Бурден Француаза. Роковая любовь

   – Лора,– сказал Виктор сквозь зубы,– тебе необходимо объяснить ему определенные вещи.
   – Мы с ним уже говорили об этом. Честное слово, он это нарочно сказал!
   Ее плохо скрываемая злость была довольно красноречива, чтобы он наконец-то нашел в себе смелость реагировать.
   – Все втроем...– повторил он.– Такое впечатление, что Тома полагает, будто мы образуем обычное трио взрослых, но я нахожу это недопустимым. Если же он сделал это намеренно, то это означает, что в его голове полная каша. Я не хотел вмешиваться, когда он был на каникулах в Роке, потому что это ты должна представить ему ситуацию, как ты того желаешь.
   – Но я ничего не знаю! – вспыхнула Лора.
   – Чего ты не знаешь? Останешься ли ты с Нильсом?
   – Да, останусь, ты доволен?
   – Вовсе нет...
   Он встал, заставив ее смотреть на него снизу вверх. Сколько лет она не смотрела на него с такой силой и такой чувственностью? Боже, неужели она так же смотрит на Нильса?
   – Я обманулась, Виктор,– еле слышно сказала Лора, не спуская с него глаз.
   – Нет, Лора, ты обманула, меня. С моим братом.
   Всплеск желания, захвативший его, внезапно уступил место страшной усталости.
   – Мне надо идти,– решительно сказал он.
   Во всяком случае, спасать было нечего. Чувствуя отвращение ко всему, включая себя самого, он пошел по двору, разыскивая Тома.
   – И наконец, мне кажется, что я никого не люблю, и это отвратительно...– Голос Нильса едва звучал, но его психоаналитик слышал его очень хорошо и сразу обратил внимание на последнее слово.
   – Почему же отвратительно?
   – Потому что я всегда один. Я хочу любить, но мне не удается.
   – И что же вам мешает?
   – Страх.
   Интересное слово, которое, хотя и выскочило против желания, очень часто появлялось в речи Нильса.
   – Страх чего?
   – Не знаю. Что все сорвется. Что бы я ни делал, чаще всего оборачивается катастрофой... Боюсь провала, боюсь женщин, боюсь пустоты.
   – Пустоты?
   Этот термин, напротив, представлял что-то новенькое. Доктор Леклер незаметно просматривал карточки. У Нильса было пухлое досье, но прогресса не наблюдалось ни на йоту. Его недомогание, кажется, пустило корни еще в раннем детстве, в том периоде, о котором он вспоминал чрезвычайно неохотно.
   – У вас бывают головокружения?
   – Нет, насколько я знаю. Вообще-то да, но из-за других.
   – Из-за других?
   – Перестаньте повторять все, что я ни скажу! Уверяю вас, мне это не помогает!
   Нильс резко распрямился и встал из глубокого кресла, где просидел уже добрых полчаса. Достаточно было бросить беглый взгляд, чтобы понять – с парнем не все в порядке. В глазах его отражалось настоящее смятение, высокая худая фигура, казалось, вот-вот надломится.
   Нильс начал нервно мерить кабинет шагами, делая повороты вокруг кресла и уставившись в пол.
   – У меня нет привязанности ни к людям, ни к событиям... Я живу, словно меня несет по течению. Я обожаю свою работу, но не могу ею заниматься, поскольку никто не хочет доверить ее мне. Я пью, чтобы забыть, чтобы не думать о том, что мне надо идти домой, а дома у меня находится женщина, о которой я спрашиваю себя, что она там делает... Я поссорился с семьей из-за истории, которая едва касается меня! Как вы себе представляете, могу я все это вынести? И вдобавок я старею! Посмотрите на меня, я приобрел такую же привычку, как у отца, теперь и я хожу из угла в угол, как он!
   Нильс замолк на секунду, и тут же доктор Леклер пробормотал:
   – Ваш отец?
   – Это фантастический человек! Вот он не боится ничего. Равно как и мои братья. И будьте так любезны не повторять: «Ваши братья?». Вам кажется, я должен рассказать о них?
   – Если у вас есть желание.
   – О, желание!.. Максим – это образец, близкий к совершенству. Что же касается Виктора, то это мой идеал мужчины. И всегда был им. Крепкий и уверенный в себе. Правда, пока за него не взялся я. Вы наверняка скажете, что я захотел сокрушить идола? Так нет же, я ничего не захотел, я только пострадал, как обычно. В бурной реке еще одно завихрение, а я теперь расхлебываю... Конечно, конечно, я возжелал его жену, потому что это была его жена, предположим. И потом она такая красивая блондинка! Вы же знаете мою страсть к блондинкам? Тем лучше, можем не вспоминать одну и ту же песню о маме...
   – Когда вы говорите о маме, вы думаете...
   – Не о другой, нет! В глубине души мне никогда не удавалось полюбить Бланш по-настоящему. Вы же видите, я никого не люблю! Я стараюсь... И это была бы такая малость. Как они-то все делают? Хорошие сыновья, хорошие мужья, хорошие отцы... И бедный Нильс посреди всего этого, избалованный гадкий утенок. Не такой, как другие, но это нормально, я же вышел оттуда. Я вышел из памятной революции шестьдесят восьмого года, которая позволила небольшую фантазию маленькому нотариусу, приехавшему в большой город! Ничего чересчур славного... Нет, это все не так, я передергиваю, потому что не могу вынести мысль, что все прервалось таким образом. Это ведь и моя история тоже...
   Слегка озадаченный словесным потоком пациента, доктор Леклер что-то черкал в своем блокноте, не спуская глаз с Нильса.
   – Я прихожу к вам и говорю, но, однако, не продвигаюсь ни на шаг. Я всегда покидаю вас более подавленным, чем в начале сеанса.
   – Вы не следуете предписанному лечению со всей серьезностью.
   – Ах, вот что! Я не плачу вам регулярную ренту, да? Сколько лет мне еще понадобится платить, прежде чем мы вернемся к стадии пипи-кака?
   – Нильс, вас ведь никто не заставляет...
   – Нет, извините меня. Ссутулившись, Нильс глубоко вздохнул.
   – Да, невеселая у вас работка,– сказал он с грустной улыбкой.
   Доктор Леклер молча смотрел, как Нильс вышел из кабинета, а потом снова углубился в свои карточки. У его пациента действительно были проблемы, но он, возможно, близок к тому, чтобы воспринять это, даже не догадываясь об этом.
   – А если кто-то не любит собак? Кто-то боится их? Ты что, спятил?
   – Он под моим столом и совершенно никому не мешает,– упорствовал Виктор.
   Максим возвел глаза к потолку и повернулся к секретарше в поисках поддержки.
   – Ну хоть вы ему скажите, что он не прав.
   – Я ничего не знаю,– пробормотала Алина, нежно глядя на щенка.
   – А когда он подрастет? Он ведь твой стол поднимет! – пригрозил он.
   Лео тем временем, стуча хвостом, совершенно неотразимый, смотрел то на одного, то на другого.
   – Мои дети тоже будут требовать у меня собаку, и это будет твоя вина!
   – Макс, ну ты вспомни, как мы о ней мечтали, когда нам было по стольку же лет...
   – Ладно, поступай как знаешь, мы компаньоны, но не супруги!
   – Слава Богу...
   – Как ты говоришь!
   Максим вышел из кабинета и хлопнул дверью, но не слишком сильно.
   – Ну вот, все и устроилось,– сказал Виктор, подмигнув секретарше.
   Алина протянула ему пачку корреспонденции, которую во время спора держала под мышкой. Почту сначала просматривали клерки и раскладывали по соответствующим досье, но всегда находились клиенты, которые на конверте, адресованном Виктору, делали пометку «Личное».
   – Биржевые курсы,– добавила она, – и ваши газеты. Если щенок будет доставать вас, я всегда могу спрятать его за своей конторкой...
   – Скажи спасибо Алине, Лео.
   Она одарила Виктора одной из ослепительных улыбок, предназначенных специально для него, и вышла, бесшумно затворив дверь. В их спорах с Максимом Алина всегда принимала сторону Виктора, и тот знал, что она питает к нему слабость. Но из осторожности он никогда не пользовался этим, равно как и авансами, которые делали некоторые женщины во время своих визитов. «Я и забыла, до какой степени ты нравишься женщинам»,– сказала ему Лора. За все время, пока они были женаты, он, тем не менее, не взглянул ни на одну из них, не давая ей ни малейшего повода для ревности или сомнений.
   – А что, над этой глухой стеной будет застекленная крыша?
   – Чтобы свет лился потоком. У вас ведь с этой стороны ничего нет; поднимаясь по лестнице, вы будете иметь впечатление, что взбираетесь на гору.
   Сесиль Массабо энергично закивала головой, сраженная проектом Виржини.
   – Это так неожиданно... Великолепно! Когда мы сможем начать строительство? Вы ведь будете следить за работами?
   – Разумеется. Я проведу тендер среди различных строительных организаций, если у вас, конечно, нет своих предпочтений.
   – Никаких! Вы архитектор, вам и решать! Я действительно потрясена, никогда не думала, что мой дом может стать совершенно иным.
   Она принялась рассматривать один из эскизов ансамбля и удовлетворенно добавила:
   – А вы здорово рисуете!
   – Это азбука профессии,– ответила Виржини.– Надо, чтобы вы точно представляли конечный результат еще до того, как первый раз копнут лопатой, иначе это просто несерьезно.
   – Да, в самом деле,– сказала Сесиль, доставая чековую книжку – Я безмерно благодарна Виктору, что он сказал мне о вас. Вот что значит хорошая мысль в подходящий момент...
   Виржини также надеялась, что у Виктора есть список местных подрядчиков, потому что она не знала никого в этих краях и не хотела действовать наугад. От реализации ее первого проекта, без сомнения, зависела вся ее дальнейшая карьера, и она не имела права на ошибку. Если разговорчивая Сесиль Массабо растрезвонит повсюду, что у Виржини есть талант, то проблема с клиентами будет решена.
   – А кстати, как вы его находите?
   – Кого?
   – Виктора! Все о нем судачат с тех пор, как Лора уехала. Не думаю, что есть хоть одна незамужняя женщина, которая бы не позарилась на него. Если бы только ему не пришла в голову эта нелепая мысль запереться в Роке! Он использует это, чтобы отказываться от большинства приглашений!
   С хитрой улыбкой она ждала реакции Виржини, но та имела мудрость дать уклончивый ответ:
   – Да, жаль,– констатировала она.
   В действительности же она полагала, что Рок стал для Виктора своего рода отвлекающим средством, в котором он крайне нуждался несколько месяцев назад. Так или иначе, но она слишком плохо его знала, чтобы выносить свои суждения.
   Виржини собрала чертежи, положила чек в сумочку и попрощалась с Сесиль Массабо. Выйдя из дома, она едва сдержалась, чтобы не побежать к своей машине, крича от радости. На этот раз все в порядке, она победила Пьера! От воспоминания о сцене, которую он закатил у нее дома, ее охватила ярость. У нее все восставало внутри, когда она представила, как Пьер мерил взглядом Виктора и выплевывал гнусные слова: «Это мой последователь? Ты тоже будешь его эксплуатировать?» Уж кто и имел наклонности эксплуататора, так только он сам! И при этом у Пьера хватало наглости упрекать других в собственных недостатках. И как она могла так долго жить с подобным типом? Во всяком случае, Виктор повел себя превосходно в этой ситуации, и с тех пор она смотрела на него другими глазами. Может быть, и она теперь относилась к той категории женщин, которые, по словам Сесиль Массабо, зарились на него? Эта мысль заставила ее улыбнуться. Бесполезно обманывать себя: если раньше, в самом начале, она сама установила дистанцию между ними, то теперь ей было совсем не противно, когда он поцеловал ее в тот вечер. Но он почему-то повел себя с неожиданной холодностью, словно окончательно и бесповоротно отказался от любой попытки ухаживания.
   – А жаль...– проронила она, выезжая на дорогу.
   Бланш была ни жива ни мертва. Она думала, что открывает дверь бакалейщику, который по утрам во вторник всегда приносил продукты на дом, а это оказался Жан Вильнёв собственной персоной, стоящий на пороге ее дома.
   – Мы так и будем стоять на тротуаре, или ты все же разрешишь мне войти? – угрожающе набросился он на нее.
   – Ко мне? Ты с ума сошел!
   Бланш машинально повертела головой, желая убедиться, что на улице Президьяль никого нет, и Жан воспользовался этим моментом, чтобы силой пролезть в дверь, оттолкнув ее.
   – Я видел, как твой муж вышел пять минут назад, он сел в машину, так что у нас есть время поболтать немного вдвоем.
   – О чем? – крикнула она.– Нам не о чем говорить, совершенно не о чем!
   – Э, бесполезно паниковать, успокойся. Неужели я тебе внушаю такой страх?
   Да, страх и ужас. Даже в улыбке Жана было что-то леденящее душу, но ей удалось справиться с собой.
   – Я тебя долго не задержу, Бланш, но при условии, что ты меня выслушаешь и поймешь. Твой сын, к которому я прихожу в нотариальную контору, Виктор... Будет лучше, если он, наконец, начнет пошевеливаться! Похоже, он водит меня за нос, но я надеюсь, что это не умышленно. Я хочу получить свое наследство и покончить с этим. Сделай так, чтобы до него это дошло.
   – Каким образом? – возразила она.– Я никогда не вмешиваюсь в их дела, я вообще не в курсе, я...
   – Надо будет сделать! Он меня не слушает, и, кроме того, мне не нравится, как он на меня смотрит. Однако же я делаю все, чтобы произвести на него хорошее впечатление, я даже пообещал стать спонсором для его младшего брата...
   Она ловила ртом воздух, отступила на шаг назад и без сил прислонилась к стене.
   – Жан,– сказала она наконец прерывающимся голосом,– ты не имеешь права...
   – Напротив! В какой-то степени я должник перед этим мальчонкой... Правда, теперь он уже взрослый! Но ты же понимаешь, не правда ли?
   Бланш покрылась холодным потом, и ее блузка прилипла к спине. Цинизм Вильнёва был все таким же, как и тридцать лет назад. Если эта история не закончится, как ему надо, он может уничтожить Бланш и всех Казалей заодно с ней.
   – Уходи,– произнесла она с трудом.– Я поговорю с Виктором.
   Жан пронзил ее взглядом своих белесых глаз и исчез, оставив дверь нараспашку. Долгие минуты она стояла неподвижно, вперив взгляд в небольшой кусочек улицы, который был ей виден. Она должна убедить Виктора. Но как за это взяться? Она не умела действовать в спешке, ее планы должны вызреть, она должна над ними поразмыслить.
   Звук шагов заставил ее вздрогнуть, но не вывел из отупения. Неужели это Жан возвращается?
   – Что это ты здесь делаешь? – удивился Марсьяль.– Воздухом дышишь?
   Не способная управлять собой более ни секунды, она подбежала к нему и ткнулась в плечо, содрогаясь в рыданиях.
   – Бланш, погоди-ка...
   От смущения он похлопал ее по спине, как если бы она поперхнулась.
   – Ничего...
   Марсьяль в этом и не сомневался. Тревоги и заботы Бланш никогда не были для него важными. Так или иначе, но плохо постриженная челка или подгоревшее в духовке блюдо не заслуживали такого отчаяния... Может, она узнала о его связи с Жюли? Он слишком рисковал, ведь Сарлат – маленький город, и какой-нибудь доброхот мог сболтнуть лишнее. Особенно неприятно это сейчас, когда он уже порвал с Жюли. Из-за нее, из-за этой женщины, его жены, которая рыдала у него на плече.
   – Ну, ладно, ладно...– повторил он два или три раза, надеясь, что она наконец успокоится.
   Ему не хотелось выслушивать ответ, и он предусмотрительно не стал задавать вопроса о том, что с ней стряслось. Каково же было его удивление, когда она вдруг громко заговорила:
   – Я увидела, что дверь открыта и подумала: кто-то проник в дом, я так испугалась, если бы ты знал! Я идиотка, прости меня...
   Ну вот, теперь она извинялась, и Марсьяль ощутил, как его накрывает отвратительное чувство вины.
   Несмотря на распахнутое окно, в комнате все еще было жарко после знойного дня. Виктор заснул голым, не накрываясь, но проснулся весь в поту, мучимый жаждой, с раскалывающейся головой. Накануне вечером он был у брата и слишком много выпил. Это был один из ужинов, который Кати устраивала специально для него. Судя по всему, она вбила себе в голову, что его необходимо пристроить как можно скорее... Что это – личная инициатива или давление Максима? Во всяком случае, Кати пригласила прелестных женщин, и вечер, как всегда, удался. Вот только не надо было пить столько кагора.
   Виктор встал с постели и прошел в ванную. Проглотив две таблетки аспирина, он сунул голову под холодную воду. Лео спал, свернувшись клубком на своей подстилке, дом был погружен в абсолютную тишину. В ожидании близкого рассвета даже снаружи не было ни звука: ни щебета птиц, ни стрекотания насекомых.
   Уверенный, что больше не заснет, Виктор решил спуститься и сварить себе кофе. Удивительно, но он испытывал все большее удовольствие от жизни в Роке. Несомненно, дом был вдесятеро больше, чем нужно одинокому человеку, модернизация и ремонт стоили целого состояния, и до сих пор ему не удавалось засыпать спокойно, однако он ощущал себя дома. Когда вечером он приезжал из Сарлата, у него не было ни малейшего желания идти куда-то, и ужины, устраиваемые женой брата, были редкими исключениями, на которые он соглашался. Рок был, наверное, самым лучшим местом в мире для проведения долгих вечеров начала лета. Он ужинал не раньше десяти – одиннадцати часов, так как всегда был занят какими-то срочными домашними делами, а также не упускал возможности повозиться на газоне с Лео.
   На кухне он открыл настежь дверь, чтобы дать приток свежему воздуху, и приготовил себе настоящий завтрак, по его мнению – единственное средство избавиться от головной боли. Затем он прошел в кладовку, чтобы выбрать банку варенья из огромной коллекции конфитюров матери,– и в который раз вспомнил о школьной тетради. Он перерыл все стеллажи до самого верха, но так ничего и не нашел. Также он прочесал и все прочие шкафы в доме, включая комнату родителей, где шарил с нечистой совестью. Как и прочие незанятые комнаты, комната казалась заброшенной, он пообещал себе, что обязательно приведет ее в порядок, но так и не решился. Когда он предложил отцу провести здесь несколько летних дней, мать категорически отказалась, хотя крайне редко противоречила мужу: Рок по-прежнему оставался для нее ненавистным.
   Поставив перед собой большую чашку кофе с сахаром и стопку тостов, Виктор положил локти на стол, подпер рукой подбородок и принялся размышлять. Фотографии Анеке, возможно, были повреждены случайно – из-за трения об ящик, а тетрадь исписана одной из нанятых работниц, и мать не знала о ее существовании. Но платок, намеренно превращенный в мелкие лохмотья? Таинственный посетитель чердака, оставивший открытой корзину?
   Допивая последний глоток, Виктор решил пойти за платком, чтобы рассмотреть его поближе. В тот раз, когда он обнаружил его, он оставил платок на том же месте, а сейчас удивился, что не полюбопытствовал раньше. Он поднялся на третий этаж и прямиком направился к самой большой комнате для прислуги. Открыв дверь, он не поверил своим глазам: на спинке стула ничего не было. Равно как и на столе, и на кровати, покрытой изгрызенным мышами покрывалом. Он бросил взгляд на пол, заглянул под шкаф и застыл в недоумении посреди комнаты. Может, он машинально взял платок, когда они с Максом пошли осматривать чердак? Может, сунул его бездумно в один из сундуков? Да нет, не до такой же степени он рассеян, он был почти уверен, что повесил платок на спинку стула. Насколько он помнил, это было изделие от «Гермеса», и первоначально на нем была изображена карусель с лошадками. Вряд ли домашняя прислуга добровольно искромсает такую дорогую вещь, а потом небрежно бросит.
   Виктор ломал голову, чтобы найти объяснение этой загадке, и вдруг замер, пригвожденный ясно различимым звуком шагов на втором этаже. Затаив дыхание, он четко слышал, как кто-то идет по галерее, и в некоторых местах пол узнаваемо поскрипывал. Волна паники захлестнула его, не давая обрести хладнокровие. На этот раз он имел дело не с туманным воображением – кто-то вполне реальный проник в дом. И этот кто-то находится сейчас между ним и его револьвером. Виктор изо всех сил пытался вспомнить, что было под рукой на чердаке. Что могло послужить импровизированным оружием в куче хлама? Слева, при входе, стояла старая проржавленная каминная решетка, а с ней пара щипцов и погнутая кочерга, но это лучше, чем ничего. Стараясь двигаться бесшумно, он вышел из комнаты и проник на чердак, понимая, что у него совсем мало времени, чтобы взять средство защиты. В то же мгновение он услышал, как открылась дверь на нижнем этаже. Тот, с кем ему предстояло встретиться лицом к лицу, передвигался по дому весьма уверенно! Сумасшедший?
   Покрывшись потом, не столько от страха, сколько от духоты, царящей под крышей, он взял для подстраховки кочергу и повернул назад. Он бесшумно прошел мимо мансардных комнат и на секунду остановился у лестницы. Он ничего не слышал, но, поскольку ждать больше не мог, начал спускаться. При входе на галерею второго этажа он глубоко вдохнул и заставил себя шагнуть в темноту. Он не считал себя трусом сейчас, никогда не был им прежде и никогда не будет.
   Дверь в комнату родителей была раскрыта настежь. Виктор подкрался к ней на цыпочках. Против окна, на фоне светлеющего утра, неподвижно стоял высокий мужчина. Не раздумывая, он подскочил и ударил мужчину в плечо, повалив на пол. Отбросив громоздкую кочергу, он избивал упавшего кулаками.
   – Виктор! Прекрати! Это же я...
   Он остановился в секундном замешательстве, но отпустил своего противника, которому уже начал выворачивать руку.
   – Нильс? Да ты спятил! Ты что здесь делаешь? Виктор рывком вскочил на ноги, дрожа от ярости и нервного напряжения, и бросился к выключателю.
   – Идиот несчастный! Ведь я мог убить тебя!
   – Вот этим?
   Нильс, потирая висок, указал глазами на погнутую кочергу.
   – Из пушки, которая у меня лежит в ночном столике.
   Виктор рассвирепел еще больше, представив, чем могло закончиться это происшествие.
   – Когда я вошел, то увидел на столе остатки твоего завтрака и подумал, что ты, должно быть, в душе или одеваешься. Вот я и...– сказал Нильс.
   – Как ты попал в дом?
   Нильс взглянул на него, озадаченный вопросом.
   – Ну... Через дверь, разумеется!
   Виктор с раздражением вспомнил, что дверь, ведущая из кухни во двор, была раскрыта настежь.
   – По какому праву ты явился сюда без предупреждения? Полагаешь, я горю желанием тебя повидать?
   Вместо ответа Нильс уронил руки и посмотрел на брата, как побитая собака. Над щекой у него расплывался синяк.
   – Ты мне сделал больно,– вздохнул он.
   – Если и есть что-нибудь, о чем я не пожалею, так это то, что наконец-то набил тебе морду!
   Вне себя, Виктор повернулся и вышел из комнаты. Неожиданное появление Нильса удручило его, действовало на нервы, он чувствовал себя подавленным. Большими шагами он дошел до своей комнаты, снял джинсы и залез под теплый душ. Страх, равно как и ярость, опустошили его, отняли всю энергию. Как он встретит наступающий рабочий день, вдобавок учитывая предстоящее неминуемое объяснение с Нильсом?
   Он выбрал белую рубашку, самый легкий костюм и решил не надевать галстук. Небо становилось все светлее, и жара не заставит себя долго ждать.
   – Ты совсем не хочешь со мной говорить?
   Виктор резко обернулся и увидел прислонившегося к косяку Нильса, который, должно быть, молча, стоял тут уже давно.
   – И что я тебе скажу?
   – Не важно, что, мне все равно... То, что у тебя на душе...
   Виктор пожал плечами и, пройдя мимо него, словно это было пустое место, вышел из комнаты.
   – Ну, подожди! Ты ведь не идешь в такой час на работу, я думаю?
   Нильс поспешил за ним по галерее, и Виктор вдруг остановился.
   Что ты делал в комнате родителей? – вдруг резко спросил он.
   – Да не знаю. Вспоминал детство, смотрел на парк... Оттягивал момент, когда окажусь лицом к лицу с тобой. Я ехал часть ночи, я наизусть знаю эту дорогу, но мне она показалась значительно короче...
   – Ты предупредил Лору, что едешь сюда?
   – Нет.
   – Ты улизнул так, исподтишка? Что ты за тип все-таки? Будет лучше, если ты позвонишь Лоре. А еще лучше, если уберешься отсюда!
   Виктор пошел к лестнице, а Нильс позади него вдруг зло закричал:
   – Я ехал в такую даль не для того, чтобы ты ко мне спиной поворачивался!
   – Вот как! Но это уже сделано,– ответил Виктор и начал спускаться вниз.
   На первом этаже он прошел прямо в кухню, выплеснул из кофейника гущу и поставил греть воду. Нильс подошел к нему, когда он наливал кофе в чашку.
   – Послушай, Виктор, не так-то трудно начать, а теперь скажи мне продолжение...
   При свете дня он казался усталым и постаревшим, более худым, чем обычно, и еще более хрупким.
   – Зачем ты дал координаты моего агента этому Вильнёву? Ты боишься за Лору?
   – Именно так! И ты знаешь, есть из-за чего! Но я и представить не мог, что ты расценишь это как повод для примирения. Я не желаю больше знать о твоем существовании.
   – Нет, ты говоришь неправду. Ты не такой.
   – Какой же?
   Нильс покачал головой и опустился на стул.
   – Пожалуйста, Виктор,– еле слышно сказал он.
   Сколько раз он просил своих братьев о помощи в разные моменты своей жизни? Виктор всегда уступал, находя нормальным спасать его, продолжать защищать, даже когда он стал взрослым. А вместо благодарности Нильс его уничтожил. Неужели он будет настолько глуп, чтобы еще раз протянуть ему руку?
   – Я вижу по тебе, Нильс, что у тебя большие проблемы, но на этот раз не я буду улаживать их.
   – Но именно ты, только ты можешь сделать это. Я больше не могу выносить ссору с тобой, это слишком мучительно.
   – Нет, мне это снится! Как ты смеешь мне... Ты будешь кофе?
   Виктор взял чашку и раздраженно бросил в нее два куска сахара. Он разрывался между гневом и глубоко укоренившейся привычкой все прощать младшему брату, отчего чувствовал себя совершенно истерзанным.
   – Ты вваливаешься ко мне домой, закатываешь сцену...
   – Так странно думать, что здесь – это теперь у тебя дома,– перебил его Нильс.