Страница:
---------------------------------------------------------------
Подготовка электронной версии: eldmitr@aport.ru
---------------------------------------------------------------
На окне, серебряном от инея,
За ночь хризантемы расцвели.
В верхних стеклах - небо ярко-синее
И застреха в снеговой пыли.
Всходит солнце, бодрое от холода,
Золотится отблеском окно.
Утро тихо, радостно и молодо.
Белым снегом все запушено.
И все утро яркие и чистые
Буду видеть краски в вышине,
И до полдня будут серебристые
Хризантемы на моем окне.
VIII.03
Над озером, над заводью лесной -
Нарядная зеленая береза...
"О девушки! Как холодно весной:
Я вся дрожу от ветра и мороза!"
То дождь, то град, то снег, как белый пух,
То солнце, блеск, лазурь и водопады...
"О девушки! Как весел лес и луг!
Как радостны весенние наряды!"
Опять, опять нахмурилось, - опять
Мелькает снег и бор гудит сурово...
"Я вся дрожу. Но только б не измять
Зеленых лент! Ведь солнце будет снова".
15.I.03
Воткнув копье, он сбросил шлем и лег.
Курган был жесткий, выбитый. Кольчуга
Колола грудь, а спину полдень жег...
Осенней сушью жарко дуло с юга.
И умер он. Окостенел, застыл,
Припав к земле тяжелой головою.
И ветер волосами шевелил,
Как ковылем, как мертвою травою.
И муравьи закопошились в них...
Но равнодушно все вокруг молчало,
И далеко среди полей нагих
Копье, в курган воткнутое, торчало.
31.VIII.03
Далеко на севере Капелла
Плещет семицветным огоньком,
И оттуда, с поля, тянет ровным,
Ласковым полуночным теплом.
За окном по лопухам чернеет
Тень от крыши; дальше, на кусты
И на жнивье, лунный свет ложится,
Как льняные белые холсты.
1903
Раскрыт балкон, сожжен цветник морозом
Опустошен поблекший сад дождями.
Как лунный камень, холодно и бледно
Над садом небо. Ветер в небе гонит
Свинцовые и дымчатые тучи.
И крупный ливень с бурей то и дело
Бежит, дымится по саду... Но если
Внезапно глянет солнце, что за радость
Овладевает сердцем! Жадно дышишь
Душистым влажным воздухом, уходишь
С открытой головою по аллее,
Меж тем как над аллеей все приветней
Синеет небо яркое - и вдруг
С гумна стрелою мчится белый турман
И снежным комом падает к балкону,
За ним другой - и оба долго, долго
Пьют из лазурной лужи, поднимая
Свои головки кроткие... Замрешь.
Боясь их потревожить, весь охвачен
Какой-то робкой радостью, и мнится,
Что пьют они не дождевую воду,
А чистую небесную лазурь.
(1903)
Так ярко звезд горит узор,
Так ясно Млечный Путь струится,
Что занесенный снегом двор
Весь и блестит и фосфорится.
Свет серебристо-голубой,
Свет от созвездий Ориона,
Как в сказке, льется над тобой
На снег морозный с небосклона.
И фосфором дымится снег,
И видно, как мерцает нежно
Твой ледяной душистый мех,
На плечи кинутый небрежно,
Как серьги длинные блестят,
И потемневшие зеницы
С восторгом жадности глядят
Сквозь серебристые ресницы.
21.VII.03
Древнюю чашу нашел он у шумного синего моря,
В древней могиле, на диком песчаном прибрежье.
Долго трудился он; долго слагал воедино
То, что гробница хранила три тысячи лет, как святыню,
И прочитал он на чаше
Древнюю повесть безмолвных могил и гробниц:
"Вечно лишь море, безбрежное море и небо,
Вечно лишь солнце, земля и ее красота,
Вечно лишь то, что связует незримою связью
Душу и сердце живых с темной душою могил".
<1903>
Обрыв Яйлы. Как руки фурий,
Торчит над бездною из скал
Колючий, искривленный бурей,
Сухой и звонкий астрагал.
И на заре седой орленок
Шипит в гнезде, как василиск,
Завидев за морем спросонок
В тумане сизом красный диск.
1903
ОДИНОЧЕСТВО
И ветер, и дождик, и мгла
Над холодной пустыней йоды.
Здесь жизнь до весны умерла,
До весны опустели сады.
Я на даче один. Мне темно
За мольбертом, и дует в окно.
Вчера ты была у меня,
Но тебе уж тоскливо со мной.
Под вечер ненастного дня
Ты мне стала казаться женой...
Что ж, прощай! Как-нибудь до весны
Проживу и один - без жены...
Сегодня идут без конца
Те же тучи - гряда за грядой.
Твой след под дождем у крыльца
И мне больно глядеть одному
В предвечернюю серую тьму.
Мне крикнуть хотелось вослед:
"Воротись, я сроднился с тобой!"
Но для женщины прошлого нет:
Разлюбила - и стал ей чужой.
Что ж! Намин затоплю, буду пить...
Хорошо бы собаку купить.
(1903)
Первый утренник, серебряный мороз!
Тишина и звонкий холод на заре.
Свежим глянцем зеленеет след колес
На серебряном просторе, на дворе.
Я в холодный обнаженный сад пойду -
Весь рассеян по земле его наряд.
Бирюзой сияет небо, а в саду
Красным пламенем настурции горят.
Первый утренник - предвестник зимних дней.
Но сияет небо ярче с высоты;
Сердце стало и трезвей и холодней,
Но как пламя рдеют поздние цветы.
1903
Старик у хаты веял, подкидывал лопату,
Как раз к святому Спасу покончив с молотьбой.
Старуха в белой плахте белила мелом хату
И обводила окна каймою голубой.
А солнце, розовея, в степную пыль садилось -
И тени ног столбами ложились на гумно,
А хата молодела - зарделась, застыдилась -
И празднично блестело протертое окно.
1903
Как дым, седая мгла мороза
Застыла в сумраке ночном.
Как привидение, береза
Стоит, серея, за окном.
Таинственно в углах стемнело,
Чуть светит печь, и чья-то тень
Над всем простерлася несмело, -
Грусть, провожающая день,
Грусть, разлитая на закате
В полупомеркнувшей золе,
И в тонком теплом аромате
Сгоревших дров, и в полумгле,
И в тишине, - такой угрюмой,
Как будто бледный призрак дня
С какою-то глубокой думой
Глядит сквозь сумрак на меня.
(1903)
Там, на припеке, спят рыбацкие ковши;
Там низко над водой склоняются кистями
Темно-зеленые густые камыши;
Полдневный ветерок змеистыми струями
Порой зашелестит в их потайной глуши,
Да чайка вдруг блеснет сребристыми крылами
С плаксивым возгласом тоскующей души -
И снова плавни спят, сияя зеркалами.
Над тонким их стеклом, где тонет небосвод,
Нередко облако восходит и глядится
Блистающим столбом в зеркальный сон болот -
И как светло тогда в бездонной чаше вод!
Как детски верится, что в бездне их таится
Какой-то дивный мир, что только в детстве снится!
1903
Уж подсыхает хмель на тыне.
За хуторами, на бахчах,
В нежарких солнечных лучах
Краснеют бронзовые дыни.
Уж хлеб свезен, и вдалеке,
Над старою степною хатой,
Сверкает золотой заплатой
Крыло на сером ветряке.
1903
Домой я шел по скату вдоль Оки,
По перелескам, берегам нагорным,
Любуясь сталью вьющейся реки
И горизонтом низким и просторным.
Выл теплый, тихий, серенький денек,
Среди берез желтел осинник редкий,
И даль лугов за их прозрачной сеткой
Синела чуть заметно - как намек.
Уже давно в лесу замолкли птицы,
Свистели и шуршали лишь синицы.
Я уставал, кругом все лес пестрел,
Но вот на перевале, за лощиной,
Фруктовый сад листвою закраснел,
И глянул флигель серою руиной.
Глеб отворил мне двери на балкон,
Поговорил со мною в позе чинной,
Принес мне самовар - и по гостиной
Полился нежный и печальный стон.
Я в кресло сел, к окну, и, отдыхая,
Следил, как замолкал он, потухая.
В тиши звенел он чистым серебром,
А я глядел на клены у балкона,
На вишенник, красневший под бугром...
Вдали синели тучки небосклона
И умирал спокойный серый день,
Меж тем как в доме, тихом, как могила,
Неслышно одиночество бродило
И реяла задумчивая тень.
Пел самовар, а комната беззвучно
Мне говорила: "Пусто, брат, и скучно!"
В соломе, возле печки, на полу,
Лежала груда яблок; паутины
Под образом качалися в углу,
А у стены темнели клавесины.
Я тронул их - и горестно в тиши
Раздался звук. Дрожащий, романтичный,
Он жалок был, но я душой привычной
В нем уловил напев родной души:
На этот лад, исполненный печали,
Когда-то наши бабушки пепали.
Чтоб мрак спугнуть, я две свечи зажег,
И весело огни их заблестели,
И побежали тени в потолок,
А стекла окон сразу посинели...
Но отчего мой домик при огне
Стал и бедней и меньше? О, я знаю -
Он слишком стар... Пора родному краю
Сменить хозяев в нашей стороне.
Нам жутко здесь. Мы все в тоске, в тревоге...
Пора свести последние итоги.
Печален долгий вечер в октябре!
Любил я осень позднюю в России.
Любил лесок багряный на горе,
Простор полей и сумерки глухие,
Любил стальную, серую Оку,
Когда она, теряясь лентой длинной
В дали лугов, широкой и пустынной,
Мне навевала русскую тоску...
Но дни идут, наскучило ненастье -
И сердце жаждет блеска дня и счастья.
Томит меня немая тишина.
Томит гнезда немого запустенье.
Я вырос здесь. Но смотрит из окна
Заглохший сад. Над домом реет тленье,
И скупо в нем мерцает огонек.
Уж свечи нагорели и темнеют,
И комнаты в молчанье цепенеют,
А ночь долга, и новый день далек.
Часы стучат, и старый дом беззвучно
Мне говорит: "Да, без хозяев скучно!
Мне на покой давно, давно пора...
Поля, леса - все глохнет без заботы...
Я жду веселых звуков топора,
Жду разрушенья дерзостной работы,
Могучих рук и смелых голосов!
Я жду, чтоб жизнь, пусть даже в грубой силе,
Вновь расцвела из праха на могиле,
Я изнемог, и мертвый стук часов
В молчании осенней долгой ночи
Мне самому внимать нет больше мочи!"
(1903)
Погост, часовенка над склепом,
Венки, лампадки, образа
И в раме, перевитой крепом -
Большие ясные глаза.
Сквозь пыль на стеклах, жарким светом
Внутри часовенка горит.
"Зачем я в склепе, в полдень, летом?" -
Незримый кто-то говорит.
Кокетливо-проста прическа,
И пелеринка на плечах...
А тут повсюду - капли воска
И банты крепа на свечах,
Венки, лампадки, пахнет тленьем...
И только этот милый взор
Глядит с веселым изумленьем
На этот погребальный вздор.
Март, 1903
Паром, скрипя, ушел. В разлив, по тусклой зыби,
Сквозь муть лиловых туч румянится заря.
На темном кряже гор, в их сумрачном изгибе,
Померкнули в лесу кресты монастыря.
Оттуда по Оке пахучим дымом тянет...
Но и костер потух, пылавший за Окой,
И монастырь уснул. Темней уже не станет,
Но все же ночь давно - ночь, сумрак и покой.
Лишь брезжится закат на взгорьях сквозь верхушки,
Блестит, как ртуть, вода по лужам на песке,
Дрожит в разливе рябь, да сонные лягушки
Звенят чуть слышно в тростнике.
(1903 - 1904)
Косогор над разлужьем и пашни кругом,
Потускневший закат, полумрак...
Далеко за извалами крест над холмом -
Неподвижный ветряк.
Как печальна заря! И как долго она
Тлеет в сонном просторе равнин!
Вот чуть внятная девичья песня слышна...
Вот заплакала лунь... И опять тишина...
Ночь, безмолвная ночь. Я один.
Я один, а вокруг темнота и поля,
И ни звука в просторе их нет...
Точно проклят тот край, тот народ, где земля
Так пустынна уж тысячу лет!
(1903 - 1904)
Блистая, облака лепились
В лазури пламенного дня.
Две розы под окном раскрылись -
Две чаши, полные огня.
В окно, в прохладный сумрак дома,
Глядел зеленый знойный сад,
И сена душная истома
Струила сладкий аромат.
Порою, звучный и тяжелый,
Высоко в небе грохотал
Громовый гул... Но пели пчелы,
Звенели мухи - день сиял.
Порою шумно пробегали
Потоки ливней голубых...
Но солнце и лазурь мигали
В зеркально-зыбком блеске их -
И день сиял, и млели розы,
Головки томные клоня,
И улыбалися сквозь слезы
Очами, полными огня.
(1903-1904)
Над синим портом - серые руины
Остатки древней греческой тюрьмы
На юг - морские зыбкие равнины,
На север - голые холмы.
В проломах стен - корявые оливы
И дереза, сопутница руин,
А под стенами - красные обрывы
И волн густой аквамарин.
Угрюмо здесь, в сырых подземных кельях;
Н весело тревожить сон темниц,
Перекликаться с эхом в подземельях
И видеть небо из бойниц!
Давно октябрь, но не уходит лето:
Уж на холмах желтеет шелк травы,
Но воздух чист - и сколько в небе света,
А в море нежной синевы!
И тихи, тихи старые руины.
И целый день, под мерный шум валов,
Слежу я в море парус бригантины,
А в небесах - круги орлов.
И усыпляет моря шум атласный.
И кажется, что в мире жизни нет:
Есть только блеск, лазурь и воздух ясный,
Простор, молчание и свет.
(1903 - 1904)
В пустой маяк, в лазурь оконных впадин,
Осенний ветер дует - и, звеня,
Гудит вверху. Он влажен и прохладен,
Он опьяняет свежестью меня.
Остановись на лестнице отвесной,
Гляжу в окно. Внизу шумит прибой
И зыбь бежит. А выше - свод небесный
И океан туманно-голубой.
Внизу - шум волн, а наверху, как струны,
Звенит-поет решетка маяка.
И все плывет: маяк, залив, буруны,
И я, и небеса, и облака.
(1903-1904)
Как розовое море - даль пустынь.
Как синий лотос - озеро Мерида.
"Встань, сонный раб, и свой шалаш покинь:
Уж озлатилась солнцем пирамида".
И раб встает. От жесткого одра
Идет под зной и пламень небосклона.
Рассвет горит. И в пышном блеске Ра
Вдали звучат стенания Мемнона.
<1903 - 1905>
В открытом море - только небо,
Вода да ветер. Тяжело
Идет волна, и низко кренит
Фелюка серое крыло.
В открытом море ветер гонит
То свет, то тень - и в облака
Сквозит лазурь... А ты забыта,
Ты бесконечно далека!
Но волны, пенясь и качаясь,
Идут, бегут навстречу мне
И кто-то синими глазами
Глядит в мелькающей волне.
И что-то вольное, живое,
Как эта синяя вода,
Опять, опять напоминает
То, что забыто навсегда!
<1903-1905>
Леса, скалистые теснины -
И целый день, в конце теснин,
Громада снеговой вершины
Из-за лесных глядит вершин.
Селений нет, ущелья дики,
Леса синеют и молчат,
И серых скал нагие пики
На скатах из лесов торчат.
Но целый день, - куда ни кину
Вдоль по горам смущенный взор, -
Лишь эту белую вершину
Повсюду вижу из-за гор.
Она полнеба заступила,
За облака ушла венцом -
И все смирилось, все застыло
Пред этим льдистым мертвецом.
<1903-1905>
На винограднике нельзя дышать. Лоза
Пожухла, сморщилась. Лучистый отблеск моря
И белизна шоссе слепят огнем глаза,
А дача на холме, на голом косогоре.
Скрываюсь в дом. О, рай! Прохладно и темно,
Все ставни заперты... Но нет, и здесь не скрыться:
Прямой горячий луч блестит сквозь щель в окно -
И понемногу тьма редеет, золотится.
Еще мгновение - и приглядишься к ней,
И будешь чувствовать, что за стеною - море,
Что за стеной - шоссе, что нет нигде теней,
Что вся земля горит в сияющем просторе!
<1903-1905>
Нет ничего грустной ночного
Костра, забытого в бору.
О, как дрожит он, потухая
И разгораясь на ветру!
Ночной холодный ветер с моря
Внезапно залетает в бор;
Он, бешено кружась, бросает
В костер истлевший хвойный сор -
И пламя вспыхивает жадно,
И тьма, висевшая шатром,
Вдруг затрепещет, открывая
Стволы и ветви над костром.
Но ветер пролетает мимо,
Теряясь в черной высоте,
И ветру отвечает гулом
Весь бор, невидный в темноте,
И снова затопляет тьмою
Свет замирающий... О, да!
Еще порыв, еще усилье -
И он исчезнет без следа,
И явственней во мраке станет
Звон сонной хвои, скрип стволов
И этот жуткий, все растущий
Протяжный гул морских валов.
<1903-1905>
Угрюмо шмель гудит, толкаясь по стеклу...
В окно зарница глянула тревожно...
Притихший соловей в сирени на валу
Выводит трели осторожно.
Гром, проворчав в саду, скатился за гумно;
Но воздух меркнет, небо потухает...
А тополь тянется в открытое окно
И ладаном благоухает.
<1903-1905>
Нет, мертвые не умерли для нас!
Есть старое шотландское преданье,
Что тени их, незримые для глаз,
В полночный час к нам ходят на свиданье,
Что пыльных арф, висящих на стенах,
Таинственно касаются их руки
И пробуждают в дремлющих струнах
Печальные и сладостные звуки.
Мы сказками предания зовем,
Мы глухи днем, мы дня не понимаем;
Но в сумраке мы сказками живем
И тишине доверчиво внимаем.
Мы в призраки не верим; но и нас
Томит любовь, томит тоска разлуки...
Я им внимал, я слышал их не раз,
Те грустные и сладостные звуки!
<1903-1905>
Осень листья темной краской метит:
Не уйти им от своей судьбы!
Но светло и нежно небо светит
Сквозь нагие черные дубы,
Что-то неземное обещает,
К тишине уводит от забот -
И опять, опять душа прощает
Промелькнувший, обманувший год!
<1903-1905>
Светильники горели, непонятный
Звучал язык, - великий шейх читал
Святой Коран, - и купол необъятный
В угрюмом мраке пропадал.
Кривую саблю вскинув над толпою,
Шейх поднял лик, закрыл глаза - и страх
Царил в толпе, и мертвою, слепою
Она лежала на коврах...
А утром храм был светел. Все молчало
В смиренной и священной тишине,
И солнце ярко купол озаряло
В непостижимой вышине.
И голуби в нем, рея, ворковали,
И с вышины, из каждого окна,
Простор небес и воздух сладко звали
К тебе, Любовь, к тебе, Весна!
1903 - 1906
Туманный серп, неясный полумрак,
Свинцово-тусклый блеск железной крыши,
Шум мельницы, далекий лай собак,
Таинственный зигзаг летучей мыши.
А в старом палисаднике темно,
Свежо и сладко пахнет можжевельник,
И сонно, сонно светится сквозь ельник
Серпа зеленоватое пятно.
1903 - 1906
Он драгоценной яшмой был когда-то,
Он был неизреченной белизны -
Как цвет садов блаженного Джинната,
Как горный снег в дни солнца и весны.
Дух Гавриил для старца Авраама
Его нашел среди песков и скал,
И гении хранили двери храма,
Где он жемчужной грудою сверкал.
Но шли века - со всех концов вселенной
К нему неслись молитвы, я рекой
Текли во храм, далекий и священный,
Сердца, обремененные тоской...
Аллах! Аллах! Померк твой дар бесценный -
Померк от слез и горести людской!
<1903-1906>
Ты чужая, но любишь,
Любишь только меня.
Ты меня не забудешь
До последнего дня.
Ты покорно и скромно
Шла за ним от венца.
Но лицо ты склонила -
Он не видел лица.
Ты с ним женщиной стала,
Но не девушка ль ты?
Сколько в каждом движенье
Простоты, красоты!
Будут снова измены...
Но один только раз
Так застенчиво светит
Нежность любящих глаз.
Ты и скрыть не умеешь,
Что ему ты чужда...
Ты меня не забудешь
Никогда, никогда!
1903 - 1906
Насторожись, стань крепче в стремена.
Н ущелье мрак, шумящие каскады.
И до небес скалистые громады
Истают в конце ущелья как стена.
Над их челом - далеких звезд алмазы.
А на груди, в зловещей темноте.
Лежит аул: дракон тысячеглазый
Гнездится в высоте.
1903 - 1906
Горный ключ по скатам и оврагам,
Полусонный, убегает вниз.
Как чернец, над белым саркофагом
В синем небе замер кипарис.
Нежные, как девушки, мимозы
Льют под ним узор своих ветвей,
И цветут, благоухают розы
На кустах, где плачет соловей.
Ниже - дикий берег и туманный,
Еле уловимый горизонт:
Там простор воздушный и безгранный,
Голубая бездна - Геллеспонт.
Мир тебе, о юная! Смиренно
Я целую белое тюрбэ:
Пять веков бессмертна и нетленна
На Востоке память о тебе.
Счастлив тот, кто жизнью мир пленяет.
Но стократ счастливей тот, чей прах
Веру в жизнь бессмертную вселяет
И цветет легендами в веках!
<1903-1906>
Вот и скрылись, позабылись снежных гор чалмы.
Зной пустыни, путь к востоку, мертвые холмы.
Каменистый, красно-серый, мутный океан
На восток уходит, в знойный, в голубой туман.
И все жарче, шире веет из степей теплынь,
И все суше, слаще пахнет горькая полынь.
И холмы все безнадежней. Глина, роговик...
День тут светел, бесконечен, вечер синь и дик.
И едва стемнеет, смеркнет, где-то между скал,
Как дитя, как джинн пустыни, плачется шакал,
И на мягких крыльях совки трепетно парят,
И на тусклом небе звезды сумрачно горят.
1903 - 1906
От зноя травы сухи и мертвы.
Степь - без границ, но даль синеет слабо.
Вот остов лошадиной головы.
Вот снова - Каменная Баба.
Как сонны эти плоские черты!
Как первобытно-грубо это тело!
Но я стою, боюсь тебя... А ты
Мне улыбаешься несмело.
О дикое исчадье древней тьмы!
Не ты ль когда-то было громовержцем? -
Не бог, не бог нас создал.
Это мы Богов творили рабским сердцем.
1903 - 1906
Печальный берег! Сизые твердыни
Гранитных стен до облака встают,
А ниже - хаос каменной пустыни,
Лавина щебня, дьявола приют.
Но нищета смиренна. Одиноко
Она ушла на берег - и к скале
Прилипла сакля... Верный раб пророка
Довольствуется малым на земле.
И вот - жилье. Над хижиной убогой
Дымок синеет... Прыгает коза...
И со скалы, нависшей над дорогой,
Блестят агатом детские глаза.
1903 - 1906
Легко и бледно небо голубое,
Поля в весенней дымке. Влажный пар
Взрезаю я - и лезут на подвои
Пласты земли, бесценный божий дар.
По борозде спеша за сошниками,
Я оставляю мягкие следы -
Так хорошо разутыми ногами
Ступать на бархат теплой борозды!
В лилово-синем море чернозема
Затерян я. И далеко за мной,
Где тусклый блеск лежит на кровле дома,
Струится первый зной.
1903 - 1906
На диких скалах, средь развалин -
Рать кипарисов. Она гудит
Под ветром с моря. Угрюм, печален
Пустынный остров, нагой гранит.
Уж берег темен - заходят тучи.
Как крылья чаек, среди камней
Мелькает пена. Прибой все круче,
Порывы ветра все холодней.
И кто-то скорбный, в одежде темной,
Стоит над морем... Вдали - печаль
И сумрак ночи...
<1903-1906>
Я - простая девка на баштане,
Он - рыбак, веселый человек.
Тонет белый парус на Лимане,
Много видел он морей и рек.
Говорят, гречанки на Босфоре
Хороши... А я черна, худа.
Утопает белый парус в море -
Может, не вернется никогда!
Буду ждать в погоду, в непогоду...
Не дождусь - с баштана разочтусь,
Выйду к морю, брошу перстень в воду
И косою черной удавлюсь.
<1903-1906>
Мы привязали к шее каждого его птицу.
Коран
На всех на вас - на каждой багрянице,
На каждом пыльном рубище раба -
Есть амулет, подобный вещей птице,
Есть тайный знак, и этот знак - Судьба.
От древности, когда он путь свой начал,
Он совершал его среди гробов:
Он, проходя, следы свои означил
Зловещей белизною черепов.
Хамсин на них горячей мглою дует,
Песок, струясь, бежит по их костям.
Всем чуждая, на них сова ночует
Среди могильных ям.
1903 - 1906
Высоко стоит луна.
Тени елей резки, четки.
Я - в светлице у окна,
Я бледнее полотна...
В серебре пруты решетки.
Мать, отец - все спят давно.
Я с распущенной косою
Загляделася в окно...
Я бледна, как полотно,
Как поляна под росою.
Подоконник не велик,
Все же можно здесь прижаться...
С неба смотрит лунный лик,
И у ног на половик
Клетки белые ложатся.
Да и я - как в серебре,
Испещренная крестами...
Долги ночи в сентябре!
Но усну лишь на заре,
Истомленная мечтами.
1903 - 1906
Здесь царство Амазонок. Были дики
Их буйные забавы. Много дней
Звучали здесь их радостные клики
И ржание купавшихся коней.
Но век наш - миг. И кто укажет ныне,
Где на пески ступала их нога?
Не ветер ли среди морской пустыни?
Не эти ли нагие берега?
Давно унес, развеял ветер южный
Их голоса от этих берегов...
Давно слизал, размыл прибой жемчужный
С сырых песков следы подков...
1903 - 1906
Вспомни тех. что покинули страну свою ради страха смерти.
Коран
Их господь истребил за измену несчастной отчизне,
Он костями их тел, черепами усеял поля.
Воскресил их пророк: он просил им у господа жизни.
Но позора земли никогда не прощает Земля.
Две легенды о них прочитал я в легендах Востока.
Милосерда одна: воскрешенные пали в бою.
Но другая жестока: до гроба, по слову пророка,
Воскрешенные жили в пустынном и диком краю.
В этот день восставанья из мертвых одежды их черными стали,
В знак того, что на них - замогильного тления след,
И до гроба их лица, склоненные долу в печали,
Сохранили свинцовый, холодный, безжизненный цвет.
<1903-1906>
Волна ушла - блестят, как золотые.
На солнце валуны.
Волна идет - как из стекла литые.
Идут бугры волны.
По ним скользит, колышется медуза,
Подготовка электронной версии: eldmitr@aport.ru
---------------------------------------------------------------
На окне, серебряном от инея,
За ночь хризантемы расцвели.
В верхних стеклах - небо ярко-синее
И застреха в снеговой пыли.
Всходит солнце, бодрое от холода,
Золотится отблеском окно.
Утро тихо, радостно и молодо.
Белым снегом все запушено.
И все утро яркие и чистые
Буду видеть краски в вышине,
И до полдня будут серебристые
Хризантемы на моем окне.
VIII.03
Над озером, над заводью лесной -
Нарядная зеленая береза...
"О девушки! Как холодно весной:
Я вся дрожу от ветра и мороза!"
То дождь, то град, то снег, как белый пух,
То солнце, блеск, лазурь и водопады...
"О девушки! Как весел лес и луг!
Как радостны весенние наряды!"
Опять, опять нахмурилось, - опять
Мелькает снег и бор гудит сурово...
"Я вся дрожу. Но только б не измять
Зеленых лент! Ведь солнце будет снова".
15.I.03
Воткнув копье, он сбросил шлем и лег.
Курган был жесткий, выбитый. Кольчуга
Колола грудь, а спину полдень жег...
Осенней сушью жарко дуло с юга.
И умер он. Окостенел, застыл,
Припав к земле тяжелой головою.
И ветер волосами шевелил,
Как ковылем, как мертвою травою.
И муравьи закопошились в них...
Но равнодушно все вокруг молчало,
И далеко среди полей нагих
Копье, в курган воткнутое, торчало.
31.VIII.03
Далеко на севере Капелла
Плещет семицветным огоньком,
И оттуда, с поля, тянет ровным,
Ласковым полуночным теплом.
За окном по лопухам чернеет
Тень от крыши; дальше, на кусты
И на жнивье, лунный свет ложится,
Как льняные белые холсты.
1903
Раскрыт балкон, сожжен цветник морозом
Опустошен поблекший сад дождями.
Как лунный камень, холодно и бледно
Над садом небо. Ветер в небе гонит
Свинцовые и дымчатые тучи.
И крупный ливень с бурей то и дело
Бежит, дымится по саду... Но если
Внезапно глянет солнце, что за радость
Овладевает сердцем! Жадно дышишь
Душистым влажным воздухом, уходишь
С открытой головою по аллее,
Меж тем как над аллеей все приветней
Синеет небо яркое - и вдруг
С гумна стрелою мчится белый турман
И снежным комом падает к балкону,
За ним другой - и оба долго, долго
Пьют из лазурной лужи, поднимая
Свои головки кроткие... Замрешь.
Боясь их потревожить, весь охвачен
Какой-то робкой радостью, и мнится,
Что пьют они не дождевую воду,
А чистую небесную лазурь.
(1903)
Так ярко звезд горит узор,
Так ясно Млечный Путь струится,
Что занесенный снегом двор
Весь и блестит и фосфорится.
Свет серебристо-голубой,
Свет от созвездий Ориона,
Как в сказке, льется над тобой
На снег морозный с небосклона.
И фосфором дымится снег,
И видно, как мерцает нежно
Твой ледяной душистый мех,
На плечи кинутый небрежно,
Как серьги длинные блестят,
И потемневшие зеницы
С восторгом жадности глядят
Сквозь серебристые ресницы.
21.VII.03
Древнюю чашу нашел он у шумного синего моря,
В древней могиле, на диком песчаном прибрежье.
Долго трудился он; долго слагал воедино
То, что гробница хранила три тысячи лет, как святыню,
И прочитал он на чаше
Древнюю повесть безмолвных могил и гробниц:
"Вечно лишь море, безбрежное море и небо,
Вечно лишь солнце, земля и ее красота,
Вечно лишь то, что связует незримою связью
Душу и сердце живых с темной душою могил".
<1903>
Обрыв Яйлы. Как руки фурий,
Торчит над бездною из скал
Колючий, искривленный бурей,
Сухой и звонкий астрагал.
И на заре седой орленок
Шипит в гнезде, как василиск,
Завидев за морем спросонок
В тумане сизом красный диск.
1903
ОДИНОЧЕСТВО
И ветер, и дождик, и мгла
Над холодной пустыней йоды.
Здесь жизнь до весны умерла,
До весны опустели сады.
Я на даче один. Мне темно
За мольбертом, и дует в окно.
Вчера ты была у меня,
Но тебе уж тоскливо со мной.
Под вечер ненастного дня
Ты мне стала казаться женой...
Что ж, прощай! Как-нибудь до весны
Проживу и один - без жены...
Сегодня идут без конца
Те же тучи - гряда за грядой.
Твой след под дождем у крыльца
И мне больно глядеть одному
В предвечернюю серую тьму.
Мне крикнуть хотелось вослед:
"Воротись, я сроднился с тобой!"
Но для женщины прошлого нет:
Разлюбила - и стал ей чужой.
Что ж! Намин затоплю, буду пить...
Хорошо бы собаку купить.
(1903)
Первый утренник, серебряный мороз!
Тишина и звонкий холод на заре.
Свежим глянцем зеленеет след колес
На серебряном просторе, на дворе.
Я в холодный обнаженный сад пойду -
Весь рассеян по земле его наряд.
Бирюзой сияет небо, а в саду
Красным пламенем настурции горят.
Первый утренник - предвестник зимних дней.
Но сияет небо ярче с высоты;
Сердце стало и трезвей и холодней,
Но как пламя рдеют поздние цветы.
1903
Старик у хаты веял, подкидывал лопату,
Как раз к святому Спасу покончив с молотьбой.
Старуха в белой плахте белила мелом хату
И обводила окна каймою голубой.
А солнце, розовея, в степную пыль садилось -
И тени ног столбами ложились на гумно,
А хата молодела - зарделась, застыдилась -
И празднично блестело протертое окно.
1903
Как дым, седая мгла мороза
Застыла в сумраке ночном.
Как привидение, береза
Стоит, серея, за окном.
Таинственно в углах стемнело,
Чуть светит печь, и чья-то тень
Над всем простерлася несмело, -
Грусть, провожающая день,
Грусть, разлитая на закате
В полупомеркнувшей золе,
И в тонком теплом аромате
Сгоревших дров, и в полумгле,
И в тишине, - такой угрюмой,
Как будто бледный призрак дня
С какою-то глубокой думой
Глядит сквозь сумрак на меня.
(1903)
Там, на припеке, спят рыбацкие ковши;
Там низко над водой склоняются кистями
Темно-зеленые густые камыши;
Полдневный ветерок змеистыми струями
Порой зашелестит в их потайной глуши,
Да чайка вдруг блеснет сребристыми крылами
С плаксивым возгласом тоскующей души -
И снова плавни спят, сияя зеркалами.
Над тонким их стеклом, где тонет небосвод,
Нередко облако восходит и глядится
Блистающим столбом в зеркальный сон болот -
И как светло тогда в бездонной чаше вод!
Как детски верится, что в бездне их таится
Какой-то дивный мир, что только в детстве снится!
1903
Уж подсыхает хмель на тыне.
За хуторами, на бахчах,
В нежарких солнечных лучах
Краснеют бронзовые дыни.
Уж хлеб свезен, и вдалеке,
Над старою степною хатой,
Сверкает золотой заплатой
Крыло на сером ветряке.
1903
Домой я шел по скату вдоль Оки,
По перелескам, берегам нагорным,
Любуясь сталью вьющейся реки
И горизонтом низким и просторным.
Выл теплый, тихий, серенький денек,
Среди берез желтел осинник редкий,
И даль лугов за их прозрачной сеткой
Синела чуть заметно - как намек.
Уже давно в лесу замолкли птицы,
Свистели и шуршали лишь синицы.
Я уставал, кругом все лес пестрел,
Но вот на перевале, за лощиной,
Фруктовый сад листвою закраснел,
И глянул флигель серою руиной.
Глеб отворил мне двери на балкон,
Поговорил со мною в позе чинной,
Принес мне самовар - и по гостиной
Полился нежный и печальный стон.
Я в кресло сел, к окну, и, отдыхая,
Следил, как замолкал он, потухая.
В тиши звенел он чистым серебром,
А я глядел на клены у балкона,
На вишенник, красневший под бугром...
Вдали синели тучки небосклона
И умирал спокойный серый день,
Меж тем как в доме, тихом, как могила,
Неслышно одиночество бродило
И реяла задумчивая тень.
Пел самовар, а комната беззвучно
Мне говорила: "Пусто, брат, и скучно!"
В соломе, возле печки, на полу,
Лежала груда яблок; паутины
Под образом качалися в углу,
А у стены темнели клавесины.
Я тронул их - и горестно в тиши
Раздался звук. Дрожащий, романтичный,
Он жалок был, но я душой привычной
В нем уловил напев родной души:
На этот лад, исполненный печали,
Когда-то наши бабушки пепали.
Чтоб мрак спугнуть, я две свечи зажег,
И весело огни их заблестели,
И побежали тени в потолок,
А стекла окон сразу посинели...
Но отчего мой домик при огне
Стал и бедней и меньше? О, я знаю -
Он слишком стар... Пора родному краю
Сменить хозяев в нашей стороне.
Нам жутко здесь. Мы все в тоске, в тревоге...
Пора свести последние итоги.
Печален долгий вечер в октябре!
Любил я осень позднюю в России.
Любил лесок багряный на горе,
Простор полей и сумерки глухие,
Любил стальную, серую Оку,
Когда она, теряясь лентой длинной
В дали лугов, широкой и пустынной,
Мне навевала русскую тоску...
Но дни идут, наскучило ненастье -
И сердце жаждет блеска дня и счастья.
Томит меня немая тишина.
Томит гнезда немого запустенье.
Я вырос здесь. Но смотрит из окна
Заглохший сад. Над домом реет тленье,
И скупо в нем мерцает огонек.
Уж свечи нагорели и темнеют,
И комнаты в молчанье цепенеют,
А ночь долга, и новый день далек.
Часы стучат, и старый дом беззвучно
Мне говорит: "Да, без хозяев скучно!
Мне на покой давно, давно пора...
Поля, леса - все глохнет без заботы...
Я жду веселых звуков топора,
Жду разрушенья дерзостной работы,
Могучих рук и смелых голосов!
Я жду, чтоб жизнь, пусть даже в грубой силе,
Вновь расцвела из праха на могиле,
Я изнемог, и мертвый стук часов
В молчании осенней долгой ночи
Мне самому внимать нет больше мочи!"
(1903)
Погост, часовенка над склепом,
Венки, лампадки, образа
И в раме, перевитой крепом -
Большие ясные глаза.
Сквозь пыль на стеклах, жарким светом
Внутри часовенка горит.
"Зачем я в склепе, в полдень, летом?" -
Незримый кто-то говорит.
Кокетливо-проста прическа,
И пелеринка на плечах...
А тут повсюду - капли воска
И банты крепа на свечах,
Венки, лампадки, пахнет тленьем...
И только этот милый взор
Глядит с веселым изумленьем
На этот погребальный вздор.
Март, 1903
Паром, скрипя, ушел. В разлив, по тусклой зыби,
Сквозь муть лиловых туч румянится заря.
На темном кряже гор, в их сумрачном изгибе,
Померкнули в лесу кресты монастыря.
Оттуда по Оке пахучим дымом тянет...
Но и костер потух, пылавший за Окой,
И монастырь уснул. Темней уже не станет,
Но все же ночь давно - ночь, сумрак и покой.
Лишь брезжится закат на взгорьях сквозь верхушки,
Блестит, как ртуть, вода по лужам на песке,
Дрожит в разливе рябь, да сонные лягушки
Звенят чуть слышно в тростнике.
(1903 - 1904)
Косогор над разлужьем и пашни кругом,
Потускневший закат, полумрак...
Далеко за извалами крест над холмом -
Неподвижный ветряк.
Как печальна заря! И как долго она
Тлеет в сонном просторе равнин!
Вот чуть внятная девичья песня слышна...
Вот заплакала лунь... И опять тишина...
Ночь, безмолвная ночь. Я один.
Я один, а вокруг темнота и поля,
И ни звука в просторе их нет...
Точно проклят тот край, тот народ, где земля
Так пустынна уж тысячу лет!
(1903 - 1904)
Блистая, облака лепились
В лазури пламенного дня.
Две розы под окном раскрылись -
Две чаши, полные огня.
В окно, в прохладный сумрак дома,
Глядел зеленый знойный сад,
И сена душная истома
Струила сладкий аромат.
Порою, звучный и тяжелый,
Высоко в небе грохотал
Громовый гул... Но пели пчелы,
Звенели мухи - день сиял.
Порою шумно пробегали
Потоки ливней голубых...
Но солнце и лазурь мигали
В зеркально-зыбком блеске их -
И день сиял, и млели розы,
Головки томные клоня,
И улыбалися сквозь слезы
Очами, полными огня.
(1903-1904)
Над синим портом - серые руины
Остатки древней греческой тюрьмы
На юг - морские зыбкие равнины,
На север - голые холмы.
В проломах стен - корявые оливы
И дереза, сопутница руин,
А под стенами - красные обрывы
И волн густой аквамарин.
Угрюмо здесь, в сырых подземных кельях;
Н весело тревожить сон темниц,
Перекликаться с эхом в подземельях
И видеть небо из бойниц!
Давно октябрь, но не уходит лето:
Уж на холмах желтеет шелк травы,
Но воздух чист - и сколько в небе света,
А в море нежной синевы!
И тихи, тихи старые руины.
И целый день, под мерный шум валов,
Слежу я в море парус бригантины,
А в небесах - круги орлов.
И усыпляет моря шум атласный.
И кажется, что в мире жизни нет:
Есть только блеск, лазурь и воздух ясный,
Простор, молчание и свет.
(1903 - 1904)
В пустой маяк, в лазурь оконных впадин,
Осенний ветер дует - и, звеня,
Гудит вверху. Он влажен и прохладен,
Он опьяняет свежестью меня.
Остановись на лестнице отвесной,
Гляжу в окно. Внизу шумит прибой
И зыбь бежит. А выше - свод небесный
И океан туманно-голубой.
Внизу - шум волн, а наверху, как струны,
Звенит-поет решетка маяка.
И все плывет: маяк, залив, буруны,
И я, и небеса, и облака.
(1903-1904)
Как розовое море - даль пустынь.
Как синий лотос - озеро Мерида.
"Встань, сонный раб, и свой шалаш покинь:
Уж озлатилась солнцем пирамида".
И раб встает. От жесткого одра
Идет под зной и пламень небосклона.
Рассвет горит. И в пышном блеске Ра
Вдали звучат стенания Мемнона.
<1903 - 1905>
В открытом море - только небо,
Вода да ветер. Тяжело
Идет волна, и низко кренит
Фелюка серое крыло.
В открытом море ветер гонит
То свет, то тень - и в облака
Сквозит лазурь... А ты забыта,
Ты бесконечно далека!
Но волны, пенясь и качаясь,
Идут, бегут навстречу мне
И кто-то синими глазами
Глядит в мелькающей волне.
И что-то вольное, живое,
Как эта синяя вода,
Опять, опять напоминает
То, что забыто навсегда!
<1903-1905>
Леса, скалистые теснины -
И целый день, в конце теснин,
Громада снеговой вершины
Из-за лесных глядит вершин.
Селений нет, ущелья дики,
Леса синеют и молчат,
И серых скал нагие пики
На скатах из лесов торчат.
Но целый день, - куда ни кину
Вдоль по горам смущенный взор, -
Лишь эту белую вершину
Повсюду вижу из-за гор.
Она полнеба заступила,
За облака ушла венцом -
И все смирилось, все застыло
Пред этим льдистым мертвецом.
<1903-1905>
На винограднике нельзя дышать. Лоза
Пожухла, сморщилась. Лучистый отблеск моря
И белизна шоссе слепят огнем глаза,
А дача на холме, на голом косогоре.
Скрываюсь в дом. О, рай! Прохладно и темно,
Все ставни заперты... Но нет, и здесь не скрыться:
Прямой горячий луч блестит сквозь щель в окно -
И понемногу тьма редеет, золотится.
Еще мгновение - и приглядишься к ней,
И будешь чувствовать, что за стеною - море,
Что за стеной - шоссе, что нет нигде теней,
Что вся земля горит в сияющем просторе!
<1903-1905>
Нет ничего грустной ночного
Костра, забытого в бору.
О, как дрожит он, потухая
И разгораясь на ветру!
Ночной холодный ветер с моря
Внезапно залетает в бор;
Он, бешено кружась, бросает
В костер истлевший хвойный сор -
И пламя вспыхивает жадно,
И тьма, висевшая шатром,
Вдруг затрепещет, открывая
Стволы и ветви над костром.
Но ветер пролетает мимо,
Теряясь в черной высоте,
И ветру отвечает гулом
Весь бор, невидный в темноте,
И снова затопляет тьмою
Свет замирающий... О, да!
Еще порыв, еще усилье -
И он исчезнет без следа,
И явственней во мраке станет
Звон сонной хвои, скрип стволов
И этот жуткий, все растущий
Протяжный гул морских валов.
<1903-1905>
Угрюмо шмель гудит, толкаясь по стеклу...
В окно зарница глянула тревожно...
Притихший соловей в сирени на валу
Выводит трели осторожно.
Гром, проворчав в саду, скатился за гумно;
Но воздух меркнет, небо потухает...
А тополь тянется в открытое окно
И ладаном благоухает.
<1903-1905>
Нет, мертвые не умерли для нас!
Есть старое шотландское преданье,
Что тени их, незримые для глаз,
В полночный час к нам ходят на свиданье,
Что пыльных арф, висящих на стенах,
Таинственно касаются их руки
И пробуждают в дремлющих струнах
Печальные и сладостные звуки.
Мы сказками предания зовем,
Мы глухи днем, мы дня не понимаем;
Но в сумраке мы сказками живем
И тишине доверчиво внимаем.
Мы в призраки не верим; но и нас
Томит любовь, томит тоска разлуки...
Я им внимал, я слышал их не раз,
Те грустные и сладостные звуки!
<1903-1905>
Осень листья темной краской метит:
Не уйти им от своей судьбы!
Но светло и нежно небо светит
Сквозь нагие черные дубы,
Что-то неземное обещает,
К тишине уводит от забот -
И опять, опять душа прощает
Промелькнувший, обманувший год!
<1903-1905>
Светильники горели, непонятный
Звучал язык, - великий шейх читал
Святой Коран, - и купол необъятный
В угрюмом мраке пропадал.
Кривую саблю вскинув над толпою,
Шейх поднял лик, закрыл глаза - и страх
Царил в толпе, и мертвою, слепою
Она лежала на коврах...
А утром храм был светел. Все молчало
В смиренной и священной тишине,
И солнце ярко купол озаряло
В непостижимой вышине.
И голуби в нем, рея, ворковали,
И с вышины, из каждого окна,
Простор небес и воздух сладко звали
К тебе, Любовь, к тебе, Весна!
1903 - 1906
Туманный серп, неясный полумрак,
Свинцово-тусклый блеск железной крыши,
Шум мельницы, далекий лай собак,
Таинственный зигзаг летучей мыши.
А в старом палисаднике темно,
Свежо и сладко пахнет можжевельник,
И сонно, сонно светится сквозь ельник
Серпа зеленоватое пятно.
1903 - 1906
Он драгоценной яшмой был когда-то,
Он был неизреченной белизны -
Как цвет садов блаженного Джинната,
Как горный снег в дни солнца и весны.
Дух Гавриил для старца Авраама
Его нашел среди песков и скал,
И гении хранили двери храма,
Где он жемчужной грудою сверкал.
Но шли века - со всех концов вселенной
К нему неслись молитвы, я рекой
Текли во храм, далекий и священный,
Сердца, обремененные тоской...
Аллах! Аллах! Померк твой дар бесценный -
Померк от слез и горести людской!
<1903-1906>
Ты чужая, но любишь,
Любишь только меня.
Ты меня не забудешь
До последнего дня.
Ты покорно и скромно
Шла за ним от венца.
Но лицо ты склонила -
Он не видел лица.
Ты с ним женщиной стала,
Но не девушка ль ты?
Сколько в каждом движенье
Простоты, красоты!
Будут снова измены...
Но один только раз
Так застенчиво светит
Нежность любящих глаз.
Ты и скрыть не умеешь,
Что ему ты чужда...
Ты меня не забудешь
Никогда, никогда!
1903 - 1906
Насторожись, стань крепче в стремена.
Н ущелье мрак, шумящие каскады.
И до небес скалистые громады
Истают в конце ущелья как стена.
Над их челом - далеких звезд алмазы.
А на груди, в зловещей темноте.
Лежит аул: дракон тысячеглазый
Гнездится в высоте.
1903 - 1906
Горный ключ по скатам и оврагам,
Полусонный, убегает вниз.
Как чернец, над белым саркофагом
В синем небе замер кипарис.
Нежные, как девушки, мимозы
Льют под ним узор своих ветвей,
И цветут, благоухают розы
На кустах, где плачет соловей.
Ниже - дикий берег и туманный,
Еле уловимый горизонт:
Там простор воздушный и безгранный,
Голубая бездна - Геллеспонт.
Мир тебе, о юная! Смиренно
Я целую белое тюрбэ:
Пять веков бессмертна и нетленна
На Востоке память о тебе.
Счастлив тот, кто жизнью мир пленяет.
Но стократ счастливей тот, чей прах
Веру в жизнь бессмертную вселяет
И цветет легендами в веках!
<1903-1906>
Вот и скрылись, позабылись снежных гор чалмы.
Зной пустыни, путь к востоку, мертвые холмы.
Каменистый, красно-серый, мутный океан
На восток уходит, в знойный, в голубой туман.
И все жарче, шире веет из степей теплынь,
И все суше, слаще пахнет горькая полынь.
И холмы все безнадежней. Глина, роговик...
День тут светел, бесконечен, вечер синь и дик.
И едва стемнеет, смеркнет, где-то между скал,
Как дитя, как джинн пустыни, плачется шакал,
И на мягких крыльях совки трепетно парят,
И на тусклом небе звезды сумрачно горят.
1903 - 1906
От зноя травы сухи и мертвы.
Степь - без границ, но даль синеет слабо.
Вот остов лошадиной головы.
Вот снова - Каменная Баба.
Как сонны эти плоские черты!
Как первобытно-грубо это тело!
Но я стою, боюсь тебя... А ты
Мне улыбаешься несмело.
О дикое исчадье древней тьмы!
Не ты ль когда-то было громовержцем? -
Не бог, не бог нас создал.
Это мы Богов творили рабским сердцем.
1903 - 1906
Печальный берег! Сизые твердыни
Гранитных стен до облака встают,
А ниже - хаос каменной пустыни,
Лавина щебня, дьявола приют.
Но нищета смиренна. Одиноко
Она ушла на берег - и к скале
Прилипла сакля... Верный раб пророка
Довольствуется малым на земле.
И вот - жилье. Над хижиной убогой
Дымок синеет... Прыгает коза...
И со скалы, нависшей над дорогой,
Блестят агатом детские глаза.
1903 - 1906
Легко и бледно небо голубое,
Поля в весенней дымке. Влажный пар
Взрезаю я - и лезут на подвои
Пласты земли, бесценный божий дар.
По борозде спеша за сошниками,
Я оставляю мягкие следы -
Так хорошо разутыми ногами
Ступать на бархат теплой борозды!
В лилово-синем море чернозема
Затерян я. И далеко за мной,
Где тусклый блеск лежит на кровле дома,
Струится первый зной.
1903 - 1906
На диких скалах, средь развалин -
Рать кипарисов. Она гудит
Под ветром с моря. Угрюм, печален
Пустынный остров, нагой гранит.
Уж берег темен - заходят тучи.
Как крылья чаек, среди камней
Мелькает пена. Прибой все круче,
Порывы ветра все холодней.
И кто-то скорбный, в одежде темной,
Стоит над морем... Вдали - печаль
И сумрак ночи...
<1903-1906>
Я - простая девка на баштане,
Он - рыбак, веселый человек.
Тонет белый парус на Лимане,
Много видел он морей и рек.
Говорят, гречанки на Босфоре
Хороши... А я черна, худа.
Утопает белый парус в море -
Может, не вернется никогда!
Буду ждать в погоду, в непогоду...
Не дождусь - с баштана разочтусь,
Выйду к морю, брошу перстень в воду
И косою черной удавлюсь.
<1903-1906>
Мы привязали к шее каждого его птицу.
Коран
На всех на вас - на каждой багрянице,
На каждом пыльном рубище раба -
Есть амулет, подобный вещей птице,
Есть тайный знак, и этот знак - Судьба.
От древности, когда он путь свой начал,
Он совершал его среди гробов:
Он, проходя, следы свои означил
Зловещей белизною черепов.
Хамсин на них горячей мглою дует,
Песок, струясь, бежит по их костям.
Всем чуждая, на них сова ночует
Среди могильных ям.
1903 - 1906
Высоко стоит луна.
Тени елей резки, четки.
Я - в светлице у окна,
Я бледнее полотна...
В серебре пруты решетки.
Мать, отец - все спят давно.
Я с распущенной косою
Загляделася в окно...
Я бледна, как полотно,
Как поляна под росою.
Подоконник не велик,
Все же можно здесь прижаться...
С неба смотрит лунный лик,
И у ног на половик
Клетки белые ложатся.
Да и я - как в серебре,
Испещренная крестами...
Долги ночи в сентябре!
Но усну лишь на заре,
Истомленная мечтами.
1903 - 1906
Здесь царство Амазонок. Были дики
Их буйные забавы. Много дней
Звучали здесь их радостные клики
И ржание купавшихся коней.
Но век наш - миг. И кто укажет ныне,
Где на пески ступала их нога?
Не ветер ли среди морской пустыни?
Не эти ли нагие берега?
Давно унес, развеял ветер южный
Их голоса от этих берегов...
Давно слизал, размыл прибой жемчужный
С сырых песков следы подков...
1903 - 1906
Вспомни тех. что покинули страну свою ради страха смерти.
Коран
Их господь истребил за измену несчастной отчизне,
Он костями их тел, черепами усеял поля.
Воскресил их пророк: он просил им у господа жизни.
Но позора земли никогда не прощает Земля.
Две легенды о них прочитал я в легендах Востока.
Милосерда одна: воскрешенные пали в бою.
Но другая жестока: до гроба, по слову пророка,
Воскрешенные жили в пустынном и диком краю.
В этот день восставанья из мертвых одежды их черными стали,
В знак того, что на них - замогильного тления след,
И до гроба их лица, склоненные долу в печали,
Сохранили свинцовый, холодный, безжизненный цвет.
<1903-1906>
Волна ушла - блестят, как золотые.
На солнце валуны.
Волна идет - как из стекла литые.
Идут бугры волны.
По ним скользит, колышется медуза,