Кстати, барон Будберг, занимавший высокий пост в гражданской администрации Колчака, в своих мемуарах опровергает укоренившееся представление о том, что слово «большевизм» непременно должно быть связано с прилагательным «красный». Будберг утверждает, что нельзя забывать и о «белых большевиках» — атаманах вроде Семенова и Анненкова, ничуть не уступавших «красным большевикам» в пренебрежении законностью и порядком, в методах расправы с противниками и просто инакомыслящими…
   И, разумеется, не стоит принимать серьезно утверждения об интервенции иностранных войск в Россию.
   По большому счету, не было никакой интервенции. Все три прибалтийских карлика, провозгласив независимость, чуть ли не мгновенно сговорились с большевиками и в обмен на гарантии с их стороны разоружили на своей территории белогвардейские части (потом, в тридцатые, карлики жестоко расплатятся за прошлое, но их жалкий писк ни в ком уже не встретит поддержки и понимания…).
   Немцы, правда, вооружали и экипировали Краснова, но это было каплей в море.
   Англичане высадились в Архангельске отнюдь не для борьбы с большевиками, а для того, чтобы прибрать к рукам огромные склады вооружения и армейского имущества, которые большевики могли, по мнению англичан, передать немцам. И приплыли бритты в Архангельск… по приглашению тамошнего Совета (за что потом большевики расстреляли его председателя). После капитуляции Германии англичане преспокойно снялись с якоря и уплыли, предав белое движение на Севере.
   Аналогичным образом держались и финны — перерезав собственных красных, в дальнейшем озаботились лишь охраной своих рубежей, не сделав ни малейших попыток помочь реально белой гвардии. За что и поплатились потом советским вторжением и потерей изрядного куска территории.
   Американцы и японцы на Дальнем Востоке, такое впечатление, больше ревниво следили за действиями друг друга (чтобы, не дай бог, не усилился чрезмерно соперник), нежели всерьез боролись с большевиками.
   Чехи преспокойно устранились от войны с красными в Сибири. Все бы ничего (в конце концов, не обязаны были), но вдобавок поручик Гайда, произведший сам себя в генералы, спер изрядную часть колчаковского золотого запаса. И в обмен на разрешение вывести награбленное без досмотра сдал партизанам Колчака — в компании с французами. Именно это золото легло в основу созданного чуть погодя «Легия-банка», благодаря ему кукольная страна Чехословакия и просуществовала худо-бедно двадцать лет, пока не прикатил вермахт. Вообще чехи в двадцатом столетии явили миру печальнейший пример атрофии инстинкта государственности. Создать мощные укрепрайоны в Судетах, возле которых любой враг мог топтаться месяцами, создать армию, немногим уступавшую вермахту, — и позорно задрать лапки кверху, едва стукнули кулаком по столу в Берлине. Поневоле вспоминается кусок из пародийной «Всемирной истории», сочиненной до революции юмористами журнала «Сатирикон»: «И все у них было как-то несерьезно, по-детски — будто игра в куклы. Страны были маленькие, ничтожные, а тянулись за большими, подражали взрослым: так же устраивали политические восстания, казнили противников и, конечно, вводили реформацию. Но все было у них на детский рост: вместо войн — стычки, вместо казней — пустяки. Да и реформация была какая-то не такая… Что же это за история?» [41].
   Французы? Эти в свое время (есть точные свидетельства) грозили обстреливать с военных кораблей части Деникина, если те войдут в Одессу.
   Греки… Как я ни ломал голову, не могу до сих пор понять, каким ветром занесло в Новороссию греческие части и какого черта они там искали.
   Не иначе вспомнили времена Александра Македонского, комики…
   Одним словом, если бы «интервенты» сражались с большевиками серьезно, по-настоящему — большевики не могли не пасть. Однако все иностранные державы преследовали свои, мимолетные, шкурные интересы, не имевшие ничего общего с реальной борьбой против большевизма, — что дало большевикам лишний козырь…
   Можно еще упомянуть, что у красных оказалась масса как гражданских чиновников царского времени, так и царских офицеров в немалых чинах. Конечно, кое-кого, как о том справедливо пишут, затащили на службу шантажом, взяв близких в заложники. Но вряд ли это справедливо в подавляющем большинстве случаев. Слишком многие пришли добровольно — и генерал Бонч-Бруевич, брат ленинского сподвижника, и генерал Брусилов, и блестящий генштабист, генерал от инфантерии Поливанов, бывший помощник военного министра Российской империи Редигера. Здесь и столбовой дворянин Тухачевский, и царский полковник Шапошников, будущий шеф генштаба при красном царе Сталине, и десятки других…
   Между прочим, впоследствии, когда Советская Россия из замышлявшегося Лениным «депо мировой революции» превратилась трудами Сталина в обычную империю, где «большевистская идеология» сохранялась лишь для вывески, слишком многие из эмиграции осознали это перерождение — и приняли его!
   Сейчас кое-кто то и дело пытается реабилитировать подонка Власова, оправдывая его тем, что он-де был «против» Сталина. И это, мол, все искупает. Однако не мешает напомнить строчки «Войны и мира», посвященные бегству русских из Москвы перед сдачей ее Наполеону: «Они ехали потому, что дли русских людей не могло быть вопроса: хорошо или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего».
   Точно так же люди из родовитейших русских фамилий, равно так и бывшие вожди белого движения, категорически отказались сотрудничать с Гитлером.
   К немцам привычно подался их старый клиент Краснов, но Деникин брезгливо отказался от всяких контактов с фюрером. Княгиня Вика Оболенская сражалась во французском Сопротивлении — и погибла. Князь Феликс Юсупов, в свое время отказавшийся вступить в белую гвардию, отверг все попытки гитлеровцев заманить его к себе на службу. Его сообщник по убийству Распутина, великий князь Дмитрий Павлович, живя в Швейцарии, печатно приветствовал победы Советской Армии над гитлеровцами. Он же, кстати, писал: «Наша родина не могла быть управляема ставленниками по безграмотным запискам конокрада, грязного и распутного мужика. Старый строй неминуемо должен был привести Романовых к катастрофе».
   Наконец, стоит упомянуть о позиции церкви по отношению к большевикам.
   Много жутких фактов о истязаниях и убийствах красными православных священников (и не их одних) обнародовано в последние годы. Однако есть и еще один аспект проблемы, долгое время остававшийся в тени…
   Свидетельствует митрополит Вениамин, участник Московского Церковного собора 1917—1918 гг.: «…вторым, весьма важным моментом деятельности Собора было установление взгляда и поведения Церкви по отношению к советской власти. При борьбе Советов против предшествующей власти Керенского Церковь не проявила ни малейшего движения в пользу последнего. И не было к тому оснований. Когда Советы взяли верх, Церковь совершенно легко признала их власть. Не был исключением и митрополит Антоний, который после так ожесточенно и долго боролся против нее вопреки своему же прежнему воззрению. Но еще значительнее другой факт. При появлении новой власти всегда ставился вопрос о молитве за нее на общественных богослужениях. Так было при царях, так, по обычаю, перешло к правлению Керенского, когда Церковь вместо прежнего царя поминала „благоверное Временное правительство“, так нужно было поминать и новую власть. По этому вопросу Собором была выработана специальная формула, кажется, в таком виде: „О стране нашей российской и о предержащих властях ее“».
   (Между прочим, тот же Собор под давлением своих членов из интеллигентов принял решение «об облегчении и умножении поводов к брачным разводам» — как ни сопротивлялась фракция крестьянских делегатов.)
   Итак, церковь молилась за большевиков, церковь, как далее пишет Вениамин, участвовала в отпевании всех погибших во время Октябрьского переворота, как большевиков, так и их противников. В 1919 г. патриарх издал указ, согласно которому служители церкви не должны были вмешиваться в политическую борьбу а «занимались бы своим прямым делом: богослужением, проповедью Евангелия, спасением души». (Кстати, Вениамин свидетельствует, что при известии о расстреле бывшего царя у белогвардейцев «не было глубокой печали».)
   Я не собираюсь никого осуждать. Просто-напросто факт остается фактом: если называть вещи своими именами, русская православная церковь практически сразу же самоустранилась от борьбы, не положив на чашу весов свой немалый авторитет… То ли прошли времена Томаса Бекета, Джона Болла и протопопа Аввакума. То ли сыграла свою роль своеобразная обида на самодержца, о которой недвусмысленно свидетельствует отрывок из воспоминаний Вениамина: «Церковь вообще была сдвинута тем государем (Петром I — А.Б.) с ее места учительницы и утешительницы. Государство совсем не при большевиках стало безрелигиозным внутренне, а с того же Петра, секуляризация, отделение их — и юридическое, а тут еще более психологически жизненное — произошло более двухсот лет тому назад. И хотя цари не были безбожниками, а иные были даже и весьма религиозными, связь с духовенством у них была надорвана. Например, нельзя было представить себе, чтобы царь или царица запросто, с любовью и сердечным почтением могли пригласить даже Санкт-Петербургского митрополита к себе в гости, для задушевной беседы или даже для государственного совета. Никому и в голову не могло прийти такое дружественное отношение! А как бы были рады духовные! Или уж нас и в самом деле не стоило туда звать, как бесплодных?
   Нет, думаю, тут сказался двухвековой отрыв государственной власти от Церкви…»
   Как хотите, а эти строки пронизаны недвусмысленной обидой. Увы, церковь осталась в стороне. Самоустранилась. И мне почему-то сразу вспомнился разговор благородного дона Руматы с кузнецом: «Кузнец оживился.
   — И я так полагаю, что приспособимся. Я полагаю, главное — никого не трогай, и тебя не тронут, а?
   Румата покачал головой.
   — Ну нет, — сказал он. — Кто не трогает, тех больше всего и режут».
   Какими бы мотивами ни руководствовались иерархи церкви, их дальнейшая судьба великолепно укладывается в эту фразу…

 


Виртуальность


   Существовала ли возможность для Российской империи избежать русско-германской войны?
   С определенной долей вероятности. И ключ здесь… в Гришке Распутине.
   Сколь бы зловещую роль он ни сыграл в российской истории, ради объективности нужно упомянуть: при определенных обстоятельствах именно Распутин мог бы остановить бойню…
   Я уже писал о том, что, по большому счету, война меж Россией и Германией была невыгодна обеим сторонам. И это прекрасно понимали в начале века наиболее толковые российские политики.
   Прямо-таки роковую роль в многолетнем раздувании конфликта меж двумя империями сыграла супруга Александра III, принцесса Дагмара Датская, ставшая Марией Федоровной. Именно она, питавшая к Германии чуть ли не патологическую ненависть, и толкнула венценосного супруга к заключению союза с Францией. Которая видела в России лишь резерв пушечного мяса для реванша — Париж долгие годы жил мечтой отобрать у Германии Эльзас-Лотарингию…
   Один из умнейших людей России, министр иностранных дел П. Н. Дурново, называл франко-русский союз «нетрадиционным и противоестественным». По его словам, «Россия и Германия представляют в цивилизованном мире яркое консервативное начало, противоположное республиканскому. Наша война с немцами вызовет ослабление мирового консервативного режима. Сейчас уже безразлично, кто победит — Россия Германию или Германия Россию. Независимо от этого, в побежденной стране неизбежно возникнет революция. Но при этом социальная революция из побежденной страны обязательно перекинется в страну победившую, и потому-то не будет победителей и побежденных. Любая революция в России выльется в социалистические формы».
   Эти пророческие слова прозвучали за десять лет до Октября…
   Равным образом и С. Ю. Витте считал русско-германскую войну «актом самоубийства не только двух монархий, но и двух миров, без которых жизнь человечества вообще немыслима». Ему вторил, столь же пророчески, русский дипломат Розен: «Война с Германией ни к чему, кроме крушения империи, привести не может».
   Того же мнения придерживался германский кайзер: «Военное единоборство монархических держав, каковы наши, вызовет неизбежный крах обеих монархий…»
   Лично я считаю крайне толковым совет Вильгельма Николаю II не лезть в европейские дела, а «обратить усилия в Азию». Чем бы эти слова ни были продиктованы, в них много правды: Россия — евразийская держава, а стремление «играть значительную роль в европейском концерте» — во многом бредово, поскольку проистекает из дурацких планов Петра I, стремившегося не отстать «от больших». Как ни крути, а пренебрежение к интересам азиатской части империи при Николае привело и к неразвитости сибирской промышленности, и к позорному поражению в японской войне…
   Могут возразить: Германия питала планы завоевательных походов на восток!
   Резонно. Питала — как и Австро-Венгрия. Однако это еще не означает, что война должна была вспыхнуть с железной, роковой неизбежностью. В конце концов, подобные планы Германия питала и при предшественниках кайзера Вильгельма, однако Бисмарк, несмотря на всю заманчивость планов, удерживал страну от «дранг нах Остен». В конце концов, в 1913 г., когда наблюдалась схожая напряженность, Германия категорически удержала Австро-Венгрию от нападения на Сербию.
   А потому стоит подробнее рассмотреть событие, послужившее фактическим детонатором первой мировой — убийство в Сараево наследника австро-венгерского престола, эрцгерцога Франца-Фердинанда. Как и в случае с любым другим преступлением, нельзя нарочито ограничиваться одной версией…
   В нашей исторической литературе принято упоминать об эрцгерцоге как о враге славянского мира. Однако есть и другие мнения. Франц-Фердинанд, племянник императора, как и сын императора Рудольф (чья загадочная смерть в замке Майерлинг до сих пор не объяснена полностью), по другим данным, прекрасно понимал, что славянам, составлявшим три пятых населения империи, нужно сделать значительные уступки. Другими словами — вместо двух официальных опор — Австрии и Венгрии — следовало добавить третью. Превратить империю в тройственный союз, где славяне будут иметь столько же прав и влияния (и мест в правительстве), как австрийцы и венгры.
   Не зря убийца эрцгерцога Гаврила Принцип на допросе заявил, что Франц «осуществлял идеи и реформы, вставшие на нашем пути».
   Что же это был за путь? Создание объединенного южнославянского королевства. Эрцгерцог самим своим существованием мешал как этим планам, так и австрийским и венгерским сановникам, вовсе не расположенным делить власть в империи со славянскими конкурентами. Как и в случае со Столыпиным, эрцгерцог мешал всем…
   Еще в 1964 г. группа профессоров-историков из Кельна и Геттингена выступила со своей версией сараевского покушения. Они считали, что в нем были замешаны и русские сторонники «партии войны» — великий князь Николай Николаевич и группа генералов с Брусиловым и Самсоновым во главе.
   Они-то через свою сербскую агентуру — в сербской разведке и террористической организации «Черная рука» — и направляли террористов. Косвенным подтверждением этому служит фактическое устранение сербской полиции и секретных служб от своих обязанностей по охране высокого гостя*.
   Эта версия безусловно имеет право на существование. Возможно, все даже сложнее — не будем забывать, что эрцгерцог мешал и кое-кому из придворной камарильи Австро-Венгрии…
   Кстати, очень многие историки уверены: прояви тогда Англия больше решимости, войны могло и не быть. Увы, британцы долго отделывались крайне уклончивыми заявлениями, до самого начала военных действий не обозначив четко свою позицию (как они позже вели себя и в связи с испанской гражданской войной, и с нападением на Польшу вермахта, и в случае с Чехословакией…)
   Вполне может оказаться, что вина лежит не на одной только Германии. В конце концов, в том, что и в России имелась «партия войны», нет ничего ни порочного, ни унизительного… Нет ничего невероятного.
   Зато против войны с Германией безоговорочно был Распутин. Как-никак и Витте со всей определенностью писал: Распутин вполне мог удержать царя от объявления войны Германии. Мы уже имели случай убедиться, сколько точны и удачны были предсказания Витте…
   Сохранилось много свидетельств, что Распутин каким-то звериным чутьем ощущал опасность германо-русского конфликта, в чем, на мой взгляд, был совершенно прав.
   Вообще Распутин относился к Германии и немцам с большим уважением, считая, что русским не грех у них многое позаимствовать — и в этом опять-таки был прав (позиция Распутина по отношению к Германии — единственное, что меня примиряет с этой фигурой).
   Однако за день до сараевского покушения… Распутин был ранен. Некая Хиония Гусева, посланная врагом «святого старца», окопавшимся в эмиграции иеромонахом Илиодором, нанесла ему удар ножом и только чудом не убила. Полнейшее совпадение во времени обоих покушений заставляет поневоле задуматься. Как и судьба кое-кого из тех, кого считают принадлежавшими к русской «партии войны»: Брусилов, как известно, весьма даже неплохо устроился при большевиках. Равным образом большевики с удивительным расположением отнеслись к Илиодору — хотя он до революции был лидером самых ярых, фанатичнейших черносотенцев, каких красные стали расстреливать пачками буквально в первые дни после прихода к власти… они и пальцем не тронули Илиодора, когда тот после революции вернулся в страну. Он долго еще носился с самыми вздорными идеями — создать некий синтез православной веры и большевистских идей, а самому стать «красным» патриархом — а в 1921 г. был без малейших препятствий отпущен за границу, где и умер в 1952-м…
   Положительно, в расследовании покушений на Франца-Фердинанда и Распутина последняя точка еще не поставлена…
   Сараевское покушение могло и не закончиться европейской бойней. Кроме того, существовала еще одна возможность повернуть историю в другом направлении: весной и летом 1915-го группа русских сановников «распутинской» ориентации установила тайные контакты с германским правительством.
   На секретный меморандум-запрос своего военного министра о том, насколько желательны переговоры с Россией о мире, Вильгельм ответил категорическим «да».
   Какие последствия могло иметь заключение мира меж Россией и Германией в 1915 г., кроме сохранения русской монархии?
   Вполне возможно, военные действия против Франции и Англии Германия продолжала бы еще долго (причем американцы могли под давлением «изоляционистов» и не вступить в войну). Отсюда вытекают два возможных пути развития: либо Франция была бы в короткие сроки разбита (столь же позорно, как в 1871 г.), либо затянувшиеся сражения привели бы к социальному взрыву — но отнюдь не в России, а в Великобритании…
   Чтобы понять, сколько горючего материала скопилось по ту сторону Ла-Манша, достаточно не спеша перечитать «Железную пяту» Джека Лондона.
   И вспомнить богатую историю английских мятежей. А комиссаров и чекистов собственного разлива, я уверен, отыскалось бы не меньше. Реалистические романы Герберта Уэллса (особенно «Анна-Вероника» и «Белпингтон Блэпский») показывают превеликое множество радикалов, ставших бы при других условиях великолепными кандидатами в комиссары, достаточно напялить на них кожанки, дать маузеры и разрешить своей волей расправляться с «буржуями» и «консерваторами»…
   В «России во мгле» Уэллс пишет: «Если бы война на Западе длилась и поныне, в Лондоне распределялись бы по карточкам и ордерам продукты, одежда и жилье». Кстати, именно так и произошло во вторую мировую — когда продуктовые карточки были отменены только в 1954 г. А потому стоит прислушаться к другим предсказаниям Уэллса, данным в той же книге… [201] «Если бы мировая война продолжалась еще год или больше, Германия, а затем и державы Антанты, вероятно, пережили бы свой национальный вариант русской катастрофы. То, что мы застали в России, — это то, к чему шла Англия в 1918 г., но в обостренном и завершенном виде… расстройство денежного обращения, нехватка всех предметов потребления, социальный и политический развал и все прочее — лишь вопрос времени. Магазины Риджентстрит постигнет судьба магазинов Невского проспекта, а господам Голсуорси и Беннету придется спасать сокровища искусства из роскошных особняков Мэйфера…»
   Вообще-то, Уэллс любил баловаться возведенными в крайнюю степень ужаса апокалипсическими картинами. Однако… Гораздо более прагматичный Ллойд-Джордж, не писатель-фантаст, а политик, в речи от 18 марта 1920 г. говорил о революционной опасности в Англии почти теми же словами: «…когда дело дойдет до сельских округов, опасность будет там так же велика, как она велика теперь в некоторых промышленных округах. Четыре пятых нашей страны заняты промышленностью и торговлей; едва ли одна пятая — земледелием. Это — одно из обстоятельств, которое я имею в виду, когда я размышляю об опасностях, которые несет нам будущее. Во Франции население земледельческое, и вы имеете солидную базу определенных взглядов, которая не двигается очень-то быстро и которую не очень-то легко возбудить революционным движением. В нашей стране дело обстоит иначе. НАШУ СТРАНУ ЛЕГЧЕ ОПРОКИНУТЬ, чем какую бы то ни было другую страну в свете, и если она начнет шататься, то крах будет здесь по указанным причинам более сильным, чем в других странах».
   Как видите, прогноз довольно пессимистический — а в нашем варианте истории с затянувшейся англо-германской войной, в которой не участвует Россия, а Франция разбита, мог обернуться и совершенно уэллсовским апокалипсисом.
   Забавно смотрелось бы, право. Корней Чуковский, приехав в Англию посмотреть на революцию, собирает материал для будущей книги под уже родившимся в уме заголовком: «Британия во мгле». В чем ему помогает понурый Герберт Уэллс, которого, как буржуя, выкинули из уютного особнячка и не поставили тут же к стенке только оттого, что кто-то вспомнил о его происхождении из самых что ни на есть трудовых пролетариев. В колониях уже давно перерезали «сагибов», у шотландской границы, на реке Твид, еще держится парочка гвардейских полков, прикрывающих бегство в Канаду королевской семьи, на лодках в Ирландию под покровом ночного мрака переправляются аристократы и члены парламента, едва успевшие распихать по карманам фамильные бриллианты, в революционном правительстве заседает Бернард Шоу, крайне обрадованный таким поворотом событий, шотландцы отложились, ирландцы отложились, то же собираются сделать валлийцы, арендаторы увлеченно делят землю, на Пикадилли собирают подписи под воззванием немедленно соорудить памятник Уоту Тайлеру, лондонская беднота победителями шляется по дворцам знати, набивая карманы всем подвернувшимся под руку, в деревенской глубинке без особого ожесточения, но непреклонно ставят к стенке не успевших убежать лендлордов, военный флот полностью разложен непрекращающейся волной митингов и дезертирством, по улицам болтаются толпы под красными знаменами, а на горизонте маячат германские разведывательные корабли, присматривающие места для высадки десанта. Где-то в глухой деревушке у испанской границы переливают из пустого в порожнее покинувший занятый немцами Париж французские министры, Италия спешит обратиться в Берлин с просьбой о мире…
   Беспочвенные фантазии? Возможно, и нет…
   В одном я убежден — и этот вариант не спас бы ни русскую монархию, ни персонально Николая. Поскольку выход России из войны летом 1915 г. не разрешил бы никаких внутренних противоречий. Российская империя всего лишь гнила бы гораздо дольше — только и всего. Николай по-прежнему продолжал бы курс на окружение себя услужливыми ничтожествами, любой яркий сановник, способный «затмить» царя, оказывался бы в отставке. Земли у крестьян не прибавилось бы ни на клочок, Дума по-старому увязала бы в бесплодных дискуссиях, не способная ничего решать. Страна двигалась бы в прежнем направлении, утыкаясь в тупик… Крах был бы другим, выглядел бы как-то иначе, но избежать его, мое убеждение, ни за что не удалось бы…
   Николай и монархия были обречены.

 


Господа Обмановы



   «Еще один претендент на престол! — вскричал офицер. — Они нынче размножаются, как кролики!»

М. Твен. «Принц и нищий»




 
   Именно так, «Господа Обмановы», известный журналист Амфитеатров озаглавил свой фельетон о Романовых, за который его в 1909 г. сослали в мой родной Минусинск (это — к вопросу о «тишайшем» царе, якобы избегавшем безсудных расправ. Ого…).