Буянов Николай. Медиум

   – Наташа ждала, когда ты утром принесешь завтрак. Она знала твой голос, слышала условную фразу, и все равно в руке у неё был пистолет. А когда она от крыла дверь убийце, пистолет лежал под книгой на трюмо. – Он вздохнул. – Я обычный человек, капитан. И как любой обыватель, боюсь всего того, что нельзя объяснить… Вернее, когда объяснение не лежит на поверхности, под носом. Наташа – профессионал… Была профессионалом. Как же она могла так посту пить?
 
   В номере 19 дверь Туровскому открыла высокая черноволосая женщина, закутанная в эрзац-цыганскую шаль. Нина Васильевна Кларова, вспомнил он. Вахтер Андрей Яковлевич восторженно цокал языком, ему, видать, с младых ногтей нравилось все ярко-театральное, нервное, страстное… А где накал страстей, там, говорят, и смерть недалеко. Хотя здесь не тот случай. Наоборот, эмоций никаких. Эксперт: «А зачем ему вхо-. дить? Пострелял с порога и ушел». Профессионал обязательно проверил бы контрольным выстрелом в голову.
   – Вы следователь, – утвердительно сказала Нина Васильевна. – По поводу тех несчастных.
   У неё было низкое контральто с чуть заметной хрипотцой.
   Они прошли в комнату. Кларова, очевидно, приложила массу усилий, чтобы преобразовать её по своему вкусу. Сейчас номер больше всего походил на будуар провинциальной актрисы.
   – Дашенька, поздоровайся, к нам пришли.
   Девочка была в мать: черноволосая, стройная, с затаенным огнем в больших темных глазах. Желтая маечка без рукавов плотно облегала начинавшую формироваться фигуру.
   Заметив, что её разглядывают, она медленно поднялась с кресла, подмигнула и сделала книксен. Но, поймав сердитый взгляд матери, тут же нацепила маску пай-девочки, скромно потупилась и произнесла: «Здрасте».
   – Вообще-то боюсь, что не смогу оказаться полезной, – вздохнула Нина Васильевна и потянулась за сигаретой. – Я не была с ними знакома. Знаете, когда я брала сюда путевку, мой муж был против. Он неплохо обеспечен, ну и хотел, чтобы мы с Дашей отдыхали где-нибудь в Сочи или в Ялте… А тут – провинциальная дыра. Но мне нравится. Я отдыхаю, понимаете? От людей, от суеты. А с модного курорта я всегда возвращаюсь с дикой головной болью. Да, о чем это я?
   – О том, что вы не были знакомы с убитыми.
   – Убитыми… – Она произнесла это слово, будто пробуя на вкус, и осталась недовольна. – Ужасно звучит. Жертвы… Да, лучше. Трагичнее, не так обыденно.
   – Вы пришли с завтрака, – напомнил Туровский, стараясь перевести разговор с дебрей лингвистики на криминальную почву.
   – Сразу же. Я быстро завтракаю. Необходимый навык для современной женщины. Думала прогуляться, но голова разболелась. Пришлось вернуться.
   Туровский повернулся к девочке. Та уже снова забралась с ногами в кресло. В руках у неё была электронная игрушка – крошечный экран, по которому метались Микки-Маус и четыре толстые курицы. Куры несли яйца, часть из которых Микки-Маусу удавалось ловить, но большинство разбивалось, и игра начиналась сначала.
   – А ты, Даша? Когда ты вернулась в корпус?
   Она пожала острыми плечиками.
   – Ну, мы погуляли со Светкой. Тут недалеко, по парку.
   – На качелях катались?
   – Вот еще. Это для малышни. У нас свои дела.
   – Не помнишь, который был час?
   – Девять с минутами.
   – У тебя есть часы?
   Даша чуть снисходительно протянула руку, согнутую в запястье, и продемонстрировали изящные золотые часики.
   – Всамделишные! Я дама взрослая, без часов мне никак. У Светки тоже есть, ей на день рождения подарили, только попроще, конечно, подешевле. Она их каждое утро ставит по радио, чтобы в музыкалку не опаздывать. Ее предки приговорили на флейте дудеть.
   – Дарья! – ужаснулась Кларова-старшая.
   – А что тут такого? Она даже, кажется, и не против. У неё сейчас каникулы, так она все равно репетирует. И сюда с флейтой приехала.
   – И что, хорошо играет?
   – Еще бы! Дядя Андрей – и тот приходил слушать.
   – Брала бы пример, – как бы между прочим вставила Нина Васильевна.
   Даша чуть заметно ухмыльнулась, затем вдруг стала серьезной.
   – Светка вообще-то ничего. Не задается, как остальные. И поговорить с ней можно. Только тихая слишком. И прикид, как у малолетки: кофточка, юбочка. Коса толстая. Были б у меня такие волосищи – нипочем не стала бы косу заплетать. Сделала бы во-от такую прическу! – Загорелая ручка вытянулась вверх, показав высоту вожделенного парикмахерского чуда. Нина Васильевна на этот раз сдержалась.
   – А играет она и правда здорово. Я тоже так, на верное, хотела бы… Если бы сразу и в музыкалку не ходить пять лет подряд.
   – Света тоже отдыхает в санатории?
   – Нет, она живет на том берегу.
   – После прогулки вы вернулись вместе?
   – Да, она к нам заходила. Только быстро ушла. – И Даша почему-то украдкой бросила взгляд на мать, а та вдруг покраснела. Интересно.
   Туровский присел на корточки и посмотрел на девочку снизу вверх.
   – Дашенька, подумай, пожалуйста, только хорошенько, не упусти ничего. Кого вы видели в коридоре? Может быть, медсестру, горничную или кого-нибудь из отдыхающих?
   Она наморщила лоб.
   – Я помню, кто-то сидел в холле. Только я лица не видела, он книгу читал. А это кто был, шпион? Они все лица закрывают.
   – Вряд ли. А еще? Из соседних номеров никто не выходил?
   – Нет. Пусто было. Погода хорошая, чего ж дома сидеть?
   – Где сейчас Света? – Даша посмотрела в окно.
   – Вон, на лавочке загорает. Све-етка! Слышишь? С тобой поговорить хотят. Мужчина!
   Девочка на лавочке подняла голову, и Туровский подумал, что в юной Дарье, пренебрежительно назвав шей свою подругу тихоней, говорит чисто женская зависть: если Светлана и выглядела серым утенком, то современем утенок обещал вырасти в прелестного лебедя. Туровский спустился на улицу, подошел и сел рядом.
   – Здравствуй. Меня зовут Сергей Павлович. Можно дядя Сережа.
   Глаза у девочки были большие и умные.
   – «Сергей Павлович» звучит лучше. А вообще вы очень похожи на комиссара Каттани из «Спрута»,
   – Ну уж?
   – Не внешне. Внутри. Они были вашими друзьями, да?
   Он понял, что она говорит об убитых женщинах.
   – Наверное, можно сказать и так. Ты видела их когда-нибудь?
   – Нет. Я, кроме Даши, её мамы и дяди Андрея, здесь никого не знаю.
   – Ты заходила к Даше сегодня утром?
   – Она обещала дать игрушку. На время, конечно.
   – Электронную, Микки-Маус с корзиной, – сообразил Туровский. – Ну и что? He дала?
   – Нет. Дашка не жадная, вы не думайте. Наверно, Нина Васильевна была против. Все-таки игрушка дорогая.
   – Ты расстроилась?
   – Я не маленькая. Хотя… Если честно, немножко расстроилась. У меня такой никогда не было.
   – Светик, давай вспомним, что было потом. Вот ты вышла от Даши и пошла по коридору. Раз ты говоришь, что расстроилась… ну, совсем чуть-чуть… значит, наверное, голову опустила? Смотрела в пол?
   Она с интересом взглянула на следователя.
   – Да, точно. Вы так говорите, будто сами там были и все видели!
   Сергей Павлович вздохнул.
   – Если бы! А теперь вспомни, пожалуйста, что ты заметила. Может быть, чьи-то ноги? Мужские, женские? Запах табака? У тебя папа курит?
   – Курит трубку. Мама ругается, говорит; табачищем все провоняло.
   – Ну так что? Курил кто-нибудь в коридоре?
   – Нет… Дверь скрипнула! – вдруг обрадованно сказала она. – Я правда вспомнила! У меня за спиной, когда я проходила мимо холла.
   – А в самом холле кто-нибудь сидел?
   – Никого не было. Я ещё подумала, может, телевизор включить?
   – Включила?
   – Настроение пропало.
   Туровский быстро подсчитал: в 9.30 Борис Анченко отнес женщинам завтрак, пробыл у них «минуты три от силы» (по его же словам), потом вернулся на свой наблюдательный пост. Света забежала к Кларовым в девять с минутами (по её словам), в 9.20 вышла от них, услышала за спиной скрип двери, вошка в пустой (ПУСТОЙ!) холл…
   – А ты не знаешь, какая именно дверь скрипнула?
   – Нет, конечно. Я же не вы.
   – В каком смысле?
   – Ну, это, наверное, только сыщик может сказать, какая дверь скрипнула у него за спиной.
   Он невольно улыбнулся.
   – Ты мне делаешь комплимент. А какой был скрип? Низкий, высокий? Громкий, тихий? Вспомни. Ты же музыкант.
   Она думала долго, целую минуту. Потом с сожалением покачала головой.
   – Наверно, я плохой музыкант. Занимаюсь мало.
   – А тебе нравится?
   – Нравится. Хотите, что-нибудь сыграю?
   Туровский собирался было вежливо отказаться, времени мало, следы ещё не остыли, но неожиданно для себя кивнул.
   Светлана вынула флейту из аккуратного замшевого чехольчика, приложила к губам.
   Сначала Туровский просто следил за её движениями, как флейта мягко скользит вдоль губ, как одухотворенно было лицо у его новой знакомой (не может быть плохого музыканта, где есть такая одухотворенность; это нельзя воспитать или просто изобразить. Это – от природы, от Бога). А потом внешний мир вдруг пропал. Мягкая, немного грустная мелодия уносила куда-то, словно на крыльях.
   И Туровскому показалось, что флейта плачет. Тихонько и жалобно, скорбя по тем, кто был нам бесконечно дорог, за кого мы отдали бы все на свете, и жизнь свою в том числе – не задумываясь, с радостью… Только поздно. А раньше… Раньше мы, глупые, этого не понимали…
 
   Добираться к молельне нужно было через заснеженный перевал, так высоко взлетевший ввысь, что дорога, которую и дорогой-то было стыдно назвать, скорее тропинка среди скал, и вовсе терялась, когда на путника медленно наползало колючее и пушистое облако. Юл-лха, дух перевала, был в общем-то добр, как и положено быть настоящему лха, но вряд ли мог похвалиться покладистым характером. Поэтому путники, ступавшие на охраняемую тропу, не были едины в своей участи: одни проходили легко и беззаботно, другим крепко доставалось – налетал и бил со всего маха в лицо снежный заряд, скользили с жалобным ржанием по настовой корке вьючные лошади и, случалось, ломали ноги. Хоть и редко, но все же два-три раза за караванный сезон лха брал и человеческую жизнь, однако его не осмеливались ругать: значит, тот человек был недостаточно любезен, вел себя как наглый и бесцеремонный чужак, а не как вежливый гость.
   Чонг дружил с духом перевала. Никогда просто так не проходил мимо каменного алтаря, спрятанного в небольшой пещерке, как раз у границы, где кончается власть мягкой травы и деревьев и начинается черно-белое царство высокогорного Тибета – скал, камней и снега.
   Много лет назад здесь был другой алтарь – памятник в форме креста, такой же, как на берегу одного из великих озер. Его оставили древние люди – паломники из несторианских колоний. Учитель Таши-Галла рассказывал о них Чонгу. Они поклонялись Иисусу, Богу, который принял смерть на таком кресте за всех людей в этом мире, в надежде спасти их – и плохих; и хороших: в каждом есть доля греха, и в каждом – Божья искра.
   – А как же тот, кто его предал? – изумленно спрашивал Чонг. – Разве Иисус простил и его тоже?
   – Да, – кивал головой Таши-Галла.
   – Зря, по-моему.
   Чонг был разочарован. Все-таки нельзя даровать прощение всем подряд. Что за Бог, который не наказывает, не карает своей десницей?
   – Не спеши судить.
   – Но как же так, учитель? Вас почитают во всех общинах как святого, равного великому Марпе Отшельнику. И вы достойны спасения так же, как и предатель, погубивший Иисуса?
   Таши-Галла чуть усмехнулся одними уголками губ. Череп его был совершенно лишен растительности, но это придавало ему обаяние, и даже глубокие морщины, разбегавшиеся от глаз, походили не на трещины в земле в пору большой засухи, а на теплые солнечные лучи, в которых хотелось купаться, повизгивая от удовольствия.
   – А знаешь, кто был моим первым учителем? Это был лама Юнгтун из провинции Ньяк. Один из самых могущественных черных колдунов.
   – Вы смеетесь надо мной?
   Чонг тогда так и не поверил. Мыслимое ли дело: в молодости совершать черные дела, насылать град на поля недругов, чтобы сгубить посевы зерна, и с усмешкой слушать проклятия в свой адрес, а потом приобщиться к учению святой Дхармы!
   Он положил на алтарь несколько лепешек, поставил высокий кувшин с рисовым напитком, чтобы лха не очень скучал среди своих холодных скал, и белую гирлянду из тонкой бумаги.
   – Это я сделал сам для тебя, – прошептал он, дотрагиваясь лбом до камней. – Прими с почтением и даруй мне удачу в пути.
   И прислушался, будет ли ему какой-нибудь знак. Жаль, рядом не было учителя, тот умел разговаривать с духами и понимал их ответы… Чонг же слышал только гулкие кап-кап-кап. Это капельки воды срывались с потолка и падали вниз. Что они означали? Прямо перед глазами откуда-то появились два муравья. Один безнадежно барахтал лапками в прозрачной капельке, другой тащил его оттуда, но сил не хватало. Чонг подобрал тонкую щепку и протянул её конец тонущему. Но тот, испугавшись, заработал лапками, погружаясь в глубину капли. Вот же дурак, рассердился Чонг, подцепил глупое насекомое и вынес наружу.
   По дороге в сторону перевала двигался торговый караван. Караван был богат: Чонг не сразу смог сосчитать все повозки на двух громадных, в рост человека, деревянных колесах. На каждой повозке сидели двое: возница в теплой меховой одежде, управлявший круторогими быками, и помощник, следивший за грузом. Изредка возница покрикивал на ленивых животных, и те отвечали длинным трубным ревом; Попадались и низкорослые вьючные лошади, груженные кожаными арчемаками с кирпичным чаем из Амдо, и совсем маленькие ослики, на спинах которых лежали мешки с товаром, а на мешках сидели погонщики (а иначе бы ноги стали волочиться по земле), в лохматых шапках, важные, будто вельможи при дворце самого Лангдармы Третьего. Главным же грузом каравана был, конечно, шелк – сотни и сотни тюков самых разнообразных расцветок и качества.
   Посреди каравана двигался богато украшенный паланкин. С его крыши свисало множество разноцветных гирлянд (Чонг вспомнил ту, из белой рисовой бумаги, которую он оставил у алтаря, и ему стало немного стыдно за её бедность). Тонкие занавеси из китайского шелка скрывали того, кто сидел внутри, но это явно была женщина. Ее смех звучал, будто серебряный колокольчик в горном храме – светло и чисто. А вот красивый чернобородый всадник, что ехал рядом на вороном коне, Чонгу сразу не понравился. Было в его глазах-щелочках нечто настораживающее, хоть они и светились сейчас самодовольным весельем. Алая накидка, отороченная мехом барса, ниспадала вниз широкими складками, ноги в стременах нежились в высоких сапожках из меха лисы-чернобурки. И даже сбруя коня, выделанная,,из красной кожи, была украшена позвякивающими в такт шагам золотыми монетками.
   Кахбун-Везунчик, вспомнил наконец Чонг. Богатый купец из Базго. Чонг встречал его караван несколько месяцев назад. Собственно, ему доводилось встречать во время своих путешествий все караваны, которые только ходили по Великому Шелковому пути – от Янцзы, через Нангчу, мимо великих озер Тен-гри и до самой Лхассы, где размещалась резиденция короля Лангдармы.
   Чонг поклонился, сложив руки в традиционном приветствии.
   – Доброго вам пути, милостивые люди. Пусть вам светит в дороге звезда матери Мира.
   Кахбун не удостоил его даже взглядом. А юноша на передней повозке, сидевший рядом с угрюмым возницей, тряхнул черными кудрями и помахал рукой.
   – Привет тебе, монах. Мы идем через перевал в Лхассу, ко дворцу Императора. А ты?
   – Я направляюсь к молельне Ликир.
   – Нам по пути!
   Занавеска паланкина отодвинулась, и Чонга вдруг будто ожгло огнем. На него смотрели блестящие и черные, будто сама ночь, подтянутые к вискам глаза – два бездонных озера. Яркие губы – капризные, созданные для поцелуя, были чуть приоткрыты в загадочной улыбке.
   – Ликир? – бархатным голосом спросила женщина. – Это маленькая молельня из белого камня у самого озера?
   – Да, госпожа, – едва справившись с волнением, ответил Чонг. – Она была построена в честь Пяти Бессмертных Сестер Дакинь. К сожалению, недавно её повредил горный обвал. Мы хотим заняться её восстановлением.
   – Ну ясно, – буркнул Кахбун-Везунчик. – Сейчас будешь клянчить деньги.
   Чонг пожал плечами.
   – Если вы пожертвуете несколько монет, то многие люди, которые придут помолиться Пяти Сестрам, останутся благодарны вам. Но клянчить я ничего не собираюсь.
   – Тогда что ты тут стоишь? Иди своей дорогой.
   – Прошу простить меня, милостивый господин, но я посоветовал бы вам Подождать. В это время лха бывает коварен.
   – Не болтай глупостей. Чего бояться? Солнце стоит высоко, небо чистое.
   Чонг с сомнением посмотрел вверх.
   – Это-то и плохо. Солнце растапливает снег на вершинах, он делается рыхлым и непрочным. Иногда он скатывается вниз.
   В глазах женщины мелькнуло беспокойство. Кахбун, заметив это, едва не зарычал от ярости.
   – Ах ты, урод! Может, ты вовсе не буддист, а Черный маг?
   Его рука потянулась к мечу, висевшему на поясе. Чонг незаметно подобрался, чуть развернувшись боком и спружинив ноги, чтобы в случае чего мгновенно прыгнуть… .
   – Дядя, перестаньте, – капризно сказала женщина. – Посмотрите сами; он ещё слишком молод для мага. Впрочем, для монаха – тоже.
   – Я действительно ещё не монах. Я послушник Вгорной общине Лха-Кханга.
   – Я о такой не слышала…
   – Она расположена высоко в горах – спокойно ответил Чонг, не выпуская, однако, Кахбуна из поля зрения. – Путь туда очень труден, и добраться можно только пешком. Ни лошадь, ни повозка не пройдут.
   Кахбун-Везунчик пришпорил коня (монеты на сбруе резко звякнули) и бросил через плечо:
   – Гхури, гони этого оборванца. Как бы беду не на кликал.
   – Слушаюсь, господин.
   Угрюмый возница взмахнул кнутом, метя в голову Чонга. Тот сделал неуловимое движение в сторону, но удара не последовало: парнишка, сидевший рядом, обладатель длинных черных кудрей, перехватил руку с кнутом. Возница метнул злобный взгляд. Юноша, однако, не отпустил руку и глаза не отвел.
   – Не стоит показывать силу на безоружном. Тем более этот человек служит Будде. Прости, монах. Спасибо за предупреждение… Но купец не будет купцом, если не станет спешить туда, где ждут его товар.
   Чонг посмотрел ему в глаза. «Может быть, даст Бог, я смогу отплатить ему добром за добро, – подумал он. – А если в этой жизни нам не доведется встретиться… Что ж, я буду молиться, чтобы счастье сопутствовало ему в дороге».
   Минуту спустя он уже шел вверх по тропе, закинув за плечи холщовую котомку и опираясь на крепкую суковатую палку. Он мог бы обойтись и без нее, молодые ноги трудно было утомить привычной ходьбой, но мало ли где могла пригодиться палка…
   Амида Будда запретил им носить меч. Запретил отнимать жизнь у того, кому она была дарована свыше но, вероятно, Всемилостивый при всей его прозорливости не мог предвидеть, сколько опасностей и невзгод будет ожидать его служителей во время их странствий.
   Таши-Галла был мудр. И в мудрости своей не давал пощады несчастным ученикам. Чонг и его названые братья чувствовали, будто на каждую ногу кто-то повесил незримый, но тяжеленный камень. Онемевшие руки отваливались от тела, на котором во время занятий не оставалось живого места… Но – постепенно, далеко не сразу, они привыкли. Натруженные загрубевшие ладони легко, будто пушинку, вращали тяжелый посох – единственное доступное им оружие, тело не ощущало ударов, где-то внизу, в центре живота, рождалась невиданная сила, закипающая, словно в огромном чане, не знающая преград. Не сразу они и поверили в эту самую силу, которая живет в человеке, но поди об этом догадайся. У учителя были узкие плечи и худые руки. Джелгун, здоровенный розовощекий монах-геше, с которым Чонг долгое время делил келью, смотрел поначалу недоверчивее всех. С высоты его роста, гигантского по местным меркам, Таши-Галла казался маленьким и тщедушным. К тому же Чонг знал, что отец Джелгуна, пастух Алла-Кабиб, был первым силачом в деревне и первым любителем хмельного ячменного напитка. Кулаки его были размером с голову среднего человека, и однажды он в одиночку разогнал шайку разбойников, которые задумали украсть овец. Разбойники были известны на всю округу своей свирепостью и изворотливостью, и даже правительственный отряд, присланный из Кантуна, вернулся спустя несколько недель ни с чем.
   Сын был под стать отцу – плечистый, с могучими руками и необъятными грудными мышцами. Умишком вот только, жаль, слабоват. Очень уж любил похвастаться удалью. Однажды, пока Чонга не было, он вошел в келью, а вход загородил громадным камнем. Как ни старался Чонг попасть домой, но камень отодвинуть не сумел. В конце концов он в бессильной ярости пнул его ногой, сел на землю и заплакал..,
   Горы черными громадами равнодушно взирали с заоблачных высот, и Чонг самому себе казался крошечным и жалким, будто муравей, застрявший в капельке смолы. Холод пробирал до костей, откуда-то доносился звериный вой. Наверное, волк… «Ну и пусть, – отчаянно подумал Чонг. – Пусть он придет и сожрет меня».
   Может быть, он и сумел бы защититься и прогнать хищника. Он хорошо владел техникой посоха, вот только «Облачная ладонь» никак не желала даваться, даже после долгих и мучительных тренировок. Но Чонг также знал, что в бою техника значит далеко не все: необходим настрой, концентрация всей воли – то, чего сейчас как раз и не было… То, без чего боец не боец, а наполовину покойник. Не так давно ему пришлось драться против двух здоровенных мохнатых собак, накинувшихся на него, очевидно приняв за разбойника. А скорее всего их науськал богатый хозяин, решив проучить послушника-попрошайку…
   Прекрасно натасканные тибетские волкодавы бросились одновременно, с двух сторон, обнажив влажиые белые клыки. Чонг ощутил их горячее дыхание у своего лица и едва успел откатиться вбок. Правое плечо тут же сделалось мокрым и горячим, будто прикоснулось к раскаленному железу. Пес сумел-таки достать когтями, но тут же взвыл и завертелся волчком на земле: палка ужалила его в болевую точку на животе. Едва Чонг успел вскочить на ноги, как другая собака вцепилась сзади в шею. Спасла только грубая домотканая одежда: страшные клыки, не успев сомкнуться, скользнули вниз. Чонг уже ничего не видел. Только глубоко спрятанный животный инстинкт вдруг прорвался наружу и помог ему крутануться вокруг оси (этому приему Таши-Галла не учил, он возник сам собой), ткнуть пса палкой в ухо и тут же другим концом нанести мощный удар в пах, после которого уже не встают.
   Передышка была совсем короткой: Чонг успел лишь кое-как занять боевую позицию: невысокий юноша, не отличающийся богатырским сложением, окровавленный, с бледным неподвижным лицом и палкой в – вытянутых руках, – и огромный волкодав, натасканный на человеческую кровь, сморщив нос, демонстрирует с рычанием свои клыки размером с человеческий указательный палец… '
   Если бы он снова напал, Чонг бы, наверное, не удержался. Глаза застилал туман, ватные ноги отказывались служить, раненые плечо и шею будто опустили в жидкий огонь… Нет, он бы нипочем не удержался. Но собака, поглядывая искоса на неподвижно лежавшего собрата, не стала нападать. Порыкивая, пятясь, припадая на задние лапы, она вдруг развернулась и бросилась в позорное бегство. И только тогда из-за изгороди на дорогу неуклюже выскочил хозяин и долго кричал что-то вслед Чонгу, грозя кулаком, а пес чуть ли не ползком нырнул ему за спину и там притих, словно описавшийся щенок.
   Теперь же где-то в скалах неподалеку выл волк, подставив морду луне, а Чонг-по, отбросив свою палку, сидел на земле, уткнувшись лицом в колени. Что, интересно, скажет Таши-Галла, когда утром найдет его, растерзанного, несчастного, уже оледеневшего? Шевельнется ли в душе жалость? Джелгун испугается, затрясется, станет оправдываться… «Я же только хотел пошутить! Я вовсе не желал ему зла!»
   Не желал… Но разве меньше от этого станет зло? Да и зависит ли оно вообще от наших желаний?
   Чонг невольно вздрогнул, когда почувствовал какую-то тяжесть на плече. Подумалось: как, уже? Но это был не волк. Старый Таши-Галла сидел рядом, подобрав под себя ноги. Длинная одежда складками ниспадала вниз и расстилалась по земле, делая фигуру учители похожей на старинный колокол. Таши-Галла улыбался сочувственно и немного грустно. Ладонь его была теплой, и Чонг, решив, что его сейчас будут утешать, словно маленького, вдруг разозлился.
   – Жаль, что нам нельзя носить меч, – вырвалось у него.
   – А то что бы?
   – Я бы убил его. – Чонг кивнул на келью, где Джелгун сладко причмокивал во сне под защитой камня.
   Таши-Галла помолчал. Глаза его по-прежнему улыбались. Кажется, он нисколько не огорчился такому страшному заявлению своего ученика.
   – Значит, ты хочешь смерти названому брату?
   – А он мне? – выкрикнул Чонг. – Если я замерз ну или меня растерзает зверь, что вы скажете Джелгуну? Будете его утешать?
   – Возможно, – не стал отрицать учитель. – Но боюсь, что мои утешения не помогли бы. Как, впрочем, и тебе, будь у тебя в руках меч.
   Сказав это, Таши-Галла отвернулся. Казалось, он потерял интерес к происходившему. А что ему? Может быть, он уже унесся далеко-далеко, туда, где острые пики в вечных снегах прикасаются к холодному небу… Это нам, земным и погрязшим, путь к вершине представляется сплошным нагромождением камней, и о каждый можно споткнуться и набить себе шишку, а то и вовсе поскользнуться и улететь в черную пропасть.
   – Вы могли бы наказать Джелгуна, – упрямо сказал Чонг. – Чтобы он никогда не издевался надо мной!