Бушков Александр Александрович. Рыцарь из ниоткуда

Александр Бушков

Рыцарь из ниоткуда

   Человек, хоть однажды сумевший прорваться сквозь бумажные стены обыденной жизни, сквозь эти непрочные стены, которые тем не менее так надежно от рождения до могилы держат многих из нас в плену, неминуемо приходит к открытию: если окружающий мир тебе не нравится, его можно изменить. Надо только принять твердое решение любой ценой изменить его – и ты добьешься своего. Ты можешь оказаться в более неприятном, трудном и даже опасном положении, но может случиться, что жизнь твоя станет ярче, приятнее или, на худой конец, просто интереснее.

Герберт Уэллс. «История мистера Полли»

ПРОЛОГ

НАД САМОЙ КЛЕТКОЙ ЛЬВА

   Восьмого сентября одна тысяча девятьсот девяносто первого года, где-то во второй половине дня, майор Станислав Сварог (для друзей – Стас, для солдат за глаза – Эсэс) окончательно уверился, что сошел с ума. Многие здравомыслящие люди на его месте сделали бы именно такой вывод. Были все основания. Представьте, что вы шагаете по степи и вдруг проваливаетесь по колена в эту сухую твердую землю, причем ноги ваши ниже колен вовсе и не чувствуют ни тесноты, ни сжатия, ни иного неудобства, вообще ничего не чувствуют, словно бы болтаются в воздухе. И вы погружаетесь дальше, медленно, с этакой плавной игривостью аэростата, однако ж неотвратимо, лицо ваше все ближе к земле, становящейся бесплотным видением, лишь зрительно отделяющим вас от загадочной пустоты, в которую вы погружены уже по пояс, по грудь, вы брыкаетесь и бьетесь от ужаса и, будто этого мало, вдруг чуете, что ваши ноги начинают задевать и сшибать какие-то твердые предметы, а порой вас ловят за щиколотки чьи-то руки и тянут, целеустремленно тянут вниз. И все кончается – примерно на уровне нагрудных карманов форменной рубашки, вы вновь обнаружили, что стоите как ни в чем не бывало на сухой твердой земле, и одежда ваша ничуть не запачкана, и благим матом вы не орете лишь из воздушно-десантного гонора. Представьте еще, что эти фантасмагории происходят что ни день, причем исключительно тогда, когда поблизости нет ни души, никто вас видеть не может и потому нет подтверждения, что все это происходило на самом деле. А также добавим, что «погружения» эти случаются не только в чистом поле, но и на бетонированном полу танкового ангара, и в коридоре третьего этажа, и прямо на лестнице, причем те, кто находился на втором этаже, ваших растущих из потолка ног не видели… Одним словом, вы очень быстро начнете с нехорошим эгоистическим интересом присматриваться к табельному «Макарову».
   «Макаров», конечно, та еще бандура, и всякий, кто понимает толк в огнестрельных игрушках, согласится, что невероятно трудно попасть из него именно туда, куда целишься, но при всех недостатках «Макара» достоверно известно: себе в висок никто еще из него не промахивался. Осечки случались, а вот промахов как-то не бывало…
   Вот так-то. Не ходите к психиатру, если начнете вдруг регулярно проваливаться под землю и в последний момент выскакивать оттуда, как пробка от шампанского. Психиатр все выслушает, но никогда ничему не поверит, а начнет кормить таблетками, от которых хочется лечь, едва встанешь, встать, как только ляжешь, и, что хуже всего, они не совмещаются со спиртным. Для советского человека, даже слегка и развращенного перестройкой и гласностью, добровольно зайти к психиатру столь же жутко и невозможно, как наделать в штаны, едучи в автобусе, – тем более майору ВДВ, который себя в ином качестве и не мыслит…
   С учетом вышеизложенного и вышепережитого нетрудно понять, что майор Сварог пошел поначалу по избитому пути великорусского самолечения от всех недугов – то есть принимал национальное лекарство под скудную закуску, а то и вовсе без таковой. Но это было чревато – во многих отношениях. В преддверии вывода войск из неожиданно оказавшейся суверенной Монголии в перестроечную неизвестность начальство зверело; а телепатически чуявшие наличие спиртного друзья, нагрянув незамедлительно, быстро превращали лечение в обычный гудеж, где добывать очередной пузырь предстояло тому несчастливцу, кто уже не мог без запинки выговорить имечко первого монгольского астронавта – Жугдэрдемидийн Гуррагча. К тому же Сварог ужасно боялся по пьянке проговориться. Ну и жена ныла, конечно. Одним словом, у него помаленьку ехала крыша, и во второй половине дня, ближе к вечеру, майор Сварог философски заключил, что сошел с ума.
   Это эпохальное открытие он сделал, как большинство его предшественников – от Ньютона до Эдисона, – в совершенно будничной обстановке, стоя на краю раскопа и тупо пялясь вниз. В раскопе ударно, словно и не советские люди, шуровали археологи, ихние девочки по причине жаркой погоды работали в скупых купальниках, и, когда Сварогу надоедало думать, что он сошел с ума, он смотрел на загорелые спины и думал то, что на его месте думал бы любой нормальный мужик. Впрочем, от хозяйки одной из загорелых спин он уже получил свое в одной из палаток (ну романтика, конечно, палатки, полевой сезон) – правда, в довесок пришлось потом долго слушать, какая свинья оставшийся дома муж (не понимает, не удовлетворяет, изменяет и денег не приносит). Пикантно, но наверняка его собственная жена в тот момент талдычила то же самое Витюше Малову на хате у последнего – в качестве довеска. Ну и хрен с ними со всеми. Все осточертело настолько, что даже разводиться с женой было лень.
   Археологи работали в диком темпе, от рассвета до заката. Ходили слухи, что ошалевшая от суверенитета Монголия вскорости начнет драть за позволение на раскопки в валюте, что было вполне логично, – сам Сварог на месте монголов так и поступил бы. Все дерут со всех, и это называется рынок. И все такое прочее. Ленин лезет на броневик, Ельцин лезет на танк, а куда прикажете залезть десантному майору, который любит свое дело, терпеть не может жену и начальство и ничегошеньки не понимает в происходящем? А остается ему разве что залезть на археологическую Свету.
   Пока дает без валюты. Пока однажды не провалился под землю окончательно.
   «А может, там, под землей, что-нибудь хорошее? – уныло подумал Сварог. – Может, не сопротивляться, когда за ноги тащат? Но с каких это пор за ноги тащили к чему-то хорошему?»
   Он зло плюнул, огляделся вокруг, подобрал симпатичный легонький камешек и осторожненько кинул его вниз, Свете в загорелую спину, целясь повыше правой лопатки, ну и попал, конечно, зря учили, что ли? Света недоумевающе покрутила головой, узрела его. Сварог изобразил лицом и фигурой немой вопрос с явственной сексуальной подоплекой. Света черкнула ладошкой по горлу, изобразив лицом и фигурой предельную загруженность работой, и вновь принялась царапать своей кисточкой, помаленьку добывая из земли тесаное бревно. Они там, внизу, обнаружили мавзолей какого-то древнеисторического вождя и сейчас как раз готовились его откупорить.
   Когда-то устроители задумали его даже покруче ленинского – почетный караул так и остался рядом на века, с конями и оружием.
   – На столе горела лампа, но Света не давала, – проворчал себе под нос Сварог один из Штирлицевых апокрифов, повернулся через правое плечо и побрел себе прочь к военному городку, уже как-то привычно ожидая, что вскорости опять провалится под землю и будет пинать чьи-то шарящие руки, норовя угодить по пальцам. Шагал и безмятежно напевал:

 
А вот они, условия,
А вот она, среда,
А в общем, для здоровия
Полезны холода…

 

   Но он отмахал половину пути и до сих пор не провалился. Ну что ж, хоть что-то приятное в этой жизни. Он немного воспрянул душой – совсем немного, но все-таки – и шагал себе, пока не услышал за спиной быстро приближавшееся «члак-члак-члак», стук копыт по сухой земле. Тогда он остановился и обернулся.
   А это старый Мэлсдорж ехал на монгольской, ясное дело, лошадке, крохотной и лохматой, но выносливой и проворной, как черт. Сварог очень любил на них ездить и очень хотел бы увезти такую домой, да ведь не было дома…
   Старый знакомый узнал старого знакомого, дружелюбно оскалился, отчего его косенькие глазки совсем было закрылись. И они не спеша двинулись дальше бок о бок – Сварог размашисто шагал, и лошадь шла шагом. Все трое молчали – люди просто так, а лошадь согласно естеству.
   – Ты еще имя не поменял? – спросил Сварог.
   – Не стоит. Дурная примета, говорят.
   Имя у Мэлсдоржа было отнюдь не монгольское, как могло бы показаться несведущему. Монгольским было только традиционное окончание мужского имени «дорж», а «мэлс» означало – Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин. Была такая мода когда-то.
   – Уходите? – спросил в свою очередь старый знакомый Мэлсдорж.
   – Похоже, – сказал Сварог.
   – Куда? – из вежливости спросил Мэлсдорж.
   – На муда, – проинформировал Сварог.
   – Далеко, однако, насяльник… – оскалился старик, знавший русский не хуже Сварога.
   – А вас китайцы сглотнут. Звездой гавкнете.
   – Выкрутимся, – сказал Мэлсдорж. – И будем Великая Монголия.
   Он был большой великомонгольский националист, но как-то скорее теоретически. Или ностальгически, что вернее.
   – Для великой Монголии нужен Чингиз, – сказал Сварог. – А где вы Чингиза возьмете? Гуррагча не потянет.
   – Тоже верно, – согласился Мэлсдорж. – Никак не потянет.
   И они опять молчали. Сварогу полегчало на душе, он знал, что при свидетеле ни за что не провалится.
   – Я мимо ехал – копают, – сказал Мэлсдорж, махнув плеткой за спину, в сторону раскопа. – Скоро совсем выкопают. Плохо.
   – Почему?
   – Таким лучше лежать внизу. Беспокойные. Раскопаешь такого – хлопот не оберешься. Думаешь, они совсем мертвые? Да нет…
   – Херня, – сказал Сварог.
   – Сам ты херня. Помнишь, где мой сын воевал? У вас на фронте. А почему у вас получилась война с соседями? Забыл? Потому что за пару недель до того Тимурленга раскопали. Потому и никто не скажет, где лежит Чингисхан, хотя знает немало народу…
   – Ну-ну, – сказал Сварог.
   Мэлсдорж полез за отворот синего дэли, добыл из-за пазухи мятую пачку «Мальборо», откусил у сигареты фильтр, выплюнул. Щелкнул длинной китайской зажигалкой, пустил дым меж лошадиных ушей и спросил:
   – Знаешь, кто на свете самые умные? Пастухи. Как я.
   – Почему?
   – У пастухов больше всего времени, чтобы думать. Голова свободная, а времени для мыслей много. Темучин, между прочим, тоже когда-то стада пас…
   – Интересная версия, – сказал Сварог. – Слушай, а что там за хан?
   Какой-нибудь Чингизов племянничек?
   – Это не наш, – сказал Мэлсдорж. – Они гораздо раньше нас жили.
   Светлобородые. Очень, очень давно. Когда здесь еще текли могучие реки.
   Беспокойный каган, не улежит, будет таскать живых…
   Сварог невольно вздрогнул. И спросил:
   – А как народ назывался?
   – Светлобородые, – сказал Мэлсдорж. – И все. Имена забываются.
   Народов было несметное множество, и часто они уносят с собой свои имена…
   – Вот именно, – отрешенно поддакнул Сварог. – Уж сколько их сорвалось в эту бездну, разверстую вдали. Настанет день, когда и я исчезну с поверхности земли…
   Он не любил выходить из образа тупого майора. Но с Мэлсдоржем было можно.
   – Хорошая песня, – сказал Мэлсдорж. – Сам сочинил?
   – Да нет…
   Они опять замолчали и молчали до самой развилки, места, где Сварогу надо было сворачивать к военному городку, а Мэлсдоржу пылить вперед, в недалекий город.
   – Водки выпьешь как-нибудь? – спросил Мэлсдорж. – Заходи, юрта пока на старом месте. Водки много.
   – Да ну, – вяло сказал Сварог. – И так жить страшно.
   – Совсем страшно?
   Сварог поднял глаза. Мэлсдорж спокойно смотрел на него сверху вниз – морщинистая рожа, загадочный прищур. Весь он был как таинственный в своем всеведении бронзовый бурханчик. «Мы ж здесь чужие, – прямо-таки панически подумал Сварог, – мы все уйдем с нашими танками, котельными и радарами, и мы, и аймачные шишки с японскими телевизорами, и Гуррагча со спускаемым аппаратом. И китайцы, если придут, рано или поздно уйдут в ту же бездну. А степь и пастухи останутся, извечные, как закат».
   – Нельзя смотреть в глаза, – сказал вдруг Мэлсдорж.
   – Что?
   – Когда за тобой бегает покойник, нельзя смотреть ему в глаза.
   Насовсем уволочет.
   – Ну, за мной-то покойники не бегают… – слабо усмехнулся Сварог.
   – А кто за тобой бегает, живые, что ли?
   Сварог дернулся и встал посередине дороги. Он припомнил все слухи, создавшие Мэлсдоржу шаманскую славу, – и японский магнитофон, за который жена прапорщика Швыдко вроде бы обеспечила супругу полную и окончательную, колдовского происхождения трезвость на всю оставшуюся прапору жизнь. И нереально быстро сросшуюся ногу военюриста Нежного, и разные сбывшиеся предсказания. И прочие свершения, в том числе те, что, как бы это выразиться, обладали обратным знаком: у капитана Лазуткина, спьяну заехавшего Мэлсдоржу в морду, поселилась в ванной огромная кобра, видимая одному только капитану. Кобра капитана периодически кусала, да так, что он орал на весь дом (причем следов укусов не отыскивалось), потом стала гоняться за ним по всему городку, пока не достала окончательно на штабных учениях. Возможно, все дело было не в колдовстве Мэлсдоржа, а в водке. Но генералу из Москвы, рядом с которым прошли выпущенные Лазуткиным в настырную кобру пули, в любом случае следовало посочувствовать. Кстати, лейтенант Круподеров, с одиннадцати вечера и до рассвета искавший в насквозь знакомом военном городке свой дом, был непьющим и шприцев из набора противохимической защиты тоже не употреблял. Но все разно чуть не рехнулся – городок был, а его пятиэтажки не было. В детали он вдавался скупо, но ходил потом к Мэлсдоржу просить прощения и кланяться подарком…
   Вспомнив все, что болтали о Мэлсдорже, Сварог испугался еще больше. И от испуга бухнул:
   – Помочь можешь?
   – Помогают человеку, когда он хочет, чтобы ему помогали, – сказал Мэлсдорж.
   – А я что, не хочу?
   – А откуда ты знаешь, чего хочешь? – сказал Мэлсдорж и поднял плетку.
   Лохматая лошаденка обрадованно рванула вперед, и Сварог остался один – правда, в прямой видимости для часового под зеленым грибком, так что погружения пока исключались.
   Дома он залез в ванну, вставил пробку, плеснул три колпачка свято сберегавшегося женой дефицитнейшего шампуня. Ванна понемногу наполнялась, пена щекотала плечи, с пола орал паршивенький магнитофон, дешевенький в Японии и стоивший бешеные деньги в Союзе Сварог курил с закрытыми глазами и пытался представить, что он сейчас в Ницце – но и саму Ниццу он представлял себе смутно, так что ничего не выходило.
   Вообще ничего путного не выходило. А то, что жизнь не вышла, выяснилось уже давно. Стоило ли долбить в училище французский, если не быть атташе ни в Париже, ни даже в Бухаресте, и даже детективов на французском не достать? А те заграницы, где побывать довелось, лучше забыть навсегда. Стоило ли млеть возле ясноглазой студенточки, если из нее через десять лет получилась законченная стерва? Стоило ли становиться хорошим десантником, чтобы удерживать на тронах чужедальних мудаков?
   Стоило ли читать столько книг?
   Все дебеты-кредиты были не в его пользу – поневоле взвоешь. Что же тогда удивительного в «погружениях»? Рехнулся он или все происходит на самом деле, ясно одно: к везучему и счастливому человеку такая дрянь определенно не привяжется.
   В дверь, оказывается, давненько уже стучали, потом начали барабанить.
   Сварог протянул мокрую руку через край ванны, не глядя убрал звук.
   – Долго ты еще там? – вопросила жена не требовавшим ответа визгливым тоном.
   Сварог передернулся и громко, с невероятным удовольствием спросил:
   – Ты что, у Витьки подмыться не могла?
   Ответа он, понятно, не ждал. Вместо такового грохнула кухонная дверь – а вот этого он и ждал. Закатив глаза, Сварог довольно улыбнулся в потолок, зажег сигарету, закинул голову, шумно выпустил дым.
   И провалился в глубину.
   Стенок ванны уже не нащупать, он бешено молотил руками и ногами, не находя опоры, в глаза хлынула вода, и пришлось зажмуриться, ничего не соображая от ужаса. Воздуха в груди почти что и не осталось, вода, ставшая холодной, быстро волокла Сварога неизвестно куда. Превозмогая резь, он открыл глаза, инстинктивно рванулся туда, где, казалось, светлее.
   И вынырнул под солнечный свет и голубое небо, фыркая, кашляя, отплевываясь, старался удержаться на поверхности, он вообще-то неплохо плавал, течение волокло его то к берегу, то на стремнину, а по берегу за ним неслись азартно вопившие всадники, и что-то свистело у них над головами, а потом свистнуло и у него над головой. Арканы. Полосатые, черно-белые. Две жесткие колючие петли туго захлестнули поперек туловища, всадники враз остановили коней и потянули Сварога к берегу. Косо волочась поперек течения, давившего на тело упругим напором, выплевывая воду, он смятенно думал одно: откуда в степи такая река? И, только оказавшись на сочной зеленой траве, осознал, какой он идиот, – его ведь достали наконец…
   А всадники хохотали от души. И Сварог уже рассмотрел, что их высокие лошади ничуть не похожи на монгольских, а сами они, светловолосые и светлобородые, на монголов. Он сидел на траве, а они высились над ним, люди в чешуйчатой броне, ярких разноцветных плащах и остроконечных шлемах с гирляндами лисьих хвостов. Самые что ни на есть реальные, хотя им никак не полагалось быть.
   Потом один из них расстегнул большую затейливую пряжку на правом плече и сбросил свой желтый плащ к ногам Сварога. Сварог встал, закутался в плащ. Подъезжали новые всадники, сужая кольцо вокруг него, и вдруг в одном месте кольцо разорвалось, почтительно освобождая проход кому-то важному, и прямо к Сварогу направился человек с золотой цепью на груди, в золотом широком поясе, с властным лицом начальника. Шлем его был позолочен и украшен черно-бурыми хвостами, а не рыжими, как у остальных. За ним вели белую лошадь, а рядом с лошадью бежал косматый старик без доспехов и без оружия, то и дело разражавшийся ликующими воплями.
   – Теперь ты видишь, Великий Меч, что я… – заорал он.
   – Что твоя голова пока что остается при тебе, – бросил вождь, не оборачиваясь, и воины расхохотались, качаясь в седлах.
   Взмах руки, перехваченной в запястье широким золотым браслетом с драконьими головами, – и всадники рассыпались в стороны, поскакали, сбились табунком метрах в ста, да так и стояли там. Остались только вождь, его коновод и лохматый старик, весь увешанный диковинными амулетами. И Сварог, понятно, запахнувшийся в желтый плащ, из-под которого торчали босые ноги. Сварог оказался выше всех ростом. Он попытался сообразить, почему так вышло, что он прекрасно понимает их язык, но догадки в голову не шли.
   – А я совсем собрался было отрубить ему голову, – непринужденно, словно старому приятелю, сказал Сварогу вождь, кивая на старика. – Но он оказался прав. Дым зелий и заклинания и в самом деле позволяют путешествовать во времени.
   – Я один помню великое знание, я последний… – завопил старик, отчаянно тряся амулетами.
   – И теперь я буду тебя беречь, успокойся… – сказал вождь, вновь повернулся к Сварогу:
   – Я Нохор. Великий Меч… и кто-то там еще, есть другие титулы, ничуть не тусклее. Но все они – преждевременная лесть.
   Великие свершения требуют великих походов. Великие походы требуют не только множества воинов, но и немалого числа военачальников. И если случается так, что сказки про древнее искусство колдунов оказались правдой, можно взять военачальников, которые давно умерли… или еще не родились. Как ты.
   – Но я-то родился, – буркнул Сварог, чуточку ошеломленный деловым напором.
   – Это неважно. Я умер для тебя, ты не родился для меня, по вышло так, что мы встретились.
   Глаза у него были желтые и холодные, рысьи. Сварог видывал рысей, а одну даже убил в Забайкалье, хоть и нечестно, из автомата. Сейчас автомата не было, а Нохор опаснее десятка рысей…
   Сварог отер ладонями мокрые волосы, мокрые усы. Мыслям далеко до полного сумбура, но все равно потрясение оказалось сильным. И Сварог оторопело молчал. Потом открыл рот. И бухнул:
   – Может, это твоя могила и есть…
   – Где?
   – Там… – Сварог поднял руку, но спохватился, что не знает, в какую сторону показать. – Там, где я был… живу…
   – Возможно. У каждого из нас когда-нибудь непременно будет могила. И я не настолько глуп, чтобы рассчитывать прожить… сколько ты говоришь, старый, нас с ним разделяет?
   – Две тысячи лет! – ликующе заорал старик. – Ради тебя я превозмог две тысячи лет! Я…
   – Две тысячи лет, – сказал Нохор. – Я не рассчитываю даже на сто лет.
   – Он улыбнулся одними глазами. – А там, рядом с моей могилой, нет ли случайно твоей?
   «А кто его знает, – подумал Сварог. – Может, мы там оба, и Света сейчас нас обоих раскапывает… Кто же это – готы, динлины? Или один из многочисленных народов, от которых не осталось имен? К тому же каждый народ всегда именовал себя совсем не так, как называли его соседи…»
   – Я не хочу… – вырвалось у него.
   – Может, и не хочешь, – сказал Нохор. – А может, и хочешь. Этот старый болтун, пытаясь мне объяснить свои секреты, твердил, что будто бы не в состоянии уволочь того, кто этого не хочет. Что-то похожее говорил.
   Он ужасно много болтает, но я не слушаю, признаться, потому что меня интересует конечная цель, а не сопутствующие ей потоки высокоумных слов.
   Он не врал, что сможет забраться на две тысячи лет вперед и умыкнуть оттуда подходящего человека. Я в этом убедился. И этого мне достаточно.
   Тебе, я думаю, тоже. Сейчас тебе принесут оружие, одежду, приведут коня.
   Тебе будет интересно. У меня уже есть трое таких, что умерли сотни лет назад, но ты первый из тех, кто еще не родился…
   Глаза, спохватился Сварог, нельзя смотреть ему в глаза, а я смотрю!
   Он опустил голову, уперся взглядом в сочную зеленую траву, потом посмотрел на реку, широкую, полноводную, быструю, высохшую в незапамятные Бремена. В те времена, которым предстояло еще наступить тысячи лет спустя. А в «незапамятных» временах он сам сейчас пребывал.
   Сомнений в реальности происходящего у него не было решительно никаких. Однажды в далекой жаркой стране – не в той, где Аллах, а там, где посреди столицы, на площади, стоял каменный лев, – он допился до белой горячки и с тех пор считал себя знатоком галлюцинаций. Да наверняка таковым и был, как всякий, кому довелось столкнуться с Белой Леди (как выражался интеллигентнейший алкоголик доктор Зуев, раза три в год тихо гонявший из-под стола опричников, чекистов и вовсе уж экзотическую нечисть вроде друидов). Вокруг, без сомнений, была стопроцентная реальность – с яркой зеленью, шумом реки, запахами конского пота и нагретых солнцем кольчуг, и кожаной сбруи, и пропыленного плаща, в который кутался Сварог.
   С влажной землей под ногами и ветерком. С неизвестным Истории вождем Нохором, приверженцем крайне оригинальных методов вербовки новобранцев, явно не собиравшимся упрашивать или давать время на раздумье. Единственная поблажка, на которую вождя хватило, – не наезжать, с легкой улыбкой ждать, пока опамятуется ошеломленный небывалым прибытием на сборный пункт очередной рекрут.
   "А почему бы и нет? – подумал вдруг Сварог. – Почему бы и не стать генералом доисторической конницы? Как бы там ни обстояло, хуже не будет.
   Это главное. Хуже не будет. Понижают в должности здесь наверняка просто – булавой по темечку. Зато и не превращают в дерьмо собачье в огромных кабинетах, не заставляют строить социализм на другом конце света, бегать за водкой для столичного генерала и нежно поддерживать его превосходительство за локоток, пока оно блюет с крыльца. Деньги здесь не деревянные, а золотые, а подлецов можно вешать, если найдется поблизости дерево. И все такое прочее. Но самое, самое главное – здесь попросту режут и жгут, не подводя под все это идейную базу…
   Вот только – воздух… «Мы обрушились с неба, как ангелы, и опускались, как одуванчики». Все правильно, и некоторых из наших в самом деле кончали еще в воздухе (отчего оставшиеся в живых им порой завидовали), но все равно непосвященному не понять, что такое для десантника, отнюдь еще не старого, провести остаток дней своих прикованным к земле. К тому же…" Сварог чутко прислушался. Где-то над самым ухом явственно слышалось далекое ворчание моторов, гудение дрянных, советской работы, водопроводных труб, орал магнитофон, под гром оркестра с божественной хрипотцой надрывалась Эдит Пиаф:

 
Он застонал и упал ничком
С маленькой дыркой над виском.
Браунинг, браунинг…
Игрушка мала и мила на вид,
Но он на полу бездыханный лежит.
Браунинг, браунинг…

 

   Звуки его квартиры прорывались сквозь Необычное.
   И Сварог понял, что не сможет. Он не в состоянии был уйти от прежней жизни, хоть и похожей на фантасмагорию, от ее идиотизма и надежд. От неба.
   Высокие слова отчего-то чаще приходят на ум, когда стоишь голый на берегу.
   Шум утраченного было мира становился все навязчивее, громче, явственнее, и не потому ли лохматый старикашка, на котором амулетов больше было, чем одежды, ошарашенно заметавшись, вдруг побежал к массивной трехногой курильнице, чадно дымившей неподалеку?!
   Сварог кинулся к недалекому берегу, заметив краешком глаза, что всадники рванули галопом ему наперерез, и отметив краешком сознания, что они непременно опоздают. Он сам не знал, почему поступает именно так, – его словно бы вела чужая непонятная убежденность, опытная воля. Плащ полетел в сторону, Сварог прыгнул. В воду он вошел косо, шумно.