Булычев Кир. Перевал (сборник)

   Вениамин пошел вокруг пушки и больно ударился носком о вросшее в землю чугунное ядро. Из пушки когда-то стреляли всерьез, подумал он. В каждом народном предании есть доля правды — может, и в самом деле здесь стояла крепостца и в ней сидел с солдатами майор Полуехтов? Землепроходец? Надо будет поговорить со стариками, а еще вернее — заглянуть в архивы в Свердловске. Людская память куда менее надежна, чем документы…
   — Гамияэстомнисдивизаинпаррртистрррес! — раздался страшный переливающийся гортанный вопль.
   От неожиданности все замерли.
   — Это мне знакомо! — вскричал Вениамин. — Я близок к решению!
   Черная тень пронеслась между ветвей, посыпались на землю листья. Показалось, что стало темнее.
   Эдуард Олегович сделал хватательное движение руками, надеясь достать эту тень, но движение было незавершенным, словно на самом деле в мыслях фельдшера и не было реального желания схватить страшно кричащее существо.
   — Опять? — спросила Элла.
   — Тррес, — сказал Вениамин. — Я это расшифрую.
   — Просто дикий крик, — сказал Эдуард Олегович. — Пошли, покажу вам нашу сцену и красный уголок. Мы получаем все основные центральные издания, включая журнал «Эстрада и цирк».
   Вениамин провел рукой по стволу пушки. Луч солнца упал на темный металл. Божья коровка размером с грецкий орех поползла к солнечному пятну. Было тихо.

7

   Андрюша зарядил камеру, положил в сумку телевик и запасные пленки. Не сидеть же весь день дома из-за того, что совершаешь не совсем удачный героический поступок.
   Он перекинул сумку с камерой через плечо и только спустился с крыльца, как в калитку вбежала Ангелина с крынкой в руке. При дневном свете она казалась иной, более обыкновенной.
   — Вы уже встали? — удивилась Ангелина.
   — Скоро девять, — сказал Андрюша. — Все ушли, я один задержался. Миновало множество событий. Утро было бурным.
   — Жалко. Я с фермы бежала, хотела вас парным молоком угостить. Городские поздно встают. Я знаю, сама в городе поздно вставала. А вы спешите?
   — Нет, — сказал Андрюша, — я с удовольствием.
   Ангелина вдруг покраснела, видно, взгляд Андрюши показался ей слишком восхищенным. Уловив ее смущение, Андрюша смутился и сам и потому первым, не оглядываясь, пошел в дом.
   — Я тоже с вами молока выпью, — сказала Ангелина. — Садитесь. А они куда ушли?
   — Эдуард Олегович им деревню показывает.
   — Чего у нас показывать? — сказала Ангелина, доставая из буфета чашки, а с полки пустую литровую банку. — Он и не знает. Чужой. Лучше бы Колю позвали.
   — Коля нам легенду рассказал, а потом убежал. — Андрюша с интересом смотрел, как Ангелина налила полбанки молока, потом зачерпнула ковшом холодной воды и разбавила молоко. — Зачем так? — спросил он.
   — А вы из крынки не станете, — сказала Ангелина и улыбнулась. — Вы подумали, я жадничаю?
   — Разумеется, — сказал Андрюша. — Я подозрителен.
   — Попробуйте, если не верите.
   Глаза у нее стали веселые, синие, в голубизну. Молоко лилось в стаканы густым киселем.
   — Так и сказали бы, что сливки.
   — Это молоко, — сказала Ангелина. — Такое доим. — Она фыркнула, нос дернулся кверху, жемчужные зубы сверкнули на солнце. Андрюша сидел, разинув рот, и такое восхищение было на его лице, что Ангелина отмахнулась, сказав сквозь смех: — Чего уставился? У меня жених.
   — Василий?
   — Нет, Василий только претендент. Безнадежный. Жених у меня в Норильске. Мы в училище по переписке солдат выбирали, фотографиями менялись. Он в меня влюбился, а я нет. Но человек надеется.
   — Значит, и не видела?
   — Может, увижу. А ваш товарищ музыкальный. Шуберта знает. Я его в темноте не разглядела, а голос приятный.
   Ангелина подлила в стакан воды, получилось молоко, жирное, густое.
   В окно постучали. На подоконнике с той стороны сидел громадный черный ворон.
   Ангелина отворила окно, ворон перелетел на стол, сурово посмотрел на замершего Андрюшу, кивнул ему, потом повернулся к Ангелине, кивнул и ей.
   — Сейчас, — сказала Ангелина, доставая с полки кусок хлеба. Ворон схватил ломоть большим массивным клювом, как плоскогубцами, перепрыгнул на подоконник.
   — Это еще что за явление народу? — спросил Андрюша.
   — Григорий, — сказала Ангелина. — Что-то он в последнее время осторожный стал, опасается. А раньше совсем ручной был.
   — У вас не деревня, а зоопарк какой-то, — сказал Андрюша.
   Ворон шумно хлопнул крыльями и улетел.
   — Ты медведя имеешь в виду? Он в лесу живет.
   — Приходящий, значит? А почему он из пушки стреляет?
   — Ой, это тебе лучше мама расскажет! Сколько себя помню, стреляет. Круглый год. Без этого нам нельзя — даже коровы без пушки в стадо не пойдут. Раньше, когда я девчонкой была, у нас медведица служила, потом подохла. Она этого Мишку с малолетства сюда водила, приучала. Пошли, что ли? А то мне обратно на ферму пора.
   — Спасибо за молоко, — сказал Андрюша.
   Они вышли. Громадный черный ворон сидел на крыше и клевал ломоть хлеба.

8

   Хоть Ангелина и утешила Андрюшу, что смеяться не будут, все-таки он через деревню не пошел, а свернул в другую сторону, к околице. За льняным полем виднелась речка, узкая и чистая. Солнце поднялось высоко и припекало, но от голубых гор, поднимавшихся над близким темным лесом, тянул ветерок.
   С дороги открылся умиротворенный вид на деревню. Андрюша достал камеру. И тут услышал за спиной голоса.
   Голоса стихли. Босые пятки, отбивавшие дробь по дорожке, стихли тоже. Разумеется, они остановились и наблюдают.
   — «Зоркий-Эм» у него. С «Юпитером». Я знаю.
   — Какой «Зоркий»! Я что, «Зоркий» не узнаю?
   Ребята углубились в спор, уходить не собирались, видно, ждали, когда фотограф обернется и разъяснит. Андрюша понял, что пора общаться, спустил свою «Практику» и обернулся.
   — Ого! — сказал он.
   — Ого! — сказали два мальчика лет по десяти.
   Мальчики узнали в фотографе героя, которого утром медведь таскал по площади, а Андрюша увидел, что мальчики волокут привязанную к длинной палке рыбину размером побольше метра. Даже удивительно, что такая поместилась в речке.
   Рыбина чуть шевелила хвостом.
   — А вы за мельницей приехали? — спросил один из ребят.
   — Нет, — сказал Андрюша, — песни записывать будем и сказки.
   — Дед Артем говорил, что мельница представляет исторический интерес. Ее обязательно увезут. Древняя она, понимаешь?
   — Водяная?
   — Не, ветряк…
   — Покажете?
   — А пофотографировать дашь? А то у Кольки Полуехтова «Канон» японский, а у нас только «Смена».
   — Договорились, — сказал Андрюша. — Когда?
   — Завтра с утра зайдем. Сейчас, видишь, дело есть.
   — А рыба-то какая? Сом?
   — Ну ты, видно, городской. Разве у сома лицо такое? Да мы на сома и не пойдем. Он в омуте живет, с дом ростом. И его нельзя трогать, у него золотое кольцо на жабре. Его специально выпустили. Для учета. А это селедка…
   Мальчишки потащили рыбину дальше.
   Андрюша постоял немного, подождал, пока они скрылись за крайним домом, и пошел дальше к реке. У тропинки по краю льна росли васильки. Он, правда, не сразу догадался, что это васильки — они были похожи на махровые гвоздики голубого цвета. Андрюша нарвал небольшой букет для Эллы Степановны.
   — Спасите! — раздался крик от реки. — На помощь! Грабят!
   Андрюша относился к тому разряду людей, для которых любой крик о помощи приказ действовать. Забыв об утренней истории и медведе Мише, он кинулся по откосу вниз и влетел, ломая ветки, в заросли у речки, крича:
   — Держитесь! Я иду!
   Жертвой нападения оказался вчерашний старичок с седой эспаньолкой, мирно сидевший на пеньке.
   — Что случилось? — крикнул Андрюша. — Кто напал?
   — Кто напал, тот сбежал, — сказал старичок, поднимаясь на ноги и еле доставая Андрюше до груди своей блестящей потной лысинкой. — Спасибо тебе. Ой, поясница болит! Это же надо, так толкать пожилого человека! Пойди корзинку мою подбери — в кустах она.
   Андрюша пошел в кусты. Там на боку валялась корзина, из нее высыпались красные яблоки. Старичок подошел сзади.
   — Ты их подбери, — сказал он, — будь любезный. Мне наклоняться больно.
   Андрюша стал подбирать яблоки. Это оказались не яблоки.
   — Что это? — спросил он. — Ананасы?
   — Малины, что ли, не видел?
   — Такой не видал, — сказал Андрюша. — Малина обычно мельче.
   — Это обычно, а у нас крупнее.
   — Кому, — спросил Андрюша, — ваша малина понадобилась?
   — Не догадываешься? — изумился дед, прищурился. — Да ты дипломат! Из-за тебя же я пострадал. Это точ-на! Попал я в лапы мстителю!
   Старичок погрозил в кусты кулаком, и издали донесся обиженный рев. Андрюша вздрогнул. Ему не хотелось снова встречаться с медведем. К счастью, старичок разделял опасения Андрюши.
   — Побежали, — сказал он. — А то Мишка опомнится, сообразит, кто мне на помощь подоспел. Он же тебя за взвод пехоты принял. Это точ-на.
   Старичок подхватил корзину и засеменил наверх, к тропинке. Андрюша поспешил за ним, очень стараясь не обогнать старичка.

9

   У клуба-медпункта на длинной лавочке под бревенчатыми колоннами сидели десять старух в высоких кружевных кокошниках, разноцветных до земли платьях и с выражением торжественного достоинства на лицах.
   — Вот, — сказал Эдуард с некоторым облегчением, — а я боялся, что не придут в разгар трудового дня. Но пришли. И даже облачились. Это великолепно. Здравствуйте, товарищи пенсионерки!
   Старухи наклонили головы, здороваясь, и Элле показалось, что своим коллективным взором они пронзили ее насквозь, знают, где родилась, как училась в школе и почему у нее не сложилась личная жизнь.
   — Замечательно, — сказал Эдуард. — Вот наш народный хор. А перед вами, товарищи пенсионерки, специальная экспедиция Академии наук, приехали записывать и изучать. Большое внимание уделяют сохранению и утверждению народного творчества. Прошу взаимно знакомиться! — Эдуард Олегович отступил на шаг и сделал широкое движение рукой, как сеятель. Затем добавил: — Пошли внутрь помещения. Там поговорим, а то дождик собирается…
   Вениамин в клуб не пошел. Эта мирная на вид деревня скрывала в себе тайны, ускользающие, но ощутимые, невыдуманные. Тайна утреннего выстрела из пушки вроде бы разрешилась. Но факт стрельбы из пушки не открывает причин этой стрельбы. Есть дрессированный медведь. Но зачем он?
   Вениамин огляделся, раздумывая, куда направить свой путь. Он казался самому себе витязем на распутье. И потому решил подождать, как распорядится судьба, — должен же быть знак, который направит его в нужную сторону.
   Намек материализовался через две минуты и принял форму знакомого грузовика, который медленно выехал из улицы на площадь. Вениамин сначала решил, что в деревне есть особые ограничения для единственной машины: может, охраняют медведей. Но тут же выявилась причина столь медленного движения: Василий, сидя за рулем, разговаривал с какой-то девушкой, чьи ноги были видны по ту сторону грузовика.
   — В кино вечером пойдешь? — спросил Василий, глядя из кабины в сторону и вниз, так что Вениамину был виден только его крепкий коротко остриженный затылок.
   — Мне заниматься надо, — ответил почти заглушенный мотором девичий голос, который Веня узнал бы из тысячи.
   — Я вот и без образования зарабатываю. Главное — уметь использовать обстоятельства.
   — Кого цитируешь? — спросила Ангелина.
   — Я не цитирую, я сам придумываю, — сказал Василий. — Ты не думай, для меня авторитетов нету.
   — Поезжай в город, — сказала Ангелина, — молоко скиснет.
   — Наше не скиснет, — сказал Василий. — Я его водой из ключа разведу.
   — Ты не шути! — сказала Ангелина, прибавила шагу, и Вениамину было видно, как загорелые ноги переместились вперед, но Василий чуть прибавил скорость и догнал девушку.
   — А в кино пойдешь? — спросил он.
   — Не пойду.
   — Ученые приехали? Я им покажу, где раки зимуют.
   — Брось ты свои угрозы, — сказала Ангелина.
   Дальше разговора Вениамин не слышал, потому что грузовик и Ангелина отошли далеко.
   Вениамин побрел по дороге, любуясь резьбой на наличниках и столбах, греясь под северным нежарким, но уютным солнцем, глядя с нежностью на жеребенка, который выскочил на улицу, оглянулся, взбрыкнул и погнался за курами, а те лениво разбегались, уступая ему дорогу. У крайнего дома, от которого дорога спускалась в низину, Вениамин остановился. Столбы ворот, седые от старости, представляли собой солдат в высоких гренадерских шапках. Носы у солдат уже откололись, как и дула ружей, но глаза гневно глядели вперед из-под насупленных бровей. Сюжет резьбы показался Вениамину необычным — ни в одной из специальных статей, несмотря на свою любознательность и осведомленность в народном творчестве, он о таком не читал. Надо сказать Андрюше, чтобы сфотографировал, подумал Вениамин и в этот момент услышал над головой стройное многоголосое пение, ровное и негромкое.
   В окне высокого этажа показалась девичья головка, будто там догадались, что с улицы подслушивают. Брови удивленно взлетели при виде худого молодого человека в очках, при галстуке, со следами полосатости на лице. Девушка пропала, песня оборвалась, и тут же во всех четырех окнах возникли девичьи, женские и старушечьи головы, глядевшие на Вениамина с веселым интересом.
   — Здравствуйте, — сказал Вениамин.
   — Здравствуйте, — ответили во всех окнах. — Вы из экспедиции?
   — Он за Мишкой бегал, — сообщила первая девушка.
   — Они за мельницей приехали, — сказала женщина во втором окне.
   — Нет, — сказали в третьем, — они песни собирают. — Идите сюда, — сказали в четвертом, — мы вам споем.
   — С удовольствием, — сказал Вениамин, забыв на минуту о своей раскраске.
   На пороге большой, в два света комнаты Вениамина встретила статная старуха с гладко зачесанными волосами. Девушки и женщины, пока Веня поднимался в дом, успели рассесться за валики, схожие с диванными, на которых были натянуты кружева, разобрать вересковые коклюшки.
   — Добро пожаловать, — сказала торжественно старуха, — в ручьевскую кружевную артель.
   Назвавшись директоршей артели, она повела аспиранта вдоль валиков, говоря солидно, медленно, но без перерыва, как профессиональный экскурсовод.
   — Наши кружева некогда славились даже за пределами области и в 1897 году на выставке в Брюсселе получили серебряную медаль.
   — Большую серебряную медаль, — уточнила толстуха в сильных очках.
   — Это неважно, мы не спесивые, — сказала директорша. — Однако промысел наш захирел и почти иссох. Только в последние годы начала возрождаться слава ручьевских кружев. Но вот беда — в области наш узор не берут, говорят, что не народный, приходится ширпотребом заниматься.
   — Ширпотребом! — раздались возмущенные голоса.
   — А вы только поглядите, что мы умеем делать! Ведь этого больше никто не может.
   Кружевницы повскакивали с мест и сгрудились за спинами директорши и Вениамина около большого стола, на котором лежал громадный альбом в дряхлом сафьяновом переплете. В нем были наклеены образцы кружев — некоторые пожелтели от старости, другие новые.
   Вениамин и в самом деле удивился, увидев эти кружева. Тонкие нити сплетались в охотничью сцену — мужчина в камзоле и треуголке охотился на уток; на следующей странице дамы в пышных платьях играли в жмурки с изысканными кавалерами на фоне изящных павильонов. Замок соседствовал с русской церквушкой, и вокруг ходили хороводом девицы в кокошниках…
   — Невероятно, — сказал Веня.
   — Вот то же самое они нам и сказали, — подтвердила статная директорша. Сказали, что это не входит в рамки и, значит, это не искусство. Вы знакомы с такой узкой психологией?
   — К сожалению, знаком, — сказал Вениамин.
   — Они говорят, не народное, — вмешалась девушка в очках, — а у нас в деревне так плетут третий век подряд.
   — Третий век, — прошептала древняя голубая бабушка из угла.
   Вениамин взглянул в ту сторону и увидел над ее головой два потемневших от времени портрета в потертых золоченых рамах. Художник, который писал их, видно, не обучался в академии, пришел из иконописцев, но был талантлив и наблюдателен. В портретах чувствовалась крепкая рука и уверенность в себе.
   Справа висел портрет мужчины в зеленом мундире с красными отворотами и обшлагами, с золотыми пуговицами и в треуголке, обшитой золотым галуном. Лицо мужчины было сурово, подбородок крепкий, а глаза светлые, голубые, как у всех кружевниц.
   — Кто это? — спросил Вениамин.
   — Майор Полуехтов, — сказала древняя бабушка, — ясное дело.
   Но Вениамин уже не слышал. Он смотрел на второй портрет. На нем была изображена молодая женщина, тоже голубоглазая, с полными чуть загнутыми в углах губами, доверчивая и добрая. Платье было открытое и обнажало округлые плечи и высокую грудь, закрытую кружевом.
   — А это государыня императрица, — прошамкала бабушка. — Елизавета Петровна в бытность свою цесаревной.
   — Это не более как сомнительная версия, — сказала директорша. — Мы думаем, что это жена Полуехтова.
   — Нет, — сказала бабушка, — императрица любила нашего майора невестиной любовью, потому он сюда и попал.
   Вениамин уже не слышал спора, горевшего, видно, не первый год. Он смотрел на портрет и страдал, ощущая бездну времени, отделявшую его от молодости той, что была изображена на портрете. И неважно было — принцесса, императрица, невеста, жена… ее нет, Вениамин опоздал, трагически опоздал родиться…
   Он не помнил, как оказался на улице, хотя вроде бы его проводила до калитки директорша артели, а он вроде бы обещал ей поговорить со специалистами в Свердловске и постоять за ручьевские кружева. Он слышал лишь стук собственного сердца и знал, что полюбил безнадежно и навсегда.

10

   Дальше дед с Андрюшей шли не спеша. Андрюша остановился там, где оставил фотоаппарат. Там же лежал букет голубых махровых цветов.
   — Погоди, — сказал вдруг дед строго. — Ты зачем эти цветы погубил?
   — Красивые, — сказал Андрюша. — Пускай в банке постоят.
   — А ты чего в своей жизни посадил, молодой человек? Ты чего создал? Рвать научился? Рвать все умеют! Это точ-на.
   — Это же васильки. Сорняки.
   — Дурак, — сказал старик. — Рожь здесь растет обыкновенная, семена из района получили. А васильки уникальные, только в наших местах произрастают. Так что подорвешь экологию, и не будет больше такого сорняка.
   — Ну и хорошо, — упрямился Андрюша, — урожаи увеличатся.
   — Опять дурак, — сказал старик. — Уничтожишь ты этот так называемый сорняк невиданной красоты, а на нем, может, особый вид бабочек обитал, он тоже вымрет. Тебе их не жалко?
   Дед протянул вперед коричневую ладонь, и сверху, из голубой небесной синевы, послушно опустилась ему на ладонь оранжевая бабочка с синими пятнами на крыльях.
   — Ты с этим видом знаком? — спросил дед.
   — Я бабочек не изучал, — сказал Андрюша, — может, она на соснах живет.
   — Эндемик, — сказал дед. — Понимаешь? Все в природе уравновешено и взаимосвязано, как говорил Дарвин.
   — Кто?
   — Дарвин-младший, внук, я с ним состоял в переписке.
   Очевидно, старик не врал. Бабочка вспорхнула с ладони, сделала круг над букетом васильков, огорченная экологическим бедствием, пришедшим с Андрюшей, и пропала в жаркой душистой синеве.
   — Что же мне теперь делать? — спросил Андрюша.
   — Дари уж кому хотел. Только на будущее осторожней, береги природу. Пора нам здесь заповедник устраивать. Ты мальчишек двух не встречал, Сеньку и Семена?
   — Видел.
   — Из-за них, стервецов, я Мишке малину уступил, за ними погнался. Опять браконьерствовали.
   — Вы рыбу имеете в виду?
   — Ее самую. — Видно, от малого роста дед говорил громко, уверенно, с нажимом на некоторые слова. — А ты что, в поп-группе выступаешь?
   — Не понял, — сказал Андрюша. — Волосы у тебя дикие. И характер буйный. На медведей бросаешься. Я решил было, что ты на саксофоне играешь. В ансамбле. Я, понимаешь, больше классический джаз уважаю. На уровне диксиленда. Ты как к диксиленду относишься?
   — Положительно, — сказал Андрюша. — А почему медведь из пушки стреляет?
   — Традиция, — сказал дедушка. — Хочешь поглядеть, как он это делает?
   — Конечно, хочу. Только он меня не узнает?
   — На работе смирный. Понимает, что может зарплаты лишиться. Он за место держится. Сам-то он бескорыстный, но семья у него, медведица строгая. Да ты не бойся, в случае чего я ему объясню. Ведь это я шефство над пушкой осуществляю. Это точ-на.
   — Так чего же он у вас малину отнял?
   — Ты бы молчал — сам изранил, довел зверя до крайности. Он же в принципе дикий зверь. — Дед рассердился. Даже остановился, топнул ногой и строго спросил: — За мельницей приехали?
   — Почему все про мельницу спрашивают? Мы же фольклористы.
   — Понимаю, — сказал старичок. — Я все равно к мельнице бы дорогу не указал. Мельница у нас со странностями.
   — Любопытно посмотреть, — сказал Андрюша.
   Они дошли до крайней избы, остановились. Старичок сказал:
   — Вон на той стороне второй дом мой. Запомнил? Жду к себе.
   Старичок быстро пошел через улицу к своему дому.
   Андрюше не хотелось возвращаться домой. Он уже понял, что в деревне все знают о его утреннем подвиге, но относятся к нему без особой издевки. Может, поискать Эллу? Все-таки он член экспедиции, и его фотографическое мастерство может пригодиться.
   Тут он увидел знакомых ребятишек, которые натягивали веревку между могучими липами. Андрюша присел на траву, было тихо, мирно, деревня ему нравилась, утренние приключения уже ушли в прошлое. Он глядел на Сеню и Семена и думал, что они чем-то — разрезом глаз или длинными белесыми ресницами похожи на Ангелину.
   — Прыгать будешь? — спросил Семен. — У нас тренировка по прыжкам в высоту. Скоро тренер придет.
   — Вы тренируйтесь, я погляжу.
   — Гляди, — сказал Сеня. — За погляд денег не берем. Только если какой-нибудь новый стиль знаешь, не скрывай. А то мы все фолсбери-флопом прыгаем, а он имеет пределы.
   Семен разбежался и прыгнул через веревку. Не фолсбери-флопом, а перекидным да притом зацепился за веревку на высоте метра с небольшим, грохнулся, хорошо — земля мягкая, трава.
   — Разминка, — сказал он, — неудачное приземление.
   Теперь разбежался Сеня, веревку он преодолел и сказал Семену:
   — Поднимай выше.
   — Правильно, — сказал подошедший невесть откуда Вениамин, снимая очки и передавая их Андрюше. — Я принимаю участие. Вы не возражаете?
   — Прыгайте, — сказал Семен. — Эту высоту будете брать или поднимем?
   — Поднимем, — сказал Вениамин. — Во мне подъем чувств.
   Он затрусил к веревке, затормозил перед нею и подпрыгнул. Веревка ударила его по коленям, и Вениамин перевалился, шлепнулся на живот и замер. Подниматься было лень — жаркая истома завладела воздухом. Веня отполз в сторону, в тень, перевернулся на спину и закрыл глаза.
   Сеня с Семеном подняли веревку повыше, до полутора метров. Сеня преодолел ее с первой попытки, Семен со второй стилем фолсбери-флоп. Андрюша поглядел на редкие кучевые облака и сказал:
   — Надо мне честь города защищать. Разойдись, братва!
   Он хорошо разбежался, перепрыгнул с запасом и сказал:
   — Разрешаю поднять планку еще на три сантиметра.
   На следующей высоте сошел Сеня, но Семен остался, Андрюша его обошел только по числу попыток.
   — Наша взяла, — сказал Андрюша, — а вы говорили.
   Он запыхался, устал. И как-то вылетело из головы, что его противникам лет по восемь, не больше.
   — Сегодня ваша, завтра наша, — сказал Семен. — Мы еще в длину не прыгали. Смотри, тренер пришел.
   Коля Полуехтов с сумкой «Олимпиада-80» через плечо остановился поодаль.
   — Как успехи, малыши? — спросил он.
   — Скромные, — сказал Сеня.
   — Стараемся, — сказал Семен. — Без тебя трудно.
   Коля подошел к веревке, ладонью проверил высоту — получилось до его носа.
   — Солидно, — сказал он. — Метр пятьдесят три. С какой попытки брали?
   — Андрей взял со второй, — сказал Семен. — Я с третьей.
   — Нет, — Коля поглядел на Андрюшу снизу вверх, — для тебя это не достижение. В тебе живого росту, наверное, метр восемьдесят.
   — Метр семьдесят шесть, — сказал Андрюша.
   — Свой рост надо брать без усилий. Это твой предел?
   Мальчишки смотрели на Колю с уважением, верили каждому слову.
   — Не знаю, — сказал Андрюша. — У меня другие цели в жизни.
   — Цели прыжкам не помеха. — Коля говорил поучающим голосом. Андрюшу это разозлило.
   — А ты свой рост можешь взять?
   — Не проблема, — сказал Коля и, не снимая сумки и не раздеваясь, даже без разбега присел, оттолкнулся и перемахнул через веревку. Потом обернулся к Андрюше. — Ты на меня не обижайся. Я к зиме буду два метра брать. Такая у меня цель. Ну ладно, вы тут отдыхайте, а у меня дела.
   Коля пошел через дорогу к дому, а Сеня сказал вслед:
   — Редкого упорства он у нас.
   — Энциклопедию читает, — вздохнул Семен. — Уже третий том.
   Из калитки вышел пес, поглядел по сторонам, затрусил к околице. Вид у пса был деловой, задумчивый.
   — За коровой пошел, — сказал Сеня.
   По улице не спеша шли Элла Степановна и Эдик. У калитки они остановились. До молодых людей донесся вопрос Эдуарда: