Страница:
– Постойте, хире Альгиус, – перебил его Бофранк, коего дрянное вино неожиданно повергло в игривое настроение. – Этот малый, стало быть, увидел двух сияющих дев, которые к тому же стремились к нему в постель. С чего же он вдруг начал пихать их кулаками?
– В самом деле рассказ твой глуповат, – поддержал конестабля Жеаль. – А ну как это были ангелы?
– А вот за это, дорогой Жеаль, тебя однажды сожгут, – серьезно сказал толкователь и погрозил Проктору Жеалю пальцем. – Рассказ же мой был всего лишь иллюстрацией…
– Что же посоветовали вы этому бедняге? – спросил Бофранк.
– Лекарь назначил клистир. Я же выпил с его дядюшкой и славно провел вечер, – ухмыльнулся Альгиус. – Но не подумайте, хире Бофранк, что я всегда отношусь к делу столь поверхностно. Я могу толковать сны богатых клиентов так, как мне оно выгодно, и не очень часто задумываюсь о том, что вижу во сне сам – а ведь должен бы, не так ли? – однако же случай, который меня заинтересует, стремлюсь разобрать с наипохвальнейшим тщанием. И потому, коли вы уже допили мое вино и не хотите совсем отведать предложенного угощения, прошу вас, поведайте мне наконец, что мучит вас во сне.
Бофранк рассказал толкователю обо всем: о большой луне ярко-красного цвета, о палке и ночном горшке в руках, о черных кошках и о том, что видит сей сон уже восьмую ночь кряду.
– В самом деле? – недоверчиво переспросил Альгиус, нахмурившись. – Странно… Не слыхал о таком, разве что два-три дня подряд, не чаще. И, говорите, совершенно голый? Хм… Что ж, попробую вам помочь, хире Бофранк. Во-первых, существует множество простых заговоров против вреда, который может быть причинен ночью, известны также псалмы и молитвы, чтение которых чрезвычайно полезно. Например, скажите: «Да сгинут ночные кошмары и видения, оставя тела наши неоскверненными!»
– И что же, кошмары сгинут? – осведомился Жеаль, улыбнувшись на эту апофегму.
– Ну что вы, – ухмыльнулся в ответ толкователь Альгиус. – Зачем же. Однако произнести защитное слово не будет лишним; что до вашего сна, хире Бофранк, то я поразмышляю на досуге и сообщу вам его истинное значение. Вас же прошу, коли сей дурной сон случится в очередной раз, непременно известить меня. Не исключено, что мне придется посетить ваш дом и, возможно, даже понаблюдать за вами спящим – в том случае, разумеется, ежели у вас нет никаких предубеждений на сей счет, ибо встречал я людей, которые терпеть не могли, когда кто-либо смотрел на них во время сна. Пока же вы можете спокойно идти, я сообщу вам, что смог извлечь из вашего сна, едва справлюсь с задачей.
– Но я думал, вы скажете мне все сразу же, – в недоумении промолвил Бофранк.
– Не так все просто, – покачал головой Альгиус, приглаживая свои длинные волосы и глядя вроде бы на Бофранка, но в то же время вовсе непонятно куда. – Коли вам не составит труда навестить меня завтра или же послезавтра – скажем, в такое же время, – я постараюсь вам пособить. Ведь писано: кто поймет, тот восплачет, ибо ничего сделать нельзя.
Сказавши так, Альгиус грустно заглянул в опустевший кувшин.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
– В самом деле рассказ твой глуповат, – поддержал конестабля Жеаль. – А ну как это были ангелы?
– А вот за это, дорогой Жеаль, тебя однажды сожгут, – серьезно сказал толкователь и погрозил Проктору Жеалю пальцем. – Рассказ же мой был всего лишь иллюстрацией…
– Что же посоветовали вы этому бедняге? – спросил Бофранк.
– Лекарь назначил клистир. Я же выпил с его дядюшкой и славно провел вечер, – ухмыльнулся Альгиус. – Но не подумайте, хире Бофранк, что я всегда отношусь к делу столь поверхностно. Я могу толковать сны богатых клиентов так, как мне оно выгодно, и не очень часто задумываюсь о том, что вижу во сне сам – а ведь должен бы, не так ли? – однако же случай, который меня заинтересует, стремлюсь разобрать с наипохвальнейшим тщанием. И потому, коли вы уже допили мое вино и не хотите совсем отведать предложенного угощения, прошу вас, поведайте мне наконец, что мучит вас во сне.
Бофранк рассказал толкователю обо всем: о большой луне ярко-красного цвета, о палке и ночном горшке в руках, о черных кошках и о том, что видит сей сон уже восьмую ночь кряду.
– В самом деле? – недоверчиво переспросил Альгиус, нахмурившись. – Странно… Не слыхал о таком, разве что два-три дня подряд, не чаще. И, говорите, совершенно голый? Хм… Что ж, попробую вам помочь, хире Бофранк. Во-первых, существует множество простых заговоров против вреда, который может быть причинен ночью, известны также псалмы и молитвы, чтение которых чрезвычайно полезно. Например, скажите: «Да сгинут ночные кошмары и видения, оставя тела наши неоскверненными!»
– И что же, кошмары сгинут? – осведомился Жеаль, улыбнувшись на эту апофегму.
– Ну что вы, – ухмыльнулся в ответ толкователь Альгиус. – Зачем же. Однако произнести защитное слово не будет лишним; что до вашего сна, хире Бофранк, то я поразмышляю на досуге и сообщу вам его истинное значение. Вас же прошу, коли сей дурной сон случится в очередной раз, непременно известить меня. Не исключено, что мне придется посетить ваш дом и, возможно, даже понаблюдать за вами спящим – в том случае, разумеется, ежели у вас нет никаких предубеждений на сей счет, ибо встречал я людей, которые терпеть не могли, когда кто-либо смотрел на них во время сна. Пока же вы можете спокойно идти, я сообщу вам, что смог извлечь из вашего сна, едва справлюсь с задачей.
– Но я думал, вы скажете мне все сразу же, – в недоумении промолвил Бофранк.
– Не так все просто, – покачал головой Альгиус, приглаживая свои длинные волосы и глядя вроде бы на Бофранка, но в то же время вовсе непонятно куда. – Коли вам не составит труда навестить меня завтра или же послезавтра – скажем, в такое же время, – я постараюсь вам пособить. Ведь писано: кто поймет, тот восплачет, ибо ничего сделать нельзя.
Сказавши так, Альгиус грустно заглянул в опустевший кувшин.
Если фальшивомонетчиков или других мошенников приговаривают к смерти без малейшего снисхождения, то еретики должны быть не только отлучены с того самого момента, как осуждены, но и умерщвлены.Фома Аквинский. Summa Theologica
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
в которой Бофранк все-таки не оставляет без внимания рассказ юного Фолькона, а такоже обнаруживает неожиданное письмо, каковое влечет за собою весьма неожиданную встречу
Узнать о происшествии на улице Поденщиков Бофранку не составило труда – в перерыве между лекциями он завернул в Фиолетовый Дом и нашел там некоего Рохуса Цвинка, довольно пожилого чиновника, каковой занимался смертоубийствами.
– Здравствуйте, хире Бофранк! – приветствовал его старик, беспрерывно жуя табак.
– Рад видеть вас, хире Цвинк. Как удачно, что я вас встретил, – как раз хотел спросить, что там за страшное убийство на улице Поденщиков, о котором все говорят.
– Так уж и все, – махнул рукою Цвинк. – Эка невидаль – прикончили блудницу… Всего и необычного, что покуражились над телом, видать, ее дружок то ли пьян был, то ли разумом помрачен…
– Стало быть, убийца известен?
– Да чему тут быть неизвестному? Обычное дело, то ли много денег запросила за утехи, то ли сказала что поперечь. Искать-то его вряд ли станут, коли каждого такого искать…
Бофранк подумал было сказать старику о том, что случилось в поселке, но не решился. Тогда он проследовал в архив – по счастью, юного Фолькона там не случилось, иначе конестабль почувствовал бы себя неловко, – и просмотрел отчет о происшествии. Рассказ юноши полностью совпадал с письменным отчетом о преступлении, равно как и с тем, что в свое время лицезрел сам Бофранк. Тем не менее никаких выводов конестабль делать не стал, поблагодарил архивариуса и вернулся в аудиторию.
Уже вечером, будучи дома и ожидая ужина, конестабль услыхал за дверью какой-то шорох. Подумав, что это может быть крыса, он взял каминные щипцы и отворил дверь.
Письмо лежало на самом пороге, и Бофранк лишь успел заметить спину убегающего прочь оборванца. Догонять его конестабль не стал, а поднял конверт и вернулся в комнату.
Внимательно осмотрев подметное послание, Бофранк заключил, что конверт самый обыкновенный, из тех, что можно купить в почтовой конторе, и притом ничем не запечатан. Внутри обнаружился сложенный вдвое лист бумаги – на редкость дурного качества, так что чернила расплывались на ней отвратительными пятнами.
Однако почерк был аккуратным, словно бы писал судейский чиновник либо довольно примерный школяр. Само же письмо содержало вот какой текст:
«Досточтимый хире Бофранк!
Прошу вас не удивляться сей эпистоле, хотя мы совершенно не знакомы. Прошу также не мять и не рвать ее, но дочитать до конца.
Полагаю, нам нужно встретиться, дабы обсудить некоторые вопросы, чрезвычайно для вас (в моем представлении) интересные. Посему предлагаю вам прийти сегодня в полночь к мосту Звонарей, туда, где парапет немного обрушен».
Подписи не имелось. Пожав плечами, Бофранк бросил письмо на стол и занялся своими делами, сиречь подготовкой к лекции, и совершенно о произошедшем забыл.
Среди различных мелких событий и дел, коими обычно заполнен день в меру занятого образованного человека, Бофранк ни разу более не вспомнил о полученном приглашении. И тем более о нем забыл вечером, когда вместе с Проктором Жеалем отправился в «Луну и горн», где тот огорошил его известием о намерении сочетаться браком. Бофранк и не ведал, что его приятель давно уже строил планы на сей счет. Избранницей Жеаля стала дородная девица, давно уже вышедшая из поры юности, именем Эвфемия, дочь торговца кожею. Бофранк пару раз мельком видел ее, но никак не мог подумать что Жеаль положил на нее глаз.
– Одобряешь ли ты мое решение? – спросил Жеаль, наполняя бокал вином.
– Как я могу судить, коли ты уже сам все рассудил, – пожал плечами Бофранк. – Я не знаю, какова хиреан Эвфемия – умна ли, экономна ли, внимательна ли к мужу. Коли я скажу: «Не женись», ты все одно женишься; коли посоветую жениться, потом, случись что дурное, ты станешь винить меня, что не отговорил вовремя…
– Прав, прав ты, друг мой Хаиме! – со смехом отвечал Жеаль. – Но сейчас уже я вижу, что не буду роптать и пенять.
– Тогда женись скорее и не донимай меня более подобными вопросами. В самом деле, ты да Аксель – чем бы еще заняться двум людям, у которых все в жизни чрезвычайно хорошо устроилось.
– А что Аксель?
– Тоже собрался жениться и чрезвычайно горд своею избранницей.
– Пора и тебе переменить жизнь, а то ничего в ней не происходит, – довольно усмехнулся Жеаль.
И тут Бофранк вспомнил про письмо:
– Не скажи, есть и у меня перемены.
И Бофранк поведал о странной эпистоле, принесенной оборванцем, и о том, что в ней содержалось.
– Что бы ты посоветовал? – спросил Бофранк.
Жеаль задумался.
– Более всего напоминает дурную шутку, хотя я не знаю, кто бы хотел так подшутить над тобою. Однако не стоит ходить туда – мост Звонарей и днем не лучшее место для прогулок, не говоря уже о полуночи, да еще когда луна только-только нарождается.
– Но если это и в самом деле важно?
– Ежели это важно, – сказал Жеаль, – то человек этот, несомненно, будет искать с тобою встречи и далее. Ежели это способ, к примеру, заманить тебя и убить, то и в этом случае он может назначить повторное свидание. Я не хочу напугать тебя, но стоит быть осторожнее.
– К чему уж, – отвечал Бофранк, взмахнув увечной рукой. – Я был осторожным, был и неосторожным, и ничего хорошего не извлек в обоих случаях.
Они просидели в «Луне и горне» дотемна, беседуя о вещах самых различных, и когда беседа оскудела, отправились по домам, так что в полночь, когда ему надлежало быть у моста Звонарей, Бофранк крепко спал, ничуть не заботясь о том, ждут ли его. Наутро он отчего-то готов был обнаружить на пороге новое письмо, так и сталось. Противу вчерашнего, сегодня оборванца не было – видимо, он явился совсем рано и покинул дом незамеченным.
Конверт был точно такой же, равно как и бумага.
«Досточтимый хире Бофранк!
Я весьма огорчен, ибо первое мое послание вы не восприняли с должной серьезностью. Что ж, я терпелив и назначаю вам еще одну встречу – на этот раз нынче ночью у старой колокольни близ скотобоен, когда часы пробьют полночь. Ежели вы в очередной раз выкажете свое небрежение – пеняйте на себя. Сие не угроза, а лишь сожаление».
Вместо подписи под текстом стоял знак, коего Бофранк давно уже не видел и совсем не хотел видеть, – то были два наложенные друг на друга квадрата.
Вероятно, в ином случае конестабль не пошел бы к старой колокольне. Но зловещий знак поверг его вначале в размышления, а затем в смятение. Зарекшись любым образом касаться дел люциатов и марцинитов, Бофранк тем не менее часто замечал, что ищет известий о них повсюду – в королевских указах, публикациях в городской газете, в слухах и сплетнях… Порою ему казалось, что все случившееся с ним ранее – лишь болезненный сон и на самом деле ничего особенного не произошло и не происходит, события текут так, как положено им свыше, а ему, Хаиме Бофранку, просто не помешал бы хороший лекарь. В иное же время Бофранк полагал, что каждый шаг его ведом Баффельту и присным и вот-вот возникнет из небытия злокозненный Шарден Клааке, а из канала выберется распавшийся труп Тимманса с перерезанной глоткою, дабы снова постучать в двери…
Возможно, эта опаска и была причиною того, что конестабль уделял слишком много времени вину и чревоугодию. Отличавшийся прежде чрезмерной худобою, теперь Бофранк имел брюшко, пускай и не слишком еще заметное, однако же приличествующее более купцу или трактирщику. Мышцы его, и раньше не налитые особой силой, одрябли, а ловкость, часто искупавшая другие физические недостатки, покинула тело, отвыкшее от тренировок со шпагою. Единственно, чему уделял время Бофранк, так это упражнениям с пистолетом, каковой в свое время подарил ему Проктор Жеаль; во владении этим чудесным оружием он достиг величайшего мастерства. Кстати сказать, в оружейных лавках стало появляться уже подобное оружие, но многие стрелки по старинке предпочитали ему старые одно– и двухзарядные пистолеты, которые полагали более надежными и меткими.
Собираясь к старой колокольне, Бофранк взял с собою и шпагу и пистолет, а такоже надел специальные перчатки, без которых не мог достойно управляться с оружием.
Выйдя пораньше, он решил добираться пешком, благо скотобойни располагались не столь далеко. Ходить ночью один он ничуть не боялся, куда страшнее для Бофранка было мерзкое зловоние, стоявшее в окрестностях скотобоен и происходившее от гниющей крови, требухи и вывешенных для просушки свежесодранных кож. Поговаривали, что оно является источником многих хворей, среди которых некоторые называли и чуму, – оттого Бофранк взял с собою несколько платков и флакон с духами.
По пути ему встретился одинокий гард, блюдущий порядок на улице. Гард с подозрением оглядел прохожего, прикрывающего лицо платком, но не стал его задерживать, не сомневаясь, очевидно, в благородном происхождении и отсутствии каких-либо дурных намерений.
Более Бофранк не встретил никого, кроме разве нескольких кошек, в чье безраздельное владение поступили ночные улицы спящего города. Как известно, это племя плодится с ужасающей быстротою, потому городские власти пытались бороться с умножением сих тварей самыми различными способами. При королевском дворце и некоторых министерствах и палатах имелись даже специальные служители, в обязанность которым вменялось нещадно истреблять проникавших туда бродячих кошек; но силы были чересчур неравными, и кошачьего полку все время прибывало.
Когда дорогу перебежала очередная хвостатая тварь, Бофранк вспомнил ночное происшествие в поселке и слова Гаусберты:
Колокольня, выстроенная около трехсот лет назад, выглядела весьма уродливо и возвышалась над низкими бедными постройками с редкою нелепостью. Едва будучи достроена, она тут же оказалась заброшена, ибо особой нужды в ней не имелось с самого начала, и для чего только велели ее строить тогдашние епископы, господь их ведает. Но и обрушить либо разобрать колокольню не решались – так она и стояла, давая приют воронам, жабам и иным дрянным существам, коих добрый человек обыкновенно не любит и чурается.
В означенное время на означенном месте Бофранк никого не обнаружил, но почувствовал, что за ним исподтишка наблюдают. Он постоял некоторое время, опираясь на парапет, сделал несколько шагов туда и обратно, после чего притворился, как будто рассматривает звезды. И хотя он со всем тщанием прислушивался к происходящему, все же не заметил, как к нему подошел некий человек, слова которого застали конестабля врасплох:
– Я рад приветствовать вас, хире Бофранк!
– И я рад приветствовать вас, хотя мы и не знакомы…
– Я написал записку для вас. Надеюсь, я не слишком испугал вас, хире Бофранк?
– Не испугали, хотя могли бы найти более разумный способ оповестить меня.
Сказавши так, Бофранк обернулся на голос и увидел перед собою не кого иного, как чирре Демеланта. Со времени прошлой встречи тот сильно изменился: завел длинную бороду, как у нюклиетов, да и облачен был несоответственно чину. Впрочем, никаких сведений о Демеланте конестабль давно уже не получал и не ведал, чем тот был занят и в каком состоянии пребывали его дела.
– Вижу, вы узнали меня, – сказал тем временем Демелант. – Что ж, это к лучшему. Уверяю вас, я не хотел причинить вам никакого вреда. Что же до этой встречи, то она назначена в столь странном месте только потому, что я вынужден скрываться.
– Что же послужило тому причиной?
– Я не могу более исполнять свои обязанности в поселке. Человек, прибывший с грейсфрате Броньолусом, именем Тимманс, говорил со мною и повелел оставить место под страхом сожжения. Вы должны понять меня: я не имел иного выхода…
– Я вас не виню, – сказал Бофранк. – В то же время я удивлен: отчего вы не стали мне помощником?
– Костер, – сказал многозначительно Демелант. – Костер…
– Костер, – согласился с ним Бофранк. – Но, как сказано у Святого Отмара, «не снискал благодати тот, кто убоялся боли и скорби во имя господа».
– Вы говорите как схоласт, – отозвался чирре. – Я узнал строки сии. Но правы ли вы? Я тоже могу ответить цитатою: «Бывало, что грешник глаголил святую истину, а праведник солгал, когда чресел их касался огонь».
– Так говорил Рохус Дедлер, еретик. Не грешно ли вам цитировать гнусного еретика? Хотя… Как ни печально, еретиком сегодня становится тот, кто вчера еще был верным слугою господа.
– Верно, верно… Но не от вас ожидал я слышать подобные слова.
– Отчего же?
– Хотя бы оттого, что в поселке вы не предприняли ничего, чтобы спасти несчастную хириэль Эльфдал и ее сына, Маленького Хаанса.
– Отчего же не принял?! – воскликнул Бофранк и осекся, поняв, что чирре Демелант вполне мог не знать ничего о том, что сделал конестабль в бытность свою в поселке и как пытался – пусть самым жалким образом – восстановить справедливость. Призывать в свидетели Гаусберту и молодого Патса было бы наиглупейшим занятием – ибо где их сыскать?
Бофранк стоял, сжимая в ладони эфес шпаги. Чирре – вернее сказать, бывший чирре – Демелант стоял напротив, ничуть не выдавая волнения. Так прошло некоторое время, после чего Бофранк спросил:
– И что же? Для чего вы позвали меня в это странное место? Отчего велели пенять на себя, коли я не приду?
– Пенять на себя… О, это лишь оборот речи, призванный указать вам на важность события. Я искал встречи с вами, хире Бофранк, ибо волею случая встретил человека, знавшего вас в былые времена и сохранившего о вас добрую память, несмотря на некоторые довольно печальные обстоятельства. Он хотел бы увидеть вас лично, ибо хочет рассказать вам о многом, что вмешалось в жизнь вашу и мою, но прежде ищет уверенности, что не будет вам противен…
– Вот как? И кто же он?
– Этого несчастного зовут Волтц Вейтль, хире Бофранк.
– Здравствуйте, хире Бофранк! – приветствовал его старик, беспрерывно жуя табак.
– Рад видеть вас, хире Цвинк. Как удачно, что я вас встретил, – как раз хотел спросить, что там за страшное убийство на улице Поденщиков, о котором все говорят.
– Так уж и все, – махнул рукою Цвинк. – Эка невидаль – прикончили блудницу… Всего и необычного, что покуражились над телом, видать, ее дружок то ли пьян был, то ли разумом помрачен…
– Стало быть, убийца известен?
– Да чему тут быть неизвестному? Обычное дело, то ли много денег запросила за утехи, то ли сказала что поперечь. Искать-то его вряд ли станут, коли каждого такого искать…
Бофранк подумал было сказать старику о том, что случилось в поселке, но не решился. Тогда он проследовал в архив – по счастью, юного Фолькона там не случилось, иначе конестабль почувствовал бы себя неловко, – и просмотрел отчет о происшествии. Рассказ юноши полностью совпадал с письменным отчетом о преступлении, равно как и с тем, что в свое время лицезрел сам Бофранк. Тем не менее никаких выводов конестабль делать не стал, поблагодарил архивариуса и вернулся в аудиторию.
Уже вечером, будучи дома и ожидая ужина, конестабль услыхал за дверью какой-то шорох. Подумав, что это может быть крыса, он взял каминные щипцы и отворил дверь.
Письмо лежало на самом пороге, и Бофранк лишь успел заметить спину убегающего прочь оборванца. Догонять его конестабль не стал, а поднял конверт и вернулся в комнату.
Внимательно осмотрев подметное послание, Бофранк заключил, что конверт самый обыкновенный, из тех, что можно купить в почтовой конторе, и притом ничем не запечатан. Внутри обнаружился сложенный вдвое лист бумаги – на редкость дурного качества, так что чернила расплывались на ней отвратительными пятнами.
Однако почерк был аккуратным, словно бы писал судейский чиновник либо довольно примерный школяр. Само же письмо содержало вот какой текст:
«Досточтимый хире Бофранк!
Прошу вас не удивляться сей эпистоле, хотя мы совершенно не знакомы. Прошу также не мять и не рвать ее, но дочитать до конца.
Полагаю, нам нужно встретиться, дабы обсудить некоторые вопросы, чрезвычайно для вас (в моем представлении) интересные. Посему предлагаю вам прийти сегодня в полночь к мосту Звонарей, туда, где парапет немного обрушен».
Подписи не имелось. Пожав плечами, Бофранк бросил письмо на стол и занялся своими делами, сиречь подготовкой к лекции, и совершенно о произошедшем забыл.
Среди различных мелких событий и дел, коими обычно заполнен день в меру занятого образованного человека, Бофранк ни разу более не вспомнил о полученном приглашении. И тем более о нем забыл вечером, когда вместе с Проктором Жеалем отправился в «Луну и горн», где тот огорошил его известием о намерении сочетаться браком. Бофранк и не ведал, что его приятель давно уже строил планы на сей счет. Избранницей Жеаля стала дородная девица, давно уже вышедшая из поры юности, именем Эвфемия, дочь торговца кожею. Бофранк пару раз мельком видел ее, но никак не мог подумать что Жеаль положил на нее глаз.
– Одобряешь ли ты мое решение? – спросил Жеаль, наполняя бокал вином.
– Как я могу судить, коли ты уже сам все рассудил, – пожал плечами Бофранк. – Я не знаю, какова хиреан Эвфемия – умна ли, экономна ли, внимательна ли к мужу. Коли я скажу: «Не женись», ты все одно женишься; коли посоветую жениться, потом, случись что дурное, ты станешь винить меня, что не отговорил вовремя…
– Прав, прав ты, друг мой Хаиме! – со смехом отвечал Жеаль. – Но сейчас уже я вижу, что не буду роптать и пенять.
– Тогда женись скорее и не донимай меня более подобными вопросами. В самом деле, ты да Аксель – чем бы еще заняться двум людям, у которых все в жизни чрезвычайно хорошо устроилось.
– А что Аксель?
– Тоже собрался жениться и чрезвычайно горд своею избранницей.
– Пора и тебе переменить жизнь, а то ничего в ней не происходит, – довольно усмехнулся Жеаль.
И тут Бофранк вспомнил про письмо:
– Не скажи, есть и у меня перемены.
И Бофранк поведал о странной эпистоле, принесенной оборванцем, и о том, что в ней содержалось.
– Что бы ты посоветовал? – спросил Бофранк.
Жеаль задумался.
– Более всего напоминает дурную шутку, хотя я не знаю, кто бы хотел так подшутить над тобою. Однако не стоит ходить туда – мост Звонарей и днем не лучшее место для прогулок, не говоря уже о полуночи, да еще когда луна только-только нарождается.
– Но если это и в самом деле важно?
– Ежели это важно, – сказал Жеаль, – то человек этот, несомненно, будет искать с тобою встречи и далее. Ежели это способ, к примеру, заманить тебя и убить, то и в этом случае он может назначить повторное свидание. Я не хочу напугать тебя, но стоит быть осторожнее.
– К чему уж, – отвечал Бофранк, взмахнув увечной рукой. – Я был осторожным, был и неосторожным, и ничего хорошего не извлек в обоих случаях.
Они просидели в «Луне и горне» дотемна, беседуя о вещах самых различных, и когда беседа оскудела, отправились по домам, так что в полночь, когда ему надлежало быть у моста Звонарей, Бофранк крепко спал, ничуть не заботясь о том, ждут ли его. Наутро он отчего-то готов был обнаружить на пороге новое письмо, так и сталось. Противу вчерашнего, сегодня оборванца не было – видимо, он явился совсем рано и покинул дом незамеченным.
Конверт был точно такой же, равно как и бумага.
«Досточтимый хире Бофранк!
Я весьма огорчен, ибо первое мое послание вы не восприняли с должной серьезностью. Что ж, я терпелив и назначаю вам еще одну встречу – на этот раз нынче ночью у старой колокольни близ скотобоен, когда часы пробьют полночь. Ежели вы в очередной раз выкажете свое небрежение – пеняйте на себя. Сие не угроза, а лишь сожаление».
Вместо подписи под текстом стоял знак, коего Бофранк давно уже не видел и совсем не хотел видеть, – то были два наложенные друг на друга квадрата.
Вероятно, в ином случае конестабль не пошел бы к старой колокольне. Но зловещий знак поверг его вначале в размышления, а затем в смятение. Зарекшись любым образом касаться дел люциатов и марцинитов, Бофранк тем не менее часто замечал, что ищет известий о них повсюду – в королевских указах, публикациях в городской газете, в слухах и сплетнях… Порою ему казалось, что все случившееся с ним ранее – лишь болезненный сон и на самом деле ничего особенного не произошло и не происходит, события текут так, как положено им свыше, а ему, Хаиме Бофранку, просто не помешал бы хороший лекарь. В иное же время Бофранк полагал, что каждый шаг его ведом Баффельту и присным и вот-вот возникнет из небытия злокозненный Шарден Клааке, а из канала выберется распавшийся труп Тимманса с перерезанной глоткою, дабы снова постучать в двери…
Возможно, эта опаска и была причиною того, что конестабль уделял слишком много времени вину и чревоугодию. Отличавшийся прежде чрезмерной худобою, теперь Бофранк имел брюшко, пускай и не слишком еще заметное, однако же приличествующее более купцу или трактирщику. Мышцы его, и раньше не налитые особой силой, одрябли, а ловкость, часто искупавшая другие физические недостатки, покинула тело, отвыкшее от тренировок со шпагою. Единственно, чему уделял время Бофранк, так это упражнениям с пистолетом, каковой в свое время подарил ему Проктор Жеаль; во владении этим чудесным оружием он достиг величайшего мастерства. Кстати сказать, в оружейных лавках стало появляться уже подобное оружие, но многие стрелки по старинке предпочитали ему старые одно– и двухзарядные пистолеты, которые полагали более надежными и меткими.
Собираясь к старой колокольне, Бофранк взял с собою и шпагу и пистолет, а такоже надел специальные перчатки, без которых не мог достойно управляться с оружием.
Выйдя пораньше, он решил добираться пешком, благо скотобойни располагались не столь далеко. Ходить ночью один он ничуть не боялся, куда страшнее для Бофранка было мерзкое зловоние, стоявшее в окрестностях скотобоен и происходившее от гниющей крови, требухи и вывешенных для просушки свежесодранных кож. Поговаривали, что оно является источником многих хворей, среди которых некоторые называли и чуму, – оттого Бофранк взял с собою несколько платков и флакон с духами.
По пути ему встретился одинокий гард, блюдущий порядок на улице. Гард с подозрением оглядел прохожего, прикрывающего лицо платком, но не стал его задерживать, не сомневаясь, очевидно, в благородном происхождении и отсутствии каких-либо дурных намерений.
Более Бофранк не встретил никого, кроме разве нескольких кошек, в чье безраздельное владение поступили ночные улицы спящего города. Как известно, это племя плодится с ужасающей быстротою, потому городские власти пытались бороться с умножением сих тварей самыми различными способами. При королевском дворце и некоторых министерствах и палатах имелись даже специальные служители, в обязанность которым вменялось нещадно истреблять проникавших туда бродячих кошек; но силы были чересчур неравными, и кошачьего полку все время прибывало.
Когда дорогу перебежала очередная хвостатая тварь, Бофранк вспомнил ночное происшествие в поселке и слова Гаусберты:
То был старинный наговор, якобы позволяющий человеку обратиться в кошку. В оборотничество Бофранк не верил и уверовал бы, только увидев своими глазами. Но сейчас, когда лунный свет испещрил мостовую черными тенями деревьев, конестаблю стало не по себе и он ускорил шаг.
– Именем Дьявола да стану я кошкой
Грустной, печальной и черной такой,
Покамест я снова не стану собой…
Колокольня, выстроенная около трехсот лет назад, выглядела весьма уродливо и возвышалась над низкими бедными постройками с редкою нелепостью. Едва будучи достроена, она тут же оказалась заброшена, ибо особой нужды в ней не имелось с самого начала, и для чего только велели ее строить тогдашние епископы, господь их ведает. Но и обрушить либо разобрать колокольню не решались – так она и стояла, давая приют воронам, жабам и иным дрянным существам, коих добрый человек обыкновенно не любит и чурается.
В означенное время на означенном месте Бофранк никого не обнаружил, но почувствовал, что за ним исподтишка наблюдают. Он постоял некоторое время, опираясь на парапет, сделал несколько шагов туда и обратно, после чего притворился, как будто рассматривает звезды. И хотя он со всем тщанием прислушивался к происходящему, все же не заметил, как к нему подошел некий человек, слова которого застали конестабля врасплох:
– Я рад приветствовать вас, хире Бофранк!
– И я рад приветствовать вас, хотя мы и не знакомы…
– Я написал записку для вас. Надеюсь, я не слишком испугал вас, хире Бофранк?
– Не испугали, хотя могли бы найти более разумный способ оповестить меня.
Сказавши так, Бофранк обернулся на голос и увидел перед собою не кого иного, как чирре Демеланта. Со времени прошлой встречи тот сильно изменился: завел длинную бороду, как у нюклиетов, да и облачен был несоответственно чину. Впрочем, никаких сведений о Демеланте конестабль давно уже не получал и не ведал, чем тот был занят и в каком состоянии пребывали его дела.
– Вижу, вы узнали меня, – сказал тем временем Демелант. – Что ж, это к лучшему. Уверяю вас, я не хотел причинить вам никакого вреда. Что же до этой встречи, то она назначена в столь странном месте только потому, что я вынужден скрываться.
– Что же послужило тому причиной?
– Я не могу более исполнять свои обязанности в поселке. Человек, прибывший с грейсфрате Броньолусом, именем Тимманс, говорил со мною и повелел оставить место под страхом сожжения. Вы должны понять меня: я не имел иного выхода…
– Я вас не виню, – сказал Бофранк. – В то же время я удивлен: отчего вы не стали мне помощником?
– Костер, – сказал многозначительно Демелант. – Костер…
– Костер, – согласился с ним Бофранк. – Но, как сказано у Святого Отмара, «не снискал благодати тот, кто убоялся боли и скорби во имя господа».
– Вы говорите как схоласт, – отозвался чирре. – Я узнал строки сии. Но правы ли вы? Я тоже могу ответить цитатою: «Бывало, что грешник глаголил святую истину, а праведник солгал, когда чресел их касался огонь».
– Так говорил Рохус Дедлер, еретик. Не грешно ли вам цитировать гнусного еретика? Хотя… Как ни печально, еретиком сегодня становится тот, кто вчера еще был верным слугою господа.
– Верно, верно… Но не от вас ожидал я слышать подобные слова.
– Отчего же?
– Хотя бы оттого, что в поселке вы не предприняли ничего, чтобы спасти несчастную хириэль Эльфдал и ее сына, Маленького Хаанса.
– Отчего же не принял?! – воскликнул Бофранк и осекся, поняв, что чирре Демелант вполне мог не знать ничего о том, что сделал конестабль в бытность свою в поселке и как пытался – пусть самым жалким образом – восстановить справедливость. Призывать в свидетели Гаусберту и молодого Патса было бы наиглупейшим занятием – ибо где их сыскать?
Бофранк стоял, сжимая в ладони эфес шпаги. Чирре – вернее сказать, бывший чирре – Демелант стоял напротив, ничуть не выдавая волнения. Так прошло некоторое время, после чего Бофранк спросил:
– И что же? Для чего вы позвали меня в это странное место? Отчего велели пенять на себя, коли я не приду?
– Пенять на себя… О, это лишь оборот речи, призванный указать вам на важность события. Я искал встречи с вами, хире Бофранк, ибо волею случая встретил человека, знавшего вас в былые времена и сохранившего о вас добрую память, несмотря на некоторые довольно печальные обстоятельства. Он хотел бы увидеть вас лично, ибо хочет рассказать вам о многом, что вмешалось в жизнь вашу и мою, но прежде ищет уверенности, что не будет вам противен…
– Вот как? И кто же он?
– Этого несчастного зовут Волтц Вейтль, хире Бофранк.
Вампиры выходят из своих могил ночью, нападают на людей, спокойно спящих в своих постелях, высасывают всю кровь из их тел и уничтожают их… Те, кто волей судьбы попадает под их злобное влияние, жалуются на удушье и полную потерю сил, после чего угасают.Иоганн Генрих Цопфт. Dissertatio de Vampiris Serviensibus
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой Хаиме Бофранку предлагают оставить преподавание, дабы посвятить себя поискам ужасного упыря из Бараньей Бочки
На утро другого дня Бофранк был прямо из аудитории неожиданно вызван к грейскомиссару Фолькону. За ним прислали специального человека – секретаря грейскомиссара Фриска, снаружи конестабля ждала карета с гербами.
– К чему такая спешка? – спросил Бофранк, забираясь внутрь. – Я мог хотя бы завершить лекцию. Многие слушатели и без того обделены умом, а мы лишаем их и тех крох, что им дает преподавание.
– Я всего лишь исполняю указание хире грейскомиссара, – пробормотал Фриск, садясь напротив. – Но, питая к вам несомненное уважение, открою секрет: хире грейскомиссара посетил грейсфрате Баффельт, и оба они ждут вас к беседе.
Фриск, чиновник исполнительный и аккуратный, в приятелях Бофранка никогда не числился, более того, конестабль относился к нему с осторожностью. Потому слова о «несомненном уважении» удивили Бофранка; очевидно, секретаря подвигли к ним высокие титулы ожидавших Бофранка и следующие из того грядущие перемены, о которых конестабль пока не догадывался.
Баффельта он не видывал с той поры, как встретился с ним накануне отъезда на Ледяной Палец. Очевидно, грейсфрате потерял всякий интерес к Бофранку, хотя, с другой стороны, не должен был бы отпускать его из поля зрения. Вероятно, и не отпускал – в конце концов, скрытно следить за конестаблем не составляло труда.
Трясясь в карете по неровной мостовой, Бофранк вспомнил давний свой разговор со стариком Фарне Фогом, который был прерван появлением Шардена Клааке.
– Кто убил грейсфрате Броньолуса, хире Фог? – спросил тогда Бофранк.
– Буду уклончив; убили его люциаты, желая новых распрей, среди которых они творили бы свои дела с большей легкостью и пользою. Я не знаю точно, кто был убийца. Полагаю, что этого никогда не представится возможности узнать ни вам, ни мне. Броньолус колебался в своих решениях; не исключено, что он примкнул бы в конце концов к ним, а власть миссерихордии в единении с силою Люциуса оказалась бы ужасной. Но люциаты в поспешности решили, что Броньолус отвратился от них окончательно, и он принял смерть.
– Кто же тогда убил этих несчастных в поселке?
– И вновь люциаты, хире Бофранк. Но, полагаю, не всех – в смерти несчастной Микаэлины я склонен винить этого негодяя Фульде, сожалея лишь об одном – что не убил его…
– А как же монета, найденная мною у тела девушки?
– Монета лишь оберег, который подарила Микаэлине сестра. Он не спас ее от дрянного убийцы и насильника, хотя мог бы защитить от темных сил. Вот, возьмите, я нашел ее среди ваших вещей. Видите, как порой складывается судьба! Бедняжка Микаэлина была простой девушкой, в отличие от своей сестры Гаусберты. Я не стал вам говорить, но отец Гаусберты и Микаэлины в юности был последователем Фруде и научил тому же одну из дочерей – как полагаю, более умную. В поселке были и другие, кто понимал его: чирре Демелант, к примеру…
– Чирре?! – поразился Бофранк.
– К сожалению, он оказался колеблющимся. Я не знаю, где он теперь, и не стану судить его. Что же до остальных смертей, то они долженствовали, помимо неких магических действий, помочь возвышению миссерихордии, как и случилось. Броньолус постарался на славу, но ради своей истинной веры, а не ради того, чего жаждали люциаты. Я подозреваю, что и Баффельт заодно с ними – и ваша миссия на Ледяной Палец призвана привлечь внимание пресветлого короля и герцогов к северным землям, находящимся ныне без должного контроля. Отчего не объявить их прибежищем опасной ереси? Сегодня уже трудно найти в королевстве иную ересь: настолько постарались Броньолус и иные… Так не послать ли войска сюда, дабы уничтожить живущих на острове, как некогда сделали сменившие Седрикуса? А заодно отдать бразды в руки люциатов – на сей раз окончательно, дабы более никто не мешал их планам?..
Таков был разговор. Что происходило ныне в северных землях, Бофранк мог только догадываться. В то же время никаких вестей о посланных туда войсках не доходило, и конестабль надеялся, что поселок на острове до сих пор живет спокойной жизнью, которую он однажды столь бесцеремонно нарушил. Что до происков люциатов, то их Бофранк тоже не замечал – но, вполне вероятно, не оттого, что их не было, а оттого, что они производились втайне.
Карета тем временем свернула с выгнувшегося дугою моста на улицу Пекарей: вот-вот должен был показаться Фиолетовый Дом. Конестабль хотел спросить преданно смотревшего на него Фриска, давно ли грейскомиссар Фолькон беседует с Баффельтом, но передумал.
Кивнув при входе отсалютовавшему гарду, Бофранк вошел внутрь и через ступеньку запрыгал вверх по лестнице. Возможно, со стороны это выглядело неуместным ребячеством, но он не мог удержаться – влекло любопытство. Фриск еле поспевал вослед, не решаясь окликнуть конестабля.
Пройдя через приемную, Бофранк, не постучавшись, распахнул дверь в кабинет грейскомиссара и вошел. Фолькон и Баффельт сидели у камина, разглядывая потрескивающие в огне поленья, и молчали.
– Вот и вы! – воскликнул Фолькон, завидев Бофранка. – Прошу простить, что пришлось оторвать вас от занятий, но дело не терпит отлагательств.
– Здравствуйте, хире Бофранк, – приветствовал конестабля Баффельт. Противу прежнего он еще более растолстел, если только такое было возможно. Пронзительные голубые глаза утопали в складках жира, толстые пальцы, напоминавшие секкенвельдские сардельки, лениво перебирали жемчужные четки. – Присаживайтесь, вот свободное кресло.
– Благодарю, – сказал Бофранк, садясь.
– Грейсфрате Баффельт навестил меня довольно неожиданно, – начал Фолькон, – поэтому я не мог знать заранее, что вы понадобитесь. Скажите, хире Бофранк, не думали вы оставить преподавание?
– Вы же знаете, хире грейскомиссар, мое здоровье оставляет желать лучшего. Поездка на север окончательно его подорвала, так что преподавание – наиболее подходящее для меня занятие. Я надеюсь, что польза, которую могу принести на этом поприще, значительно выше, нежели если бы я работал, как и прежде.
– Не преувеличивайте, хире Бофранк, – улыбнувшись, заметил Баффельт. – Здоровье ваше не хуже моего, если не лучше, ведь я человек уже не молодой и к тому же подвержен чревоугодию. Относительно же вашей поездки на север могу сказать, что она была безупречной, и я стыжусь, что не засвидетельствовал этого ранее. Однако теперь…
– К чему такая спешка? – спросил Бофранк, забираясь внутрь. – Я мог хотя бы завершить лекцию. Многие слушатели и без того обделены умом, а мы лишаем их и тех крох, что им дает преподавание.
– Я всего лишь исполняю указание хире грейскомиссара, – пробормотал Фриск, садясь напротив. – Но, питая к вам несомненное уважение, открою секрет: хире грейскомиссара посетил грейсфрате Баффельт, и оба они ждут вас к беседе.
Фриск, чиновник исполнительный и аккуратный, в приятелях Бофранка никогда не числился, более того, конестабль относился к нему с осторожностью. Потому слова о «несомненном уважении» удивили Бофранка; очевидно, секретаря подвигли к ним высокие титулы ожидавших Бофранка и следующие из того грядущие перемены, о которых конестабль пока не догадывался.
Баффельта он не видывал с той поры, как встретился с ним накануне отъезда на Ледяной Палец. Очевидно, грейсфрате потерял всякий интерес к Бофранку, хотя, с другой стороны, не должен был бы отпускать его из поля зрения. Вероятно, и не отпускал – в конце концов, скрытно следить за конестаблем не составляло труда.
Трясясь в карете по неровной мостовой, Бофранк вспомнил давний свой разговор со стариком Фарне Фогом, который был прерван появлением Шардена Клааке.
– Кто убил грейсфрате Броньолуса, хире Фог? – спросил тогда Бофранк.
– Буду уклончив; убили его люциаты, желая новых распрей, среди которых они творили бы свои дела с большей легкостью и пользою. Я не знаю точно, кто был убийца. Полагаю, что этого никогда не представится возможности узнать ни вам, ни мне. Броньолус колебался в своих решениях; не исключено, что он примкнул бы в конце концов к ним, а власть миссерихордии в единении с силою Люциуса оказалась бы ужасной. Но люциаты в поспешности решили, что Броньолус отвратился от них окончательно, и он принял смерть.
– Кто же тогда убил этих несчастных в поселке?
– И вновь люциаты, хире Бофранк. Но, полагаю, не всех – в смерти несчастной Микаэлины я склонен винить этого негодяя Фульде, сожалея лишь об одном – что не убил его…
– А как же монета, найденная мною у тела девушки?
– Монета лишь оберег, который подарила Микаэлине сестра. Он не спас ее от дрянного убийцы и насильника, хотя мог бы защитить от темных сил. Вот, возьмите, я нашел ее среди ваших вещей. Видите, как порой складывается судьба! Бедняжка Микаэлина была простой девушкой, в отличие от своей сестры Гаусберты. Я не стал вам говорить, но отец Гаусберты и Микаэлины в юности был последователем Фруде и научил тому же одну из дочерей – как полагаю, более умную. В поселке были и другие, кто понимал его: чирре Демелант, к примеру…
– Чирре?! – поразился Бофранк.
– К сожалению, он оказался колеблющимся. Я не знаю, где он теперь, и не стану судить его. Что же до остальных смертей, то они долженствовали, помимо неких магических действий, помочь возвышению миссерихордии, как и случилось. Броньолус постарался на славу, но ради своей истинной веры, а не ради того, чего жаждали люциаты. Я подозреваю, что и Баффельт заодно с ними – и ваша миссия на Ледяной Палец призвана привлечь внимание пресветлого короля и герцогов к северным землям, находящимся ныне без должного контроля. Отчего не объявить их прибежищем опасной ереси? Сегодня уже трудно найти в королевстве иную ересь: настолько постарались Броньолус и иные… Так не послать ли войска сюда, дабы уничтожить живущих на острове, как некогда сделали сменившие Седрикуса? А заодно отдать бразды в руки люциатов – на сей раз окончательно, дабы более никто не мешал их планам?..
Таков был разговор. Что происходило ныне в северных землях, Бофранк мог только догадываться. В то же время никаких вестей о посланных туда войсках не доходило, и конестабль надеялся, что поселок на острове до сих пор живет спокойной жизнью, которую он однажды столь бесцеремонно нарушил. Что до происков люциатов, то их Бофранк тоже не замечал – но, вполне вероятно, не оттого, что их не было, а оттого, что они производились втайне.
Карета тем временем свернула с выгнувшегося дугою моста на улицу Пекарей: вот-вот должен был показаться Фиолетовый Дом. Конестабль хотел спросить преданно смотревшего на него Фриска, давно ли грейскомиссар Фолькон беседует с Баффельтом, но передумал.
Кивнув при входе отсалютовавшему гарду, Бофранк вошел внутрь и через ступеньку запрыгал вверх по лестнице. Возможно, со стороны это выглядело неуместным ребячеством, но он не мог удержаться – влекло любопытство. Фриск еле поспевал вослед, не решаясь окликнуть конестабля.
Пройдя через приемную, Бофранк, не постучавшись, распахнул дверь в кабинет грейскомиссара и вошел. Фолькон и Баффельт сидели у камина, разглядывая потрескивающие в огне поленья, и молчали.
– Вот и вы! – воскликнул Фолькон, завидев Бофранка. – Прошу простить, что пришлось оторвать вас от занятий, но дело не терпит отлагательств.
– Здравствуйте, хире Бофранк, – приветствовал конестабля Баффельт. Противу прежнего он еще более растолстел, если только такое было возможно. Пронзительные голубые глаза утопали в складках жира, толстые пальцы, напоминавшие секкенвельдские сардельки, лениво перебирали жемчужные четки. – Присаживайтесь, вот свободное кресло.
– Благодарю, – сказал Бофранк, садясь.
– Грейсфрате Баффельт навестил меня довольно неожиданно, – начал Фолькон, – поэтому я не мог знать заранее, что вы понадобитесь. Скажите, хире Бофранк, не думали вы оставить преподавание?
– Вы же знаете, хире грейскомиссар, мое здоровье оставляет желать лучшего. Поездка на север окончательно его подорвала, так что преподавание – наиболее подходящее для меня занятие. Я надеюсь, что польза, которую могу принести на этом поприще, значительно выше, нежели если бы я работал, как и прежде.
– Не преувеличивайте, хире Бофранк, – улыбнувшись, заметил Баффельт. – Здоровье ваше не хуже моего, если не лучше, ведь я человек уже не молодой и к тому же подвержен чревоугодию. Относительно же вашей поездки на север могу сказать, что она была безупречной, и я стыжусь, что не засвидетельствовал этого ранее. Однако теперь…