В экипаж вошли представители всех приморских земель Франции. Вот список команды корабля:
1) Геник Трегастер, 46 лет, бретонец note 22, боцман. 2) Фриц Герман, 40 лет, эльзасец note 23, машинист, 3) Жюстен Анрио, 26 лет, парижанин, помощник машиниста. 4) Жан Итурриа, 27 лет, плотник, баск note 24. 5) Пьер Легерн, 35 лет, матрос-китолов, бретонец. 6) Мишель Элимберри, 35 лет, матрос-китолов, баск. 7) Элизе Пантак, 33 года, матрос-китолов, гасконец note 25. 8) Констан Гиньяр, 26 лет, матрос, нормандец note 26. д) Жозеф Курапье, по прозванию Маршатер (Бродяга), 29 лет, матрос, нормандец. 10) Жюльен Монбартье, 30 лет, матрос, гасконец. 11) Шери Бедаррид, 27лет, матрос, провансалец note 27. 12) Исидор Кастельно, 31 года, оружейный мастер, гасконец. 13) Жан Ник, по прозванию Бигорно (Улитка), 24 лет, кочегар, фламандец note 28, 14) Артур Фарен, по прозванию Плюмован (Ищи Удачи), 25 лет, кочегар, парижанин, 15) Абель Дюма, по прозванию Тартарен note 29, кок, провансалец. Упомянем также помощника капитана, господина Бершу, 41 года, уроженца Гавра, лейтенанта Вассера, 32 лет, родом из Шаранта, и, наконец, доктора Желена, маленького, коренастого, с проседью, живого как ртуть, неустрашимого охотника, досконально изучившего полярный вопрос во время своего частого и длительного пребывания в Ньюфаундленде note 30 и Гренландии note 31.
Наступил час отплытия. «Галлия» дрогнула под высоким давлением паров машины. Геник вернулся с почты и принес целую кучу корреспонденции.
Капитан приказал вывесить на фок-мачте note 32 штандарт note 33 французского яхт-клуба, трехцветный, с белой звездой на голубом поле, а на бугшприте note 34 — национальный флаг и скомандовал лоцману вывести судно в открытое море.
Подняты якоря. Раздается пронзительный гудок. Машина испускает протяжный вздох, и «Галлия» медленно выходит из гавани, таща за собой на буксире лоцманский катер. Чтобы подняться туда, где навигация была невозможна, то есть к Палеокристаллическому морю, капитан собирался воспользоваться санями и собачьими упряжками. Существование такого моря предсказал еще капитан Дж. Нэрс во время памятной экспедиции на «Алерте» и «Дискавери». Путешествие на собаках казалось де Амбрие наиболее удобным и единственно возможным, в этом он был полностью согласен с капитаном Галем, отважным исследователем, который нашел вечный покой под одной из огромных полярных льдин.
Эскимосские собаки — животные действительно исключительные. Без них в Арктике просто не обойтись. Неутомимые и выносливые, невероятно неприхотливые, нечувствительные к низким температурам, способные спать прямо в снегу на холоде, при котором застывает даже ртуть, и помимо этого — очень сильные, они являлись незаменимыми спутниками всех полярных исследователей.
Представим себе на минуту те неслыханные трудности, с которыми приходится сталкиваться людям, изнуренным непосильным трудом без отдыха, в климате, где даже обыкновенная ходьба становится мучительной. Часто падая, все время рискуя куда-нибудь провалиться, исследователи вынуждены осторожно скользить, постоянно ища равновесие. Кругом царит сплошной хаос, низко нависает железный купол неба, мертвящий холод делает кожу пергаментной. Особенно страдает от такого мороза ослабленный несколькими зимовками организм. Теперь вы можете сделать вывод, как же выручают человека собаки, которые без устали тянут тяжелые сани, груженные продовольствием и лагерным снаряжением.
Итак, экспедиция должна была раздобыть по меньшей мере штук тридцать собак, сушеной рыбы для их кормежки и укомплектовать снаряжение. Для этой цели «Галлия» и взяла курс на мыс Фарвель note 35.
— Клянусь честью матроса, ты говоришь верно, парижанин, это айсберг. До чего же острый у тебя глаз для камбузной note 36 крысы, тысяча чертей!
— У меня и вправду острый глаз! В Париже я мог, например, сказать, сколько показывают часы на обсерватории, став к ней спиной. Кстати, хозяин обещал выпивку тому, кто увидит первую льдину. Ну-ка, пойдем к нему. Угощу тебя чаркой Триполи.
— Хороший ты парень, Плюмован, — все равно что родной брат. Жаль, что ты машинист, а то был бы славным китоловом!
Сказав это, матрос закричал:
— Лед впереди! За вами должок, хозяин!
Вахтенный лейтенант предупредил капитана, завтракавшего вместе с доктором и старшим офицером, об опасности. Все трое выскочили на палубу, прихватив подзорные трубы.
Раз появился лед, значит, недалеко до Гренландии, и де Амбрие, очень довольный, выдал всем членам команды обещанную награду, а сам пошел доедать завтрак.
— Вы не пойдете со мной? — поинтересовался он у доктора.
— Простите, капитан, мне не до еды. Эта льдина для меня все равно, что для другого первая ласточка. Так что позвольте ею полюбоваться. Люблю все громадное!
— Ну, как знаете.
В это время появились еще три ледяных глыбы, правда поменьше. Довольный доктор зашагал по палубе, повторяя: «До чего же славно! До чего хорошо! » Увлеченный открывшимся зрелищем, он даже не заметил, что мороз все сильнее щиплет нос — становилось заметно холоднее.
— Наш доктор, кажется, большой любитель Арктики, — едва слышно пробормотал Артур Фарен.
— Да, да, конечно, — ответил доктор, обладавший весьма острым слухом. — Вы тоже ее полюбите, когда увидите во всем великолепии.
— Простите, сударь, — всегда уверенный в себе кочегар заметно сконфузился, — никак не думал, что вы меня услышите.
— Что же тут дурного, голубчик… О, вон еще льдина, и еще… и еще… Неужели начался ледоход? Ведь сегодня только пятнадцатое мая…
— Извините, господин доктор…— было парижанин.
— Вы хотели что-то спросить?
— Когда кругом лед — это и в самом деле красиво?
— Прекрасно! .. Великолепно! .. Вообразите: горы, холмы, пропасти, арки, башни, колокольни, нагромождение льдин разнообразнейших форм. Море света и блеска!
— И скоро мы это увидим, позвольте узнать?
— Разумеется, скоро. Через сутки подойдем к мысу Фарвель, южной оконечности Гренландии на шестидесятом градусе северной широты.
— Поразительно! — продолжал матрос, ободренный дружеским расположением доктора. — А я думал, здесь лед такой, как у нас на пруду.
При этих словах бывалый полярник так расхохотался, что обернулись вахтенные матросы. Плюмован покраснел; подумав, что сказал глупость. А доктор, продолжая смеяться, воскликнул:
— Так вот, оказывается, какое у вас представление о полюсе! Вы и не знаете, до чего громадные бывают ледники! Они тянутся на сотни километров, лежат выше уровня моря на пятьсот — шестьсот метров и настолько же уходят в глубину.
— Черт побери! — вскричал парижанин.
— Под действием бледного гренландского солнца, а особенно волн, от ледников откалываются глыбы разной величины и плавают, пока не растают. Впрочем, вы сами это увидите, когда перейдем Полярный круг… И не только это!
— Простите, господин доктор! Вы так любезны, позвольте задать еще вопрос.
— Сколько угодно.
— Со дня отплытия мы только и слышим об этом проклятом полюсе, но никто не может объяснить, что это такое.
— Все очень просто. Полюс — слово греческое, обозначает оконечность оси, вокруг которой вращается в течение суток земная сфера.
— Невероятно! А я думал, это такой край, где волчий голод, где никто не живет и куда еще не ступала нога человека… А оказывается… ось… сфера…
— Возьмите, к примеру, какой-нибудь шар, хоть апельсин, воткните в него спицу и вращайте. Спица — это и будет ось, а место, где она проткнула апельсин, — полюс. Только у Земли ось воображаемая.
— Так ведь полюс не один, их два.
— Ну да! Северный и Южный. Поняли?
— Почти. А что такое Полярный круг, который так жаждет увидеть мой товарищ Констан Гиньяр, большой охотник до монет в сто су?
— Это параллель, проведенная на расстоянии двадцати трех градусов двадцати семи минут и пятидесяти семи секунд от Северного полюса, называется она Северным полярным кругом. Аналогично определяется Южный полярный круг.
— Значит, мы теперь около двадцати трех с половиной градусов от знаменитого полюса?
— Что же касается экватора…
— Это линия, где крестят… Как же, помню, когда я плавал в первый раз в Рио, меня там окатили водой.
— Линия, линия! А какая линия? Ну-ка, скажите!
— Это, как бы лучше выразиться, такая вещь… которая…
— Это тоже воображаемый круг, он опоясывает Землю и перпендикулярен оси.
— А, понимаю, усек наконец. Если разрезать апельсин пополам на равном расстоянии от полюсов, так чтобы спица и основание образовывали прямой угол.
— Совершенно верно. А вы неплохо соображаете. Итак, полюс — это девяностый градус, именно туда нам и надо.
— Не будь я Артур Фарен, по прозванию Плюмован, если мы не достигнем цели.
Вокруг беседовавших стали собираться вахтенные матросы, внимательно прислушиваясь к разговору и стараясь понять, в чем дело. Вопросов не задавали, надеясь, что товарищ им все объяснит.
Все благодарили доктора, когда он ушел поболтать с дежурным офицером. Только Констан Гиньяр остался недоволен. «Что за воображаемые точки и оси? Где их искать? Вот будь на них метка — тогда дело другое», — думал нормандец, любивший определенность.
Снова вышел на палубу капитан, приказал сбавить ход — льдины попадались все чаще и чаще — и держать наготове электрический фонарь, совершенно необходимый ночью. Через сутки или несколько позже он рассчитывал пристать к датскому поселку Юлианехобу note 37 в Гренландии и сделать его первой станцией экспедиции.
Две недели шла «Галлия» под парусами, делая по восьми узлов note 38. О немце Прегеле не было ни слуху ни духу. Он словно в воду канул. Перед отплытием де Амбрие тщетно просматривал списки кораблей, вышедших из всех портов Европы, — ни имени Прегеля. ни судна, направлявшегося на далекий Север, он не нашел.
Можно было надеяться, что «Галлия» первая пересечет Полярный круг, ведь Юлианехоб от него находится на расстоянии всего пяти градусов сорока минут к югу.
По мере приближения к Юлианехобу льдин становилось все больше и больше. Ночью включили прожектор. В его ярком свете ледяные горы казались сказочными. «Галлия» теперь шла под парами. К шести утра рассвело, но из-за густого тумана ничего не было видно.
Вдруг туман разом исчез и показался берег. Громкое «ура» сотрясло палубу и пронеслось над морем.
Юлианехоб лежал на берегу небольшой бухты, скрытой от ветра, подойти к нему можно было по естественному каналу, но для этого требовался лоцман. Скоро он подплыл к «Галлии» на лодке.
Это был чистокровный эскимос или, как говорили здесь, «гренландец» с весьма примечательной внешностью. Пожалуй, ни один европеец не рискнул бы назвать его красавцем. Его маленькие косые глазки напоминали косточки от груш, нос был таким коротким, что обладатель сего рудиментного органа с трудом мог отыскать его, чтоб высморкаться, но зато щеки, очень похожие на полные луны, были огромны, Добавьте к этому рот, больше напоминающий пасть, и длинную темную гриву с волосами, жесткими как тюленьи усы, небольшой намек на бороду метелкой, и вы получите портрет, весьма похожий на господина Ханса Идалико, одного из самых известных лоцманов побережья. От меховой одежды, облегающей его коренастый торс, исходил резкий запах морской выдры. Встряхнувшись, как мокрый спаниель, ничуть не смущаясь, он запросто протянул руку капитану, которого сразу отличил среди остальных членов экипажа по величественной, гордой осанке. Затем, с легкостью выпив кварту рома, как будто это было простое молоко, и почувствовав себя совсем как дома, устроился возле рулевого.
Надо отдать гренландцу должное, он прекрасно знал свое дело, и «Галлия», пожалуй, не смогла бы найти лучшего проводника, чтобы проплыть по извилистому каналу в устье замерзшего фьорда. Благодаря точности сведений. которыми обладал эскимос, после двух часов маневрирования шхуна наконец смогла стать на якорь в маленькой бухте, великолепно защищенной от ветров, постоянно дующих и с суши и с моря.
— Юлианехоб, — сказал гренландец, с гордостью указывая на берег.
Внезапно перед глазами изумленных матросов открылись пятнадцать убогих хижин, маленькая церквушка и мачта с развевающимся на ней флагом. Это и был легендарный Юлианехоб — главный город датских поселений.
Льдины таяли буквально на глазах, но китоловы считали, что еще не кончились холода. И действительно, на третьи сутки ртутный столбик термометра внезапно опустился до минус десяти градусов, и повалил снег такой, какого жители умеренного пояса никогда не видели. Канал быстро покрылся толстым слоем льда.
Пришлось задержаться в Юлианехобе; утешались тем, что похолодание не застало экспедицию в открытом море и не помешало войти в порт. Здесь, по крайней мере, корабль был защищен от льдов и ветра, особенно сильного в конце арктической зимы. К тому же за несколько дней, проведенных у гостеприимных эскимосов, де Амбрие успел закупить упряжных собак и теплую обувь. Жители Гренландии носили прекрасные сапоги, совершено непромокаемые. Они пришлись весьма кстати, поскольку приобретенные во Франции могли оказаться в полярных условиях очень непрочными.
Гренландские сапоги — чудо мастерства, удобные и очень изящные. Они сшиты из тюленьей кожи, нитками служат тюленьи жилы, приобретающие при обработке необыкновенную гибкость. Готовые сапоги выставляют попеременно то на солнце, то на мороз, отчего они становятся совершенно белыми и их можно выкрасить в любой цвет.
Такие сапоги де Амбрие и заказал для всего экипажа. Сапожницы тотчас принялись за работу, а их мужья занялись доставкой упряжных собак, наперебой расхваливая выносливость и силу псов.
Жителей в Юлианехобе всего сто пятьдесят, зато собак чуть не тысяча. У де Амбрие глаза разбегались, он не знал, каких выбирать.
Собаки были небольшие, но мускулистые и очень красивые. Уши торчком, морда острая, как у шакала. Пушистые, загнутые калачом хвосты, длинная шерсть, защищавшая от полярного холода.
Чтобы позабавить свой экипаж, а также посмотреть собак в деле, капитан решил устроить собачьи бега, к великой радости гренландцев, в душе настоящих спортсменов. Поле для состязания приготовила сама природа, и шесть саней, -в каждых упряжка из двенадцати собак, — вытянулись в ряд. Собаки нетерпеливо скулили в ожидании сигнала. Поглядеть на состязание собрались мужчины, женщины, дети. На снегу красиво выделялись их разноцветные сапоги. Пришли даже сапожницы, оставив на время работу.
Капитан и доктор, закутанные, как настоящие гренландцы, сели в сани Ганса Игаллико — не только хорошего лоцмана, но и отменного погонщика собак. В остальных санях разместились по два матроса, утонувших в мехах и нещадно дымивших трубками.
«Колонибастирере» note 39 Юлианехоба, исполнявший обязанности стартера, держал наготове хлыст. Собаки напряженно ждали сигнала.
— Вы готовы, капитан? — спросил он.
— Готов! — ответил де Амбрие, подавшись вперед в ожидании толчка.
Щелкнул хлыст, и в следующее мгновение толпа разразилась хохотом. Четыре матроса, не удержавшись, вылетели из саней и растянулись на снегу, забавно раскинув руки и ноги и крепко выругавшись, каждый, разумеется, на своем наречии.
— Это фальстарт note 40, — смеясь сказал доктор. — Ну что, ребята, живы?
— Четыре трубки разбили, — проворчал Плюмован.
— Это не по моей специальности, — заявил доктор. — Полезайте обратно, да смотрите опять не свалитесь! ..
Моряки сели, вновь щелкнул кнут, и упряжки понеслись, скрывшись в облаках снежной пыли…
Вслед раздались громкие, радостные крики.
— Эх, черт возьми! Просто здорово!
Потрясающее чувство — мчаться со скоростью двадцати пяти километров в час, мягко скользя по снежной равнине. Кругом белый пушистый снег, ну прямо пуховая перина! Из-под лап бешено несущихся псов вырывается искрящийся снежный вихрь, и седокам, ослепленным мельчайшей снежной пылью, не хватает дыхания. Ну и ну! Все закрывают рты, часто моргают, стараются дышать носом, защищая его толстой меховой перчаткой.
Иногда собака делает неверный шаг, спотыкается, замедляя движение упряжки.
Вы думаете, погонщик растеряется от такой мелочи? Ничуть не бывало! Щелк! Раздается сильный удар хлыстом — и неловкий пес, скуля и воя, неизвестно как обретя равновесие, вновь бежит наравне с остальными. Да, хлыст, именно хлыст используется в столь нелегком деле. Он наверняка бы не понравился членам общества защиты животных, но без него нет повиновения, дисциплины и, можно даже сказать, нет упряжки.
Как, в самом деле, можно поддерживать порядок в этой довольно многочисленной своре, состоящей из собак с таким разным темпераментом! Одни — ленивы, своенравны и непослушны, другие — быстры, умны и смелы, и все вместе страстно любят охоту.
Не имея хлыста, погонщик мог бы легко оказаться во власти собачьих фантазий, вздумай его питомцы поохотиться на лисицу или полярного зайца, ведь у них нет ни удил, ни поводьев, упряжка снабжена лишь простыми ременными лямками.
Эскимосский хлыст — этот двоюродный брат московского кнута, прекрасно отвечает как своему назначению, так и расхожей истине: чем немилосердней средство принуждения, тем оно эффективнее.
Длина его, наводящего такой страх на собак, должна на полтора метра превышать длину постромков, какой бы ни была общая длина упряжки, но рукоятку оставляют неизменной, ограничивая семьюдесятью сантиметрами.
Хлыст делается из тонкой полоски недубленой тюленьей кожи, которая заканчивается прядью высохших сухожилий, с помощью которой умелой рукой точно направляется удар в нужное место.
Непослушного пса сначала призывают к порядку окриком.
Погонщик выкрикивает кличку нарушителя и громко щелкает хлыстом. Если провинность повторяется, он бьет собаку по бокам, вырывая при этом клок шерсти. Наконец, в случае намеренного упрямства, ловким ударом хозяин, не колеблясь, может содрать с обнаглевшего пса кусок кожи.
И вот, спустя пять минут после начала гонок, эскимос, недовольный одной из собак, наглядно продемонстрировал капитану действие разящего хлыста,
Пес, находившийся в середине упряжки, уже второй раз нарушал дисциплину.
— Аш! Аш! — гневно закричал погонщик и добавил на ломаном английском: — Проклятая животина мешает бежать другим. Погодите-ка немного, капитан. Вот я ей покажу! Останется с рваным ухом — будет хороший урок.
И, дождавшись новой ошибки нерадивого четвероногого, он взмахнул своим ужасным оружием, и быстрым, великолепно рассчитанным движением заставил конец хлыста закрутиться вокруг уха преступника и отрезать его как бритвой.
Получив суровый урок на будущее пес завыл от боли, и этот вой тут же подхватила вся свора.
…Пробежав нужное расстояние, упряжки повернули обратно и скоро остановились перед стартером в том же порядке, как и при отправлении. Они бежали со скоростью шесть лье note 41 в час, и ни одна не отстала и не опередила других. Не зная, как сделать выбор, капитан решил не обижать торговцев и купить у каждого по пяти собак.
Таким образом, на борт «Галлии» привели тридцать животных Там они очень скоро освоились, тем более что их хорошо накормили. Особенно усердствовал Плюмован упрашивая де Амбрие позволить ему заботиться о четвероногих друзьях и выучить их французскому языку, за что получил прозвище собачьего капитана…
Два дня спустя, 23 мая, «Галлия» вышла из Юлианехоба, где простояла десять дней. Лоцман Игаллико уговаривал капитана задержаться из-за мороза еще, но тот был непреклонен.
Уже через сутки опасения эскимоса подтвердились. Над экипажем нависла опасность. Перед матросами открылся новый, совершенно незнакомый мир.
Со всех сторон на корабль надвигаются льдины. С оглушительным треском громоздясь друг на друга, они грозятся раздавить «Галлию». Кажется, будто сама природа хочет сокрушить единственное в студеном море творение рук человеческих — парусник, осмелившийся войти в царство льдов.
Плыть приходится все время в тумане. Но когда под порывами южного ветра он исчезает, можно наблюдать игру самых разнообразных красок. Вся команда зорко следит за льдинами, отталкивает их баграми.
И все же судно то и дело наскакивает на огромные глыбы — их основание скрыто под водой, а вершины не видно в тумане. «Галлия» вздрагивает, на миг останавливается и плывет дальше. Все, что есть на борту, плотно укреплено на тот случай, если придется идти на таран.
Капитан был полон решимости продолжать путь, и команда, глядя на него, не падала духом. Присущая французам веселость помогла им в самых трудных обстоятельствах. Плывя по каналу, где один берег представлял собой ледяную равнину и по-гренландски назывался «флой», а второй — беспорядочное нагромождение льдин под названием «нак», морские волки шутили и смеялись, хотя не знали, куда приведет их этот канал.
Послушаем, о чем же беседовали моряки.
Плюмован, большой шутник и балагур, задумавшись о чем-то, вдруг крикнул китобоя:
— Мишель!
— Ну!
— Великолепная идея! А что, если, возвратившись из экспедиции, мы зафрахтуем эдакое миленькое суденышко и вернемся сюда ловить льдины, чтобы продавать их где-нибудь на экваторе беднягам, изнывающим от жары.
— Эх, голова! Это уже без тебя давно придумали. В Америке в Гудзоновом заливе пароходы режут лед как пилой, потом его упаковывают в войлок вперемежку с опилками и отправляют на Антильские острова, в Мексику, в Луизиану…
1) Геник Трегастер, 46 лет, бретонец note 22, боцман. 2) Фриц Герман, 40 лет, эльзасец note 23, машинист, 3) Жюстен Анрио, 26 лет, парижанин, помощник машиниста. 4) Жан Итурриа, 27 лет, плотник, баск note 24. 5) Пьер Легерн, 35 лет, матрос-китолов, бретонец. 6) Мишель Элимберри, 35 лет, матрос-китолов, баск. 7) Элизе Пантак, 33 года, матрос-китолов, гасконец note 25. 8) Констан Гиньяр, 26 лет, матрос, нормандец note 26. д) Жозеф Курапье, по прозванию Маршатер (Бродяга), 29 лет, матрос, нормандец. 10) Жюльен Монбартье, 30 лет, матрос, гасконец. 11) Шери Бедаррид, 27лет, матрос, провансалец note 27. 12) Исидор Кастельно, 31 года, оружейный мастер, гасконец. 13) Жан Ник, по прозванию Бигорно (Улитка), 24 лет, кочегар, фламандец note 28, 14) Артур Фарен, по прозванию Плюмован (Ищи Удачи), 25 лет, кочегар, парижанин, 15) Абель Дюма, по прозванию Тартарен note 29, кок, провансалец. Упомянем также помощника капитана, господина Бершу, 41 года, уроженца Гавра, лейтенанта Вассера, 32 лет, родом из Шаранта, и, наконец, доктора Желена, маленького, коренастого, с проседью, живого как ртуть, неустрашимого охотника, досконально изучившего полярный вопрос во время своего частого и длительного пребывания в Ньюфаундленде note 30 и Гренландии note 31.
Наступил час отплытия. «Галлия» дрогнула под высоким давлением паров машины. Геник вернулся с почты и принес целую кучу корреспонденции.
Капитан приказал вывесить на фок-мачте note 32 штандарт note 33 французского яхт-клуба, трехцветный, с белой звездой на голубом поле, а на бугшприте note 34 — национальный флаг и скомандовал лоцману вывести судно в открытое море.
Подняты якоря. Раздается пронзительный гудок. Машина испускает протяжный вздох, и «Галлия» медленно выходит из гавани, таща за собой на буксире лоцманский катер. Чтобы подняться туда, где навигация была невозможна, то есть к Палеокристаллическому морю, капитан собирался воспользоваться санями и собачьими упряжками. Существование такого моря предсказал еще капитан Дж. Нэрс во время памятной экспедиции на «Алерте» и «Дискавери». Путешествие на собаках казалось де Амбрие наиболее удобным и единственно возможным, в этом он был полностью согласен с капитаном Галем, отважным исследователем, который нашел вечный покой под одной из огромных полярных льдин.
Эскимосские собаки — животные действительно исключительные. Без них в Арктике просто не обойтись. Неутомимые и выносливые, невероятно неприхотливые, нечувствительные к низким температурам, способные спать прямо в снегу на холоде, при котором застывает даже ртуть, и помимо этого — очень сильные, они являлись незаменимыми спутниками всех полярных исследователей.
Представим себе на минуту те неслыханные трудности, с которыми приходится сталкиваться людям, изнуренным непосильным трудом без отдыха, в климате, где даже обыкновенная ходьба становится мучительной. Часто падая, все время рискуя куда-нибудь провалиться, исследователи вынуждены осторожно скользить, постоянно ища равновесие. Кругом царит сплошной хаос, низко нависает железный купол неба, мертвящий холод делает кожу пергаментной. Особенно страдает от такого мороза ослабленный несколькими зимовками организм. Теперь вы можете сделать вывод, как же выручают человека собаки, которые без устали тянут тяжелые сани, груженные продовольствием и лагерным снаряжением.
Итак, экспедиция должна была раздобыть по меньшей мере штук тридцать собак, сушеной рыбы для их кормежки и укомплектовать снаряжение. Для этой цели «Галлия» и взяла курс на мыс Фарвель note 35.
ГЛАВА 3
Первая льдина. — Восторг доктора. — Плюмован узнает, что такое полюс. -Констан Гиньяр опасается, что не найдет Полярного круга. — Сквозь туман. -Первая ступень. — Лоцман, каких мало. — Юлианехоб.
— Вот это льдина! .. Настоящая ледяная гора, китоловы ее называют айсберг. Верно, Легерн? Скажи, ты ведь знаешь! Сам был в свое время китоловом.— Клянусь честью матроса, ты говоришь верно, парижанин, это айсберг. До чего же острый у тебя глаз для камбузной note 36 крысы, тысяча чертей!
— У меня и вправду острый глаз! В Париже я мог, например, сказать, сколько показывают часы на обсерватории, став к ней спиной. Кстати, хозяин обещал выпивку тому, кто увидит первую льдину. Ну-ка, пойдем к нему. Угощу тебя чаркой Триполи.
— Хороший ты парень, Плюмован, — все равно что родной брат. Жаль, что ты машинист, а то был бы славным китоловом!
Сказав это, матрос закричал:
— Лед впереди! За вами должок, хозяин!
Вахтенный лейтенант предупредил капитана, завтракавшего вместе с доктором и старшим офицером, об опасности. Все трое выскочили на палубу, прихватив подзорные трубы.
Раз появился лед, значит, недалеко до Гренландии, и де Амбрие, очень довольный, выдал всем членам команды обещанную награду, а сам пошел доедать завтрак.
— Вы не пойдете со мной? — поинтересовался он у доктора.
— Простите, капитан, мне не до еды. Эта льдина для меня все равно, что для другого первая ласточка. Так что позвольте ею полюбоваться. Люблю все громадное!
— Ну, как знаете.
В это время появились еще три ледяных глыбы, правда поменьше. Довольный доктор зашагал по палубе, повторяя: «До чего же славно! До чего хорошо! » Увлеченный открывшимся зрелищем, он даже не заметил, что мороз все сильнее щиплет нос — становилось заметно холоднее.
— Наш доктор, кажется, большой любитель Арктики, — едва слышно пробормотал Артур Фарен.
— Да, да, конечно, — ответил доктор, обладавший весьма острым слухом. — Вы тоже ее полюбите, когда увидите во всем великолепии.
— Простите, сударь, — всегда уверенный в себе кочегар заметно сконфузился, — никак не думал, что вы меня услышите.
— Что же тут дурного, голубчик… О, вон еще льдина, и еще… и еще… Неужели начался ледоход? Ведь сегодня только пятнадцатое мая…
— Извините, господин доктор…— было парижанин.
— Вы хотели что-то спросить?
— Когда кругом лед — это и в самом деле красиво?
— Прекрасно! .. Великолепно! .. Вообразите: горы, холмы, пропасти, арки, башни, колокольни, нагромождение льдин разнообразнейших форм. Море света и блеска!
— И скоро мы это увидим, позвольте узнать?
— Разумеется, скоро. Через сутки подойдем к мысу Фарвель, южной оконечности Гренландии на шестидесятом градусе северной широты.
— Поразительно! — продолжал матрос, ободренный дружеским расположением доктора. — А я думал, здесь лед такой, как у нас на пруду.
При этих словах бывалый полярник так расхохотался, что обернулись вахтенные матросы. Плюмован покраснел; подумав, что сказал глупость. А доктор, продолжая смеяться, воскликнул:
— Так вот, оказывается, какое у вас представление о полюсе! Вы и не знаете, до чего громадные бывают ледники! Они тянутся на сотни километров, лежат выше уровня моря на пятьсот — шестьсот метров и настолько же уходят в глубину.
— Черт побери! — вскричал парижанин.
— Под действием бледного гренландского солнца, а особенно волн, от ледников откалываются глыбы разной величины и плавают, пока не растают. Впрочем, вы сами это увидите, когда перейдем Полярный круг… И не только это!
— Простите, господин доктор! Вы так любезны, позвольте задать еще вопрос.
— Сколько угодно.
— Со дня отплытия мы только и слышим об этом проклятом полюсе, но никто не может объяснить, что это такое.
— Все очень просто. Полюс — слово греческое, обозначает оконечность оси, вокруг которой вращается в течение суток земная сфера.
— Невероятно! А я думал, это такой край, где волчий голод, где никто не живет и куда еще не ступала нога человека… А оказывается… ось… сфера…
— Возьмите, к примеру, какой-нибудь шар, хоть апельсин, воткните в него спицу и вращайте. Спица — это и будет ось, а место, где она проткнула апельсин, — полюс. Только у Земли ось воображаемая.
— Так ведь полюс не один, их два.
— Ну да! Северный и Южный. Поняли?
— Почти. А что такое Полярный круг, который так жаждет увидеть мой товарищ Констан Гиньяр, большой охотник до монет в сто су?
— Это параллель, проведенная на расстоянии двадцати трех градусов двадцати семи минут и пятидесяти семи секунд от Северного полюса, называется она Северным полярным кругом. Аналогично определяется Южный полярный круг.
— Значит, мы теперь около двадцати трех с половиной градусов от знаменитого полюса?
— Что же касается экватора…
— Это линия, где крестят… Как же, помню, когда я плавал в первый раз в Рио, меня там окатили водой.
— Линия, линия! А какая линия? Ну-ка, скажите!
— Это, как бы лучше выразиться, такая вещь… которая…
— Это тоже воображаемый круг, он опоясывает Землю и перпендикулярен оси.
— А, понимаю, усек наконец. Если разрезать апельсин пополам на равном расстоянии от полюсов, так чтобы спица и основание образовывали прямой угол.
— Совершенно верно. А вы неплохо соображаете. Итак, полюс — это девяностый градус, именно туда нам и надо.
— Не будь я Артур Фарен, по прозванию Плюмован, если мы не достигнем цели.
Вокруг беседовавших стали собираться вахтенные матросы, внимательно прислушиваясь к разговору и стараясь понять, в чем дело. Вопросов не задавали, надеясь, что товарищ им все объяснит.
Все благодарили доктора, когда он ушел поболтать с дежурным офицером. Только Констан Гиньяр остался недоволен. «Что за воображаемые точки и оси? Где их искать? Вот будь на них метка — тогда дело другое», — думал нормандец, любивший определенность.
Снова вышел на палубу капитан, приказал сбавить ход — льдины попадались все чаще и чаще — и держать наготове электрический фонарь, совершенно необходимый ночью. Через сутки или несколько позже он рассчитывал пристать к датскому поселку Юлианехобу note 37 в Гренландии и сделать его первой станцией экспедиции.
Две недели шла «Галлия» под парусами, делая по восьми узлов note 38. О немце Прегеле не было ни слуху ни духу. Он словно в воду канул. Перед отплытием де Амбрие тщетно просматривал списки кораблей, вышедших из всех портов Европы, — ни имени Прегеля. ни судна, направлявшегося на далекий Север, он не нашел.
Можно было надеяться, что «Галлия» первая пересечет Полярный круг, ведь Юлианехоб от него находится на расстоянии всего пяти градусов сорока минут к югу.
По мере приближения к Юлианехобу льдин становилось все больше и больше. Ночью включили прожектор. В его ярком свете ледяные горы казались сказочными. «Галлия» теперь шла под парами. К шести утра рассвело, но из-за густого тумана ничего не было видно.
Вдруг туман разом исчез и показался берег. Громкое «ура» сотрясло палубу и пронеслось над морем.
Юлианехоб лежал на берегу небольшой бухты, скрытой от ветра, подойти к нему можно было по естественному каналу, но для этого требовался лоцман. Скоро он подплыл к «Галлии» на лодке.
Это был чистокровный эскимос или, как говорили здесь, «гренландец» с весьма примечательной внешностью. Пожалуй, ни один европеец не рискнул бы назвать его красавцем. Его маленькие косые глазки напоминали косточки от груш, нос был таким коротким, что обладатель сего рудиментного органа с трудом мог отыскать его, чтоб высморкаться, но зато щеки, очень похожие на полные луны, были огромны, Добавьте к этому рот, больше напоминающий пасть, и длинную темную гриву с волосами, жесткими как тюленьи усы, небольшой намек на бороду метелкой, и вы получите портрет, весьма похожий на господина Ханса Идалико, одного из самых известных лоцманов побережья. От меховой одежды, облегающей его коренастый торс, исходил резкий запах морской выдры. Встряхнувшись, как мокрый спаниель, ничуть не смущаясь, он запросто протянул руку капитану, которого сразу отличил среди остальных членов экипажа по величественной, гордой осанке. Затем, с легкостью выпив кварту рома, как будто это было простое молоко, и почувствовав себя совсем как дома, устроился возле рулевого.
Надо отдать гренландцу должное, он прекрасно знал свое дело, и «Галлия», пожалуй, не смогла бы найти лучшего проводника, чтобы проплыть по извилистому каналу в устье замерзшего фьорда. Благодаря точности сведений. которыми обладал эскимос, после двух часов маневрирования шхуна наконец смогла стать на якорь в маленькой бухте, великолепно защищенной от ветров, постоянно дующих и с суши и с моря.
— Юлианехоб, — сказал гренландец, с гордостью указывая на берег.
Внезапно перед глазами изумленных матросов открылись пятнадцать убогих хижин, маленькая церквушка и мачта с развевающимся на ней флагом. Это и был легендарный Юлианехоб — главный город датских поселений.
ГЛАВА 4
Ложная оттепель. — Гренландская обувь. — Собачьи бега. — Падение. -Гренландский кнут. — Шесть лье в час. — Как режут уши. — Хозяин на борту. -Капитан собак. — Все лед да лед. — Веселость неистощима. — Ледяной лоцман. -Пан-Флай. — Центральный ледник и полярное море. — Арктический пролив. — Тревога.
Недалеко от континента, метко названного Землей Отчаяния, мороз стал слабеть. За два дня температура с двадцати четырех градусов ниже нуля поднялась до четырех, потом опустилась до семи и так и держалась. Когда же «Галлия» вошла в гавань Юлианехоба, температура резко повысилась до плюс двенадцати градусов, как это часто случается в южной части Гренландии.Льдины таяли буквально на глазах, но китоловы считали, что еще не кончились холода. И действительно, на третьи сутки ртутный столбик термометра внезапно опустился до минус десяти градусов, и повалил снег такой, какого жители умеренного пояса никогда не видели. Канал быстро покрылся толстым слоем льда.
Пришлось задержаться в Юлианехобе; утешались тем, что похолодание не застало экспедицию в открытом море и не помешало войти в порт. Здесь, по крайней мере, корабль был защищен от льдов и ветра, особенно сильного в конце арктической зимы. К тому же за несколько дней, проведенных у гостеприимных эскимосов, де Амбрие успел закупить упряжных собак и теплую обувь. Жители Гренландии носили прекрасные сапоги, совершено непромокаемые. Они пришлись весьма кстати, поскольку приобретенные во Франции могли оказаться в полярных условиях очень непрочными.
Гренландские сапоги — чудо мастерства, удобные и очень изящные. Они сшиты из тюленьей кожи, нитками служат тюленьи жилы, приобретающие при обработке необыкновенную гибкость. Готовые сапоги выставляют попеременно то на солнце, то на мороз, отчего они становятся совершенно белыми и их можно выкрасить в любой цвет.
Такие сапоги де Амбрие и заказал для всего экипажа. Сапожницы тотчас принялись за работу, а их мужья занялись доставкой упряжных собак, наперебой расхваливая выносливость и силу псов.
Жителей в Юлианехобе всего сто пятьдесят, зато собак чуть не тысяча. У де Амбрие глаза разбегались, он не знал, каких выбирать.
Собаки были небольшие, но мускулистые и очень красивые. Уши торчком, морда острая, как у шакала. Пушистые, загнутые калачом хвосты, длинная шерсть, защищавшая от полярного холода.
Чтобы позабавить свой экипаж, а также посмотреть собак в деле, капитан решил устроить собачьи бега, к великой радости гренландцев, в душе настоящих спортсменов. Поле для состязания приготовила сама природа, и шесть саней, -в каждых упряжка из двенадцати собак, — вытянулись в ряд. Собаки нетерпеливо скулили в ожидании сигнала. Поглядеть на состязание собрались мужчины, женщины, дети. На снегу красиво выделялись их разноцветные сапоги. Пришли даже сапожницы, оставив на время работу.
Капитан и доктор, закутанные, как настоящие гренландцы, сели в сани Ганса Игаллико — не только хорошего лоцмана, но и отменного погонщика собак. В остальных санях разместились по два матроса, утонувших в мехах и нещадно дымивших трубками.
«Колонибастирере» note 39 Юлианехоба, исполнявший обязанности стартера, держал наготове хлыст. Собаки напряженно ждали сигнала.
— Вы готовы, капитан? — спросил он.
— Готов! — ответил де Амбрие, подавшись вперед в ожидании толчка.
Щелкнул хлыст, и в следующее мгновение толпа разразилась хохотом. Четыре матроса, не удержавшись, вылетели из саней и растянулись на снегу, забавно раскинув руки и ноги и крепко выругавшись, каждый, разумеется, на своем наречии.
— Это фальстарт note 40, — смеясь сказал доктор. — Ну что, ребята, живы?
— Четыре трубки разбили, — проворчал Плюмован.
— Это не по моей специальности, — заявил доктор. — Полезайте обратно, да смотрите опять не свалитесь! ..
Моряки сели, вновь щелкнул кнут, и упряжки понеслись, скрывшись в облаках снежной пыли…
Вслед раздались громкие, радостные крики.
— Эх, черт возьми! Просто здорово!
Потрясающее чувство — мчаться со скоростью двадцати пяти километров в час, мягко скользя по снежной равнине. Кругом белый пушистый снег, ну прямо пуховая перина! Из-под лап бешено несущихся псов вырывается искрящийся снежный вихрь, и седокам, ослепленным мельчайшей снежной пылью, не хватает дыхания. Ну и ну! Все закрывают рты, часто моргают, стараются дышать носом, защищая его толстой меховой перчаткой.
Иногда собака делает неверный шаг, спотыкается, замедляя движение упряжки.
Вы думаете, погонщик растеряется от такой мелочи? Ничуть не бывало! Щелк! Раздается сильный удар хлыстом — и неловкий пес, скуля и воя, неизвестно как обретя равновесие, вновь бежит наравне с остальными. Да, хлыст, именно хлыст используется в столь нелегком деле. Он наверняка бы не понравился членам общества защиты животных, но без него нет повиновения, дисциплины и, можно даже сказать, нет упряжки.
Как, в самом деле, можно поддерживать порядок в этой довольно многочисленной своре, состоящей из собак с таким разным темпераментом! Одни — ленивы, своенравны и непослушны, другие — быстры, умны и смелы, и все вместе страстно любят охоту.
Не имея хлыста, погонщик мог бы легко оказаться во власти собачьих фантазий, вздумай его питомцы поохотиться на лисицу или полярного зайца, ведь у них нет ни удил, ни поводьев, упряжка снабжена лишь простыми ременными лямками.
Эскимосский хлыст — этот двоюродный брат московского кнута, прекрасно отвечает как своему назначению, так и расхожей истине: чем немилосердней средство принуждения, тем оно эффективнее.
Длина его, наводящего такой страх на собак, должна на полтора метра превышать длину постромков, какой бы ни была общая длина упряжки, но рукоятку оставляют неизменной, ограничивая семьюдесятью сантиметрами.
Хлыст делается из тонкой полоски недубленой тюленьей кожи, которая заканчивается прядью высохших сухожилий, с помощью которой умелой рукой точно направляется удар в нужное место.
Непослушного пса сначала призывают к порядку окриком.
Погонщик выкрикивает кличку нарушителя и громко щелкает хлыстом. Если провинность повторяется, он бьет собаку по бокам, вырывая при этом клок шерсти. Наконец, в случае намеренного упрямства, ловким ударом хозяин, не колеблясь, может содрать с обнаглевшего пса кусок кожи.
И вот, спустя пять минут после начала гонок, эскимос, недовольный одной из собак, наглядно продемонстрировал капитану действие разящего хлыста,
Пес, находившийся в середине упряжки, уже второй раз нарушал дисциплину.
— Аш! Аш! — гневно закричал погонщик и добавил на ломаном английском: — Проклятая животина мешает бежать другим. Погодите-ка немного, капитан. Вот я ей покажу! Останется с рваным ухом — будет хороший урок.
И, дождавшись новой ошибки нерадивого четвероногого, он взмахнул своим ужасным оружием, и быстрым, великолепно рассчитанным движением заставил конец хлыста закрутиться вокруг уха преступника и отрезать его как бритвой.
Получив суровый урок на будущее пес завыл от боли, и этот вой тут же подхватила вся свора.
…Пробежав нужное расстояние, упряжки повернули обратно и скоро остановились перед стартером в том же порядке, как и при отправлении. Они бежали со скоростью шесть лье note 41 в час, и ни одна не отстала и не опередила других. Не зная, как сделать выбор, капитан решил не обижать торговцев и купить у каждого по пяти собак.
Таким образом, на борт «Галлии» привели тридцать животных Там они очень скоро освоились, тем более что их хорошо накормили. Особенно усердствовал Плюмован упрашивая де Амбрие позволить ему заботиться о четвероногих друзьях и выучить их французскому языку, за что получил прозвище собачьего капитана…
Два дня спустя, 23 мая, «Галлия» вышла из Юлианехоба, где простояла десять дней. Лоцман Игаллико уговаривал капитана задержаться из-за мороза еще, но тот был непреклонен.
Уже через сутки опасения эскимоса подтвердились. Над экипажем нависла опасность. Перед матросами открылся новый, совершенно незнакомый мир.
Со всех сторон на корабль надвигаются льдины. С оглушительным треском громоздясь друг на друга, они грозятся раздавить «Галлию». Кажется, будто сама природа хочет сокрушить единственное в студеном море творение рук человеческих — парусник, осмелившийся войти в царство льдов.
Плыть приходится все время в тумане. Но когда под порывами южного ветра он исчезает, можно наблюдать игру самых разнообразных красок. Вся команда зорко следит за льдинами, отталкивает их баграми.
И все же судно то и дело наскакивает на огромные глыбы — их основание скрыто под водой, а вершины не видно в тумане. «Галлия» вздрагивает, на миг останавливается и плывет дальше. Все, что есть на борту, плотно укреплено на тот случай, если придется идти на таран.
Капитан был полон решимости продолжать путь, и команда, глядя на него, не падала духом. Присущая французам веселость помогла им в самых трудных обстоятельствах. Плывя по каналу, где один берег представлял собой ледяную равнину и по-гренландски назывался «флой», а второй — беспорядочное нагромождение льдин под названием «нак», морские волки шутили и смеялись, хотя не знали, куда приведет их этот канал.
Послушаем, о чем же беседовали моряки.
Плюмован, большой шутник и балагур, задумавшись о чем-то, вдруг крикнул китобоя:
— Мишель!
— Ну!
— Великолепная идея! А что, если, возвратившись из экспедиции, мы зафрахтуем эдакое миленькое суденышко и вернемся сюда ловить льдины, чтобы продавать их где-нибудь на экваторе беднягам, изнывающим от жары.
— Эх, голова! Это уже без тебя давно придумали. В Америке в Гудзоновом заливе пароходы режут лед как пилой, потом его упаковывают в войлок вперемежку с опилками и отправляют на Антильские острова, в Мексику, в Луизиану…