Булычев Кир. Заповедник для академиков

   – Лидочка, к счастью, не знает, кто такой Циолковский, – сказал Матвей.
   – Можете не метать икры.
   – Не икры, а бисера, – сказала Лидочка. – И не надо меня подозревать в абсолютном невежестве. Я знаю, что Циолковский поляк.
   – Вот видите! – загремел на весь парк Матвей.– Он – поляк! Он всего-навсего – поляк!
   – А вы что кричите?
   – Я ничего не кричу,– надулся Максим Исаевич.– Я только знаю, что это великий самоучка, который изобрел дирижабль для путешествия в межзвездном пространстве. Недаром наше правительство обратило внимание на его труды. Вот посмотрите – пройдет несколько лет, и звездолеты Страны Советов возьмут курс на Марс.
   – Макс, я порой думаю – ты дурак или хорошо притворяешься? – сказал Матвей.
   – Если ты имеешь в виду мои классовые позиции, то учти, что мой отец был сапожником и у меня куда более правильное социальное положение, чем у тебя.
   – Он просто всего боится, – сказала Марта, – Сейчас он боится Лидочку. Он ее раньше не видел и подозревает, что она на него напишет.
   – На меня даже не надо писать, – возразил Максим Исаевич, – достаточно шепнуть Алмазову, который специально приехал за мной следить.
   – Нет, ты неправ, – сказал Матвей. – Я точно знаю, что это не Алмазов.
   – А кто?
   – Они никогда бы не обидели тебя такой мелкой сошкой, как Алмазов. Для тебя пришлют Дзержинского.
   – А Дзержинский умер! – сказал Максим Исаевич. В голосе его прозвучало торжество ребенка, который знает, что конфеты спрятаны в буфете.
   По дорожке от прудов поднимался Пастернак, он раскланялся с Лидочкой и ее спутниками. Марта, голосом более оживленным, чем обычно, спросила:
   – А разве вы, Борис Леонидович, не пойдете смотреть на Москву?
   – Простите, но я не сторонник массовых смотрин, – ответил Пастернак. – Захочу – посмотрю. Но один.
   Тут же он улыбнулся, видно, подумал, что мог обидеть Марту своими словами, и добавил:
   – Еще лучше – в вашем обществе!
   – Тогда завтра, как стемнеет! – громко сказала Марта, и все засмеялись.
   Через две минуты что-то заставило Лидочку обернуться. Пастернак уже отошел довольно далеко – его высокая быстрая фигура слилась с черными стволами на повороте, и не он привлек внимание Лиды – за погребом стояла подавальщица. Она была в длинном, словно из шинели перешитом пальто, накинутом на плечи, спереди вертикальной полоской просвечивал передник. Женщина поняла, что Лидочка видит ее, отступила за ствол и тут же пропала с глаз – словно ее и не было. Первым порывом Лидочки было окликнуть Матвея. Но Лидочка не сделала этого – стало неловко – словно окликнешь, донесешь на подавальщицу.
   Что знала Лидочка об этих людях? Что Матя Шавло любезно поднес ее чемодан до санатория? Был вежлив, а потом оказался среди тех, кто прибежал спасать профессора Александрийского? Это говорит в его пользу.
   Еще у него открытая улыбка и есть чувство юмора. И это тоже говорит в его пользу. Но в то же время знаком с Алмазовым, был в фашистской Италии и даже носит гитлеровские, усики. Может, у этой бедной женщины есть основания за ним следить?
   Появление новой партии желающих поглядеть на Москву вызвало шум и веселые крики на вышке – Лидочке даже показалось, что вышка зашаталась от такого гомона. Она обернулась – конечно же, фигуры в шинели не было видно, да и самого погреба не разглядишь, лишь тусклый свет лампочки, горевшей в оранжерее, напоминал о встрече. Еще дальше светились окна усадьбы..
   – Не бойтесь, – сказал Матя, – вышку сооружали еще до революции, она сто лет простоит.
   – Простоит, если на нее не будут лазить кому не лень, – возразил Максим Исаевич.
   Лидочка стала подниматься первой. Ступеньки были деревянные, высокие – словно она поднималась по стремянке, придерживаясь за тонкий брус. Один пролет, поворот, второй пролет, третий… поднялся ветер – видно, ниже его гасили деревья, а тут он мог разгуляться.
   Лидочка хотела остановиться, но снизу ее подгонял Матя.
   – Главное – не останавливаться, а то голова закружится.
   Сверху склонился молодой человек, похожий на Павла Первого.
   – Вы пришли! – сообщил он Лиде. – Я очень рад. Я совсем замерз, думал, что вы не придете.
   – Соперник! – услышал эти слова Матя. – Дуэль вам обеспечена.
   – Здравствуйте, – сказал тот жалким голосом, и Матя узнал его.
   – Кого я вижу! Аспирант Ванюша! Как говорит мой друг Френкель – лучшее дитя рабфака!
   – Матвей Ипполитович, я даже не ожидал, – сказал рабфаковец, и Лидочке стало грустно от его тона, потому что она поняла – дуэли из-за нее не будет. Ванюша готов уступить любую девицу своему кумиру – а в том, что Матя его кумир, сомнений не могло быть: глаза аспиранта горели ясным пламенем поклонника.
   – Неужели вы не заметили меня за ужином?
   – Не заметил, – сознался Ванюша, одаренный редкостным прямодушием, – я смотрел на Лидию Кирилловну. Так смотрел, что вас не заметил.
   – Он уже знает ее отчество! – воскликнул Матя. – Такая резвость несвойственна физикам. Неужели выагент ГПУ?
   – Ах, что вы! – испугался Ванюша.
   Лидочка обернулась туда, куда смотрели собравшиеся на верхней площадке вышки, – Москва казалась тусклой полоской сияния, придавленного облачным небом.
   – Отсюда надо смотреть днем и в хорошую погоду. Если захочешь, мы потом еще поднимемся, – сказала Марта.
   – А вы видели Ферми? – допрашивал Матю восторженный Ванюша.
   – Каждый день и даже ближе, чем вас, – ворковал польщенный Матя.
   – И он разговаривал с вами?
   – Даже я с ним разговаривал, – ответил Матя и сам себе засмеялся, потому что Ванюша не умел смеяться.
   – А Гейзенберг? – спросил аспирант. – Гейзенберг к вам приезжал? Я читал в «Известиях», что в Риме была конференция.
   – И Нильс Бор приезжал, – сказал Матя. – Ждали и Резерфорда. Но Резерфорд не смог отлучиться.
   – Почему?
   – Он должен заботиться о Капице.
   – Да? – Аспирант чувствовал, что его дурачат, но не смел даже себе признаться в том, что настоящий ученый может так низко пасть. Лидочке его было жалко, но, честно говоря, она слушала разговор Мати с неофитом вполуха, потому что смотрела не на отдаленную, туманную и нереально далекую отсюда Москву, а на уютно желтые окна дома, так откровенно манящие вернуться.
   – Лидочка, – сказал Матя, – разрешите представить вам юного поклонника
   – он просит об официальном представлении – делаю это одновременно с ужасом и восхищением. С ужасом, потому что боюсь потерять вас, с восхищением, потому что талант будущего академика Ивана Окрошко вызывает во мне искреннюю зависть.
   У будущего академика Окрошко ладонь была горячей и влажной.
   Марта и Максим Исаевич пошли вниз. Лидочка сказала Марте, что сейчас ее догонит – Матя шепнул ей, что проводит, но не в коллективе. Окрошко маячил у локтя с другой стороны.
   На вышку поднялись Алмазов с Альбиной.
   – Ах, как холодно, – сказала Альбина, останавливаясь у перил рядом с Лидой. Ванюша Окрошко был вынужден сделать шаг назад, освобождая место Альбине. – Я даже не представляла, какая здесь стужа.
   На ней была шляпка, из-под которой рассчитанно выбивались светлые кудряшки. Руки она держала в беличьей муфте.
   – Хорошо, что дождь кончился, – сказал Матя.
   Алмазов стоял сзади, рядом с Ванюшей, и чиркал бензиновой зажигалкой, стараясь закурить на ветру.
   – А вы так легко одеты, – сказала Альбина Лиде.
   – Мне не холодно.
   – Я всем телом чувствую, как вы меня презираете, – прошептала Альбина.
   – Из-за этого эпизода возле машины. Вы меня презираете?
   – Я об этом даже не думала.
   Алмазов должен бы сейчас вмешаться, остановить эту дурочку, которая смотрела на Лидочку, распахнув голубые, наполненные слезами глаза. «А вдруг, она его жертва и ей куда хуже, чем мне?» – подумала Лидочка.
   – Я вам дам таблетки, – сказала Альбина, понизив голос до шепота. – У нас есть немецкий аспирин, он совершенно другой, чем наш, я вам вынесу, он заснет, и я вынесу.
   – Не надо.
   – Надо-надо, он их не считает. Он почти все считает, но таблетки не считает, я за ним всегда слежу, он даже не представляет, как я много о нем знаю.
   Лидочка проследила за взглядом, который кинула назад Альбина, – видно, она боялась Алмазова. Но его за спиной не было, он отошел с Матей на другую сторону опустевшей площадки. Сзади стоял только Ванюша Окрошко, который или ничего не слышал, или не понимал.
   – Я знаю – вы думаете, что я его боюсь. Но я докажу, докажу, – шептала Альбина. – Вы еще удивитесь моей отваге.
   – Ванюша, – сказала Лидочка, – нам пора идти?
   Ваяюша не понял, но был счастлив, что Лида к нему обратилась.
   – Ванюша, – повторила Лида, – я совсем замерзла.
   – Я же говорила вам, что вы замерзнете, – сказала Альбина.
   Алмазов подошел к ним, встал рядом с Ванюшей Окрошко.
   – Ну что, мои дорогие девушки, – сказал Алмазов. – Не пора ли нам домой, на бочок?
   – Да, и как можно скорее, – сказала Альбина. – Вы же видите, что Лида совсем замерзла.
   – Это дело поправимое, – сказал чекист. Лидочка не сразу поняла, что он делает, только когда Ванюша заскулил из-за того, что не догадался до такой простой мужской жертвы, только тогда Лидочка обернулась – но было поздно. Алмазов уже снял свою мягкую, на меховой подкладке, кожаную куртку – внешне комиссарскую, как ходили чекисты в гражданскую, но на самом деле иную – мягкую, уютную, теплую и пахнущую редким теперь мужским одеколоном.