Страница:
Геннадию Николаевичу показалось, что по лицу давней приятельницы скользнул лучик радостного облегчения. Во всяком случае, уговаривать она бывшего полковника не стала. Бессонов тоже подумал, что без посторонних Зоя почувствует себя уверенней, да и он не так будет стесняться, делясь с ней общей бедой. Поэтому сказал лишь другу:
– Ты мне звони сразу же, как что-то узнаешь, договорились?
– Разумеется. Ты тоже. Возможно, вечером заскочу к вам. Зое привет!
Женщина удивленно распахнула глаза, и Бессонов поспешил объяснить:
– Мою жену тоже Зоей зовут.
Сказал и вспомнил, что позвонить еще раз супруге так и не соизволил. А ведь она ждет, волнуется…
Но тут как раз хозяйка отправила-таки его в комнату, а сама пошла провожать Ненахова и заваривать чай, чем Геннадий Николаевич и не преминул воспользоваться. Сел в старое, уютное кресло, достал мобильник, позвонил жене, успокоил как мог, обещал быть через час дома.
– Так ведь лет-то мне сколько! Из рыжей давно пегой стала, – засмеялась давняя знакомая и будто вновь превратилась в прежнюю Зойку-Кокошечку. Но смех быстро оборвался, и женщина опять стала выглядеть на все свои пятьдесят с хвостиком. – Ты сам-то как? Все такой же, смотрю.
– Да я нормально, – махнул рукой Бессонов. – Женился тоже. Давно уже. Ниче… ну, Кольке, сыну, тридцать скоро.
– Тридцать? – удивилась Зоя Ивановна, подозрительно оглядев Геннадия Николаевича. – У тебя ж не было тогда никого…
– Ну, еще-то не тридцать. Двадцать восемь пока. Но скоро ведь… – Нехорошая мысль собралась возразить нечто гадкое, но Бессонов сумел от нее отмахнуться.
– У тебя уже, наверное, внуки.
– Какое там! – отмахнулся Геннадий Николаевич. – Дождешься!.. Вчера, вон, опять с матерью поругался. Не понимают они, что и в двадцать восемь, и в тридцать, и в пятьдесят – они все равно для нас дети! Что мы переживаем за них, волнуемся, добра желаем… – Бессонов сознательно говорил о сыне так, будто с тем ничего не случилось, потому что тревога и боль за него подкатили вдруг к сердцу такие, что хоть вой.
– Моей Сонечке двадцать четыре, – вздохнула женщина. – Где-то они теперь?..
– Они живы, Зоя! Я уверен, живы! – встрепенулся Геннадий Николаевич и собрался вскочить, но женщина вдруг спокойно и уверенно сказала:
– Я знаю, что Соня жива. Не могу лишь понять, где она.
– Знаешь?! Откуда?..
Зоя Ивановна смутилась вдруг, сильно, как все рыжеволосые, покраснела и тихо сказала:
– Ты только не смейся, но… Мы ведь переезжали часто, я сначала еще пыталась как-то устраиваться, а после того, как бардак в стране начался, работу по специальности найти стало трудно, да и Саша не хотел, чтобы я в ларьках торговала или еще что-нибудь такое. Вот я как-то и увлеклась… гаданием. – Женщина широко распахнула серые глаза и быстро заговорила: – Ты не думай, я людей не обманывала! Я по-серьезному! Да и для себя больше, отвлечься от скуки. А когда и впрямь получаться стало, то и люди потянулись, сами собой как-то, я нигде никаких объявлений не давала…
– Да я ничего и не думаю, – опуская глаза, пробормотал Бессонов, который как раз с сожалением и подумал не очень лестные для Зои вещи. А еще искренне огорчился, что вспыхнувшая вдруг надежда оказалась пустышкой.
– Я же вижу, что думаешь. А зря, между прочим. Есть много такого, чего мы не знаем, о чем даже предположить не можем. Проще отмахнуться от того, что кажется невероятным, принять за совпадение, выдумку, чем признаться в своем невежестве или допустить хотя бы, что на самом деле быть может и то, что мы признавать не хотим. Я ведь тоже была такой. Моя Соня, когда была маленькой, часто рассказывала мне свои сны. Говорила, что все, что она в них видит, на самом деле сбывается. Я отшучивалась, принимала все за детские фантазии. А однажды она проснулась и сказала, что там, где хлебушек пекут, пожар был. И ведь правда днем я узнала, что наш хлебозавод сгорел. Откуда она могла узнать это ночью?.. Да и потом много раз… Правда, когда повзрослела, меньше со мной этим делиться стала. Но вот семь лет назад, как раз после выпускного вечера, пришла под утро веселая, счастливая, только спать легла – вдруг вскакивает бледная, в слезах, дрожит вся… И только: папа, папа!.. Я в больницу звонить – Саша туда на обследование лег, сердце пошаливать стало, – а мне отвечают, что он умер только что. А ты говоришь…
– Я ничего не говорю… – Бессонов почувствовал, что неудержимо краснеет. – Зоя, ты извини меня, я правда не очень в это все верю… верил… Но и на самом деле – мы не все ведь в этом мире знаем, далеко не все. И я вполне допускаю, что…
– Да ты хоть допускай, хоть нет, – улыбнулась Зоя Ивановна. – От этого все равно ведь ничего не изменится. Ты лучше давай чай пей, остыл ведь уже.
Геннадий Николаевич схватился за чашку и, будто извиняясь, попросил:
– Так ты расскажи, что про дочку узнала.
– Что узнала… Узнала, что жива, – неохотно начала женщина. Но тут же встрепенулась, загорелась, вспыхнула. – Но самое непонятное, никак не пойму, где она! Карты говорят что-то невразумительное – и что рядом она где-то, и в то же время так далеко, что ничем не измерить. – Тут Зоя Ивановна глянула вдруг на Бессонова и предложила: – А хочешь, я на твоего сына погадаю?
Геннадий Николаевич, разжевывая конфету, кивнул, и старая приятельница, выскочив на минутку из комнаты, вернулась с деревянной шкатулкой, откуда достала что-то, завернутое в черный шелк. Развернув ткань, женщина извлекла на свет толстую колоду необычных карт.
– Это карты Таро, – пояснила она. – Как, ты говоришь, зовут твоего сына – Николай?
Бессонов кивнул, не отводя взгляда от рук знакомой, державших карты.
– Какие у него глаза и волосы?
– Глаза? Да я точно и не знаю… Но не карие точно. Скорее, темно-серые. А волосы – русые. Но тоже темные.
– Он смуглый?
– Нет.
– Значит, Рыцарь Мечей, – непонятно произнесла Зоя Ивановна, вынула какую-то карту, а потом сказала громко и четко: – Скажите, что сейчас с Николаем Бессоновым, где он находится? – и принялась тасовать колоду.
Геннадий Николаевич с недоверием, но в то же время с интересом наблюдал, как его давняя приятельница манипулирует с загадочными картами: вынимает какие-то, раскладывает непонятным образом на столе, снова тасует, снова достает и выкладывает то выше прежних, то сбоку, то вертикально в ряд… Наконец, закончив манипуляции, Зоя Ивановна принялась внимательно изучать расклад, а потом с затаенной тревогой, но в то же время удивленно посмотрела на Ничиного отца.
– Твой сын жив. Но он сейчас в трудном положении. На нем лежит большая ответственность, и он должен взять на себя непростые обязательства. Если он справится с этим грузом, не изменит себе, не потеряет надежду и веру в добро – он победит, и все будет хорошо.
– Но где же он, где?! – вскочил Геннадий Николаевич.
– Он там, где все не так. Безумно далеко и очень близко. Он рядом с Соней и… будет с ней долго. Возможно, всегда.
8
Часть вторая
1
– Ты мне звони сразу же, как что-то узнаешь, договорились?
– Разумеется. Ты тоже. Возможно, вечером заскочу к вам. Зое привет!
Женщина удивленно распахнула глаза, и Бессонов поспешил объяснить:
– Мою жену тоже Зоей зовут.
Сказал и вспомнил, что позвонить еще раз супруге так и не соизволил. А ведь она ждет, волнуется…
Но тут как раз хозяйка отправила-таки его в комнату, а сама пошла провожать Ненахова и заваривать чай, чем Геннадий Николаевич и не преминул воспользоваться. Сел в старое, уютное кресло, достал мобильник, позвонил жене, успокоил как мог, обещал быть через час дома.
* * *
– А волосы-то красишь, – непонятно почему вырвалось у него, когда Зоя Ивановна расставила на журнальном столике чашки, вазочки с вареньем, печеньем и конфетами.– Так ведь лет-то мне сколько! Из рыжей давно пегой стала, – засмеялась давняя знакомая и будто вновь превратилась в прежнюю Зойку-Кокошечку. Но смех быстро оборвался, и женщина опять стала выглядеть на все свои пятьдесят с хвостиком. – Ты сам-то как? Все такой же, смотрю.
– Да я нормально, – махнул рукой Бессонов. – Женился тоже. Давно уже. Ниче… ну, Кольке, сыну, тридцать скоро.
– Тридцать? – удивилась Зоя Ивановна, подозрительно оглядев Геннадия Николаевича. – У тебя ж не было тогда никого…
– Ну, еще-то не тридцать. Двадцать восемь пока. Но скоро ведь… – Нехорошая мысль собралась возразить нечто гадкое, но Бессонов сумел от нее отмахнуться.
– У тебя уже, наверное, внуки.
– Какое там! – отмахнулся Геннадий Николаевич. – Дождешься!.. Вчера, вон, опять с матерью поругался. Не понимают они, что и в двадцать восемь, и в тридцать, и в пятьдесят – они все равно для нас дети! Что мы переживаем за них, волнуемся, добра желаем… – Бессонов сознательно говорил о сыне так, будто с тем ничего не случилось, потому что тревога и боль за него подкатили вдруг к сердцу такие, что хоть вой.
– Моей Сонечке двадцать четыре, – вздохнула женщина. – Где-то они теперь?..
– Они живы, Зоя! Я уверен, живы! – встрепенулся Геннадий Николаевич и собрался вскочить, но женщина вдруг спокойно и уверенно сказала:
– Я знаю, что Соня жива. Не могу лишь понять, где она.
– Знаешь?! Откуда?..
Зоя Ивановна смутилась вдруг, сильно, как все рыжеволосые, покраснела и тихо сказала:
– Ты только не смейся, но… Мы ведь переезжали часто, я сначала еще пыталась как-то устраиваться, а после того, как бардак в стране начался, работу по специальности найти стало трудно, да и Саша не хотел, чтобы я в ларьках торговала или еще что-нибудь такое. Вот я как-то и увлеклась… гаданием. – Женщина широко распахнула серые глаза и быстро заговорила: – Ты не думай, я людей не обманывала! Я по-серьезному! Да и для себя больше, отвлечься от скуки. А когда и впрямь получаться стало, то и люди потянулись, сами собой как-то, я нигде никаких объявлений не давала…
– Да я ничего и не думаю, – опуская глаза, пробормотал Бессонов, который как раз с сожалением и подумал не очень лестные для Зои вещи. А еще искренне огорчился, что вспыхнувшая вдруг надежда оказалась пустышкой.
– Я же вижу, что думаешь. А зря, между прочим. Есть много такого, чего мы не знаем, о чем даже предположить не можем. Проще отмахнуться от того, что кажется невероятным, принять за совпадение, выдумку, чем признаться в своем невежестве или допустить хотя бы, что на самом деле быть может и то, что мы признавать не хотим. Я ведь тоже была такой. Моя Соня, когда была маленькой, часто рассказывала мне свои сны. Говорила, что все, что она в них видит, на самом деле сбывается. Я отшучивалась, принимала все за детские фантазии. А однажды она проснулась и сказала, что там, где хлебушек пекут, пожар был. И ведь правда днем я узнала, что наш хлебозавод сгорел. Откуда она могла узнать это ночью?.. Да и потом много раз… Правда, когда повзрослела, меньше со мной этим делиться стала. Но вот семь лет назад, как раз после выпускного вечера, пришла под утро веселая, счастливая, только спать легла – вдруг вскакивает бледная, в слезах, дрожит вся… И только: папа, папа!.. Я в больницу звонить – Саша туда на обследование лег, сердце пошаливать стало, – а мне отвечают, что он умер только что. А ты говоришь…
– Я ничего не говорю… – Бессонов почувствовал, что неудержимо краснеет. – Зоя, ты извини меня, я правда не очень в это все верю… верил… Но и на самом деле – мы не все ведь в этом мире знаем, далеко не все. И я вполне допускаю, что…
– Да ты хоть допускай, хоть нет, – улыбнулась Зоя Ивановна. – От этого все равно ведь ничего не изменится. Ты лучше давай чай пей, остыл ведь уже.
Геннадий Николаевич схватился за чашку и, будто извиняясь, попросил:
– Так ты расскажи, что про дочку узнала.
– Что узнала… Узнала, что жива, – неохотно начала женщина. Но тут же встрепенулась, загорелась, вспыхнула. – Но самое непонятное, никак не пойму, где она! Карты говорят что-то невразумительное – и что рядом она где-то, и в то же время так далеко, что ничем не измерить. – Тут Зоя Ивановна глянула вдруг на Бессонова и предложила: – А хочешь, я на твоего сына погадаю?
Геннадий Николаевич, разжевывая конфету, кивнул, и старая приятельница, выскочив на минутку из комнаты, вернулась с деревянной шкатулкой, откуда достала что-то, завернутое в черный шелк. Развернув ткань, женщина извлекла на свет толстую колоду необычных карт.
– Это карты Таро, – пояснила она. – Как, ты говоришь, зовут твоего сына – Николай?
Бессонов кивнул, не отводя взгляда от рук знакомой, державших карты.
– Какие у него глаза и волосы?
– Глаза? Да я точно и не знаю… Но не карие точно. Скорее, темно-серые. А волосы – русые. Но тоже темные.
– Он смуглый?
– Нет.
– Значит, Рыцарь Мечей, – непонятно произнесла Зоя Ивановна, вынула какую-то карту, а потом сказала громко и четко: – Скажите, что сейчас с Николаем Бессоновым, где он находится? – и принялась тасовать колоду.
Геннадий Николаевич с недоверием, но в то же время с интересом наблюдал, как его давняя приятельница манипулирует с загадочными картами: вынимает какие-то, раскладывает непонятным образом на столе, снова тасует, снова достает и выкладывает то выше прежних, то сбоку, то вертикально в ряд… Наконец, закончив манипуляции, Зоя Ивановна принялась внимательно изучать расклад, а потом с затаенной тревогой, но в то же время удивленно посмотрела на Ничиного отца.
– Твой сын жив. Но он сейчас в трудном положении. На нем лежит большая ответственность, и он должен взять на себя непростые обязательства. Если он справится с этим грузом, не изменит себе, не потеряет надежду и веру в добро – он победит, и все будет хорошо.
– Но где же он, где?! – вскочил Геннадий Николаевич.
– Он там, где все не так. Безумно далеко и очень близко. Он рядом с Соней и… будет с ней долго. Возможно, всегда.
8
Нича невольно крякнул. Даже заветное «ничо так» не смог из себя выдавить.
Соня с Витей не могли со своего места видеть то, что увидел Нича, и причина его молчания и бездействия им показалась странной. Во всяком случае, Соне, которая спросила:
– Так мы едем? Что-то мне здесь становится неуютно…
– Там… – сглотнул Нича, – вон… – Он хотел сказать что-то еще, но горло снова пересохло, да и мысли куда-то разбежались. Или, наоборот, попрятались.
– Что «вон»?.. – поднялась Соня и подошла к водительской кабине. Нича показал пальцем – что. Точнее, кто.
Этот «кто» стоял посреди дороги перед маршруткой и не сводил с Ничи колючих, словно острые льдинки, глаз. Мощную голову зверь чуть наклонил, и пристальный взгляд исподлобья добавлял ощущения неприятного холода, от которого у Ничи вдоль позвоночника скатилась струйка пота.
– Ого, – выдохнула наконец Соня. – Нормалек! Да мы тут не одни…
– Что вы там увидели? – заинтересовался Виктор и тоже перебрался ближе к кабине.
Волк мгновенно перевел взгляд на новое действующее лицо и оскалил зубы. Возможно, он и зарычал при этом, но через стекло звуков не было слышно.
– Ты ему не понравился, – прошептала Соня, оглянувшись на Виктора.
– А я? – спросил Нича, к которому вернулась способность говорить, чего нельзя еще было сказать о способности здраво мыслить.
– А ты как раз в его вкусе, – хмыкнул Витя, чем привел наконец-то Ничу в себя.
– Ты поостри, поостри, – процедил тот сквозь зубы, с трудом оторвав взгляд от волка. – Сейчас знакомиться пойдешь и заодно асфальт испытывать.
– А уже и не надо… – тихо произнесла Соня. – Смотрите!..
Что именно не надо – знакомиться или испытывать асфальт, – Нича понял сразу, едва вновь посмотрел на шоссе. Оно выглядело теперь совершенно нормально, во всяком случае – впереди автобуса. Нича перевел взгляд на лес. Ему показалось, что по деревьям скользнула тень. Или даже не тень, а будто бы кто-то быстро провел перед ними гигантским искривленным стеклом. То, что мгновение назад казалось нарисованным, стало на вид неотличимым от настоящего.
– Ничо так! – воскликнул Нича. – Вам не кажется, что мы вернулись?
– Куда вернулись? – не поняла Соня, а Виктор опять иронично скривил губы:
– Если ты жил в лесу, то да, считай, что уже дома.
На сей раз не выдержала Соня:
– Витя, тебе не кажется, что сейчас не время для шуток? Или тебе все-все понятно, что сейчас происходит?
– Да я ж так… – заморгал Виктор. – Настроение поднять…
Нича не стал вступать в эту разборку. Он сидел нахмурившись и, поджав губы, явно о чем-то усиленно размышлял. Соня, оставив притихшего Виктора, опять повернулась к Ниче.
– Коля, что ты имеешь в виду? Куда мы вернулись?
– В свой мир, – сказал Нича. – Все опять стало таким, как и должно быть.
– Но ведь и до этого все было внешне нормальным. Это только здесь вот так…
– А волк? – перебил девушку Нича. – Откуда ему взяться, если мы до сих пор в… декорациях?
Это был разумный аргумент. В синих глазах Сони голубой искрой вспыхнула надежда.
– Значит, надо срочно ехать назад и проверить!
– Не надо никуда ехать, – буркнул из салона Витя. – Никуда мы не вернулись.
– Откуда ты знаешь?! – резко обернулась девушка и сразу догадалась, что имел в виду Виктор. В руках парень держал мобильник, и не нужно было ходить к гадалке, чтобы узнать, что он пытался сделать и что из этого получилось.
– Может, здесь просто связи нет… – сказала все-таки Соня.
– На этой трассе всегда была связь, – покачал головой Виктор и убрал телефон в карман.
– И все-таки… Мало ли… Надо вернуться, – посмотрела на Ничу девушка.
– Погоди, – тихо сказал тот. – Мне кажется, он от нас что-то хочет.
– Да нет, – горячо зашептала Соня, наклонив голову к парню. – Он просто пытался позвонить, но связи нет!..
– Я имею в виду его, – дернул вперед подбородком Нича.
Теперь и Соня обратила внимание, что волк стал вести себя странно. Он пятился к лесу, не отрывая взгляда от микроавтобуса, останавливался у самых деревьев и вновь подбегал к машине. Это действие он повторил уже раза три – по крайней мере с тех пор, как за ним стала наблюдать Соня. При этом волк изредка кивал большелобой головой, будто говорил: «Да-да, я именно это имею в виду!»
– Мне кажется, он нас куда-то зовет, – неуверенно произнесла девушка.
– Мне тоже так кажется, – задумчиво выдал Нича.
– Только не вздумайте за ним идти! – испуганно выкрикнул Витя. – Заманит в лес, а там вся стая сидит, обеда дожидается!..
– А может, его подруга в капкан попала или с волчатами что-то случилось, – сказала Соня. – Сколько раз о таких случаях писали, что дикие звери к человеку за помощью приходят!
Неизвестно, что сильнее подействовало на Ничу – это замечание девушки или желание поступить наперекор Виктору, только он стал вдруг оглядываться и шарить взглядом по кабине.
– Ты что-то ищешь? – спросила Соня.
– Должны же тут быть какие-нибудь инструменты!.. – ответил Нича и, запустив руку под сиденье, вытащил оттуда брезентовый сверток, который в развернутом виде оказался чем-то вроде широкого патронташа с рядом узких кармашков, из которых торчали гаечные ключи, отвертки и прочее орудие автослесаря.
– А… зачем? – заморгала девушка, глядя, как Нича достает из «патронташа» молоток и монтировку.
– Все-таки не с пустыми руками, – сказал тот и открыл дверь. – Сидите, я гляну, что там.
Он спрыгнул на асфальт и несколько раз по нему топнул, проверяя на прочность. Асфальт вел себя так, как и подобает обычному дорожному покрытию. Тогда Нича сжал в правой руке молоток, выставил вперед левую, с монтировкой, и осторожно двинулся к лесу, куда в очередной раз отбежал волк и стоял там сейчас, поджидая человека.
Стоило Ниче приблизиться метра на три, как серый зверь мягко отпрыгнул за деревья и, сделав еще три грациозных прыжка, вновь стал ждать, когда тот подойдет ближе. Сомнений не оставалось – зубастый хищник звал его за собой.
Нича подошел к ближайшему дереву и оглянулся. Из маршрутки выбирался Виктор. А Соня уже стояла на шоссе, держа в руке пластиковый чемоданчик с красным крестом, с которым ей уже приходилось иметь дело.
– Вы куда?! – зашипел Нича и быстро глянул через плечо – не воспользовался ли его замешательством хищник? Но волк стоял на прежнем месте и терпеливо ждал. Тогда Нича вновь обернулся к товарищам: – Я же сказал сидеть и ждать меня!
– А ты наш командир? – деланно удивился подошедший Виктор, в руке которого блестел нож. – Извини, я не знал.
– Откуда у тебя это? – проигнорировал колкость Нича и, глядя на нож, нахмурился. Тот хоть и оказался складным, но выглядел довольно внушительно.
– Все свое ношу с собой, – хмыкнул Виктор.
– Ты же боялся стать обедом, чего поперся? – прищурился Нича.
Он хотел добавить что-то еще, но тут вмешалась Соня:
– Не ворчи, Коля. Это я предложила пойти. Все же на трех человек волки вряд ли накинутся. А если и впрямь нужна помощь, то ты ведь не смог бы ее оказать… молотком.
Девушка улыбнулась, и Нича почувствовал, как его губы тоже невольно растянулись в улыбке.
– Ну, ладно, пойдем, Айболит, – сказал он и шагнул в лес.
– И Бармалей, – взмахнув ножом, дурашливо оскалился Витя и, пропустив вперед Соню, замкнул процессию.
Убедившись, что зубастый сусанин вряд ли теперь скроется из виду, Нича стал поглядывать по сторонам. Тогда-то он и заметил, что лес опять взялся за старые фокусы. То тут, то там вновь замелькали «нарисованные» деревья. Да и обычных стало негусто. Впрочем, приглядевшись внимательней, Нича увидел, что они тоже не настоящие, разве что их «рисунок» был более реалистичным.
Тогда Нича посмотрел под ноги. Та же картина наблюдалась и здесь – тропинка выглядела бурой однородной полосой, проведенной по холсту широкой кистью. Сам холст был тоже бурым, но темней, с примесью зеленых, серых и почти черных пятен. В результате минут через десять ходьбы эти краски перемешались, стали практически однородным серым полем, по которому бежала ставшая уже не бурой, а тоже серой, только чуть светлее, рваная полоска, бывшая когда-то тропинкой. Звуков шагов слышно не было, словно под ногами была плотная резина или каучук. Но земля не пружинила, она ощущалась подошвами как абсолютно ровный и гладкий пол, совсем не скользкий, словно и впрямь резиновый. Шагать было очень комфортно и даже приятно.
Деревья, в прямом смысле этого слова, тоже исчезли. Вместо них вокруг виднелись черные закорючки и кривые палки, которые с очень большой натяжкой и хорошо развитой фантазией можно было назвать лесом. А над всем этим раскинулось такое же ненормальное небо. Оно было однородно белым. Не затянутое белыми облаками, а белым само по себе. Но сравнивать его с разлитым молоком язык тоже не поворачивался. Молоко было все же вещественным, даже на вид осязаемым, имеющим некую плотность. Это же дурацкое небо никакой плотности и вещественности не имело. Скорее, его можно было сравнить со светом. Но неярким, рассеянным, хотя освещенность оно в итоге давало примерно такую, какой и положено быть в это время суток в облачную погоду.
Еще одной странной особенностью было полное отсутствие насекомых и вообще какой-либо живности. Не считая волка, разумеется. Еще только войдя в лес, когда тот выглядел вполне реально, Нича приготовился к атаке мошкары и комаров. Однако до сих пор он ни разу не услышал даже комариного писка. Это, конечно, было плюсом, но почему-то напрягало и настораживало. Как и полное отсутствие каких-либо запахов… Теперь наконец ему стало понятно, чего же ему с самого начала не хватало в этом ненормальном месте. В лесу должно пахнуть! Свежей и прелой, прошлогодней, листвой, хвоей, грибами, каким-нибудь можжевельником, черт-те знает, чем еще!.. Даже с закрытыми глазами можно понять, что ты в лесу, – по одному лишь запаху. Тут же не пахло ничем. Абсолютно!
Нича невольно сбавил шаг. Идти по этому «лесу» дальше ему расхотелось. Он оглянулся. Соня и Виктор заметно отстали – гулять по лесу в туфлях девушка явно не привыкла. Причем шли они теперь вместе, держась за руки, словно влюбленная парочка. Нича остановился, почувствовав, как внутри царапнуло чем-то холодным и колючим, словно взгляд их четвероного провожатого.
Впрочем, едва парень с девушкой подошли ближе, он понял, почему Витя держал Соню за руку. Скорее всего девушка просто-напросто боялась того, что теперь их окружало. Она даже не смотрела по сторонам, уткнув взгляд себе под ноги. Но и внизу ничего радостного она тоже не видела. Однако стоило отдать Соне должное: она все-таки шла, и шла молча.
Когда Соня и Виктор поравнялись с ним и остановились, Нича заговорил с девушкой первым.
– Не бойся, Сонь!.. Ничо так, земля держит, – для убедительности притопнул он, – дышать есть чем, а что черно-белый примитивизм нам стали показывать, так не ужастики ведь – и то ладно.
– А я не боюсь, – подняла на него полные тоски глаза девушка. – Мне просто тошно от всего этого, – бросила она взгляд в сторону. – Я так надеялась, что все это кончилось!..
– Скорее мы кончимся, чем это, – буркнул Виктор, отпустив наконец Сонину руку.
Нича хотел было отчитать начинавшего уже откровенно его раздражать нытика, но подумал, что этим еще больше испортит Соне настроение. А потому бодро, даже, пожалуй, слегка преувеличенно, выдал:
– Все будет хорошо, вот увидите! Узнать бы только, куда мы попали, почему и зачем, тогда и как назад выбраться придумаем. А чтобы узнать – надо смотреть и анализировать.
– Чего тут смотреть-то? – спросил Витя. Не ехидно и не ворчливо – скорее, безнадежно-печально.
– Хотя бы то, что он нам хочет показать, – сказал Нича, кивнув на волка, который, вернувшись к отставшим путникам, напряженно-нетерпеливой позой призывал их идти дальше.
Нича наклонился и коснулся «льда» пальцами. Тот был совсем не холодным и будто слегка шероховатым, словно пемза или очень мелкая наждачка. Нича надавил посильней, и ладонь вдруг резко провалилась вглубь, отчего он едва не упал. Ощущение было неприятным, словно «лед» состоял из микроскопических живых частичек, которые суетливо расступились, избегая встречи с «пришельцем». Нича быстро выдернул руку и машинально вытер ладонь о джинсы.
Сначала серые «льдины» были достаточно большими, по ним можно было вполне безбоязненно шагать, однако вскоре они стали такими, что ступать уже приходилось со «льдины» на «льдину», а то и прыгать, поскольку расстояние между кусками бывшей поверхности здешнего мира быстро увеличивалось, что с учетом уменьшения их размеров грозило привести к тому, что путники через короткое время попросту утонут. Если в том, в чем таяли «льдины», можно было утонуть. Поскольку то, что открывалось снизу, ничем не отличалось от того, что уже давно красовалось сверху. Небо. Одно сплошное белое, идиотское, невзаправдашнее небо!
И вот случилось то, что неминуемо должно было случиться, – не успел спрыгнуть с быстро таявшей «льдины» Виктор и с криком рухнул в белесое нечто или, скорее, ничто. Испуганно вскрикнула Соня, екнуло сердце у Ничи. Он даже на мгновение зажмурился, но, открыв через мгновение глаза, с удивлением обнаружил, что ничего с Виктором не случилось. Он как упал навзничь, так и лежал, раскинув руки и ноги, словно плыл на спине в теплом ласковом море, да изумленно хлопал глазами.
– Ничо так… – выдавил Нича и, наклонившись, протянул парню руку, чтобы вытащить его на свою «льдину». Но тут и она, стремительно подтаяв, разделилась надвое, и разлом прошел как раз под Ничиными ногами, так что и он оказался стоящим непосредственно в (или, может быть, на?) небесном псевдомолоке.
Испуганно глянув под ноги, Нича так и не смог определить, стоит ли он вообще на чем-либо или просто-напросто висит в некой белой – но в то же время прозрачной, поскольку он прекрасно видел и Виктора, и падающую со своей растаявшей «льдины» Соню – субстанции.
Нича хотел подойти к девушке – и не смог. Идти было попросту не по чему. Ноги месили пустоту, не приближая его ни на сантиметр к цели! Самое странное, что свой вес он при этом продолжал ощущать. А еще более странным было то, что он совершенно не испугался произошедшего. Может быть, потому, что, когда нет ничего – бояться нечего? Или сознание капитулировало перед непонятным и невозможным и послало все чувства куда подальше в связи с полной бессмысленностью и бесполезностью как-то реагировать на происходящее.
Впрочем, нет, кое-какие чувства остались. Например, любопытство. Не яркое, а примерно такое, когда смотришь средней увлекательности фильм – вроде бы ерунда, но в то же время интересно, чем же все это закончится.
А еще ему стало любопытно, куда подевался волк? И что это за дом, возле которого они, оказывается, прохлаждаются? Обычная, на первый взгляд, пятиэтажная «хрущевка»… Да и на второй и на третий – тоже. Пять этажей, шесть подъездов. На бетонном крыльце одного из них как раз и сидит пропавшая серая зверюга. И смотрит на людей с осуждением, словно на своих бестолковых капризных волчат. Даже порыкивает. А чего рычать, когда им идти не по чему? Хотя нет, снова откуда-то нанесло «льдин», по ним вполне можно допрыгать до волка. Другое дело, надо ли?
Нича оглянулся. Сзади вырастали, беззвучно сталкивались, таяли и снова появлялись темно-серые «льдины». Если прищуриться и посмотреть сквозь ресницы, казалось, что варится странная, с почти черной пеной, каша на молоке.
Ниче вариться в этой каше совсем не хотелось. Тем более дом впереди казался таким реальным и надежным. Даже несмотря на поджидающего волка. А что волк? Ну, волк и волк. Тоже настоящий. Не съел же он их до сих пор!..
Витя и Соня давно поднялись на ближайшие «льдины» и молча поглядывали то на дом, то на Ничу. Без слов было понятно, что остается делать. Нича тоже взобрался на одну из «льдин», оценил расположение темных островков между нею и подъездом с волком.
– Ничо так, – удовлетворенно кивнул он и, окинув взглядом притихших спутников, бодро мотнул головой: – Попрыгали!
Соня с Витей не могли со своего места видеть то, что увидел Нича, и причина его молчания и бездействия им показалась странной. Во всяком случае, Соне, которая спросила:
– Так мы едем? Что-то мне здесь становится неуютно…
– Там… – сглотнул Нича, – вон… – Он хотел сказать что-то еще, но горло снова пересохло, да и мысли куда-то разбежались. Или, наоборот, попрятались.
– Что «вон»?.. – поднялась Соня и подошла к водительской кабине. Нича показал пальцем – что. Точнее, кто.
Этот «кто» стоял посреди дороги перед маршруткой и не сводил с Ничи колючих, словно острые льдинки, глаз. Мощную голову зверь чуть наклонил, и пристальный взгляд исподлобья добавлял ощущения неприятного холода, от которого у Ничи вдоль позвоночника скатилась струйка пота.
– Ого, – выдохнула наконец Соня. – Нормалек! Да мы тут не одни…
– Что вы там увидели? – заинтересовался Виктор и тоже перебрался ближе к кабине.
Волк мгновенно перевел взгляд на новое действующее лицо и оскалил зубы. Возможно, он и зарычал при этом, но через стекло звуков не было слышно.
– Ты ему не понравился, – прошептала Соня, оглянувшись на Виктора.
– А я? – спросил Нича, к которому вернулась способность говорить, чего нельзя еще было сказать о способности здраво мыслить.
– А ты как раз в его вкусе, – хмыкнул Витя, чем привел наконец-то Ничу в себя.
– Ты поостри, поостри, – процедил тот сквозь зубы, с трудом оторвав взгляд от волка. – Сейчас знакомиться пойдешь и заодно асфальт испытывать.
– А уже и не надо… – тихо произнесла Соня. – Смотрите!..
Что именно не надо – знакомиться или испытывать асфальт, – Нича понял сразу, едва вновь посмотрел на шоссе. Оно выглядело теперь совершенно нормально, во всяком случае – впереди автобуса. Нича перевел взгляд на лес. Ему показалось, что по деревьям скользнула тень. Или даже не тень, а будто бы кто-то быстро провел перед ними гигантским искривленным стеклом. То, что мгновение назад казалось нарисованным, стало на вид неотличимым от настоящего.
– Ничо так! – воскликнул Нича. – Вам не кажется, что мы вернулись?
– Куда вернулись? – не поняла Соня, а Виктор опять иронично скривил губы:
– Если ты жил в лесу, то да, считай, что уже дома.
На сей раз не выдержала Соня:
– Витя, тебе не кажется, что сейчас не время для шуток? Или тебе все-все понятно, что сейчас происходит?
– Да я ж так… – заморгал Виктор. – Настроение поднять…
Нича не стал вступать в эту разборку. Он сидел нахмурившись и, поджав губы, явно о чем-то усиленно размышлял. Соня, оставив притихшего Виктора, опять повернулась к Ниче.
– Коля, что ты имеешь в виду? Куда мы вернулись?
– В свой мир, – сказал Нича. – Все опять стало таким, как и должно быть.
– Но ведь и до этого все было внешне нормальным. Это только здесь вот так…
– А волк? – перебил девушку Нича. – Откуда ему взяться, если мы до сих пор в… декорациях?
Это был разумный аргумент. В синих глазах Сони голубой искрой вспыхнула надежда.
– Значит, надо срочно ехать назад и проверить!
– Не надо никуда ехать, – буркнул из салона Витя. – Никуда мы не вернулись.
– Откуда ты знаешь?! – резко обернулась девушка и сразу догадалась, что имел в виду Виктор. В руках парень держал мобильник, и не нужно было ходить к гадалке, чтобы узнать, что он пытался сделать и что из этого получилось.
– Может, здесь просто связи нет… – сказала все-таки Соня.
– На этой трассе всегда была связь, – покачал головой Виктор и убрал телефон в карман.
– И все-таки… Мало ли… Надо вернуться, – посмотрела на Ничу девушка.
– Погоди, – тихо сказал тот. – Мне кажется, он от нас что-то хочет.
– Да нет, – горячо зашептала Соня, наклонив голову к парню. – Он просто пытался позвонить, но связи нет!..
– Я имею в виду его, – дернул вперед подбородком Нича.
Теперь и Соня обратила внимание, что волк стал вести себя странно. Он пятился к лесу, не отрывая взгляда от микроавтобуса, останавливался у самых деревьев и вновь подбегал к машине. Это действие он повторил уже раза три – по крайней мере с тех пор, как за ним стала наблюдать Соня. При этом волк изредка кивал большелобой головой, будто говорил: «Да-да, я именно это имею в виду!»
– Мне кажется, он нас куда-то зовет, – неуверенно произнесла девушка.
– Мне тоже так кажется, – задумчиво выдал Нича.
– Только не вздумайте за ним идти! – испуганно выкрикнул Витя. – Заманит в лес, а там вся стая сидит, обеда дожидается!..
– А может, его подруга в капкан попала или с волчатами что-то случилось, – сказала Соня. – Сколько раз о таких случаях писали, что дикие звери к человеку за помощью приходят!
Неизвестно, что сильнее подействовало на Ничу – это замечание девушки или желание поступить наперекор Виктору, только он стал вдруг оглядываться и шарить взглядом по кабине.
– Ты что-то ищешь? – спросила Соня.
– Должны же тут быть какие-нибудь инструменты!.. – ответил Нича и, запустив руку под сиденье, вытащил оттуда брезентовый сверток, который в развернутом виде оказался чем-то вроде широкого патронташа с рядом узких кармашков, из которых торчали гаечные ключи, отвертки и прочее орудие автослесаря.
– А… зачем? – заморгала девушка, глядя, как Нича достает из «патронташа» молоток и монтировку.
– Все-таки не с пустыми руками, – сказал тот и открыл дверь. – Сидите, я гляну, что там.
Он спрыгнул на асфальт и несколько раз по нему топнул, проверяя на прочность. Асфальт вел себя так, как и подобает обычному дорожному покрытию. Тогда Нича сжал в правой руке молоток, выставил вперед левую, с монтировкой, и осторожно двинулся к лесу, куда в очередной раз отбежал волк и стоял там сейчас, поджидая человека.
Стоило Ниче приблизиться метра на три, как серый зверь мягко отпрыгнул за деревья и, сделав еще три грациозных прыжка, вновь стал ждать, когда тот подойдет ближе. Сомнений не оставалось – зубастый хищник звал его за собой.
Нича подошел к ближайшему дереву и оглянулся. Из маршрутки выбирался Виктор. А Соня уже стояла на шоссе, держа в руке пластиковый чемоданчик с красным крестом, с которым ей уже приходилось иметь дело.
– Вы куда?! – зашипел Нича и быстро глянул через плечо – не воспользовался ли его замешательством хищник? Но волк стоял на прежнем месте и терпеливо ждал. Тогда Нича вновь обернулся к товарищам: – Я же сказал сидеть и ждать меня!
– А ты наш командир? – деланно удивился подошедший Виктор, в руке которого блестел нож. – Извини, я не знал.
– Откуда у тебя это? – проигнорировал колкость Нича и, глядя на нож, нахмурился. Тот хоть и оказался складным, но выглядел довольно внушительно.
– Все свое ношу с собой, – хмыкнул Виктор.
– Ты же боялся стать обедом, чего поперся? – прищурился Нича.
Он хотел добавить что-то еще, но тут вмешалась Соня:
– Не ворчи, Коля. Это я предложила пойти. Все же на трех человек волки вряд ли накинутся. А если и впрямь нужна помощь, то ты ведь не смог бы ее оказать… молотком.
Девушка улыбнулась, и Нича почувствовал, как его губы тоже невольно растянулись в улыбке.
– Ну, ладно, пойдем, Айболит, – сказал он и шагнул в лес.
– И Бармалей, – взмахнув ножом, дурашливо оскалился Витя и, пропустив вперед Соню, замкнул процессию.
* * *
Чем дальше в лес, тем больше дров, утверждает народная мудрость. С этим же лесом все оказалось иначе. Нича не сразу обратил на это внимание, поскольку взгляд его был прикован, словно к стрелке компаса, к горизонтально вытянутому хвосту неспешно трусившего впереди волка. Тот, убедившись, что люди идут за ним, перестал метаться и прыгать и, оценив их скорость передвижения, уверенно взял на себя роль проводника, ни разу более не оглянувшись. Тем более теперь они двигались не напролом через чащу, а по едва заметной сначала, но вскоре ставшей вполне очевидной тропинке.Убедившись, что зубастый сусанин вряд ли теперь скроется из виду, Нича стал поглядывать по сторонам. Тогда-то он и заметил, что лес опять взялся за старые фокусы. То тут, то там вновь замелькали «нарисованные» деревья. Да и обычных стало негусто. Впрочем, приглядевшись внимательней, Нича увидел, что они тоже не настоящие, разве что их «рисунок» был более реалистичным.
Тогда Нича посмотрел под ноги. Та же картина наблюдалась и здесь – тропинка выглядела бурой однородной полосой, проведенной по холсту широкой кистью. Сам холст был тоже бурым, но темней, с примесью зеленых, серых и почти черных пятен. В результате минут через десять ходьбы эти краски перемешались, стали практически однородным серым полем, по которому бежала ставшая уже не бурой, а тоже серой, только чуть светлее, рваная полоска, бывшая когда-то тропинкой. Звуков шагов слышно не было, словно под ногами была плотная резина или каучук. Но земля не пружинила, она ощущалась подошвами как абсолютно ровный и гладкий пол, совсем не скользкий, словно и впрямь резиновый. Шагать было очень комфортно и даже приятно.
Деревья, в прямом смысле этого слова, тоже исчезли. Вместо них вокруг виднелись черные закорючки и кривые палки, которые с очень большой натяжкой и хорошо развитой фантазией можно было назвать лесом. А над всем этим раскинулось такое же ненормальное небо. Оно было однородно белым. Не затянутое белыми облаками, а белым само по себе. Но сравнивать его с разлитым молоком язык тоже не поворачивался. Молоко было все же вещественным, даже на вид осязаемым, имеющим некую плотность. Это же дурацкое небо никакой плотности и вещественности не имело. Скорее, его можно было сравнить со светом. Но неярким, рассеянным, хотя освещенность оно в итоге давало примерно такую, какой и положено быть в это время суток в облачную погоду.
Еще одной странной особенностью было полное отсутствие насекомых и вообще какой-либо живности. Не считая волка, разумеется. Еще только войдя в лес, когда тот выглядел вполне реально, Нича приготовился к атаке мошкары и комаров. Однако до сих пор он ни разу не услышал даже комариного писка. Это, конечно, было плюсом, но почему-то напрягало и настораживало. Как и полное отсутствие каких-либо запахов… Теперь наконец ему стало понятно, чего же ему с самого начала не хватало в этом ненормальном месте. В лесу должно пахнуть! Свежей и прелой, прошлогодней, листвой, хвоей, грибами, каким-нибудь можжевельником, черт-те знает, чем еще!.. Даже с закрытыми глазами можно понять, что ты в лесу, – по одному лишь запаху. Тут же не пахло ничем. Абсолютно!
Нича невольно сбавил шаг. Идти по этому «лесу» дальше ему расхотелось. Он оглянулся. Соня и Виктор заметно отстали – гулять по лесу в туфлях девушка явно не привыкла. Причем шли они теперь вместе, держась за руки, словно влюбленная парочка. Нича остановился, почувствовав, как внутри царапнуло чем-то холодным и колючим, словно взгляд их четвероного провожатого.
Впрочем, едва парень с девушкой подошли ближе, он понял, почему Витя держал Соню за руку. Скорее всего девушка просто-напросто боялась того, что теперь их окружало. Она даже не смотрела по сторонам, уткнув взгляд себе под ноги. Но и внизу ничего радостного она тоже не видела. Однако стоило отдать Соне должное: она все-таки шла, и шла молча.
Когда Соня и Виктор поравнялись с ним и остановились, Нича заговорил с девушкой первым.
– Не бойся, Сонь!.. Ничо так, земля держит, – для убедительности притопнул он, – дышать есть чем, а что черно-белый примитивизм нам стали показывать, так не ужастики ведь – и то ладно.
– А я не боюсь, – подняла на него полные тоски глаза девушка. – Мне просто тошно от всего этого, – бросила она взгляд в сторону. – Я так надеялась, что все это кончилось!..
– Скорее мы кончимся, чем это, – буркнул Виктор, отпустив наконец Сонину руку.
Нича хотел было отчитать начинавшего уже откровенно его раздражать нытика, но подумал, что этим еще больше испортит Соне настроение. А потому бодро, даже, пожалуй, слегка преувеличенно, выдал:
– Все будет хорошо, вот увидите! Узнать бы только, куда мы попали, почему и зачем, тогда и как назад выбраться придумаем. А чтобы узнать – надо смотреть и анализировать.
– Чего тут смотреть-то? – спросил Витя. Не ехидно и не ворчливо – скорее, безнадежно-печально.
– Хотя бы то, что он нам хочет показать, – сказал Нича, кивнув на волка, который, вернувшись к отставшим путникам, напряженно-нетерпеливой позой призывал их идти дальше.
* * *
А дальше упомянутый Ничей примитивизм стал превращаться и вовсе в абстракцию. Не было уже вокруг никаких деревьев – ни настоящих, ни даже условных загогулин и черточек. Теперь мир перед тремя людьми и волком делился на светлый верх и темный низ. Причем низ с каждым шагом становился все менее однородным, напоминая, скорей, широкую реку в ледоход. Темно-серая, почти черная поверхность буквально расползалась под ногами на куски. Но не раскалывалась, как лед, а словно таяла, как сахар в горячем чае.Нича наклонился и коснулся «льда» пальцами. Тот был совсем не холодным и будто слегка шероховатым, словно пемза или очень мелкая наждачка. Нича надавил посильней, и ладонь вдруг резко провалилась вглубь, отчего он едва не упал. Ощущение было неприятным, словно «лед» состоял из микроскопических живых частичек, которые суетливо расступились, избегая встречи с «пришельцем». Нича быстро выдернул руку и машинально вытер ладонь о джинсы.
Сначала серые «льдины» были достаточно большими, по ним можно было вполне безбоязненно шагать, однако вскоре они стали такими, что ступать уже приходилось со «льдины» на «льдину», а то и прыгать, поскольку расстояние между кусками бывшей поверхности здешнего мира быстро увеличивалось, что с учетом уменьшения их размеров грозило привести к тому, что путники через короткое время попросту утонут. Если в том, в чем таяли «льдины», можно было утонуть. Поскольку то, что открывалось снизу, ничем не отличалось от того, что уже давно красовалось сверху. Небо. Одно сплошное белое, идиотское, невзаправдашнее небо!
И вот случилось то, что неминуемо должно было случиться, – не успел спрыгнуть с быстро таявшей «льдины» Виктор и с криком рухнул в белесое нечто или, скорее, ничто. Испуганно вскрикнула Соня, екнуло сердце у Ничи. Он даже на мгновение зажмурился, но, открыв через мгновение глаза, с удивлением обнаружил, что ничего с Виктором не случилось. Он как упал навзничь, так и лежал, раскинув руки и ноги, словно плыл на спине в теплом ласковом море, да изумленно хлопал глазами.
– Ничо так… – выдавил Нича и, наклонившись, протянул парню руку, чтобы вытащить его на свою «льдину». Но тут и она, стремительно подтаяв, разделилась надвое, и разлом прошел как раз под Ничиными ногами, так что и он оказался стоящим непосредственно в (или, может быть, на?) небесном псевдомолоке.
Испуганно глянув под ноги, Нича так и не смог определить, стоит ли он вообще на чем-либо или просто-напросто висит в некой белой – но в то же время прозрачной, поскольку он прекрасно видел и Виктора, и падающую со своей растаявшей «льдины» Соню – субстанции.
Нича хотел подойти к девушке – и не смог. Идти было попросту не по чему. Ноги месили пустоту, не приближая его ни на сантиметр к цели! Самое странное, что свой вес он при этом продолжал ощущать. А еще более странным было то, что он совершенно не испугался произошедшего. Может быть, потому, что, когда нет ничего – бояться нечего? Или сознание капитулировало перед непонятным и невозможным и послало все чувства куда подальше в связи с полной бессмысленностью и бесполезностью как-то реагировать на происходящее.
Впрочем, нет, кое-какие чувства остались. Например, любопытство. Не яркое, а примерно такое, когда смотришь средней увлекательности фильм – вроде бы ерунда, но в то же время интересно, чем же все это закончится.
А еще ему стало любопытно, куда подевался волк? И что это за дом, возле которого они, оказывается, прохлаждаются? Обычная, на первый взгляд, пятиэтажная «хрущевка»… Да и на второй и на третий – тоже. Пять этажей, шесть подъездов. На бетонном крыльце одного из них как раз и сидит пропавшая серая зверюга. И смотрит на людей с осуждением, словно на своих бестолковых капризных волчат. Даже порыкивает. А чего рычать, когда им идти не по чему? Хотя нет, снова откуда-то нанесло «льдин», по ним вполне можно допрыгать до волка. Другое дело, надо ли?
Нича оглянулся. Сзади вырастали, беззвучно сталкивались, таяли и снова появлялись темно-серые «льдины». Если прищуриться и посмотреть сквозь ресницы, казалось, что варится странная, с почти черной пеной, каша на молоке.
Ниче вариться в этой каше совсем не хотелось. Тем более дом впереди казался таким реальным и надежным. Даже несмотря на поджидающего волка. А что волк? Ну, волк и волк. Тоже настоящий. Не съел же он их до сих пор!..
Витя и Соня давно поднялись на ближайшие «льдины» и молча поглядывали то на дом, то на Ничу. Без слов было понятно, что остается делать. Нича тоже взобрался на одну из «льдин», оценил расположение темных островков между нею и подъездом с волком.
– Ничо так, – удовлетворенно кивнул он и, окинув взглядом притихших спутников, бодро мотнул головой: – Попрыгали!
Часть вторая
«Хрущевка»
Там и звуки и краски – не те,
Только мне выбирать не приходится —
Видно, нужен я там, в темноте, —
Ничего, распогодится!
В.С. Высоцкий
1
Дом выглядел самым что ни на есть настоящим. Не нарисованным, жилым. На первый взгляд Ниче показалось, что это дом его родителей – тот самый, где прошло все его детство, юность и большая часть взрослой жизни. Даже подъезд, на крыльце которого сидел волк, был вторым, как у родителей. У Ничи вздрогнуло сердце: а вдруг?.. Но нет, все-таки нет. Дом только казался похожим на тот, как похожи друг на друга все однотипные дома.
Нича и Соня стояли на бетонном крыльце, Виктор – позади, на ступеньках. Нужно было открыть дверь и войти в подъезд, но никто почему-то этого не делал, словно каждый понимал, что за этой дверью скрывается нечто такое, что перечеркнет их представления о мироздании вообще и о роли в нем каждого из них в частности. Конечно, такими понятиями вряд ли кто в тот момент думал, но конкретно у Ничи ощущения были похожими.
Нича и Соня стояли на бетонном крыльце, Виктор – позади, на ступеньках. Нужно было открыть дверь и войти в подъезд, но никто почему-то этого не делал, словно каждый понимал, что за этой дверью скрывается нечто такое, что перечеркнет их представления о мироздании вообще и о роли в нем каждого из них в частности. Конечно, такими понятиями вряд ли кто в тот момент думал, но конкретно у Ничи ощущения были похожими.