Страница:
— Ну, — отозвался Гай, не вставая.
— Вы арестованы. Встать!
Не тот ли это случай, когда надлежит пустить в ход свои особые девятимиллиметровые полномочия? Вдруг здесь существует некая контрразведка, такая же ирреальная, как все остальное вокруг, и им с некоторым запозданием стало известно, что среди них чужак? Но это означало бы упорядоченность, а откуда здесь порядок?
Его невежливо подняли с асфальта, защелкнули на запястьях наручники и втолкнули в кузов. Кузов был самым обычным: в углу росли грибы, в другом ворочался упырь в наручниках, хмурый такой упырек, тут же сипло сообщивший, что это свинство, поскольку противозаконного он ничего не делал, а всего лишь обмочил с балкона пикет Общества Трезвости, расположившийся перед входом в одну из самых уютных пивных. На осторожные расспросы Гая упырь неохотно пробурчал, что никакой такой службы безопасности отродясь не водилось и, по его, упыря, глубокому убеждению, эта свежевылупившаяся контора — не что иное, как результат подрывной деятельности Райского посольства. Есть такое предположение. Что-то в последнее время ангелы, святые и херувимчики, которых обычно игнорировали, зашевелились и шмыгают с хитрющими рожами. Похоже, зря игнорировали. Он, упырь, с похмелья, и ему трудно делать обобщения и анализировать, но как бы это не переворот с подлой целью присоединить Ирреальность к Раю…
Разговор этот успокоил Гая. Если только упырь не брехал с похмелья, обмоченный пикет Общества Трезвости — настолько невинная шалость, что глупее повода для ареста и не придумаешь в Ирреальном Мире. Ангелы — это еще куда ни шло… Может, действительно переворот, и Савва что-то такое говорил между двадцать пятой и двадцать шестой рюмками…
В окруженном высокими бетонными стенами дворике их разлучили, вытряхнув из машины. Хохочущего упыря уволокли в какой-то подвал, из которого доносился мощный храп неизвестного зверя, и, перекрывая его, бронтозавр Гугуцэ орал что-то про Красную книгу, под протекторатом коей находится. Гая повели чистым пустым коридором и втолкнули в большую светлую комнату. Там висел портрет незнакомого благообразного негра с седой бородой, в фиолетовой кардинальской мантии, а под портретом сидел усатый толстяк в таком же, как на конвоирах, мундире, и пил пиво, постукивая воблой о край стола. Еще там стояли небольшой компьютер и огромный сейф, разрисованный в три краски веселенькими цветочками.
— Ага, — сказал толстяк. — Явился. Капитан Мумура — это я. Любить и жаловать не прошу, откровенно говоря, не за что. Посадите его, падлу.
Гая тычком усадили на стул. За спиной недобро сопели конвоиры.
— Итак, Альзо, — сказал капитан Мумура. — Запираться не будем, да? А то зубы выбью. И кастрирую ржавыми пассатижами. Гай… Как же, наслышан. Что скажет техника?
— А поди ты к такой-то матери, — сказал компьютер. — Сам расхлебывай. Что я тебе, Спиноза? Нашел, понимаешь, крайнего. — Он подумал, помигал лампочками и добавил: — Обормот. Я те не панацея и не пророк.
— А по вводам не хочешь? — обиделся капитан Мумура.
— Я вот те дам вводы, старый лидер, — грозно пообещал компьютер. — Током сейчас хряпну — штаны уронишь. Наполеончик, тоже мне. Видел я в гробу твою бабку в белых пинеточках, сморкач недоделанный, и дед твой за метеоритами с сачком бегал…
Капитан Мумура метнул воблу, и она застряла в какой-то щели. Компьютер откусил половину, выплюнул остальное на пол, с хрустом пожевал и загоготал:
— Пузо подбери, шнайпер!
Засим с лязгом отключился от сети и зажег табло: «Ушел в себя». Вся эта мизансцена прибавила Гаю бодрости.
— Так… — тихо, зловеще процедил капитан Мумура. — Ну, Гай, выкладывай.
— Что выкладывать? — нахально спросил Гай. — Хрен на стол, что ли?
— За что арестован и в чем обвиняют? Ну!
— Что-о?
— Уши заложило? За что арестован и в чем обвиняют?
Гай с милой улыбкой пожал плечами:
— Ну, это вам лучше знать…
Из-под него пинком вышибли стул и влепили такую затрещину, что загудело в голове, потом подняли за воротник и усадили.
— Продолжим, — безмятежно сказал капитан Мумура, словно ничего и не было. — Повторяю вопрос: за что арестован и в чем обвиняют?
— Но это же нелепо… — начал Гай и снова полетел на пол. Стало ясно, что шутки кончились, ими и не пахнет. «Логично для Ирреального Мира подкидывать такие вопросики», — подумал он, мотая головой, чтобы унять комариный звон в ушах.
— В третий и последний раз спрашиваю: за что арестован и в чем обвиняешься? — заорал капитан Мумура.
Гай уже не улыбался.
— Требую немедленно связать меня со Всеадским Советом, — сказал он первое, что пришло в голову. Должен же быть хоть какой-то порядок, без малой толики порядка не обойтись и Ирреальности…
Его сбросили со стула, и вновь посыпались удары. Молотили хлестко, наотмашь и всерьез. Кровь капала на белый пол, что-то орал в уши капитан Мумура, потом носок лакированного сапога угодил в живот, и Гай поплыл куда-то, где не было воздуха, поплыл на лодке из колючей боли по красной реке, насчет которой были сильные подозрения, что это кровь, поплыл мимо разевавших клювы розовых фламинго, мимо полоскавших белье на дощатых подмостках енотов, мимо ладненьких желтых пагод, мимо, мимо, мимо… Вдали грохотал водопад, рядом пенил красные волны черный перископ подводной лодки, непонятно как уместившейся, потому что речушка была не шире метра, а когда в Ирреальности нет ни капли порядка, это уже попахивает неприкрытым извращением…
Очнулся он на мягком широком диване в огромном овальном зале без окон, сверху лился рассеянный свет невидимых ламп, с золотистыми стенами красиво гармонировали синие колонны, и под потолком, почти неслышно гудя, летали крохотные, с воробья, реактивные истребители. Один отвернул, пролетел над самым лицом, и Гай различил совсем уж крохотного пилота, с любопытством смотревшего вниз. Наискосок зала пробежала большая белая крыса, самолетики кинулись в атаку, застрекотали пушки и полетели крохотные ракеты, но крыса успела юркнуть куда-то за колонну, в которую тут же врезался и взорвался не успевший отвернуть истребитель. Остальные снова поднялись под потолок.
Гай поднес руку к глазам. Рука была в засохшей крови, губы побаливали, хотя тело в общем ныло не так сильно, как можно было ожидать после такой лупцовки.
Послышались чьи-то шаги. Из-за колонны вышла девушка лет восемнадцати, в аккуратно подвернутых джинсах и клетчатой сине-красно-черной рубашке. В светлых волосах поблескивал ежесекундно менявший цвет камешек, в руке она несла ведерко с водой и полотенце.
— Бедный Гай… — сказала она, присев рядышком. Камешек стал зеленым под цвет глаз. — Больно?
— Мать вашу так, — сказал Гай. — Что это все значит?
— Сам виноват, — сказала девушка, намочила полотенце и принялась осторожно смывать кровь. Вода оказалась приятно теплой. — Между прочим, меня зовут Алена, и я твой следователь.
Она выглядела такой милой и обаятельной, эта Алена, что рука не поворачивалась заехать ей в глаз. Гай постарался утешить себя мыслью, что постарается еще свидеться наедине с капитаном Мумурой.
— Мило, — сказал Гай. — Следователь. Обвинение. Арест. А защитник мне, интересно, будет?
— Я и защитник, — заявила эта Алена. — Но это потом, когда соберется трибунал. Пока что я следователь. Ну вот, все в порядке. — Она отставила ведерко с побуревшей водой, села, потом, подумав, легла рядом и, оперев подбородок на сжатые кулачки, принялась с интересом рассматривать Гая. — Как это ты ухитрился?
— Что?
— Влипнуть, — сказала Алена. — Во все это влипнуть. Ну, конечно, бывает, что напиваются до потери сознания и отмочат что-нибудь, но такого…
— Что же это я отмочил? — вслух подумал Гай не без любопытства. — Разнес что-нибудь?
— Хуже, хуже… — Алена уютно устроила голову у него на груди и смотрела лукавыми глазами, теперь уже карими. — Гай, ты не думай, я к тебе неплохо отношусь. Хочешь, я с тобой жить буду?
— Жить… — проворчал Гай и вспомнил компьютер. — Видел я вашу жизнь в гробу в белых пинеточках… Морду-то за что разбили?
— Капитан Мумура — уж-жасно нервный человек, — безмятежно пояснила Алена. — Ты его вывел из себя, взбесил буквально… его тоже понять можно.
— Да? — Гай пощупал бок — пистолет был на месте. Чего их жалеть, гадов?
— Нервный человек…
Он рывком высвободился, опрокинул Алену, одной рукой перехватил ее руки, другой приставил к виску ствол «вальтера» и зловеще спросил:
— Аленушка, а если я тебя пристрелю? Перед тем, как заняться капитаном Мумурой с присными…
— Дурак, — сказала Алена, не пробуя вырваться и насмешливо глядя снизу вверх. — Ой какой дурак… Гай, хотя в этом и стыдно признаваться, я целоваться не умею. Буквально совсем. Так стыдно… Ну, отпусти меня, пожалуйста, руку больно.
Ну что было с ней делать? «Какая там к черту абсолютная свобода, — зло подумал Гай, пихая пистолет обратно в неподатливую кобуру. — Все наша славянская достоевщина, обязательно расслюнявимся там, где первый попавшийся западный супермен давно вышиб бы этой Алене мозги и рук потом отмывать не стал бы. Еще и трибунал вдобавок. Взбесились, не иначе. Нет, пора пробиваться назад, чего бы это не стоило. Иначе с ума сойду. Стоп, а может, я уже давно того, а в Ирреальном Мире сумасшествие именно так и проявляется? Вообще, любопытный вопрос: каким образом сходят с ума там, где все сумасшедшие?»
— Вот и прекрасно, — сказала Алена и прижалась крепче, теплая такая, милая такая, соблазнительная такая. — Гай, может, у тебя есть шанс оправдаться?
— Гос-споди… — сказал Гай сквозь зубы. — Да объясни ты вразумительно, в чем я перед вашим трибуналом провинился?
— Ты не помнишь?
— Раз я спрашиваю, значит, понятия не имею.
— Ох, эта водка… — вздохнула Алена тоном умудренной жизнью женщины. — Ты вчера наговорил кучу ужасной ереси. Будто там, снаружи, вы расстреливаете друг друга, тратите уйму денег на оружие… В общем, повторять противно эту похабщину, я уж лучше не буду.
— Ах вот оно что… — сказал Гай. — Знаешь, вся беда в том, что это чистая правда.
— Хватит, — попросила Алена. — Сейчас-то ты трезвый.
— Да говорю тебе, что это правда!
— Гай, а может, у тебя белая горячка? — с интересом спросила Алена. — Можно, я на этом буду строить тактику защиты?
— Ничего подобного, — сказал он. — Все это правда…
— Да не может этого быть! — сердито посмотрела Алена. — Ну где это видано? Или ты меня нарочно дразнишь?
— Не дразню, — сердито сказал Гай. — И не собираюсь.
— Тогда я буду исполнять свои обязанности?
— Это которые?
— Следователя.
— Выполняй, — разрешил Гай. Ему вдруг стало все равно.
— Значит, так, — сказала Алена официальным тоном. — Вы, подследственный, признали, что обвинения, выдвинутые против вас, соответствуют истине?
— Признал, — сказал Гай.
— Возражений против личности защитника нет?
— Нет.
— Против незамедлительности трибунала?
— Нет.
— Ну тогда все, — сказала Алена нормальным, чуточку грустным голосом. — Зря ты так, Гай. Ты мне, честное слово, нравишься. В тебе есть обстоятельность.
— У меня есть еще масса других достоинств, — сказал Гай.
— Ну да?
— Щи умею варить — хоть полощи. И так далее.
— А я тебе нравлюсь?
— Нравишься, — сказал Гай.
— Очень, очень?
— Просто — нравишься. Правда, не умеешь целоваться или врешь?
— Правда.
— Интересно… Слушай, а как же все-таки ты собираешься меня защищать?
— Я уже объясняла, — безмятежно сказала Алена. — Буду доказывать, что ты рехнулся, что у тебя белая горячка. Ты что предпочитаешь? Может, все вместе?
— Ничего подобного. Я буду защищать себя сам.
— Вот этого нельзя, — сказала Алена. — Ну, тогда пошли?
— Пошли, — сказал Гай. Ему было жутко и интересно.
За порогом зала на него накинулись какие-то проворные молодцы, накинули через голову грубый холщовый балахон, во мгновение ока надели ручные и ножные кандалы.
Вся троица долго шла по извилистому узкому коридору. Вступили в зал. Зал был огромен. Потолок вздымался на добрую сотню метров, а к судейскому столу пришлось идти добрую минуту.
За длинным черным столом сидели трос судей в черных мантиях и высоких пудреных париках. Алена надела такую же мантию, четырехугольный берет с кисточкой и взошла на маленькую трибунку защитника. Массивная дубовая скамья могла предназначаться только для Гая, и он немедленно уселся, позвякивая тяжелыми кандалами. По бокам сразу же пристроились двое в мундирах с палашами наголо.
Тот, что сидел посередине, очевидно председатель, поправил золотую цепь на груди и три раза стукнул молотком:
— Внимание, прошу тишины! Начинается заседание особого трибунала. Слушается дело «Ирреальность — против Гая». Подсудимый, вас устраивает формулировка?
— Устраивает, — сказал Гай.
— Итак, — сказал председатель. — Поясняю сущность дела. Подсудимый Гай Олег Николаевич, двадцати восьми лет, холост, писатель-фантаст. Находясь в состоянии сильного алкогольного опьянения, публично распространял непотребные нелепицы, оказывая этим растлевающее влияние на неокрепшие умы.
— Прошу поподробнее, — сказал Гай.
— Можно и поподробнее, браток, — неожиданно добродушно сказал председатель, порылся в бумагах, вытянул длинный лист голубоватого папируса и поднес его к глазам. — Можно и поподробнее, у нас тут все зафиксировано, контора пишет… Вы утверждали, что в одна тысяча девятьсот тридцать седьмом году руководители государства физически уничтожили тысячи военных, политических, государственных деятелей и просто граждан по обвинениям, которые теперь выглядят смехотворными.
— Да, — сказал Гай.
— Вы утверждали, что в особых лагерях гибли тысячи людей?
— Да, — сказал Гай.
— Вы утверждали, что, несмотря на поступавшие по разным каналам донесения разведки о готовящейся войне, армейское командование оказалось настолько неподготовленным, что едва не проиграло войну?
— Да, — сказал Гай.
Судьи зашептались, покачивая париками. Алена сделала большие глаза и отчаянно жестикулировала, но Гай смотрел вверх на потолок. Там, едва различимые, кружились в вышине чайки и жалобно кричали.
— Так… — сказал председатель. — Признаюсь откровенно, мне не понятно, отчего вы не стыдитесь распространять такую дикую клевету на собственную страну… Ладно, мы тут и не таких видели… Вы утверждали, что, в то время как десятки тысяч людей умирали от голода, на вашей планете посылали к Венере, Марсу и Юпитеру ракеты стоимостью в миллиарды?
— Да, — сказал Гай.
— Вы утверждали, что человечество, накопив запасы ядерного оружия, с помощью которых можно несколько раз уничтожить все живое на Земле, продолжает производить бомбы?
— Да, — сказал Гай.
— Да… — сказал председатель. — У трибунала нет вопросов. Подсудимый, что вы можете сказать о выдвинутых против вас обвинениях в клевете? Может быть, ваши слова были кем-то ложно истолкованы или злонамеренно искажены?
— Нет, — сказал Гай. — Все правильно.
— Слово предоставляется защите, — сказал председатель.
— Высокий Трибунал! — волнуясь, начала Алена. — Закон учит нас, что извращения и навязчивые идеи способны проявляться в самых неожиданных формах. До сих пор находятся люди, искренне считающие Землю плоской… И так далее. Я настаиваю, чтобы мой подзащитный был отнесен к категории не отвечающих за свои слова шизофреников и дебилов. Я требую этого, Высокий Трибунал. Вы не можете судить психически больного человека. Ни один находящийся в здравом уме индивидуум не способен утверждать то, что утверждает мой подзащитный, и это неопровержимо доказывает его…
— Хватит! — крикнул Гай. — Все это правда, слышите? Правда!
— Молодой человек… — укоризненно сказал председатель. — Давайте поговорим спокойно… даже неофициально. Психика ваша в полном порядке. Я прекрасно понимаю — юношеская экстравагантность, страсть к преувеличениям, желание выделиться, наконец, и все такое прочее… Но неужели вы не понимаете, насколько грязны и неправдоподобны ваши выдумки? Ведь вы же унижаете, безмерно оскорбляете человечество, приписывая ему такую историю, такие обычаи, разве вы не понимаете этого? Образованный, интеллигентный человек, писатель… Сеятель разумного, доброго и вечного… Стыдно, молодой человек. Слышали бы люди, что вы здесь о них напридумывали… Вы буквально вынуждаете нас стать палачами, толкаете к этому. Давайте забудем, а? Честно признайтесь, что выдумали все это по пьяной лавочке, получите свои десять розог — и разойдемся по-хорошему, все будут довольны. Посмотрите, до чего вы девушку довели…
Алена, действительно, всхлипывала, утирая слезы широким рукавом мантии.
— Итак, я записываю, что вы осознали свою вину и постараетесь исправиться, — сказал председатель, вынимая авторучку.
— Нет, — сказал Гай. — Я говорил чистую правду.
— Хватит! — закричал тот, что сидел слева от председателя. — Сколько можно слушать этого выродка? Давайте приговаривать, или я его сам…
— Ну что ж, — ледяным тоном произнес судья и поднялся. Следом встали остальные двое. — Прения закончились. Высокий Трибунал, действуя от Ирреального Мира, за неслыханную прежде, перешедшую все границы клевету на человечество, приговорил Олега Гая к смертной казни. Через расстрел. Приговор обжалованию не подлежит и должен быть приведен в исполнение немедленно.
Судья снял пышный парик, вытер им круглое потное лицо, и тогда Гай захохотал на весь зал. Хохотал и никак не мог остановиться, хохотал, когда его волокли к выходу, тащили по коридору, захлебывался, утирал слезы закованными руками, мотал головой и перестал смеяться лишь в маленьком дворике, где в углу была вырыта могила и двенадцать солдат стояли с винтовками наперевес.
Его поставили на краю могилы. По голубому летнему небу плыли пушистые белые облака. Как ни странно, он не чувствовал страха, просто нестерпимо хотелось, чтобы все это быстрее кончилось, и тогда можно будет проснуться, вернуться к усыпанному сигаретным пеплом столу, к очередям в магазинах, к хамству вахтеров, официантов и приемщиков заказов. К реальности.
— Целься! — крикнул офицер. Стволы винтовок взлетели, образовав колышущуюся линию. — По выродку и врагу человечества… залпом… пли!
Клубящийся белый дым заволок шеренгу солдат. Гай стоял, зажмурившись, напрягшись в ожидании горячего тупого удара, но проходили секунды, а ничего не было. Досчитав до десяти, он открыл глаза.
Создалось впечатление, что о нем забыли. Солдаты аккуратно составили винтовки и, собравшись в кучку, курили неподалеку, болтая о всевозможных пустяках. Офицер с озабоченным видом писал что-то, приложив бумагу к стене.
— Эй, — позвал Гай.
Никто и ухом не повел.
— Это… что… все? — спросил Гай, взяв за локоть офицера.
— А? — Офицер замотанно посмотрел на него, явно не узнавая. — Вам чего? А-а… То-то я смотрю, личность знакомая. Долго еще будете болтаться в служебном помещении? Ну народ, ты скажи! — покрутил он головой. — Все бы им людей от дела отрывать, так и шлындают тут, потом казенные лопаты пропадают… Тебя расстреляли? Расстреляли. Вот и давай отсюда.
— Куда? — тупо спросил Гай.
— Да хоть к монаху в пазуху! — озлясь, заорал офицер. — Или куда там тебе ближе. Что я тебя, еще опохмеляться поведу?
Гай опустился на холмик свежей земли и потащил из-под балахона сигареты. Колени дрожали.
— Эй, посторонись-ка, — толкнул его солдат с лопатой. — Расселся тут…
Он стал ловко забрасывать могилу, аккуратно собирая в пустую консервную банку попадавших дождевых червей. Гай поднялся и побрел неизвестно куда.
— Эй, стой! — крикнул офицер. — Ну народ, ты скажи! Так и норовят казенное спереть, жизнь без этого не мила! Кандалы, говорю, верни! И саван в описи числится, на всех не напасешься!
Через минуту Гай вышел из ржавых ворот, тут же захлопнувшихся за ним с тягучим визгом. Обернулся. Ворот он уже не увидел — вместо них протянулась глухая стена какого-то склада с огромной красной надписью: «Не курить».
— Н-да, дела… — вслух сказал он самому себе, крутя головой.
На краешке тротуара сидела Алена и ревела навзрыд, уткнув лицо в ладони.
— Интересно… Ты разве тоже не исчезла? — спросил Гай, присев рядом на корточки.
— Уйди! — отмахнулась Алена и заревела громче.
— Ты чего ревешь?
— Дурак. Ой какой дурак… Тебя же расстреляли.
— А я живой.
— Никто и не говорит, что ты мертвый…
— Тогда чего реветь?
— Ох… — покачала она головой. — Живой-то живой, но разве приятно, что тебя расстреляли как врага человечества?
— Сдурели, право… — растерянно сказал Гай, поднял ее за плечи и стал целовать мокрое лицо. — Ну расстреляли и расстреляли, подумаешь, велика важность. Схожу куплю цветов и на могилку себе положу. Ну что ты? Эх, Алена ты Алена… ты за меня замуж пойдешь?
— Пойду, — сердито сказала Алена сквозь слезы, и Гай снова принялся целовать ее. — Пусти, хватит. Потом. Ты иди, ладно? Вечером ко мне придешь. Сейчас мне поплакать хочется.
— А ты не исчезнешь? — полушутя, полусерьезно спросил Гай.
— Не исчезну, куда мне исчезать?
— Вы арестованы. Встать!
Не тот ли это случай, когда надлежит пустить в ход свои особые девятимиллиметровые полномочия? Вдруг здесь существует некая контрразведка, такая же ирреальная, как все остальное вокруг, и им с некоторым запозданием стало известно, что среди них чужак? Но это означало бы упорядоченность, а откуда здесь порядок?
Его невежливо подняли с асфальта, защелкнули на запястьях наручники и втолкнули в кузов. Кузов был самым обычным: в углу росли грибы, в другом ворочался упырь в наручниках, хмурый такой упырек, тут же сипло сообщивший, что это свинство, поскольку противозаконного он ничего не делал, а всего лишь обмочил с балкона пикет Общества Трезвости, расположившийся перед входом в одну из самых уютных пивных. На осторожные расспросы Гая упырь неохотно пробурчал, что никакой такой службы безопасности отродясь не водилось и, по его, упыря, глубокому убеждению, эта свежевылупившаяся контора — не что иное, как результат подрывной деятельности Райского посольства. Есть такое предположение. Что-то в последнее время ангелы, святые и херувимчики, которых обычно игнорировали, зашевелились и шмыгают с хитрющими рожами. Похоже, зря игнорировали. Он, упырь, с похмелья, и ему трудно делать обобщения и анализировать, но как бы это не переворот с подлой целью присоединить Ирреальность к Раю…
Разговор этот успокоил Гая. Если только упырь не брехал с похмелья, обмоченный пикет Общества Трезвости — настолько невинная шалость, что глупее повода для ареста и не придумаешь в Ирреальном Мире. Ангелы — это еще куда ни шло… Может, действительно переворот, и Савва что-то такое говорил между двадцать пятой и двадцать шестой рюмками…
В окруженном высокими бетонными стенами дворике их разлучили, вытряхнув из машины. Хохочущего упыря уволокли в какой-то подвал, из которого доносился мощный храп неизвестного зверя, и, перекрывая его, бронтозавр Гугуцэ орал что-то про Красную книгу, под протекторатом коей находится. Гая повели чистым пустым коридором и втолкнули в большую светлую комнату. Там висел портрет незнакомого благообразного негра с седой бородой, в фиолетовой кардинальской мантии, а под портретом сидел усатый толстяк в таком же, как на конвоирах, мундире, и пил пиво, постукивая воблой о край стола. Еще там стояли небольшой компьютер и огромный сейф, разрисованный в три краски веселенькими цветочками.
— Ага, — сказал толстяк. — Явился. Капитан Мумура — это я. Любить и жаловать не прошу, откровенно говоря, не за что. Посадите его, падлу.
Гая тычком усадили на стул. За спиной недобро сопели конвоиры.
— Итак, Альзо, — сказал капитан Мумура. — Запираться не будем, да? А то зубы выбью. И кастрирую ржавыми пассатижами. Гай… Как же, наслышан. Что скажет техника?
— А поди ты к такой-то матери, — сказал компьютер. — Сам расхлебывай. Что я тебе, Спиноза? Нашел, понимаешь, крайнего. — Он подумал, помигал лампочками и добавил: — Обормот. Я те не панацея и не пророк.
— А по вводам не хочешь? — обиделся капитан Мумура.
— Я вот те дам вводы, старый лидер, — грозно пообещал компьютер. — Током сейчас хряпну — штаны уронишь. Наполеончик, тоже мне. Видел я в гробу твою бабку в белых пинеточках, сморкач недоделанный, и дед твой за метеоритами с сачком бегал…
Капитан Мумура метнул воблу, и она застряла в какой-то щели. Компьютер откусил половину, выплюнул остальное на пол, с хрустом пожевал и загоготал:
— Пузо подбери, шнайпер!
Засим с лязгом отключился от сети и зажег табло: «Ушел в себя». Вся эта мизансцена прибавила Гаю бодрости.
— Так… — тихо, зловеще процедил капитан Мумура. — Ну, Гай, выкладывай.
— Что выкладывать? — нахально спросил Гай. — Хрен на стол, что ли?
— За что арестован и в чем обвиняют? Ну!
— Что-о?
— Уши заложило? За что арестован и в чем обвиняют?
Гай с милой улыбкой пожал плечами:
— Ну, это вам лучше знать…
Из-под него пинком вышибли стул и влепили такую затрещину, что загудело в голове, потом подняли за воротник и усадили.
— Продолжим, — безмятежно сказал капитан Мумура, словно ничего и не было. — Повторяю вопрос: за что арестован и в чем обвиняют?
— Но это же нелепо… — начал Гай и снова полетел на пол. Стало ясно, что шутки кончились, ими и не пахнет. «Логично для Ирреального Мира подкидывать такие вопросики», — подумал он, мотая головой, чтобы унять комариный звон в ушах.
— В третий и последний раз спрашиваю: за что арестован и в чем обвиняешься? — заорал капитан Мумура.
Гай уже не улыбался.
— Требую немедленно связать меня со Всеадским Советом, — сказал он первое, что пришло в голову. Должен же быть хоть какой-то порядок, без малой толики порядка не обойтись и Ирреальности…
Его сбросили со стула, и вновь посыпались удары. Молотили хлестко, наотмашь и всерьез. Кровь капала на белый пол, что-то орал в уши капитан Мумура, потом носок лакированного сапога угодил в живот, и Гай поплыл куда-то, где не было воздуха, поплыл на лодке из колючей боли по красной реке, насчет которой были сильные подозрения, что это кровь, поплыл мимо разевавших клювы розовых фламинго, мимо полоскавших белье на дощатых подмостках енотов, мимо ладненьких желтых пагод, мимо, мимо, мимо… Вдали грохотал водопад, рядом пенил красные волны черный перископ подводной лодки, непонятно как уместившейся, потому что речушка была не шире метра, а когда в Ирреальности нет ни капли порядка, это уже попахивает неприкрытым извращением…
Очнулся он на мягком широком диване в огромном овальном зале без окон, сверху лился рассеянный свет невидимых ламп, с золотистыми стенами красиво гармонировали синие колонны, и под потолком, почти неслышно гудя, летали крохотные, с воробья, реактивные истребители. Один отвернул, пролетел над самым лицом, и Гай различил совсем уж крохотного пилота, с любопытством смотревшего вниз. Наискосок зала пробежала большая белая крыса, самолетики кинулись в атаку, застрекотали пушки и полетели крохотные ракеты, но крыса успела юркнуть куда-то за колонну, в которую тут же врезался и взорвался не успевший отвернуть истребитель. Остальные снова поднялись под потолок.
Гай поднес руку к глазам. Рука была в засохшей крови, губы побаливали, хотя тело в общем ныло не так сильно, как можно было ожидать после такой лупцовки.
Послышались чьи-то шаги. Из-за колонны вышла девушка лет восемнадцати, в аккуратно подвернутых джинсах и клетчатой сине-красно-черной рубашке. В светлых волосах поблескивал ежесекундно менявший цвет камешек, в руке она несла ведерко с водой и полотенце.
— Бедный Гай… — сказала она, присев рядышком. Камешек стал зеленым под цвет глаз. — Больно?
— Мать вашу так, — сказал Гай. — Что это все значит?
— Сам виноват, — сказала девушка, намочила полотенце и принялась осторожно смывать кровь. Вода оказалась приятно теплой. — Между прочим, меня зовут Алена, и я твой следователь.
Она выглядела такой милой и обаятельной, эта Алена, что рука не поворачивалась заехать ей в глаз. Гай постарался утешить себя мыслью, что постарается еще свидеться наедине с капитаном Мумурой.
— Мило, — сказал Гай. — Следователь. Обвинение. Арест. А защитник мне, интересно, будет?
— Я и защитник, — заявила эта Алена. — Но это потом, когда соберется трибунал. Пока что я следователь. Ну вот, все в порядке. — Она отставила ведерко с побуревшей водой, села, потом, подумав, легла рядом и, оперев подбородок на сжатые кулачки, принялась с интересом рассматривать Гая. — Как это ты ухитрился?
— Что?
— Влипнуть, — сказала Алена. — Во все это влипнуть. Ну, конечно, бывает, что напиваются до потери сознания и отмочат что-нибудь, но такого…
— Что же это я отмочил? — вслух подумал Гай не без любопытства. — Разнес что-нибудь?
— Хуже, хуже… — Алена уютно устроила голову у него на груди и смотрела лукавыми глазами, теперь уже карими. — Гай, ты не думай, я к тебе неплохо отношусь. Хочешь, я с тобой жить буду?
— Жить… — проворчал Гай и вспомнил компьютер. — Видел я вашу жизнь в гробу в белых пинеточках… Морду-то за что разбили?
— Капитан Мумура — уж-жасно нервный человек, — безмятежно пояснила Алена. — Ты его вывел из себя, взбесил буквально… его тоже понять можно.
— Да? — Гай пощупал бок — пистолет был на месте. Чего их жалеть, гадов?
— Нервный человек…
Он рывком высвободился, опрокинул Алену, одной рукой перехватил ее руки, другой приставил к виску ствол «вальтера» и зловеще спросил:
— Аленушка, а если я тебя пристрелю? Перед тем, как заняться капитаном Мумурой с присными…
— Дурак, — сказала Алена, не пробуя вырваться и насмешливо глядя снизу вверх. — Ой какой дурак… Гай, хотя в этом и стыдно признаваться, я целоваться не умею. Буквально совсем. Так стыдно… Ну, отпусти меня, пожалуйста, руку больно.
Ну что было с ней делать? «Какая там к черту абсолютная свобода, — зло подумал Гай, пихая пистолет обратно в неподатливую кобуру. — Все наша славянская достоевщина, обязательно расслюнявимся там, где первый попавшийся западный супермен давно вышиб бы этой Алене мозги и рук потом отмывать не стал бы. Еще и трибунал вдобавок. Взбесились, не иначе. Нет, пора пробиваться назад, чего бы это не стоило. Иначе с ума сойду. Стоп, а может, я уже давно того, а в Ирреальном Мире сумасшествие именно так и проявляется? Вообще, любопытный вопрос: каким образом сходят с ума там, где все сумасшедшие?»
— Вот и прекрасно, — сказала Алена и прижалась крепче, теплая такая, милая такая, соблазнительная такая. — Гай, может, у тебя есть шанс оправдаться?
— Гос-споди… — сказал Гай сквозь зубы. — Да объясни ты вразумительно, в чем я перед вашим трибуналом провинился?
— Ты не помнишь?
— Раз я спрашиваю, значит, понятия не имею.
— Ох, эта водка… — вздохнула Алена тоном умудренной жизнью женщины. — Ты вчера наговорил кучу ужасной ереси. Будто там, снаружи, вы расстреливаете друг друга, тратите уйму денег на оружие… В общем, повторять противно эту похабщину, я уж лучше не буду.
— Ах вот оно что… — сказал Гай. — Знаешь, вся беда в том, что это чистая правда.
— Хватит, — попросила Алена. — Сейчас-то ты трезвый.
— Да говорю тебе, что это правда!
— Гай, а может, у тебя белая горячка? — с интересом спросила Алена. — Можно, я на этом буду строить тактику защиты?
— Ничего подобного, — сказал он. — Все это правда…
— Да не может этого быть! — сердито посмотрела Алена. — Ну где это видано? Или ты меня нарочно дразнишь?
— Не дразню, — сердито сказал Гай. — И не собираюсь.
— Тогда я буду исполнять свои обязанности?
— Это которые?
— Следователя.
— Выполняй, — разрешил Гай. Ему вдруг стало все равно.
— Значит, так, — сказала Алена официальным тоном. — Вы, подследственный, признали, что обвинения, выдвинутые против вас, соответствуют истине?
— Признал, — сказал Гай.
— Возражений против личности защитника нет?
— Нет.
— Против незамедлительности трибунала?
— Нет.
— Ну тогда все, — сказала Алена нормальным, чуточку грустным голосом. — Зря ты так, Гай. Ты мне, честное слово, нравишься. В тебе есть обстоятельность.
— У меня есть еще масса других достоинств, — сказал Гай.
— Ну да?
— Щи умею варить — хоть полощи. И так далее.
— А я тебе нравлюсь?
— Нравишься, — сказал Гай.
— Очень, очень?
— Просто — нравишься. Правда, не умеешь целоваться или врешь?
— Правда.
— Интересно… Слушай, а как же все-таки ты собираешься меня защищать?
— Я уже объясняла, — безмятежно сказала Алена. — Буду доказывать, что ты рехнулся, что у тебя белая горячка. Ты что предпочитаешь? Может, все вместе?
— Ничего подобного. Я буду защищать себя сам.
— Вот этого нельзя, — сказала Алена. — Ну, тогда пошли?
— Пошли, — сказал Гай. Ему было жутко и интересно.
За порогом зала на него накинулись какие-то проворные молодцы, накинули через голову грубый холщовый балахон, во мгновение ока надели ручные и ножные кандалы.
Вся троица долго шла по извилистому узкому коридору. Вступили в зал. Зал был огромен. Потолок вздымался на добрую сотню метров, а к судейскому столу пришлось идти добрую минуту.
За длинным черным столом сидели трос судей в черных мантиях и высоких пудреных париках. Алена надела такую же мантию, четырехугольный берет с кисточкой и взошла на маленькую трибунку защитника. Массивная дубовая скамья могла предназначаться только для Гая, и он немедленно уселся, позвякивая тяжелыми кандалами. По бокам сразу же пристроились двое в мундирах с палашами наголо.
Тот, что сидел посередине, очевидно председатель, поправил золотую цепь на груди и три раза стукнул молотком:
— Внимание, прошу тишины! Начинается заседание особого трибунала. Слушается дело «Ирреальность — против Гая». Подсудимый, вас устраивает формулировка?
— Устраивает, — сказал Гай.
— Итак, — сказал председатель. — Поясняю сущность дела. Подсудимый Гай Олег Николаевич, двадцати восьми лет, холост, писатель-фантаст. Находясь в состоянии сильного алкогольного опьянения, публично распространял непотребные нелепицы, оказывая этим растлевающее влияние на неокрепшие умы.
— Прошу поподробнее, — сказал Гай.
— Можно и поподробнее, браток, — неожиданно добродушно сказал председатель, порылся в бумагах, вытянул длинный лист голубоватого папируса и поднес его к глазам. — Можно и поподробнее, у нас тут все зафиксировано, контора пишет… Вы утверждали, что в одна тысяча девятьсот тридцать седьмом году руководители государства физически уничтожили тысячи военных, политических, государственных деятелей и просто граждан по обвинениям, которые теперь выглядят смехотворными.
— Да, — сказал Гай.
— Вы утверждали, что в особых лагерях гибли тысячи людей?
— Да, — сказал Гай.
— Вы утверждали, что, несмотря на поступавшие по разным каналам донесения разведки о готовящейся войне, армейское командование оказалось настолько неподготовленным, что едва не проиграло войну?
— Да, — сказал Гай.
Судьи зашептались, покачивая париками. Алена сделала большие глаза и отчаянно жестикулировала, но Гай смотрел вверх на потолок. Там, едва различимые, кружились в вышине чайки и жалобно кричали.
— Так… — сказал председатель. — Признаюсь откровенно, мне не понятно, отчего вы не стыдитесь распространять такую дикую клевету на собственную страну… Ладно, мы тут и не таких видели… Вы утверждали, что, в то время как десятки тысяч людей умирали от голода, на вашей планете посылали к Венере, Марсу и Юпитеру ракеты стоимостью в миллиарды?
— Да, — сказал Гай.
— Вы утверждали, что человечество, накопив запасы ядерного оружия, с помощью которых можно несколько раз уничтожить все живое на Земле, продолжает производить бомбы?
— Да, — сказал Гай.
— Да… — сказал председатель. — У трибунала нет вопросов. Подсудимый, что вы можете сказать о выдвинутых против вас обвинениях в клевете? Может быть, ваши слова были кем-то ложно истолкованы или злонамеренно искажены?
— Нет, — сказал Гай. — Все правильно.
— Слово предоставляется защите, — сказал председатель.
— Высокий Трибунал! — волнуясь, начала Алена. — Закон учит нас, что извращения и навязчивые идеи способны проявляться в самых неожиданных формах. До сих пор находятся люди, искренне считающие Землю плоской… И так далее. Я настаиваю, чтобы мой подзащитный был отнесен к категории не отвечающих за свои слова шизофреников и дебилов. Я требую этого, Высокий Трибунал. Вы не можете судить психически больного человека. Ни один находящийся в здравом уме индивидуум не способен утверждать то, что утверждает мой подзащитный, и это неопровержимо доказывает его…
— Хватит! — крикнул Гай. — Все это правда, слышите? Правда!
— Молодой человек… — укоризненно сказал председатель. — Давайте поговорим спокойно… даже неофициально. Психика ваша в полном порядке. Я прекрасно понимаю — юношеская экстравагантность, страсть к преувеличениям, желание выделиться, наконец, и все такое прочее… Но неужели вы не понимаете, насколько грязны и неправдоподобны ваши выдумки? Ведь вы же унижаете, безмерно оскорбляете человечество, приписывая ему такую историю, такие обычаи, разве вы не понимаете этого? Образованный, интеллигентный человек, писатель… Сеятель разумного, доброго и вечного… Стыдно, молодой человек. Слышали бы люди, что вы здесь о них напридумывали… Вы буквально вынуждаете нас стать палачами, толкаете к этому. Давайте забудем, а? Честно признайтесь, что выдумали все это по пьяной лавочке, получите свои десять розог — и разойдемся по-хорошему, все будут довольны. Посмотрите, до чего вы девушку довели…
Алена, действительно, всхлипывала, утирая слезы широким рукавом мантии.
— Итак, я записываю, что вы осознали свою вину и постараетесь исправиться, — сказал председатель, вынимая авторучку.
— Нет, — сказал Гай. — Я говорил чистую правду.
— Хватит! — закричал тот, что сидел слева от председателя. — Сколько можно слушать этого выродка? Давайте приговаривать, или я его сам…
— Ну что ж, — ледяным тоном произнес судья и поднялся. Следом встали остальные двое. — Прения закончились. Высокий Трибунал, действуя от Ирреального Мира, за неслыханную прежде, перешедшую все границы клевету на человечество, приговорил Олега Гая к смертной казни. Через расстрел. Приговор обжалованию не подлежит и должен быть приведен в исполнение немедленно.
Судья снял пышный парик, вытер им круглое потное лицо, и тогда Гай захохотал на весь зал. Хохотал и никак не мог остановиться, хохотал, когда его волокли к выходу, тащили по коридору, захлебывался, утирал слезы закованными руками, мотал головой и перестал смеяться лишь в маленьком дворике, где в углу была вырыта могила и двенадцать солдат стояли с винтовками наперевес.
Его поставили на краю могилы. По голубому летнему небу плыли пушистые белые облака. Как ни странно, он не чувствовал страха, просто нестерпимо хотелось, чтобы все это быстрее кончилось, и тогда можно будет проснуться, вернуться к усыпанному сигаретным пеплом столу, к очередям в магазинах, к хамству вахтеров, официантов и приемщиков заказов. К реальности.
— Целься! — крикнул офицер. Стволы винтовок взлетели, образовав колышущуюся линию. — По выродку и врагу человечества… залпом… пли!
Клубящийся белый дым заволок шеренгу солдат. Гай стоял, зажмурившись, напрягшись в ожидании горячего тупого удара, но проходили секунды, а ничего не было. Досчитав до десяти, он открыл глаза.
Создалось впечатление, что о нем забыли. Солдаты аккуратно составили винтовки и, собравшись в кучку, курили неподалеку, болтая о всевозможных пустяках. Офицер с озабоченным видом писал что-то, приложив бумагу к стене.
— Эй, — позвал Гай.
Никто и ухом не повел.
— Это… что… все? — спросил Гай, взяв за локоть офицера.
— А? — Офицер замотанно посмотрел на него, явно не узнавая. — Вам чего? А-а… То-то я смотрю, личность знакомая. Долго еще будете болтаться в служебном помещении? Ну народ, ты скажи! — покрутил он головой. — Все бы им людей от дела отрывать, так и шлындают тут, потом казенные лопаты пропадают… Тебя расстреляли? Расстреляли. Вот и давай отсюда.
— Куда? — тупо спросил Гай.
— Да хоть к монаху в пазуху! — озлясь, заорал офицер. — Или куда там тебе ближе. Что я тебя, еще опохмеляться поведу?
Гай опустился на холмик свежей земли и потащил из-под балахона сигареты. Колени дрожали.
— Эй, посторонись-ка, — толкнул его солдат с лопатой. — Расселся тут…
Он стал ловко забрасывать могилу, аккуратно собирая в пустую консервную банку попадавших дождевых червей. Гай поднялся и побрел неизвестно куда.
— Эй, стой! — крикнул офицер. — Ну народ, ты скажи! Так и норовят казенное спереть, жизнь без этого не мила! Кандалы, говорю, верни! И саван в описи числится, на всех не напасешься!
Через минуту Гай вышел из ржавых ворот, тут же захлопнувшихся за ним с тягучим визгом. Обернулся. Ворот он уже не увидел — вместо них протянулась глухая стена какого-то склада с огромной красной надписью: «Не курить».
— Н-да, дела… — вслух сказал он самому себе, крутя головой.
На краешке тротуара сидела Алена и ревела навзрыд, уткнув лицо в ладони.
— Интересно… Ты разве тоже не исчезла? — спросил Гай, присев рядом на корточки.
— Уйди! — отмахнулась Алена и заревела громче.
— Ты чего ревешь?
— Дурак. Ой какой дурак… Тебя же расстреляли.
— А я живой.
— Никто и не говорит, что ты мертвый…
— Тогда чего реветь?
— Ох… — покачала она головой. — Живой-то живой, но разве приятно, что тебя расстреляли как врага человечества?
— Сдурели, право… — растерянно сказал Гай, поднял ее за плечи и стал целовать мокрое лицо. — Ну расстреляли и расстреляли, подумаешь, велика важность. Схожу куплю цветов и на могилку себе положу. Ну что ты? Эх, Алена ты Алена… ты за меня замуж пойдешь?
— Пойду, — сердито сказала Алена сквозь слезы, и Гай снова принялся целовать ее. — Пусти, хватит. Потом. Ты иди, ладно? Вечером ко мне придешь. Сейчас мне поплакать хочется.
— А ты не исчезнешь? — полушутя, полусерьезно спросил Гай.
— Не исчезну, куда мне исчезать?
4. РЕТРО
Гай в последний раз поцеловал ее и отправился восвояси. После такой передряги хотелось хватить стаканчик чего-нибудь крепкого, но все забегаловки, как назло, словно сквозь землю провалились. Или убежали в пригороды. Последние выходки Лиги Здоровой Морали заставили многих пускаться во все тяжкие. Бар «Бухой утеночек» в светлое время и впрямь проваливался под землю, вырастая вновь с первыми проблесками темноты. Кафе «Стопарик твоей бабушки» притворялось водонапорной башней. Ресторан «Голозадый бабуин», самый хитрый и коварный, попросту распылял себя на атомы, которые при внешней угрозе моментально ссыпались в водосточную трубу.
Ну так и есть — по осевой линии, погромыхивая незапертой дверью, позвякивая бутылками, мчалось что есть духу маленькое кафе «Эх, мать-перемать!», а за ним, размахивая зонтиками и душеспасительными брошюрками, гнался табунок старых дев с повязками общества трезвости. Кафе сделало обманный финт и ловко нырнуло в проулок, из распахнувшейся двери выпала литровая бутылка итальянского вермута, и Гай успел схватить ее в прыжке, сделавшем бы честь Льву Яшину. Старые девы по инерции промчались мимо переулочка и теперь неслись назад, но кафе и след простыл, оно затерялось в лабиринте кривых улочек, на бегу сменило вывеску и притворилось безобидной молочной лавкой — кафе было битое и тертое, видывало виды и умело рубить хвосты.
Гай отвинтил пробку, сделал два основательных глотка, спрятал бутылку во внутренний карман пиджака и побрел дальше.
Навстречу ему шел Савва Иваныч в компании Мертвого Подпоручика и какого-то незнакомца в длиннополом кафтане петровских времен. Незнакомец играл на губной гармошке, а Савва с Подпоручиком горланили:
Если я в окопе от страха не умру, если русский снайпер мне не сделает дыру, если я сам не сдамся в плен, то будем вновь крутить любовь под фонарем с тобой вдвоем, моя Лили Марлен?
Время от времени Савва Иваныч поднимал висевший у него на груди ручной пулемет и шутки ради выпускал очередь по окну, которое ему чем-то не нравилось.
Гай радостно присоединился к ним, светило солнце, они шли шеренгой посреди улицы и орали:
Аванги пополо а ля рискоса, бандьера росса, бандьера росса!
В общем, было весело. Активистки Общества Трезвости сворачивали с дороги за три квартала, автомобили уворачивались. При виде такого вольтерьянства проворно выскочил из-под земли и распахнул дверь бар «Бухой утеночек». Следом за ними попыталась было прошмыгнуть внутрь тощая грымза лет этак ста пятидесяти с нашивками капрала Лиги Здоровой Морали, но Савва угрожающе поднял пулемет, и грымза молниеносно ретировалась.
Пили неразведенный спирт, закусывали ядреными малосольными огурчиками и холодной курятиной. Мертвый Подпоручик быстро захмелел, матерно ругал за бездарность, казнокрадство и монархизм какого-то полковника Стеллера по кличке Стеллерова Корова, проводил обстоятельный разбор атаки на местечко Дула note 1, потом безо всякого перехода стал делиться романтическими воспоминаниями о сестре милосердия Жене из Киева.
В заключение извлек неразлучную гитару и затянул:
Однажды при сражении разбит был наш обоз.
Малютка на позиции ползком патрон принес.
Встает заря угрюмая с дымами в вышине, Трансваль, Трансваль, страна моя, ты вся горишь в огне…
На него перестали обращать внимание, и он безобидно меломанствовал в незримом отдалении, за сотканным из нежных гитарных переборов занавесом.
— А меня сегодня расстреляли, — похвастался Гай.
— Поздравляю. По такому случаю следует. — Савва Иваныч разлил по рюмкам прозрачную жидкость с медицинским запахом. — Дин скооль, мин скооль!
Выпили. Хрустнули огурчиками, помотали головами, пережидая ожог в желудке и сухость в горле, какие остаются после залпом выпитого спирта. Воспользовавшись поводом, Мертвый Подпоручик снова завел о том, как они тогда с Женей тоже пили спирт, закусывая тушенкой, тускло светила коптилка из снарядной гильзы, по стеклам шлепал дождь, на улице топтались мокрые лошади, у платья черноволосой сестрички милосердия были страшно неудобные крючки, а дурацкий героизм первых недель войны давно выветрился, и война становилась привычкой, аэропланы в такую погоду не летали, и бомбежки можно было не опасаться, у Жени были серые глаза, по улице, полосуя лучами фар плетни, ехали броневики, похожие на взбесившиеся скирды сена…
Ну так и есть — по осевой линии, погромыхивая незапертой дверью, позвякивая бутылками, мчалось что есть духу маленькое кафе «Эх, мать-перемать!», а за ним, размахивая зонтиками и душеспасительными брошюрками, гнался табунок старых дев с повязками общества трезвости. Кафе сделало обманный финт и ловко нырнуло в проулок, из распахнувшейся двери выпала литровая бутылка итальянского вермута, и Гай успел схватить ее в прыжке, сделавшем бы честь Льву Яшину. Старые девы по инерции промчались мимо переулочка и теперь неслись назад, но кафе и след простыл, оно затерялось в лабиринте кривых улочек, на бегу сменило вывеску и притворилось безобидной молочной лавкой — кафе было битое и тертое, видывало виды и умело рубить хвосты.
Гай отвинтил пробку, сделал два основательных глотка, спрятал бутылку во внутренний карман пиджака и побрел дальше.
Навстречу ему шел Савва Иваныч в компании Мертвого Подпоручика и какого-то незнакомца в длиннополом кафтане петровских времен. Незнакомец играл на губной гармошке, а Савва с Подпоручиком горланили:
Если я в окопе от страха не умру, если русский снайпер мне не сделает дыру, если я сам не сдамся в плен, то будем вновь крутить любовь под фонарем с тобой вдвоем, моя Лили Марлен?
Время от времени Савва Иваныч поднимал висевший у него на груди ручной пулемет и шутки ради выпускал очередь по окну, которое ему чем-то не нравилось.
Гай радостно присоединился к ним, светило солнце, они шли шеренгой посреди улицы и орали:
Аванги пополо а ля рискоса, бандьера росса, бандьера росса!
В общем, было весело. Активистки Общества Трезвости сворачивали с дороги за три квартала, автомобили уворачивались. При виде такого вольтерьянства проворно выскочил из-под земли и распахнул дверь бар «Бухой утеночек». Следом за ними попыталась было прошмыгнуть внутрь тощая грымза лет этак ста пятидесяти с нашивками капрала Лиги Здоровой Морали, но Савва угрожающе поднял пулемет, и грымза молниеносно ретировалась.
Пили неразведенный спирт, закусывали ядреными малосольными огурчиками и холодной курятиной. Мертвый Подпоручик быстро захмелел, матерно ругал за бездарность, казнокрадство и монархизм какого-то полковника Стеллера по кличке Стеллерова Корова, проводил обстоятельный разбор атаки на местечко Дула note 1, потом безо всякого перехода стал делиться романтическими воспоминаниями о сестре милосердия Жене из Киева.
В заключение извлек неразлучную гитару и затянул:
Однажды при сражении разбит был наш обоз.
Малютка на позиции ползком патрон принес.
Встает заря угрюмая с дымами в вышине, Трансваль, Трансваль, страна моя, ты вся горишь в огне…
На него перестали обращать внимание, и он безобидно меломанствовал в незримом отдалении, за сотканным из нежных гитарных переборов занавесом.
— А меня сегодня расстреляли, — похвастался Гай.
— Поздравляю. По такому случаю следует. — Савва Иваныч разлил по рюмкам прозрачную жидкость с медицинским запахом. — Дин скооль, мин скооль!
Выпили. Хрустнули огурчиками, помотали головами, пережидая ожог в желудке и сухость в горле, какие остаются после залпом выпитого спирта. Воспользовавшись поводом, Мертвый Подпоручик снова завел о том, как они тогда с Женей тоже пили спирт, закусывая тушенкой, тускло светила коптилка из снарядной гильзы, по стеклам шлепал дождь, на улице топтались мокрые лошади, у платья черноволосой сестрички милосердия были страшно неудобные крючки, а дурацкий героизм первых недель войны давно выветрился, и война становилась привычкой, аэропланы в такую погоду не летали, и бомбежки можно было не опасаться, у Жени были серые глаза, по улице, полосуя лучами фар плетни, ехали броневики, похожие на взбесившиеся скирды сена…