Страница:
Коридор внезапно оборвался разветвлением в виде латинской буквы V. Справа была дверь с табличкой «Физическая лаборатория №3», а слева преграждала путь машина-страж вроде той, первой. Поколебавшись, Илларионов подошел к ней и проделал знакомые манипуляции. Он не слишком удивился, когда оказалось, что у него есть допуск и сюда.
Стальная плита уползла вбок, открывая черный прямоугольник входа. Нет, не черный, конечно, но внутри было гораздо темнее, чем снаружи… Темная Зона, темный вход в храм. Войти в страшный храм на холме… Куда входят люди, много больше, чем он способен вместить. Войти, чтобы понять, что случается с ними там… Пусть бы это стало и последним, что он поймет в жизни.
4
5
6
Стальная плита уползла вбок, открывая черный прямоугольник входа. Нет, не черный, конечно, но внутри было гораздо темнее, чем снаружи… Темная Зона, темный вход в храм. Войти в страшный храм на холме… Куда входят люди, много больше, чем он способен вместить. Войти, чтобы понять, что случается с ними там… Пусть бы это стало и последним, что он поймет в жизни.
4
Натужное электрическое гудение насыщало воздух осязаемой дрожью. Пахло озоном и еще чем-то, неуловимо напоминавшим о больничной антисептике. Света не хватало, чтобы рассеять полумрак в большой круглой камере, где профессор чувствовал себя словно внутри газового резервуара. В каждой из вогнутых металлических дверей было вырезано застекленное окошко на высоте человеческого роста, окруженное заклепками. Только одна дверь не имела такого окошка, из чего профессор сделал вывод о ее особом назначении. Можно было начать с любой из дверей, и Андрей Владимирович начал с этой.
Безлюдная комната за ней была так загромождена всевозможной аппаратурой, что и ступить негде. Из приборов и установок Илларионов опознал только компьютеры… И это Андрей Владимирович Илларионов, профессор физики, которому не нужно было растолковывать разницу между синхрофазотроном и электроскопом! Здесь же он не мог узнать ни одного устройства, кроме компьютеров, не мог и отдаленно предположить, для чего служат эти машины.
Так и не войдя в комнату, профессор с порога вернулся в круглую камеру. Он приблизил лицо к одному из застекленных окошек и вскрикнул… Но не отпрянул, потому что не смог.
Пара глаз, пара огромных человеческих глаз, исполненных непереносимого страдания и смотрящих на него в упор, – вот все, что он увидел в первую секунду. И во вторую, и в третью… Лишь потом, спустя вечность, мучительно преодолевая магнетизм этих молящих глаз, он сумел увидеть и другое.
Обнаженный до пояса, исхудавший до изможденности человек полулежал на чем-то наподобие стоматологического кресла. Руки его были прикованы к подлокотникам никелированными браслетами. Нижняя часть тела укрывалась в непрозрачной пластиковой капсуле и не была видна Илларионову. Возле сердца вздрагивал белый кружок датчика, игла в вене левой руки соединялась гибкой трубкой с медицинской капельницей. Лицо человека… О, как слаб для его описания был бы обыденный штамп вроде «череп, обтянутый желтой кожей»! Как и любой штамп, такие слова точны, но поверхностны. Как описать беспрерывно, судорожно движущиеся желваки, вздувшиеся до готовности лопнуть кровеносные сосуды, иссохшие крылья носа, истонченные губы мертвенной белизны, подбородок, похожий на сломанный птичий клюв? Описать можно, лишь прибегнув к другому штампу – «на этом лице жили только глаза». Все остальное было агонией, угасающей полужизнью.
Лоб человека пересекал вертикальный разрез, он тянулся выше по гладко выбритому куполу головы, и в рану впивались острия золотых электродов. Подобно ореолу мученика, голову окружала дуга из сверкающего металла, к правому и левому виску присосались багровые щупальца. Они то медленно укорачивались и раздувались, то растягивались и становились тонкими. Илларионову почудилось даже, что он слышит пыхтение чудовищной машины, высасывающей из мозга жертвы ту драгоценную субстанцию, которой она питается…
На самом деле, разумеется, он ничего не слышал, он мог только смотреть. И он смотрел в эти глаза, островки жизни среди холодного блеска принуждающих к существованию аппаратов. Тело человека за стеклом уже не жило, его функции поддерживались искусственно, внешними средствами, но глаза… Видит ли этот человек профессора? Если видит, должен принять его за одного из мучителей… Но в глазах нет ни ненависти, ни страха. Есть боль и мольба.
ПОМОГИ МНЕ
Вот что мог прочесть в этих глазах профессор Илларионов. Он рванул ручку двери… Заперто.
Профессор порывисто огляделся. Сколько здесь дверей с застекленными окошками? Неужели за каждой… Подойти еще хотя бы к одной двери было выше его сил. Он сполз на пол, сидя прислонился к стене. Но и теперь, когда он не смотрел больше на этот кошмар за стеклом, он не мог отделаться от навязчивой слуховой галлюцинации.
ЖЖЖ-ЧАВК. ЖЖЖ-ЧАВК. ЖЖЖ-ЧАВК.
Машина, выкачивающая мозг.
ПОМОГИ МНЕ
Илларионов не помнил, как он оказался наверху, за столом в своем кабинете. Очнулся он от мужского голоса, видимо в который раз повторявшего настойчивые вопросы.
– Андрей Владимирович! Что с вами? С вами все в порядке?
Это был Михаил Игнатьевич, с озабоченным видом он стоял возле стола Илларионова.
– В порядке? – Профессор с трудом поднял голову, стараясь сфокусировать зрение. – Нет. Не думаю.
– Я вижу. – Михаил Игнатьевич закивал, как показалось профессору, сочувственно. – Вы ведь были внизу… И наверное, сразу в Темной Зоне? Я еще удивился. Вам не впервой, но другие вот постепенно снова привыкают, начинают с материалов, с бесед… А вы – бух в ледяную воду. М-да… Темная Зона – это впечатляет, естественно, после такого перерыва.
После какого перерыва?! – чуть не закричал Илларионов. Что тут, черт возьми, происходит и кто я такой? Почему я попал сюда? Неужели я имею отношение к этим ужасам там, в подземельях?
Он сдержался, не закричал. Не из страха выдать себя, в тот момент это было чуть ли не безразлично ему. Он испугался возможного ОТВЕТА на свои вопросы. Примерно такого:
«Конечно, вы имеете отношение, профессор. Вы и создали все это».
Безлюдная комната за ней была так загромождена всевозможной аппаратурой, что и ступить негде. Из приборов и установок Илларионов опознал только компьютеры… И это Андрей Владимирович Илларионов, профессор физики, которому не нужно было растолковывать разницу между синхрофазотроном и электроскопом! Здесь же он не мог узнать ни одного устройства, кроме компьютеров, не мог и отдаленно предположить, для чего служат эти машины.
Так и не войдя в комнату, профессор с порога вернулся в круглую камеру. Он приблизил лицо к одному из застекленных окошек и вскрикнул… Но не отпрянул, потому что не смог.
Пара глаз, пара огромных человеческих глаз, исполненных непереносимого страдания и смотрящих на него в упор, – вот все, что он увидел в первую секунду. И во вторую, и в третью… Лишь потом, спустя вечность, мучительно преодолевая магнетизм этих молящих глаз, он сумел увидеть и другое.
Обнаженный до пояса, исхудавший до изможденности человек полулежал на чем-то наподобие стоматологического кресла. Руки его были прикованы к подлокотникам никелированными браслетами. Нижняя часть тела укрывалась в непрозрачной пластиковой капсуле и не была видна Илларионову. Возле сердца вздрагивал белый кружок датчика, игла в вене левой руки соединялась гибкой трубкой с медицинской капельницей. Лицо человека… О, как слаб для его описания был бы обыденный штамп вроде «череп, обтянутый желтой кожей»! Как и любой штамп, такие слова точны, но поверхностны. Как описать беспрерывно, судорожно движущиеся желваки, вздувшиеся до готовности лопнуть кровеносные сосуды, иссохшие крылья носа, истонченные губы мертвенной белизны, подбородок, похожий на сломанный птичий клюв? Описать можно, лишь прибегнув к другому штампу – «на этом лице жили только глаза». Все остальное было агонией, угасающей полужизнью.
Лоб человека пересекал вертикальный разрез, он тянулся выше по гладко выбритому куполу головы, и в рану впивались острия золотых электродов. Подобно ореолу мученика, голову окружала дуга из сверкающего металла, к правому и левому виску присосались багровые щупальца. Они то медленно укорачивались и раздувались, то растягивались и становились тонкими. Илларионову почудилось даже, что он слышит пыхтение чудовищной машины, высасывающей из мозга жертвы ту драгоценную субстанцию, которой она питается…
На самом деле, разумеется, он ничего не слышал, он мог только смотреть. И он смотрел в эти глаза, островки жизни среди холодного блеска принуждающих к существованию аппаратов. Тело человека за стеклом уже не жило, его функции поддерживались искусственно, внешними средствами, но глаза… Видит ли этот человек профессора? Если видит, должен принять его за одного из мучителей… Но в глазах нет ни ненависти, ни страха. Есть боль и мольба.
ПОМОГИ МНЕ
Вот что мог прочесть в этих глазах профессор Илларионов. Он рванул ручку двери… Заперто.
Профессор порывисто огляделся. Сколько здесь дверей с застекленными окошками? Неужели за каждой… Подойти еще хотя бы к одной двери было выше его сил. Он сполз на пол, сидя прислонился к стене. Но и теперь, когда он не смотрел больше на этот кошмар за стеклом, он не мог отделаться от навязчивой слуховой галлюцинации.
ЖЖЖ-ЧАВК. ЖЖЖ-ЧАВК. ЖЖЖ-ЧАВК.
Машина, выкачивающая мозг.
ПОМОГИ МНЕ
Илларионов не помнил, как он оказался наверху, за столом в своем кабинете. Очнулся он от мужского голоса, видимо в который раз повторявшего настойчивые вопросы.
– Андрей Владимирович! Что с вами? С вами все в порядке?
Это был Михаил Игнатьевич, с озабоченным видом он стоял возле стола Илларионова.
– В порядке? – Профессор с трудом поднял голову, стараясь сфокусировать зрение. – Нет. Не думаю.
– Я вижу. – Михаил Игнатьевич закивал, как показалось профессору, сочувственно. – Вы ведь были внизу… И наверное, сразу в Темной Зоне? Я еще удивился. Вам не впервой, но другие вот постепенно снова привыкают, начинают с материалов, с бесед… А вы – бух в ледяную воду. М-да… Темная Зона – это впечатляет, естественно, после такого перерыва.
После какого перерыва?! – чуть не закричал Илларионов. Что тут, черт возьми, происходит и кто я такой? Почему я попал сюда? Неужели я имею отношение к этим ужасам там, в подземельях?
Он сдержался, не закричал. Не из страха выдать себя, в тот момент это было чуть ли не безразлично ему. Он испугался возможного ОТВЕТА на свои вопросы. Примерно такого:
«Конечно, вы имеете отношение, профессор. Вы и создали все это».
5
Джон Шерман держал пистолет нацеленным в лоб мужчины, сидевшего за круглым столиком. Женщина опасливо отодвинулась, но за ней потянулся ствол пистолета Ники. Краем глаза Ника наблюдала и за мужчиной (ее впечатлила голливудская внешность). Она видела, что мужчина пытается восстановить самообладание, изрядно поколебленное появлением Ники и Шермана в крошечной комнатке подводной станции. Несмотря на то что Шерман поздоровался с ним по-русски, ответные слова прозвучали на немецком языке:
– Что… Кто вы такие?
– Мы представимся позже, – по-немецки сказал Шерман. – Пока главный вопрос: кто еще здесь есть, сколько, где, как вооружены? Быстро!
Мужчина покачал головой, не настолько поспешно, чтобы утратить достоинство, но и не медля под дулом пистолета.
– Только мы двое.
– Надолго?
– Мы никого не ждем в ближайшие двое суток.
– Хорошо. Если вы солгали, остальным придется умереть, но вы умрете первым. Это вам ясно?
– Да, – ответил мужчина.
– Хорошо, – повторил Шерман. – Теперь позвольте вернуть ваш вопрос. Кто ВЫ такой?
Ответ сопровождало почти небрежное пожатие плечами.
– Мое имя Йохан Фолкмер. Не вижу причин скрывать его. Что вам даст знание моего имени?
– Если я спрашиваю, это не означает… – начал Шерман, но тут вмешалась женщина.
– А меня зовут Диана Довгер, – агрессивно произнесла она, тоже на немецком, на языке Фолкмера, чтобы ему было понятнее. – И кто бы вы ни были, я надеюсь, что вы освободите меня.
– Освободим? – Шерман взглянул на нее, не упуская из вида Фолкмера.
– Меня похитили… Вот эти. – Она кивнула в сторону Фолкмера. – Он и его приятель, Рольф Pay.
Услышав фамилию Pay, Ника припомнила легкомысленный немецкий стишок.
– Альзо, шпрах дер пастор Pay[5], – пробормотала она.
– Пастор? – усмехнулась Диана. – Да нет, он не пастор. Не больше, чем я мать Тереза. Но этот тип не солгал, Рольфа Pay нет здесь. Никого нет, кроме нас. И потому, будь вы хоть их конкурентами, хоть пришельцами из преисподней, никто не помешает мне уйти с вами и натянуть им нос… Но ведь вы – не конкуренты? Моя надежда на свободу не беспочвенна? Я думаю, что…
– Одну минуту, – перебил ее Шерман. – Мне пока неясна расстановка сил. Станция не так уж велика. Сейчас мы с вами обойдем ее всю и убедимся, что мы действительно одни. Вы оба медленно пойдете впереди. При любых осложнениях… Я предупредил вас, Фолкмер.
– Я не самоубийца, – буркнул тот.
Поведение Фолкмера во время недолгого путешествия по станции подтвердило это заявление. Он избегал резких движений во всех смыслах, не говоря уж об авантюрных порывах. Опыт и знание людей подсказывали ему: того, кто держит его под прицелом, следует воспринимать всерьез. Иногда по требованию Шермана он давал краткие пояснения. Они касались устройства станции, назначения и расположения помещений; ни о чем другом Шерман пока не спрашивал.
– А здесь, – сказал Фолкмер в завершение экскурсии, – ангары для мини-субмарин. Это последнее, теперь мы побывали везде.
– Значит, – Шерман посмотрел на овальный наглухо задраенный люк, – если кто-то прибудет на субмарине, он появится отсюда?
– Да.
– Или пройдет через шлюзовую камеру, где прошли мы?
– Сомневаюсь, что кто-то станет пробираться сюда с аквалангом… Шлюзовая камера служит в основном для технических надобностей, ну, и в аварийной ситуации может выручить. Обычно она не используется.
– Так. – Шерман приоткрыл ближайшую к люку ангаров дверь. – А тут что?
– Просто каюта.
– Вот и отлично. Устроимся в ней для беседы, чтобы видеть люк. Входите, зажигайте свет, располагайтесь. Это и к вам относится, – добавил он для замешкавшейся Дианы.
Каюта была побольше той, где Ника и Шерман застали Фолкмера и Диану, но мало чем от нее отличались. Вот разве стол, за который сел Фолкмер, был не круглым, а прямоугольным со скругленными углами, да еще тут стояли два складных стула. Их заняли Шерман и Ника. Из-за акваланга Ника уместилась на самом краешке, как, впрочем, и Шерман. Снимать акваланг он не собирался, а Ника следовала его примеру. Диана уселась на невысокий рундук, тянувшийся вдоль стены.
– Теперь мы поговорим вот о чем, Фолкмер…
Чтобы произнести эту фразу, Шерману не понадобилось и пяти секунд, но Фолкмеру их хватило. Вслепую он нащупал на полке под столешницей то, что искал, о чем знал. В его руке, взметнувшейся над столом, угрюмо блеснула сталь пистолета.
Ника так и не поняла, что произошло потом. Фигура Шермана размылась перед ее глазами, как бывает, когда в телевизионной передаче применяют эффект, подчеркивающий стремительность движения. Громкий вскрик Фолкмера, полный боли… Шерман снова спокойно сидит на стуле, но в руках у него два пистолета, а у Фолкмера ни одного.
– Ч-черт, – прошипел Фолкмер, потирая пострадавшую руку. – Где вы этому научились?
– Довольно далеко отсюда, – холодно улыбнулся Шерман. Он даже не изменил тона. – Итак, вот о чем мы поговорим. Как вам должно быть ясно, я появился здесь не случайно и знаю много. Подробности – вот что меня интересует. В принципе я обойдусь и без них, но у вас есть шанс сэкономить мое время и заслужить снисхождение.
– Подробности о чем?
– О Штернбурге, об этой станции, о героине. Но главное, Фолкмер, главное – подробности о проекте «Мельница»…
С ужасом взглянув на Шермана, Фолкмер закрыл лицо руками и застонал:
– О нет… Только не это…
– Все остальное вы отдали бы с легкостью, правда?
Фолкмер грохнул кулаком по столу, забыв о боли в руке:
– Вы здесь из-за этого…
– Да.
Откинувшись на спинку стула, насколько позволял акваланг, Шерман спрятал пистолет Фолкмера в укрепленную на поясе гидрокостюма сумку. Он сделал это преимущественно для того, чтобы взять паузу. Он выиграл раунд. Фолкмер мог и ничего не знать о проекте, он мог быть НЕ ТЕМ человеком – но оказался именно тем,
– Проясним наши взаимоотношения. – Шерман застегнул сумку. – Вы поняли, что я в самом деле знаю много, но вам не известно, НАСКОЛЬКО много я знаю. Поэтому прошу в вашем рассказе скрупулезно придерживаться истины, в мельчайших деталях. Если я уловлю малейшее отклонение от истины, в тот же момент, повторяю, Фолкмер, в тот же момент, без новых предупреждений, без единой секунды задержки я выстрелю и убью вас. Вы мне верите?
Ника не верила. Она помнила, как Шерман обошелся с боевиками у дачи Щербакова, но и без этого она знала, что он не способен хладнокровно застрелить безоружного человека. Но то Ника; другое дело Фолкмер. Конечно, он понимал, что Шерману нужна информация, а не труп. Но так ли нужна, в достаточной ли степени, чтобы спасти Фолкмеру жизнь? Глядя в глаза Шермана, он начинал верить… Да, он поверил ему.
– Верю, – прохрипел он.
– Разумно. Пожалуй, вы можете рискнуть и совсем чуть-чуть солгать… Если ваша ложь совпадет с областью моего неведения, вы останетесь жить. Если нет – умрете. Русская рулетка – так это называется?
– Я не стану рисковать! – воскликнул Фолкнер с отчаянием. – Я уже говорил вам, что я не самоубийца…
– Вот и прекрасно. И кстати, об откровенности… Ваше имя.
– Что мое имя?
– Вы похитили эту женщину. Среди похитителей как-то не принято называть жертве подлинные имена.
В приступе внезапной слабости Фолкмер оперся локтем о крышку стола.
– Если вам и впрямь известно немало, – тихо сказал он, – почему же вы не задумались о самой простой вещи?
– О какой?
– О том, что в случае… гм… неприятностей нас ведь не будет разыскивать полиция для предъявления официальных обвинений. Эта игра идет по совершенно иным правилам. И я не думаю, что в рамках этих правил использование псевдонимов имеет хоть какой-то смысл…
– Пусть так. – Шерман кивнул. – Я готов внимательно выслушать ваш рассказ.
– И в порядке ответной любезности вы не представитесь мне?
– В свое время, Фолкмер.
– Дело не в вашем имени. Сомневаюсь, что вы связаны со структурами, которые…
– То, с кем я связан, повлияет на содержание вашего рассказа?
Сдавшемуся уже Фолкмеру не оставалось ничего другого, как вздохнуть.
– Нет.
– Тогда приступайте.
– И если он не то что солжет, а хоть запнется, – злорадно заявила Диана Шерману, – я с удовольствием сама подтолкну ваш палец на спусковом крючке.
Фолкмер начал говорить. Ника напряженно вслушивалась, стараясь не упустить ни слова, но ее познания в немецком были ограниченны. Она сносно владела языком на бытовом уровне, а Фолкмер говорил о далеких от обыденности вещах. Сильнее всего мешало Нике отсутствие навыков синхронного перевода. Пытаясь мысленно перевести какое-то будто бы знакомое слово, она застревала на нем и теряла нить, отставая от темпа. И совсем туго ей пришлось, когда речь зашла о проекте «Мельница». Она запуталась окончательно, отказалась от мысли понять большую часть сказанного и ловила лишь отдельные фразы. Выхваченные из контекста, они мало что проясняли.
Когда Фолкмер умолк, Шерман с полминуты сидел нахмурившись, не шевелясь, держа свой пистолет на коленях. Потом складки на его лбу разгладились.
– Это интересная история, Фолкмер, – сказал он. – Но я придумал продолжение, и оно еще интереснее. Мне нужно попасть в лабораторию на острове Суханова, и вы мне поможете.
– Я? – Фолкмер выглядел растерянным. – Как я могу помочь вам в этом?
– Пока Диана у вас, вы контролируете профессора Довгера. Вы сообщите ему, что на остров Суханова вылетает… Ну, ваш инспектор, что ли. По вашему приказу меня доставят туда самолетом с их аэродрома под Санкт-Петербургом.
Диана вскочила, сжимая кулаки. Щеки ее пылали, глаза горели гневом. Вне себя от ярости, она набросилась на Шермана:
– Так вот каков мой благородный спаситель! Теперь вы решили воспользоваться мной в своих целях, а я… Я останусь в плену! Вы такой же негодяй, как и они!
– Да подождите же, – поморщился Шерман, защищаясь от нее выставленной ладонью. – Кажется, я не утверждал, что я ваш благородный спаситель.
– Ах ты… – задохнулась Диана.
– Тем не менее вы будете освобождены.
– Как так? – Она села, словно получив толчок в грудь. – Объяснитесь, таинственный незнакомец…
– Я нахожу, что «таинственный незнакомец» все-таки лучше «негодяя». – Шерман усмехнулся. – Женщины! Они везде одинаковы.
– Что значит «везде»? – Бровь Дианы красиво выгнулась, как натянутый охотничий лук.
– Везде – значит везде, где есть мужчины и женщины. Где есть разделение на два пола… Если вы с минуту посидите спокойно, фрау Довгер, вы значительно облегчите себе процесс восприятия моей идеи.
Диана фыркнула, но промолчала.
– Возможно, она вам и не очень понравится, – продолжил Шерман, – но я и не ставил перед собой задачи нравиться вам… Краеугольным камнем, Фолкмер, здесь является Клейн.
– Клейн? – Фолкмеру стало совсем нехорошо.
– Да, он, владелец этой героиновой Голконды. Если вы поведете себя неблагоразумно, я сдам российским властям ваш подводный наркобизнес. А Хельмуту Клейну я сообщу, что информацию получил от вас… Полагаю, его это заинтересует. Видите, как вы были правы в отношении бесполезности псевдонимов. Каким бы именем вы ни назвались, мне достаточно описать Клейну вашу внешность и обстоятельства нашей встречи, чтобы никто не дал и полдоллара за вашу жизнь.
– Ох… Но если я и буду благоразумен, где гарантии, что по окончании вашей… операции вы не сделаете того же?
– Не проинформирую российские власти?
– Плевать мне на власти и на проблемы нарко-синдиката! Не выдадите меня Клейну!
– Мое слово.
– Простите, – покривился Фолкмер, – но в данной ситуации такая гарантия не кажется мне весомой.
– Я мог бы оскорбиться, но попробую объяснить. Мной движет лишь один мотив, и он связан исключительно с проектом «Мельница». Можете назвать этот мотив личным. Мне нет никакого дела до наркотиков, до Клейна и до вас, я только использую те средства, какие оказались под рукой. Я постараюсь использовать их наиболее выгодным образом и слово свое сдержу, в зависимости от вашего поведения, и в одном, и в другом случае. Все остальное меня попросту нисколько не занимает.
– Вы так говорите, но…
– У вас нет выбора, Фолкмер. Стоит ли попусту терять время?
Ответ прозвучал не сразу, но это был белый флаг.
– Да. Я понимаю.
Склонившись к уху Шермана, Ника тихонько прошептала (конечно, по-русски):
– Мне надо сказать тебе пару слов наедине…
– Выйдем в коридор, – предложил Шерман и посмотрел на Фолкмера и Диану. – Эти никуда отсюда не пропадут… Только вот что. Нет ли тут способа вызвать кого-то на подмогу? Какая-то кнопка или…
– Я отлично знаю, – по-русски произнесла Диана, – что никакого способа вызвать помощь в этой каюте нет. Но если вы опасаетесь, дайте мне его пистолет, и я подержу его на мушке.
– Нет уж, – с усмешкой сказал Шерман. – Безоружная вы как-то трогательнее, что ли…
Пропустив Нику в коридор, он покинул каюту и плотно закрыл дверь.
– Джон, – возбужденно заговорила Ника. – ты все время об одном себе – «я поеду, я сделаю»… А про меня ты забыл?
– Я не забыл про тебя, но ведь ты не полетишь на остров Суханова…
– Почему это я не полечу?
– Ника, – Шерман пытался быть терпеливым, – у нас с тобой уже был похожий разговор, и я…
– И ты, – закончила за него Ника с оттенком торжества, – помнишь мой ультиматум! Он не отменен. Напротив, он подкреплен, потому что теперь я знаю намного больше! Остановить меня ты сможешь только силой, Джон. Неужели ты сделаешь это?
– Ну почему тебя всегда тянет туда, где опасно?!
– Там не опаснее, чем здесь, – не согласилась Ника. – Даже безопаснее после того, как ты прижал Фолкмера.
– Да зачем тебе лететь на этот проклятый остров?!
– Я нужна тебе!
После этих слов оба замолчали, глубоко дыша и глядя друг другу в глаза.
– Нет, – ответил наконец Шерман. – Там – нет.
– Ах там? Может быть, и вообще нет?
– Этого я не говорил.
– А я не из тех девушек, которые бывают нужны «здесь» и не нужны «там». Если я с тобой, я с тобой. А кроме того, хочется самой увидеть, что это за проект «Мельница».
– Так ты не поняла?
– Не все.
– Ника, будь же благоразумной…
– Как Фолкмер, да? Только у нас с тобой все наоборот, Джон! Это я держу тебя на крючке, а не ты меня.
Странная улыбка появилась на губах Шермана, такая странная, что она скорее омрачала, чем просветляла его лицо.
– Я снова уступаю тебе, Ника…
– Почему, Джон? – Она шептала, прижавшись к нему. – Уж конечно, я не напугала тебя ультиматумом… Суперагенты не обращают внимания на такие мелочи, у них есть тысячи способов их обойти. Ты – загадка, Джон Шерман, и я никогда не разгадаю тебя, проживи я хоть сто лет.
Шерман продолжал улыбаться:
– Ты добилась своего, Ника. Не довольно ли на этот момент?
От его близости Ника совсем потеряла самоконтроль, позабыв на мгновение о мудрости Экклезиаста «есть время для каждой вещи и вещь для каждого времени». Она поцеловала его… с большей страстностью, чем позволяли обстоятельства, и тут же отступила.
– Но как мы уйдем отсюда, Джон? Угрозу для Фолкмера мы будем представлять только там, где ему нас не достать. А тут, стоит нам покинуть станцию, он напустит на нас всех псов Штернбурга…
– Я кое-что придумал, – заверил ее Шерман и открыл дверь.
Они вошли. Шерман возобновил прерванный разговор по-немецки:
– Небольшая поправка, Фолкнер. На остров Суханова летят два инспектора. Эта девушка и я, Андрей Эдуардович Комлев. Под этим псевдонимом я хочу быть представленным Довгеру.
– А на самом деле вы…
– Джон Шерман. По правилам моей игры скрывать имя также нет смысла… Но вернемся к делу. Видимо, нам не удастся попасть на остров Суханова сразу, потребуется время на подготовку.
– Видимо. – Фолкмер пожал плечами.
– А для начала мы должны невредимыми добраться до Санкт-Петербурга, где я передам запись нашей с вами беседы и мои инструкции друзьям. Такова моя задача. Ваша – прямо противоположная: не допустить, чтобы это произошло.
– Послушайте, я…
– Так вот, Фолкмер. Мы покинем станцию втроем на одной из ваших субмарин, «Шарков», которые вы так красочно описывали. А чтобы не сбежала фрау Довгер…
– Она не сбежит, – сказал Фолкмер. – Она не знает ни кода запуска «Шарков», ни кодов замков сейфов с аквалангами. И связаться ни с кем не сможет. Здесь только кабельная связь со Штернбургом, да и она кодирована.
– Кабельная связь со Штернбургом? – заинтересовалась вдруг Ника.
– Вас это удивило?
– Я просто подумала: ведь кто-то может проследить, куда идет кабель, обнаружить станцию…
– О, разумеется, – согласился Фолкмер. – Но смысл существования подводной базы не в том, чтобы ее вообще никогда и никто не нашел. Если механизм даст сбой и власти займутся Штернбургом из-за наркотиков, найдут обязательно, с кабелем или без него.
– Тогда в чем же смысл?
– Эвакуация. Все эти обыски, допросы – дело долгое. В такой ситуации Клейн надеется успеть переправить на базу часть размещенного в Штернбурге товара, а также тех людей, которых необходимо вывезти, а их не так мало. Здесь они будут ждать эвакуации рейсами «Шарков». Станцию найдут, но… пустой. А кабельная связь…
– Как раз то, – подхватил Шерман, – чем мы сейчас и воспользуемся. Точнее, воспользуетесь вы. Вы предупредите людей в Штернбурге, что прибудете с нами, пусть встретят, как подобает. Особо не распространяйтесь, кто мы и откуда, не нужно ничего придумывать. Отдайте приказ, и все.
– А потом?
– Потом на материк, втроем. В нашей машине мы довезем вас до Санкт-Петербурга и там отпустим. Вы свяжетесь с Довгером, а материалы для Клейна к тому времени будут у моих друзей… И прошу вас не забывать, Фолкмер, что я сделал, когда вы достали пистолет, прошу вас постоянно помнить о скорости моей реакции. Девушка прошла ту же подготовку, что и я. Какой-то сигнал вашим людям, возможно, и создаст нам некоторые осложнения, но для вас-то что толку? Вы будете мертвы.
– Не хочется снова напоминать, – сказал Фолкмер с кислой миной, – что я не самоубийца.
– Теперь нам нужно договориться о двусторонней связи. Вы будете инструктировать меня касательно вылета, я же дам знать о себе, как только мы вернемся с острова Суханова. Тогда вы освободите Диану, а до тех пор ей придется побыть у вас в гостях. И все, Фолкмер. Это последний шаг, после него вам больше не угрожает опасность быть выданным Клейну.
– Да что же это такое? – взвилась Диана. – Я буду сидеть здесь, пока вы… Творите невесть что в лаборатории моего мужа? Откуда я знаю: а вдруг вы готовите покушение на него?!
– Покушение, – сказал Шерман, – куда проще было бы устроить в Санкт-Петербурге. Подумайте, фрау Довгер. Сможем ли мы выбраться живыми с острова Суханова, убив профессора? Наше возвращение возможно только при его содействии.
Довод произвел впечатление на Диану, и она произнесла уже спокойнее:
– И все-таки… Вы не помогать ему едете.
– Не помогать. Но меня мало интересуют ваши соображения по этому поводу, фрау Довгер. Я был бы признателен, если бы вы помолчали и позволили мне поговорить с герром Фолкмером.
В глазах Дианы полыхнули грозные зарницы… И погасли. Ей нечего было противопоставить Шерману.
– Что… Кто вы такие?
– Мы представимся позже, – по-немецки сказал Шерман. – Пока главный вопрос: кто еще здесь есть, сколько, где, как вооружены? Быстро!
Мужчина покачал головой, не настолько поспешно, чтобы утратить достоинство, но и не медля под дулом пистолета.
– Только мы двое.
– Надолго?
– Мы никого не ждем в ближайшие двое суток.
– Хорошо. Если вы солгали, остальным придется умереть, но вы умрете первым. Это вам ясно?
– Да, – ответил мужчина.
– Хорошо, – повторил Шерман. – Теперь позвольте вернуть ваш вопрос. Кто ВЫ такой?
Ответ сопровождало почти небрежное пожатие плечами.
– Мое имя Йохан Фолкмер. Не вижу причин скрывать его. Что вам даст знание моего имени?
– Если я спрашиваю, это не означает… – начал Шерман, но тут вмешалась женщина.
– А меня зовут Диана Довгер, – агрессивно произнесла она, тоже на немецком, на языке Фолкмера, чтобы ему было понятнее. – И кто бы вы ни были, я надеюсь, что вы освободите меня.
– Освободим? – Шерман взглянул на нее, не упуская из вида Фолкмера.
– Меня похитили… Вот эти. – Она кивнула в сторону Фолкмера. – Он и его приятель, Рольф Pay.
Услышав фамилию Pay, Ника припомнила легкомысленный немецкий стишок.
– Альзо, шпрах дер пастор Pay[5], – пробормотала она.
– Пастор? – усмехнулась Диана. – Да нет, он не пастор. Не больше, чем я мать Тереза. Но этот тип не солгал, Рольфа Pay нет здесь. Никого нет, кроме нас. И потому, будь вы хоть их конкурентами, хоть пришельцами из преисподней, никто не помешает мне уйти с вами и натянуть им нос… Но ведь вы – не конкуренты? Моя надежда на свободу не беспочвенна? Я думаю, что…
– Одну минуту, – перебил ее Шерман. – Мне пока неясна расстановка сил. Станция не так уж велика. Сейчас мы с вами обойдем ее всю и убедимся, что мы действительно одни. Вы оба медленно пойдете впереди. При любых осложнениях… Я предупредил вас, Фолкмер.
– Я не самоубийца, – буркнул тот.
Поведение Фолкмера во время недолгого путешествия по станции подтвердило это заявление. Он избегал резких движений во всех смыслах, не говоря уж об авантюрных порывах. Опыт и знание людей подсказывали ему: того, кто держит его под прицелом, следует воспринимать всерьез. Иногда по требованию Шермана он давал краткие пояснения. Они касались устройства станции, назначения и расположения помещений; ни о чем другом Шерман пока не спрашивал.
– А здесь, – сказал Фолкмер в завершение экскурсии, – ангары для мини-субмарин. Это последнее, теперь мы побывали везде.
– Значит, – Шерман посмотрел на овальный наглухо задраенный люк, – если кто-то прибудет на субмарине, он появится отсюда?
– Да.
– Или пройдет через шлюзовую камеру, где прошли мы?
– Сомневаюсь, что кто-то станет пробираться сюда с аквалангом… Шлюзовая камера служит в основном для технических надобностей, ну, и в аварийной ситуации может выручить. Обычно она не используется.
– Так. – Шерман приоткрыл ближайшую к люку ангаров дверь. – А тут что?
– Просто каюта.
– Вот и отлично. Устроимся в ней для беседы, чтобы видеть люк. Входите, зажигайте свет, располагайтесь. Это и к вам относится, – добавил он для замешкавшейся Дианы.
Каюта была побольше той, где Ника и Шерман застали Фолкмера и Диану, но мало чем от нее отличались. Вот разве стол, за который сел Фолкмер, был не круглым, а прямоугольным со скругленными углами, да еще тут стояли два складных стула. Их заняли Шерман и Ника. Из-за акваланга Ника уместилась на самом краешке, как, впрочем, и Шерман. Снимать акваланг он не собирался, а Ника следовала его примеру. Диана уселась на невысокий рундук, тянувшийся вдоль стены.
– Теперь мы поговорим вот о чем, Фолкмер…
Чтобы произнести эту фразу, Шерману не понадобилось и пяти секунд, но Фолкмеру их хватило. Вслепую он нащупал на полке под столешницей то, что искал, о чем знал. В его руке, взметнувшейся над столом, угрюмо блеснула сталь пистолета.
Ника так и не поняла, что произошло потом. Фигура Шермана размылась перед ее глазами, как бывает, когда в телевизионной передаче применяют эффект, подчеркивающий стремительность движения. Громкий вскрик Фолкмера, полный боли… Шерман снова спокойно сидит на стуле, но в руках у него два пистолета, а у Фолкмера ни одного.
– Ч-черт, – прошипел Фолкмер, потирая пострадавшую руку. – Где вы этому научились?
– Довольно далеко отсюда, – холодно улыбнулся Шерман. Он даже не изменил тона. – Итак, вот о чем мы поговорим. Как вам должно быть ясно, я появился здесь не случайно и знаю много. Подробности – вот что меня интересует. В принципе я обойдусь и без них, но у вас есть шанс сэкономить мое время и заслужить снисхождение.
– Подробности о чем?
– О Штернбурге, об этой станции, о героине. Но главное, Фолкмер, главное – подробности о проекте «Мельница»…
С ужасом взглянув на Шермана, Фолкмер закрыл лицо руками и застонал:
– О нет… Только не это…
– Все остальное вы отдали бы с легкостью, правда?
Фолкмер грохнул кулаком по столу, забыв о боли в руке:
– Вы здесь из-за этого…
– Да.
Откинувшись на спинку стула, насколько позволял акваланг, Шерман спрятал пистолет Фолкмера в укрепленную на поясе гидрокостюма сумку. Он сделал это преимущественно для того, чтобы взять паузу. Он выиграл раунд. Фолкмер мог и ничего не знать о проекте, он мог быть НЕ ТЕМ человеком – но оказался именно тем,
– Проясним наши взаимоотношения. – Шерман застегнул сумку. – Вы поняли, что я в самом деле знаю много, но вам не известно, НАСКОЛЬКО много я знаю. Поэтому прошу в вашем рассказе скрупулезно придерживаться истины, в мельчайших деталях. Если я уловлю малейшее отклонение от истины, в тот же момент, повторяю, Фолкмер, в тот же момент, без новых предупреждений, без единой секунды задержки я выстрелю и убью вас. Вы мне верите?
Ника не верила. Она помнила, как Шерман обошелся с боевиками у дачи Щербакова, но и без этого она знала, что он не способен хладнокровно застрелить безоружного человека. Но то Ника; другое дело Фолкмер. Конечно, он понимал, что Шерману нужна информация, а не труп. Но так ли нужна, в достаточной ли степени, чтобы спасти Фолкмеру жизнь? Глядя в глаза Шермана, он начинал верить… Да, он поверил ему.
– Верю, – прохрипел он.
– Разумно. Пожалуй, вы можете рискнуть и совсем чуть-чуть солгать… Если ваша ложь совпадет с областью моего неведения, вы останетесь жить. Если нет – умрете. Русская рулетка – так это называется?
– Я не стану рисковать! – воскликнул Фолкнер с отчаянием. – Я уже говорил вам, что я не самоубийца…
– Вот и прекрасно. И кстати, об откровенности… Ваше имя.
– Что мое имя?
– Вы похитили эту женщину. Среди похитителей как-то не принято называть жертве подлинные имена.
В приступе внезапной слабости Фолкмер оперся локтем о крышку стола.
– Если вам и впрямь известно немало, – тихо сказал он, – почему же вы не задумались о самой простой вещи?
– О какой?
– О том, что в случае… гм… неприятностей нас ведь не будет разыскивать полиция для предъявления официальных обвинений. Эта игра идет по совершенно иным правилам. И я не думаю, что в рамках этих правил использование псевдонимов имеет хоть какой-то смысл…
– Пусть так. – Шерман кивнул. – Я готов внимательно выслушать ваш рассказ.
– И в порядке ответной любезности вы не представитесь мне?
– В свое время, Фолкмер.
– Дело не в вашем имени. Сомневаюсь, что вы связаны со структурами, которые…
– То, с кем я связан, повлияет на содержание вашего рассказа?
Сдавшемуся уже Фолкмеру не оставалось ничего другого, как вздохнуть.
– Нет.
– Тогда приступайте.
– И если он не то что солжет, а хоть запнется, – злорадно заявила Диана Шерману, – я с удовольствием сама подтолкну ваш палец на спусковом крючке.
Фолкмер начал говорить. Ника напряженно вслушивалась, стараясь не упустить ни слова, но ее познания в немецком были ограниченны. Она сносно владела языком на бытовом уровне, а Фолкмер говорил о далеких от обыденности вещах. Сильнее всего мешало Нике отсутствие навыков синхронного перевода. Пытаясь мысленно перевести какое-то будто бы знакомое слово, она застревала на нем и теряла нить, отставая от темпа. И совсем туго ей пришлось, когда речь зашла о проекте «Мельница». Она запуталась окончательно, отказалась от мысли понять большую часть сказанного и ловила лишь отдельные фразы. Выхваченные из контекста, они мало что проясняли.
Когда Фолкмер умолк, Шерман с полминуты сидел нахмурившись, не шевелясь, держа свой пистолет на коленях. Потом складки на его лбу разгладились.
– Это интересная история, Фолкмер, – сказал он. – Но я придумал продолжение, и оно еще интереснее. Мне нужно попасть в лабораторию на острове Суханова, и вы мне поможете.
– Я? – Фолкмер выглядел растерянным. – Как я могу помочь вам в этом?
– Пока Диана у вас, вы контролируете профессора Довгера. Вы сообщите ему, что на остров Суханова вылетает… Ну, ваш инспектор, что ли. По вашему приказу меня доставят туда самолетом с их аэродрома под Санкт-Петербургом.
Диана вскочила, сжимая кулаки. Щеки ее пылали, глаза горели гневом. Вне себя от ярости, она набросилась на Шермана:
– Так вот каков мой благородный спаситель! Теперь вы решили воспользоваться мной в своих целях, а я… Я останусь в плену! Вы такой же негодяй, как и они!
– Да подождите же, – поморщился Шерман, защищаясь от нее выставленной ладонью. – Кажется, я не утверждал, что я ваш благородный спаситель.
– Ах ты… – задохнулась Диана.
– Тем не менее вы будете освобождены.
– Как так? – Она села, словно получив толчок в грудь. – Объяснитесь, таинственный незнакомец…
– Я нахожу, что «таинственный незнакомец» все-таки лучше «негодяя». – Шерман усмехнулся. – Женщины! Они везде одинаковы.
– Что значит «везде»? – Бровь Дианы красиво выгнулась, как натянутый охотничий лук.
– Везде – значит везде, где есть мужчины и женщины. Где есть разделение на два пола… Если вы с минуту посидите спокойно, фрау Довгер, вы значительно облегчите себе процесс восприятия моей идеи.
Диана фыркнула, но промолчала.
– Возможно, она вам и не очень понравится, – продолжил Шерман, – но я и не ставил перед собой задачи нравиться вам… Краеугольным камнем, Фолкмер, здесь является Клейн.
– Клейн? – Фолкмеру стало совсем нехорошо.
– Да, он, владелец этой героиновой Голконды. Если вы поведете себя неблагоразумно, я сдам российским властям ваш подводный наркобизнес. А Хельмуту Клейну я сообщу, что информацию получил от вас… Полагаю, его это заинтересует. Видите, как вы были правы в отношении бесполезности псевдонимов. Каким бы именем вы ни назвались, мне достаточно описать Клейну вашу внешность и обстоятельства нашей встречи, чтобы никто не дал и полдоллара за вашу жизнь.
– Ох… Но если я и буду благоразумен, где гарантии, что по окончании вашей… операции вы не сделаете того же?
– Не проинформирую российские власти?
– Плевать мне на власти и на проблемы нарко-синдиката! Не выдадите меня Клейну!
– Мое слово.
– Простите, – покривился Фолкмер, – но в данной ситуации такая гарантия не кажется мне весомой.
– Я мог бы оскорбиться, но попробую объяснить. Мной движет лишь один мотив, и он связан исключительно с проектом «Мельница». Можете назвать этот мотив личным. Мне нет никакого дела до наркотиков, до Клейна и до вас, я только использую те средства, какие оказались под рукой. Я постараюсь использовать их наиболее выгодным образом и слово свое сдержу, в зависимости от вашего поведения, и в одном, и в другом случае. Все остальное меня попросту нисколько не занимает.
– Вы так говорите, но…
– У вас нет выбора, Фолкмер. Стоит ли попусту терять время?
Ответ прозвучал не сразу, но это был белый флаг.
– Да. Я понимаю.
Склонившись к уху Шермана, Ника тихонько прошептала (конечно, по-русски):
– Мне надо сказать тебе пару слов наедине…
– Выйдем в коридор, – предложил Шерман и посмотрел на Фолкмера и Диану. – Эти никуда отсюда не пропадут… Только вот что. Нет ли тут способа вызвать кого-то на подмогу? Какая-то кнопка или…
– Я отлично знаю, – по-русски произнесла Диана, – что никакого способа вызвать помощь в этой каюте нет. Но если вы опасаетесь, дайте мне его пистолет, и я подержу его на мушке.
– Нет уж, – с усмешкой сказал Шерман. – Безоружная вы как-то трогательнее, что ли…
Пропустив Нику в коридор, он покинул каюту и плотно закрыл дверь.
– Джон, – возбужденно заговорила Ника. – ты все время об одном себе – «я поеду, я сделаю»… А про меня ты забыл?
– Я не забыл про тебя, но ведь ты не полетишь на остров Суханова…
– Почему это я не полечу?
– Ника, – Шерман пытался быть терпеливым, – у нас с тобой уже был похожий разговор, и я…
– И ты, – закончила за него Ника с оттенком торжества, – помнишь мой ультиматум! Он не отменен. Напротив, он подкреплен, потому что теперь я знаю намного больше! Остановить меня ты сможешь только силой, Джон. Неужели ты сделаешь это?
– Ну почему тебя всегда тянет туда, где опасно?!
– Там не опаснее, чем здесь, – не согласилась Ника. – Даже безопаснее после того, как ты прижал Фолкмера.
– Да зачем тебе лететь на этот проклятый остров?!
– Я нужна тебе!
После этих слов оба замолчали, глубоко дыша и глядя друг другу в глаза.
– Нет, – ответил наконец Шерман. – Там – нет.
– Ах там? Может быть, и вообще нет?
– Этого я не говорил.
– А я не из тех девушек, которые бывают нужны «здесь» и не нужны «там». Если я с тобой, я с тобой. А кроме того, хочется самой увидеть, что это за проект «Мельница».
– Так ты не поняла?
– Не все.
– Ника, будь же благоразумной…
– Как Фолкмер, да? Только у нас с тобой все наоборот, Джон! Это я держу тебя на крючке, а не ты меня.
Странная улыбка появилась на губах Шермана, такая странная, что она скорее омрачала, чем просветляла его лицо.
– Я снова уступаю тебе, Ника…
– Почему, Джон? – Она шептала, прижавшись к нему. – Уж конечно, я не напугала тебя ультиматумом… Суперагенты не обращают внимания на такие мелочи, у них есть тысячи способов их обойти. Ты – загадка, Джон Шерман, и я никогда не разгадаю тебя, проживи я хоть сто лет.
Шерман продолжал улыбаться:
– Ты добилась своего, Ника. Не довольно ли на этот момент?
От его близости Ника совсем потеряла самоконтроль, позабыв на мгновение о мудрости Экклезиаста «есть время для каждой вещи и вещь для каждого времени». Она поцеловала его… с большей страстностью, чем позволяли обстоятельства, и тут же отступила.
– Но как мы уйдем отсюда, Джон? Угрозу для Фолкмера мы будем представлять только там, где ему нас не достать. А тут, стоит нам покинуть станцию, он напустит на нас всех псов Штернбурга…
– Я кое-что придумал, – заверил ее Шерман и открыл дверь.
Они вошли. Шерман возобновил прерванный разговор по-немецки:
– Небольшая поправка, Фолкнер. На остров Суханова летят два инспектора. Эта девушка и я, Андрей Эдуардович Комлев. Под этим псевдонимом я хочу быть представленным Довгеру.
– А на самом деле вы…
– Джон Шерман. По правилам моей игры скрывать имя также нет смысла… Но вернемся к делу. Видимо, нам не удастся попасть на остров Суханова сразу, потребуется время на подготовку.
– Видимо. – Фолкмер пожал плечами.
– А для начала мы должны невредимыми добраться до Санкт-Петербурга, где я передам запись нашей с вами беседы и мои инструкции друзьям. Такова моя задача. Ваша – прямо противоположная: не допустить, чтобы это произошло.
– Послушайте, я…
– Так вот, Фолкмер. Мы покинем станцию втроем на одной из ваших субмарин, «Шарков», которые вы так красочно описывали. А чтобы не сбежала фрау Довгер…
– Она не сбежит, – сказал Фолкмер. – Она не знает ни кода запуска «Шарков», ни кодов замков сейфов с аквалангами. И связаться ни с кем не сможет. Здесь только кабельная связь со Штернбургом, да и она кодирована.
– Кабельная связь со Штернбургом? – заинтересовалась вдруг Ника.
– Вас это удивило?
– Я просто подумала: ведь кто-то может проследить, куда идет кабель, обнаружить станцию…
– О, разумеется, – согласился Фолкмер. – Но смысл существования подводной базы не в том, чтобы ее вообще никогда и никто не нашел. Если механизм даст сбой и власти займутся Штернбургом из-за наркотиков, найдут обязательно, с кабелем или без него.
– Тогда в чем же смысл?
– Эвакуация. Все эти обыски, допросы – дело долгое. В такой ситуации Клейн надеется успеть переправить на базу часть размещенного в Штернбурге товара, а также тех людей, которых необходимо вывезти, а их не так мало. Здесь они будут ждать эвакуации рейсами «Шарков». Станцию найдут, но… пустой. А кабельная связь…
– Как раз то, – подхватил Шерман, – чем мы сейчас и воспользуемся. Точнее, воспользуетесь вы. Вы предупредите людей в Штернбурге, что прибудете с нами, пусть встретят, как подобает. Особо не распространяйтесь, кто мы и откуда, не нужно ничего придумывать. Отдайте приказ, и все.
– А потом?
– Потом на материк, втроем. В нашей машине мы довезем вас до Санкт-Петербурга и там отпустим. Вы свяжетесь с Довгером, а материалы для Клейна к тому времени будут у моих друзей… И прошу вас не забывать, Фолкмер, что я сделал, когда вы достали пистолет, прошу вас постоянно помнить о скорости моей реакции. Девушка прошла ту же подготовку, что и я. Какой-то сигнал вашим людям, возможно, и создаст нам некоторые осложнения, но для вас-то что толку? Вы будете мертвы.
– Не хочется снова напоминать, – сказал Фолкмер с кислой миной, – что я не самоубийца.
– Теперь нам нужно договориться о двусторонней связи. Вы будете инструктировать меня касательно вылета, я же дам знать о себе, как только мы вернемся с острова Суханова. Тогда вы освободите Диану, а до тех пор ей придется побыть у вас в гостях. И все, Фолкмер. Это последний шаг, после него вам больше не угрожает опасность быть выданным Клейну.
– Да что же это такое? – взвилась Диана. – Я буду сидеть здесь, пока вы… Творите невесть что в лаборатории моего мужа? Откуда я знаю: а вдруг вы готовите покушение на него?!
– Покушение, – сказал Шерман, – куда проще было бы устроить в Санкт-Петербурге. Подумайте, фрау Довгер. Сможем ли мы выбраться живыми с острова Суханова, убив профессора? Наше возвращение возможно только при его содействии.
Довод произвел впечатление на Диану, и она произнесла уже спокойнее:
– И все-таки… Вы не помогать ему едете.
– Не помогать. Но меня мало интересуют ваши соображения по этому поводу, фрау Довгер. Я был бы признателен, если бы вы помолчали и позволили мне поговорить с герром Фолкмером.
В глазах Дианы полыхнули грозные зарницы… И погасли. Ей нечего было противопоставить Шерману.