Эгле сказала, дня через три ты уже встанешь. Хочешь, мы тебя к
Луизе перенесем?
- Я не оставлю маму, - сказала Лиз.
Кристина не была ей матерью. Но они давно жили вместе. Когда они
пришли в поселок, Лиз было меньше года, она была самая малюсенькая. Ее
мать замерзла на перевале, а может, попала под снежную лавину, Олег точно
не помнил. А отец погиб еще раньше. Кристина несла Лиз все те дни. Она
тогда была сильная, смелая, у нее еще были глаза. Так и остались они
вдвоем. Потом Кристина ослепла. Из-за тех же перекати-поле, не знали еще,
что делать. Вот и ослепла. Она редко выходит из дома. Только летом. И
только если нет дождя. Все уже привыкли к дождю, не замечают его. А она не
привыкла. Если дождь, ни за что не выйдет. А если сухо, иногда выглянет из
двери, потом сядет на ступеньку и сидит, а если кто проходит мимо, она
угадывает кто и жалуется ему. Старый говорит, что Кристина немного
ненормальная. Что раньше она была крупным астрономом. Очень крупным
астрономом.
- Конечно, - сказала Кристина, - перенесите ее куда-нибудь. Зачем ей
со мной подыхать?
Олег отыскал на полке банку с маслом, налил в светильник и зажег его.
Сразу стало светло. И видна была широкая кровать, на которой под шкурами
лежали рядом Кристина и Лиз. Олег всегда удивлялся, насколько они похожи,
не поверишь, что не родственники. Обе белые, с желтыми волосами, с
широкими плоскими лицами и мягкими губами. У Лиз зеленые глаза. У Кристины
глаза закрыты. Но, говорят, тоже были зелеными.
- Масла еще на неделю хватит. Потом Старый принесет. Вы не экономьте.
Чего в темноте сидеть.
- Жаль, что я заболела, - сказала Лиз. - Я хотела бы пойти с тобой.
- В следующий раз, - сказал Олег.
- Через три года?
- Через год.
- Через этот год, значит - через три года. У меня слабые легкие.
- До зимы еще долго, выздоровеешь.
Олег понимал, что говорит не то, чего ждала от него эта девушка с
белым широким лицом. Когда она говорила о перевале, о походе, она имела в
виду совсем другое: Чтобы Олег всегда был вместе с ней, потому что ей
страшно, потому что она совсем одна, и Олег старался быть вежливым, но не
всегда удавалось, потому что Лиз раздражала: Ее глаза всегда чего-то
просили, она хотела остаться с Олегом вдвоем, чтобы целоваться.
Кристина поднялась с постели, подобрала палку, пошла к плите. Она все
умела делать сама, но предпочитала, чтобы приходили помогать соседи.
- Олег, - Лиз поднялась на локте. Открылась большая белая грудь, и
Олег отвернулся. - Олег, не уходи с ними. Ты не вернешься. Я знаю, ты не
вернешься. У меня предчувствие...
- Может, воды принести? - спросил Олег.
- Есть вода, - сказала Лиз. - Ты не хочешь меня послушаться. Ну хотя
бы раз в жизни!
- Я пошел.
- Иди, - сказала Лиз.
В дверях его догнали слова:
- Олежка, ты посмотри, может, там есть лекарство от кашля. Для
Кристины. Ты не забудешь?
- Не забуду.
- Забудет, - сказала Кристина. - И в этом нет ничего удивительного.

x x x

Старый мылся на кухне над тазом.
- Крупных зверей вы убили, - сказал он. - Шерсть только плохая,
летняя.
- Это Дик с Сергеевым.
- Ты сердит? Ты был у Кристины?
- Там все в порядке. Потом принесите им масла. И еще у них картошка
кончается.
- Не беспокойся. Заходи ко мне, поговорим напоследок.
- Может, к нам?
- У меня тихо, близнецы на улице играют.
- Только недолго! - крикнула мать из-за перегородки. Старый
ухмыльнулся. Олег снял полотенце, протянул ему, чтобы удобней было
вытереть руку. Правую Старик потерял лет пятнадцать назад, когда они
первый раз пытались пройти к перевалу.
Олег прошел в комнату Старого, сел за стол, отполированный локтями
учеников, отодвинул самодельные счеты с сушеными орехами вместо костяшек.
Сколько раз он сидел за этим столом? Несколько тысяч раз. И все, что
знает, почти все, услышал за этим столом.
- Мне страшнее всего отпускать тебя, - сказал Старик, садясь
напротив, на учительское место. - Я думал, что через несколько лет ты
сменишь меня. И будешь вместо меня учить детей.
Он подобрал со стола темную деревянную табличку, стер с нее криво
выведенные мелом буквы, Олег подумал, что давным-давно он тоже учился
писать на такой табличке. Может быть, на этой самой.
- Я вернусь, - сказал Олег. Он подумал: А что сейчас делает Марьяна?
Грибы она уже замочила, потом переложила свой гербарий, она обязательно
перекладывает гербарий. Собирается? Говорит с отцом? Спит?
- Ты меня слушаешь?
- Да, конечно, учитель.
- И в то же время я сам настаивал на том, чтобы тебя взяли за
перевал. Пожалуй, тебе это нужнее, чем Дику или Марьяне. Ты будешь моими
глазами, моими руками.
Старый поднял свою руку и посмотрел на нее с интересом, словно
никогда не видел. И задумался. Олег молчал, оглядывая комнату. Старый
иногда замолкал так, внезапно, на минуту, на две. Надо привыкнуть. У
каждого свои слабости. Огонек светильника отражался на отполированном, как
всегда чистом микроскопе. В нем не было главного стекла. Сергеев тысячу
раз говорил Старому, что пустая трубка слишком большая роскошь, чтобы
держать ее на полке, как украшение. Дай мне ее в мастерскую, Боря, говорил
он, я из нее сделаю два чудесных ножа. А Старый не отдавал.
- Прости, - сказал Старик. Он прищурил добрые серые глаза, погладил
аккуратно подрезанную белую бороду, за которую тетка Луиза почему-то звала
его Хемингуэем. - Я размышлял. И знаешь о чем? О том же, что и раньше, о
том, что в истории земли уже бывали случаи, когда по той или иной
несчастливой случайности небольшой коллектив, группа людей оказывались
отрезанными от общего потока цивилизации. И тут мы вступаем в область
качественного анализа...
Старик опять замолк и пожевал губами. Ушел в свои мысли. Олег к этому
привык. Олегу нравилось сидеть рядом со Стариком, просто молчать, просто
сидеть, и ему казалось, что знаний в Старике так много, что сам воздух
комнаты полон ими.
- Одному человеку для деградации достаточно нескольких лет. При
условии, что он - белый лист бумаги. Известно, что дети, которые почему-то
попадали в младенчестве к волкам или тиграм, а такие случаи отмечены в
Индии и Африке, через несколько лет безнадежно отставали от своих
сверстников. Они становились дебилами. Дебил - это...
- Я помню.
- Прости. Их не удавалось вернуть человечеству. Они даже ходили
только на четвереньках.
- А если взрослый?
- Взрослого волки не возьмут.
- А на необитаемый остров?
- Варианты различны, но человек неизбежно деградирует... степень
деградации... - Старик взглянул на Олега, Олег кивнул. Он знал это слово.
- Степень деградации зависит от уровня, которого человек достиг к моменту
изоляции, и от характера человека. Но мы-то говорим о социуме, о группе.
Может ли группа людей в условиях изоляции удержаться на уровне культуры, в
каковой находилась в момент отчуждения?
- Может, - сказал Олег. - Это мы.
- Не может, - ответил Старик. - Но для младенца достаточно пяти лет,
для группы, даже если она не вымрет, потребуется два-три поколения. Для
племени - несколько поколений... для народа, - может быть, века. Но
процесс необратим. Он проверен историей. Возьмем австралийских
аборигенов...
Вошла мать Олега. Она была причесана, надела выстиранную юбку.
- Я посижу с вами, - сказала она.
- Посиди, Ирочка, - сказал Старик. - Мы беседуем о социальном
регрессе.
- Я уж слыхала. Ты рассуждаешь, через сколько времени мы начнем